Человек в пути
19 марта 2008

Общий вагон

Удивительна все же наша жизнь; и самое удивительное в ней это мы - люди. Какие мы все разные, и все же так похожи друг на друга!

Часто говорят, что мы никогда не поймем друг друга, что человек обречен на одиночество. Что невидимая стена стоит даже между очень близкими людьми. Может быть так оно и есть. Но слава Богу стена эта иногда разрушается, ломается и тогда мы глядим друг другу в глаза, как в собственное отражение, и жмемся как дети боящиеся ночи, сознавая свою похожесть, и слабость перед жизнью.

Постараюсь ничего не изменить и не приврать в истории, которой мы с женой были свидетелями и участниками.

Почти каждую субботу мы ездим к "родокам" на дачу, на поездке из пяти старых вагонов. Называют этот состав почему-то электричкой. Вагоны эти внутри - купе старого образца, места сидячие, то есть - общий вагон. Пассажиры наши народ очень разношерстный: кого только не встретишь. От "братков" и бомжей до "крутых" бизнесменов и профессоров. Электричка едет с остановками часа полтора, так что есть время познакомиться и поговорить. Но случай о котором хочу рассказать - исключительный. Как будто по чьему-то замыслу собрались вместе эти попутчики, разговор которых надолго, а может быть и навсегда, останется в моей памяти. Помню что у меня как-то не сразу сложилось впечатление о пассажирах, и атмосфера была какая-то непонятная.

Поздоровавшись мы с женой забросили наши тюки на левую верхнюю полку, и разобравшись уселись на наши места. Попутчиков было трое: очень уж чистенькая бабуля с выражением исключительности на лице; мужчина лет сорока, одетый хоть небрежно, но весьма изысканно, и как-то не по-нашему; и на правой верхней полке на животе лежал плотный мужик, лицом к стенке.

Мы с женой хоть и привыкли к разным ситуациям, но в этот раз невольно стушевались. Похоже, что наше появление прервало их разговор, и по-видимому очень серьезный.

Бабуся и мужчина, при всей полярной непохожести, были объединены чем-то очень важным, что само по себе, казалось, было странным. У меня, было, мелькнула догадка, что они может быть были в суде по какому-то спорному делу. Уже то, как они сидели, выдавало в них противников. Бабуся (впрочем, назвать ее так можно только по летам) сидела слева у окна, как боец на огневом рубеже; мужчина же справа у самой двери, как обороняющийся, но уверенный в своих тылах.

"Да... сладкая парочка" - усмехнулся я про себя.

Нам пришлось сесть слева вместе с бабулей. Оказавшись напротив мужчины мы невольно разглядывали его, а Ирка так и впилась в него глазами. Да, странная птица! Он же, видимо, обдумывал какую-то мысль, но наше появление никоим образом не нарушило ее течения. Глаза его очень глубокие говорили о знании жизни и одновременно располагали просто душием.

Невидимая нить, связующая его с бабулей, настолько явно ощущалась, что казалось ее можно задеть головой. А общая ситуация напоминала играющих в бадминтон, которые не замечают подошедших. Дальше - больше.

- Вы же пьете, - утвердительно, как приговором, резанула бабулечка.

Я оторопел. Какой же он пьющий! Но его ответ был еще более обескураживающим.

- Пьем, - признаваясь, как учительнице, ответил он. Ирка, сбитая с толку, замотала головой, глядя на них поочередно.

- Опять скажешь, не праведностью спасаетесь. Так мало, что сами пьете, вот их, молодых учите. А "... кто соблазнит одного из малых сих..." знаешь?

- Верно вы все говорите. Нет нам оправдания. Вот потому мы, что на себя не надеемся в Церковь и идем, в Его Церковь.

- Чтоб дальше-то грешить?!

- Нет, чтоб с грехом бороться и каяться.

- И мы боремся. В чем разница-то, не могу в толк взять!

- В том, что вы на себя, а мы на Христа надеемся!

- На Христа надеетесь, а в грехе живете!

- А, вы, разве не в грехе?

- Так мы не грешим...

- Вот и выходит, что думаете о себе, что лучше других, превозноситесь, а значит гордитесь. А гордыня хуже любого пьянства. В притче о мытаре и фарисее об этом и сказано!

Бабуля резко повернулась к окну и замолчала. Мужчина встал, ударился головой о верхнюю полку, но почти не отреагировал на это и обратился к нам: "Вы извините... такой разговор получился...". Он был настолько серьезен, что мы были ошеломлены. Оправдываясь, он вышел из купе.

- Конференция закончилась, кажется, - радовался голос с полки.

- Так и не понятно, пить или не пить? - продолжал владелец голоса, спускаясь вниз.

- У меня здесь туфли, ага... пойду-ка я покурить.

- Далеко едите? - обратилась к нам бабуля.

- До Дач.

- До конца значит, проголодаетесь. Вот угощайтесь, - продолжала она, доставая сверток, - сама испекла.

На столе оказались пирожки, и появился вкусный запах печеного. Нетрудно понять наше состояние, точно по выражению "не в своей тарелке". Мало, что очень непонятный мужчина, но и сама бабуля мало в чем ему уступала! Ее лета ничем себя не обнаруживали. Очень стройная, энергичная, бойкая, она производила впечатление целеустремленной девчонки. Мы не сделали даже попытки отказаться от угощения, хоть из вежливости, а необычный вкус пирожков добавил нам растерянности.

- Этот мужчина вам родственник? - вдруг само брякнулось из меня.

- Не... да он и не здешний. На чужбине живет, - будто угадывая наши мысли, отвечала она.

- На какой чужбине? - вставила Ира.

- За границей. Там к Вере пришел. А я с пеленок в ней воспитана. Благодать говорит у них... а пьют и курят... Вы тоже православные? - вдруг спросила она.

Мы переглянулись.

- Мы крещенные. На Пасху в Церкви были... а что...? - ответила Ира.

- В Бога-то веруете? - строго спросила она.

- Ну как сказать... это сложный вопрос..., - начал было я.

- Так сразу и не скажешь, - подтянула Ира.

- Не веруете стало быть, - прервав заключила бабуля. - И Евангелия не читали небось.

Это было уже слишком; моя растерянность стала переходить в отупение. Появился ее собеседник в двери, и я был этому рад, но как оказалось напрасно - облегчения нам с Ирой это не принесло.

- Бери пирожков, - обратилась бабуля к вошедшему, - если не побрезгуешь, сама пекла.

- Спасибо, - он без колебаний подошел к столу и перекрестившись взял один.

- Крестись, крестись... - назидала она.

- Вот, - продолжала кивком, указывая на нас, - православные, крещеные, только в Бога не веруют.

Удивляться, поняли мы было больше нечему. Сидели мы с Иркой как отстающие школьники на уроке, думающие лишь об одном: как бы не спросили. Невольно, как за помощью, я взглянул на мужчину и встретил хотя и теплые, но очень серьезные глаза.

- Что и Вера для спасения не нужна? - победоносно продолжала бабуся. - А ты говоришь, - указывала она на нас, как на вещдоки.

- Господь и их не забыл призвать, и спасительный крест Его и на них... - возражал было он.

- Призвать говоришь... - остановила она. - "Много званных да мало избранных".

Появился в дверях и крепыш с верхней полки:

- Картина вторая - те же и я. Опять про Бога? Ну, ну.

- А что тебе не нравится? - парировала бабуля. - Каждый день небось по телевизору на блудниц голых и убийц смотришь, когда тебе про Бога и послушать?

- Если мне надо будет, я в Церковь бабушка пойду.

- И когда был последний раз, не помнишь поди. Бог получается тебе не нужен, - поставила она точку.

- Да раздражают меня эти разговоры, - оправдывался крепыш. - У одних Аллах, у других Кришна, а у вас Христос. Выходит-то Бог разный какой-то. Друг друга никак не поймете. А кто из вас Бога видел - никто. Что же попусту языком чесать? Ты, мужик, не обижайся, но я понимаю: там за границей тоска по Родине, вот ты в Церковь и пошел в русскую. Не пошел же в ихнюю. Так не в Боге тут дело, а по России соскучился. А крутился бы здесь, как я, чтоб детей выкормить, не до рассуждений тебе было бы, - заключил он, влезая на свою полку. - Я думаю и Бог, если есть, это видит и все нам простит. Как думаешь бабушка? Простит мне Бог?

"Заграничный" мужчина пристально смотрел на бабулю, было видно, что ее ответ был очень важен ему. Иринка тоже заметила это, да и сама она становилась понемногу все серьезнее. Бабуля впервые за все время явно растерялась, даже сменилось ее обычное выражение на лице:

- Ну... как же... такое за Бога говорить. Нельзя... грех большой.

- Ты братец врешь - заговорил заграничный новым голосом, чеканя каждое слово. - Ты себе сам простил, сам себе богом и стал.

У бабуси опустилась челюсть, и стало другое лицо.

- Да, да, правильно, я это тоже понимаю, так нельзя говорить, - незнакомым мне голосом вырвалось вдруг из Иры. - Это неправильно! Я тоже думала часто... Вот вечеринки, свадьба, муж (ее рука оказалась у меня на колене) - это для себя все, не для Бога. Я не читала, конечно, но я верю в Бога, и мне не стыдно сейчас, наоборот даже. Я хоть и молодая, но это понимаю, - заключила она, с нежностью глядя на заграничного.

Наш поезд въехал на мост. Появился знакомый грохот вперемешку со световой игрой. Слова Ирины повисли в купе, и что-то изменилось. Бабуля, переводя глаза с Ирины на "мужчину", выглядела неузнаваемой, и ее глаза загрустили. За мостом показались лесочки и луч, все прояснилось... Красиво...

- Вы очень хорошо сказали, - обратился к Иринке заграничный.

Она слегка зарделась, но не смутилась. Тон его голоса был мягок и смирен, располагал к себе. Но все это никак не клеилось с его наружностью, и привыкнуть к этому было непросто. С первого взгляда могло показаться, что-то беспардонное в его раскрепощенности, но она не была чужеродной, хотя и естественной. Его вовсе не беспокоило то впечатление, которое он производил, это было пустяками для него. Простота его была серьезна, и ничего ему не стоила.

- Вы не подумайте, что я не понимаю как вы претерпели за веру, - говорил он прежним голосом бабуле. - Друг был у меня баптист, из разделенных, много мне поведал. Только не держите камней запазухой. Трудно простить, но надо.

- Простить бы с радостью, но никто прощения-то и не просит, - заговорила по другому и она. - Когда сына взяли в 77-м, добралась я до начальника ихнего.

"За что преследуете нас, - спрашиваю, - Вера по закону разрешена.

- А вы изуверы, - отвечает, - вы детей убиваете (слух такой КГБшники пустили).

- Что же неправду говоришь? - отвечаю. - Вы сына взяли, у него детей шестеро, все живые. А у тебя сколько?

- У меня один, - говорит.

- А где остальные, - спрашиваю.

- Какие остальные? Один у меня, - не понял сразу.

- А я скажу тебе, где твои дети - в туалете. Это вы аборты делаете, а мы нет. Кто же из нас детей убивает?

Понял наконец.

- Ну ладно, - говорит, - дело уже передали, ничем помочь не могу".

При Горбачеве выпустили, два года пожил и преставился, почки ему там повредили.

Мужчина молча перекрестился и как будто о чем-то вспомнил.

- Ваш сын, - раздался голос крепыша с полки, - хоть за веру пострадал. А у меня отца посадили за то, что дом наш построил своими руками. Золотые были руки у него. Плотник, столяр, деревщик - мастер. Много зарабатывал и шабашил. Не пил, не курил, копил на мечту. Мать, помню, отговаривала его двухэтажный строить. "Что ты боишься? - говорит. - Времена другие, да и на каждое бревнышко у меня накладная". Дом был весь из дерева, внутри лестница. Он и начальство все знал, часто работал у них. Ничего не нашли, все документы и чеки в магазинах - настоящие. Стругал, пилил, красил - все сам, и я помогал. Друзья обижались: "Давай поможем". Но не хотел, понимал, чтоб наемного труда не пришили. Копали под него и так и этак - и нечего. Взялись с работы - он по закону отпуск на год взял. Характеристики - отличные, хоть и давили, но никто не согласился хаять. Все равно приговорили, в зале все аж ахнули: незаконная трудовая деятельность - шабашки то есть. Дело не в них, понятно, а в доме, зависть ела. Дом конфисковали, он и сейчас стоит. Пред располкомовский там живет, давно приватизировал. Иногда берет моих пацанов и идет им дом показывать. Вам, говорит, батя такого не построит, непутевый он...

Поезд подъезжал к станции...

- Что это? Быстро сегодня едим, - продолжал крепыш, - Зырянка уже.

Поезд понемногу остановился. Послышалась шумная многоголосица: опять толчея. По вагону зашныряли люди с рюкзаками и сумками в поиске свободных мест.

- Простите... пропустите батюшку, - старалась праводница.

- Сюда - здесь есть свободное место.

Она стала у нашего купе:

- Проходите сюда.

И на пороге нашего купе появился... священник. Время казалось застыло.

- Да... бывает же такое, - изумился крепыш.

- Мир вам, - услышали мы ровный голос батюшки. - Не уж то священника никогда не видели? - прочувствовал он.

Из оцепенения нас вывел глухой удар - это крепыш головой задел третью полку. Первым очнулся "заграничный" - уступая свое место, он, встав, отошел к столу:

- Проходите честной отец.

Священник вошел, поставил портфель на полку и оглянулся.

- Благословите, батюшка, - сложив ладони и приклонившись, обратился к нему "заграничный".

Тот перекрестив его положил руку для целования его ладони. Никогда прежде мне не приходилось видеть этого вблизи. Выглядело все очень естественно, ясно, что это было привычно им обоим. "Заграничный" присел к окну, а священник уселся на его место. Это показалось символичным, и все это заметили. Теперь их стало двое, к тому же они сидели на одной стороне.

Поезд тронулся.

- Один значит сын Церкви, остальные неверующие, стало быть? - на веселой ноте заговорил священник.

Наши взгляды обратились к "заграничному", но тот молчал и видимо удалился на задний план. "Странный фрукт" - неприязненно шевельнулось во мне.

- Есть и верующие, только не вашей церкви, - отозвалась бабуля.

- А мне известно, что Господь одну основал, - шутливо парировал батюшка.

- Да не все в истине устояли, - не уступала она.

- Так ты стало быть из истинной. Что же за церковь такая?

- Евангельских христиан - баптистов, - не без достоинства отвечала бабуля.

- Евангельских христиан, - вздохнул священник, - не уж-то христиане не Евангельские бывают?

Крепыш зашевелился на полке.

- Бывают, ой как бывают! - заключила бабушка.

- А я так мыслю, если христианин, то Евангельский, - пояснил батюшка.

- Насмотрелась я таковых, одно имя только.

- Ну зачем вы так? - не удержался "заграничный", - простите батюшка.

- Говори, сын мой, - поддержал его священник.

- Вы сейчас только, - продолжил "заграничный", - слышали эту девушку, как хорошо она говорила. Вот скажите честно, христианка она, или нет?

Наступила тяжелая пауза.

- Не я ей судья, а Бог. Только от слов Евангельских не отхожу. Ты, вот его отцом называешь, а сам Христос сказал: "Никого на земле не называйте себе отцом, Един Отец у вас, который на небе".

- Верно говоришь, - сказал батюшка. - Блаженна ты, коль всякое слово Божие соблюдаешь.

- Не соблюдаю я каждое слово, тоже грешна, да против Его слова стараюсь не творить.

- А что же это только выбрала? Остальное что же мешает исполнить?

- Сам знаешь грех первородный.

- А своих - та нет, что ли?

- Что спрашиваешь, если знаешь. Да не тебе человеку каюсь, а Богу.

- Так и мне еще никто не каялся, все Богу исповедуемся.

- Так ты же исповедь принимаешь.

- Это таинство, его Господь установил, и власть передал связывать и разрешать.

- Тебе передал, что ли?

- И мне.

- Не уж-то ты с Самим Спасителем встречался?

- Нет, но Он милостив не оставил нас без присмотра, от учеников к ученикам и передал ниточку, за нее и держимся. А вы ее отринули с буквой и остались, а Духа Свята не имеете. И святый Апостол нас тому и учит: "Не в слове Бог, а в силе". Тебя-то кто писанию выучил?

- Мне отец с детства читал.

- Так сама же говоришь, что никого отцом называть нельзя!

- Это Христос говорит, а не я.

- Трудно понять вас бабушка, - вставил крепыш.

- У нас в Манеевке взял мужик пацана, тому уже девять лет было, родной отец помер от водки, выкормил, вырастил, на ноги поставил. Так как ему его называть?

- Это наверно тем сказано, - тихо заговорила Ирина, - кто во всем с Богом живет. Он ему и Отец, и других уже не надо.

Я посмотрел на невидимую мне прежде Ирину, жену. Такого голоса и лица у нее не знал. В коридоре послышались мужские голоса:

- Какие люди в купейном! Серьезные все такие

- И выпить негде, - ответил другой. - А какой же русский не любит выпить?

- Измельчал народец. А здесь, что?

И к нам в купе заглянула голова улыбаясь:

- О тоже сурьезные.

Голова оглядела всех, остановилась на батюшке.

- Пардон, святой отец, - сказала она и пропала.

- Нельзя сюда, тут священник.

- Опять в тамбуре пить, - резюмировал другой.

- Никто нас с тобой не любит, а за что - не пойму.

Голоса удалились.

- Благодатные тоже небось, - не утерпела бабуля.

- Ты сказать что-то хотел, сын мой, - невозмутимо напомнил "крепышу" батюшка.

- Я? Да что говорить. Не понимаю я, да и душа не принимает. Ходил как-то с женой и пацанами в Церковь. Ступить не знаешь как, а старушки чуть что шипят. Постояли как дураки и вышли. Смотрю, стоят несколько человек, говорят о чем-то. Храбрости набрался, подхожу:

"Послушать можно, - спрашиваю.

- Слушай, - отвечают.

Слушаю: какая-то монахиня померла, и как на том свете ее черти допрашивали.

- А как узнали об этом? - спрашиваю.

- Она духовному отцу передала, - отвечают.

- Как же передала, когда душу от тела отделили?

- Чудесным образом, - отвечают".

- А ты как думаешь? - обратился батюшка к "заграничному".

- Дело не в том, как думаю я, - начал неторопливо он, - или кто бы-то ни было. Наши представления... какими бы не казались глубокими, ничего не стоят "там"... за границей этого мира. Когда старшие приоткрывают маленьким тайну рождения, то дети отказываются в это верить, хотя те и говорят им правду. Но и правда старших... ничего не стоит, потому что не касается тайны рождения. Они говорят только о видимой внешней стороне. Мытарства преподобной Матрены тоже меня отталкивали в свое время. Но тайна смерти, как и рождения, духовная тайна... Она как смогла и описала, большего, наверно, и сказать невозможно. Но тайны она не коснулась. Загадку можно разгадать, тайну - нет, ее постигают... с Божьей помощью, - заключил он.

- Ну ладно, тут тайна, я дурак не понимаю, - горячился крепыш. - А вот бабуля про аборты говорила, нельзя дескать.

- Конечно нельзя, - не утерпел заграничный.

- И вы того же мнения, - адресовал он батюшке.

- Детоубийство великий грех, - серьезно ответил он.

- Вот у вас сына за веру посадили, шестеро осталось. Я со своими двумя из кожи вон лезу. Как внуки твои сейчас, не сладко небось?

- Да слава Богу, - не поддержала она его тона, - все живы, здоровы... уж и правнуки есть.

После ее слов как-то потеплело.

- А если кто из ваших аборт сделает? - не унимался крепыш.

- Покаяться должен, - отвечает та.

- Так вы же... нас, - напирал крепыш, - за это и ругаете. Согрешил - покаялся и опять, дескать, грешите.

- У нас таковых и отлучить могут, - парировала та.

Заграничный так и подпрыгнул на месте, готовый возразить. Но батюшка остановил его жестом и сказал:

- Так отлученный и наложит на себя руки, враг победу будет праздновать. У меня и власти-то отлучить нет, слуга я в Церкви Христовой, а не хозяин. "Приходящего ко Мне не изгоню вон" - сказал Спаситель, а вы отлучать.

- За инакомыслие отлучаете же, - не сдавалась бабуля.

- Никогда, - напирал батюшка. - Арий - еретик на сбор даже допущен был. Но кто со злым умыслом против Церкви воюет и не увещевается, кто сам себя против Христа поставил, того могут и отлучить. Дай-то потому только, что не может пастырь благодушествовать, когда паству, Христом доверенную, волки расхищают, - разошелся священник. Послышались посторонние голоса:

- Ну давай, спроси, что тут такого, - убеждал пьяный голос. - Ну не ответит и не надо.

- Мы очень извиняемся, - заглянула голова, - только не ругайтесь, пожалуйста. Слышали мы такой вопрос. Ответите - спасибо, а нет, так и суда нет. Скажите, - обратилась главная голова к священнику, - может Бог создать такой камень, который и Сам не сможет столкнуть с места?

Батюшка внимательно посмотрел на голову и, глубоко вздохнув, ответил:

- Может, сын мой, и этот камень - ты.

Наступила тяжелая тишина. Замолкли голоса и в соседнем купе, наверно подслушивали.

- Я, - опомнилась наконец голова, - я... этот камень?

Священник молчал.

- Простите, отец, - пролепетала голова удаляясь.

- Видишь ты какой камень, - заговорила другая. - Кто же тебя столкнет?

Наше купе, вместе с его обитателями перенеслось в иное измерение. Все перегородки разрушились, все напускное улетучилось. Лица у всех стали серьезными и настоящими, как у детей.

- Батюшка, а вы видели чудо? - прервала молчание Ирина. - Как в прежние времена?

- Да все вокруг чудо, дочь моя. Жизнь - чудо, человек - чудо. А в прежние времена вера утверждалась и явных чудес жаждали неверующие. Господь, чтобы их спасти и творил. А нам верующим зачем?

- Поэтому чудес нет в наше время?

- Есть дочка, - ласково продолжал он. - Но о них не трубят, а то и скрывают. Если не надоел еще, могу случай один рассказать.

- Конечно расскажите!

- Немало лет уж прошло, а запомнился этот... Иной раз на исповеди такое услышишь! А верите ли, тут же забывается, не остается в памяти. А только радостно на душе. Такое раскаяние бывает, что думаешь про себя: "Тебе бы так каяться!" И чувствуешь себя, что хуже ты всех этих грешников...

Да... А этот случай не исповедь, так что тайну не нарушаю. Неверующий был человек, ни Богу, ни Церкви не верил, в Храм никогда не ходил. Коммерсант он был, бизнесмен по теперешнему. По соседству жили, всегда веселый, приветливый, все подшучивал надо мной. Подвозил он меня иногда, да не хорошо это - скажут поп на иномарке ездит, соблазняется. Он потом еще лучше себе купил, дела видно шли у него. Пытался я семя-то в душу его заронить, да бесполезно: сильно враг связал его.

- Ты, - говорит, - меня не агитируй, какой есть, меня таким Бог создал. Если плохо жизнью наслаждаться, то зачем Бог меня таким создал? Я, - говорит, - никого не обижаю, работаю и погулять люблю, - смеется все. И бедным иногда помогаю. Но не попрошайкам вашим, не обижайся, не люблю я их.

- За что же? - спрашиваю.

- За то, что в душу лезут.

- Как так?

- Дал как-то такому мелочь. Спаси тебя Господь, - говорит.

- А от чего меня спасать? - спрашиваю.

- От смерти, - отвечает.

- Так ведь все равно умрешь.

- От второй смерти", - говорит.

- Так может быть и третья и десятая есть, ты откуда знаешь?

Вот такой человек, та...

Не мало времени прошло, встречаемся с ним, здороваемся, я уж и сдерживаю себя, думаю срок его не пришел, молюсь, чтоб Господь не оставил его. И вот как-то после вечерней возвращается Марфа в трапезную, говорит мужчина меня какой-то требует.

- Зови, - говорю.

Заходит он. Узнать трудно - весь растерянный, глаза страшные. Вижу беда с ним. Спрашиваю. Говорит зовет его кто-то.

- Помоги, - говорит, - беду чувствую, не знаю откуда.

- Погоди, - говорю, - кто зовет?

- Если б знал! - отвечает. - Всех обзвонил, ничего, все в порядке.

- Да как зовет, что голоса слышишь? - думал не тронулся ли умом.

- Да нет же, не сумасшедший я, поверь, - как угадал он. - Никаких голосов не слышу, но зовет меня кто-то на помощь, понимаешь? Беда будет, чувствую я.

- Ну, думаю, бес его крутит. Ну что, - говорю, - пойдем.

- Куда? - спрашивает.

- В храм Божий. Исповедаться тебе надо.

- Зачем? Мне узнать бы кто зовет меня.

- Вот к Богу и обратись, он все знает.

С трудом уговорил. Читаю ему перед исповедью. Он вдруг меня останавливает:

- А прелюбодеяние - это что?

- Это когда от жены к другой женщине ходят, - объясняю.

Он вдруг вскочил и чуть не бегом из храма к машине и так рванул, что колеса завизжали. Бесстыдство думаю бесовское - от исповеди увел супостат. Горячо молился, не дай Бог, душе погибнуть. Вечером поздно домой ко мне приходит. Как подменили человека - тихий, серьезный, смиренный.

- Опоздал я, - говорит, - ребенок меня звал.

- Какой ребенок?

- Мой ребенок, - отвечает. - Женщина у меня была, сегодня аборт сделала, опоздал. Он и звал меня на помощь, жить очень хотел, сильно звал. Не успел!!... Не дал бы ей это сделать, все что есть отдал бы, но не дал бы...

Вижу, утешения ищет, значит не отчаялся, сердце еще тлеет. У тех кто отчаялся говорят сердце прежде холодеет, враг их губит без сопротивления.

- Тошно мне, - говорит.

- Еще бы не тошно, - думаю не утешать, а нападать надо. - Нагрешил, так, что радостно быть должно что ли?

- Безжалостный ты человек, - говорит он мне.

- А что тебя жалеть? Живешь ни в ком не нуждаешься, согрешил, не каешься. Да и сейчас грешишь хуже чем прежде.

- Сейчас- то чем? - поднял он глаза.

- Тем, что думаешь про себя, вот дескать какой я особый грешник, никому и не понять, а этому попу и подавно.

Сидит слушает.

- Черт тебя на грех подбил, теперь на другой подбивает, а ты как баран на веревке послушно следуешь. Да и тот-то через силу идет, а ты сам добровольно. А волю твою он подавил. Вижу, что у тебя на уме, - смотрит на меня. - Руки на себя наложить хочешь? Без Бога жил, без Бога и издохнешь, не отпоют и креста на могиле не будет. А поставит кто, сам уберу - власть имею.

- Убийцам не ставят? - тихо спрашивает.

- Всем ставят, и убийцам и блудникам и последнему пьянице, а самоубийцам нет.

Он и не знал даже этого.

- Почему? - спрашивает.

- Как почему? Тебе Творец жизнь дал, а ты ее сатане предал на посмеяние.

- Пусти, - говорит, - пойду я.

- Лучше оставайся, утро вечера мудренее.

- Нет, я пойду.

- Как хочешь, только знай, что тебя ко мне для того Бог привел, чтобы ты выбор сделал. Там (на окно указываю), сатана тебя ждет, здесь Бог покаяния ждет, и младенец твой с небес на тебя взирает.

Как напомнил ему о младенце, упал на стул, руками голову обхватил - рыдает. Значит оставил его сатана, сердце ожило, та...

Вдруг Ирина, резко встав, вышла из купе и быстро зашагала по коридору. Я было встал, но бабуля удержала меня за руку:

- Не ходи за ней, не надо.

- Пусть одна побудет, - поддержал ее и батюшка.

- И что с ним теперь? - поинтересовался "заграничный".

- Меня уж года два как из той епархии перевели, но надеюсь, что он спасается. После случая того к Церкви приобщился, исповедовался часто и причащался. Только... меня избегал как-то, а может и другое что...

Поезд замедлил ход, мы подъехали к большой станции.

- Вот и приехал, кажется, - с прежней веселостью произнес батюшка.

- И мне здесь выходить, - спускался с полки крепыш.

Вернулась и Ирина, она стояла у входа, пока крепыш собирал свои вещи. Усевшись, молча дождались остановки поезда.

- Ну, простимся, - сказал батюшка. - Бог в помощь тебе, сын мой, - обратился он к заграничному.

- Спаси Господи, - отвечал тот.

- И ты, - повернулся священник к бабуле, - прости, если чем обидел.

- Бог простит, прости и ты меня, - отвечала та.

- Оставайтесь с Богом, дети мои, - обратился он и к нам.

- А можете благословить? - спросила Ира.

- Конечно, - обрадовался батюшка. - Нет, правую на левую, вот так.

Я тоже сложил руки, он благословил и меня, и я почувствовал на голове силу, исходящую от его рук. Батюшка вышел, за ним и крепыш. В двери он оглянулся на заграничного:

- Ты возвращайся, пропадешь там. Мужики здесь сейчас нужны.

И ушел...

В коридоре опять стало шумно - сновали люди.

- У вас есть свободные места? - интересовался мужчина.

- Есть, проходите, - отвечал заграничный.

Вошли мужчина с женщиной средних лет.

- Повезло, - удовлетворительно сказала последняя.

- Да, слава Богу, - отозвался и он.

- А то бы опять в коридоре стояли, - пыталась она завязать разговор, но разговор не клеился.

Поезд тронулся.

- На следующей и нам выходить, - напомнила бабуля заграничному.

- А вы поможете мне найти? - в свою очередь спросил он.

- Помогу, там всего две улицы и есть.

- А вы давно за границей живете, - перебила их Ира.

- Я? Нет... не знаю, четыре года.

- Хорошо там? Вам нравится?

- Мне там совсем не нравится, - он горько усмехнулся.

- А... как же, зачем же тогда?

В ответ он грустно смотрел на Ирину.

- Когда уезжал знал как будто, а сейчас и не знаю. Здесь был чужим, а там вдвойне!

Новенькие внимательно слушали.

- А я бы все стерпела, чтобы по человечески пожить, не думать только о куске хлеба, - с чувством сказала женщина.

- Вы ошибаетесь, - уверенно, но не сразу, отреагировал заграничный и стал изучающее глядеть на нее. - Извините, вы не могли бы почистить мои туфли, я заплачу.

Наступило гробовое молчание.

- Что?! - чуть не взвизгнула женщина.

- Ты чего? - грозно подхватил ее муж.

- Не сердитесь, я пошутил, для примера, - невозмутимо продолжал заграничный. - Видите, вы не стерпели даже такой малости.

- Хороша малость! - на прежней ноте начал мужчина.

- Простите меня, - по дружески хлопал его по плечу заграничный. - Как бы иначе я объяснил каково жить нам там, русским.

- Фрукт он и есть, - подумал я про себя.

- Не сердитесь на него, - улыбаясь, успокаивала их бабуля, - таков уж человек.

Сдерживая смех я издал какой-то непонятный гортанный звук, а Иринка таки прыснула...

- Я не хотел вас обидеть, поверьте, - спокойно говорил заграничный. - Только чистить обувь гораздо легче, чем терпеть презрение и высокомерие к России от людей, ничего о ней не знающих.

- А за что это они нас презирают? - не утерпела та.

- За многое. Но мне кажется, что это скорее зависть, старая как мир.

- Чему же завидовать? - вставила Ирина.

- Душевности нашей и, наверно... свободе... Их мир давно продан деньгам, благополучию...

Слушавшая внимательно бабуля вдруг выпалила:

- Кто кем побежден, тот тому и раб. Из наших тоже туда ездили, рассказывали про ихний рай. Куда не ступи - плати, а денег, хоть помирай, никто не даст.

- Да, денег там никто не даст, - подтвердил он.

- А вам много платят? - полюбопытствовала Ира.

- Мне платят мало, меньше чем своим.

- Почему же меньше? - интересовался мужчина.

- Статуса нет. На эмиграцию нужно подавать, гражданство просить.

- Отчего же не подаете? - добавила женщина.

- Как чего, - ответил за нее муж. - От Родины отказаться? - он показал фигу в потолок.

Вдруг и заграничный, выкинув фигу, почти выкрикнул:

- Вот вам! - он искренне и заразительно хохотал.

Его подхватил мужчина:

- Ты тоже... ботинки ж не хочешь...

Ирка опять прыснула, за ней и я. Еле сдерживала себя и бабуля, отчего на ее щеках появились ямочки. Подавляя смех, ее голова подпрыгивала как у курицы.

Послышалась возня в коридоре - пассажиры готовились к выходу.

- Веселое купе, - сказал кто-то, проходя мимо.

- Собирайся благодатный, - приказала бабуля, - приехали.

- Настырная вы однако, - улыбался заграничный.

Мы с Ирой встали для прощания.

- Счастливые вы ребята, но не знаете этого, - глядел на нас ласково заграничный. - Храни вас Христос.

Он обнял голову Ирины и поцеловал ее в лоб, затем обнял меня.

- Прощайте, - обратился он к новеньким. - Извините меня за грубую шутку.

- Да ладно, - ответил мужчина, протягивая ему руку.

Бабуля одной рукой обняла Ирину за шею и поцеловала ее. Меня тронула за плечо.

- С Богом, - решительно сказала она и направилась к выходу, за ней последовал и заграничный...

Отъезжая от станции из окна я еще раз увидел обоих. Бабуля быстро семенила ногами, а он шел большими шагами, оглядываясь по сторонам.

Истамбул 2000 г.

Copyright (c) "Русский переплет"