Не помню, с какого времени пошло на Руси определение "мастер - золотые руки", и в каком возрасте присваивалось оно мастеровым людям. Мой дед Трофим Васильевич получил этот "титул" в тридцать лет, если не раньше.

Да, мастер он был основательный...

С того времени, когда я впервые увидел его дом, украшенный кружевной вязью карнизов и оконных наличников, с резными стояками крыльца, с петушками на коньке крыши, и родилось во мне чувство прекрасного. Дед был не просто мастер, а художник, самобытный, и неповторимый.

Как и все крестьяне, Трофим имел земельный надел, небольшой - на себя и сына. И приусадебный участок не был подспорьем - дом стоял на крутом берегу оврага. Трудно сказать, как бы жила семья Трофима Кулешова из четырех человек, не имей он побочных заработков. Сколько было срублено им домов в нашей округе и небольшом городке, не сосчитать. Не помнил этого и сам Трофим. А люди знали. Поэтому, когда, сговариваясь о деле, Трофим назначал кругленькую сумму, те особливо не торговались, дабы не упустить мастера, и тут же выкладывали задаток. Знали, что за много лет, пока будет стоять построенный Трофимом дом, не перекосится ни одна дверь, не скрипнет половица и не потечет во время грозы с потолка засыпка. И краску он подготовит так, что будет держаться на досках или жести не один год.

Невысокий, худощавый, с продолговатым лицом, обросшим жидкой бородой, с прихваченными кожаным начельником волосами, Трофим работал неторопливо, вдумчиво, не для похвалы. Цену себе сам знал. В помощники брал только одного, молодого и непьющего. Сам во время работы не употреблял спиртного, но зато уж после сдачи дома хозяину и получив деньги, словно перевоплощался. По дороге к трактиру собирал всех знакомых, угощал от души. Некоторые упивались так, что их выволакивали во двор. Занимался этим обычно половой Никита, дюжий краснолицый мужик. Ворчал при этом: "Нажрался на чужбинку, не рад и своей простоты!"

Кулешов, сколько бы ни выпил, на ногах держался твердо, по одной половице - на спор - мог бы пройти. Под закрытие трактира, подзывая к себе Никиту, совал ему в ладонь "кредитку" и давал строгий наказ: "Чтоб всех, кого вытащил нынче во двор, завтра опохмелил! Понял? Проверю!" И совал в карман жилетки вторую кредитку - на чай. Выполнял ли половой наказы строгого клиента или нет, неизвестно - никогда не проверял его Трофим.

В свою деревню, что стояла за три версты от города, Кулешов приезжал только на "живейном". Вылезал из пролетки обычно у первых домов, щедро расплачивался с извозчиком и с песней шел к своей низенькой, под соломенной крышей избушке. Ступив на перекосившееся крыльцо, топал ногами, вызывал жену. Услышав ее шаги, важно спрашивал:

- Кто этому дому хозяин?

- Будьте вы, Трофим Васильевич, - покорно отвечала супруга, открывая дверь (смолоду приучил ее к порядку).

В полночь иль за полночь Трофим будил детей - Полюшку и Яшку, одаривал их калачами, а то и глазированными пряниками, спрашивая при этом: "Сыты ли вы? Не обидела ли чем вас матушка?" Получив довольный ответ, вручал своей тихой супруге кулек с конфетами и, не раздеваясь, выгребал из карманов остатки денег.

Наутро, стыдясь вчерашнего хмельного куража и своей неказистой, подслеповатой халупы, принимался за домашние дела.

И так - до следующего подряда...

Однажды, после очередного загула, сел утром Трофим за шаткий стол и крепко обжал ладонями голову. Задумался. Уже четвертый десяток на исходе, в темных волосах запутались серебряные паутинки, а жил он все легко и просто. Жена побаивалась его, дети чуждались, изба - одна стыдоба. Неужто и дальше так будет продолжаться?..

Подозвав к себе двенадцатилетнюю Полюшку, Трофим велел сбегать к шинкарке за самогонкой. Дочь заартачилась:

- Не пойду, мне стыдно. Опять ведь пьяным будешь!

- Цы-ы-ыц! - грохнул кулаком по столу отец. - Как с родителем разговариваешь?!"

Настоял - вскоре дочь принесла ему четвертинку, молча поставила ее на стол и тут же повернулась к окну. Трофим налил лафитник, выпил залпом самогонку и вдруг весь передернулся, словно бы его поддели пальцами под ребра. Посидев в раздумье, поднял на уровне глаза начатую четвертинку, крепко сжал ее мозолистой рукой, будто хотел раздавить, и вылил самогонку на пол - крестом.

- Ну, мои родныя, будя баловаться этим делом, - сказал он следившим за ним жене и детям. - Крест кладу на такую жизню.

И виновато поглядел на них. Ему, конечно, никто не поверил. Но тверд оказался на слове Трофим Васильевич. Навсегда покончив с пьянкой, целиком отдался настоящему делу.

Через год, сумев скопить деньги, купил материал и начал строить новый дом - рядом со старым, благо позволяла усадьба. К зиме подвел его под крышу. Распланировал землю под сад, обильно сдобрил ее перегноем, договорился о саженцах. Сад заложил весной. С тех пор всю свою мужицкую любовь отдавал он дому и саду.

В зимние вечера, бывало, выводя с помощью лекала узоры на липовой доске, Трофим Васильевич втолковывал сыну:

- Каждый человек должон иметь свой интерес в жизни. Без этого он, как пустой орех.

Но не внял его советам Яшутка, пропустил мимо ушей отцовский наказ...

Года через два, отделав окончательно свой дом, Трофим Васильевич снова подался на побочные заработки. Встречаясь в городе с бывшими дружками, не раз выслушивал их упреки.

- Что ж, Васильч, отвернулся от нас? Или уж теперя гребуешь нашей компанией?

Трофим Васильевич обычно отмахивался:

- Обойдетесь без меня. Не велика потеря.

Теперь все деньги он отдавал жене: надо было долги покрыть, да о нарядах для дочери позаботиться. Подрастала девка.

Кулешов питал уважение не только к своей работе. Не в пример Яшутке, который понапрасну коптил небо, дочь с тринадцати лет обучалась швейному мастерству. Поглаживая голову Полюшки, когда она сидела с шитьем у окна, он говорил ласково:

- Молодец, дочурка. Учись. В жизни все пригодится. А от безделья у человека скудоумие приключается.

Вскоре он подарил дочери зингеровскую машинку.

Так постепенно приобретал Трофим Васильевич свое утраченное было достоинство. Забыто уж то время, когда он пьяно топал ногами у порога, вызывая жену. Забыт был здесь и запах водки. Когда выдавал дочь замуж, вся свадьба упрашивала хозяина выпить рюмку.

- Никак нельзя без этого, Васильч! - громче всех кричал кум Иван Галкин. - Хоть одну надоть - за счастье молодых!

И на этот раз Трофим не взял в рот хмельного.

- Их счастье, - ответил он, - зависит не от меня...

... Дедова дома теперь нет - не тем наследникам он достался. А мне еще видятся жестяные петушки на коньке крыши, фасонные, крашеные светлой охрой доски фасада, кружевные карнизы и оконные наличники. Помню я вкус ранних яблок - вергуля, бели, медовки, коричной. Выродились эти сорта на нашей черноземной земле, как вырождаются и хорошие мастера. Даже антоновка, еще существующая, стала терять свой неповторимый аромат.

1978 г.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"