Романы и повести
03.I.2009

НЕ УХОДИ, СОЛОНГО!

"Впусти меня! - Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью!.."

Ф. Тютчев "Наш Век".

1. Четырнадцать

При минус тридцать исчезают запахи.

При минус сорок ещё можно работать на улице.

При минус пятьдесят душа вещей изменяется:

Рукоять топора жжёт как железо.

Соляровое масло превращается в серый холодец.

Бензин не вспыхивает, а лениво, нехотя загорается.

И тяжело дышать.

***

Под вечер, при замене лопнувшего трака, Антон Солохин уронил лом на каток трактора. Стальной прут отскочил и распался надвое.

Михаил Кравцов сдвинул вниз заиндевелый воротник свитера, закрывавший лицо:

- Эх, и давит же сёдни! Ну-ка глянь, скока там? - он двинул головой в сторону спирального "лётчицкого" термометра, привинченного к выступу кабины

Антон глянул.

Красная стрелка дрожала справа от черты -58.

Он скинул рукавицы и показал пять пальцев и девять.

- Четырнацать? Не шуткуй, паря, утресь сорок два было´!

Антон усмехнулся, раскрыл лицо, тоже до самых глаз закрытое шарфом, и крикнул напарнику на ухо:

- Пятьдесят девять, Михал Михалыч!

- Пиисят девять? От-то да-а... Эдак-ту доедем к едрене-фене! Отстягай сани, возвертаемся взад!

2. Антон

В посёлке стояла необычная тишина. Ни лая собак, ни криков детей, ни привычного шума снегоходов. Лишь тяжкий гул дизельной электростанции, да скрип снега под ногами.

Редкие прохожие, прикрывая лица, спешили мимо, дым из печных труб поднимался вертикально вверх и медленно растекался в стороны. Посёлок казался накрытым гигантским серым колпаком.

У занесённого снегом домика сгорбленная бабушка била топором по корявому корню лиственницы. Мелкие щепки отлетали в стороны, топор стеклянно блестел под луной.

- Позвольте, я?

Женщина выпрямилась и некоторое время так пристально смотрела на Антона, что ему стало неприятно.

- Да, пожалуйста.

Белая песцовая шапка и белый от инея платок на лице.

Отдав Антону топор, женщина стала отпиливать ножовкой от сугроба брусочки твёрдого, как дерево, снега и растаптывать их в снежную пыль. Эту пыль она собирала в стоявшее рядом ведро, пока не наполнила его до краёв.

Мысленно пожав плечами, Антон осторожно, стараясь не делать глубоких вдохов, принялся колоть коряжку, исподтишка наблюдая за странными действиями бабушки.

Наполнив ведро снежным песком, она принесла из дому два чайника с кипятком, вылила воду в ведро и палкой размешала содержимое до однородной массы. Зачерпнула рукой эту серую кашу и ловко залепила ею заиндевевшую щель-отдушину между оконным блоком и стеной избушки.

"Где ж ты раньше была, лентяйка? Не могла летом щели глиной замазать? Пока гром не грянет, да мороз не ударит..."

- Что Вы делаете, женщина! Ведь шестьдесят давит - руки отпадут!

- Не отпадут, а тундру не натопишь.

Она быстро замазала все щели на обоих окнах и, когда Антон весь в клубах морозного пара внёс в избу первое беремя дров, женщина уже сидела у печи перед открытой заслонкой, протянув к огню дрожащие красные руки.

Иней на её платке таял, стекал вниз и ледяными гвоздиками застывал на полу.

- Подождите, я свет включу.

В сенцах и в комнате загорелись тусклые лампочки. Антон опять набрал полное беремя дров, плотно прикрыл за собой наружную дверь и тут заметил стоящего в углу пожилого мужчину в одежде оленевода.

Глаза его были закрыты, голова в росомашьей шапке(1) неловко повёрнута к плечу, руки бессильно опущены вдоль тела.

Человек, казалось, спал. И спал давно: несколько крупных рыбин, приставленных к его бокарям(2) из оленьего камуса(3) уже покрылись инеем.

"Поддатый, что ли?"

Уложив дрова на пол у печи, Антон счёл нужным заметить:

- Что же мужика в дом не пригласите? Мороз такой. И без рукавиц...

Женщина медленно сняла - раскрутила платок с головы, встала с табуретки у печи и подняла к Антону молодое скуластое лицо.

Перед ним была ровесница, девушка лет двадцати или двадцати двух. Соломенно-жёлтые волосы в струпьях инея комком свернулись на воротнике оленьей парки, чёрные брови дугой лежали над чёрными глазами, на полной нижней губке дрожали светлые капельки.

- Уже не надо рукавиц. Он умер.

...?

- Отец мой. Сегодня ночью.

- Мои соболезнования... Надо людей известить. Похоронить.

- Уже были тут все. Доктор, сельсовет, соседи. Сейчас могилу копать - живых заморозить. Пусть потеплеет. Я только позавчера с городу. Из ФАП(4) звонили. С воспалением лёгких привезли из тундры. Не хотел в больницу. Слава Богу, живым застала. Поговорили...

- Что ж... Никто не знает, сколько ему времени отпущено.

Девушка вскинула голову:

- А времени нет. Это люди придумали!

- Как это, времени нет? Что за... - Антон уже собрался сказать "ерунда", но быстро поправился: - голословное утверждение! А течение человеческой истории? Да хоть времена года возьмите, или хоть один день в году! Всё нанизано на ось времени, от прошлого к будущему. Так что...

- Это oн так говорил: "Вечно катится Колесо Жизни, а времени нет, Солонго!"

Торжественно, с расстановкой произнеся эти, очевидно, дорогие ей слова, девушка отвернулась и стала ножом отрезать от лежащего на столе снежного бруска комочки и бросать их в чайник, затем вытерла донышко чайника тряпкой и утвердила его на красной от жара плите.

- Нельзя снеговую воду пить, - сказал Антон, чтобы не молчать.

- Почему нельзя?

- Она активная. Соли вымывает. Вредно для костей.

- О-о! Я столько выпила. И на гимнастику ходила. И ничё!

- Это сейчас. А к старости скажется.

- А будет она, старость? Вон отцу - сорок семь. Крепкий, сильный, всё на себе таскал. А тут в полтинник по сети пошёл, лунки долбить. Вспотел - и всё. Сгорел от жара.

"Сам виноват, - чуть было не вырвалось у Антона, - а то не знал, что в пятьдесят чай пьют, да лясы точат, а не сети смотрят?"

На чайнике захлопала крышка.

- Что быстро так?

- А я мало положила. На две чашки. Стынет махом... Пока пить будем, второй закипит. Чуть помолчав, добавила: - Это меня Солонго зовут.

- А я - Антон.

- Очень рада, - она чуть улыбнулась. - Вот тута сахарок, а повидло не отошло, но уже можно скрести, поддаётся.

- Ни к чему, я так.

- Никак избу не прогрею... Всё утро ревела, потом люди ходили, ещё больше выстыла. Потом угля не могла наколупать, а дрова - пых и нету. Долбила-била по куче ломом... А в лето дождь намочил - бетон. Уже потом мужики подошли с кувалдой. Теперь до утра хватит. И тебе за дрова спасибки, на разжижку надо. А вишь - и потеплело враз!

В уголке у печи стояли два жестяных ведра с углём.

Сталагмиты на полу превратились в лужицы, а иней на стенах потёк вниз блестящими нитями. Избушка, казалось, плакала.

Солонго быстро вытерла пол и плинтусы тряпкой и положила её на дрова у печи.

- Со вчера не ела. Давай состругаем?

Антон промолчал.

Девушка вышла в сенцы и вернулась с большим чиром(5) в руках, одной из тех крупных рыбин, что были прислонены к ногам умершего.

Солонго обдала чира кипятком над ведром у рукомойника, ловко содрала ножом отставшую кожу и принялась строгать всё ещё мёрзлую рыбину, как строгают сосновую чурочку.

Тарелка быстро наполнилась красивыми, закрученными в кольцо желтоватыми стружками с прожилками жира на них, и густой огуречный запах свежей рыбы расплылся в комнате.

- Ешь, Антон, и хлеб уже оттаял!

Девушка пододвинула к нему чайное блюдце с горкой соли на нём, и подождала, пока мужчина возьмёт первый кусок.

Антон обмакнул самую маленькую стружку в соль и с трудом съел, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.

Вот стоит за дверью мёртвый отец этой девушки, она же, не то чтобы в трауре попоститься - еду приготовила из рыбы, прислонённой к ногам покойника.

Между тем Солонго съела несколько стружек и запила чаем.

- Антон, - сказала вдруг тихо, и вопросительно подняла к нему опухшее и от того ещё более скуластое, лицо, - Антон, останься сегодня здесь на ночь. Я тебе на топчане у печи постелю. Не думай, он в спаленке умер... - она повела рукой в сторону, - я там, а ты здесь. Всё не одна. Хорошо?

Дверь в соседнее помещение была снята с петель и стояла рядом. Свет там не горел и мрачный чёрный прямоугольник казался входом в потусторонний мир.

- А что, родни нету? - парень сглотнул ком.

- Тут нету. Кочуют. - А в такой мороз никто не приедет, нельзя аргишить(6), олени падают. - Солонго быстро глянула ему в лицо, сникла и опустила голову.

Медленно допила чай и добавила серым голосом:

- Спасибо тебе, душевный ты человек.

- Cолонго, да я бы - какой разговор! Но как раз дел куча набралась. На зимовку завоз готовим. То да сё надо, третье... Вот разберусь - и с утра приду. Угля наготовлю и дров, и чего там ещё, а сейчас, пойми, бежать надо.

- Да-да, спасибо ещё раз.

У себя в общежитии Антон уселся на низкий стульчик у батареи отопления и прижался к горячим рёбрам спиной.

Хорошо-то как! Не надо печку топить!

Ночью к нему в сон явился незнакомый оленевод в бокарях и росомашьей шапке, но без инея на усах и ресницах. Сказал с укором: "Зачем, паря, девку обидел? Холод такой, дак ты холодней!"

Солонго не сразу закрыла за гостем дверь, а некоторое время смотрела ему вслед.

Голос этого человека так похож на низкий с трещинками голос отца. Даже оторопь взяла. Слишком долго и пристально на парня смотрела, как не смотрят на незнакомых. Нехорошо так...

Она прошла в комнату и прижала руки к покрытому морозной шубой стеклу. Когда заломило косточки и стало мокро под пальцами, оторвала руки.

Сразу - запах талого снега, затем на светлых отпечатках быстро растут кристаллики льда. Сначала это просто короткие колючки-иголочки, потом они ветвятся. Растут и толстеют. И вот уже на стекле морозная картина: нездешняя трава, нездешние странные листья, цветы, кусты и деревья.

3. Солонго

Восьмилетняя девочка дует на покрасневшие мокрые пальцы, берёт карандаш и срисовывает "стеклянные" рисунки в блокнот. И обязательно добавит что-нибудь своё: рыбку, шмеля, оленя, косоглазого ушкана-зайца, а то и дракона с шипастым хвостом и перепончатыми гусиными лапами.

Рисунки эти видит Кинкэ, а по-русски Кирилл, отец Солонго, и говорит:

- Учиться тебе надо, дочь.

Солонго смотрит исподлобья. Не хочет она в интернат. Там тоскливо. Там плохо пахнет. Там злые мальчишки и нету оленей.

- Купи мне краски, амму! (7). Я здесь буду рисовать.

Отец привозит цветные карандаши и книжки c картинками. Cолонго срисовывает рисунки Деда Мороза и раскрашивает их. И добавляет зелени. Много зелени добавляет Солонго. Солнце, тучи и радугу, гусей, собак и оленей рисует Солонго. И в зимние каникулы делает себе лето. Теплое, радостное лето делает себе Солонго. Только комаров она не рисует: надоели злые комары.

Вот возвращается из стада Кинкэ. Заходит в свой, обтянутый покрышкой из оленьих шкур, пастушеский балок на полозьях и садится пить чай.

Пахнет свежим хлебом и горячим оленьим жиром.

Это восьмилетняя дочь напекла "ома" - лепёшек из теста на соде.

- Хозяюшка моя, Солонго, художница моя, Солонго, радость жизни моей, Солонго, - говорит отец.

"Теперь не откажет", - думает Солонго.

- А можно, я после каникул не поеду в интернат, амму?

Кинкэ вздыхает и смотрит в сторону, но когда прилетает вертолёт, он вновь отправляет печальную Солонго в интернат.

***

Вот Солонго десять лет.

Сильный западный ветер несёт снег, олени сбились с пути. И Солонго не знает, куда направить упряжку. Потерялась, испугалась Солонго.

Олени ложатся в снег головами навстречу ветру и закрывают глаза. А Солонго поворачивается спиной к ветру, прижимается к оленьему боку и втягивает руки в рукава парки.

Пахнет оленьим телом и морем.

Не так уж и холодно, но ветер не дает согреться.

На второй день замерзающая Солонго отрезает кончик оленьего уха и пьёт горячее, густое, солёное.

И становится ей тепло и хочет спать Солонго.

Но спать нельзя. Говорил отец: кто заснёт на снегу в метель, у того духи холодного ветра выпьют дыхание.

И девочка колет себя ножиком в ладонь: не спи, не спи, Солонго!

Но вот становится тихо, и видно, что у луны полное лицо, а по лунной дорожке бегут навстречу олени.

- Спать, спать... - шепчет Солонго.

Но отец даёт ей три солёных сига:

- Сначала дай лакомство оленям и скажи спасибо. Из рук своих корми оленей, Солонго!

Исхудалые олени грызут мёрзлую рыбу, как собаки, но у девочки нет сил удивляться.

Уже спит Солонго.

На руках отца спит Солонго.

***

Вот Солонго двенадцать лет, вот четырнадцать, вот шестнадцать.

Она уже всё знает о жизни, больше не боится интерната и хочет поступить в пединститут на худграф.

Вот она опять на летних каникулах дома, перед ней - цветущая тундра, олени и ребятня.

У реки - костры. Пахнет дымом и рыбой.

С пастушеских балков и чумов сняты тяжёлые покрышки из оленьих шкур. Лёгкие обтянутые парусиной каркасы чуть гудят от ветра. Сладко спится на шкуре неблюя(8). Легко дышится, далеко слышится в тундре.

Девушкой стала Солонго. Быстрой, как солонгой(9), девушкой стала Солонго. Что ни делает - поёт, смеётся Солонго.

Вот она постирала занавесочки на окошечки балка, вот она всё вымыла, вычистила; выскоблила маленький столик, протёрла с песочком посуду, и начинает чинить сеть.

Подходит отец и легонько тянет за дель(10) сети. Белые квадратики ячеек на зашитой дыре съезжаются в комок, а рядом образуется пузырь.

В такую снасть рыбу не поймаешь.

Кинкэ молча берёт из рук дочери иглу-челнок и показывает, как надо накидывать петли, чтобы квадратики не стягивались, а дель "держала стенку".

- Кто устал, тот ошибается. И завтра будет день. Отдохни, Солонго!

Но смеётся дочь пастуха:

- Некогда мне сидеть-пыхтеть, амму! Ещё надо дров(11) заготовить, воды натаскать. Ужин сварить, лепёшки испечь, с подружками поболтать. Детям конфеты раздать. Старикам о городе рассказать. Много дел у меня. Мне надо быстро, амму. А сидеть на небо смотреть - на всё времени не хватит.

- Времени нет, Солонго! После дня будет ночь и снова день. После зимы - лето и снова зима. А "быстро-быстро" и "давай-давай" русские начальники придумали.

Смотри: вот бегут они, спешат они, кричат. Машут руками и красные лица у них. Всё хотят быстро-быстро, много-много, и не дают людям отдохнуть. Но никакой начальник не может растянуть день на два или сделать из одного часа три. Лишь великий Экшери(12) продлевает день на целый месяц(13), но затем целый месяц велит солнцу спать, - без отдыха и солнце не может. А потом всё начнётся сначала.

Но смеётся дочь пастуха.

- Я была ребёнком, а теперь мне шестнадцать! И - времени нет?

- И я был ребёнком, а теперь - пожилой мужчина, а потом уйду в Хэргу-Буга(14). До меня этот путь прошёл мой отец. А до него мой дед и прадед.

И всё живое следует ему.

Ничего вечного нет в этом Среднем мире, но великий Экшери никогда не останавливает Колесо Жизни. Что было, то и будет вновь. А "быстрей-быстрей!" и "давай-давай!" большие начальники придумали. Но кто из них хоть на один миг ускорил рост цыплёнка в яйце куропатки?

Вечно катится Колесо Жизни, а времени нет, Солонго!

***

После этого разговора стала задумываться Солонго. Никогда не говорил с ней отец так, как в этот раз за простой работой - ремонтом сетей.

В самом деле, кто это всё создал? Эту бескрайнюю тундру с её мягкими мхами и жёсткими осоками, с великим изобилием всякой живности летом и длинной холодной зимой?

Кто придумал все двадцать видов снега(15)?

Кто наполнил воды рыбой, а тундру запахами?

Кто научил трясогузку любить своих птенцов?

Кто поселил на чёрных скалах красные лишайники?

И зачем всему живому положены рождение и смерть?

И зачем столько комаров и гнуса на мученье зверям и людям?

И не лучше ли было бы, однажды родившись, никогда не умирать?

Отец объяснил, что у каждого человека - своя звезда. Родится человек, и светлая нить от этой звезды прирастает к его сердцу.

Конец всех нитей держит в руке великий Экшери. Он же знает и когда эту нить оборвать.

А есть ли такая нить у оленей, собак и уток?

А есть ли такая нить у рыбок, шмелей и гусениц?

А есть ли "сердечная нить" у самого великого Экшери?

Если да, то кто её держит? Кто и когда создал? И когда оборвёт?

Не ответил на этот вопрос Кинкэ. Рассмеялся и ушел, качая головой.

***

В начале августа, когда ночи становятся тёмными и вновь начинает ловиться рыба, пастухи аргишили на берег большой реки.

И понаехали в то место из города люди на лодках.

И стали выменивать муку, чай и сахар на меха и юколу(16).

И привезли водку.

И многие пастухи напились.

И смотрела на них Солонго, и было ей стыдно за соплеменников.

А вечером чужой парень с гадким запахом изо рта напал на Солонго, порвал на ней платье и хотел уволочь её в кусты.

Отбивалась и кричала Солонго.

Прибежал отец, ударил парня палкой и прогнал.

Когда колола себе руку ножиком, не плакала.

А тут заплакала Солонго.

И сказал Кинкэ:

- От человека человек родится, от собаки - собака!

И были в его низком с трещинками голосе горечь и гнев.

4. Тютчев

Чуть позже аргишили пастухи мимо заброшенного лагеря геологов. Три настоящих, утеплённых балка стояли на горке в тундре, а кругом валялись ржавые бочки и всякий хлам.

Такие балки привозит "летающий гром" - вертолёт МИ-6.

Когда "шестёрка" летит над тундрой, олени разбегаются, собаки воют, а дети плачут.

В одном балке нашла Солонго разбухшую от сырости, пропахшую горькой плесенью книгу стихов. Стала листать. И прочитала:

"Не то, что мните вы, природа,

Не слепок, не бездушный лик.

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык..."

Поражённая Солонго откинула обложку и долго смотрела в лицо пожилого дяденьки-поэта.

Фёдор Иванович Тютчев, 1803-1873.

Как давно жил этот человек! Никогда, наверное, и не видел летнюю рубашку тундры, а думал и чувствовал, как дочь пастуха, Солонго!

На улице пастухи рубят топором бочку, - из бочковой жести получается хорошая печурка для балка, - но Солонго не слышит гулкого грохота: она читает.

Книжку Солонго просушила и взяла с собой.

5. У воды

Этим летом заморозок ударил уже в начале августа и побил незрелую морошку на верхах. И пастухи сильно жалковали, а Солонго обрадовалась: не стало комара, а морошку можно и в низинках собирать!

И решила: буду рисовать на улице!

Переделав всю домашнюю работу, она уходила на берег, где на вешалах сушится юкола и пахнет дымом и рыбой. Здесь Солонго ставила свой ящик поближе к костру у воды, а рядом - переносной приёмник, находила тихую спокойную музыку и брала в руку карандаш.

Течёт вода, течёт музыка, течёт думка.

Легко и ровно ложится рисунок.

Хорошо, светло у воды.

Радостно!

Детишки и взрослые заглядывали через плечо:

А что это делает Солонго?

Несколько раз приходил и Кинкэ. Постоит, посмотрит, попыхтит, положит руку дочери на плечо, успокоится, отойдёт.

И сказала старая Мэмирик, а по-русски - бабушка Мария:

- Не сиди у воды, Солонго. Разве не видишь духа тревоги в глазах Кинкэ? Огдо утонула. Ты одна у него. Не гни спину отца, Солонго!

Огдо, или по-русски Евдокия, - это эньму, мать Солонго. В тот несчастливый месяц девочке исполнилось четыре. Говорят, незадолго до смерти Огдо стала "задумываться".

Рассказала Мэмирик:

- Сядет на бережку, обхватит руками колени и смотрит на воду.

И долго так сидит. Пока муж не позовёт или в плечо не толкнут.

Тогда очнётся, вздохнёт и пойдёт.

А поздней осенью, перед самым ледоставом, вдруг пошла на ту сторону через поток, будто поманил её кто.

Поскользнулась и упала в воду. И речка-то мелкая, а захлебнулась.

Быстро кинулись мужчины, быстро вытянули её на песок. Огдо смотрела на мир ещё живыми глазами, но великий Экшери уже оборвал нить её жизни...

Не ходи к воде, не сиди подолгу. Болит сердце Кинкэ, дрожит сердце Кинкэ. Одна ты у него, Солонго!

Промолчала Солонго. Как и мать, любит она воду. Но не "задумывается" на берегу.

Так и сказала отцу:

- Не бойся, не тянет меня вода. Я выучусь в городе и вернусь в тундру. Буду учить детишек рисовать. Сейчас уже организуют кочевые школы. И опять будем вместе, амму!

6. Родительский дом

Отец Солонго - эвэнк. Мать была долганкой. Такие браки - редкость. Но Солонго - дитя любви. Она чувствует, она знает это. Кочевые эвенки живут в чумах. Долганы - в балках. Это такой домик-чум на полозьях. Не надо собирать-разбирать. Запряг оленей и откочевал на новое пастбище!

Кинкэ построил для семьи долганский балок, как и хотела молодая жена его, Огдо-Евдокия. Настоящий. С окошечками. С жестяной печуркой и полочками для посуды.

В чуме нет печки - только очаг из камней. В чуме нет полок для посуды и постели. В чуме нет окон, только дымовое отверстие.

Холодно зимой в чуме и много уходит дров. А в балке дров надо меньше, от печки тепло, от окон светло.

Балок - это роскошь!

Говорили дома на русском. И после смерти жены Кинкэ продолжает говорить с дочерью по-русски, а с соплеменниками говорит по-эвенкийски. Солонго как-то сама незаметно выучилась говорить на языке отца и понимает по-долгански и по-ненецки. А в школе у неё пятёрка по английскому.

Но больше всего любит она рисовать.

И часто думает Солонго: если бы отец из любви к матери не построил балок с окошечками, на которых мороз рисует свои картинки, появилась бы у маленькой девочки тяга повторить эти картинки на бумаге, желание рисовать?

И не может ответить на этот вопрос дитя любви Солонго.

***

В семнадцать лет поступила Солонго в институт на худграф, а на третьем курсе пригласили её в детское книжное издательство иллюстрировать книжки для детей.

И стала сама зарабатывать Солонго, и сняла частную квартиру в пригороде, там, где огороды и лес. Потому что Валентина, её легкомысленная соседка по комнате, часто оставались до утра с парнями. А Солонго брала одеяло и уходила в сторожку вахтёрши тёти Дуни, где и спала на стульях.

И решила Солонго: "Не буду жить с бесстыжей!" И ушла.

7. Крещение

В девятнадцать лет крестилась дочь оленевода в пропахшей ладаном старой церкви, стала носить крестик на шее и рассказала о своём поступке отцу.

Не удивился Кинкэ. Добрый дух эвенков Хэвэки очень похож на Бога христиан. Переводчики Библии даже взяли это слово для обозначения Бога-Сына. Многие эвэнки крещены по православному обряду, имеют русские имена и держат в чумах иконы. Решению дочери не удивился Кинкэ. Но сказал вдруг с печалью в голосе:

- Большой Ворон со старой лиственницы упал мёртвым к моим ногам...

- Тот самый? - испугалась Солонго.

- Тот самый.

Солонго прикусила губку. Сколько она себя помнит, столько помнит и большого ворона с его подругой.

Каждую весну прилетали они к своему гнезду на старой раскидистой лиственнице с двумя неравными вершинами. Там выводили птенцов. И этой весной прилетели. Но не чистили, не обновляли гнездо, а подолгу сидели, нахохлившись, у чёрного шара в развилке лиственницы. А потом ворон упал с дерева мёртвым.

- Следующим мне уходить в Хэргу-Буга Солонго. Мы, Олигиры,(17) - люди из рода Ворона. Это мне знак.

- Нету никакого Нижнего мира, Амму! Всех добрых людей Хэвеки возьмёт к себе в Улу-Буга, Верхний мир. Мы, христиане, веруем в прощение грехов и вечную жизнь.

- Что значит "вечность", дочь?

- Это значит, всегда, амму.

- Что значит "всегда" дочь?

- Это значит, время исчезнет. Не будет его, как ты говоришь. Мы будем жить всегда. Всегда вместе с Царём нашим, вечно Сущим, бывшим раньше создания мира, Иисусом - Хэвэки. И не верим мы в суеверия и приметы, а только в Триединого Бога. Почему должна закончится твоя жизнь, амму, из-за того, что умер чёрный ворон, один из тысячи в тундре?

Забудь это суеверие, амму. Сто двадцать лет отпустил Господь человеку. Тебе сорок шесть - до середины не кочевал. Такой сильный мужчина, как ты, обязательно проживёт полный срок. Ещё внуков тебе учить нарты делать, ещё правнуков тебе за палец водить, ещё долго тебе аргишить, амму!

Удивился Кинкэ:

- Сила в словах твоих. Крепко стоишь, Солонго.

- Не одна я, амму, и сила не моя, а Его.

- Как пожившая женщина говоришь ты в двадцать лет. Прислонилась ли к мужскому плечу, Солонго?

Опустила глаза Солонго:

- Есть у меня парень, амму. А там... - она легонечко обняла отца и прошептала ему на ухо:

- Не из наших он... Может, будут светлоглазыми внуки твои, амму.

От матери-долганки досталась Солонго капля русской крови. У Солонго очень белая кожа и соломенного цвета волосы, а мать была русоволосой и сероглазой.

Радостью сверкнули глаза Кинкэ. И тут же затянулись печалью. Нет сына у Кинкэ, а дочь уйдёт в другую семью. Кинкэ - последний из Олигир.

Много эвэнкийских родов ушло в Нижний мир.

В жестокое время коллективизации угнали своих оленей в тайгу и не вернулись роды Балигир, Кунногир, Кэриктэл. Уже в наше время туберкулёз и водка унесли роды Кимоль и Курисол. Корь истончила род Оллогир. А из некогда многочисленных Олигир остался один мужчина - Кинкэ.

8. Он

Парня зовут Тимофей.

Солонго посмотрела в словарике. "Воздай честь Богу!" означает это на греческом. Хорошее имя.

Солонго и Тимофей однокурсники. Но до третьего курса как-то мало замечали друг друга. А тут на семинаре досталось им место за одним столом. Глянула Солонго в глаза его, и забилось сердце её. Отодвинула она легонько свой стул, чтобы нечаянно не притронуться и сидела тихо, как мышка.

Но краем глаза смотрела и заметила Солонго: у него большие, как у отца, сильные руки. В такую руку удобно вкладывать свою ладонь: тепло и крепко. Широкие плечи, ровная спина, сильная шея. Зачем на худграф пошёл этот парень, карандашиком рисовать? В борцы-боксёры надо идти с такой статью, в самбисты-каратисты.

Потом узнала: и правда самбист, на соревнования ездит.

Очень глянулся ей этот парень, и когда пригласил он её в кино, охотно согласилась Солонго.

Стали часто встречаться.

На лекциях садились рядом. И было хорошо и спокойно Солонго, как рисовать у воды, как слушать гусей, как видеть ясные звёздочки в небесах. Как будто дома она. Запах весенней тундры. И жар от костра.

Однажды пошли на дискотеку. И сразу тесно стало сердцу. Очень много людей. И нетрезвые есть. А с тех пор как напал на неё пьяный парень, не выносит запаха водки Солонго.

Все смотрят в упор и бахает-бабахает музыка, так что гул в ушах.

"Дьявол любит шум", - сказал отец.

От плохих запахов и громкой музыки разболелась голова Солонго.

- Пойдём отсюда, Тима, - и потянула его за рукав.

- Зачем? Сейчас концерт будет. Послушаем.

- Нехорошо здесь, Тима. Нечисто. Пойдём!

- Погоди. Послушаем, - и резко выдернул рукав пиджака из её руки, как никогда не делал раньше.

Обиделась Солонго.

- Я пойду...

- Как хочешь! - и отвернулся.

Вспыхнули щёки Солонго, пошла она домой и плакала от стыда.

Но потом помирились они.

И больше не ходили на дискотеку, а просто гуляли вечером после лекций или мороженки ели в кафешке. Солонго уже жила на частной квартире и Тимофей всегда провожал её до дверей.

Подолгу обнимались-целовались на крылечке и с бьющимся сердцем убегала Солонго. Знала она, что Тимофей хочет большего, но и у неё своё хотение есть: замуж хочет девушкой выйти дочь пастуха.

А в начале февраля, после зимней сессии, простудилась, приболела Солонго. Температурила, и было ей плохо. А Тимофей не звонил, не шёл, не снился. Ах, с какой радостью увидела бы его Солонго, за руку подержала бы, в глаза посмотрела! Но нет, как нет...

Чуть поздоровела, сразу сделала себе горячую ванну и смыла больные запахи.

Заспешила в общежитие студенческое. Может, и Тимофей заболел? Вон морозы какие. А без шарфа ходит с голой шеей. Таблеток взяла, чабреца. Само хорошо от горла - чабрецовый чай.

В комнате у мальчишек нету Тимофея.

"Не знаем", - говорят, а в глаза не смотрят.

Зачем врут? Растревоженная Солонго направилась в комнату, где раньше жила, толкнула незакрытую дверь и прошла на кухню.

Хлеб на столе, вино, закуска.

Чайник кипит, а вроде нет никого.

И тут из комнаты странные звуки.

Приоткрыла дверь, заглянула.

Лучше б и не смотрела никогда.

Валентина та, бывшая соседка по комнате, на коленях у Тимофея.

Милуются, обнимаются...

Тимофей увидел Солонго - отвернулся, а та лишь крепче его за шею обняла и торжествующе рассмеялась.

Как ударили Солонго.

Вся кровь бросилась ей в голову. И тут же побледнела сильно.

Медленно, как во сне, вышла в коридор, шаг за шагом, крепко держась за перила, спустилась по лестнице и плотно закрыла дверь. Больше она сюда не придёт!

Целый день ходила она по городу и ничего не видела. Переходила улицу на красный, и визжали тормоза, и крутили водители пальцем у виска, и плохие слова кричали ей вслед.

А вечером очнулась Солонго от запаха ладана: церковь.

На иконе - лик Спасителя. И надпись: "Придите ко мне, все труждающиеся и обременённые и я успокою вас".

"Почему, Господи?"

Почему?

Что я ему сделала? Зачем обманывал? Обнимал меня, целовал меня, и с теплом моих рук на шее уходил к ней. И смешивал запах девушки с запахом "женщины для всех", и чистое имя своё с грехом!

Почему Ты допустил это, Господи?

Почему??

Почему???"

Подошёл отец Геннадий, пожилой священник, от которого Солонго приняла крещение.

- Что случилось, Солонго?

- С кладбища иду, - чуть слышно ответила Солонго, - парня своего похоронила. - Дрожали и прыгали её губы, но глаза были сухими.

Матушка Ирина отвела Солонго в дом священника позади церкви и дала чаю. И расплакалась Солонго и рассказала всё пожилой женщине.

Когда, уже под утро забылась сном Солонго, священник с женой решили: надо девушке уехать на время.

9. В Подмосковье

И улетела Солонго с матушкой Ириной в Москву. Оттуда они переехали в деревушку, где провели две недели.

И научилась Солонго задавать корм скотине, вычищать в стайке и ходить к проруби за водой с вёдрами и коромыслом.

И над чёрным окном проруби стала задумываться дочь пастуха.

Если вот так сразу - головой вперёд в холодную воду - то исчезнет в сознании та картинка общежитская и перестанет болеть в груди...

Но само сознание, если верить тому что написано об этом, исчезнет лишь через пять мнут. А пять минут - это триста секунд. И каждая секунда - вечность.

...Однажды от удара о льдину перевернулась лодочка молодого пастуха. Стали искать тело, и нашли его неводом рыбаки. И увидела Солонго: чёрные волосы парня поседели...

Нет, лучше пуля! Это быстро.

"Так ли задумывалась над водой милая эньму моя? Какая сила потянула её в воду, в ледяную воду перед ледоставом?

Или сама пошла?

Или жить не хотела, как я сейчас, и сама пошла?

Что же случилось такое в молодой семье, если сама пошла?

Может, я вовсе не дитя любви?

Может, я - нежеланное дитя?"

Вечером Солонго взялась рассматривать тонкую пачку семейных фотографий, которые всегда брала с собой. Одна из них цветная. На ней Огдо на выпускном вечере в школе-интернате. Красивая, ясная, юная. Гладкие тёмно-русые волосы и серые глаза.

Дочь пастуха ущипнула себя за щёку:

"Вот она я, Солонго, и волосы у меня "темного золота", говорил Тимофей. В долганах издавна течёт русская кровь от первых переселенцев из Мангазеи.

Но если отец - кареглазый брюнет.

А мать - сероглазая шатенка.

То не должно быть в таком браке желтоволосых детей... разве от родителей родителей перешло? Но никогда не говорил такого о своих родителях Кинкэ. Ни бабушка Мэмирик о родителях Огдо.

А глаза у меня карие, как у отца.

Как у отца? Как у Кинкэ?"

Застыдилась своих мыслей Солонго и убрала фотографии в пакетик, но в ту ночь не сразу уснула.

***

Приходили соседки посмотреть на раскосенькую "домработницу" и судачили о том, о сём. Совсем не по-нашенски, не по-сибирски, говорили эти женщины. Но понять можно.

Тут у них всё минус пять, да минус семь. Десять считается холодно, а пятнадцать - жуткий мороз!

Смешные люди! А минус тридцать не хотите, когда ветер как напильником по лицу? А минус сорок, когда глаза на лоб вылезают? Или полтинник. Когда чуть дохнёшь против ветра - и ресницы смерзаются, и слепой? Когда даже собаки перестают бегать, сбиваются в клубки и лежат, прикрыв носы лохматыми хвостами.

Всего три слова у здешних: крупа, снег, наст. А Солонго знает двадцать два слова для снега, и знает в какое время какой снег бывает.

И не знают здесь злой пурги, от которой нет спасения. И не знают, что такое дрожать за каждую щепку, когда неделями дует хиус(18), когда истоплены последние дрова, когда люди и собаки сбиваются в кучу, когда сгорели в печурке полочки для посуды и маленький столик, и отец ломает досточки пола.

Когда и собаки думают: "А что кончится раньше, метель или пол?"

И не умеют здесь делать самое простое и самое вкусное блюдо: строганину. Здесь совсем другой мир и другие люди.

Однажды вечером увидела Солонго четыре луны: одну в небе, одну в проруби, и в каждом ведре по луне.

Три луны плясали, а одна стояла.

И рассмеялась, тихо рассмеялась, такому чуду Солонго, и сразу услышала запахи родины: весенняя тундра, костёр, талый снег. И боль ушла из груди.

И снова стала дочь пастуха смотреть кругом, говорить с людьми, и читать Тютчева:

"Какое дикое ущелье!

Ко мне навстречу ключ бежит -

Он в дол спешит на новоселье...

Я лезу вверх, где ель стоит.

Вот взобрался я на вершину,

Сижу здесь радостен и тих...

Ты к людям, ключ, спешишь в долину -

Попробуй, каково у них!"

10. Письмо

Вернулись в город, и спокойно пошла на лекции Солонго, но когда увидела Тимофея, снова загорелось сердце её, и ушла.

И вечером сказала матушке Ирине:

- Не знаю, ненавижу или нет. Или убью, или убьюсь. Сегодня опомнилась в хозмаге. Стою, ножи выбираю. Как мне больно сделал, так пусть и ему будет. Очнулась от соли: губу прокусила... Возьму академ. Пусть уйдёт на год вперёд, чтоб не видеться.

И ответила пожилая женщина:

- Ты разумное дитя, Солонго. Правильно решила. Сказал Господь: "Мне (оставь) отмщение. Аз воздам".

- Читала. Потому и решила. А что с картинкой делать? Куда ни пойду - она со мной. И больно от неё. Так больно, что не один, а тысячу ножей бы вонзила, и не жалко!

- Что за картинка Солонго?

- А что увидела там, в общаге... И не смотрела б лучше, и никогда не открывала ту дверь...

- Мужчина по-другому устроен, Солонго. Бывает, сразу двоих в сердце носит. Тютчев, поэт твой любимый, жил на две семьи. Мучился через то и близких мучил, а ни ту, ни другую не оставил.

- Да какая любовь! Ведь эта... с кем только ни была!

- Взрослый мужчина не может без женщины.

- Вот пусть и ходит по женщинам, а не дурит голову девушке!

И дочь пастуха бросилась к двери.

***

За несколько дней Солонго оформила академический отпуск, оставалось лишь взять билет на самолёт.

И тут пришло письмо от отца.

Не удивилась Солонго. Отец часто писал ей. Всегда, когда приезжал по делам в посёлок, тогда и писал.

И были эти письма для Солонго и подарком, и кино. Так и видела своего любимого амму. Как он покупает на почте конверт. А в магазине каждый раз новую ручку, вечно теряются эти тонкие палочки, как сидит за столом, пыхтит и пишет с ошибками и без запятых, как бросает письмо в ящик, как возвращается домой пить чай и затем выходит запрягать оленей.

Но в этом письме не было обычных тундрово-оленных новостей и было оно совсем коротким.

Кинкэ лишь сообщал, что болеет уже три месяца, с самых первых морозов. Кашляет и ослабел, а за стадом смотрят другие пастухи и недовольны, что так долго им лишняя работа.

Но вот задрожал листочек в ругах Солонго и запрыгали на нём крупные угловатые буквы:

"...Прилетай-приезжай Солонго боюсь не увидимся больше. И что тебе скажу неродная ты мне дочь и наверно зря тебе это пишу но хочу чтобы правда была между нами а чтобы неправда не хочу. А сердце моё живёт для тебя прилетай-приезжай Солонго."

***

Замерло дыхание в груди Солонго, уронила она листок на стол и крепко-накрепко зажмурилась, так что больно глазам.

Выскочила во двор и побежала Солонго.

Огородами вниз, на реку и в лес побежала Солонго.

И в глубоком снегу сколько было сил бежала и бежала Солонго.

А когда зашлось сердце, упала. Стала тереть себе горящие щеки снегом и криком кричать Солонго:

- Да что же вы делаете со мной, мужчины мои?

- Да что же вы делаете со мной, мужчины мои дорогие?

- Да что же вы не жалеете Солонго?

Один обнимал-целовал, и уходил к другой. Где же совесть твоя, Тимофей?

Второй писал такие стихи, а жил с двумя. Что же, для каждой разные слова находил, или одно и тоже говорил, Фёдор Иванович?

Третий всю жизнь был отцом, а теперь - "неродная"!

Были вы надёжные, сильные, добрые, а стали слабые!

Что мне делать теперь?

Что делать потерявшей троих?

Что делать девушке без роду и племени?

Нет, амму, я твоя дочь! Я тебе родная! Я вот тут тебе родная! Вот тут, в груди, тебе родная! Нет у меня другого отца, нет у тебя другой Солонго!

Зачем ты написал такое письмо? Зачем мне знать это? Лучше бы письмо потерялось, лучше бы дверь не открывалась, про поэта не читалось. Лучше б не училась, не крестилась, не родилась никогда!

И чем больше кричала, тем злее становилась Солонго.

И захотелось ей бить и кусать.

И сорвала ветку, и стала грызть.

И откусывала целые куски и полосы древесины, сплёвывала щепки и рвала опять. А когда изгрызла веточку, почувствовала боль в дёснах и горечь на языке.

И села под берёзкой и заплакала.

И плакала горько, и некому было утешить.

И пошла домой продрогшая, обессиленная, тихая.

И свернулась клубочком, как собака, и лежала, чуть дыша.

И было безрадостным утро её.

***

"О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей."

11. Священник

Следующим вечером Солонго позвонила фельдшерица из посёлка, сказала, что отца "плохого" привезли, что отказался лететь в район и хочет её видеть.

Опечалилась Солонго, но не было у неё плохого предчувствия, а подумала: "Всё одно к одному, уже билет на руках, прилечу - вылечу.

Родная-неродная - какая разница?

Разве изменилось детство или юность моя?

Разве не приросла моя жизнь к жизни этого мужчины?

Разве не приросла его жизнь к жизни моей?

Глупости все эти россказни про родную кровь - сердце сильней! Один ты, папуля, мне верный, амму, с детства дорогой. Буду смотреть и заботиться, а весной уедем в тундру."

Перед отлётом зашла проститься в семью священника.

И задала отцу Геннадию вопрос, который давно уже мучил её:

- Когда гляну кругом на мир Божий, верует сердце моё, а когда гляну на людей и дела их - колеблется вера моя, как ветка(19) на воде, и тает, как мерзлота. Зачем допускает Господь зло на земле?

- Не запретил Бог Сатане смущать души людские, и пока ходит враг среди человеков, до тех пор не будет и правды на земле. Но оставил нам Творец милосердие Своё.

- А почему всемогущий Бог не уничтожит дьявола?

- Когда исполнится полнота времён, дьявол будет побеждён.

- Что значит "полнота времён"?

- Это значит, когда придёт время.

- А когда придёт время?

- Не знаю.

- Но Вы же священник!

- Да. И такой же человек, как и ты. Мне назначил Господь служить Ему словом. Тебе - карандашом и кистью. В этом смысле ты такой же священник, как и я.

- Не понимаю...

- Ты будешь учительницей рисования в школе, так?

- Так.

- И будешь объяснять детям пропорции и краски этого мира, созданного Творцом. Через твоё слово и умение твоей руки познают дети красоту Его замыслов, и совершенство каждой былинки и убедятся в неслучайности этого мира. Отсюда один шаг до веры.

- Всё это можно и без зла на земле. Почему нет правды на земле?

- Не знаю.

- Уже второй раз вы сказали "не знаю".

Улыбнулся отец Геннадий:

- Всяких "не знаю" во мне гораздо больше, чем "знаю".

- Как же Вы людям объясняете? Вы, священник!

- Я просто верую. И люди, сюда приходящие, или веруют, или чувствуют тягу к вере. Я не знаю, почему Творец создал добро и зло. Но мир двойственен.

Посмотри: кругом не только добро и зло. Есть день и ночь. Жара и холод. Север и юг. Из неживых атомов состоит живое тело. И ещё много примеров. И одно не бывает без другого.

Не родится мужчина без женщины, а женщина без мужчины. Правая и левая рука растут из одного тела, и мозг человека состоит из двух полушарий.

- Это в школе объясняли. Я хочу знать, почему нет справедливости на свете, а Вы - про бинарность.

- И я был такой как ты, Солонго. И я сомневался и страдал. Но сказал мне один монах: "Сначала веровать, затем понимать", и успокоилась душа моя. Начни и ты с веры, а понимание придёт.

- Разрушается, рассыпается вера моя. Плачет душа и не знает, куда идти. Устала я и потерялась. Не убедили Вы меня... Никак не пойму, почему великий и всемогущий Творец всего сущего не может создать справедливость на земле и отменить нечестность, убийства и предательства?

- Пока не исполнится полнота времён, не исчезнут в этом грешном мире искушения диавольские. И не будет справедливости на свете.

Но есть у нас Евангелие Иисуса Христа и обоюдоострый меч Его, милосердием называемый. Этим мы живы.

- Почему Вы милосердие мечом называете? Слово-то какое страшное!

- Оно и есть страшное. Для "человекоубийцы от начала", как назвал Спаситель супротивника Божия.

Одно лезвие милосердия - слово. Другое лезвие - дело. Там, где сходятся лезвия, болит наша совесть.

- Правды хочу, а не философии, отец Геннадий! И без того сумерки в голове. Где право, где лево не пойму, к Вам пришла, а Вы - "не знаю, не знаю...".

Священник внимательно глянул девушке в лицо.

Обычно мирная и приветливая Солонго была сейчас как ёжик с поднятыми иглами, незнакомый злой огонёк светился в глазах.

Она вдруг подхватила сумочку и быстро пошла к выходу. Когда стукнула дверь, отец Геннадий встал у окна и стал смотреть в густеющие над городом сумерки. Сколько там ещё сумеречных голов в сумерках бытия ищут ответа на вечные вопросы? Сколько там ещё тимофеев и солонго бьются в тенетах жизни, не зная, где право, где лево? Сколько там ещё людей никогда не открывавших Книгу Книг?

За ужином священник сказал жене:

- Будем молиться за душу грешную, Ирина. Да не попустит Господь этой девочке отпасть от веры.

12. Дома

Спешила к отцу Солонго и надеялась вылечить участием и присутствием своим.

Но когда увидела исхудалого, беспомощного, с запавшими глазами, едва узнала его, и от догадки о неизбежной разлуке сжалось сердце.

Собиралась она высказать отцу упрёки, но перед великой тайной уходящих устыдилась намерений своих.

А молоденькая фельдшерица Соня так ответила на укор в глазах Солонго:

- А что я сделаю? Поздно. Хоть вези в район, хоть не вези. Выкашлял лёгкие...

***

Не осталось милых трещинок в голосе Кинкэ, а стал он тихим и слабым.

- Прости меня, дочь...

- За что, амму?

- Письмо... ни к чему...

- Ах, амму... Вот сердце моё, а вот твоё. Это крепко.

- Так... А прости...

- Простила.

Взяла его руки в свои и стала их гладить Солонго.

- Не хочу быть в Нижнем Мире. А с тобой и Богом твоим. Перекрести меня, дочка.

И едва не вырвалось у Солонго: "Я нетвёрдая в вере, амму!" - но исполнила волю отца своего и, не выпуская больших рук его их своих, прочитала вслух "Отче Наш".

И увидела, что хочет ещё говорить, а тяжело ему, и наклонилась к лицу его.

И что не услышала, по губам поняла:

- Прислонись к мужскому плечу, Солонго. Детной, приветливой, хозяйкой будь, Солонго. Пусть всегда будут дрова в балке, еда на столе и рукоделье в руках твоих, Солонго!

И перестал дышать Кинкэ, остановился взгляд его и остыли руки.

13. Разговор

"Господи! Зачем отнимаешь Ты у человека самое дорогое?

Зачем посылаешь Ты смерть сильному мужчине только за то, что в жестокий мороз пошёл добывать себе пропитание?

Сказал отец Геннадий:

"Нет справедливости в мире сем. Но есть милосердие Божие".

Но ведь мороз не знает милосердия, Господи!

Или были у отца моего грехи к смерти, и переполнилась чаша терпения Твоего?

Зачем Ты, Господи, взял у меня мать мою, в двадцать четыре года взял её? Оставил дитя без матери. Зачем? Не понимаю...

Зачем тебе жизнь незаметной женщины, жены тундрового пастуха? Наверное, была она грешницей. Но ради ребёнка, почему Ты не продлил жизнь её?

Или тебе всё равно, Господи, и до маленьких людей нет Тебе дела?

Недавно радость сердца своего похоронила. А теперь - отец.... Две смерти в один месяц. Устала, устала я, Господи! Плачет душа моя, и не знает, куда повернуть, как упряжка в метель. Десятилетним ребёнком сбилась с пути, легли мои измученные олешки в снег, и стала я замерзать. Но услышала вдруг голос отца моего, говорящий внутри меня, и отсекла ножом кончик уха важенки, и напилась крови из источника жизни: горячего сердца оленьего.

И вновь потерялась. Метель в душе моей, и не слышу голоса Отца Небесного. Чем отсеку неверие своё? Как припаду к Источнику жизни вечной, текущему из сердца Христа?

Помоги, научи меня, Всевышний!

Дай мне знак, Господи, дай мне знак, ибо плачет душа моя и просит помощи!"

Так молилась Солонго, стоя на коленях у топчана возле печи, у знакомого с детства топчана возле печи, где спала маленькой девочкой, когда приезжали с отцом из тундры отовариться в магазине.

Но не услышала слов спасительных в сердце своём и решила уйти Солонго.

***

В плоском железном шкафчике в комнатушке отца - карабин, ружьё и малокалиберка.

Солонго потрогала мелкашку.

Лёгкая, короткая. Если дулом вниз, под паркой не видать.

И негромко.

Как спадут морозы, станут люди на кладбище костёр жечь, мерзлоту оттаивать. Когда будет готова могилка, тогда... Чтоб вместе... Чтоб народ не мучить, на морозе вторую яму копать.

14. Кравцов

Утром Антон сразу глянул на термометр за окном.

Стеклянный баллончик оброс ледяной коркой.

Антон схватил нож со стола - и во двор.

Холод ожёг, как удар в лицо.

Соскрёб лёд ножом.

Пятьдесят два.

С крыльца было видно, как Солонго Олигир у своей избушки "колупала" уголь.

Ударит ломом, опустит руки. Ещё ударит.

Антон подошёл.

- Солонго, дай-ка я! - и потянул лом из её рук.

Она сначала отпустила железо, но потом узнала парня и резко дёрнула лом обратно:

- Не надо, я сама! - в закутанном лице лишь щёлочка для глаз.

"Ну и пошла ты..." - чуть не вспылил Антон, но удержался и произнёс лишь, стараясь придать безразличие голосу:

- Как хочешь, дело твоё.

В этот вечер он с мужиками в гараже напился. Едва пришёл домой, как появились друзья. С водкой. Потом ещё друзья, и ещё водка.

***

Через два дня температура поднялась до минус тридцати восьми и потянул хиус.

На глиняном бугре за посёлком заполыхало дымное пламя.

На кладбище стали рыть могилу. С дровами в тундре напряжёнка, поэтому землю оттаивали, сжигая старые скаты.

Выйдя из магазина с бутылкой водки в кармане, Антон заметил уже знакомую согбенную фигурку. Девушка тянула вверх, на глиняный бугор санки, в которых лежал "лысая" шина.

Он быстро подошёл.

- Здравствуй, Солонго! Помочь?

Она коротко глянула, не ответила, резко потянула сани вверх.

Антон посмотрел ей в спину и зло, вполголоса, ругнулся. Но уйти не успел. Поперёк тропы стоял его напарник, пожилой промысловик Михаил Кравцов.

- Дак ты чё ж, паря, девке не пособил?

- Спросил. Не хочет. Гордая, вишь!

- А не спрашивай. На плечо - и оттартал вверх. Горе в ей. Не в себе человек, а ты - в обиду! Догони, вишь карабкатся, щас осклизнётся!

- Не-а! Не хотела - и пусть!

- Дак ты солобон или мужик?

Парень не нашёлся с ответом.

- В армие-то как отслужил? - неожиданно спросил Кравцов.

- Нормально. Как все!

- А морду тебе не били?

- Да я сам кому хошь! - Антон зло повёл крутым плечом.

- Ну-ну... Бугай хренов...

Кравцов сплюнул под ноги, быстрым шагом нагнал девушку и ухватился за бечёвку санок. Антон недолго смотрел, как они ползут по склону, завернул в магазин и взял ещё бутылку.

На обратном пути, проходя мимо избушки Солонго, рывком открыл дверь и глянул в сенцы. Покойный кочевник из эвенкийского рода Ворона так же стоял в углу.

15. Мальчик

Кравцов и Солонго вытянули санки на бугор и сгрузили скат у небольшой ямы, внутри которой полыхал огонь, а сбоку лежали обломки досок, старые шины, куски рубероида и прочий горючий материал.

Пятеро рабочих с кирками и лопатами отдыхали на куче дымящейся на морозе земли. Рядом стоял ящик водки. Ополовиненная посудина ходила по кругу. Без закуски. Просто так.

Солонго сдержанно поздоровалась с рабочими и долго смотрела на горящий в яме костёр. Пожалуй, ещё сутки и могила будет готова. Значит, сегодня ночью...

Стройная лиственничка в двадцати шагах от ямы едва шевелила окостеневшими на морозе ветвями. Снег вокруг неё был девственно чист. Значит, там...

Ранним вечером взошла желтая, иззубренная луна, и замигали первые звёзды. Солонго смотрела в небо, пока мороз не пробрал, затем вернулась в избушку и выпила кружку чаю.

Пора...

Мелкашка на плече висит стволом вниз. Снаружи заметен лишь маленький бугорок на плече под паркой. Солонго постояла немного у тела Кинкэ, сказала "прости" и вышла на улицу.

Но едва отошла от избушки, как услышала за спиной:

- Не уходи, тётя Солонго!

Детская фигурка в больших, до колен, валенках и большой оленьей парке приплясывала на тропинке.

Солонго шагнула ближе:

- Ты почему не дома, малой?

- Папка напился и нас гоняет. Я убежал...

Мальчик лет восьми продолжал переминаться с ноги на ногу, руки он держал кольцом перед собой, просунув правую руку в левый рукав парки, а левую руку - в правый: так можно обойтись без рукавиц. И шапки на ребёнке не было. Капюшон был просто накинут на голову, завязки не затянуты и ветер раздувал его края.

- Ну-ка, быстро со мной!

Солонго крепко взяла ребёнка за локоть и вернулась в избу.

Мальчик ударом руки сбил капюшон с головы на затылок и прижался спиной к печке. Черноволосая головёнка на тонкой шее смешно торчала из воротника взрослой парки. Колени малыша ходили ходуном, губы прыгали, под глазом темнел синяк.

Солонго быстро прошла в спаленку, сняла парку и мелкашку и бросила на кровать так, чтобы шуба прикрыла винтовку.

- А мама?

- И мамка с ним водку... Уже заснула. А он дерётся!

- Так ты чей будешь, мальчик?

- А ты разве не помнишь меня, тётя Солонго? Ты рисовала у реки, а мы подбегали смотреть. И смеялись. А ты шугала нас, как куропаток: "Кыш, кыш, мелкота!" И леденцы давала, и сказки вечером.

- И правда! Как ты вырос, Спиридон! Едва узнала!

16.Договор

Спирька Иванцов, мальчик из неблагополучной русско-долганской семьи, заулыбался довольный. Он просунул руки за спину, чтобы согреть ладони, но продолжал приплясывать и переступать с ноги на ногу. Неимоверно вытёртые штаны от старого спортивного костюма тоже были ему велики. Сквозь мелкие дырочки на коленях просвечивало голое тело.

Солонго вытянула из-под кровати чемодан и достала из него свои тёплые, с начёсом, гамаши.

- Снимай штаны, вот эти наденешь!

- Девчачьи не буду!

- Да кто видит-то? А утром тебе новые купим.

- Правда?

- Правда.

- Тогда отвернись, я там голый!

Солонго отвернулась, улыбаясь.

Когда шорох и пыхтение за спиной прекратились, она помогла мальчику поплотнее заправить в гамаши, которые доходили ребёнку до подмышек, ветхую рубашонку, отметив про себя чрезвычайную худобу ребёнка и кислый запах немытого тела.

- Есть будешь?

- Ну.

- Строганина и хлеб.

- Само хорошо.

Солонго тоже съела несколько рыбных стружек. Пока мальчик торопливо хрумкал строганину, она выгребла из печки золу и куски шлака, подбросила на жар дров и насыпала сверху полведра угля.

Спирька робким голосом попросил ещё. Солонго торопливо кивнула, нарезала оставшуюся рыбью хребтину на мелкие кубики и пододвинула тарелку к мальчику:

- Осторожней ешь, косточки.

- Знаю. Мамка тоже так.

Солонго ощутила вдруг тесноту в груди.

Вот не виновата в судьбе этого ребёнка, а что же тяжело на сердце, как будто не сделала того, что должна была сделать, не выполнила задания отца своего?

"Там, где сходятся лезвия, совесть болит", - вспомнила священника.

И от неожиданной мысли засияли глаза Солонго.

"Да! Сделаю так! Сегодня же побегу к Анне Афанасьевне!"

В комнате стало по-настоящему тепло. Мальчик снял тяжёлую парку и пил чай с повидлом, утирая мокрый лоб рукавом.

- Жалко тебе? - Спирька чуть двинул головой сторону стоящего за дверью покойника.

- Жалко, - просто ответила Солонго.

- И мне жалко. Дядя Кирилл нам помогал. Луки делал и стрелы. Гусей-уток вырезал понарошных и травки показывал, как называется и для чего. А если бы мой батя, наверно, б не жалко, - ровным без всяких интонаций голосом добавил мальчик.

И от этого детского безразличия не по себе стало Солонго.

- А чё же так, Спиря?

- А бьет нас. Виноват, не виноват - получи! А когда трезвый, просто молчит. Как будто нас нету в доме, молчит. Или вот то и то сделайте, и молчит. Какой-то он... всёравношный у нас.

- А мамка хорошая?

- Хорошая. Только пьют они вместе... Потом мамка спит. А он дерётся. Мы уж знаем: как вторая бутылка на половине - разбегаться. надо.

- А мамку не бьёт?

- Нет. Только ругаются. Она на него: самодур! А он : сама дура!

Послушать - так конце-эрт, - сообщил мальчик, и безнадёжно, по взрослому, махнул рукой.

- Что-то я уж не припомню... вас же, вроде, трое у родителей?

- Нет, нас четверо братов, - оживился Спирька. - И ещё Аксютка народилась в тот год. Уже ходит. И "ням-ням" говорит и "мам-мам". Смешна-а-я, вааще! А я тоже немножко умею, как ты.

- Чего, как я?

- Карандашиком рисовать.

- Правда?

- Правда. Я уже во втором классе. Нам Любовь Инокентивна показывала. И меня хвалила, как я... - мальчик вдруг вздрогнул и заёрзал на стуле.

- Писать хочешь? - догадалась Солонго.

- Ну, - чуть слышно подтвердил Спирька.

- Вон ведро под рукомойником. За угляркой выплеснёшь. Не бойся, я в ту комнату уйду.

И опять улыбнулась Солонго, слушая, как журчит струйка. И продолжала улыбаться, когда стукнула дверь, звякнула дужка ведра и заскрипел топчан, - Спиридон без долгих разговоров устраивался на ночлег.

Солонго немножко постояла на пороге, вслушиваясь в самоё себя и с радостью сознавая, что как раз этих простых домашних звуков и не хватало ей в навалившемся тяжком одиночестве, не хватало общения именно с ребёнком, нуждающемся в обогреве и присмотре и дающем в ответ чувство настоящей, полной жизни.

За холодный враждебный ствол подняла она запотевшую винтовку с кровати, вытерла её, повесила в шкафчик и вернулась к мальчику.

Спирька натянул одеяло до подбородка. Карие глаза его блестели как стёклышки. На лбу прилипло рисовое зёрнышко.

Это серое зерно зашевелилось, и Солонго едва сдержала крик.

- Можно ведь до утра, тётя Солонго?

Девушка не ответила. Спирька с удивлением наблюдал, как Солонго начала вдруг суетиться: налила в таз горячей воды из бака на припечке, поставила таз на табурет у рукомойника и разбавила горячую воду холодной. Налила воды в большую эмалированную миску и поставила её на пол у табурета. И лишь тогда ответила ребёнку. И голос её был прерывистым от сбитого дыхания.

- Можно, Спиря, но сначала - мыться! - и Солонго решительно сдёрнула с него одеяло.

Спирька захлопал глазами: только угрелся на новом месте!

С явной неохотой поднялся он с топчана, прошлёпал к табурету, встал ногами в миску и наклонил голову над тазом.

- Штаны-то снимай! Кто же в моется штанах?

Спирька неохотно стянул гамаши. Лицо его было недовольным.

Солонго быстрыми, лёгкими движениями намылила ребёнку коротко остриженную голову, смыла воду и принялась вычёсывать вшей. Гнид было мало. Видно мать в минуты просветления всё же пыталась избавить детей от насекомых.

И за незавидным занятием этим стала подниматься волна светлой радости в душе Солонго. Поняла она, что услышана, и что ответ от Него - вот он: в миске стоит, пыхтит и трёт одну ногу о другую.

"Господи! Просила я тебя: дай мне знак как избыть неверие своё! И ждала встречи с новым человеком, и ждала вещего сна, и смотрела в небо.

Но не было знака в небе, не было вещего сна, а у человека того слепое сердце.

И когда окликнул Ты меня детским голосом, не сразу отозвалась душа моя.

Ибо ждала чуда, а явилось холодное, голодное, грязное дитя.

Но коснулся Ты сердца моего и дал смотреть через силу Твою, и вижу: нет большего чуда, чем ребёнок!

Не досталось этому мальчику родительской любви. А мне столько досталось - сердце переполнено. Помоги же поделиться с малышом этим, помоги научить его правде и добру!"

Солонго вымыла ребёнка до пояса, с удовольствием похлопала его ладонью по мокрой спинке и передала малышу мочалку:

- А хозяйство своё мужицкое сам мой. И ноги. Пемзы у меня нет, так вот тебе кирпичик для пяток. А я пока полотенце и рубашку тебе приготовлю.

Спирька, неожиданно рассмеялся:

- А у нас не так. Никогда "хозяйство" не говорим!

- Как же вы говорите:

- Н-ну, это... Лучше на ухо скажу.

Девушка наклонилась. Мальчик обхватил её мокрой ручонкой за шею и Солонго услышала сразу три слова из тех, какими называют мужское достоинство в семье Иванцовых.

Все. И родители, и "браты".

Солонго улыбнулась. Лишь одно слово было знакомым. Вот так. Век живи, век учись, Солонго!

Она включила утюг и стала гладить-прогревать рубашку из своего белья, краем глаза наблюдая за мальчишкой. Спирька не очень ловко вымыл ноги, попку и всё, что там ещё следует, ополоснулся, и стал крутить в руке пористый обломок кирпича. Так и не поняв его назначения, он украдкой обмакнул его в миску, побултыхал там и положил рядом.

Да, с этим парнем держи ухи топориком!

Когда мальчик вытёрся полотенцем, Солонго быстро накинула на него рубашку, подхватила на руки и отнесла на топчан.

- Вишь, как хорошо чистому! Спи спокойно, я здесь, с тобой. А утром горячих "ома" напечём и делами займёмся.

- Надо, надо свежего, - согласился Спирька, - а то хлеб твой крошится как помороженный. На улку выносила?

- Не-а, тут не топлено было.

- Щас не до этого, - рассудил Спирька. - Мы тоже не замораживаем в запас. Сколько мамка ни купит - вмах разметаем!

Девушка вздохнула глубоко.

- Тётя Солонго, я же утром - домой?

- Спиря, а ты не хотел бы жить со мной, чтобы я твоя старшая сестра была?

- А браты? Аксютка?

- Братья, сестрёнка, родители - всё при тебе останется. Захочешь - побежишь играть с ними. Только жить будешь со мной. Зимой здесь, а летом - в тундре. И опять вся семья твоя рядом, а я лишь твоя старшая сестра буду. Приёмная. И называть меня будешь не "тётя Солонго", а просто "Солонго", лады?

- Ты хорошая, Солонго! Ты мне тогда ещё поглянулась. Сама ругается: "Кыш, мелкота!", а глаза смешные! Я потому и прибежал прятаться, что сказали: приехала.

- Так ты согласен?

- Да, - глаза мальчика уже заволакивал сладкий туман.

- Тогда утром и пойдём с твоими разговаривать.

- Там чудок повидла осталось. Можно для Аксютки? Она страсть как любит сладкое.

- Ну, что ты, Спиря! Какой разговор!

И мальчик тут же ровно задышал, провалившись в сон.

А девушка зашагала по комнате туда-сюда, туда-сюда.

Как всегда в минуты сильных волнений - взрывная потребность в движении: лучше думается на ходу.

Набегавшись, глянула на часы. Девять, начало десятого.

"Ай, глупая! Поздно уже. Но пойду. Ждать до утра - сердце кончится."

17. Председатель

Председатель сельского совета, Анна Афанасьевна Поветкина, полная женщина лет сорока, сидела за рукодельем. Перед ней дымилась кружка с чаем, на коленях дремала кошка, стародавние часы-ходики тикали на стене.

- Солонго? Проходи, садись. И подожди минутку, я сейчас.

Анна Афанасьевна исчезла за цветной шторкой, заменяющей дверь в соседнюю комнату. Кошка, упавшая на все четыре лапы, недовольно выгнула спину, потянулась всем телом и важно прошла к печи.

Через минуту председатель появилась уже без вязанья в руках и быстрым движением собрала волосы на затылке в тугой узел.

Перед Солонго, как по волшебству, появилась кружка с чаем и сахарница. Анна Афанасьевна подсела к столу и глянула на гостью внимательными тёмными глазами.

- Если ты насчёт похорон, Солонго, то не раньше как послезавтра. Мороз.

- Нет, Анна Афанасьевна, у меня другое, - Солонго никак не могла решиться, с чего начать, и крутила в руках чайную ложечку.

- Говори, я слушаю.

- Я о семье Иванцовых. Куча детей. Родители пьют. В доме - шаром покати. Грязь. Вши. Отец детей обижает. Сегодня опять по соседям разбежались. Спирька восьмилетний у меня ночует... - слова у Солонго закончились и она крепко сжала ложечку в руке.

Анна Афанасьевна задумалась. Семён Иванцов, бывший зоотехник совхоза, слабовольный, пьющий человек, женился на долганке и перешёл работать в тундровую пастушескую бригаду.

Начальство не возражало. Может, пить перестанет.

Семён действительно прекратил пить в тундре: негде взять. Зато по приезду в посёлок уходил в многодневные запои и жену к зелью приучил.

Полуголодные, плохо одетые детишки подрастали на подачки от соседей и на скупую помощь от сельсовета. Без материнского присмотра, без строгого отцовского глаза.

Факты не единичные. Таких семей несколько в посёлке, таких посёлков много по Северу, такого Севера - пол-России.

- Анна Афанасьевна! Нельзя ли оформить опекунство? Или усыновление по обычаю(20). На мальчика восьми лет, Спиридона Иванцова. Мы родня. Моя мама и Катерина Иванцова - сестры двоюродные. Я - совершеннолетняя.

Теперь председатель стала вертеть чайную ложечку в руке, и не сразу подняла взгляд.

- Солонго, ты знаешь, что значит дитя вырастить? Тем более из кривой семьи и, возможно, с наследственной тягой к алкоголю? Не обижайся, но сначала роди и вырасти своих, а потом уже и это...

- Так ведь не грудной, восемь лет! Мальчик нормальный, а я отвечаю за свои слова. Что же касается предрасположенности, то это ещё бабушка надвое сказала. Отец мой не пил, мать не пила, я не пью. От кого мальчику научиться?

Скорее наоборот: Много ведь случаев, когда родители-алкоголики навсегда привили своим отпрыскам отвращение к водке и издевательствам над детьми. Ведь так же, Анна Афанасьевна?

Не столько эти доводы, сколько безукоризненно грамотная речь студентки поколебали решение предсельсовета тут же встать, распрощаться и вернуться к недовязанному свитеру.

"Навострилась девка, говорит, как пишет! И ведь права: малые - впроголодь, сколько ни помогаем. Тут одним ртом меньше - и то помощь. А может, действительно... а потом, помаленьку и всех детей этой пьяной семейки вытащим?"

Анна Афасьевна стала постукивать чайной ложечкой по столу. Сначала тихо, потом всё сильнее. Наконец, на самом громком стуке, уронила ложечку и прихлопнула рукой.

- Солонго, а ты, вообще-то на что жить собираешься? И дитя кормить-одевать? На стипендию что ли?

- Я немножко зарабатываю в детском издательстве. Рисую в книжках. Сейчас вот академический отпуск взяла. А потом... потом перейду на заочное. И хочу переговорить с директором совхоза, чтобы меня чумработницей(21) в бригаду отцовскую записали. Там ведь и личные олени наши остались. И с детишками занималась бы, с дошколятами.

- Подумала. Серьёзная. Хорошо.

Но опекунство не пойдёт. Это столько бумажной волокиты - поседеешь! И потом, какие б ни были, а родители. А ну, каково - восьмилетнего отдать! А по обычаю поздно. Знаешь ведь, что берут новорожденных или когда дитя от груди отлучают.

Но ребёнка, конечно, надо спасать.

Я малыша этого помню: его новогодние рисунки из первых в начальной школе. А поскольку ты учительница рисования, то попробуем уговорить родителей отдать тебе мальчика на обучение. А практически - на воспитание. Жить и кормиться он будет у тебя: обговорим в договоре. Но это не будет означать для семьи разлуки с сыном и братом. Ещё и Иванцовых в выгодном свете выставим: заботливые родители сыну добра желают.

И с помпой это сделаем. С подарками от сельсовета той и другой семье. Чтобы никому не обидно, и разговоры пресечь: мол, тем - лафа, а тем - корка суха!

Вишь, сколько зайцев сразу! Одним махом семерых побивахом!

Председатель рассмеялась, кинула ложечку в стакан с чаем, побултыхала там, отпила и снова рассмеялась:

- Ой, без сахара! Это надо же, обеспамятела вдруг!

- Спасибо Вам, Анна Афанасьевна.

- Все спасибки потом. После дела сделанного. А вообще-то... может, отложить на после похорон? Сейчас спешка не к месту.

- Нет, Анна Афанасьевна, мне это нужно. Мне важно, чтобы решительное слово сейчас было сказано. Буду прощаться с отцом, подведу парнишку ко гробу: "Вот амму, мужчина будет жить в балке нашем и не остановится Колесо Жизни!"

- Это Кирилл так говорил?

- Да.

- Мудрый был человек. Царствие ему Небесное!

Солонго вздохнула и после долгого молчания спросила:

- Так я утром в девять прибегу и пойдём?

Анна Афанасьевна улыбнулась:

- Это с бухты-барахты не делается. Я с утра антипедикулёзный "десант" к Иванцовым высажу, "гонцов" разошлю по уважаемым людям, Иванцовых предупрежу, о чем речь пойдёт. К часу подходи, раньше не соберёмся. Я сама с утра накрашусь-намажусь и к директору совхоза на свиданку поплыву.

Анна Афанасьевна горько усмехнулась, обхватила кружку обеими руками и медленно отпила.

- Это зачем же? Дело-то сельсоветское!

- Сельсовет. Совхоз. Посёлок-то один. Люди все в совхозе работают. Единственный наш не развалился по новым-то рыночным временам. Вот и пойду деньги просить. Своих-то кот наплакал.

- Так ведь пропьют старшие!

- Нет! Мы учёные. У нас не одни Иванцовы пьющие. Моя секретарь Надя лично проследит, чтобы родители на детей отоварились. Чтобы всё до копейки на одёжку-кормёжку.

- Я пойду... Спасибки, Анна Афанасьевна!

- Пожалуйста, Солонго, до завтра!

Когда захлопнулась дверь, Анна Афанасьевна подхватила с пола кошку и чмокнула её в розовый нос:

- Ну что, Мур-р-рыська, поможем р-р-разумной, р-р-решительной девушке в важном деле?

- Р-р-разум - мяу - ется! - ответила Мурыська и сладко прижмурила жёлтые волшебные глаза.

18. Вечер и ночь

Солонго замесила тесто, прикрыла кастрюлю старой кофтой и придвинула к печи.

"Знак Господень" спал неспокойно, ворочался и скидывал одеяло. Солонго сообразила, что парнишке просто жарко так близко от печи, сняла с него одеяло и укрыла простынёй.

Хорошо. Осталось ещё одно дело, и тогда можно смело шагнуть в новую жизнь.

Дочь пастуха придвинула к настольной лампе лист бумаги и села рисовать. И вырисовала ту картинку из головы. Всю. Со всеми подробностями. Как отпечаталась в сознании, так и схватила карандашом.

Уселась у печи и открыла заслонку. Но прежде чем бросить рисунок в огонь, подержала его на коленях.

"Не думай, Тимофей, это не колдовство. Я тебе зла не желаю. От юности моей, от одиночества, выросло моё большое сердце к тебе. И столько досталось мне сладких минут - на всю жизнь хватит. По злобе хотела тебя зарезать, так прости меня за мысли недобрые. Может, и любишь ты двоих-троих или сколько, а я так не могу. Мне одного надо. Его подожду.

Как сгорает бумага и превращается в дым, так пусть исчезнет и тоска моя по тебе. Прости. Прощай. Не приходи во сне."

Солонго бросила рисунок в печь, но не стала смотреть, как гнётся и корчится бумага на огне, а обратилась к Всевышнему:

"Отче наш! Ты, который на небе! Прости мне гордыню, мысли недобрые, грех задуманный.

Ты вернул меня, укрепил меня, ношею посильной нагрузил меня.

Благодарю Тебя. Не остави же меня. Аминь."

В эту ночь не сомкнула глаз Солонго. Уже под утро накинула на плечи парку, чтобы выйти на улицу, и нащупала в кармане твёрдый продолговатый предмет.

Глянула: патрончик от мелкашки.

Чёрный.

Над ведром с золой разжала пальцы Солонго.

Облачко праха поднялось над шлаком.

Беззвучно исчезла пулька.

Не выстрел. Но эхо.

19. Рисунок

Спиридон умял полторы лепёшки, макая их в горячее топлёное масло, и запил чаем.

- Ох и вкусно, Солонго! Спасибки!

- Пожалуйста. А вот эту кружку на столе можешь нарисовать?

Спирька слегка отодвинулся на стуле и оценил кружку внимательным карим глазом.

- А чё ж нет? Спроста!

Солонго молча положила на стол карандаш и бумагу.

Собрала посуду со стола, и стала, не спеша, мыть её под рукомойником, вытирать и ставить в шкафчик. И ни разу не обернулась к ребёнку, и не подошла посмотреть.

- Готово! - послышалось наконец.

Солонго глянула, похвалила:

- Хорошо. Но вот тут верхний овал завалил, и дужку не так закруглил на сгибе. Заметил?

Спирька кивнул, быстро стёр неудачные места и поправил рисунок.

- И блики положи.

- Блики?

- Светлые пятна от лампочки. Видишь? Они яркие, а за ними тень.

- Так я светло место и не буду карандашить, пусто оставлю, а вокруг зачеркаю тоненько. Так?

- Так.

Рисунок постепенно обретал объём, а сердце Солонго радость.

- Показать тебе, как я училась рисовать?

- Покажи.

- Пойдём к окну.

Солонго придвинула к окну стул, подхватила мальца подмышки и поставила на сиденье.

- Делай как я!

Солонго прижала пальцы к снежной шубе на стекле и глянула через плечо. Мальчик, повторивший её движение, недоуменно вскинул голову:

- Зачем? Руки жжёт!

- Терпи, ты мужчина! Надо протаять снег до стекла. Это быстро.

Спиридон плотнее прижал руки к стеклу и упрямо склонил голову.

Весенний запах талого снега поплыл из-под пальцев Солонго и тут же стали мокрыми ладони. Она отняла руки, и Спирька отнял.

На окне остались отпечатки больших и маленьких рук.

- Зачем это, Солонго? - мальчик поднял рубашонку и положил холодные руки себе на голый живот.

- Ты что делаешь, Спиря?

- Руки стынут. Мы завсегда об пузо греем, еслив холодно.

- Ах, глупая! Прости, Спиря, я не хотела тебя морозить!

- Это ничё! Только не пойму, зачем?

- А вот глянь. Хорошо смотри. Потом нарисуешь, как запомнил.

На стекле стали проявляться серые иголочки. От них побежали ниточки, дужки, верёвочки. И вот уже мороз вовсю проявляет нездешние листья, цветы и травы, бурелом, большие деревья и диковинных шипастых животных.

- Это я видел! Наши окна тоже так делают! Только мы просто смотрим, а не рисуем!

- Вот согрей-ка пальцы у печки и бери карандаш. И вырисуй из головы, что запомнил.

- Уже горячи! Давай листок. Я умею с головы. Любовь Инокентивна меня хвалила: "Учиться тебе надо, Спиридон!"

Солонго положила на стол лист бумаги и склонилась над ребёнком.

20. Поехали

Утром ветер повернул к западу и температура поднялась до минус двадцати. Тракторные сани с годовым запасом угля, бензина и продуктов, увязанные и затянутые тентом, давно стояли готовыми к отправке.

Пристегнули ещё небольшой балок на случай непогоды.

Антон и Михаил поднялись к трактористу, в утеплённую кабину надёжного работяги С-100, поехали.

Вскоре стал натекать ледяной туман, низкорослые деревца лесотундры по обеим берегам реки закуржавели и стали выпуклыми серебряными кустами, а видимость ухудшилась.

- Бора(22) на мори, шелоник(23) лёд ломат, кабы не пурга, - заметил Кравцов.

- Не заблукаешь? - спросил Антон тракториста.

- А чё блукать-то? - Илья Катыгин тряхнул крупной кудрявой головой. - По реке, как в трубе. Не в тот, так в этот берег упрёшься. Вот как в тундру свернём - там гляди! Так это - восемьдесят км, часов десять ещё. Так что спи-отдыхай.

- Заснёшь от гула такого!

- А я - ничё! Хошь порулить? Придавлю часок, а то дали вчера - башка трещит!

Поменялись местами. Антон сел за рычаги, а Илья приткнулся в угол кабины и прикрыл голову воротником полушубка.

Но заснуть ему не удалось.

Кравцов, уже давно мурлыкавший себе что-то под нос, вдруг чисто, красиво запел:

"Утро туманное, утро седое,

Нивы печальныя, снегом покрытыя.

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица давно позабытыя..."

Илья послушал-послушал и стал подпевать.

Всё так и вскинулось в душе Антона. Мороз прошёл между плеч. Вспомнилось детство на родной Кубани. Нивы за околицей, жаворонки в небе и марево по горизонту. Сейчас там уже пробивается свежая травка и цветут абрикосы. А тут до первой зелени ещё три месяца. Кругом седая, враждебная, дикая тундра. Впереди - тяжёлая однообразная работа на далёкой зимовке и постылый напарник. Позади - чужие люди и нечаянно обиженная девушка.

"Не хватит ли романтики, Антон? Не пора ли делать ноги, и всё забыть, как сон?"

- Глянь-ка что там? - Илья стукнул Антона по плечу.

Антон выключил сцепление и выпрыгнул из кабины.

***

На снегу перед рычащей мордой трактора, что-то тeмнело.

Едва подошёл, узнал кочевника тундры - чёрного ворона.

Умер, замёрз на лету. Антон вытянул птицу из снега.

Хрупнула и отломилась лапка, повисла на жилке.

Остекленевшие, выдавленные морозом глаза.

Дугой выгнутая в последних муках шея.

И - "Времени нет, Солонго!"

Солонго!

Пояснения к тексту:

1. Росомашья шапка - мех росомахи не индевеет, и в сильные морозы не обжигает лица.

2. Бокари - высокие сапоги из оленьего камуса.

3. Камус - шкура, снятая с ног оленя, очень стойкая на износ.

4. ФАП - фельшерско-акушерский пункт.

5. Чир -рыба семейства сиговых.

6. Аргиш - караван из оленьих упряжек. Переезд на новое место.

7 Амму - отец (эвэнк.)

8. Неблюй - двухмесячный оленёнок.

9. Солонгой - небольшой проворный зверёк семейства куньих с рыжевато-жёлтым мехом. Имя девушки происходит от названия зверька.

10. Дель - стенка сети без верхней и нижней тетивы. Собственно сеть.

11. В зоне тайги и лесотундры вся домашняя работа, вплоть до такой тяжёлой как заготовка дров, лежит на женщине. Лишь в тундре, где вопрос наличия или отсутствия топлива означает жизнь или смерть, заготовкой дров занимаются мужчины. Для этого ещё летом собирают плавник по берегам текущих из тайги рек, а зимой развозят по "точкам", иногда на десятки километров. Не помогая дочери в домашней работе, Кинкэ поступает по обычаю.

12. Экшери - верховное божество эвэнкийского языческого пантеона.

13. Полярная ночь длится один месяц на 69 параллели, что примерно соответствует северной границе проживания кочевых эвэнков.

14. Хэргу-Буга - Нижний мир.

15. Эвэнки различают двадцать и более видов снега.

16. Юкола - приготовленная особым образом и высушенная рыба.

17. Олигиры - название рода. Оли - ворон.

18. Хиус - северный или северо-восточный ветер. Очень злой.

19. Ветка (правильно: бетхкаа) - переносная лодочка-плоскодонка. Весьма неустойчива на воде и требует навыка в обращении с ней.

20. У долган существует древний обычай "дарения" детей, когда ребенок из многодетной семьи передаётся в бездетную, зачастую родственникам. Это снимает проблему лишнего рта, всё ещё актуальную на Севере, для первой семьи, а вторая приобретает долгожданного малыша в дом. Со временем ребёнку объясняют, кто его настоящие родители и он с одинаковым почтением относится и к тем, и к другим.

21. Чумработница. Женщина, которая заботится о быте пастухов-оленеводов. Готовит пищу, шьёт одежду, смотрит за детьми.

22. Бора - сильный ветер. Шторм.

23. Шелоник. - западный или юго-западный ветер. Приносит влагу.

В. Эйснер

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

285359  2009-01-04 18:42:25 Александр Медведев - Хорошая, крепкая получилась повесть. Поздравляю.

285363  2009-01-04 20:57:04 Сергей Герман - Володя, радуешь как всегда. Голосую с превеликим удовольствием. Может быть я и предвзятый читатель, но читаю с удовольствием. Всегда. Жму волчью лапу.

285365  2009-01-04 21:52:38 Борис Дьяков- Владимиру Эйснеру - Владимир, с удовольствием прочитал; также, как в свое время- "Налево от полярной звезды". Голосую! Борис.

285367  2009-01-05 00:05:29 ТК - Дорогой Владимир! Примите мои хоть и несколько запоздалые, но самые искренние поздравления с Днём рождения. Здоровья Вам, счастья и новых творческих всплесков!

285369  2009-01-05 09:18:17 В. Эйснер - Татьяне Калашниковой: Спасибо! И Вам тако же!

285370  2009-01-05 09:20:15 В. Эйснер - Спасибо, Борис! А так же спасибо С. Герману, А. Медведеву, В. Люфту и всем, кто нашёл в себе силы прочитать "Солонго"! В. Э.

285372  2009-01-05 12:28:02 Андрей Журкин - Дорогой Владимир, повесть чудесная, от всего сердца весь букет поздравлений и с прошедшими и с грядущими праздниками! И - твори, радуй нас грешных...

285383  2009-01-05 20:00:19 LOM /avtori/lyubimov.html - Владимир, перечитываю второй раз Вашу повесть, узнаю много нового, такого, чего мало от кого услышишь. При минус тридцать исчезают запахи. При минус сорок ещё можно работать на улице. При минус пятьдесят душа вещей изменяется: Рукоять топора жжёт как железо. Соляровое масло превращается в серый холодец. Бензин не вспыхивает, а лениво, нехотя загорается. И тяжело дышать. Холод природный, холод человеческий, и живая любовь, милосердие и великая печаль... Ждем Вас в Москве. Бог даст, еще споем и спляшем.

285385  2009-01-05 20:13:37 Э.Ринский - В.Эйснеру. Прекрасная повесть,с чем тебя,Володя,и поздравляю! Но лично мне хотелось бы прочитать что-нибудь в совершенно другом стиле,жанре,слоге.Дерзай.Con mucho respecto,tu viejo amigo Eduardo.

285386  2009-01-05 21:22:36 В. Эйснер - Спасибо,Eduardo! Дерзать будемо непременно, а як же ж!

285388  2009-01-05 23:07:03 Валентиан ПОСТНОВА - Прочла, увлекшись и философическими выкладками, и удачным, на мой взгляд, вплетением поэзии Фета, и просто сюжетной линией. А читать о том, чего сама не видела, а рассказывается таким самобытным языком, всегда интересно. Который раз убедилась, что ╚такого Севера - пол-России╩. И страшно стало, и упоительно. Двоякость - дело естественное, все, как в реальной жизни. И Владимир Эйснер это не просто увидел, но и прочувствовал, и нам постарался передать. А финиш, окрашенный оптимистическими нотками, пусть и после самострельной кульминации, согревает. И это все пройдет, ты только верь. И веруй! Не пожалела, что прочла рассказ. А насколько реальны эти судьбы? А строганина вкусная и впрямь?

285389  2009-01-06 07:58:54 В. Эйснер - Уважаемая Валентина! Строганина - это очень вкусно! И очень просто: печка, нож, мороженная рыба, соль, хлеб, горя-а-ачий чай. Сюжет взят из жизни северной. И судьбы. Но в тексте у меня, вообще-то, Тютчев...

285402  2009-01-06 15:20:40 Александр Волкович - Подождал, когда схлынет восторженная пена, и вот что тебе вынужден сказать, мой юный друг. За время, прошедшее после "Сенокоса" и "Макаровой Рассохи" ты стал мудрее и даже сумел воспитать прекрасную дочку - "Солонгу". Главное, чего добился - заставил понять свое дитя (или задуматься) о течении- времени, бесконечности неба, снега и льда. Задать людям, пожалу, самый главный, сердцем понятый тобою вопрос: "Кто из больших начальников, придумавших "быстрей-быстрей" и "давай-давай", хоть на миг ускорил рост цыпленка в яйце куропатки?" Это, главный, на мой взгляд, вопрос, на нем строится вся повесть, остальное - антураж в добром понимании этого слова. К Северу нельзя относиться иначе, и ты, дружище, это хорошо знаешь.Тебе поверили читатели, и не могли не поверить, потому что все - чистая правда: замерзающие на лету вороны, могилы под паяльные лампы и костры из автомобильных скатов, Белое Безмолвие и величее Человека. Однако на кой ляд тебе подсказка-подпорка в виде цитирования салонного Тютчева?! Ведь он, несмотря на правильность поэтической фразы - не более, в контексте повести, чем зеленый фикус в северной аэрофлотовской гостинице-балке. Что, например, стоит поэт-классик по сравнению с "твоей" детской ладошкой на замерзшем стекле?! У тебя, охотника, сбился эстетический прицел. К чему вводить в текст батюшку и вести диалоги о грехе, праведниках и дьяволах, когда и без того яснее ясного, во что должна верить дочь Севера и чему учит ее Сын Ворона из племени Воронов?! Уподобился писатель Эйснер христианским миссионерам, державному люду, насильно ввевших христианство в веру северных народов, окрестивших Ваньками Ивановыми и Петьками Петровыми сородичей Ыычульгина и Айваседы. На сей счет можешь посоветоваться с Верховными богами всех северных народов, обитающими, как известно, на сакральном острове Вайгач.Это, кстати, от твоей полярной зимовки не так и далеко. А Северное сияние ты почему не заметил? Куриная слепота напала? Если так, то напоминаю рецепт чудесного напитка под названием "Северное сияние" - одним залпом выпить полкружки неразведенного спирта, а запить стаканом водки. Попробуй, коль запамятовал. Может, вспомнишь все цвета белого снега и Полярной Зори. Не обессудь, мой юный друг. Александр Волкович (лит. псевдоним - Вайгач)

285403  2009-01-06 17:48:29 Алла Попова /avtori/popova.html - Дорогой Владимир Иванович, Ваше лиро-эпическое изображение российских морозов делает честь России. Тута при -15 по С уже отмерзает всякое вдохновение. Какие нам "Пиисят"? Ваша философская доброта согревает до мозга и костей, не говоря уже о душе. А что касается Тютчева, то и он при таком философском взгляде на время здесь органичен. Ведь это именно он останавливает время своим: "Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые..." Хотя, конечно, трудно себе представить какого бы то ни было поэта, выжившего при "пииси-ти-сти", прошу прощения, градусах, даже при условии стакана чистого спирта, запитого стаканом водки. Кажется, самый северный у нас Ломоносов? Александр Михайлович, как Вы насчёт Ломоносова?

285405  2009-01-06 18:13:21 АВ - Уважаемая Алла Олеговна, и Вам не хворать! У Кутузова Михайла Иллариона как-то спросили: "Как вы относитесь к Бебелю?" Он ответил: "Смотря какой Бабель!" К Ломоносову отношусь положительно, к Эйснеру - также. "Солонга" одно из самых удачных лирико-эипических произведений полярника Эйснера, только надо разобраться с разными Бебелями-Бабелями. Все беды - от хронического недопивания. С Рождеством Христовым!

285408  2009-01-06 19:37:38 В. Эйснер - Алла Олеговна! Ломоносов - это ж мужчина! Я живу всего в 40 км. от Марбурга, где он учился (И Б. Пастернак), тама меморияльная доска большая на стене университета и всё в точности прописано. И жена у него оттэдова, пасторская дочка, Елизавета Цильх, и шрамы дуэльные тама же получил. А Волкович заливает. Выпить треть кружки спирта и запить водкой - это дыхания не хватит. Я таких богатырей не бачив. Да и богатырь ли? Дурень скорее. Упадёт ведь через пять минут, и себе и людям праздник спортит. Со светлым праздником Вас Рождества Христова!

285410  2009-01-06 19:47:28 АП - Спасибо, Владимир Иванович, ой уморили.

285411  2009-01-06 19:47:47 В. Эйснер - Волковичу: Александер! Ты чего эт меня обижашь? Ты чего эт "Солонгу" ругашь по-всякому и "Северное Сияние" неправильно замешивашь? Как тебе не ай-яй-яй? "Северное Сияние" - энто не спирт с водкой,- сказал тоже! Энто спирт с шампанским в отношении один к пяти. И кипит -по прежнему вино французское, и крепче становится, и голова не болит, если меру знать.

285413  2009-01-06 20:12:48 Волкович-Эйснеру - Мне кажется, ты путаешь "Северное сияние" с "Полярными Зорями". Спирт плюс водка круче чем спирт плюс шампанское. Спроси у любого нефтяника. А чукчи, вроде тебя, - слабаки. Потренеруйся с пепси - вдох-выдох. Занюхай Тютчевым. С Рождеством Христовым, ерманский эскимос!

285414  2009-01-06 20:38:39 В. Эйснер - Волковичу: Ах ты, жлоб! Всё! Точу шпагу, выезжаю в Брест!

285432  2009-01-08 06:51:40 Алексей Казовский - Душевная повесть получилась, на мой взгляд. Читаешь, и глаза радуются живому человеческому слову, а иной раз тоска подкатывает к горлу - настолько жизненно и горько прописаны мысли и поступки людей. Очень не хватает сегодня таких произведений, и "свои" читатели у повести обязательно найдутся, о чем уже говорит голосование, и я из их числа. Спасибо!

285433  2009-01-08 08:27:38 В. Эйснер - Спасибо, Алексей,на добром слове!

285435  2009-01-08 12:55:23 Игорь Елисеев - Эйснер, ну что ты опять про свой Север? Других мест и других тем нет в мире, что ли? Понимаю, что кому-то все это внове. Но, уверяю, ничего романтичного в холодрыге нет. Ее и у нас тут, даже в Ростове, хватает. Сопли морозим, и всё. Минус 50! Подумаешь. А те, кто работал в Антарктиде, и до минус 80 испытывали. Ничего. И не пишут повести об этом. А что за стиль! Получается, судя по разговорной речи персонажей, что в России, пусть и далеко на севере, никто литературным языком выражаться не умеет и даже не знает, что он существует. Только главный герой у нас весьма грамотный, хотя такой же обычный работяга, как и все. Где же он грамотности обучался? Никак, на югах где-нибудь? Ведь на северах, судя по всему, ничего такого нет. (Если те, кто прочитает это, подумают, что я не знаю, о чем говорю, то они глыбоко ошибаются. Я тоже был и на Таймыре, и в Магадане, и в сибирях. И именно зимой. А летом я туда вообще не хочу, сами понимаете, почему). И опять Эйснер, как и в предыдущих вещах, мучает нас всеми этими непонятными словами, слава богу, хоть сноски делает. Но всё это затрудняет чтение. При этом автор иногда не замечает, что сам переходит на ╚уличный╩ язык, и уже трудно отличить героев от автора. (Кстати, я тут прочитал, что пишет о повести Волкович По-моему, это чистой воды тенденциозность, переходящая в хамство. Так что этот Вайгач-Волкович-Войнович-Беркович молчал бы в тряпочку да подучился бы русскому языку. Иначе не писал бы ╚величее╩. А в ╚аэрофлотовской гостинице╩ я жил, и это совсем не балок, хотя и не пять звезд, конечно. А насчет ненависти к Тютчеву тут всё понятно Ведь это же не Б. пастернак не овощ абы какой). Далее Концовка в повести какая-то уж очень грустная, туманная. И мертвый ворон мне ничего не говорит, кроме того, что это как бы акростих. Что автор имел в виду? Мы ведь не знакомы с языческими верованиями, возможно, это что-то оттуда. ╚Кочевник тундры ворон╩ - неправильно. Во-первых, в тундре все кочевники, окромя белого человека, да и тот постоянно перемещается (охотники-промысловики и т.п.). Во-вторых, воронов и у нас тут, на югах, и в Гималаях хоть ешь. И все кочевничают. Думаю, концовку надо доработать, сделать более понятной и не такой ╚мертвой╩. А в остальном прекрасная, как всё, написанное Эйснером, повесть. Жму крепкую и верную руку, Володя.

285437  2009-01-08 13:26:51 В. Эйснер - Елисееву: Игорь Александрович! Каша какая-то, а не постинг. Сначала нахамил, затем руку жмёт... Согласен, повесть вовсе не идеальная, только вот Вы были на Северах, а я там ЖИЛ. Да и Волковича зря обидели. Наверное, не стой ноги встали сегодня?

285451  2009-01-09 09:58:11 Виктор Сиротин - Владимир, начал читать твою повесть. Сразу же промёрз и негнущимися пальцами проголосовал. Очень крепкая проза. Чистый язык. Отогреюсь, продолжу. Да, только что прочёл "Калевальскую волчицу" Яны Жемойтелите. Читал ли когда? Исключительно сильная, цельная вещь! Это явление в современной прозе. Так пишут те, кому Бог лично определил дар! А то, что нынешние критики её, скорее всего, не заметили, - это не удивительно. С уважением, Виктор.

285452  2009-01-09 10:49:39 В. Эйснер - Сиротину: Спасибо, Виктор, на добром слове! Не подскажешь, на каком сайте можно прочитать вещи Яны Жемойтелите?

285453  2009-01-09 11:41:49 Александр Волкович - Присоединяюсь к стае. Где найти "Калевальскую волчицу"?

285473  2009-01-10 13:30:04 Валдемар Люфт - Странно как-то прозвучала фраза г. Елисеева "ну что ты опять про свой Север". С таким же успехом можно было сказать Куперу: "Ну что ты опять про своих индейцев" или Вальтеру Скотту: "Ну что ты опять про своих шотландцев". И тот и другой нашли свою тему и писали об этом, и читают их до сих пор с удовольствием, и в кино по сценариям их книг идем охотно. У Эйснера своеобразный стиль письма и северный колорит. Если бы его герои говорили на литературном языке, то это уже были бы рассказы и повести другого качества. И я сомневаюсь, нравились бы они мне тогда. Его "Макарову рассоху" перечитал уже пару раз. И когда появляется что-нибудь на РП, то читаю сразу не откладывая. Поэтому могу только пожелать Владимиру: пиши о Севере, твои рассказы находят благодарного читателя Валдемар Люфт

285486  2009-01-10 21:10:59 Борис Тропин - Если честно, Севера не люблю холодно! Но поскольку бывать там доводилось, то из судьбы их уже не выкинешь. По поводу текста ╚согласен со всеми ранее отпостившимися товарищами╩. Но хотел бы обратить внимание на следующее. Появление линии с персонажем по имени Антон вполне понятно, однако она не получает развития и остается в тексте двумя довесками. Но если в первом случае этот кусок достаточно логичен и при корректировке ракурса и определенной доводке смог бы превосходно усилить образ девушки, то второй довесок в конце просто демонстрирует Володя, прошу прощения вашу растерянность перед собственным авторским намерением и невозможностью его реализации. В результате у текста нет концовки. Образ Солонго хорош и колоритен сам по себе, и повесть именно о ней, а вовсе не о том что С и А полюбят друг друга, поженятся и будут жить долго и счастливо. Не будут. Увы, не склеивается такой сюжет, не верится в такую идиллию. Хотя автор и намекает. Соприкоснулись два разных мира, но смысл этого соприкосновения какой-то все-таки другой. Людям хочется сказки с хорошим концом Голливуд в этом преуспел и эксплуатирует такие ожидания с большим успехом. Но ваша повесть совсем о другом. Владимир, не моё дело, конечно, но очень хотелось, чтобы вы все-таки еще поработали над этой вещью. Жалко, если она останется в таком виде. Много в неё вложено, много в ней есть. Недостает глубины и жесткости погружения в ледяную метафизику судеб разных людей наших Северов. Удачи, успехов, и, цитируя нашу Антонину Ш-С, ╚желаю читать Вас еще╩! Отдельное спасибо за Тютчева!

285488  2009-01-10 21:25:49 В. Эйснер - Борису Тропину: С тем, что у повести нет концовки не согласен. Всё остальное верно. Антон недоработан и другие сюжетные линии тоже. Честно признаться, я мусолил этот текст полгода. Он был рассказом в семь страниц. И пошёл-пошёл набирать вес... И вижу - теряю темп и читать неинтересно. Отправил, потому что решил: главное сказано. Спасибки, очень ценю Ваше мнение! В. Э.

285493  2009-01-11 12:49:25 Пенцева Галина - Володя! Прочла "Солонгу", отбросив все свои дела. "Захватила" очень. Я не пишу повестей (ничего, одним словом). Но если я начинаю читать и у меня где-то что-то "защемит", значит стоящую вещь читаю. И не надо мне разбираться "сбился ли у тебя эстетический прицел или нет; надо ли вводить в текст батюшку и вести диалоги о грехе..." (цитирую Александра Волковича) и что плавно переходит в коктейль "Северное сияние". Но вот Алексея Казовского я поддерживаю. Действительно "...иной раз подкатывает к горлу". Спасибо, Володь, что сказал о "Солонго". Теперь все наши прочтут. Повесь я распечатала. И если она будет издана, при своем следующем приезде в наш град Пятигорск, захвати авторские экземпляры. Я буду рада иметь эту повесть наряду с "Макаровой Рассохой". Всего наилучшего, Галина.

285494  2009-01-11 13:41:59 В. Эйснер - Спасибо, Галя, на добром слове! Надеюсь посетить alma mater ещё в этом году.

285497  2009-01-11 14:19:19 Райхман - Уважаемый г-н Эйснер! Прочитал Вашу "Солонго". Заинтересо- вался. Прокрутил "Переплёт" на пару лет назад и нашёл там ещё кое-какие Ваши вещи. Краткое резюме: автор - человек, бесспорно, не без способностей, но тематика однобокая. И имеет место некоторая идеализация местного населения. Я имел счастье (или несчастье) побывать там, "на северах", - работал врачом. Пьянство, г-н Эйснер, поголовное пьянство: мужчины, женщины, старики и дети. Были случаи, когда пьяный ханты или манси предлагал за литр спирта свою дочь. Я был свидетелем. Кто их такими сделал - вопрос другой. Второе. Не кажется ли вам, г-н Эйснер, что Вы перенасытили свою повесть (для "оживляжа"?)местными диалектизмами? Сначала эти словечки вызывают интерес, затем начинают раздражать. Я помню, как в "Войне и мире" бесконечные французские вставки медленно, но верно отбивали у меня охоту читать дальше. Ненужными диалектизмами страдали наши псевдописате- ли - почвенники, типа: "Он протянул руку в ендову, налил братину пенного каравая и призадумался - сколько кун это будет стоить в посаде". А в общем - за повесть спасибо. Там нет гламура и секса, слава Богу. Я - не писатель и не литературный критик. Я - читатель. С уважением, Леонид Райхман, г.Армавир.

285498  2009-01-11 15:39:59 В. Эйснер - Леониду Райхману: Уважаемый Леонид! Дело ведь не "словечках" и не в прочем антуреже, наверное, действительно излишнем. Я пытался написать повесть о любви. Отца к дочери. Дочери к отцу. Ибо, по моему глубокому убеждению, сколько мы отдаём детям. столько и они отдадут своим. Вот о чём повесть, а не о тундрах-чучундрах. Жаль, никто этой струнки не заметил...

285512  2009-01-12 14:21:27 Александр Зиновьев - Пробежал за неимением времени пару страниц... Лом удивил... А, да, я практически прошёл весь север. От Кольского до Чукотки. Три года Новая земля, по Году Ямал, Таймыр и остальные Чукотка. Минус 67 стояло три дня... Из геологов-геофизиков. Так, что обязательно прочту... Сам потихоньку кропаю геологические иные рассказы. И о языке. Не побоюсь сказать, что как у Олега Куваева. Поэтому хотел бы с автором подружиться! Пока всё! Вот выжду времечко предоставить себе удовольствие...

285514  2009-01-12 15:36:49 - Зиновьеву: Александер! Сломавшийся на морозе лом -это из моей жизни. Уже при тридцати лопаются пластиковые щитки на "Буранах", как только крепко подкинет тебя на сугробе. При сорока трескается резина на гусеницах, "разуешься" - и кукуй на морозе! При полтиннике и ниже ломаются траки вездеходов и прижины на катках тракторов... Если Вы были "тама" - вспомните! Рад буду с Вами познакомиться. Мой имэйл eis_w@rambler.ru До связи, В. Э.

285516  2009-01-12 17:04:59 Александр Зиновьев - Наша техника была более крепко сложена... Бураны были только на подходе. А Газ 71 и все вездеходки и трактора плевать хотели на морозы. Но вот варить на морозе сваркой не варили... Работал год в старателях, "Незабудка" на Чукотке... песня для пишущего! Адрес взял. Спасибо! И хороший отзыв на Придурки написали!

285517  2009-01-12 17:19:55 В. Эйснер - Зиновьеву: "Придурки" А. Медведева это семечки! Вы прочитайте его повесть "Юноша преклонных лет" - это вещь! Не оторвёшься! Сама соль жизни народной, сама жизнь в уральскомрабочем городе выплеснулась через перо автора! Бесподобный, красочный, истинно народный язык. Песня - не повесть! Горячо рекомендую и Вам и всем посетителям "РП".

285544  2009-01-14 13:22:07 Антонина Ш-С - Похоже на легенду с запахом севера и духом северян ненцами, долганами. Их быт и образ жизни так же суровы, как и обилие коротких предложений: ╚Не видел летнюю рубашку тундры, а думал и чувствовал, как дочь пастуха╩. Может, для кого-то доброта и ╚привод╩ к Богу искусственны, а по мне хорошо, что это есть. Ведь нынче многих читаешь и тут же забываешь, о чём читал.

285681  2009-01-19 15:04:18 ия - Замечательная повесть! На память приходит сравнение с отдельными частями Ч.Айтматова "И дольше века длится день", как поэтически заставил автор посмотреть на простого человека.... Очень рада за вас, Владимир. Из-под вашего пера "выходят" добрые повести и рассказы. Это надо увидеть и услышать душой!

285684  2009-01-19 17:13:26 В. Эйснер - Спасибо, Ия, на добром слове!

285759  2009-01-22 17:00:07 - Володя, здравствуйте! Я прочла повесть.Спасибо.Прекрасно написана.Поздравляю! Н.Р.

290590  2009-11-14 19:15:16 Алла Попова avtori/popova.html - Вл. Эйснеру Владимир Иванович, вчера 13-ого в пятницу Вам просила передать свой нежный привет Евгения Алексеевна Карицкая. Она читает и перечитывает присланную ей Вашу книгу и очень благодарна Вам за неё, а интернетом она не пользуется и стало быть кланяется Вам через посредника в моём лице. Доброго вечера!

290597  2009-11-15 13:31:47 В. Эйснер - Алле Поповой: Спасибки за передачку, а то сидю тута как в тюрьме, ажник заскучал навсе. и Евгении спасибки на добром слове!

298358  2011-12-31 22:35:34 Ломоносовцы - Уважаемый Владимир Иванович, с Днём Рождения и с Новым годом! Здоровья, удачи, творчества. Первый тост в новом году за Вас. На Вашей родине уже Новый год, бьют в колокола.

298364  2012-01-01 15:43:22 В. Эйснер - Спасибо, дорогие ломоносовцы! Дай Вам Бог здоровья и новых творческих сил! В. Э.

303205  2013-01-01 21:27:14 Ломоносовцы - С Днём Рождения, уважаемый Владимир Иванович! Удачи, здоровья и творчества. Благополучия в Новом году.

Copyright (c) "Русский переплет"