Опубликовано 22 июня 2003 года
Человек в пути

Я уже заканчивал 7-й класс, когда в нашу школу была зачислена Нэля Горкина.

В ясный майский день, во время большой перемены выбежал я из душного класса в школьный двор и обомлел, впервые увидев ее. Нэля стояла особнячком возле цветущей вишни и откусывала крохотные кусочки печенья. Не спуская с неё глаз, я видел красиво изогнутые губы девушки, ее светло-карие глаза, темную чёлочку, почти касавшуюся бровей. Прямые, ровно подстриженные волосы наполовину закрывали ее шею. Стройная, в коричневом платье с кружевным воротничком, в коротких белых носочках и красных туфельках, Нэля сразу очаровала меня. Заметив мой застывший взгляд, она однако не смутилась. Доев печенье, она нагнула веточку вишни, оторвала цветок и на мое удивление стала его рассасывать.

Прозвенел звонок, а я еще стоял, как вкопанный, и глядел на Нэлю, словно собирался рисовать ее портрет.

Рисовал я неплохо, и девчонки из седьмых классов упрашивали меня оформить им памятные альбомы. Тогда, в конце тридцатых годов, это было какой-то душевной потребностью. На это была и другая причина: по окончании семилетки предстояло расставание: кто переходил в восьмой класс средней школы или в педучилище, а кто заканчивал на этом свое образование. Я не отказывал никому. Почти каждый выходной, притулившись у подоконника нашей небольшой избы, выполнял заказы девчонок.

Жил я тогда в деревне и в город с пятого класса ходил пешком...

В Нэлю я влюбился сразу, отыскивал ее глазами в школьном дворе или в коридоре, однако близко не подходил и ни разу еще не поздоровался. Таков был мой характер.

Однажды после уроков, когда я выходил из школьного двора, Нэля сама остановила меня. Я почувствовал, как томительно-сладко замерло мое сердце.

- Здравствуйте, у меня к вам просьба, - едва заметно смущаясь, проговорила она. - Но давайте прежде познакомимся.

Протянув руку, она назвала себя. И хотя я тысячу раз мысленно произносил ее певучее имя, ответил: "Очень приятно", и с трудом выдавил свое имя.

Отойдя от смущения, Нэля достала из портфеля толстую тетрадь в клеёнчатой обложке, произнесла негромко:

- Я видела у некоторых девочек оформленные вами альбомы... Можете ли это сделать и для меня?

Ее слова, словно прекрасная песня обласкали мой слух.

- Сделаю. С радостью, - ответил я. Голос мой от волнения был неузнаваем. - Какие цветы вы любите?

- Знаете ли, я родилась и выросла в Липецке. Приехала сюда недавно. Мой папа врач, получил назначение в районную больницу. Мама тоже медичка... Рисуйте, что сами любите. Хорошо?

Нэля все еще держала тетрадь, а я засмотрелся на ее мягкие руки, где под тонкой кожей виднелись похожие на веточки бледно-голубые вены. Взяв, наконец, у Нэли тетрадь, я машинально пошел за ней, не зная, что делать дальше. Несколько минут мы молчали, и это ужасно тяготило меня.

- Я разрешаю вам проводить меня до дома, - сказала вдруг Нэля.

В ее словах и тоне я не уловил ни девичьего кокетства, ни повеления.

Мы шли по тихой улице, где по обочинам булыжной мостовой стелились полоски травы, похожие на ковровые дорожки. Уютные данковские дворики еще белели от цветущей вишни. Кое-где свисали не распустившиеся кисти сирени. Каштаны и клёны, росшие по обеим сторонам улицы, раскрыли лапчатые, светящиеся от солнца листочки.

День был жаркий, душный. Низко над землей летали ласточки, в придорожной пыли барахтались воробьи.

Всё предвещало грозу.

Подойдя к дому, где жила Нэля, мы остановились под развесистой лозиной. Нэля протянула мне руку, но расстались мы не сразу. Я зачарованно глядел на нее, словно изучал каждую чёрточку ее лица, глаза, ресницы, маленькую родинку на верхней губе. Мне, наверно, не надо было действовать так напористо, не доводить девушку до смущения, однако в это время я не мог совладать с собой.

- До свидания... Да? - произнесла Нэля, и только после этого я отпустил ее мягкую руку.

Мы распрощались. Зайдя через калитку во двор, Нэля помахала мне рукой. Я ответил и быстрым шагом пошел по центральной улице города. На душе у меня было чисто и легко от общения с милой девушкой .

На выходе из города я заметил, как стало медленно тускнеть небо. В душном предгрозовом воздухе уже ощущался озонистый запах влаги. Не прошел я и половину пути, как на северо-западе показалась темная туча. Надвигалась она довольно-таки стремительно, хотя еще и не дышала обычным при этом ветерком. Наоборот, всё вокруг притихло в ожидании грозы. Стрельцами я уже бежал, стараясь попасть домой до дождя, однако у последних домов в землю, разбрызгивая пыль, косо врезались первые капли. Мне пришлось укрыться на крыльце крайнего дома. Через минуту яркая молния разорвала тучу, грянул гром и на землю с тугим шумом обрушился дождь. Наша деревня вскоре скрылась из виду. Мелкие, как пыль, капельки осыпали меня. Бережно защищая от них Нэлину тетрадь, я неустанно думал о милой девушке. Ее прощальные слова: "До свидания... Да?" мелодично звучали в моих ушах, будто только что были произнесены. Мой разум, моя душа, мое сердце словно напитались нежным чувством первой любви...

Тучу свалило в сторону, но еще слышалось отдаленное воркование грома. Вскоре, прорвав туманную дымку, ярко брызнули солнечные лучи, и всё вокруг засияло, заискрилось. Обласканная солнечным теплом земля закурилась легким парком.

Выйдя из укрытия, я скорым шагом направился домой. Дорога шла под изволок, и я не заметил, как миновал пшеничное поле. И тут увидел чудо: над рекой огромным полукругом зависла яркая радуга, ее концы как бы соединяли оба порядка нашей деревни, разделенной глубоким зеленым оврагом. Я заторопился к реке, боясь, что радуга может потухнуть. Мои ботинки отяжелели от налипшего чернозёма, но я ничего не чувствовал. Когда встал на мостик - радуга исчезла. Не поверив своим глазам, я снова поднялся на взгорок, отсюда радуга сияла как и прежде. Присев на корточки, я продолжал любоваться этим чудом. Под радужным сводом с писком проносились ласточки, а у левого ее края, в небольшом затоне, шумно отряхивались от воды гуси.

Почти весь выходной я занимался Нэлиной тетрадью. В овале из анютиных глазок старательно вывел слово "Альбом", внизу - наискось - нарисовал веточку розы. Трудился над ней долго. На втором листе, в орнаменте из ромашек, колокольчиков и васильков написал строфу собственного сочинения:

В понедельник я встретил Нэлю у входа в школьный двор. Поздоровался и торжественно вручил ей альбом. Мы отошли в сторону. Нэля раскрыла тетрадь. Улыбка умиления озарила ее лицо.

- Это ваше стихотворение? - спросила она. - Да?

- Ага, - ответил я довольным тоном, чувствуя, как радостно замерло сердце.

- Спа-си-бо, мой дружочек. За это я должна вас поцеловать.

Тут же, опершись на моё плечо, Нэля подтянулась и нежно дотронулась губами до моей щеки. Это был первый в моей жизни девичий поцелуй - прекрасное ощущение его запомнилось мне на всю жизнь. Но в тот момент я словно онемел.

- Вы напишете еще что-нибудь в альбом? - проговорила Нэля, опуская тетрадь в портфель. - Да?

- Сколько угодно, - ответил я прорезавшимся голосом.

Мы были уже в школьном дворе, когда послышался звонок, и тут же разошлись по классам.

Долго находился я в душевном оцепенении. В глазах виделся образ милой девушки, на щеке чувствовался не остывший еще поцелуй. На мое счастье, на всех уроках меня не вызывали к доске. Казалось, что преподаватели понимали моё состояние...

Приближались экзамены. Время для меня было напряженное, но как бы то ни было, я выкраивал минуты для встречи с Нэлей. Иногда она сама ожидала меня после дополнительных уроков. Стояла она обычно за школой на крутом берегу Дона. Мы давно уже обращались друг к другу на "ты". Чувство застенчивости, которое владело мной в первые дни общения с Нэлей, теперь уже прошло. Мы подолгу разговаривали. Нэля, несмотря на молодость, была начитана, и с ней легко было беседовать на любую тему. Я нашел в Нэле идеал красоты, нежности и совершенства.

По окончании семилетки для меня наступила горячая пора - сдавать экзамены в педучилище или переходить в среднюю школу. У меня зрело желание стать военным, и я, посоветовавшись с родителями, поступил в 8-й класс. Нэля в это время уехала с родителями в дом отдыха под Липецк. Оттуда прислала мне несколько писем, все они были короткими, но каждое слово для меня было безмерно дорогим. Все письма я складывал в небольшую папку и время от времени перечитывал, как полюбившийся рассказ.

Горкины вернулись домой в конце июля. В первое же воскресенье я пригласил Нэлю в Пушкинскую рощу - любимое место отдыха для горожан. Мы долго ходили по тенистым аллеям, лизали мороженое в вафельных кружочках, ели пряники, пили фруктовую воду. И снова ушли вглубь рощи, где высокие ели опустили пушистые лапы почти до земли. Теплый воздух, настоянный на запахах цветов и хвои, вскружил мне голову, и я признался Нэле в любви. Она будто ждала этих слов и после сладких поцелуев тихо промолвила:

- Я давно всё поняла, но не думала, что будет так скоро...

Не успел я ответить, как совсем близко послышался голос кукушки. Мы стали загадывать - голос вещуньи предсказал нам долгие годы счастья.

Коснувшись головой моей груди, Нэля полуприкрыла глаза. Я видел, как подергивались ее тонкие красивые губы.

- Мы никогда не расстанемся... Да? - прошептала она.

- Никогда, - заверил я, нежно поглаживая ее щеку.

- Я очень счастлива. А ты?

- Безгранично...

Я не ошалел от любви. Это были юношески-нежные, естественные чувства, рожденные в радужных мечтах.

С сентября мы учились на разных улицах нашего городка, однако не было дня, чтобы я не встретился с Нэлей. А через год, когда Нэля перешла в 8-й класс, мы снова были в одной школе. Нэля повзрослела, не утратив, однако, изящности. Она изменила прическу - теперь уже ее темная чёлочка не закрывала чистый лоб.

Возмужал и я. Голос стал тверже, не ломался, как раньше, особенно при первых встречах с Нэлей. Разговаривая, мы не загадывали на будущее, может, потому, что жизнь ничем не омрачала нас. А беда была совсем близко. Едва я успел получить аттестат зрелости, как началась война, а с ней и наша разлука. Через два месяца меня призвали в армию, и с этого дня вся наша радость была только в письмах.

Окончив школу младшего начсостава, я попал на фронт в самый разгар Московской битвы. Пройдя через земной ад, я, к удивлению, выжил. Вспомнил "предсказание" кукушки...

Когда на фронте наступило затишье, я засыпал Нэлю письмами, и ни одно из них не осталось без ответа. Наша переписка представляла собой подробный дневник: Нэля всё знала обо мне, я - о ней. По окончании школы она вместе с подругами добровольно ушла в армию. Написала, что окончила школу радистов. Мне трудно было представить ее, хрупкую, нежную, в тяжелой солдатской одежде с рацией и вещмешком на спине. Наша отрада, как и прежде, была в письмах. Бывало, после боя, усталый, готовый свалиться в любой угол траншеи, я все же находил силы, чтобы послать Нэле фронтовой треугольничек.

Зимой сорок третьего, когда я находился на Воронежском фронте, наша переписка вдруг оборвалась. Почему, я не знал. Прошел месяц - от Нэли ни строчки. Не выдержав, я послал письмо ее родителям. Ответила мне ее мать. Оказывается, Нэля получила особое задание и предупредила, что неизвестно когда даст о себе весточку. Возможно, об этом Нэля писала и мне, но в то время не каждое письмо доходило до адресата. Что означало "особое задание" - мне было понятно, и в моем представлении возникали картины одна страшнее другой...

Так впервые свалилось на меня горе. Я слёг. Друзья сочувствовали мне. Взводный, пока на нашем участке установилось затишье, не велел меня трогать. Лёжа на нарах в блиндаже, при тусклом свете коптилки, я читал и перечитывал Нэлины письма. Это была не просто стопочка исписанных листов, сложенных по датам и сшитых мной, а поэма о любви, большой, красивой, еще не оконченной.

Порой мною обуревал страх за судьбу Нэли. Где она, моя возлюбленная? Жива ли? А что, если ее уже нет?.. Где бы я не был - на передовой или в госпитале после ранения, эти вопросы мучили меня постоянно...

До конца войны я так и не узнал о судьбе Нэли.

Встретились мы в нашем городке в сентябре сорок пятого. Я шел в больницу. У меня разболелась рана на руке, и я хотел попасть на приём к хирургу. Увидев Нэлю, оторопел. "Не сон ли это?" - подумал вдруг я. Мне показалось, что Нэля явилась с того света. Может, и я представился ей таким, ибо увидев меня, она вздрогнула и побледнела.

Нэля заметно изменилась. В ней не осталось и следа от той изящности, но для меня она была по-прежнему мила и дорога. С радостной улыбкой подошел я к ней, надеясь, что и она разделит со мной радость встречи. Четыре года не виделись мы, легко только сказать! Но увы, на ее лице отразилась не радость, а скорее нежелание видеть меня. Мы поздоровались, не называя друг друга по имени.

- Что случилось с тобой? - страшно волнуясь, спросил я. - Мне хочется знать правду.

Тяжело вздохнув, она склонила голову и попросила меня отойти в сторону от дороги. Мы встали на берегу Дона.

- Раз уж мы встретились, то я должна рассказать о себе, - проговорила Нэля. В ее голосе теперь не было той певучести, к которой привык я.

- Обязана... - дополнила она после паузы.

Невидимый холодок сразу разделил нас. Мы стояли, не глядя друг на друга.

- В январе сорок третьего, после того, как я направила тебе последнее письмо, меня заслали на оккупированную фашистами землю с чекистом-разведчиком Гладышевым Вадимом. Нас ждали в спецотряде, формируемом в Брянских лесах. При перелете линии фронта наш самолет попал под обстрел вражеских зениток. Летчик был опытный - на подбитой машине с чихающим мотором сумел пролететь еще с десяток километров, но до намеченного квадрата не дотянул. Машина теряла скорость, и он велел нам выброситься на парашютах. На мне была рация, груз. При спуске я неудачно приземлилась, вывихнула ногу. Самолет повернул назад. Летчик, видимо, опасался за нас. Вадим быстро закопал в снег парашюты, сориентировался по компасу, взял у меня рацию. Мы пошли. Я тащилась как черепаха. Усиливающаяся боль в ноге сковывала меня. Не знаю, сколько прошли мы, когда обессилев вконец, я села на снег и сказала Вадиму: "Всё, больше не могу, иди один. Если суждено мне остаться в живых, найдешь меня". - "Ни за что!" - ответил Вадим. Вначале он пытался вправить мне сустав, но бесполезно. После этого срезал деревце с рогулькой, сделал из него что-то вроде костыля, но и с ним я прошла недалеко. Тогда он велел мне взять пистолет, а сам пошел за парашютом. Принес полотнище со стропами, положил на него меня и волоком потащил по лесу. Продолжалось это более суток. Как он ориентировался, я не знаю. На привалах, закрываясь полотнищем, Вадим расстегивал куртку, согревал меня теплом своего тела. Отдавал мне почти весь паёк - шоколад, галеты, сам же съедал мизерную долю. Иногда, увидев ягоды шиповника, ел. Этим, наверно, поддерживал свои силы.

"Выйдем ли мы на отряд?" - не раз безнадежно думала я. Вадим, словно догадываясь, всё время подбадривал меня. Нога моя распухла в щиколотке настолько, что тесным стал меховой ботинок. На морозе, без движения, я чувствовала озноб, а потом начался жар, и я стала терять сознание. Вот такой, в полубредовом состоянии, Вадим дотащил меня к своим. Из соседнего партизанского отряда привезли хирурга. Сустав мне вправили, но я еще несколько дней находилась в беспамятстве. Вадим днем выполнял задания, а ночью почти не отходил от меня, менял на ноге компрессы, накладывал на лоб мокрое полотенце. Когда я пришла в себя и увидела его, то сразу не узнала: Вадим выглядел хуже, чем там, в лесу...

Глядя на воду, Нэля замолчала. Я видел, как она нервно покусывала губы. Казалось, впору бы нам разойтись, но она продолжала:

- От нас ждали связь. Когда я малость поправилась, села за ключ. Рука еще дрожала, но я собралась с силами, передала шифровку в Центр и снова легла на нары. Вадим сразу же подсел ко мне, стал подбадривать. Поглаживая мою руку, сказал: "Ну вот, начало положено. Я верил, что ты поправишься". Глядя на своего спасителя, я спросила: "Чем могу ответить тебе за всё?" Вадим, подумав, сказал: "Если останемся живы, будь моей женой". Я не сразу ответила. И только спустя некоторое время, когда он при случае повторил свою просьбу, я поклялась...

Нэля замолчала. Я понял всё. С трудом удерживаясь на слабеющих ногах, спросил с упрёком:

- Вспомнила ли ты тогда обо мне?

- Вадиму я обязана жизнью, - раздраженно ответила Нэля.

- И как вы теперь?

- До конца войны наш отряд отступал на запад. Бойцы продолжали диверсионные действия в тылу вражеских войск. И только у госграницы мы соединились с частями Красной Армии. Большинство бойцов отряда вступило в ее ряды, некоторых, в том числе Вадима и меня, отозвали в Москву. На День Победы мы поженились. Вадиму предложили работу в наркомате, но пока даже и в общежитии не выделили места. Мы поскитались по знакомым, его зарплаты не хватало на двоих, и я вынуждена была приехать к родителям...

Мои чувства к Нэле, несмотря на ее откровение, не охладели. В голове вихрем крутились мысли. Вспомнился тот майский день, когда я впервые увидел ее, наше знакомство, Пушкинскую рощу, где мы клялись в верности под громкий клич кукушки. Наше расставание перед моим отъездом в армию проходило будто бы вчера. Не забыты и письма Нэли, где слова "надежда" и "любовь" она писала также часто, как "здравствуй" и "до свидания". Многие из ее писем я знал наизусть.

За годы разлуки я не поддавался никаким соблазнам, берег себя только для Нэли, которая снова рядом, стоит, чуть склонив голову и покусывая губу. Мне показалось, что настал тот момент, когда она, забыв о Вадиме, даст волю затаившемуся в ее сердце чувству любви ко мне. Я не верил в то, что она забыла о прекрасных днях, когда мы любили друг друга. Не выдержав, напомнил Нэле слова клятвы, произнесенные ею когда-то в Пушкинской роще.

Нэля вздрогнула, но не изменила своей позы.

- Ты можешь проводить меня до дома? - проговорила она.

Но это были не те слова, которые я ожидал от нее. И голос был какой-то тоскливый, с надрывом, мне незнакомый.

- Зачем? - спросил я.

- Я возвращу тебе альбом. Ведь всё в нем сделано твоими руками, от чистого сердца. Сжечь или выбросить его я не могу, но и хранить не в силах. Он постоянно вызывает у меня слезы. - Нэля прерывисто вздохнула и вытерла кончиками пальцев глаза. - Знаю, что причинила тебе боль, но такова уж наша судьба...

- Чаще всего свою судьбу решают сами люди, - проговорил я, и добавил с затаённым чувством надежды: - А иногда и исправляют... Я люблю тебя больше, чем когда-либо, готов на всё, лишь бы ты была моей...

- Это невозможно.

- Такой любви ты не получишь никогда, ни от кого, и даже от Вадима...

Взглянув на меня, Нэля поджала губы и сдвинула брови, отчего на ее лбу пролегли морщины.

- Повторяю: ему я обязана жизнью!

Наступила тягостная пауза. Голова моя раскалывалась от боли, а сердце всё гнало и гнало в нее горячую кровь.

- Так ты проводишь меня? - настойчиво повторила Нэля.

Я увидел слёзы на ее глазах, но теперь, после жестокого отказа, они не вызвали во мне чувство жалости.

Для меня в эти минуты будто померкло небо, потускнела вода в Дону и пожухла листва на деревьях. И воздух стал тяжёлым, как на передовой - после массированной артподготовки...

- Весь свой путь мы уже прошли, - сухо ответил я. - Прощай!

Прижимая к груди раненую руку, я быстрым шагом направился в больницу. Во мне еще тлела слабая надежда на то, что этот разговор повлияет на Нэлю, но спустя три дня, когда я снова пришел в больницу на перевязку, узнал от ее матери, что дочь, не объяснив причины, спешно уехала в Москву.

Так окончилась моя любовь, светлая, искренняя, незабвенная. Такая любовь не может повториться, как ничто не повторяется на земле. Первая любовь приходил к человеку не случайно, а свыше, может, и от Бога.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"