══════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════

═ Александр Яковлевич Дьяков родился в 1889 г. в селе Братцево под Москвой в семье Дьякова Якова Максимовича- мастера суконной фабрики Сувирова. В 1910 году поступил на механическое отделение Императорского Московского Технического Училища, которое окончил в марте 1917 г., получив специальность инженера механика. В 1913 г. совершил практическое плавание за счет Правления добровольного флота в качестве ученика на корабле "Владимир" (Одесса- Батуми- Новороссийск; май- октябрь 1913 г.). Состоял в аэродинамическом кружке Н.Е.Жуковского. В декабре 1917 г. окончил в Севастополе Курсы гардемаринов Флота по механической части. С октября 1917 состоял на службе на крейсере "Память Меркурия". С мая 1919 г. служил в Волжском речном пароходстве. Хорошо рисовал, играл на скрипке.

═══════════════════════════════ Кружок Жуковского. Верхний ряд, второй справа- Александр Дьяков.

═ Строго говоря, написанное рано называть "Дневником гардемарина", Александр Яковлевич Дьяков в описываемый период (1913 г.) гардемарином еще не был. В последствии он в Петрограде ══получил диплом ═в декабре (!) 1917 г. В революционных событиях и в Гражданской войне участия ═не принимал, предпочитая мирно трудиться на благо отечеству. К сожалению жизнь его рано и трагически оборвалась: в 1921 г., находясь в Одессе он после купания в море заболел ═холерой ═и через несколько часов скончался. В его дневнике не описаны какие-то сверх интересные события, но это- дневник работяги, которому претили войны и различные революционные катаклизмы, он считал, что человек создан для мирного труда, для создания семьи и воспитания детей; свято и═ благоговейно верил он в Бога. Его наблюдательность и неплохой слог видимо могут вызвать интерес у читателей.

═ Дневник Александра Дьякова, после смерти его самого и многих его родных, попал в руки его родной племянницы- Наталии Ивановны Куликовой, которая бережно хранила эти записи ═в течении многих лет, а недавно приступила к их реставрации. Пунктуация и орфография ═в основном сохранены авторские, убрана везде буква "ять". В дальнейшем Наталья Куликова ═передала дневник, ═для продолжения обработки и для содействия в опубликовании,- Дьякову Борису Викторовичу, который также является родным племянником Александра Дьякова и двоюродным братом Наталии Ивановны. Ранее он, ═публиковался в "Русском переплете" (роман "Поцелуй Синильги" и т. д.)

═ ════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════6мая1913г ════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════Сейчас тронулся поезд; настроение спокойно-торжественное: путь может быть велик! Перед отъездом с утра этого дня был беспокоен: оставляю своих и, может быть, поступивши не так, как следовало бы из долга перед ними. Решаю только потому, что так назначает Бог, я же иду исполнять Его═ волю. Не может быть важного решения без опоры на сильное основание, на истину, справедливость, красоту; моя опора, моя сила - бесконечная истина, справедливость, любовь, бесконечная красота - Бог. Он - причина того, что я существую, причина того, что я хочу существовать; причина всего везде, всего и во мне; Он - причина моего путешествия. Иду участвовать в делах Его. Я, немощный, хочу украсить венец славы твоей; помоги мне, Господи! Здесь человек твой, возьми и не оставь его, Господи! Ты даёшь, и только Ты можешь дать эту спокойную, ясную решимость, которая владеет сейчас мною.

═══════════ Утром между 8 и 10 часами была тень смятения - ведь я оставляю семью и еду далеко, но это была только тень, и послужила она к тому только, что я встрепенулся и обратился опять к надежде и вере ы Господа моего и отдался Его воле. "Да будет воля Твоя, возьми, веди меня куда хочешь и не оставь меня". К полудню исчезли все точки колебаний: их уничтожил бесконечный Свет.

═══════════ Обычные хлопоты сборов, упаковка и отправление. В 4 дня выходим на Мамонтовку; поезда ждём долго; наконец в Москве и на Киевском вокзале. Ко всем настроение у меня дружелюбно-скромное; у жандарма спрашиваю, можно ли поставить вещи на виду, около кассы (я еду один, носильщика не беру); просьба моя скромна и жандарм с особенной вежливостью и предупредительностью говорит, что можно. Перепаковываю корзинку: тяжела фунта на два - и вынимаю несколько книг. Затем звоню к Котляренко ( по её просьбе): отношение её к разговору кажется таким, что она забыла, что просила звонить и разговаривает═ pro forma; желает всего наилучшего - тоже, кажется, pro forma. До свиданья, Москва! В трамвае я проезжал мимо твоего Лубянского фонтана, который против обыкновения бил, мимо также бьющего фонтана на Театральной площади. Бронзовые группы фонтанов, обмываемые водой, особенно красивы. Жизненно блестит один из группы мальчиков Лубянского фонтана; кажется он, поливаемый водой, наслаждается солнышком, блестящим на нём, брызгами воды, жизнью. Снимаю фуражку перед Иверской часовней, кремлёвскими церквами, последними церквами московскими и теперь уже еду непрерывно однообразным, мелким лесом. До свидания, сердце России, я еду к её окраинам!

7 мая═ Просыпаюсь в 5 часов (уснул часов в 12); спать не хочется, встаю, умываюсь, берусь за книгу - английский учебник. Какая странная уже зелень на деревьях! У Москвы на берёзах ещё маленькие листочки, жёлто-зелёного цвета, здесь листья крупные, сильного зелёного цвета; ветви разбросанные, листва висит как будто гроздьями; перемена понятна: мы отъехали от Москвы вёрст на 400 и едем почти прямо на юг. Скоро встречаю первый стройный, тонкий и высокий тополь и первое подобие "мазанок" - изб. Место очень ровно и чередуются поля с лесами, лес с полями; среди деревьев попадается всё больше и больше дубов. Скоро встречаются новые по характеру названия станций: "Навля", "Хутор Михайловский" (здесь находится сахарный завод Терещенко, хутор же Великого князя). Стройные малороссийские тополи начинают всё более привлекать моё внимание: они рассаживаются около жилищ - часто правильными рядами - в лесу же они не растут. Опять думаю; опять будто "тень сомненья"; но в это время я себя не так строго сужу: это не сомненье. Это боязнь, нежелание сомненья, может быть, небольшой упадок энергии для реакции в эти моменты их проявления; эти моменты упадка мне можно простить: я еду за 30000═ вёрст. И допустимо подумать о том, что я делаю. Но всё-таки сомнений не хочу и тени, не хочу и ослабления энергии. Буду верить, верю и хочу верить. Хочу сил для моментов, когда можно рисковать быть слабым, хотя и на мгновенье. Нужно быть сильным и в этом поможет мне Бог.

═══════════ Перед Киевом местность, равнинная раньше, начинает колебаться; появляются холмы, впадины, лес становится крупнее. Появляются места, где уже можно представить себе путешествие Хомы Брута, с его сначала сонливыми, а потом вдруг закричавшими "стой" спутниками; лишь не доезжая этих мест казалось, что Гоголю пришлось═ место действия выдумать, так трудно было вообразить действие происходящим в бесконечных равнинах только кое-где покрытых низкими деревьями с круглыми верхушкам; теперь же я вижу, что появилась действительная обстановка. И лес таков, что в нём можно вообразить много фантастичного. Выглядываю из окна вправо по ходу поезда - Печёрская Лавра! И как высоко поднята она над всей местностью; на высоте, не уступающей высотам Нижнего Новгорода, а, может быть,═ и превосходящей их. Въезжаем на мост; Днепр мне кажется сначала не так красивым, как Волга. Другой совершенно характер обстановки; другой вид у баржей и плотов, другое совсем настроение. Вдали, севернее висит второй мост. Железная дорога проходит под самой горой и огибает город. Тип города совершенно новый для меня: по склонам среди зелени разбросаны многоэтажные дома; побывать в самом городе не удаётся - мало времени до поезда. Поочерёдно стоим с товарищами-попутчиками в очереди за плацкартами. Попутчики: слабовольный ученик землемерного училища, которого так заботливо отправлял из Москвы младший брат, студент, усаживал его, поправлял галстук и певец, ученик московской консерватории. Он немного заносчив, характерно для него напущенно-снисходительное отношение ко всем и презрительные═════════════════════════════ брезгливые складки губ. Тип лица - смешение типов .═ Учится он для карьеры, денег; в дарованиях своих не сомневается. Из наук проходит только то, что необходимо для программы, остальное "зачем мне": "Зачем мне знать, как жили, боролись, что делали первобытные люди". Выйдет из него хороший зарабатыватель денег; противоположности ему - Собинов, Шаляпин.

8 мая. Просыпаюсь в 7. Местность изменилась! Уже появились холмы и холмы не от размывания равнины и образования оврагов, а носят яркий характер складок. Лес исключительно лиственный - деревья широко разбрасывают листву; тополи не так строго прямы, как под Киевом. Но лесов становится всё меньше и меньше - его место занимают поля, сплошь обработанные. На полях трудится народ по одному, по двое, а то и целой гурьбой, выстроившись в шеренгу. С землёй здесь труда много! Трудно разбиваются комья тучной земли и много приходится боронить. Вот встречается целый круг из лошадей с прицепленными к ним боронами - они движутся по кругу и вместе с тем медленно подвигаются поступательно. Мужик в вагоне говорит: "Они здесь работают и днём и ночью, не как у нас (мужик этот из Рязанской губернии) народ здесь здоровый". Правда, не мало ли работают у нас, и не от этого ли серая бедность?

═══════════ Холмы выше и выше, долины глубже, а по пригоркам разбросаны селенья. Иногда вдали мазанки кажутся просто белыми точками. Но ближе к Одессе местность опять сравнивается и наконец становится совершенной равниной: чернозёмные обработанные поля до горизонта. Много дач из камня известняка, деревянных не видно; появляются окраины Одессы (зачёркнуто); окраины кажутся лучше Московских и Петербургских; отсутствуют деревянные дома. Наконец и Одесса. Отправляюсь трамвае в правление; на трамвае сразу заявляет кондуктор: "Николаевский бульвар не знаю и не должен знать, билеты же есть по 5 и 6 коп." - трамвай не напоминает Московский, Посылают сразу же на "Владимир"; по круто поставленным сходням вхожу на корму "Владимира". Указали каюту старшего═ помощника ═капитана - вхожу: человек ═среднего ═роста

за туалетом; проводит меня и указывает каюту. Там застаю одевающегося в белый морской костюм мальчика - мне кажется, что это также практикант, теперь чувствующий себя моряком, - это служащий, очень способный, назначен топпельным; идёт в плаванье первый раз. Иду на вокзал, перевожусь в каюту. Вечером другой товарищ, которого я, приехавши с вокзала, увидел впервые умывающимся, петербуржец - ученик из мореходного училища Петра 1 - предлагает пойти в парк. Взбираемся по крутому берегу - удивительный вид! Город стоит высоко и окружает порт; мачты самые высокие далеко не доходят до уровня набережной. Гавань вся расцвечена огнями судов, которых стоит много. Южное небо темно. Через небольшие промежутки вспыхивает огонь маяка; море спокойно и темно, как выделяются, блестят, многочисленные огни судов. Гремит музыка, но не лучше ли теперь тишина? Вот снимается пароход, отправляющийся к Румынскому побережью; тихо повёртывается, приостанавливается, идёт вперёд и ускоряет ход. Вот он обогнул маяки и прямо направляется в далёкое, тёмное, спокойное море. Долго ещё блестят, становятся бледнее и наконец исчезают его огоньки... До свиданья. Тёмное море опять темно и спокойно; горизонта не видно; море слилось вдали с таким же тихим, торжественно спокойным небом.

═══════════════ 9 мая. Праздник Николая Чудотворца, покровителя моряков. В управлении Флота служится молебен. Утром встаём поздно - около 9; в каюту входит отец Панкраши (того мальчика-моряка, который наряжался в костюм): "Если хочешь спать так долго, то нужно оставаться дома, а если пришёл сюда, то нужно работать; сейчас сходи на "Ярославль" (пароход Добр. Фл., стоящий с нами борт с бортом), возьми у них дрель". Говорит сердито, "ругается". Панкраша только отзывается "есть" и бежит. Иду к городу, захожу в церковь около самого порта, у лестницы Николаевского бульвара; стою за обедней. Часа в три отправляемся с петербуржцем на лиманы. Красивое место, высокий обрыв холма (около 200 ступеней). Оттуда видно и море, и лиманы; в них вода по цвету отличается от воды моря: она зеленоватая. Купаемся - вода очень солёная и горьковатая (лиман отделён искусственно от моря), щиплет глаза, попадает в нос и также нестерпимо щиплет, после на лице остаётся порошок соли. Петербуржец Коля предлагает мне сделать пробор - у него хорошо получается. Чувствуем себя после купанья особенно хорошо: приятное ощущение свежести и, кажется, лёгкого здорового возбуждения.

10 мая.═ С 7 утра выхожу на работу. Подхожу к отцу Панкраши, прошу, чтобы дал работу; он отвечает, что обо мне приказаний никаких не получал. Решаю пока осмотреть машину. котлы и работу в них. В 10 ½ часов зовут старш. помощнику капитана, он поручает составить схемы обитых от ржавчины частей бортов и окраски их суриком и другой испытуемой краской "прима". Принимаемся вдвоём за работу: меряем по бортам и обозначаем на бумаге; при обмерке обоих бортов оказалось, что вышла разница только в 0,08 саж.: так хорошо компенсировались вполне возможные ошибки═ и так точен метод "живого" отношения к делу, внимания, а не пренебрежения к способности человека сделать приближение возможно совершенным не только из "математических" рассуждений, которые не всегда приложимы, а поступать из непосредственного чувства близости к действительности, чувства, воспитанного ══при посредстве внутреннего опыта; делать, как ярко говорит выражение "на глаз", при возможности═ же прибегая, однако, к "математическим" точным методам: на него же влияет настроение индивидуума и от точных результатов этих методов увеличивается внутренний опыт). Длина нашего "Владимира" от конца кормы вверху до головы орла на форштевне (не считая бугшприт) - 68-70 саж., высота низшей части борта (не нагруженного корабля) - 3 ¼ сажени над водой, высшая же часть на носу от воды на 6-7 сажень, ширина в середине около 9 саж. (немного меньше). Диаметр трубы 1 саж. 2 фута 7 дюймов, мачты высоки, но ниже, чем на "Николае II" Русского О-ва.

═══════════ Вечером, перед окончанием работы 3-й механик Константин Давидович объясняет установку парораспределения Мейера у машины рефрижератора. Константин Давидович во многом напоминает И.М. петербургского, производит первое впечатление симпатичного человека; говорит в ответ на благодарность ему за объяснение: "Подождите ещё, много разговоров впереди, успею вам надоесть". У него многому можно научиться.

═══════════ По окончании работы устраиваем нелепую прогулку по Одессе; после гуляем немного по бульвару и смотрим на рейд:

перед нами опять бесчисленные розоватые огни и вспыхивающий рубиновый свет маяка. Перед этим ходили от парка по берегу к югу. Коля остался на верху берега, а я спустился к морю посмотреть прибой - сегодня разогнало волны на море; здесь сделана набережная из искусственных камней, имеющая уступ почти у═ уровня моря. Волны набегают сначала с некрутыми сторонам, потом сторона к берегу делается круче и круче, становится, наконец, вогнутой и гребень волны с мощным шумом тяжело падает к берегу. Более высокие волны забрасывают воду на первый уступ набережной. От кажущейся бесконечности, от мощности, неутомимости моря испытывается тень знакомого чувства пребывания на корабле во время волнения и ощущения качки. Горизонт ясно не ощущается: он как будто размыт, цвет моря - как бы сгущённый цвет неба. Пароходы неуклонно идут по курсу к Константинополю; у мола иногда взрываются волны.

══════════════════════════════════════════════════════════════════════

11 мая. С утра берёмся за вычерчивание работы, данной помощником. Мерить по пароходу больше не приходится; приносим работу к нему - даёт сделать некоторые исправления. Узнаём, что 25-го, может быть, уйдём в Новороссийск; хорошо было бы, довольно сидеть в Одессе, эти несколько дней пока не вошёл в колею за книги ещё не принимался. Причина - новое место, новые порядки, или, вернее, пока беспорядки: из-за ремонта электричества не дают, свечей же пока нет. Отнимает немного времени и внимания новизна окружающего: для меня нова не только Одесса, но и сама жизнь на судне; здесь же рейд, куда почти непрерывно приходят и откуда уходят пароходы, парусные суда. Заставляет обращать на себя внимание море: оно то спокойно и дружелюбно отражает всё в себе, то сердито шумит, плещет и бросает на узкую полоску мола вдали свои послушные волны; доходят они и до нас, но уже разбитыми, мелкими, беспомощными и только слабо плескают в борт "Владимира" и "Ярославля".

═══════════ Недалеко от "Смоленска" лежит с торчащими наполовину из воды тремя стройными мачтами с реями, с потрёпанными парусами, затонувший турок. Пришёл он с моря разбитый вечером, команда его сошла на берег, оставили одного человека. Ночью корабль затонул, оставшийся спасся на мачтах. И теперь трёхмачтовое судно лежит затопленное на боку, из воды видны только половины мачт; его не хотят пока поднимать: оно уже почти ничего не стоит. 9-го мая мы с петербуржцем Колей отправились на лодке по рейду; обогнули печального турка, прошли вдоль всего борта огромного трёхтрубного "Смоленска". Обошли маленький маяк с синим огнём и прошли мимо большого с огнём белым и красным в разных секторах, через определённое время ярко вспыхивающим. Вышли немного в море; оно было довольно тихо. Качнуло только нас волнами от прошедшего мимо большого парохода. Постоявши немного отправились назад. Налегли на вёсла, лодка пошла очень быстро; прошли недалеко от носа стоящего, как показалось нам, парохода и только когда отошли, заметили, что пароход быстро шёл.

═══════════ После окончания работы сегодня (под праздник в 2 часа) сидели в каюте, когда же вышли, увидели, что совсем около нас, почти касаясь кормою нашей кормы, встал большой пароход. Видим название "Coritia", но откуда он, узнать не можем. Спрашиваем вахтенного матроса: "Кто это?" - "Австрияк" - "Не больше ли он "Владимира" - "Не будет и в половину" отвечает с негодованием он.Пароход наш спешно ремонтируется; сегодня поставили шлюпбалки; хорошо бы к 25 уйти.

12 мая.═ Утром говорят, что, может быть, уйдём в Новороссийск 20-го. Хочется поскорей уйти и с удовольствием слышу, что 20-го уйдём (но это ведь не наверное). После обеда идём на Ланжерон и оттуда на фонтаны; путешествуем пешком. Крутой, высокий берег, весь изрытый. У самого моря становится в некоторых местах пологим. На море видно много яхт, парусных лодок; волны с шумом накатываются на берег. Купаемся в купальнях; вода у берега беловатая от намытого из берега известняка и не так солона, как в лимане. Набегающие волны заставляют податься по направлению их хода при набегании гребня и обратно при промежутке. После купания чувствуем себя освежёнными, день же стоит жаркий. На траве в тени расположилось много гуляющих из города с неизбежными скатертями, закусками. Перебегаем с одного возвышения на другое, доходим, наконец, до назначенной цели путешествия: до высокого мыса, за которым берег отходит к западу. В кустах видим большую - вершков 7 - зелёную ящерицу, Обратно идём по верху берега. На море далёкий вид! Идём мимо ряда скорее вилл, чем дач и на трамвае возвращаемся. Вечером Константин Давидович═ рассказывает о своих плаваниях. Рассказывает о сильном шторме, который застал их в феврале на Чёрном море на пароходе Русского - Общ. "Лазарев". Волнами отшибло яхтерштевень и они остались без руля. Держались курса следующим образом: перпендикулярно ходу, по одной корме. Они подгораживали на носу щиты так, чтобы от действия на них ветра перемещения кормы от винта в определённой мере компенсировались с перемещениями носа от ветра. Кроме того сгородили судовыми средствами рулишко, который почти не действовал.

═ Проходившему судну давали сигналы "находимся в опасности", пускали ракеты - оно не остановилось. "Была бы какая-нибудь пушчёнка, нужно бы залепить им в борт", - говорит он. При помощи этих жалких средств как-то пришли прямо в Одессу. "Лазарев" пришёл сам в Одессу; долго сюда ходил, привык, сам и пришёл",- говорили после моряки с "Лазарева". Долго после этого шутили══ механики капитану: "Зачем же вы нам? Принимать и записывать грузы? Тогда возьмём лучше просто приёмщика, а вы нам не нужны. "Лазарев" и без вас сам пришёл".

17 мая. Вчера поручили серьёзную работу; идёт хорошо, сегодня к 11 часам окончил. Если дело пойдёт таким же темпом, то практику можно признать хорошей. После обеда с1 часа продолжаю работу над такою же другой деталью. В 5 часов в гавань входит большой, красивый, с высоким капитанским мостиком пароход Русского О-ва "Афон". Идёт быстро, круто и быстро огибает мол, быстро идёт не уменьшая почти хода вдоль него; вот уже четыре - пять сажень от носа парохода до берега - пароход идёт тем же ходом; успеет ли остановиться громада парохода от заднего хода машины? И скоро ли она заработает назад? Не произошло ли чего? Но на высоком мостике спокойно; машина начинает работать назад полным ходом и пароход останавливается: молодец капитан! Слезаю с ванта, откуда я смотрел за "Афоном", прыгаю; чувствую, что рука повреждена. Смотрю немного удивлённо, вижу: между внутренней стороной ладони и местом, где щупают пульс глубокая борозда с закрасневшимися от едва выступающей крови краями; обнажена фиолетово-синяя жилка (как осталась она нетронутой?), кровь почти не идёт. Рука вдруг делается тяжёлой и понемножку холодеет; беру её за кисть правой рукой и спрашиваю, где лазарет; мне указывают, один же встречный рассматривает надписи на дверях и открывает дверь лазарета. Рука становится тяжелее, самому становится труднее и труднее стоять; прошу сесть: подвигают какой-то ящик. Повреждённое место онемело, при обмывании его тупая боль. Во время перевязки думаются какие-то пустяки, вообще состояние упадка энергии, какое бывает перед самым сном, но когда═ ещё работает сознание. Чувствуется только нетерпеливое желание лечь и положить левую руку спокойно. Наконец перевязка готова; прихожу в каюту - бросаюсь в постель. Через полминуты═ приходит Коля, зовёт меня обедать (он искал меня по всему пароходу), смотрит и удивляется, что со мной - я объясняю. За полминуты успеваю "выздороветь" и иду═ с ним. Он замечает, что я очень бледен; за супом говорю ему: "Суп благотворно на меня действует, всё лучше и лучше себя чувствую",- и действительно, я оживляюсь. После обеда разрешаю себе спать; рука начинает оживляться и становится немного больно; не могу никак найти спокойного её положения. Хочется положить её на подушку (может быть, это прихоть); вынимаю из-под головы, кладу руку, Коля даёт свою под голову мне и я засыпаю. После сквозь сон слышу Коля входит, щупает руку и говорит про себя: "Стала теплее". ═Во мне эти слова возбуждают к нему симпатию и преданную благодарность. Проснулся с приятным ощущением прошедшей боли и через полчаса на вопрос Константина Давидовича "вы раненый" уже ответил "да я теперь с......." и все хохочем. Коля предлагает пройти в город: одеваем пальто, сходим по сходням, взглядываем на "Афон"; из-за наваленных на молу грузов, из-за постройки, он кажется огромным. Идём в город и гуляем дольше обыкновенного - до 11 часов.

25 мая. Пишу не каждый день: отнимается очень много времени; пропуск от 17 до 25 большой - сравнительно однообразно течёт время при стоянке в Одессе. Но сколько бы хотелось написать! В

каждый рядовой день так много переживается, так много ещё хочется думать и писать! До сих пор пишу в дневниках только внешнее и оставляю в себе всё "свое": если я буду писать всё то, что хотелось бы написать, то нужно бросить много необходимого дела, то дело, к которому я поставлен не своей, а сверхчеловеческой высокой волей; и этому назначению я подчиняюсь или, вернее, отдаюсь доверчиво и Волю хочу и хочу═ исполнить...... " Да будет воля Твоя"....

═══════════ В воскресенье 19 за обедом разговаривают об английском пароходе, наскочившем на невытраленную после войны турецкую мину и затонувшем (на незащищённый слабый коммерческий пароход взрыв мины должен подействовать ужасно); заходит разговор о недавно погибшей "Казани": она села на коралловые рифы; команда спаслась, успели даже выгрузить немного груза; к утру пароход разломился пополам; нос сейчас же погрузился - киль ударом о рифы с полного хода был содран до машинного отделения; дно же не было двойным - (зачеркнуто) корма немного ещё продержалась. Сидел за столом здоровый моряк с правильными чертами лица, но с грубым животным выражением, усиленным выпитым вином; яркий тип человека, огрубевшего на море. Он не мог выговорить "Сан-Джиованни-ди Медуа", где он был, я угадал, что он хочет сказать и сказал ему; "да, да Сан-Джиованни-ди-Медуа" выговорил он с затруднением; куда он ездит, где бывает он не знает хорошо, знает только, может быть, притоны в портовых городах. По своему он благодушен и угощает сидящего здесь молодого, на вид девятнадцатилетнего, работающего═ над пайкой котлов и, кажется, прожигающего работой в ядовитой атмосфере ацетилена свою жизнь (зачеркнуто) француза водкой с "благожелательной" настойчивостью и с видом "это так хорошо, пить водку, это - одно из блаженств", - молодой француз выпивает отчасти не показывая вида, что ему не нравиться, отчасти равнодушно. У этого француза молодое, красивое лицо - ростом он высок - и на лице грустное выражение, которое бывает у людей, работающих на трудной и вредной для здоровья работе

══А он попал в плаванье на пароход═ к нам, шёл с нами до Владивостока, где был оставлен. Причина - судьба многих моряков. А я две недели назад надевал его рабочий костюм, который так не хотелось надевать, а ему так хотелось предложить его. Узнал об этом недели через две я спокойно, не боюсь этого милостью Божией.

══Сознающий, что пользы организму эта работа не приносит; кажется, этот француз думает заработать денег, уехать, бросить это дело, но не опоздать бы ему! Как жадно дышал он чистым кислородом, во время работы они иногда открывают бомбу и дышат чистым кислородом, с видом человека, пьющего после долгой жажды свежую воду, когда вылез из котла при пайке; смотри, чтобы не опоздать!

═══════════ В последние дни думается об отходе - когда мы уйдём? Добиться ничего нельзя; ходил в Правление, думая узнать о возможности перейти на другой пароход, но теперь уже думаю, что не стоит. Наибольшая выгода во времени - 10 дней; зато теряется почти месяц пребывания на "Владимире", придётся совершить неполный рейс и придётся быть не на таком хорошем пароходе. С "Владимиром" расставаться уже жалко. Составил расписание занятий, которого буду по возможности держаться; уходя больше в работу, в занятия науками, становлюсь более спокойным; я помню слова: "Посмотрите на полевые лилии, как богато цветут они; не лучше ли их вы?". Хочу думать, верить, что мы лучше полевых роскошно цветущих лилий и что мы можем расцвести красивее их; буду делать то, что назначено мне и я расцвету. Призываю и всех: исполняйте волю нашего Бога и вы расцветёте лучше полевых лилий: вы лучше их. Вы лучше и птиц небесных, не сеющих, не собирающих в житницы; не печальтесь о завтрашнем дне, исполняйте только волю нашего Бога и вы не будете жалко прозябать, вы расцветёте.

26 мая. Сегодня в машине важный день: проба котлов холодным давлением. От неё зависит, скорее ли мы уйдём или ещё немного задержимся - удачно ли ремонтированы котлы. Перед этим в воскресенье 19 пришлось нам обмерить "Владимира" и положение новых листов на цистернах. Лазили под котлами, перемазались страшно; вылезаю снизу из-под котла с кочегаром, смотрю у котла, около дверцы из машинного отделения стоит барышня и, кажется, с удивлением посмотрела, откуда же это мы вылезли. Она, должно быть, дочь или знакомая механиков и несколько их спустились посмотреть машину и котлы. Часа в два приходит портовый инженер, котлы уже были приготовлены - наполнены водой ещё с вечера, утром же вода в них градусов до 30-40 подогревалась. Инженер ещё молодой человек лет 30-35; говорит авторитетно и энергично, без апломба; дед перед ним выглядит подчинённым. Начали качать воду ручным насосом начиная от 100 фунтов. Дед показывает инженеру наложенную на заклёпках заплату вверху топки: "Это у вас потечёт; напрасно и делали - потерянная работа, -═ говорит инженер, - я говорю не из теории, а из опыта, вы увидите" и действительно деду, кажется, пришлось увидеть. Во время накачивания инженер быстро лазил в топки, осматривал наружно все котлы, делал замечания "здесь переклепать, здесь удалить заклёпки, отодрать листы и посмотреть, нет ли ещё какой штуки" и останавливал поочерёдно, переходя от одного котла к другому, накачивающих воду рабочих "здесь остановить, здесь остановить"; все три наши котла были доведены только до давления 190 фунтов, а не необходимых 225. Уход "Владимира", кажется, задержится, а вчера говорил старший помощник, что уйдём 2-го; может быть, и постараются выйти 2-го: есть постановление из Петербургского правления . Хочется выйти в море не из сентиментальных желаний, а из желания скорее начать дорогу, чтобы скорее её кончить. Иногда думается, уж не потому ли не так торопятся у нас с ремонтом и с уходом из Одессы, что хочется здесь постоять: здесь семьи, для многих это - родной город, может же быть, но у немногих═ недальновидное желание постоять ещё здесь, потому что в море труднее. Вчера помощник говорил, что, может быть, и не опоздаем прийти обратно: заберём чай в Шанхае и пойдём без остановки до Одессы; нет уж лучше бы понемногу останавливаться. Иван Гаврилович вчера охотно и любезно поговорил с нами о частном деле: переводиться нам с "Владимира" или нет: советовал остаться здесь; я тоже хотел бы остаться: "Владимир" за это короткое время, с 8 мая, успел сделаться для меня немного "своим". Останусь здесь; пусть опоздаю немного в училище. Поступаю не по своей прихоти, а иду исполнять волю Бога.

═══════════ Недавно пришёл и встал недалеко от нас американский стационар, стоящий чаще всего в Константинополе: судно типа яхты с мелкокалиберными очень длинными пушками (две или четыре), очень красивое, с ярко начищенными вентиляторами из красной меди и с огромным звёздчатым флагом Соединённых Штатов на корме. Приходилось встречать матросов-американцев с него на Николаевском бульваре: один очень высокого роста, красивого сложения, с не совсем правильными, но привлекательными чертами лица и с выражением его - сочетанием выражений детски простого, ясного и делового, умного, доброжелательного, весёло-энергичного; другие его товарищи немного ниже его, но тоже рослые с лицами, имеющими общее для них, характерное выражение. Так и хочется сказать о них: "Молодцы - американцы".

═══════════ День у меня сегодня - почти исключительно день отдыха: прочитал только немного "Гидравлики", да смотрел на пробу котлов. Покатались немного на лодке, доехали до яхт-клуба: сидящая около столиков публика, несколько барышень на скамейке у берега смотрящих к морю на приходящие и уходящие яхты; сегодня ветра почти нет и яхты, распустивши все паруса едва-едва идут. Встречаем одну даже с работающим кормовым веслом спортсменом (или просто гуляющим вместе с небольшим семейством отцом помещико-бюргерского типа); дальше встретили прошедши очень близко около нас уже большую, красивую яхту, с толстым студентом-рулевым, едва-едва движущуюся. Когда немного отъехали от клуба послышался выстрел и начал спускаться с высокой мачты флаг; было 8 часов вечера. Коля и ехавший с нами купались с лодки, мне же не позволяла моя повязка.

═════════════════════════════════════════════════════════════════════

═════ Александр Дьяков (слева) с морскими офицерами корабля "Князь Владимир"═════════════════════════════════════════════════════════════════════

═ 29 мая. Работа в машине и котлах идёт днём и ночью; с дедом разговаривают то главный механик - инженер, то командир: "Завтра будете готовы" - "Не будем" - "После завтра" - "Не будем".

═ Может быть, уйдем 6-го в Николаев, достоверно же пока ничего неизвестно. 30-го утром уходит "Ярославль"; уже дымит - поднимают пар; сегодня команда его по-своему знаменует отплытие: Кажется, перепилась. Одесса как-то больше и больше надоедает, может быть, из-за досады, что приходится здесь долго ждать. Недавно разговорились со стоявшим на вахте толстым кочегаром ══(он хотя и толст, но, говорят, хорошо переносит жару в кочегарке в 60 градусов при переходе Красным морем и дальше к Сингапуру). Он был в эскадре Небогатова на "Ушакове". Говорит, что у Цусимы счастье сначала как будто было для нас: первым залпом потопили головной японский корабль; и потом с гибелью первого русского, кажется, броненосца всё переменилось: японцы, пользуясь более быстрым ходом их эскадры против нашей, обременённой транспортами и прошедшей тысячи вёрст, становились в наивыгоднейшее положение и били из всех орудий их флота по нашему головному кораблю, выводили его из строя или топили и начинали то же с другим. Во время минной атаки, по его словам, нашими было потоплено до шестидесяти их миноносцев. После того, как наша эскадра была вся разбита, "Ушаков", пользуясь туманом, ушёл; прошедши дня три он совершенно разбитый, с затопленным носом, и делая в час узла три был настигнут тремя, не бывшими ещё в бою японскими крейсерами, из них два купленных у Аргентины. Они подняли сигнал: "Небогатов сдался с пятью судами, вся эскадра ваша разбита, сдавайтесь"; на "Ушакове" были офицеры, стоявшие за сдачу и стоявшие против, командир был против. "Ушаков" начал стрелять; скоро один большой крейсер с креном отошёл, но разбитого уже "Ушакова" всё больше разбивали японские снаряды: скоро он начал тонуть, японцы же всё били и били по нём; "Ушаков" исчез, японцы били по плававшим людям. На броненосце было несколько больших спасательных кругов, с которыми могло держаться до шестидесяти человек; теперь на этих кругах держалось много народу. Японцы, немного подошедши, начали расстреливать этих спасавшихся - это было легко: беззащитные группы людей на воде были хорошо заметны. Не ставши спасать погибающих, японцы ушли и вернулись только часа через три: захватили, наконец, ещё продержавшихся на воде; на шлюпки брали только матросов, офицеров оставляли, из них спаслись только те,═ кто в это время не имел отличительных от матросов знаков. Командир был в пальто, имел на себе пробковый пояс и был привязан к столу (кажется, он был ранен); японцы должны были видеть его, но оставили его тонуть. Из всей команды в 650 человек спасли только около 200. Плавающий теперь на "Владимире" кочегарным старшиной, рассказчик заведывал противопожарными средствами на "Ушакове", был на палубе и видел всё от начала до конца. После гибели броненосца он схватился за обломок мачты, вытащил ещё одного офицера - сына московского купца - плавал долго и подплыл прямо к японскому кораблю при их возвращении; их вытянули из воды, привязавши к канатам. Долго ещё,═ дня три, возили их по морю: японцы искали ушедшие русские корабли, и, наконец, привезли в Японию. Много, должно быть, видел этот человек; теперь он работящ, исполнителен, скромен, на стоянке почти всегда сидит на пароходе, но уже главного в нём, кажется,═ желания жить, чтобы сделать что-нибудь, надежде ещё на что-нибудь, уже, кажется, нет. Вид его говорит: "Я видел очень много и теперь уже не хочу жить; после того, что я видел, уже нельзя иметь надежд, для меня всё кончено. Буду только существовать до конца и для этого буду честно работать". Это уже отошедший боец; он уже не будет звать к расплате врага, поправшего рыцарство, милосердие, самую правду и способного глумиться над не ослабевшим, не упавшим, над сильным врагом, подставленным под его удары только волею Бога. На смену отошедшим должны явиться новые бойцы и, когда придёт время, напомнить, что милосердие и правда ещё существуют, что бог дал им в удел наказать тех, кто забыл милосердие, правду, а теперь затаить в себе свой справедливый огненный гнев.

═════════════════════════════════════════════════════════════════

════════════════════════════ ═════════════════════Рисунок Александра

30 мая. Весь день провёл на работе в машине; заниматься книгами почти не пришлось. Пропустил часа полтора в обеденный перерыв, вечером же разговаривали с немцем, был в машине, посидели у К.Д.. На "Ярославле" на задн. мачте флаг с белым квадратом на синем поле: он сегодня уходит; начиная часов с четырёх слышим его свистки из машины; в 5 выходим - "Ледорез" отводит корму "Ярославля", начинают выбирать якорную цепь, наконец, "Ярославль" даёт ход. Коле машут оттуда фуражками, он отвечает. За маяком "Ярославль" проходит взад и вперёд (Позднейшая приписка: Не взад и вперёд, а описывает круг.═ Интересное перенесение изображения из пространства на плоскость), проверяя компасы, долго ходит тихим ходом, наконец берёт курс и ускоряет ход. Издалека он красив и отличается от других пароходов по виду; наш "Владимир", пожалуй, ещё красивее. Сегодня же ушёл - уже второй раз - "Афон"; снялся он таким же молодцом: быстро пошёл с места, хотя и стоял в тесном месте, быстро повернулся и уже у спасательной будки на Платоновском молу дал полный ход. Вчера неожиданно увидели, что слева около нас, почти борт с бортом, встал американский стационар с огромным американским флагом на корме, маленьким с одними звёздочками на носу, мачтами и бугшпритом с копьями; опрятные матросы в белом чистили медь, мыли палубу, красили прожектор и после этих работ выглядели такими же опрятными, в белом; вечером собрались в кружок на баке, весело разговаривали, слушали своего игравшего на скрипке товарища.═ На бульваре двое из них подошли к нам, и один из них обратился ко мне: "Do you speak Englich?". Очень, должно быть, хотелось здесь, среди чужих и непонятно для них разговаривающих, найти говорящего на их родном языке; я ответил по-английски, американец удивился и, кажется довольный, обратился сказать своему товарищу, что по-английски я плохо понимаю и что я русский. Он сказал, что они по-русски не говорят; пришли из Константинополя, пробудут недели три и уйдут. Я, со своей стороны, сказал, что иду во Владивосток - американец задумался. "It is a russian town" пояснил я, упомянул о Нагасаки; другой американец заметил что-то товарищу и он, наконец, догадался: "O yes, I know:═ Владивосток, Нагасаки".

════════════════════════════════════════════════════════ Рисунок Александра с натуры

1-го июня. Утром старший помощник требует нас к себе на мостик: "Владимира" перетаскивает буксир к другому молу под нагрузку, капитан и он находятся на мостике и мы нужны для передачи приказаний. Приходится бегать несколько раз по пароходу с приказаниями от помщника. Для меня момент пребывания на мостике во время хлопот капитана и команды необыкновенен, исполняю приказания с удовольствием и чувствую бодрость, радость от открывающегося нового вида на поднявшийся как будто над портом город и на открывающееся спокойное едва меняющее оттенки вблизи одинаковое по цвету с небом море, отличающееся от него ясной, очаровательной тёмно-голубоватого цвета линией на горизонте. Вдали близко к горизонту стоят═ совсем неподвижно паруса судёнышек; море там совершенно спокойно отражает в себе облачное светлое небо. 4-го вечером назначен уход в Николаев. Теперь грузят пока полосовое железо в трюм у юта и бочёнки с сахаром - на бак.

4-го июня. С 8 часов на передней мачте у нас отходной флаг, на задней - брейд-вымпел Добровольного Флота: сегодня мы уходим в Николаев. В трюмы грузят, на палубе стучат, смолят её - заканчивают работы; Стеценко и Маттисон копаются над рулевой машиной: она останавливается в одном месте, работа идёт не особенно гладко. Нам старш. помощник даёт работу, во время же обеденного перерыва═ мы переезжаем на лодке и отправляемся в город. Время до отхода быстро проходит за работой, за час═ же до обеда начинаем спешно перебираться в свою каюту. Приехали ещё практиканты; один из них университетский студент самодовольно восторженный мальчик-франт обращается здесь с вопросом " у кого же из вас здесь спросить про удобства", с таким же вопросом обратился он, кажется, к старшему помощнику; вечером же при выходе из гавани уже расхаживал по капитанскому мостику с умным видом; капитан перед ним во фронт почему-то не вытянулся; Иван═ Гаврилович отводит им помещение не с нами, а рядом; двоим из них очень, кажется, поместиться в нашей каюте желавшим, он прямо сказал "Нет, господа, вы пожалуйста здесь" и отвёл их в ту же каюту. Поужинавши, успеваем умыться и выходим вверх; меня встречает Константин Давидович и радостно говорит "посмотрите теперь, как плавно; отдали только золотниковые тяги на три шестнадцатых;. С Колей═ проходим в рулевую - там уже Константин Давидович. "Эх, опоздали уже, сейчас кончили; закрыли ли пар, Стеценко; давайте уж им покажем, нужно похвалиться". И машинку уж пускают только для нас двоих. Действительно, удивительная с ней перемена: ходит совершенно ровно и плавно, не рвёт, как перед этим, не останавливается. Кончили работу над ней уже после второго свистка. По всему пароходу после свистков никакой суеты не заметно; теперь все как будто попрятались. Наконец, дают третий; не спеша начинают снимать при помощи крана сходни, отдают швартовы, и буксир начинает отводить корму "Владимира". Спускаемся в машину; на телеграфах сигнал "готовить машину" и им дают малый передний и задний ход, продувают цилиндры. Раздаётся звонок телеграфа: на циферблат правой машины "вперёд, малый ход"; механик повторяет сигнал и даёт вперёд: машина начинает легко и плавно работать. Раздаётся звонок для левой - ей назад, опять для правой и═ сигналы начинают быстро следовать один за другим. У кулис и вентиля правой машины стоит второй механик, у левой Константин Давидович; при сигнале они быстро повторяют и исполняют. Дед смотрит на машины. Наконец их пускают обе полным ходом и они легко и быстро начинают вращать валы; Движущиеся массы не производят никаких сотрясений; шатуны, величиной больше роста человека, как бы летают. Главный механик для всех судов Добровольного Флота задаёт нам вопрос: "а знаете отчего этот визг" - я ему объясняю, объяснением он удовлетворён; это конечно не желание узнать, а маленький экзамен: не напрасно ли мы ходим в машину и теперь стоим там. Наверху видим, что уже обогнули маяк с синим огнём, обходим теперь большой. "Владимир" салютует флагом пришедшим, как говорят, конвоировать "Николая", который привёз важного политического преступника, и стоящим на рейде грациозным миноносцам, а затем "Херсону" и "Смоленску". За собой своими двумя винтами и рулём "Владимир" оставляет широкую дорогу.

═══════════ Ветра совсем нет, на море только небольшая зыбь, Темнеет. Ярче и ярче делается луна и на воде к ней начинает виднеться тускло золотистая широкая полоса её отражённого света. Море блестит голубовато-белым чудесным цветом. Луна то выплывает из-за облаков, то закрывается медленно идущими тёмными облаками и освещает то только полосу воды вдали, то широкая полоса протягивается от самого корабля; но полоса эта не мертво═ неподвижна, она живёт, мерцает, переливается. Весь горизонт всё светлее и светлее начинает освещаться полной луной. Далеко виден огонь Одесского маяка, долго блестят многочисленные огни одесского парка. Слева у нас всё время виден то повышающийся, то понижающийся силуэт берега. Мелькают сигнальные огни. Ночь так хороша, что не хочется уходить в каюту, выхожу вверх опять. Только что прошли, оставив вправо, маленький островок с красным огнём. Море ещё светлее; не небе перистые═ облака и сквозь них поблескивают звёзды. На носу у самого бугшприта слышен шум разрезаемого

носом буруна, высокий над водой бугшприт с натянутыми канатами, несётся спокойно, плавно вперёд навстречу пробегающей назад мелкой зыби. Ощущается только мягкое, почти незаметное подбрасывание носа от машины. Впереди далеко виднеются красные и белые огни. Как легко, свободно; так живителен для меня этот вид; как приятно сознавать, что не нужно было никаких сборов, пошли прямо со всем своим домом; и сейчас я вижу всё это здесь, здесь же у меня и дом - моя каюта. Дом мой там, где ты, Господи; Ты же везде. Теперь я живу так же, как и всегда и не хочу никуда больше, хочу у Тебя, к тебе, Господи. Сейчас пишу в своей каюте; машина ровно стучит. В иллюминаторе слышно поплескивание сегодня мирной стихии, видно почти светлое с перистыми облаками звёздное небо - звёзды видны только самые яркие - и близко от иллюминатора убегающие назад волны; вдали поблескивают красный и белый огни маяков.

5 июня. Просыпаюсь. Смотрю: стоим у берега; пароход пришвартован к берегу бортом вплотную,. На берегу печальный захолустный вид - это окраины Николаева. С юта видны огромные элеваторы (в 10 невысоких этажей) и передвижной мостовой кран для погрузки руды; дальше видны заводские сооружения. На пароходе готовятся к погрузке рельсов, сложенных недалеко в огромные штабеля, и с 12 часов начинают грузить: крюком лебёдки хватают три рельсы (каждый весом 20-23 пуда), грузят сразу в 5 трюмов, успевают погрузить в каждый трюм по 33 рельсы в час, нужно всего погрузить 130 000 пуд.; штабеля так велики, что трудно верится, что они поместятся в трюмах "Владимира". Нагрузку продолжают и ночью, но только в три трюма. В 12 часов идём в город, намериваясь пройти только немного и недолго,. Улицы с одноэтажными домами, крытыми в большинстве черепицей. По виду много напоминающих Моршанск, такая же

захолустность; долго тянутся дома и улицы в таком же духе, и уже начинаешь думать, что весь Николаев таков, но дальше вид становится немного веселее: больше суетни, магазины, кафе по образцу Одесских с сидящей снаружи, на улице под навесом публикой. Приходим наконец к памятнику адмиралу Грейгу: статуя его в адмиральском мундире, шинели через плечо - на гранитном пьедестале; пьедестал украшен якорями , пушками, мортирами, ядрами; есть мортиры с заложенными бомбами. Памятник хорош. Подходим к скверу на берегу Ингула; направо видны два не крытые стапеля со строящимися судами, это - дредноуты военного флота. Не верится, что их можно провести по Ингулу; да его, кажется, будут углублять. Вид со сквера, расположенного довольно высоко, хорош: видна часть города справа, слева же -═ часть закрытого по виду со всех сторон залива. Пароходов в заливе немного; "Владимир" между ними кажется красавцем. На палубе хлопоты; приходится вращать правую машину: на винт намотало швартов. Меня ставят за лебёдку - приходится пускать и останавливать. На заливе крепчает ветер от скрытого берегами моря и волны разгуливаются: ударяясь о набережную сильно забрызгивают берег. На "Владимире" начинают грузить и работа в пяти трюмах и на берегу кипит, на палубе стоит грохот. Вечером отправляемся в город второй раз; стапели блещут огнями золотисто-жёлтыми и голубовато-белыми; много гуляющих, среди них много студентов, специалистов. К нам подходит молодой человек и с особой напыщенной провинциальной вежливостью обращается к нам с надоевшим уже нам вопросом об училищах - где мы учимся. Возвращаемся на быстро идущей конке. Проезжаем мимо большого Николаевского завода: мастерские очень велики, мартеновских печей пока не вижу, у завода стоит много судов. Ночь лунная, похожа на вчерашнюю, но сегодня даже на заливе порядочное волнение; полоса отражённого лунного света напоминает вчерашнюю, но она шире, тускнее и играет беспокойнее. На "Владимире" горят большие лампы и идёт погрузка, несколько меньшая, чем днём. Из каюты доносится тяжёлый грохот сверху.

═══════════ Мы очень проголодались; Коля из вагона конки═ только и смотрит на булки в магазинах - как только приехали, идём пить чай. Застаём там четырёх новых практикантов - разговаривают о пустейших вещах; симпатичный недалёкий курсист с электротехн. курсов═ объясняет даже Резникову, что если широко расположившаяся в трамвае публика не хочет освободить лишних мест, то не нужно просто садиться "расклинить" (раздвинуть) пассажиров, как думает он, "а Вы начните, например, считать сколько всего занято мест..." Разговор даже неприятен. А нужно, чтобы то же время пошло на более интересное: мне хочется, чтобы разговор был по-воодушевлённее. Подыскав момент наиболее удобный,═ когда говорили несущественное о трубах, я обращаюся к Резникову и живо и громко говорю о случае, рассказанном Серве, когда перепустили по ошибке в цистерны с пресной водой, которой осталось мало, воду солёную: пресную воду израсходовали паломники - сарты, на их своеобразные гигиенические потребности. Резников воодушевляется, Через три минуты за столом стоит хохот. Дальше уже оживлённо разговаривают о путешествии, ловле акул; Резников при всеобщем хохоте рассказывает о том, как он хотел убить кувалдой акулу, пойманную на "Костроме": "Взял большую кувалду и изо всей силы раз ей по голове; кувалда отскочила как от резины. Я ещё раз, раз - молот отскочил, а акула жива и ничего ей не сделалось; наконец её разрезали и бросили, не догадались даже вынуть зубы на брелоки. Образно рассказывает, как хватает акула добычу: повёртывает вместе с корпусом свою круглую═ пасть вверх. У разрезанной акулы в желудке они нашли банку из-под сардин, кости от дичи. Говорят об экзотической дряни и хороших вещах, которые везут с собой из плаванья практиканты. Резников рассказывает о мангусте. Скоро разговор становится опять вялым. Я предлагаю Коле идти в каюту: мне нужно ещё писать, и мы уходим. "Как вы ловко срезали того студента (медика)" говорит мне Коля; я отвечаю, что я его не срезал (и делать этого не хочу и не буду): я сказал ранее название, которое он должен был знать лучше, чем медик.

════════════════════════════════════════════════════════════════════

6 июня. Иду вечером к товарищам студентам нашего училища - практикантам на заводе общ. Николаевских заводов; идём осматривать "Владимир". Спрашиваю капитана - разрешает; старший механик приказывает пустить свет в машину. Спускаемся. Товарищи смотрят с интересом и внимательно; проходим в освещённый для нас тоннель; в котлах также освещено. Для товарищей обстановка совершенно нова. Трудно уловить: желали бы они ехать на пароходе до Владивостока; кажется некоторые из них (всего их 4 человека) желание свое скрывают. Интересы у них здесь, кроме работы на заводе, кажется только из тех, за которые упрекают студентов-специалистов. Кто же хочет бросить в них камень? Их удел -═ мёртвые машины и то живое, что ещё остаётся в них как в людях выливается в безобразные, может быть, формы.

═══════════ Посещением корабля товарищи остались, кажется, довольны и хотели сами благодарить старш. мех., но его не было в каюте.

═══════════ Погрузка быстро двигается. Но уже поранило при ней человек 5. Мёртвое железо требует жертв от живых. Ватерлиния "Владимира" опускается медленно. За день погрузки меньше, чем на фут.

═══════════ 2-й помощн. капитана просил опустить в ящик письмо, когда я пойду на берег. Я опустил ему прямо на пароходе Русск. Общ. "Суворов"; вечером, когда стоял на палубе подошёл он, "Вот она, морская служба. Пять дней, с самого перехода на "Владимир" не раздевался; ходил раз пять в Константинополь и один только раз пришлось бывать там на берегу. Собрался уж с бывшим там же товарищем по университету. Случалось, что в переходе от Нагасаки до Одессы ни разу не был на берегу". Как дорого теперь то, что мы ещё свободны и не приходится уйти совсем в службу.

7 июня. С утра пригласили водолаза, сматывать намотавшийся на винт швартов. После того, как под водой он размотал из 6 витков три и пробыл 15 мин. под водой, он вышел. Сейчас сидит на брёвнах набережной с морщинистым лицом, с грубо-грустной улыбкой. Он весь красный, вспотевший, Иногда появляется у него недолгая рвота. Ему привинчивают опять шлем на голову, он же придерживает на груди руками панцирь от груди по плечам до шлема. Надевают на грудь тяжёлые свинцовые грузы, закрывают окончательно шлем, завинтивши впереди стекло в оправе, начинают качать воздух, постукивают по шлему: он должен спускаться. По лестнице он слезает, неуклюже хватает канат и падает на дно, опять показывается под водой и направляется к винту. Там о пребывании его можно узнать только по пузырькам воздуха, вырывающимися из его шлема.

═══════════ Собираемся с Колей на завод (Французского) Общества Николаевских заводов и верфей. Хочется попасть на стапели и вообще не корабельный отдел; они категорически отказывают; остальное мне смотреть интересно не настолько, чтобы терять время, тем более, что "Владимир" сегодня вечером или завтра утром снимается. Решаю не оставлять дело после первой неудачи и сейчас же отправляюся на завод Русского общества, где строятся два дредноута; иду уже один. Здесь осмотр очень удался: сейчас же дали провожатого - мальчика и позволили смотреть всё. Сейчас же направляюсь к стапелям. На доске написано: "Линейный корабль Императрица Мария,═ длина 168 mt (около 80 саж.), ширина 29 mt (около 14 саж.), водоизмещение 22.200 тонн. Среди громады лесов уже возвёлся на три четверти его стройный, грациозный корпус; прохожу вверх и осматриваю со всех сторон; рядом несколько отставший по постройке: "Линейный корабль Император Александр═ III.....", однотипный с первым. Прохожу в корабельные мастерские: оборудование новое, здание хорошее; работа идёт. Другие мастерские завода ещё не оборудованы - завод существует два года и оборудуется параллельно с постройкой кораблей; механические и литейная мастерские невелики. Захожу на пляж: здание саж. 50 длины и 15 ширины - без перегородок; пол чёрный и на нём нанесены части кораблей в натуральную величину; несколько человек заняты выделкой деревянных лекал. Посещением завода остаюсь очень доволен. Против завода Русского общества расположено отделение Балтийского завода; там теперь строятся 3 подводные лодки - если бы постояли ещё денёк, сходил бы туда. Вечером идём по берегу по направлению к Херсону: здесь строится набережная, пристань для пароходов; в большей части она уже окончена и только дальше к Херсону видно не засыпанные ещё щебнем и выламываемым здесь же из берега камнем (сланцем или известняком) заливчики, вбитые рядами бетонные сваи и настилка досками на них. От измельчившейся каменистой породы образовалась после прошедшего дождя характерная для здешнего края беловатая липкая грязь, На пароходе узнаём, что отправляемся завтра утром, хотя на мачте и развивается отходной флаг и брейд-вымпел. Всю ночь продолжают грузить рельсы, костыли, до самого почти отхода - часов в 8 восьмого июня.

════════════════════════════ ═══════════════════════════════════════════════

8 июня. После второго свистка капитан долго беседует на берегу с таможенными и с заведывавшими погрузкой. Хочу сбежать по сходням и взглянуть осадку "Владимира". "Сейчас снимаем сходни", говорит матрос Слива, тот самый, который показался мне типичным матросом по приезде на пароход - он стоит нынче на вахте у сходен; но я отвечаю, что недалеко, сбегаю: осадка на корме 20`,═ на носу═ 18 ½ `; матрос, видя, что я смотрел осадку, спрашивает какова она, я отвечаю. Наконец отваливаем: зацепляют швартовы за бочку в отдалении, "вира лебёдка" и пароход медленно удаляется от═ набережной, отваливает. Начинает работать машина. Я внимательно смотрю на берег. Николаев начинает уменьшаться, своеобразно выглядывают стапели судостроительного завода; проходим старую заброшенную теперь батарею, дачу с садиком, стоящую у самой воды и остаются берега широкого лимана с красивыми деревушками: белые, крытые красноватой черепицей хаты, тёмная зелень деревьев. Некоторые из сёл очень велики. Спускаемся в каюту, прибираемся в ней и когда уже сидим за письмом: Коля у комодика, я же примостился на подобии низкого длинного комода с 4 ящиками у двери, подложив под тетрадь корзинку, неожиданно заглядывает Иван Гаврилович; посмотревши на каюту, он говорит: "Очень чисто у вас, закройте иллюминатор. Сейчас будут мыть палубу". И я первый раз вижу у него улыбку. Он любит совершеннейшую чистоту: вчера выбрасывал сам за борт дощечки, папиросы; сегодня полетели большие куски линолеума. Из каюты слышен периодический шум машины, шумный плеск воды за бортом: иллюминатор открыт, пол же нашей каюты находится почти на уровне воды.

═══════════ Проходим Очаков: форт с выглядывающими пушками и на правой стороне по ходу городок с тремя, четырьмя церквами живописно расположенный в безлесной местности. Проходим мимо низкой песчаной косы, уходящей к горизонту слева, с вытащенными судёнышками рыбаков, их палатками из парусины; видно и их самих: сидящих на песке═ и расхаживающих поодиночке; по направлению же к нам идёт группа в три - четыре человека. Вода сверху мутная буроватого оттенка; на корме же из-под винта вырываются буруны прозрачной зеленоватой воды с распластывающимися беловатыми прозрачными медузами: речная вода из лимана, имеющая меньшую плотность, чем солёная морская, располагается слоем сверху. Дальше в море - разница эта становится меньше заметной. Медуз уже не видно. "Владимира" начинает почти незаметно качать, буруны вырываются неровно: то сильнее из-под одного винта, то из-под другого; зыбь понемногу делается заметнее. Я расхаживаюсь от юта к баку и смотрю на зыбь с улыбкой: пусть качнёт. Ветер не особенно силён, вернее слабый. Но и рябь разогнало порядочную; солнышко ярко отражается в волнах.

═══════════ Как только приходим в Одессу, сейчас же начинают погрузку: в понедельник мы должны непременно уйти. Грузят во все пять трюмов и в один из них ещё с двух сторон - с берега и пришвартованной у другого борта шаланды. Погрузка идёт и ночью, будет и завтра, в воскресенье, и продолжится до отхода. Грузят сахар, спирт, бумагу, мыло. Ночью палубу освещают лампами и то и дело взлетают вверх или пять больших бочек сахару или пятнадцать ящиков мыла, огромная железная бочка спирта, и опускаются быстро в трюм. Такой спешной погрузки мне ещё не приходилось наблюдать.

10 июня. День отхода во Владивосток. С утра спешно заканчиваю обмеры и подсчёты; в 10 часов готово; Ив.Гавр. даёт ещё несколько работ по обмеру и часов до четырёх занят всё время, успеваю только съездить в город. Получаю письма из дома и из Петербурга: читаю с радостью ; они очень помогают спокойствию при начале путешествия. Поручают мне ехать в город в Портовое управление: отвезти сведения о ⌠Владимире■; старший помощник капитана предупреждает, что пароход меня будет ждать, об этом доложено капитану, и поэтому я должен направиться скорее и попросить там меня не задерживать. Когда возвращаюсь, пароход ещё не думает уходить и простоит ещё долго. В 9 часов ставят на дежурство на капитанский мостик: относить их приказания по пароходу. Провожающих немного, да и из них многие, не дождавшись отхода - часов в 11 ночи - уходят. На мостике у всех деловое, строгое настроение. Наконец лоцман предлагает капитану отдать швартовы; приказания телеграфом передаются; буксиры отводят корму ⌠Владимира■ и начинают выбирать якорную цепь; пароход тихо отваливает от пристани, даёт ход и проходит между огнями маяков. В море, часа в 11/2 описываем круг - исправляется девиация. Наконец вдали, как будто на самых волнах начинает мелькать приближающийся к нам огонёк: идёт моторный катерок за проверяющим компас специалистом. Наконец полный ход машины и огни Одессы - голубоватые, золотисто-жёлтые - и огни маяков, они отражаются в спокойно волнующемся море, отражают сливающиеся друг с другом широкие столбы света. К оттенкам огней прибавляются гармонирующие с ними оттенки тёмных волн и получаются сильные, красивые переливающиеся сочетания; от красного огня маяка получается рубиновый живо играющий на волнах сноп света, по нему поперёк пробегают уже фиолетовые продолговатые , на границах же с темнотой мощные фиолетово чёрно синие пятна. Бирюзовый огонь другого маяка даёт уже другую гамму: здесь вносится уже более слабый, нежный тон; но эта гамма в целом гармонирует с первой. Светлые огни дают золотые, весёлые, живые, играющие во всей тёмной строгой игре семейки ясных, свежих, как бы обмытых, радующихся и безмятежных огоньков. Всё это сочетание живёт на тёмном, иногда только дающим едва уловимые голубые оттенки фоне волн, сухо-чёрном береге, вдали тёмном, с блещущей зарницей, небе, выше же с иногда закрывающими луну резко очерченными пятнами облаков, небе.

═══════════ На мостике, когда слышатся приказания, грохот цепи и когда отделяется плавно "Владимир", охватывает нежно-грустное чувство расставания с родными, с Россией. Пролетает не свойственная мне тень сомнения; но это тень - я спокоен, я верю. Эти сомнения не мои, они навеваются извне, и их не допустит ко мне Господь мой и Бог мой. После мимолётной тени вселяется тихая радость, радость вселённая Богом. Я радуюсь идти и видеть красоту его, радуюсь исполнять Его волю. Теперь там впереди далёкое, тёмное море и мы уходим туда; пойдём там по его теперь спокойным, ласкающим волнам и после, может быть, и бурным. До свидания, Россия!

═══════════ В 4 часа служили молебен в кают кампании; и при молитве за моряков наш капитан поднёс руку к глазам: у него были слёзы. Он видел много на море; и в последний рейс попали они в большую трёпку в Архипелаге: "Владимира" бросало так, что он скрипел и почти не подвигался вперёд; наконец появилась опасность, что его бросит на скалу и ему пришлось отстояться дня два, укрывшись за островком. В эту трёпку капитан на мостике, конечно, не сентиментальничал; здесь же, при молитве, он мог подумать и не о том как нужно вести опять в далёкое плавание многих людей и "Владимира", а о том, что он поведёт их.

11 мая. Открытое Чёрное море. Тихо, только небольшие спокойные волны. От Одессы отошли уже далеко. Проходим быстро мимо маленького высокого островка Феодонис; у подножия его - пароход без кормы, отломленной до трубы; островок долго держится у горизонта и наконец скрывается в дымке. Перед этим встречаем "Чихачёва", Русского общества. Пассажиров на нём не видно, но пароход салютует кормовым флагом и наш "Владимир" ему отвечает.

═══════════ Море фиолетово-синего цвета и слабо волнуется утром. Днём начинают собираться облачка и доносится издалека гром;

молнии становятся виднее и вспыхивают ближе и ближе. Прошла впереди нас одна туча; справа начали собираться другие и скоро заблестели молнии со всех сторон; дождь пошёл и над нами; тёплый, живительный (для земли, а на море он достаётся только немногим пароходам и не оживляет живое своей жизнью море). Вода быстро меняет оттенки: перед грозой море только зловеще светлее по направлению к грозе, оттуда по морю протягиваются параллельные прямые полосы пены - пароход пересекает их под небольшим углом. Когда же тучи стали над нами и дождь шёл по всему пространству до горизонта , перемещаясь в некоторых местах , море заиграло оттенками: там очень тёмный, там синий, а на солнце появляется яркий, свежий и чистый зелёный блеск воды. Ветер немного покрепчал, волны становятся немного сердитее, они плещут нетерпеливо; иногда забрасывается на палубу гребень волны. Гроза проходит. Ненадолго появляются дельфины - играют под самым носом, и у одного из них ясно различают написанные на спине французские буквы. Вечером, когда я стою на вахте в машине, вдали от нас появляется пароход и долго идёт по одному с нами курсу. Уже часов в одиннадцать, в тёмную облачную ночь я, не зная о нём, видел огни; скоро после этого огни исчезли. Дул сильный, но тёплый и ласкающий омывающий меня влажный ветер; воздух казался мне живительным, оживляющим меня; я стоял навстречу ему с обнажённой шеей и грудью. "Владимир" качало, но качало нежно, как будто убаюкивая; никто на пароходе морской болезнью не заболел.

Среда 12-го. Просыпаюсь на вахту без 10 минут 4 утра. Успеваю взглянуть═ на горизонт у восхода: небо порозовело - так же как на суше; эта аналогия радует меня: там на достоянии людей и моём достоянии происходит то же, что и на этом их же достоянии; стихии уже не кажутся чуждыми друг другу - они объединены одной, а может быть многими аналогиями. Я же не оторванный от одной стихии и перенесён на совершенно другую, чуждую ей, а нахожусь только на другом виде стихий, подчинённых Одному Началу. Волны невелики и они пробегают у бортов "Владимира", разрезанные им; с подветренной стороны они больше и от низа до гребня их сажень около двух: они то низко обнажают борт, то гребени их═ доходят почти до верха борта. Вода диамантово- ═очаровательно прозрачна, чистый, от отражённых лучей солнца светлый, прозрачный═ голубой цвет; вода девственно прозрачна: ворвавшиеся внутрь волны пузырьки воздуха совсем не изменяют своего белого цвета. Под самым носом вдруг вижу пронёсшихся в воде крупных по полсажени,═ массивных рыб; вот появляются они снова , несутся перед самым буруном, поднимаемым кораблём, совсем не двигая плавниками. Огромный белый бурун то отстаёт немного от них, то их покрывает; вот они снова перегоняют и, играя, грациозно переворачиваются, кувыркаются на ходу. Отбегают в сторону и стайкой опять несутся под бурун, исчезают, появляются с другой стороны. Бегут, не работая плавниками у самой поверхности воды, вот спинные плавники их выходят на поверхность и при погружении их уносят за собой приставший воздух, блестящий в прозрачной воде; он понемногу отрывается и образует искрящийся след из пузырьков. По временам один или несколько═ дельфинов вылетают из воды немного пронёсшись в воздухе, тяжело как камни , боком бухают в воду и плывут дальше также, как будто они все время были в воде. Они серьёзно-жизнерадостны, игривы и есть в них что-то общее с видом играющих и бегающих около хозяина собак, по резвости же, соединённой с игривостью похожи на поросят.

═══════════ Но цвет моря! Я не могу его выразить. Он светло голубой и синеватый; воздух под ним блестит от отражения также,═ как может блестеть ярко освещённый зимний снег под очень прозрачной водой.

═ На горизонте вдруг вижу что-то необыкновенное...Это берег! Не облака ли? Они так похожи на облака; но похожи на облака другого характера, чем стоят на небе теперь: в другой день с другим настроением погоды можно принять их за облака, но теперь - нет! Небо лучезарно светлое и только немного голубое; облака также светлы и по очертаниям не таковы. На берегу начинают различаться светлые пятна - на облаках их быть не может. Налево подымается над всем профилем высокая гора с пологими круглыми очертаниями, также напоминающая сначала облако по очертаниям и цвету. Пятна на берегу начинают разрастаться - это уже ясно различимые обнажённые места почвы; выделяются и затемнённые обрывы к морю. Начинает виднеться маяк и огромные скалы влево от него; но начала пролива невозможно угадать: всё кажется сомкнутым. Начинается "авральная работа" или просто "аврал": команда работает не по-вахтенно, а выходит вся. Меня ставят на мостик; по пароходу уже растянули тенты и теперь приготовляются растянуть его на мостике; старший помощник приказывает всем ученикам принять участие в растягивании тента: все с большой готовностью бросаются за работу. Мне приходится стоять рядом с боцманом: нужно принайтовать тент шкертиками к цепи, идущей над бортом. На борт становится старший помощник ученикам не позволяет и нескольких окрикивает при попытках встать. Боцман обращается ко мне: "Вот как нужно; да вы встаньте сюда". Я становлюсь на горизонтальную стрему "шлюпочный реёк" (с подушками) за бортом и начинаю подвязывать и натягивать тент. "Дьяков, не становитесь там" слышу окрик старшего; отвечаю, что я ничего (не упаду) и продолжаю работать; старший видит моё спокойствие и сам успокаивается═ - я же продолжаю работу. Под ногами бежит по воде белая пена; в стороне, выпрыгивая, грациозно перегибаясь, и падая спокойно уже без шума в воду, играют более крупные дельфины. Начинает ясно различаться проход между расступившимися горами, но неужели это Босфор, он так узок? Но при приближении горы расступаются всё шире и шире; пароход держится несколько в сторону к нему, чтобы не быть отнесённым ветром и наконец входит. Босфор довольно широк; он кажется немного шире Волги в Жигулях - но ширина его ещё скрадывается обступающими его высокими горами. У берегов тащатся парусные особого турецкого вида судёнышки; вот буксир с красным турецким флагом на корме нацепил таких судёнышек целый десяток , у каждого из судёнышек виднеется на корме красный флаг с полумесяцем. Капитан пристально начинает всматриваться в биноколь к берегу. "А это ведь пароход затонул", громко говорит он: у самого берега виднеются только кончики мачт затонувшего судна. Волнение здесь совершенно успокаивается - играет только мелкая зыбь; ветра почти нет; цвет воды такой же очаровательный нежно голубой прозрачный и немного синеватый; он, кажется, только ещё усилил этот свой красивый оттенок, напоминающий цвет прозрачной глыбы льда на солнышке. Недалеко проходят целые стада тихо купающихся дельфинов: они уже не выпрыгивают, а только грациозно-спокойно перегибают над поверхностью воды свою спину. "Владимир" замедляет ход: идёт шлюпка с лоцманом; скоро на мостике появляется высокий, довольно толстый с красным лицом англичанин и стройный, красивый, с грустно-томными глазами, турок. Англичанин перебрасывается несколькими словами по-английски с командиром, хватается и тянет за верёвку свистка - "Владимир" издаёт разносящийся между гор рёв - и уже начинает командовать рулевому "лево помалу", "так держать" и из рубки доносятся спокойные ответы "есть лево помалу", "есть право полборта".

═ Проходим мимо турецких фортов, расположенных то у самой воды, то высоко; из-за их═ насыпей выглядывают жерла пушек. На горах растительность делается богаче; появляются тёмные, стройные кипарисы и деревья вида пиний с изгибающимся причудливо стволом без сучьев и расходящимся сразу наверху зонтиком тёмной зелени. Начинают встречаться дома; они то ютятся у самой воды, то лепятся по горам, но все окружены зеленью; стройно стоят выше других деревьев растущие кипарисы, раскидываются пинии. Домики особой, своеобразной, но очень красивой архитектурой; много их по два, но есть и по три этажа; они то белые, то темноватые, почти коричневые и все с тёмно-красными, красивыми крышами. У природы, жилищ настроение радостное, томительное и томно-усталое от жаркого света, но радующееся всему. Общее этому выражение и кроме того пытливо-вглядывающееся - на лице турка стоящего на мостике. Передаётся и мне настроение томительно-красивой, жаркой радости: с берега доносится очаровательный аромат лесов, растений, слышится даже ликующее пение птиц, когда мы проходим близко у берега; теперь 10 часов утра. И на всём утреннее ещё свежее настроение только начинающегося дня. Перед нами проходят высокие горы, покрытые зеленью, листва жёлто-коричневого цвета, кипарисы и пинии тёмно зелены; проходят то уединённый дом - вилла на самом верху гор около неё вырисовывающаяся на фоне лучезарного неба разбрасавшаяся вверху пиния, а ниже листва, высоко из неё выдающиеся пирамиды кипарисов; гора здесь спускается к лучезарно голубой воде, а за ней выступают более бледные другие планы гор, вдали уже бледный фон - округлённые силуэты далёкой горной цепи; то красивое здание особого вида, с роскошно разбитым садом, стены из густой подстриженной зелени с прорезанными в ней окнами, и этот сад разбрасывается от низа горы и до верха. Домики перед горами кажутся маленькими, маленькими и доверчиво ютятся у высоких их громад, скрываясь в зелени. Вот выдаются наполовину закрытые зеленью, окружённые спокойными кипарисами, тонкие минареты спрятавшейся в пышно раскинувшемся высоко разросшимся садике мечети; здесь же прячутся в густой зелени деревьев домики; выше кое-где из зелени выглядывают другие темноватыми своеобразно расположенными окнами. Дальше домики проглядывают то уединённо, то группами по нескольку по всем видимым ближайшим склонам горы или белые, или желтоватые, или тёмно- коричневые. С мостика меня уже отпустили "попейте чаю до Константинополя" и я пока совершенно свободен. Безумно хочется занести себе все проходящие виды и я хочу выполнить это с бедными средствами, которыми я располагаю: более чем скромное уменье рисовать, карандаш и бумага. Успеваю нанести только беглые штрихи и самые заметные черты открывающихся мучительно-чудных видов. "Такая красота и отдана таким фанатикам", говорит К.Д. Да, действительно грустно: неужели не чувствуют её эти с проявляющимися иногда звериными чувствами, хотя иногда внешне и европейски образованные, люди. Вот проходит лодка , и из враждебно фанатичного лица её ловкого гребца видно, что недалеко у него заложены звериные инстинкты. Кажется, что выражение его лица говорит, что он божок для самого себя, а великий пророк Магомет нужен только ему постольку, поскольку он даже вместе с этому божку служит. Иногда кажется, вернее хочется думать, что и из-под этих черт может проглянуть человеческое, что и эти люди наполовину могут сделаться людьми совсем и достойными подчинения себе этой природы, но не только ли это желание оправдать их? Нет, нужно, чтобы пришли люди с севера, вызвали опять священника, совершавшего службу, из стен Айя-Софии.

═══════════ Строений раскидывается всё больше и больше; появляются дома выше и больше по величине; чувствуется, что это - предместья Константинополя. Уже 11 часов - зовут обедать; как не хочется сходить вниз и, конечно, не хочется обедать; за обедом я спешу и всё-таки ем с большим аппетитом, окончивши же поскорее выбегаю наверх. Хотелось ещё нарисовать что-нибудь, но останавливает товарищ: "Нельзя ни рисовать, ни фотографировать: здесь военное положение, командир может поплатиться тысяча рублёвым штрафом"; рисовать пока кончаю. Подходим к Константинополю - нужно идти на мостик. Чаще слышаться приказания лоцмана-англичанина. Подходим к стоящей на рейде международной эскадре; из русских судов стоят здесь броненосец "Ростислав" и крейсер "Кагул"; в большой бухте, среди огромного города суда кажутся маленькими. Скоро открывается вид на мечети, видна Св.София. Какой прекрасный вид! По высотам и склонам разбросаны дома, мечети с высокими, тонкими минаретами; пролив и Золотой Рог с изумрудной водой, носящимися шлюпками, пароходами. Вот идёт на красивой ладье семейство турок: отец семейства и сыновья -═ все в фесках; закрытые чадрой женщины и сильный, коричневый с красивого чёрного цвета волосами, ловкий гребец; в лодке же сложены вещи: семья собирается путешествовать и перебирается на пароход. "Владимир" огибает несколько пароходов, с кормы на шлюпке завозят канат, проходят в промежуток между стоящим австрийским "Грацем" и другим большим пароходом, бросает якорь и даёт назад. На бочке, где зашвартован канат, стоит и жестикулирует, босой═ со смешной фигурой турок. На всех лодках и пароходах фески, и фески; отходящий чёрный пароход с турецким флагом набит турками. Пароход, наконец, зашвартовывается совсем, и уже на борту спускают трап; сейчас же к нам врываются турки-торговцы с открытками, мелкими серебряными вещами, с красивыми коврами; торгуют на русские деньги и говорят немного по-русски. Мы оживлённо═ покупаем открытки и сейчас же отправляемся на берег. Прозрачная голубая вода в заливе сменяется у самого берега мутной и вонючей: приветствие от Константинопольской благоустроенности. Турок-лодочник ещё не доезжая берега спрашивает деньги, но мы догадываемся, что он может выкинуть фокус: спросить деньги второй раз при выходе; действительно, после нам о таких фокусах рассказали. Выходим на берег, нужно пройти через здание, над дверьми которого видим "entree" и "sortie". Входим в "entree". Спрашивают "паспорт". Мы отвечаем: "Nous sommes des matelots russes". Служитель говорит чиновнику и нас пропускают. Вдруг входим в живую толпу фесок -═ просто красных и повязанных белым - и иногда чалм. Здесь недалеко, в кофейнях сидит такая же публика, (но чалм и повязанных фесок не видно там), много народа стоит у магазинов, видны турки с какими-то самоварами - подобие наших сбитеньщиков; некоторые разносчики кричат, как в Москве. Среди турок попадаются европейцы, вывески на магазинах здесь в большинстве на английском, французском═ немецким языках. Нередко проезжают повозки, запряженные парой лошадей с сидящим на козлах турком, не отличающимся от других - извозчики, как и перевозчики, здесь очень дороги. Скоро мы приходим к мосту в Стамбул (вышли мы в Перу); перед входом на него стоят сборщики и останавливают входящих на мост, мы же четверо как-то проскальзываем не заплативши, к тому же у нас нет пока турецких денег. После нескольких расспросов, успевши уже послать открытки в Россию, приходим к Айя-София. Спрашиваем проходящего муллу, можно ли войти туда, он приветливо-строго кивает головой и указывает на обувь. Мы снимаем сапоги (после узнали, что можно достать туфли, в которых можно войти, надевши их прямо поверх) и входим. Полнейшая тишина. Только несколько человек у широкого столба, поддерживающего арки, тихо молятся, в противоположном же углу, в пристройке что-то громко сначала одним тоном, затем понизивши его, громко бормочет молодой турок - не то ученик, не то богомолец. На небольшом возвышении сидит несколько мальчиков в фесках - это ученики. Несколько правоверных моют ноги в бассейне у входа; молящиеся поставили немного в сторону перед собой обувь, молчаливо кланяются═ и сидят на корточках как бы задумавшись. Впереди развивается зелёное знамя, ещё дальше немного расшитое светлым с проглядывающим кое-где зелёным фоном. На стенах, в углах, образованных основанием центрального купола и боковыми сводами, там где пишутся у нас в церквах иногда изображения апостолов, повешены круглые зелёные плакаты с золотыми турецкими надписями, не гармонирующие с прекрасным тоном всей постройки, Сверху спускаются многочисленные , такие же безобразные люстры, с безобразными же стаканчиками, наполненными каким-то светлым, прозрачным маслом. Прекрасные мозаичные изображения херувимов с синими и фиолетово-розоватыми крыльями, оставшиеся от первоначального христианского украшения храма, осквернены безобразными выпуклыми золочёными звёздами, прикреплёнными на места лиц херувимов: мусульмане не допускают в мечетях изображений и оставшиеся крылья должны играть роль только простых украшений;═ чудный орнамент оставлен, оставлено также довольно много орнаментной резьбы. Налево от самого входа - чудный мозаичный потолок у сводика - это также греческое. Всё, что сделано здесь турками сводится к тому только, чтобы уничтожить недопустимые у них украшения: закрыть, замазать их.═ Их самостоятельное творчество здесь почти не проявилось - и это хорошо: пусть св. София останется хотя бы в таком виде, как она сейчас есть; красивого, достойного этого великого по красоте храма, турки не могут создать; и самое их красивое═ не может здесь иметь места перед этой совершенной, небесной красотой. Если бы они и могли создать равное по красоте, то и тогда создание их, мусульман, не подошло бы сюда, не гармонировало бы с созданием христиан-греков: они не могли бы понять одухотворённой христианством красоты, христианской идеи, одухотворяющей камни и краски и создали бы здесь только красивое даже, может быть, но совершенно чужое. Небесная красота христианская отделилась бы от земной красоты магометанской. Я измеряю центральную часть храма шагами: мне хочется непосредственно поверить: правда ли, что у основания громадный купол имеет 16 сажень; по виду я сначала заключил, что это так - теперь же отсчитываю - оказывается, что пролёт внизу - 20 сажень, вверху же основания только немного отступает: число, которое я помню - 16 сажень - верно. В длину от входа до конца будет сажень 45. У основания по окружности расположено 40 окон. Храм грандиозен. Но не чувствуется ничего тяжёлого, давящего: своды легки, купол воздушен; нет украшений, Рассчитанных только на то, чтобы украсить, здесь всё служит выражением, воплощением одной идеи. Теперь ходим мы здесь по этому великому храму, обращённому в капище; когда-то были здесь торжественные богослужения Единому Великому богу, теперь же здесь бьются об пол во внешней молитве слепые фанатики и один из них надрывает теперь свой голос, чтобы заслужить расположение гурий, рай Магомета..... Нет только на время отдал Бог на поругание храм свой, в наказание и в укор людям своим и он отдаст его им для пребывания в нём с ними....

══ Есть в Константинополе другая, большая по величине мечеть Сулеймана, построенная султаном Сулейманом; она очень═ красива: огромный купол, почти равный по величине куполу Айя-Софии, несколько (больше четырёх)стройных и выдержанных в духе архитектуры всей мечети минаретов (к Айя-Софии минареты подходят только внешне: приделать их к храму Софии туркам не совсем удалось!); от главного купола идут, понижаясь каскадом, пристройки с половинами куполов - мечеть красива! Здесь турки далеко ушли в искусстве строить, Но ведь красив у них и народ, красивы женщины, несомненно красивы и гурии, для которых они стучатся лбами в своих мечетях; красота их искусства совершенна. Но у них искусство для них, красота для их алчных взглядов. Они достигли совершенства в искусстве; кроме всего этим хотели задобрить Аллаха, чтобы он не забыл о них и оставил для каждого (каждый за себя!) местечко в раю Магомета - так выросла прекрасная мечеть Сулеймана; и она для турок прекраснее простого и скромного храма Софии, (Зачёркнуто)═ как для иудеев прекраснее Мессия, родившийся во дворце, чем Иисус, родившийся в пещере в Вифлееме.

═══════════ Из Айя-Софии отправляемся побродить по Константинополю. Живая, подвижная публика; турки то в европейских костюмах и фесках, то в особого, турецкого вида невыразимых, подпоясанные широчайшим поясом═ , иногда неровно лежащим от спрятанного за ним оружия и в чалмах; вот один из таких сидит за кофе на улице у оживленной кофейни: вид его настоящий разбойничий, пиратский и фигура очень внушительна.

══ Женщины производят впечатление монашенок в своих чёрны костюмах с чёрным чадрами. Но встречаются и в ярких цветных шёлковых костюмах, но такого же вида и также с чадрами. Много безобразных, но иногда встречаются турчанки со стройным станом, правильными, просвечивающими сквозь═ чёрную густую чадру чертами лиц и блестящими красивыми глазами. Тоько в магазинах иногда открывают они лица. На лицах общее всем им выражение серёзности и незаинтересованности ничем, кроме одного чего-то;═ и выражение это на красивом лице привлекательно.

Встречаются и иностранцы и даже встретили двух русских. Нас почему- то сразу хорошо узнают, должно быть потому, что мы в форменных фуражках. Иногда приветливо выкрикивают "здравствуй" или ещё какое-нибудь только одно им известное русское слово и прикладывают ру-

ки к непокрытой иногда голове и улыбаются. Товарищей покупающих черешни со спокойным и деловым видом надувает пятнадцатилетний оболтус турок, чуть не получивши в десять раз больше того, чем договорились, но это ему не удаётся и он смеётся как будто шутке. До зрелищ толпа здесь должно быть ещё более падка, чем в Одессе: нас сразу обступает гурьба, когда мы приостанавливаемся у магазина, менялы. Наконец мы возвращаемся на пароход с рассыпающимся в песок стариком лодочником, взявшим с нас вчетверо против сговоренной платы. Вечером, часов в 6, движение должно прекратиться, в прохожих после 6 должны стрелять: в Константинополе военное положение. Темнеет быстро и на рейде начинают бросать снопы света и рыскать кругом прожекторы; что они ищут - это вопрос: на улицах Константинополя с рейда они всё равно ничего не увидят - улицы закрыты домами - по рейду же всё равно проходят суда, лодки, да ещё с огнями. Светят прожекторы и с некоторых частных турецких пароходов. Должно быть просто желают устрашить жителей, но это им не удаётся. Дня три тому назад на площади в центре города, для устрашения повесили человек пятнадцать офицеров; вызвано это было убийством Махмуд-Шефкет-паши: один убил и пятнадцать для большего страха повесили, может быть и невинных. Трупы их несколько дней видели на площади, открытой для обозрения, а на пароход к нам приносили, говорят, сам я не видел, открытки с этим турецким пейзажем. Офицеры, которых мне пришлось встречать, выглядят очень интеллигентными, умными; многие из них были за границей и не только знают иностранные языки, но и пишут на них стихи, знают литературу, политические науки. Оттого и несчастна теперь эта страна, что несколько пионеров, понимая тяжесть Гамидовского положения, перевернули его, забывши, что государственные люди, сановники, народ сам в сущности - деспоты, да и в низ самих скоро проснулась заглушённая культурой дико деспотическая жилка.

═══════════ При Абдул-Гамиде жизнь приостанавливалась в Константинополе в 10 часов вечера.═ Театров даже теперь здесь совсем нет, есть на весь Константинополь два кинематографа; жизнь по словам одного, хорошо его знающего спутника, убийственно скучна. "Чтобы сделали здесь англичане, если бы Константинополь принадлежал им" говорит К.Д вечером, когда мы стоим на палубе. Действительно, трудно и представить, что можно здесь сделать: замечательные природные данные - положение при входе в Чёрное море, отличная гавань; у турок теперь совсем нет пристаней - у берега могут стоять только часть пароходов, остальные должны стоять в отдалении и грузиться при помощи шаланд, баркасов. Один из пассажиров рассказывает, что с них взяли за перевоз 3р.50к. за 5 человек; (перевезти сажень 100, плата по 10к. с человека). "Вот такой шутки═ в английском порту проделать им не удалось бы", замечает К.Д. Он сегодня не сходил на берег - бывал он в Константинополе много раз. Разговор идёт оживлённо. К.Д. при разговоре на эту тему вспоминает опять об аварии на "Лазареве": "Вот этот самый "Gratz" (австрийского ллойда, стоит около нас) прошёл мимо нас и не хотел обращать внимания, когда мы жгли ракеты. Люди поотмораживали себе руки, ноги, уши. Весь "Лазарев" обледенел..."

═══════════ Здесь совершенно не знают дождливой погоды летом. Всегда лучезарное, голубое небо.═ И теперь на тёмном, тёмном небе высыпали ярко блестящие многочисленные звёзды. Зимой же , в лежащем южнее Ниццы Константинополе бывают снег, морозы.

═ Нужно уже спать, Меня уже тянет в постель и сейчас я уже чувствую наполовину: я утомлён впечатлениями, навеянными сегодняшним днём, мне кажется, что я переполнен красивым, томительным изнеможением.

13 июня. Опять торговцы на пароходе, шныряющие вокруг нас парусники и великолепный вид Константинополя. Ощущаю в себе уж как будто маленькое желание продолжать путь, а К.д. прямо говорит: "Что мы стоим здесь, теряем драгоценное время; нужно бы скорее идти", но мы уж не так долго и стоим: у сходен "Владимира"═ на доске написано "в Порт-Саиде, в 5 часов 13-го".

═══════════ Ловкие турецкие рулевые проводят свои парусные судёнышки или под самой кормой, под самы носом, вдоль бортов. Одно, распустивши паруса, проходит не доставшииииии мачтой до бугшприта всего вершка на два, надувшийся же его парус протаскивается по нему; рулевой может быть и зазевался, но поворот ловок: отошедши от бугшприта судёнышко═ от поворота потеряло скорость и остановилось как раз там, откуда оно уже могло обогнуть нас. Турецкие пароходы, некоторые из них большие, проносятся у самой кормы "Владимира". Это та самая турецкая стремительность и ловкий натиск, после незначительной, может быть, неудачи обращающийся в панику.

═══════════ В разгар полуденной жары вспыхивает пожар - в Пере горит высокий (трёхэтажный) деревянный домишко; пожарные, кажется, не спешат или им, может быть, далеко ехать, и в короткое время сгорают дома четыре; если бы ветер дул несколько иначе и огонь перебросился на рядом стоящие кварталы═ таких же домишек, то получился бы, пожалуй опять Константинопольский пожар 1912 года. Стоящие внизу у набережной арсеналы всё время поливались водой. В Константинополе грузят на "Владимир" боевые припасы; едет один генерал, кажется на усмирение восставших арабских племён; едут пассажиры-турки; семьи их, с женщинами, устраивают палатки из ковров и тонких материй и там устраиваются, как дома; не семейные же располагаются на трюмах и то сидят, сложивши под себя ноги, неподвижно, то болтают или покуривают кальян, то спят. Лица их бледно смуглые, ленивые, наглые; большинство из них - муллы; только у некоторых случается увидеть иногда книгу, иногда газету, но это редко. Ровно почти в пять 9мин.15 шестого) отправляемся. Открываются налево высокие═ округлённые профили гор, Константинополь медленно отходит, Отсюда он также величественно красив; видна опять Айя-София, Сулейман и несколько других мечетей, они очень украшают Константинополь. Сейчас же по выходе вырисовываются три острова влево; самый далёкий из них - небольшой, но он скалист и высок: домики по сравнению с ним казались бы крошечными. Но этот островок вырисовывается на фоне очень далёких гор, на склонах которых уже нельзя различить никаких очертаний - они видятся силуэтами; и островок составляет только пятую часть своего фона - дальнего хребта - по высоте: очень высоки эти далёкие горы. Вода уже меняет оттенок; прибавляется несколько фиолетового и настроение вида меняется. В Мраморном море часто встречаются суда, один же пароход идёт впереди нас═ на горизонте по одному с нами направлению. Ночью его огонь то скрывается, то показывается опять. Сидящий на баке матрос трубит в═ (непонятно) рог к мостику при появлении новых огоньков: один раз, если огонь показался справа, два - если прямо перед нами и три, если слева. Я стою у бугшприта и смотрю то вперёд на горизонт, то на тёмное с многочисленными блестящими звёздами небо, то на тёмные волны, с бухающими в воду провожатыми - дельфинами. "О, сколько же их показалось" говорит вахтенный матрос, подходя и всматриваясь на горизонт вперёд. Он трубит к мостику - показались огни. Но я, как ни всматриваюсь, их не вижу, и только минут через пять для меня они начинают едва заметно мерцать на горизонте. Через некоторое время мимо нас проходят по нескольку находящихся всё время на одном расстоянии огней: два белых мачтовых и красный - суда проходят слева, самих же судов не видно и можно только различить тёмное пятно одного прошедшего близко от нас парохода. На вопрос мой у матроса , не светится ли вода здесь когда-нибудь, он отвечает ⌠нет, здесь фосфору, хвосфору мало■. Мраморное море пройдём завтра к утру.

14 июня. Дарданеллы. ⌠Владимир■ берёт лоцмана, он проводит его между минными полями. Стоит турецкая эскадра: два броненосца (один из них ⌠Барбаросса■), крейсера (два, кажется), транспорт; на кормах красные с полумесяцем флаги. Около Дарданелл бросают якорь - приходится ждать исполнения каких-то формальностей; матрос измеряет глубину - 24 сажени; вода очень прозрачна: играет в ней свет, видны глубоко плавающие медузы; одна из них очень велика и жёлто-зелёного цвета. ⌠Вот попадёт в кингстон-то■ замечает К.Д., обращаясь к старшему механику, Скоро снимаемся и входим в архипелаг. Проходим однообразные. Скалистые острова, около некоторых видны рифы и на островках маяки. Ветер крепчает и доходит до крепкого: трудно стоять; волна немного разыгрывается, но раскачать килем ⌠Владимира■ ей не удаётся. Нам вбрасывает в иллюминатор и скачивает с ног до головы расположившегося на койке и приятно задремавшего Колю; он вскакивает весь выкупанный и начинает ругаться. На меня как-то совсем не попало, хотя я сидел за письмом здесь же, на полу же целая лужа и Карлу (вестовому машинной команды) приходится у нас убирать.

18 июня. Средиземное море прошли хорошо. За полдня пути до Порт-Саида думалось о близости влево от нас Святой Земли, где жил, страдал и умер Христос. Хотелось бы там быть, но думается, что не совсем достоин быть на той земле, по которой Он ходил. Да, Иерусалим близко. Утром 17 июня разбудили на мостик: показался Порт-Саид. Выбегаю: на горизонте впереди чуть выступает город со светло жёлтыми постройками. цвета песков, отходящих от города вправо и влево. Солнце же высоко; под его лучами весь светлый вид города сразу даёт представление горячего и песчанно-пустынного юга. Дамбы канала начинаются ещё далеко в море; скоро проходим перед прекрасным памятником Лессепсу; он стоит на дамбе, уходящей в море; бронзовая фигура достойного инженера жестом приглашает войти в канал - великое создание Лессепса и миллионов работников. Дома города построены на европейский лад, но по архитектуре носят характер своеобразный: все они имеют балконы, у многих домов эти балконы обходят кругом весь дом в каждом этаже. Маяк стоит среди города и высоко выделяется из уровня всех домов; он тонок и закруглён вверху. Занавесы и жалюзи уже везде закрыты. Влево расположились многочисленные склады угля; вправо - самый город. Характер города - туземно- европейский; видны арабы, турки, торговцы в фесках, высоко же на дому вывеска:═ ⌠Scottish black and white whisky■.

Становимся на якорь среди канала, сейчас же подходя 6 шаланд с углём: должны погрузить на ⌠Владимир■ 950 тонн угля; здесь же везут в двух низко сидящих шаландах и грузчиков арабов, они там битком набиты. Сейчас же они начинают ставить мостки для погрузки, что-то поют непохожее на нашу дубинушку, но помогающее им работать. Они черны, худы, с грубыми лицами и в длинных балахонах. На пароход сейчас же налезают торговцы - арабы и турки, лодочники по- турецки же спрашивают за перевоз деньги, Мы отправляемся на берег в спущенной для нас шлюпке ⌠четвёркой■. Проезжаем мимо стоящего здесь красивого французского крейсера с длинным тараном, мимо управления каналом с круглыми восточными куполами и развивающимися красными с полумесяцами флагами и пристаём у самого центра Порт-Саида. Стоящие у решётки полисмены-туземцы, но очень приличные и корректные пропускают нас не сказавши ни слова; вот мы уже на улице европейского вида: правильной, с высокими домами и роскошными стеклянными, отлично украшенными магазинами. Город невелик и обойти его весь, кажется, можно в два часа. На набережной цветущие благоухающие деревья, кое-где видны пальмы. Проходим на дамбу, к памятнику Лессепсу. На взморье стоят арабы по колена в воде с какими-то странными снарядами; мы поджидаем посмотреть, не поймают ли они какого чудовища; стоим долго, но только один из охотников один раз ловко бросил свою снасть, оказавшуюся широкой круглой сеткой, и ничего всё-таки не поймал. На дамбе сидят рыболовы, часто насаживают какую-то насадку, но ничего при нас они не поймали; в короткой тени от перил лежит спящий араб и держит рукой брошенную в море снасть. В канале несколько рыболовов тянут сеть; около неё показывает свою спину огромный дельфин, но в сети ничего не оказывается. Проходим по очень отлогому берегу, ищем среди выброшенных раковин интересных, но находим только небольшие и однообразные; здесь же валяются характерные косточки от сепий. Волны прибоя разбиваются в белые гряды и шумят, некоторые из них добегают до наших ног; на песке и в волнах - купальщики в купальных костюмах. В 8 часов уже темно; на мостике - приготовления к отходу; на фоке три огня один над другим - требуют лоцмана. Пойдём по каналу ночью, с прожектором. Темно, тихо. Далеко от нас - сноп света, освещающий канал и берега, поросшие небольшим лесом; там неумолкаемо и неистово стрекочут экзотические сверчки. Нас обгоняет идущий по самому берегу канала поезд, идём мы тихо. Утром 18 вижу уже более узкое место канала; на берегу пальмы, кустарники: зелень их очень темна; стоит араб и его верблюд рядом с ним; вдали высокие фиолетово розовые горы. Подходим к станции около озера, с проходящим по нему каналом; около неё прекрасные с тёмной зеленью кустарники, прекрасные пальмы. (Вставка): вечером на шканцах устраивают свои игры молодые арабы: ловко фехтуют на палках, исполняют свой странный грациозный танец, взявшись за руки образовывают то целый круг, то полукруг, передвигаясь против стрелки часов═ кругом и распевая однообразный грустно-страстный припев; из звуков можно только разобрать ⌠хаошина■. Один из них разбойничьего типа, как видно, первый во всех играх; другой, выделяющийся в играх, уже немолодой, с лицом, напоминающим еврейское, но с арабской фигурой и манерами. Среди игры раздаются страстные, дикие выкрики. Говорят, что такие, как два эти молодца, как кур режут правоверных - паломников в Мекку и отправляют их в рай Магомета. На пароходе они очень дружелюбны и корректны, приглашают присесть курить, кальян, дают табаку, зовут играть в карты, сейчас же освобождая место около себя. Держаться хотя может быть и не по-европейски, но корректнее подвыпившего матроса, начавшего их передразнивать. Насколько только корректны они в пустыне, в другой обстановке?

20 июня. Завтра в 8 часов утра приходим в Джедду. Теперь открытое Красное море; волны ходя для Красного моря порядочные; высотой сажени две, и с промежутками сажень по 30-40═ (полкорпуса ⌠Владимира■); пароход килем им раскачать не удаётся; длина ⌠Владимира■ 65 саж., погружён он выше ватерлинии фута на 3, на 4.

Боковую качку уже не замечаем, хотя, если присмотреться, борт сильно то подымается, то опускается. В 5 часов переходим тропик; с бака уже видны иногда стайки летучих рыбок. На лету они похожи на ласточек, но полёт их прямее; странно выпрыгнут они из волн и опять ткнуться в воду. Ночью бурун у носа и струйки у бортов вспыхивают фосфорисцирующими огнями, получается впечатление не воды, а пересыпающегося хрусталя. Мусульмане готовятся к встрече священных для них мест: моются переодеваются; машинисты говорят, что когда их везут много (2800 челов. иногда), то недалеко от этих мест по их просьбе останавливают пароход и салютуют свистками: здесь недалеко приезжал не корабле Магомет, кажется. Во время бегства.

═══════════ Сегодня весь день привёл за чертежом трубопроводов; И.И говорил ⌠оставите память по себе здесь сделайте чертёж, подпишитесь, я же прикажу вывесить его в рамку■; вечером два раза предлагали вопросы ⌠кажется вы получаете жалованье■; был в каюте у К.Д. - сегодня он кажется больше ко мне расположенным.

═══════════ Много хотелось бы писать, но уже поздно, а нужно ещё написать письма и отдать завтра в Джедде.

21 июня. Стоим в Джедде. Тихо; иногда только слышен слабый плеск воды л борта. После долгого шума в пути от Константинополя тишина эта доставляет удовольствие: в переходах шум машины, беспокойные удары волн, плеск. Теперь же пароход неподвижен; кругом тихо, далеко только шумят волны на рифах. На море темнота: его можно только слышать. В Джедде - десятка три огней. Столько же почти стоящих в версте от него двух пароходах, кажется голландцах. Дует тёплый, не освежающий ветер; небо темно. Это почти полное спокойствие все нам приятно: после Константинополя это первая ночь в стоянке, на стоянках же днём нет такой тишины. Отдохнём эту ночь - завтра утром уходим, в темноте же здесь невозможно пройти между частыми грядами рифов: сегодня пробирались днём, приходилось идти в тридцати саженях от пенящихся гряд. Порт здесь совсем не оборудован; маяков нет, на краях же гряд в самом узком проходе стоят какие-то подобия знаков, не освещаемые ночью. За двумя тремя грядами виднеется небольшая часть верха мачты: здесь затонули, столкнувшись друг с другом, два парохода на двадцатисаженной глуюбине. К городу рифы всё чаще и чаще, у самого же города они так часты, что пройти могут только маленькие парусные судёнышки арабов, почти лодки. Мы же стоим верстах в пяти.

═══════════ Ветром нас отнесло сегодня в сторону больше, чем предположили. Ждали появления берега на горизонте часов в 11, появился же в три. Эти четыре часа прошли в особенно внимательных наблюдениях на мостике. За час я вышел на бак: кругом чистый горизонт, волны и бегающие по ним барашки; они быстро появляются и быстро исчезают. На бак же вышли арабы; то один, то другой из них смотрит вопросительно, указывает на горизонт, спрашивает ⌠Джедда?■. Приходится уж вынимать часы и показывать им то на час, то на два, то ни три. Одно белое пятно не горизонте останавливает на себе моё внимание: оно появилось, но не исчезло и цвет его не так чист, как цвет пены барашков;═ я уверенно указываю на это пятно собравшимся на баке студентам и арабам, но они некоторое время не видят, наконец замечают. Пятно оказывается парусом. Наконец можно различить на мачте флаг Добровольного флота - это лоцман. Но берегов ещё нет и странно кажется - как увидели нас эти чёрные люди в чалмах и успели уже к нам подъехать? Лодчёнку со своеобразно пристроенным парусом треплет на волнах, раскачавших даже ⌠Владимира■; отважные, но очень скромного вида мореходы в чалмах хватаются за конец каната, притягиваются к корпусу парохода, по трапу на борту взбирается старик и скоро он уже виден на палубе: разговаривает с доброжелательной старческой улыбкой с капитаном. Вдали замечаю что-то необыкновенное опять, скоро угадываю, что это пароход и я опять не ошибаюсь. Стоит какая-то дымка и предметы появляются не из-под горизонта, а видны уже только позже, беловатый берег начинает мелькать и скоро можно различить Джедду. Далеко перед нами, по направлению к городу видны длинные белые полосы - это буруны на рифах. Они выступают один за другим, дальние закрывают промежутки между передними. Вблизи просвечивают сквозь воду их коричневые верхушки, вода же около них принимает зелёный оттенок, резко отличающийся от цвета моря; один из них частью обнажён от воды и видны на нём бегающие и собирающие что-то два полунагих араба. Город не широко разбросан, скучен; постройки нагромождены тесно и высоко; отличается от цвета песков только немного; цвет всех домов белый и немного зеленоват, холодного оттенка; резкими тёсными пятнами выделяются многочисленные окна; островок зелени вправо весь запылён - на нём та же зеленовато-белая пыль. Воды пресной там нат: её получают при помощи опреснителей, русский же консул приезжает брать воду с русских пароходов, приедет, наверное, и к нам; за стенами, окружающими город, исправно грабят и убивают неосторожно вышедших обитателей бедуины. Заброшенный печальный городок. Но здесь сходят паломники-мусульмане и им до Мекки предстоит ещё двенадцатидневный путь на верблюдах. Теперь на пароходе печально запели закутанные в чёрное , всегда сидящие неподвижно и печально уродливые и печальные арабские женщины; это - их приветствие безмолвно и печально стоящей, выжженной солнцем, Джедды. Становимся на два якоря на 9 саженной глубине. (Вставка): Близко от парохода вода по обе стороны уже становится зеленее и зеленее - становится мельче - и дальше уже видны коричневатые кораллы. Стоим как будто в чаше шириной немного больше длины "Владимира", Стоит сделать при входе неверное движение и пароход можно посадить на рифы. То же может случиться, если бы "Владимир" с его двух якорей. Ветер же поворачивает и его около его цепей безнаказанно: они находятся в центре и действительная ширина стоянки больше кажущейся; кроме того белое дно просвечивает сквозь чистую воду и его очень глубоких местах. К нам уже спешат раздувши паруса арабские судёнышки и забирают паломников, ехавшего турецкого губернатора Арафии с его закрытой чадрой и кажется радующейся новой обстановке женой и маленьким черноголовым турчёнком сыном. Ехать на берег из наших никто не собирается; жизнерадостный и запасливый повар уже устроился ловить рыбу и скоро вытаскивает несколько интересных рыбок с самого дна (сажень 9); одна из них красивой, немного синей гаммы оттенков с проглядывающими гармонирующими красными; по виду, кажется, можно сказать, что она ядовита.

═══════════ Странный, не малочисленный по населению, но мёртвый город. Теперь, в совершенной темноте, видны только три десятка его огней; днём не было видно ни одного парового катера - все парусные судёнышки с ловкой чёрной командой из двух. Трёх человек. Так много паломников и не могут устроить порта, чтобы число это увеличить и доставить удобства. Да и дальше. К Мекке, не проведут железной дороги (хотя, кажется, и собираются). Выжженный зноем, выморочный город с тёмным, фанатичным, бедным народом. Завтра уйдём; да и не нужно быть здесь ни зачем ни одного лишнего часа, Не хочу и этого полу отдыха в этом прекрасном соседстве - стоим только по необходимости, завтра же утром уходим дальше, где придётся зайти в такую же, кажется, если не худшую, Ходейду.

22 июня. Утром дают нам шлюпку и мы едем на рифы; вернуться приказано через полчаса или непременно по свистку. Проходим немного - уже начинает виднеться дно, но глубина здесь велика. Дальше под нами уже начинают проходить коричневые подводные островки коралловых

образований. Скоро между этими коралловыми островками шлюпке приходится уже пробираться: они подошли уже близко к поверхности. Подъезжаем близко к стенам какого-то недостроенного и уже начавшего внизу разрушаться каменного сооружения - хижины: здесь уже мелко; мы выходим из шлюпки - остаётся только 3 человек, всего же нас 12 - и начинаем бродить в тёплой воде по мелкому месту, отыскивая кораллы; я скоро нахожу , отламываю и вынимаю из воды красивые экземпляры фиолетово-голубоватых, пурпурных и простых белых кораллов с разными видами ветвей; два раза снимаю и достаю маленькие серовато-коричневые колонии актиний и одна из них немного обжигает мне руку; прозрачность воды часто обманывает - мелкие на вид места оказываются не так мелкими, в погоне за кораллами приходится не по программе купаться в костюме, но не купальном; вода очень тепла и очень солона. Только вернувшись на шлюпку замечаю, что руки и ноги ободраны острыми кораллами, солёная═ вода разъедает и щиплет царапины, на пальцах боль заметна и я "зализываю" ранки. Архангельский забирается в хижину, открывает там русские надписи каких-то ростовских учеников и вдруг испуганно кричит и ругается: "Скорпион, скорпион. Огромный. Давайте скорей сюда лодку. Скорей, скорей", ругается же, конечно, более выразительно. Московский товарищ математик * отправляется на этого скорпиона с веслом, долго гоняется за ним в хижине, убивает его: скорпион оказывается крабом; Архангельский напрасно испугался. Обратно проходим в очень узком проходике между двумя подводными коралловыми островками; на них оказываются красивые красные кораллы: опять начинается ловля: сходят воинственный московский математик и странный политехник-корабельщик Ю.; когда же отходим опять, лодка садится на кораллы; происходит путаница: гребцы делают не то. Что нужно и лодка налезает всё больше и больше. На пароходе за нами зорко следят: старший ищет предлога не давать нам больше шлюпки и в момент, когда лодка села, начались отпихивания крюком, вёслами, переходы с одного конца лодки на другой, с "Владимира"═ раздаётся его мощный, короткий свисток: старший хочет посмотреть , что мы сели и не можем сняться: но шлюпка сейчас же снимается, гребцы начинают дружно и чисто работать и шлюпка быстро идёт к "Владимиру": мы очень хорошо послушались свистка и старший только и узнаёт, что мы вдруг заметили очень красивые кораллы, стали ловить их крюком, вёслами, перебегать в лодке, так как хотелось посмотреть всем и бросились моментально исполнять приказание вернуться.

После обеда снимаемся. Очень душно и жарко, лицо как будто всё время поливают водой. В такую жару приходится ещё лезть на горячую крышу спардека, подымать шлюпку и бегать то в каюту. То на палубу с кораллами: их нужно обдать водой, выварить: они неприятно пахнут; после этой работы═ становится ещё жарче, но плохо себя не чувствую, только жарко. Обедаю кое-как: есть не хочется. Стеценко, 7 лет делающий эти рейсы, сегодня немного заболел от жары: в машине жарко - все приходят как будто выкупаны одетыми. Я сегодня был там с полчаса: открыли плиты и нужно было посмотреть трубопроводы для схемы водоотливной системы. К полудню жара всё усиливается и усиливается, почти ни ветерка: воздух душно-неподвижен. Начинается аврал; приходится бегать по пароходу, стоять на борту, на самом припёке и уже хочется выйти в море: там прохладнее, есть ветер. Скоро, лавируя между рифами, выходим и в море охватывает нас ветерок: я усаживаюсь проветриться под капитанским мостиком и беру "L`avare" Мольера. В море так хорошо дует ветер, что становится радостною. Сразу начинает нас качать по зыби и качка порядочная.

═══════════ ═Теперь, ночью, идём полным ходом, ветер дует в корму, нам незаметно совсемдвижения воздуха; душно, жарко.

═══════════ ═C═ мостика сигнализируют световым семафором встречным пароходам; их встретилось сразу 3; ярко освещается мостик у нас и в ответ из темноты едва мерцает с перерывами огонёк далёкого парохода.

23 июня. У встречных пароходов спрашивали вчера о муссоне: отвечали по-английски, что очень силен.

═════════ Жара стоит почти такая же, как в Джедде, дует только покрепче ветерок. Занимаюсь вычислением индикаторных диаграмм, гидравликой, перечерчиваю чертёж "Владимира" с важными данными; кончаю вечером и выхожу на бак - уже совершенно темно. Огней на горизонте не видно. Вахтенный рассказывет о том, как они поймали акулу у Суэца (их больше всего в Красном море, оно - их столица, как говорят у нас на пароходе). ехало на пароходе 1800 паломников-мусульман; с собой они везли баранов, которых и истребляли понемногу в дороге. Акулы очень хорошо чувствуют, когда с парохода бросят мясо. Особенно же когда попадает кровь в воду: как только зарезали банабаки* (местные люди) у Суеца барана и бросили остатки в воду, появилось сразу штук пять акул; вздумали их половить. Крюк, имеющийся у подшкипера только для ловли акул, обернули шкурой барана, вывернутой красной кровяной стороной наружу и бросили вперёд с бушприта, так как к самым бортам акулы обыкновенно не подходят. Скоро появилась акула, следующая за лоцманом - рыбкой вершков пять-шесть длины имеющей на верху головы плоскую присасывательную поверхность: когда акула уходит в глубину, лоцман бросается и моментально присасывается внизу у неё. Она ходила долго кругом приманки, перевернулась раз, но не схватила, ещё перевернулась и быстро потянула канат в глубину, но её подтянули к борту. Командир сделал в неё же несколько выстрелов из берданки, некоторые пули попали ей в хребет и акула немного ослабла; иначе её нельзя было бы поднять: она могла оборвать канат. Завели ей петли каната на шею, на туловище и начали тянуть: акула оказалась тяжёлой, пудов 35 и одной команде невозможно было её поднять: позвали банабеков. Тянуть они все начали вразброд и разсказывающему теперь матросу пришлось ими командовать; акулу подтянули вровень с бортом, на палубу же командир её втаскивать не велел: она могла убить кого-нибудь. Стали рубить голову ей, позвали умелых головорезов из паломников: они любят, чтобы оружие, ножи, топоры у них были остры. Вышел один из них═ с топором, ударил - топор не мог пробить твёрдую шкуру акулы из сросшихся твёрдых пластинок; стал рубить и матрос - ничего не выходит. Из подошедшего к пароходу катера вышли арабы с их копьями и несколько раз кололи её: она ослабела. Матрос принёс широкую пилу ("циммерманку", как зовут её здесь), начал пилить и скоро голова была отпилена; из акулы повыпадали в воду внутренности, вытекло много крови; весь корпус акулы бросили в воду, голову же вытащили на палубу. Пасть вершков в 6 в диаметре была открыта; минут через пять после того как голова была отделена от туловища, вдруг пасть сильно, судорожно захлопнулась: плохо было бы если б попал кто-нибудь, и начала опять уже тихо и безсильно разжиматься; с предосторожностями начали вырубать зубы - они белы, крепки и ценятся; матрос вырубил штук сорок. Роздал много их, несколько же носит на цепочке и теперь. Было это в 1907 году; служит этот матрос лет 14 и делает уже двадцатый рейс здесь, раньше же плавал на военных здесь же; на "Аскольде" они однажды прошли от Суэца до Коломбо за 8 суток, делая по 18 узлов.

═══════════ Огней не видно кругом. Бурун под носом корабля фосфорически блестит; получается впечатление не воды, а пересыпающегося хрусталя. Из тёмной дальше воды вдруг прорезается фосфорически блестящая белая полоса, ещё несколько, ещё две по другому немного направлению: это бросилась к носу парохода стайка дельфинов; они начинают идти перед пароходом, оставляя за собой блестящие полосы, закруглённые впереди соответственно их головам и протягивающиеся далеко за ними. Они идут то под самым носом парохода, то отбегают в стороны , то подбегают опять. Самих их не видно, полосы от них ярко выделяются на совсем тёмной воде; они то отбрасываются в сторону, то переплетаются друг с другом, как волнующиеся крупными волнами ленты и вид их таков, как будто дельфины, быстро двигаясь, оставляют за собой что-то рассыпающееся полосой, ярко светящееся, остающееся на месте, продолжающееся светиться и не расходящееся в стороны.

═══════════ Завтра придём в Ходейду вечером; там, кажется, можно подходить и в темноте.

26 июня. Приходим в Джибути рано утром; перед входом несколько низких островков. Небо туманно; вода спокойна и только лениво колышится, над ней висит едва заметный туман; пролетают с тонким криком чайки: они собираются═ над плетущимися над поверхностью стаями рыб, сразу несколько их спускаются к поверхности, хватают что-то и, не садясь на воду, поднимаются с криками; видно несколько стай плещущихся сильно рыб и суетящихся над ними чаек. Близко подходим к стоящему французскому пассажирскому пароходу, обогнавшему вчера нас, казавшемуся огромным в темноте, но меньшему нашего "Владимира" и около него бросаем якорь.

═ К нам плывут, размахивая руками и вертя головами негритёнки; к трапу подплыли уже другие и держатся всё время на воде, кричат единственное русское слово "да, да, да". Бросают в воду монету, негритёнки, плескаясь, кувыркаются, ныряют и ловко её ловят; бросают ещё и ещё - неграм не стоит никакого труда поймать их: они тонут медленно плашмя. Бросают монету быстро и ребром - негритёнкам уже приходится нырять глубоко: они совсем исчезают в воде и после выплывают из глубины стаей, как какие-то рыбы; таким образом брошенные монеты только немногие удаётся им поймать. Скоро влезают они на пароход и бросаются за монетой с борта, с натянутого на ют тента, с висящей высоко шлюпки-четвёрки; держатся же всё время на воде, вылезая на пароход только тогда, когда предлагают им прыгнуть за монетой; подымают руки, держась на виде подолгу только ногами, бросают сами монеты, опять ловят их, перекидывая их один другому прямо в воду и опять ныряя. Иногда ныряют и не за монетой, так, для удовольствия; под прозрачной водой видны дрыгающими ногами, как лягушки. Монеты прячут в рот. Подходит лодка; на носу её стоит уже взрослый негр и кричит, показывая на воду; далеко от лодки бросают монету; негр не раздумывая прыгает далеко вперёд вниз головой и без труда, ещё видный в воде, хватает монету. Сидящие в лодке входя на пароход. "Здравствуй, Али" говорит матрос. -"Здравствуй" отвечает высокий стройный негр с скромным умным видом, немного как будто застенчивым. "Что же ты не приезжаешь в Одессу?"- негр не отвечает. Перед этим он спокойно сидел в лодке молча и только иногда спокойно вставлял замечания по-русски; я удивился чистому выговору. Али служил долго в Одессе; "Владимир" привёз его опять сюда и с матросами он был старым знакомым.

═══════════ Город невелик, и сам по себе, пожалуй, не интересен; место, где он расположен, уже не носит пустынного характера. Стояли мы всего часа 4, на берег никому съездить не пришлось. С самого Порт-Саида мы не сходили на берег и хотелось бы быть на просторе, на земле, видеть растения. Здесь недалеко Абиссиния, идёт отсюда железная дорога; за двести вёрст уже можно охотиться на тигров, бегемотов, можно увидеть крокодилов; хотелось бы здесь побыть на стоянке дней 5-6 и съездить вглубь. Об Джедде и Ходейде этого не сказал бы. Но мы выходим и направляемся к Индийскому океану; теперь до Коломбо. При выходе встречаем лодку, украшенную флагам. ⌠Смотрите, видите едет царица Савская■ говорит на мостике старший и, смотря в трубу, продолжает: ⌠Сидит наряженная и чёрная■. Я различаю её теперь на носу лодки с раздувающимися парусами, с чёрными матросами и капитаном. На море долго еще ни ветерка; Поверхность едва шевелится; но понемногу начинает доходить низкая, отлогая, с широкими - в полкорпуса ═⌠Владимира■═ - промежутками, зыбь: это от волнения разогнанного в океане муссоном. Иногда взлетают летучие рыбки, долго летят как ласточки и плюхаются в воду. Вечером всходит ярко отражающийся в воде серп луны, отражаются в волнах едва заметным снопом света звёзды. Зыбь уже ходит хорошо заметными отлогими параллельными валами. Тёплый ветер нежно обвивает и освежает немного; скоро он обратиться в бросающий на нас волны муссон.

28 июня. Сегодня должны пройти Мардофуй (матросское название: правильно Гвардафуй) и выйти в океан, простоявши ночь под берегом: идти ночью опасно из-за отмелей и камней. Часа в 2 показался берег, несколько раз скрывался, показывался опять. В открытом море делаем крутой поворот - идём к берегу. Вырисовываются, сначала едва заметно, а потом яснее, очертания гор, стоящих уже высоко над горизонтом. Приближаемся к берегу не прямо, а обошедши несколько и═ направившись параллельно берегу. Горы загораживают пролив от муссона и до нас доходит только мёртвая зыбь. За островом, влево от нас видна не загороженная часть моря и часть горизонта, но горизонт уже не ровный, как взади: на нём округленными зазубринами видны волны - так они высоки; иногда появляется выше линии горизонта бурун пены на волне - он огромен. Вдоль берега, против хода ⌠Владимира■═ - течение и из-за гор, хотя мы и близко под ними, хотя они и велики, хотя дует довольно сильный ветер. На отлогом песчанном берегу вправо видны маленькими пятнами домики сомалийцев; это очень дикий, разбойничий народ. Голландцы, во владении которых эти места находятся, мало обращают на них внимания; дикари разламывают поставленные европейцами маяки, грабят потерпевшие аварию суда. В последнее время приходили английские крейсера и бомбардировали жалкие селения. Бросают якорь. На берегу видна суетня, начинают выходить пироги; пять их уже ходят вдали, перед нами, две же направляются к нам; гребут своеобразными вёслами: на палках прибит диск, и у каждого гребца по одному веслу. В лодках сидят совсем чёрные люди: два в одной и четыре в другой. Среди этих четырёх сидит не гребущий вёслами чёрный в жёлтой чалме и закутанный в одежду, на других же одеты только повязки на бёдрах. Лодки их длинны, очень низки и узки; выдолблены из одного дерева и очень, кажется, устойчивы. У берега стоят два или три больших деревянных судна, на корме одного из них═ какой-то флаг, кажется, итальянский. Лодки огибают ⌠Владимир■ под носом и подъезжают к противоположному от берега правому борту; туземец в чалме прикладывает руку ко лбу (приветствие у арабов, турок), говорит что-то на непонятном, не европейском языке. Но у нас их принять на пароход, кажется, не расположены, и ⌠король■ как его назвали со своей свитой проезжает только около борта, несколько раз спрашивает ⌠каптэн■, но без результата, и уже хочет отправляться назад, но старший распоряжается спустить трап. По верёвочному трапу ⌠король■═ взбирается, подаёт руку старшему и нескольким стоящим рядом. Он огромного роста, как и все совсем чёрный, с небольшой, тёмной, как уголь, бородой; спутники его, ⌠свита■, более малорослы - двое из них ниже меня ростом. Один очень молодой, двое других старше и из этих один с очень неприятным людоедским лицом, другой же похож лицом на короля - он также с маленькой бородкой и усами. Ни в лодке, ни у самих чёрных при себе нет ничего. Цель их посещения пока непонятна. Короля угощают папиросами - он отказывается, ⌠свита■ же берёт и курит. Никто не понимает ни слова их, и они долго говорят без результата. Предлагают им медные русские монеты - они отказываются и говорят ⌠рупия■ - это местная монета, 66 коп.. Р. приносит свой полосатый тельник (матросская вязаная рубашка) и предлагает королю; тот берёт, жмёт руку ему, обматывает тельник вокруг шеи и знаками показывает, нет ли ещё одежды. Разговор завязывается; оказываются и общепонятными некоторые слова: дикари, показывая на нас, произносят═ ⌠итальян■ - их долго не понимают; наконец догадываются ответить ⌠русс, москов■. На туземцев эти слова производят неожиданное действие: король им с живым видом объясняет что-то, произносит несколько раз ⌠русс, москов■ и они все вдруг оживляются, начинают радоваться, смеяться, несколько раз указывая на нас серьёзно произносят ⌠итальян■ и когда им подтверждают ⌠русс, москов■ - они рады опять; мало понравились им должно быть итальянцы! Флаг их вывешен, пожалуй, не из дружелюбия, и приехали к нам эти люди не из удовольствия, а с изъявлением покорности, со страхом,; не спроста нет у них ничего при себе. Разговор без слов оживляется больше и больше. Туземцев приглашают сесть за обед - они отказываются. Начинают ещё приносить им подарки: жестяные коробочки, папиросы; С. приносит фуражку (⌠джонку■) с пришитой золотой пуговицей; показывает, как надеть, указывает на пуговицу. Туземцу фуражка нравится, очень нравится пуговица на ней - он сейчас же надевает фуражку на голову, ходит в ней некоторое время, а потом завязывает её в узелок вместе с другими вещами. Приносят им конфект - они едят с удовольствием; от предложенного белого хлеба и маслин отказываются, от вина также. Старший приказывает принести им лимонаду; слово ⌠лимонад■ они, кажется, понимают. ⌠Король■ выпивает═ стакан; его нагие придворные также пьют. Приносят граммофон повара; ⌠король■, кажется, уже знает, что это такое: он показывает на место, где должна быть пластинка - её ещё нет - и вертит рукой, как будто заводя граммофон. Показывает, куда нужно поставить трубу. Заводят марш - им кажется сначала интересным, потом уже не слушают. У повара оказывается какая-то арабская песня; он её заводит. Поёт, кажется, араб природный и передано хорошо. Туземцы удивлённо произносят ⌠араб, араб■, ⌠король■ заставляет остальных молчать и они внимательно слушают, внимательнее всех король. Он несколько раз кивает в знак удивления и удовольствия; песня на него очень подействовала, она правда очень хороша. Капитан присылает свой китель в подарок, его показывают и начинают надевать на огромного, неловко и по-детски послушно расставляющего руки ⌠короля■. Чалма его от задевающих за голову услужливых рук развязывается, обнажается чёрная совсем голова с чёрными же остриженными волосами. Но он, в увлечении одеванием, не замечает. ⌠Придворные■ его на эту процедуру молчаливо смотрят. Наконец его одели; он очень доволен, мы же едва удерживаем смех; он ловко наматывает вокруг головы свою чалму и становиться совсем странным: жёлтая чалма на голове, тесная и короткая цвета хаки куртка и красная, низко спускающаяся материя, обмотанная вокруг бёдер. На верху трапа появляется вдруг чёрный в подаренной ранее фуражке, и одетый в длинную, тёмно-красную рубашку их спутник; он рад и сияет от удовольствия; Наши, идущие сзади, не могут удержаться от смеха. Другие чёрные завистливо на счастливца смотрят; наконец это одеяние с него снимают и бережно завёртывают его товарищи. ⌠Королю■ приносят подарки ещё, дают сахар в пакете - ему уже не хочется уходить; уже немного стемнело, его подчинённые зовут его в лодку, о чём-то беспокойно говорят ему, показывая к берегу и наконец все спускаются по трапу, подавши руки нескольким, ближе стоящим, нашим. Туземцы очень довольны, повторяют ⌠селями, селям■ и начинают ловко грести, ⌠король■ же сидит в лодке, положивши под себя ноги и держась руками за края борта. Лодки огибают пароход, начинают бороться с течением и волнами и скрываются в сумрак.

═══════════ Уже ночь; луна освещает немного склоны гор, воду. Дует уже более сильный, чем в Красном море и более холодный ветер муссона. Волны плескают о борта и ⌠Владимир■ немного покачивается, хотя он и стоит близко от очень высокого, вдвое более высокого мачт, находящегося со стороны ветра, обрывистого берега. Сегодня ⌠отдыхаем■, завтра же пускаемся в долгий путь по бурному, разгулявшемуся океану; попадаем на его волны вышедши только из-под═ берега.════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ Индийский океан и Цейлон. ═Утром выходим в океан, предстоит обойти к югу места, где муссон наиболее крепок; курс берут к юго-западу 23 мы пока удаляемся от ближайшей цели путешествия - Коломбо. Сразу начинает дуть крепкий ветер по одному всё время направлению по носу корабля; на баке трудно стоять от ветра, чтобы идти к бугшприту, нужно сильно наклоняться вперёд. Волны разгулялись. Промежутки между ними - ¾ корпуса "Владимира", начинает выбрасывать гребни их на бак и свободный от брызг остаётся только маленькая площадка у бугшприта. Мы с московским математиком Р. (тем самым, который охотился за скорпионом в Джедде) стоим и смотрим на невиданные пока нами по величине волны с задорным любопытством: "А вот идёт хороша, вот качнёт" - нос "Владимира" сначала высоко подымается, затем стремительно опускается. Зрелище нас долго забавляет; неприятного ощущения качки у нас нет и мы очень бодры; не знаем. что бодрости сбавится дня через четыре, когда эти, теперь любопытные для нас волны, своим однообразием, беспрерывностью, сделали нас апатичными, вялыми дня на два, хотя морской болезнью мы не болели. Килевая качка не заметна, а потому заниматься хорошо можно - муссон прохладен, не жарко. Вечером зовут посмотреть эффектный мыс "Ras Hafuns" - действительно интересно; почти вертикальная, ровная сверху и немного только округлённая сбоку скала, вырезается на фоне неба и воды одним планом; через несколько времени из-за этой скалы вырисовывается вторая, подобная ей, другим планом, ещё и ещё - и мыс виден вырисовывающимся четырьмя стоящими один за другим планами; фон - светлое небо, озарённое заходящим солнцем, и оливково-зелёные волны. Подвигаемся против волн и ветра очень медленно - 4-41/2 узла. Идти, удаляясь от цели S/W - 23════ неприятно, но так мы пройдём до среды. Время с пятницы идёт в ожидании поворота на восток и северо-восток; правовед не может найти места - он готов заболеть и всё досадует на тихоходность и считает время до поворота. Утром в один из этих дней И.Г. заставляет убрать тенты, когда ветер крепок и качает немного боком; работа кипит; приходится становиться на борты перила и особенно крепко натягивать леера, держась за них во время качки. Капитан, довольный видом живой, дружной работы всех матросов и практикантов, сам берётся и помогает. И.Г. предлагает правоведу взяться делать что-нибудь - это очень помогает от морской болезни, но он, кажется, уже ей поддался; здесь же на юте лежит в плетёной кушетке П.И. (2-й мех) - человек, плававший═ много. Он бледен и слабым голосом спрашивает: "А где Венецианов" - он знает, что реалист также как и он плохо себя чувствует. Работа, как я чувствую, действует очень приятно, помогая борьбе с болезнью. - "Вы, однако, не очень доверяйте леерам", -обращается к нам рулевой, -═ "они ржавые и могут оборваться". Конечно, мало удовольствия быть за бортом и знать, что шлюпку едва ли спустят, волной же и током от винта быстро отнесёт, но "быть осторожнее" это значит или совсем не делать, или только не оказаться в таком случае врасплох и при обрыве постараться не упустить концы цепи; по необходимости приходится предпочесть второе. Доходим до 4 широты и поворачиваем прямо на восток; муссон значительно слабее, волны меньше, но сильно качает бортом. Однообразное, сильное раскачивание создаёт апатично-равнодушное настроение, с очень небольшим органическим ощущением качки сначала. Первый день очень много сплю; второй за чтением оживляюсь, берусь за науки, чертежи - это настроение пропадает и остаётся от ощущения качки только ощущение простого неудобства: сидя приходится держаться за привязанную скамейку. Во время перехода Индийским океаном сделал довольно много по гидравлике, сделал чертежи котла. Неудобства обстановки для работы днём несколько дней заставляли немного желать удобной, спокойной не морской обстановки; в том же направлении влияло сознание уменьшения энергии в те дня два равнодушия. Казалось, что попавши в Москву, перестану желать быть долго опять в этой обстановке. Вечером вышел на бак: веял только тихий ласкающий ветерок - мы были ещё недалеко от экватора и муссон, слабый здесь, был нам попутным - на океане (4-х вёрстная глубина!) была только спокойная, крупная зыбь. Небо сияло яркими звёздами, выделялся яркий Юпитер, стоял довольно высоко над горизонтом Южный Крест. Прилив известной мне раньше жизнерадостности вновь охватил меня и, странно, я уже опять желаю быть здесь: и среди корабельной обстановки в открытом море и в качку, которая дала мне только два дня равнодушия, теперь же я замечаю её только по стремительно понижающемуся горизонту, по бегающим надо мной звёздам, когда я тёмным поздним вечером прилегаю отдохнуть на открытом воздухе на трюме или при возможности располагаюсь и совсем спать под открытым небом. Опять чувствую себя своим здесь, чувствую красоту всего, что меня окружает теперь. Но красиво и на суше; красоту на суше я также сильно ощущаю - эти два ощущения разнородны, но равноценны. Красиво всё. Теперь же ушедши далеко, сюда, я только пришёл видеть другую часть нераздельной и единой совершенной красоты.

═══════════ За плаванье Индийским океаном много работал над "Гидравликой", над чертежами, читал и время у меня не пропадало совершенно. Своей работой немного доволен даже сам (вернее не недоволен: мне ни разу - и теперь -═ не удавалось сделать столько, сколько я считал нужным сделать).

═══════════ 8-го вышел из маленькой кают-кампании, где черчу, и взглянул на горизонт: немного вправо по ходу ясно различил едва заметную чёрточку над горизонтом. Никто ещё ничего не говорил о береге и скоро сегодня его не предполагали (хотя я и знал, что сегодня пройдём мимо островка). На мостике ничего не было слышно и нужно было предположить, что я ошибаюсь; но всё-таки было так очевидно, что это берег. Я спустился и сел за дело, минут через 20 в окошко взглянул Прибатин и предложил: "Идите смотреть Миникой". Я выбежал; оказалось, что я был прав: та самая чёрточка оказалась берегом - усомнился в себе я напрасно. Виден уже был блестяще-белый на фоне более тёмного неба маяк. Скоро сделали поворот, чтобы обойти островок к югу. На отлогом очень медленно выходящем из-под линии горизонта северном берегу виднелись выдающиеся над лесом, покрывающим весь островок, группы, прекрасно склонившихся с грациозно изогнутыми стволами и тёмной зеленью пальм. Высоко бьёт там прибой; его белые гребни выбрасываются на половину высоты деревьев. Кругом островка - рифы и на них везде видны белые буруны, за ними ярко зелёные, на белом фоне пены разбившиеся и идущие там уже с ровной поверхностью (или может быть с просвечивающими поднявшимися высоко гребнями) волны. Проходим довольно близко от островка; деревья, пальмы видны ясно; от маяка на север идёт просек. Хотелось бы побывать в этом прекрасном тропическом лесу! До Коломбо остаётся теперь 420 миль; проходим Миникой и опять уже перед собой и вокруг видим только океан; из-под носа корабля и в сторонах вспархивают летучие рыбки то поодиночке, то стайками и пролетают иногда очень долго между волнами и неожиданно шлёпаются в воду.

10 июля. Рано утром. Бодрое, жизнерадостное, деятельное настроение. На горизонте показались паруса многочисленных судёнышек едва заметными четырехугольниками, похожими на крошечные расставленные по горизонту бумажные листочки. Группа их видна немного влево и почти прямо перед нами другая. На море прозрачно. Уже высоко стоит солнце. Очень медленно приближаются паруса. Вправо над горизонтом показалась лишь чёрточка берега, но уверенно я ещё не узнаю. Через 10 минут иду на бак; там сидит с биноклем московский математик. Смотрю вправо и на том же месте вижу чёрточку берега над горизонтом, уже определённо; говорю математику, но он не находит ни в бинокль (что трудно, так как берег не отличим не по величине, а по освещению; бинокль же часть света поглощает); ни без бинокля; я точнее указываю место - над ближайшим и самым большим парусом, но долго ещё, минут 10, не видит, наконец же различает и начинает удивляться, как можно было раньше его увидеть: ⌠И теперь он едва различим■. Скоро уже видим вырезывающиеся подробности: башню, мачты большого судна не рейде. Парусные судёнышки уже проходят мимо нас; налево на горизонте их целая большая, частая стайка. Паруса красновато-коричневые и иногда, отражая солнце, странно блестят. Самые лодки своеобразны: так узки, что едва в них входят ноги сидящих на них чёрных, внизу утолщены, сбоку же имеют плывущий по воде параллельно лодке балансир - бревно, немного заострённое и с загнутыми задним и передним концами, при помощи двух перекладин привязанное к верху лодки. Стоит только обломиться этим перекладинам и очень неустойчивая лодочка непременно перекувыркнётся. Сидящие полуодетые совсем чёрные синегалезцы ловко управляются парусом и лодки быстро идут; это - рыбаки; далеко они отходят от берегов на своих странных корабликах.

═══════════ Берег уже очень приблизился. Виден город, лес; в гавани стоит большое военное судно, несколько очень больших пароходов и много меньших; на молу большой прибой: высоко взвиваются разбивающиеся, идущие прямо с океана, волны. Подходит вельбот с лоцманом. Скоро мы входим в гавань и становимся на якорь, недалеко от берега; набережной, к которой могли бы приставать суда, нет, гавань очень невелика и все суда стоят на рейде, Военное судно - английский броненосец.

═══════════ Открытая часть города очень невелика; дальше он скрывается в прекрасном лесу из пальм и других тропических деревьев. Лес разбрасывается и по всей видимой части острова, площадки свободной от него не видно ни одной. Когда мы становимся на якорь, подувший с берега ветер донёс тёплый, чудный запах═ тропического леса, совершенно для меня новый, но очаровательно прекрасный. Запах леса у нас, запах в Босфоре и здесь - три совершенно разные, каждая своеобразно прекрасные вещи. Кажется, что человеку, живущем здесь постоянно, не суждено испытать ощущение запаха этого леса - он привыкает к нему.

═══════════ К пароходу подплыли лодчёнки с торговцами - привезли бананы, ананасы. Мы как раз обедаем на шканцах. На столе появляется пара редких у нас и обыкновенных здесь ананасов; они свежи, душисты, сочны и очень вкусны. Довезти ананасы отсюда в Россию, кажется, не удаётся и там ананасы привозятся из Александрии, не издалека. Бананы - огромными ветками; мы запасаемся веткой бананов и ананасами. Приходят продавцы камней, подделывать которые здесь большие мастера, тростей из чёрного дерева, безделушек; татуировщики предлагают татуировать. Математика Р. долго разубеждает (без слов) маленький, шустрый татуировщик; показывает альбом, свои руки, но хочет объяснить, что на его чёрной коже татуировка не красива, - она хорошо выйдет на белой руке Р.; Р. спрашивает цену - он не говорит, а прямо берётся за дело: растирает тушь и пером рисует на руке дракона, инструментом со вставленными пучком иглами захватывает тушь, натягивает кожу и подкалывает её. Должно быть, Р. больно: он наполовину шуточно вскрикивает. Занятие приходится ненадолго прервать - Р. идёт переговорить с агентом; татуировщик воровским движением срывает банан с ветки, купленной Р. и, очистив его, запихивает в рот. Народ синегалезцы очень вороватый; движение или, вернее, манеру держаться, одинаковое с этим по характеру видел я у продавца открыток на берегу - большого плута; но манеры перехитрить хитры только для туземца, так они наивны и сравнительно первобытны. Говорят, что в городе (и тем более в глуши), вдали от полисмена, нужно осторожно рассчитываться с рикшами, а то схватят весь кошелёк и убегут. Едущих с нами от Коломбо русских студентов-путешественников обокрали здесь, у одного украли 180 рупий (рупия 66 коп.); в Индии же, где они много путешествовали, народ так честен, что они оставляли без присмотра на вокзале, в общих комнатах вещи и находили их целыми. На берег сразу отправиться не приходится, отправляемся вдвоём с Колей только вечером. Переезжаем на агентской шлюпке, вместе с ним, капитаном, дамой-консульшей из Сингапура, и скоро выходим на берег, почти месяц пробывши не сходя на него от Порт-Саида (на шлюпке только ездили на рифы в Джедде). Пристаём к зданию-пристани, входим, подымаемся выше - в следующий этаж, меняем деньги на рупии и центы и выходим в город. Небольшая площадь; налево красивый памятник императрице Виктории: сидящая на троне дама с величественным, но простым и энергичным лицом. Направо большое здание с обходящими почти кругом каждого этажа совсем закрытыми балконами, жалюзи и парусиновыми зонтиками на окнах. Снуёт чёрный народ, экипажи, легко, ритмично бегут иногда позванивая рикши. Нас как и всегда встречают: "Руски, руски: руски карашо". Рикши, экипажи, торговцы надоели нам с приставаниями и мы, наконец,═ в досаде по-русски ругаем этих надоедливых чёрных. Город═ очень хорош; магазины с европейским шиком; но нам интересен больше не город, а тропический лес, растительность - мы направляемся от европейского центра. Направляемся к ботаническому саду "Victoria parc", спрашивая дорогу у встречных, у полисменов. После двух, трёх улиц начались сады, бульвары, скверы. Вот деревья с большими, жёлтыми, там с красными цветами; встречаем дерево с плодами величиной с голову и с металлически блестящими листьями это - хлебное дерево. Деревьев уже больше и больше, улицы уже не городские, а дачные, вместо городских домов - прячущиеся в садах виллы. Вот окружённый лесом пруд с купающимися чёрными, некоторые из них здесь же натирают себя каким-то недурно пахнущим маслом, после чего чёрная кожа их становится блестящей.═ Город уже совсем превратился в утопающий в лесу роскошный чистый и благоустроенный посёлок. Попадаются туземные палатки с фруктами; кокосовых орехов мы ещё не пробовали (а нужно же знать, что это такое!); заходим и спрашиваем - запрашивают центов 25 - отдают за 15 (10 коп.), мы отдаём деньги - стоящие здесь туземцы хохочут: видно, что мы заплатили мошеннику-синегалезцу небывалую по их понятиям цену. Вокруг нас собралась толпа чёрных всех возрастов: мы этой публики не стесняемся - просим расколоть орех - туземец тяжёлым ножом ловко раскалывает и прорезает отверстие в самом орехе. Мы пьём кисловатое полупрозрачное═ освежающее прохладное молоко, но нам двоим его не выпить, отламываем кусочки белоснежного ядра и пробуем: небольшой приятный вкус, напоминающий "американский" орех. Вокруг нас собралась толпа из туземцев разных возрастов и на нас всё время любуется, слышатся, наверное, не особенно интересные для нас замечания на их языке, смех. Съели мы по кусочку ореха и закинули - девать нам его некуда, фруктами же сегодня мы сыты: бананов и ананасов съели больше, чем нужно.

═══════════ Идём дальше; город принимает больше и больше вид дачного посёлка: всё меньше и меньше вилл среди роскошного леса. Невольно останавливаемся у одной их них: на земле по саду лежат попадавшие с кокосовых пальм орехи; тенистые деревья с цветами и без цветов, бананы, пальмы других видов. Солнце уже садится, но оно ещё довольно высоко. В саду четыре мисс за═ lawn▓ ом,═══ привлёкшие наше внимание как первые европейские дамы, которых видели мы здесь; в стороне от площадки несколько наблюдающих за игрой ladies. С приближением вечера видно всё больше и больше отдыхающих от дневной работы, от зноя; больше и больше едет гуляющих в автомобилях сarriages и рикшах. Направляемся, несколько раз спрашивая дорогу, в ботанический сад "Victoria parc". Полисмены учтиво указывают дорогу и мы скоро приходим. Взрослые экземпляры деревьев, и довольно много их видов; интересен сад с точки зрения ознакомления с каждым из видов деревьев, но общего представления о характере растительности он не даёт и в этом отношении он хуже, чем более близкая к естественной обстановке растительность за городом. И по числу видов сад не велик; действительно хороший тропический сад нужно ехать смотреть в Кенди═ (6 час. по жел. дор. от Коломбо) -═ сад Парадения, 2-й═ (после сада на Яве) в мире. В саду много гуляющих, на площадках lawn▓a оживлённо играют одни и смотрят на игру другие. Публика - типично колониальная: можно было бы назвать высшей, но проглядывает некоторое желание показать себя выше себя; это общество в центрах Лондоне, Петербурге будет стоять несколько ниже, здесь же оно - выше, за отсутствием ещё более высокого. По настроению, характеру и виду публики видно, что чисто столичных развлечений она теперь не знает, и её развлечения только quasi-столичные; что теперь на те влияет и кинематограф - quasi-театр, как в провинции, играющий здесь роль большую, чем нужно. И в самом театре - опере, драме ( хотя я, конечно, здесь не видел его и не слышал) - здесь, кажется, есть элемент quasi-театра, театра не самостоятельного, а подражающего и, как отдалённый от центра, носящий характер предпринимательства.

═══════════ Мы засмотрелись на lawn; играют четыре дамы и на другой площадке мужчины. Мужчины красивы, ловки и игра их совершенна. Одна из дам довольно полная с элементом комического не совсем произвольного, не ей совсем даже, пожалуй, желательного с её стороны в фигуре, движениях, характере. Взади нас застучал автомобиль и около нас остановился; вышла дама в фиолетово-красном, в чёрной шляпе и чёрных перчатках, с чёрным широким поясом, спускающимися лентами сзади, бледным лицом, красивого сложения; но на лице - отпечаток "вампирского". Очевидно влияние спиритизма, выдуманных духов, привидений; проглядывает что-то в духе кинематографных драм. Действительно, такое воспитание ей удалось и деланность всего, даже и этого "вампирского" так далеко зашла, что этой даме, могшей бы далеко идти в действительном совершенствовании, от этой не страшной до смешного чертовщины уже не освободиться (не знаю, может быть, и возможно, но сверх человеческих сил трудно): она, сама того не зная и не желая, может быть, того,═ сделалась ведьмой. В довершение всего на лице её лежит тонкий, едва уловимый отпечаток скуки, с желанием от неё избавиться. Совсем убывающий успех "вампиризма". Кажется, из англичанок такие ladies═ - характерны.

═══════════ Но быстро темнеет. Мы проходим немного ещё дальше по городу и начинаем возвращаться. Уже совсем стемнело. В лютеранской церкви слышно пение - там служба. От центра направляются к окраинам кареты, рикши, пешеходы. Воздух тёпел, прохлады нет. Тихо стоят деревья; между ними мелькают пролетающие светлячки, слышно усердное, почти неистовое стрекотание на все лады. За город идут сингалезцы с работы. Становится тише и тише и все неистовее стрекотание,═ проявления жизни обитателей чудного леса. Несколько раз, спрашивая дорогу к порту, утоливши жажду ананасами, долго идём несколько другой дорогой. Слышим в стороне тревожный шум, как- будто от ветра, но скоро убеждаемся, что это работает на пологом берегу прибой; проходим около самого берега: из темноты появляются и медленно идут белые гребни волн и, подошедши, с тяжёлым шумом падают. Среди городских улиц стоит бросающий яркие снопы света маяк; огромный его фонарь медленно вращается и переливает огнями в гранях огромных оптических стёкол. Издали видны несколько вспышек, с разными промежутками; достигается это не перегородками в фонаре, а сложно гранёными стёклами, определённым образом преломляющими свет. Приходим к лодочной пристани. Полисмен считает долгом ограждать нас, как и всех, от мошенничества лодочников: очень темно, парохода не видно, лодочники могут взять какую угодно плату и привезти куда угодно. Он вынимает из кармана книжечку с напечатанной таксой, указывает нам стоимость (довольно высокую) за перевоз и вручает нас лодочникам; Коля просит номер полисмена, больше из прихоти или шутки, чем из необходимости, он с сознанием правоты показывает. Садимся в лодку и направляемся по тихим тёмным волнам в темноту; скоро различаем огни, а потом силуэт ⌠Владимира■. Английский броненосец, стоящий влево, освещён весь: на нём какой-то праздник; на юте публика; иногда слышны крики и рукоплескания.

═══════════ Из Коломбо уходим на рассвете 13 июля. Весь день идём в виду гористых берегов Цейлона, покрытых лесом с выдающимися над ним пальмами.

17 июля. Знаем, что скоро должен показаться берег; часа в 2 показывается берег Суматры; указываю его я двум студентам, стоя у трапа (без шканцы) на спардеке, но они его ещё не замечают, наконец подзывают ещё народ и все бросаются смотреть берег: на фоне облаков едва заметно очерчиваются горы и по цвету от них не отличаются; окраска их только более ровна, чем у облаков. На мостике его, конечно, заметили давно, но обыкновенно оттуда о береге ничего не сообщают. Вырисовываются довольно высокие горы с верхушками, уходящими в облака. Берегу все рады, хотя и не долго (4 дня) шли от Коломбо; сегодня все присматривались вперёд - хотелось берега вместо открытого, с чистым горизонтом моря. Приближаются и приближаются с прекрасными очертаниями горы; верхушки их в большинстве конического вида, у некоторых уходят в оборванные внизу клочьями облака. Горы сплошь покрыты густым лесом. Слева проходим близко у горы: заметна даже внизу тоненькая чёрточка обмываемой части берега - это песок. Лес очень густ, с парохода он виден круглыми пятнами, выдающихся же пальм не видно. Выделяются площадки ярко зелёные, в одном же месте лес странного фиолетового цвета. Слева скоро берег скрывается, но справа открываются всё более и более высокие горы. К правому (от нас по ходу) берегу мы приближаемся; конические верхушки некоторых гор "курятся" - понижают за собой по ветру и разрывают облака; иногда проползают облачка по самому фону горы, скрывая только часть её, вся же она до верхушки видна ясно - получается своеобразное впечатление висящего в воздухе облака. Лес начинает перемежаться с площадками и почему-то видно много как будто горящих мест; говорят, это - пожары. Но они - в очень многих местах; естественно пожара нельзя предположить. Нужно думать, что причина здесь - человек, и если не выжигают леса под поля, то здесь что-нибудь другое. С берега доносится до нас дым; он не так резок, как у нас и очень ароматичен: тёплый, мягкий, благоухающий запах. Волнение сначала немного разгуливается (хотя и странно - в море оно меньше, чем здесь у берега, но скоро ветер стихает и остаётся только зыбь. На небе вдалеке со всех сторон грозовые тучи. Смеркается. Солнце быстро катится к горизонту то прорезываясь сквозь тучи, то уходя в них, выбрасывая оттуда свои лучи и заставляя всё небо, воду, туманные дали берега играть мягкими, нежными, тёплыми, гармонирующими сочетаниями цветов. Вот виден край солнца из-за тучи. Края облака сделались золотыми; другое, близкое облако охвачено пожаром красных цветов. Отдалённые края синевато-тёмных спокойных вечерних облаков окрасились ярким, сильным пурпурно-красным цветом - он лёг на них редкими узкими пятнами. Чистое небо выше солнца - ясно и ярко голубое.

═ Прозрачные же облака над нами приняли чудный фиолетовый оттенок.

С потемневших склонов выделяются уже пятна огней. Они часто разбросаны и не имеют больших размеров пожара. Старший говорит, что здесь работают золотопромышленники. Опасный промысел! Нужно боятся и зверей диких и друг друга: между золотоискателями много охотников добывать уже раз добытое золото. Трудно, наверное, жить в этих дебрях Суматры, где только очень редко показывается европеец.

═══════════ Долго продолжается ещё чудная игра умирающего на солнце света в темнеющем небесном своде и совсем спокойной, крупной, но едва заметной, с ровной поверхностью зыби; видны огни уже совершенной тьмы оттуда, где должен быть берег; над ним, очень далеко вспыхивают молнии.

18 июля.

Ночью налетел шквал с дождём. Полило нас приятным, пресным дождичком. Я помню только сквозь сон, что нас раскачало, поддавало волну на палубу (спал═ я на трюме, под тентами; до меня волна не доставала). Теперь, днём, расхаживают тучи и то там, то здесь виден дождь; вода играет красновато-синими и зелёным оттенками, ложащимися переходящими, резко ограниченными пятнами. Скоро очередь доходит и до нас. Начинается дождь сначала не сильный, затем сильнее, сильнее, и скоро льёт потоками. Даже с тентов льёт ручьями протекающая сквозь них вода. От ливня плохо видно кругом. "Владимир" начинает давать свистки: через каждые минуты 3-4 раздаётся мощный, низкий звук. Уменьшают ход; на баке забегали в неуклюжих непромокаемых одеждах матросы - готовят якоря. Ход ещё уменьшают. Дождь уже давно льёт, с тентов и на палубе ручьи. Падая на волны, дождь делает их своеобразно красивыми: как будто мало подвижными и сделанными из матового зеленоватого стекла. Уходя в мглу ливня, очертания волн выделяются планами на фоне серовато-белой мглы. Громко раздаются свистки "Владимира". Наконец, начинает понемногу проясняться; якорей отдавать не приходится. Слева взади от нас и ещё далеко показывается из-за дождя догоняющий═ нас пароход; скоро и мы прибавляем хода.

19 июля.

Утром, вышедши, как и всегда после умывания, смотреть новости, перед собою вижу далеко отступивший, не такой уже высокий берег: далеко уходят горы - некоторые из них в облаках скрывают свои вершины, вот висит одинокое маленькое облачко на фоне горы, которая видна вся ясно; впечатление, что это облачко и весь слой облаков, в котором оно идёт, находится на какой-то очень большой высоте, разрушается и создаётся представление о небольшой высоте этих облаков над землёй. Ближе, перед горами берег низок и напоминает несколько заросли у берегов речки, но над растительностью выдаются иногда пальмы. Нас совершенно не качает - идём, правда, как будто по реке: совершенно спокойная поверхность, берег в виду - как будто на Волге, а не Малаккским проливом! Качки в море уже наскучили и теперь этот спокойный ход приятен. Зыбь очень невысокая, но с очень большой длиной волн, незаметна, хотя горизонт и неровен, а волнист, но это заметить можно только присмотревшись. Но присматриваться не хочется, хочется думать, что мы действительно идём в России, по спокойной реке (с пресной водой, а морская надоела). Солнце блестит и играет в волнах; чувствуется легко, весело, как ранним утром хорошего, ясного дня в России.

═ Плохо пишется сейчас! Весь день за чертежами, за задачами гидравлики, за котлами. На самую же жизнь мало осталось настроения и много равнодушной, незаметной усталости. Принуждаю себя писать по памяти. Это мне удаётся: за письмом сижу, вожу пером, связываю слова, предложения, хотя и плохо, но... Заставил говорить только свою физическую природу; что-то главное, свободное такому насилию не поддаётся. Что делать. Отдам сюда ещё столько себя, сколько у меня осталось.

══ Сравнивая с Россией этот солнечный ясный день хорошим назвать можно - мы под экватором - верстах в 150 - и это блестящее солнце жжёт здесь сильнее, чем у нас. Сейчас же рано и жары совсем пока не заметно, от солнышка только приятно. К полудню правый берег скрывается, но часа в 4 открывается снова. Вода не так прозрачна и зеленоватая, как будто немного зацвётшая, чего не бывает в морской воде: и зелёные её оттенки - мертвы. Нужно думать, что здесь впадают реки и приносят много пресной воды. Это подтвержается: только что встречается много плавающих обломков дерева, роскошные огромные перистые листья, какие-то плоды; мы с студ. путешественником (молодым) видим плывущий плод в ½ аршина величины. Здесь рады этим, хотя и незначительным, вестникам земли. Издалека их замечают, рассматривают и провожают глазами. Встретили днём парусную лодку с сидящими медно-красными малайцами.

═══════════ По ровной глади пролива идём весь день. Вечером ожидает нас опять чудная игра света при закате солнца; опять величественно опускается солнце за море, заставляя небо и волны играть умирающим светом, как будто не желая отпустить его с своего лона, показывая ему всю красоту свою, чтобы только удержать и не умереть в тьме без него. Приходит ночь. Дневной свет ушёл, но небо и волны играют теперь темнотой, оживлённой только светом ночным, слабым и достаточным только для того, чтобы эту темноту тропической ночи нельзя было назвать полной тьмою. Вода же начинает играть другим светом: в глубине и на поверхности её вспыхивают золотисто-белые огоньки - это светят морские животные. Вспыхивают и держатся долго то там, то здесь маленькие огоньки на поверхности: это светят морские свечки (вид их огоньков напоминает по форме - но не по цвету- огоньки свечи); иногда видны большие вспышки света под водой - это светящиеся медузы. Я стою у бушприта, скоро подходит ко мне студент-путешественник. Такую игру морского света и я и он первый раз видим. Вода совершенно темна. Стоит лёгкий, прозрачный туман, только усиливающий темноту. Под носом парохода и в буруне от него вспыхивают огоньки, как и всегда. Но сегодня, кроме этого из тьмы навстречу нам выплывают многочисленные яркие огни на тёмной поверхности и проходят мимо; в глубине иногда вспыхивают сами по себе большие огни медуз. Явление разрастается; скоро уже навстречу нам бежит ровная, тихая поверхность воды с многими, всё время горящими, красивого белого, немного золотистого цвета, напоминающего цвет Иванова червячка, огоньками, невидными из-за слабого тумана издали и показывающимися только с некоторого расстояния. Воздух тёплый и приятно влажный. Подул ветер с берега. Какой чудный принёс с собой он запах! Запах леса, плодов, цветов. Тёплый, сильный, нежный, удивительно прекрасный. Спрашиваю у стоящего рядом коллеги, хочу проверить себя. Но он также ясно и сильно его ощущает и говорит, что также не ощущал его ни разу. Уйти мы уже не хотим и не можем. Нельзя отказать себе в ощущении дышать этим живительным влажным, тёплым, ароматическим воздухом. Это третий из характерных запахов растительности: в Босфоре, не Цейлоне и здесь; красив и оригинален запах горящего леса у крайних к северу берегов Суматры, но он не может быть поставлен рядом с этими. И самый удивительный, самый красивый и самый сильный - здесь.

═══════════ Тёмное, закрытое облаками небо, совсем тёмные дали, лёгкий, едва заметный туман, немного волнующаяся отлогими, спокойными волнами поверхность с движущимися навстречу нам, плывущими по ней белыми тепло-золотистыми, спокойно горящими огоньками и тёплый ласкающий чудно ароматный воздух. Ощущение этой красоты томительно прекрасно; кажется, что от него можно умереть.

Игра огней и ветер с берега продолжаются около получаса; когда приходит В., он ощущает аромат леса на берегу уже слабее; огни на воде также приутихли. Ветер наконец меняется, огоньков на волнах остаётся немного.

═

1-го августа. Сегодня приходим в Нагасаки. На вчера и сегодня у меня срочная работа: чертежи на японский завод в Нагасаки отливок нового кривошипного диска у брашпиля и чертежи какой-то штуки, спроектированной заводом. Боюсь, что не окончу работы к приходу и за работой не успею увидеть вход в порт. Ещё утром прошли маленькие с острыми вверх как будто готическими пустынными и без растительности островками -═ вид их гармонирует с понятием "японского" во мне. В час или два показывается берег, но я за работой и спешу - выбегать из маленькой столовой хотя и близко, но некогда. Часа в 3 ½═ выбегаю на полминуты на спардек - взглянуть: берега уже видны большими, гористыми; горы одинакового характера с утренними скалистыми островками, но уже можно различить, что они покрыты лесом. К четырём часам работу успеваю закончить - я свободен, и до входа в залив осталось ещё полчаса. Горы сплошь покрыты зеленью, голой земли, скал совсем не видно; направо под скалой у самой поверхности её приютился фабричный посёлок; дымит труба. От прибоя построена уходящая в воду откосами стена, напоминающая форт. Направо дальше видна такая же стена, но что там за ней трудно предположить и нельзя рассмотреть. Склоны гор усеяны горизонтальными чёрточками, маленькими уступами. Это поля японцев, возделывающих каждый клочок земли в горах и, кажется, не жалующимися на безделье. Фотографировать строго воспрещено, в Нагасаки нельзя носить аппарат. Вход в гавань, также как и в Босфоре, между гор. Перед входом, на этих горах должны быть укрепления, пушки, но их не видно и по виду нельзя предполагать о их существовании - виден только лес, крошечные, идущие по склонам зелёные поля; совершенно мирный, сельский вид, а по неприятелю начнут палить Бог знает откуда пушки. Проходим первый островок с маяком; залив раздваивается - идём влево. С гор тихий тёплый ветер; он доносит чудный свежий влажный и тёплый запах - прекрасный, очаровательный, но совершенно мне ещё не знакомый. Самый тонкий, благородный запах цветов с примесью украшающего его и предающего ему прекрасную, нежную остроту запаха, напоминающего немного запах болотной травы и огурцов. Запахом все любуются. Вид гор прекрасен. Верхушки их не очень острые, иногда совсем почти горизонтальные с обрывающимися боками, своеобразной формы. Один вид их очертаний строго гармонично составлен и красив. Верхушки некоторых - высоки и деревьев на них уже нет, но не видно и голых скал: там они покрыты ковром травы. Ниже идут густо покрытые листвой деревья; они укрывают все склоны и лепятся по крутизнам. Вот островок влево. Из воды выходит он обрывом - жёлтый вертикальный склон. Высота его больше, чем основание, он гораздо выше мачт "Владимира". Обрыв идёт невысоко; выше деревья, деревья, листва гроздьями, купами. Выше других - своеобразные сосны: с далеко и разбрасывающимися и загибающимися немного вверх сучьями - это вид чисто японский. Тёмная их═ зелень на этом островке преобладает; её всё больше и больше к вершине и, наконец, эти красиво грациозные, как будто миниатюрные, напоминающие японских мусмэ, сосны вырисовываются от корня и до верхушки уже на фоне неба. Кажется ясным, что только эта красивая, жизнерадостная экзотическая и сильная природа могла воспитать деятельных, жизнерадостных, много трудящихся, но всегда весёлых японцев.

═══════════ Останавливаемся у карантинного пункта. Сзывают всех на шканцы, к левому борту. Появляется довольно высокий, с немного высокомерным взглядом японец, пересчитывающий всех и за ним низенький, худой доктор, также японец. Он идёт по шеренге, щупает у каждого пульс и взглядывает в лицо каждому пытливым, немного шпионским, быстрым взглядом.

═ Медленно выбирают канат; появляется, наконец, кольцо якоря, подтягивают его и оставляют висеть у клюза: скоро бросать на стоянке. Идём опять вперёд. Горы, растительность красивее и красивее. Показывается больше и больше домиков по склонам, наконец, стапель с фермами подъёмных кранов наверху и со строящимся военным судном и самый город. Но на город он не похож: маленькие домики у подножия гор вокруг залива и по склонам. Только несколько домов обыкновенных двух и трёхэтажных. Развивающимся русским флагом на высокой мачте нам салютуют. По рейду ходят лодки с гребцами, работающими на корме единственным веслом; некоторые лодки идут очень быстро. Со стапеля доносится стук и трещание пневматических инструментов; за ним идут три сухих дока и завод, довольно большой. Порт должен быть глубок; горы, спускаясь крутыми склонами, его обступают. Вершины некоторых гор закрываются иногда облаками. Домики идут по склонам только немного вверх, дальше же на горах ничего не видно. Здесь на высотах должны быть батареи; но от самого входа нельзя было видеть и намёка на укрепления - только крошечные, идущие уступами поля, лес, отдельные деревья, жилища. Искусно спрятано. Неприятелю некуда и стрелять - обстреливать только всё место подряд, японские же скрытые батареи, конечно, будут действовать, не найдёшь долго их и по дымкам - порох бездымный. И эта стрельба, Бог знает откуда летящие снаряды способны навести в боевой обстановке панику на неприятеля, в своё время этого места не изучившего. Невидимые японские пушки будут палить наверняка по заранее вымеренным расстояниям, противнику же, под этот огонь попавшему, нужно бросать свои снаряды на 5 или 10 квадратных вёрст с совсем ничтожной вероятностью попадания. Своеобразная, японская тактика. В Босфоре по всему протяжению разсеяны и на высотах и у воды форты с выглядывающими для страха орудиями и с расхаживающимся, тоже должно быть для страха, ободранным, понурым турецким солдатом. В Сингапуре английские пушки скрыты, но их можно всё-таки видеть; здесь же ни намёка! Мирный сельский вид.

═══════════ Еще не совсем встал пароход, а уж на палубу взобрались японцы. Направляется к нам ещё много их лодок. Спустили трап. Лодки наперебой к нему бросились и по трапу стали входить японцы - торговцы, ремесленники. Подходят, многие вежливо кланяются, предлагают товары, но не навязчиво, сейчас же отходя при отказе, дают рекламные карточки. Проходя мимо стола с неубранным после обеда═ белым хлебом один из них берёт два куска и с удовольствием начинает есть. И эта простая сценка трогает меня: он тоже человек, хотящий есть, жить - и сглаживающее действует на моё острое чувство вражды к ним. На лицах их всех написана пока только забота о хлебе насущном, трудно им здесь достающимся, проглядывает вежливость, расположенность к жизнерадостности --качества не отталкивающие. Но своё я чувство ещё поберегу и буду смотреть дальше и дальше.

═══════════ Съезжать на берег сегодня я не думаю. Хожу и рассматриваю новых для меня торговцев, гребцов. К пароходу подводят две низкие баржи - это с отличной нагасакской пресной водой. Я сижу на борту; снизу вскрикивает что-то японец; оглядываюсь, сторонюсь: ему нужно крюком зацепить за борт и я ему мешаю. Японка и мальчишки японцы смеются. Баржи едва-едва выдаются из воды, перил нет, по ним бегают, перепрыгивают с одной на другую маленькие косоглазые - видно, что они чувствуют себя здесь дома; только за самым маленьким косоглазым карапузом, едва начавшим ходить и тоже уже старающимся перепрыгнуть на другую баржу, неотступно ходит японка - мать; её внимательность к ребёнку меня немного удивляет. Подходят какие-то самовары (подобия пароходов0 - это насосы для накачивания пресной воды нам. ⌠Дьяков, идёмте на берег■, - говорит мне Мищенко. Я сначала отказываюсь, но он убедительно продолжает: ⌠Пойдёмте, посмотрим город■ и предлагает огромных абрикосов; абрикосы на меня действуют, также как и предложенные взаймы деньги ═полнейшее их отсутствие больше всего меня убеждало на берег не идти: нужно же хотя ба заплатить лодочнику? Платим непривычно мало за перевоз японцу; в лодке устроена каюта, но там - запах, напоминающий китайский, от которого у меня с Сингапура органическое отвращение - остаёмся стоять в лодке. Японец усердно работает═ единственным веслом; лодка от этого неприятно виляет из стороны в сторону. На берегу подходит дама и говорит по-русски; заходим в её магазин разменять деньги. Она - полька из Кракова, по её словам. Вернее же еврейка; энергичная дама, напоминающая еврейку -поставщицу на пароход в Сингапуре. Меняет деньги и приглашает присесть: ⌠Есть хорошее вино, пиво■- но нам нужны только деньги для уплаты перевозчику, больше же ничего в этом магазине для моряков не нужно. Садимся на рикш; один из них говорит по-русски: объясняем ему, что хотим смотреть город, пусть везёт, куда знает; он делает вид, что понял, хотя после мы и имели основания предполагать, что он понял не совсем. Дорожки ровны; дома не выше двух этажей, на набережной только трёхэтажная закрытая теперь гостиница; на улицах много мусмэ они кажутся очень любопытными) - в широчайших поясах, завязанных огромным бантом сзади. М. останавливается перед торговцем с стеклянными шкапчиками, освещёнными маленькими лампочками, покупает какие-то японские лакомства и о, ужас! Пробует их и даже..... предлагает мне попробовать! Я уверяю, что достаточно это видеть и даже делаю неучтивость от этого угощения отказаться; он же пробует: ⌠нельзя же не знать этого, нужно же попробовать■,- и закидывает их. Мне припомнились слова мальчика-реалиста В., сказанные с ужасом при рассказе о путешествии вместе с М. по Сингапуру: ⌠Я даже не уверен, что он (М.) не пробовал тех червяков, которых продают китайцы■. Переезжаем по мостикам через впадающие в залив каналы, с которых - неприятный запах и скоро мы - в самом городе. Улицы узки. На большинстве из них могут свободно разъехаться два рикши, на некоторых же это трудно. Уже темно, но дома освещены газом и бумажными фонарями. Привычного стука копыт лошадей не слышно: их заменяют здесь рикши; за пребывание в Нагасаки не видели на улицах ни одной лошади. Но раздаётся по всем улицам другой стук - стук деревянных сандалий гуляющих японцев и японок. Он также очень надоедлив. Дома открыты, в них видны расположившиеся и не стесняющиеся чужих взглядов хозяева. То беседующие, то за туалетом. то за ужином. В роскошных парикмахерских - развалившиеся и нежащиеся японцы, в разных по товарам магазинах продавцы и продавщицы; проходят, останавливаются перед магазинами, иногда смотрят на нас японки, японцы с видом гуляющих: нет занятого, сосредоточенного вида горожан-европейцев. Слышится стук деревянных сандалий многих гуляющих. Иногда церемонно раскланиваются встретившиеся мусмэ; здесь в этой обстановке они кажутся в большинстве красивыми и грациозными, но только своеобразной японской грацией. Походка их своеобразна: ходят они, подаваясь вперёд и свешивая вперёд же руки. На лицах всех видны вежливость, хорошее расположение ко всем, довольство собой и всеми. Заходим в магазин купить открыток; предупредительные продавцы и продавщицы.═ Рассматривающего открытки покупателя обмахивают веером. Подают рамки с вставленными открытками, принимают про-смотренные. В магазине фарфора, ваз - одна продавщица; лепечет немногие русские слова, провожает с застенчивой как будто, живой улыбкой и после, когда проезжаем на рикше опять через час кричит ⌠до свиданья■, хотя мы сначала её и не заметили. М. накупает безделушек, вазочек, кимоно и предлагает мне ⌠ купите это, купите это■, но я с покупками до обратного рейса. Покупаем, наконец, персиков и идём взбираться на гору. Подходим к японскому храму, двери его закрыты и нам удаётся рассмотреть только каменных драконов у входа да извне самый храм. Около него═ - лавчонки с напитками; стругаются для них здесь же бруски льда.

═══════════ Долго ещё расхаживаем. Встречаем наших с парохода, расходимся опять и когда, наконец, собираемся идти на пароход, как и всегда почти теряешь дорогу и направление, найти которые стоит нам некоторого труда и разговора и на русском, и на английском, немецком языках, по-японски спрашиваю даже ⌠мару■ непонятливого японца,- из каждого по нескольку слов. Проходим у крутой тропинки на гору; нужно взглянуть на Нагасаки сверху! Подымаемся до первой площадки и видим - внизу подходят и советуются, подняться или нет Р. и Джон; мы зовём их, они с трудом нас узнают, взбираются немного, останавливаются и начинают спускаться: они за последнее время очень подружились (ходят на берег оба с финскими ножами); вечером явились они едва на ногах от усталости, совместного путешествия и дружбы, Р. даже не дошёл, кажется, до каюты и заснул на палубе. На верху горы хватается цепкими, сильными корнями за крутизну мощное, с изогнутым огромным стволом дерево; сучья его уходят далеко в сторону и между ними и роскошной листвой разбросаны огни Нагасаки далеко внизу; виден в темноте неясно рейд, едва проступают из темноты═ неясные очертания гор дальше. Жизнь в городе понемногу затихает; не засыпает только чудная природа: ещё живёт тёплый, ласкающий воздух, шепчутся нежащиеся деревья, стрекочут и поют ночные их обитатели.

2 августа, вечер. Солнце прячется за высокими горами с западной стороны рейда; склон этих гор потемнел. На нём уже зажглись огоньки, противоположный же берег совсем ещё светел. Ночь на одной стороне и сумерки на другой. По небу отбросились лучи от зашедшего уже солнца. Начинаются уже звуки ударов в гонги в городе; с сумерками они становятся сильнее и сильнее; вчера они мне так надоели. Бьют везде однообразно: три удара и пауза; начинают в немногих местах, спокойно и не часто, скоро присоединяются удары в других местах, темп становится быстрее и быстрее и эта музыка доходит до неистовства. Вот в сумерках вырисовывается лодка с огоньками, идущая вдоль берега; гребцов несколько и гребут каждый одним веслом; с лодки удары гонга с таким же темпом - три удара и пауза по четырёхдольному ритму. Удары деловито спокойны и строго размерены. За этой лодкой вырисовываются═ две таких же других, также бьют гонги; ясно, что это - гонка. Идут они быстро. Говорят, что на днях здесь пробовали гоняться европейцы в беговых европейских лодках с этими странно работающими вёслами ловкими японцами - японцы их обогнали; объясняется ли это превосходством гребцов или лодок - сравнить трудно; во всяком случае европейские вёсла нужно признать лучшими. Лодки гонятся спокойно, видно, что берегут силы гребцов; гонг ударяет также спокойно. Скоро гонщики уходят далеко по заливу в сторону к морю и скрываются в темноте. Вот они опять возвращаются. Гонг ударяет всё быстрее и быстрее; лодку, идущую впереди, обгоняет другая. Гонги звучат и звучат; передняя теперь лодка хочет сохранить первенство и все они бешено летят; гребцы дико вскрикивают. Такие гонки были и вчера; говорят, что это гребцы готовятся к большим состязаниям. Во время работы - днём этого не было видно; спорту посвящается свободное время, только с сумерками переменился деловой вид города. Из этих гребцов и природных рыбаков выйдут хорошие моряки у японцев; из рикш - быстроногие пехотинцы. На молодое поколение здесь очень много обращают внимания. Сегодня несколько больших баржей, битком нагруженных подростками обоих полов, протащил к морю и от моря буксир; это возят школьников купаться в чистой воде залива, у моря. Стемнело совсем, но ночь лунная; тепло, тихо. Склоны гор внизу усеяны маленькими огоньками. Я расхаживаю по палубе, сижу на баке, прилегаю на бушприт и смотрю, смотрю и думаю: я не должен сейчас работать, это наружное ничегонеделанье (хотя уже и в поздний час - 9-10 час. вечера) важнее и нужнее обыкновенного дела сейчас: мне много ещё нужно смотреть, думать; думать не о праздных вещах. Луна освещает спокойно тёмную зелень гор, заставляет играть серебром лениво спокойную поверхность воды, делает тёмным видный на фоне светлого неба противоположный берег; свет её борется со светом огоньков освещённой ею части города.

Завтра на рассвете снимаемся; нужно встать на мостик. Беру подушку, тёплое одеяло - ночью довольно холодно - простыню и ложусь на спардеке, между вельботами, у самого борта; ласкает слух тихое поплескивание сонной волны, нежно обвивает тёплый ветер, тихо живёт своими огоньками залитый лунным светом город. Я так близко к природе; разбрасываюсь на своей жёсткой, но самой лучшей постели и кладу одну руку за борт от спокойной, тихой радости без улыбки.

3 августа. ═Ещё не совсем рассвело; в низинах и на равнине лёгкий прозрачный туман. Небо светло,═ горы к востоку темны, не как днём. К морю на заливе виден пришедший только что повернувшийся поперёк залива пароход; из-за тумана он кажется огромным. Начинают выбирать на баке канат, дают в разные стороны ход машины - "Владимир" медленно поворачивается на одном месте. Просыпаются только что лодочники и начинают ходить, шлюпки вёсельные и на парусах. Дают прямой полный ход обеим машинам: "Владимир" идёт к выходу; проходим мимо прилепившегося на маленькой площадке у крутого склона горы домика, всего закрытого густою зеленью деревьев; выше и ниже его - также лес; ветви деревьев свешиваются к самой воде. Казавшийся огромным пароход не так уж велик; стоит он у карантинной станции - английский красивый пассажирский пароход; за ним подходит другой - японский. Идём опять мимо скал, покрытых лесами, красивыми японскими соснами, выходим в море и берём курс вправо - к Владивостоку. Острова всё время ввиду; появляются островки и влево от нас. Характер всех островов - гористый. Часа в четыре подходим к Цусиме. Печальное для нас место.═ Пустынный, гористый, с плохой растительностью остров, только недавно ставший историческим. Обходим его к западу. Рождественский же обходим к востоку,═ бой начался у север-восточной его оконечности. Но и здесь,═ под нами, может быть, лежат обломки наших кораблей, прошедших перед боем такой огромный путь, недружелюбно встречаемых в портах по пути и сразу из тяжёлого пути вступивших в бой с отдохнувшим только что на родине противником. Здесь над плававшими на обломках русскими проявлял наш враг своё азиатское рыцарство, расстреливая спасавшихся и не принимая на борт офицеров. За азиатской выносливостью, кажущимся доброжелательством скрываются и эти азиатские качества. Поражены мы здесь не японцами, а волею судеб и поражены, кажется, не для того, чтобы мы это забыли.

6 августа.

═══════════ Просыпаюсь и спешу взглянуть - где мы; для этого нужно мне только приподняться: сплю я у трапа на шканцы на спардеке, под открытым небом. Ночью было приятно холодно и во сне я кутался в одеяло. Теперь на фоне озарённого только что восходящим солнцем неба в чистом холодном воздухе вырисовывается гористый островок, это - Аскольд. Подходим к берегам и к входу в залив (вернее пролив); на горах видны батареи, некоторые пушки совсем на виду. На склонах гор Русского острова разбросаны палатки лагерей, ниже селение и церковь; как приятно нам её видеть и ещё приятнее слышать звон - сегодня Преображение.

Залив идёт вправо и из-за берега показываются дома, железная дорога, пакгаузы, центр города ещё не виден; поворачиваем вправо и город открывается. Он - внизу по берегу залива, за ним горы и одна из них довольно высока; через склон её виден перевал: прямая застроенная═ улица, круто на неё подымающаяся и уходящая за неё. Из города доносится звон, так хорошо напоминающий нам о России. Останавливаемся у брандвахты; стоим и ждём, ждём доктора. Так долго нигде нам не приходилось ждать, даже в Турции, не говоря уже о Японии, где доктор явился, когда мы ещё не совсем остановились. Но и дым отечества нам сладок и приятен; нам неприятно ждать, но всё так напоминает нашу Россию! Доктора пришлось долго только ждать, приехавши он сейчас же и уехал. От города отвалил моторный катер и идёт к нам; подходит и отдаёт письма; мне есть 3 письма и я сейчас же бросаюсь за чтение.

Без буксира и быстро против обыкновения подходит к берегу ⌠Владимир■ и пришвартовывается, место стоянки довольно далеко от центра города. На рейде виден пятитрубный ⌠Аскольд■ и миноносцы, один миноносец проходит мимо нас к морю. Таможня осматривает весь пароход и ещё долго на берег нас не отпускают; наконец, идти можно.

Встречаем мужиков, типичных великороссов, разговариваем с некоторыми - нам приятно услышать русский ответ. Бродим по городу, я взбираюсь на гору - оттуда далёкий вид. Внизу Владивосток, дальше залив и море; видно всё будто на карте. Вечером, проходя мимо железнодорожных бараков, слышим великорусскую песню.

Владивосток, с 6-го по 20-е.

Вид города меня приятно удивил: он внушительнее Нагасаки по величине. В порту судов также больше, чем в Нагасаки: кроме 5-6 судов Добровольного флота и парохода ⌠Клавдий Оланьон■, Мариуполь - русского другого общества, стоит всегда несколько иностранцев; при нашем приходе стоял один немецкий пароход и один норвежец; часто заходят японские суда, было при нас одно американское, английское. В Нагасаки же кроме нас стояло только два японских судна и то одно из них только что выпущенное с завода и ещё не вполне снаряжённое; когда мы выходили из Нагасаки пришло ещё английское и японское. Город по виду лучше, чем я ожидал: хорошая славная ⌠Светланская■═ улица, хорошие постройки, трамвай; так выстроился он за последние двадцать, двадцать пять лет. И в дальнейшем его значение будет увеличиваться. Только недавно открылись Сучанские копи, дающие хороший уголь, могущий конкурировать с японским внутри Империи (а при усовершенствании постановки дела и везде); рядом с углём лежит железо и на его разработку только пока нет людей, в десяти - двадцати верстах начинается тайга, с её богатствами лесными и Владивосток - выход для всего к морю. Уже устанавливают рейсы пароходов Добровольного Флота в Америку и нагружают первый пароход лесом; беда всех переселенцев - отсутствие свободной от леса земли,- станет не такой большой, когда лес будет хорошо цениться и легче будет "борьба" с ним. Экспорт его в Америку нужно предполагать большой. Неудобно немного гористое место для города, но неудобства - не препятствия; город может больше разбросаться, устроивши только хорошее сообщение; трамвай, кажется, скоро отходит в собственность города по концессии и это хороший случай для города: взять его в свои руки и оборудовать город трамваем дальше не только в целях доходности, но и в целях благоустройства, общественного удобства. Жители здесь - приезжие из центра России в большинстве; общий характер горожан по виду - хороший, одесской лёгкости нравов не замечается и впечатление от них у меня лучше, чем от "одесситов". Впечатление от всего Владивостока у меня лучше, чем я ожидал; при входе в порт мне было приятно, что этот лучший Нагасаки город - русский, и за всё время пребывания в нём у меня укрепилось хорошее мнение о нём.

═══════════ Укрепить город можно хорошо и его укрепление теперь деятельно ведётся; новые укрепления строятся скрытыми, открывающимися только при необходимости; учебные стрельбы идут со старых батарей и происходят часто и днём и ночью.

*Приписка на полях :═ Телеграммы, поданные во Владивостоке в 6 часов вечера приходят в Москву в 6 часов вечера этого же дня. Если же послать телеграмму срочную, то она придёт в этот же день раньше того времени, в которое послана она в Владивостоке.

═ ═У японцев же ни в первый раз, ни в шестидневную стоянку во второй раз, кроме выстрела в 12 час. от обсерватории, я ни одного не слышал. Предполагать свойство уметь стрелять без ученья у японцев нельзя и нужно надеяться, что проворных покорителей Кореи, в дальнейшем могущих пожелать пойти и к Владивостоку (Корея рядом), он встретит достойно.

═══════════ По выработавшейся за рейс привычке видеть новые места в Владивосток выходим, как в знакомый уже город, вечером в 10 часов первого же дня возвращаемся по пустынным железнодорожным путям, заставленным вагонами, между пакгаузами, как дома; устали страшно, проголодались. Коля садится в стоящую тачку - ноги не идут. Я пробую повезти - устал, не хочется. Не устали только смеяться; плетёмся на пароход, болтаем, смеёмся из одного только желания смеяться. "Саша, кашляй басом" говорит мне Коля на появляющемся у него на берегу не-то одесском, не-то армянском жаргоне в самом глухом месте дороги, сам кашляет смешным деланным басом и оба громко в тишине смеёмся; приходим в каюту, достаём хлеб из шкафа у Карла и с удовольствием едим. Первое время прогулки в город делаем часто; когда же подвели "Владимир" после выгрузки чая к конторе флота, у самого вокзала, откуда до центра города пять минут ходьбы, то вечером хотя понемногу, но проходим по Светланской. После отъезда большинства практикантов по железной дороге делается немного грустно; под влиянием слухов, что "Владимир" пойдёт в Сан-Франциско с лесом, затем в Англию и что нам придётся возвратиться железной дорогой (путешествие в Америку затянулось бы на 8 месяцев ещё), о поездке через Сибирь начинает думаться; но занятия вводят меня в постоянное спокойное, деловое, весёлое настроение, в котором я всегда думаю, что хорошо всё, что происходит так, как оно есть. В таком настроении проходит время до отхода "Владимира" из Владивостока.

═══════════ На третий день пребывания здесь отправляюсь к Яше. Денег у меня ни одной копейки, Коля же богат - он получил из дома; он мне предлагает, но у меня желание идти без копейки денег. Коля разсержен тем, что я не взял денег; обгоняет меня на трамвае и не оглядывается. Но мне так хорошо идти, так свободно делается, что отказаться от такой прогулки я не мог. Иду пешком вёрст шесть по Светланской, выхожу из города; уже стемнело, идти же ещё вёрст 6. Спрашиваю, где стоит 4 рота у идущего солдата, оказывается, что мы с ним - попутчики: он из 12-го пехотного, стоящего рядом. Перескакиваем═ канавы и выходим на шоссе, по сторонам которого лес. Найду ли Яшу - не знаю. Солдат спрашивает, верно ли я знаю что он здесь и что я буду делать, если его не найду? "Тогда вернусь назад", - отвечаю я. Он немного удивлённо на меня взглядывает. Правда, уже поздно и по этой дороге я иду первый раз. Проходим последние строения, лес, стоящую вдалеке от домов, уединённо у дороги гауптвахту и солдат заявляет, что идти осталось 20 минут. Спускаемся к ручью, переходим его по мосту и скоро уже идём мимо палаток лагеря 12 полка. Дальше уже идти мне недолго по направлению огоньков, указанных солдатом. Яша встретил меня удивлённый: меня он меньше всего ждал; в солдатской форме он очень изменился. После удивления он заявляет мне: "Как я рад, здесь так скучно; а я думал, когда меня позвали, что это пришёл ко мне служивший у нас вояжер". Долго говорим, ходим около казарм и улегаемся спать в палатке. Ветер сильно надувает внутрь полотно и даже вырывает колья, к которым оно привязано; Яша с разбуженным солдатом Соколовым её поправляют. Долго ещё разговариваем; я уже отвечаю сквозь сон - встал рано, да и устал немного - скоро засыпаю.

═══════════ В пять часов Яша просыпается и будит меня: к 7 мне нужно на пароход. В палатке светло; посредине в колонке стоят ружья; Соколов оказывается курносым солдатом. "Мне вчера даже досадно сделалось; смотрю - уже ты спишь", - говорит Яша; я чувствую себя виноватым и на это ничего не отвечаю. Яша провожает меня, я обещаю придти ещё и в 7 ½═ я уже позавтракал и был в машинном отделении, хотя дед и сказал мне, чтобы я осматривал Владивосток и что могу не беспокоиться ходить в машину (перед Нагасаки я делал ему несколько чертежей и работал очень много; он мною остался очень доволен).

═══════════ К Яше путешествую еще раз 15-го, за несколько дней до отхода. Он очень рад опять, просит писать с дороги. Возвращаюсь уже поздно вечером, дорога едва видна в темноте и пустынна; усталый добираюсь я до трамвая и уже едва иду от трамвая к пароходу; но всем этим днём я очень доволен и засыпаю спокойно как только падаю в постель, едва успевши раздеться.

═══════════ Накануне 15-го вспомнил, что завтра большой праздник и пошёл ко всенощной в собор. Иллюминация в церкви, хорошие певчие, великолепное архиерейское служение. Немного даже страшно, не впадает ли наша Церковь в обстановочность, подобную католической церковной роскоши и не удаляется ли от торжественной и прекрасной простоты. Но отступлений от правил, конечно. никаких нет, и на этом я успокаиваюсь. Пребывание за службой после долгого скитания для меня так радостно, прекрасно; мне кажется, что я затеривался, а теперь опять нашёл себя и отсюда мне не хочется уходить; уйду потому, что это нужно, но не потому, что я этого хочу - я не хочу уходить отсюда.

═══════════ Утром 20-го звонки телеграфа будят меня: подошёл буксир и встал у открытого иллюминатора; тороплюсь одеться - нужно на мостик. Но буксир подошёл и заснул у борта. Едва ещё начинает светать, движения на пароходе никакого. Одетым пробую ещё немного заснуть, дремлю и открываю глаза, когда уже сделалось довольно светло. На палубе уже И.Г. - "На буксир! Готовимся к отходу",- говорит он на буксир, но там крепко спят и разбудить их стоит некоторого труда. Горы видны серыми, немного фиолетовыми силуэтами на прекрасном утреннем небе, на востоке румянищемся, выше же держащим в себе фиолетовые тона. Тихие просыпающиеся волны рейда играют фиалетовой и золотой гаммой цветов. Из-за горы встаёт золотое блестящее солнце - и на подёрнутой свежим лёгким утренним туманом поверхности воды протягивается ослепительный столб его отражения. ⌠Владимир■ отделился от берега и дал ход. Перед нами - китайские джонки; свистков парохода они плохо слушаются и недалеко от носа ⌠Владимира■ одна из них вздумывает сделать поворот наперерез. Капитан ругается про себя на китайцев и даёт задний ход; громада ⌠Владимира■ приостанавливается, затем повёртывается, маленькая же, немного больше обыкновенной лодки, джонка идёт не обращая ни на кого внимания. Выходим из бухты другим ходом: не огибая Аскольд к северу, а южным проливом. Долго ещё взади видны дымки из труб во Владивостоке; из утреннего тумана проступают некоторые постройки, центр же города скрылся за горой. ⌠Орлиное гнездо■ и другие высоты долго держатся на горизонте.

═══════════ Цусиму проходим с другой стороны: она остаётся вправо. Остров так горист, что не видно ни одной площадки. Горы невысоки, но почти правильные конуса их стоят вплотную придвинутые один к другому. Из Владивостока едет к нам комиссия по испытанию угля Сучанских копей; один из членов её - инженер-механик флота, полковник. Ему дед меня представил, отрекомендовавши меня так хорошо, что мне сделалось немного как будто неловко и рекомендация показалась даже незаслуженной. Для него по предложению деда и по его просьбе я вычисляю диаграммы. Цусиму смотреть я вышел на спардек, инженер стоял там же. ⌠Печальное для нас место; и много всё-таки сделали наши моряки, прошедши огромный путь. Неравная была их борьба с отдыхавшим дома врагом■ - ⌠Пройти четыре месяца, не сходя на берег, каждый момент ожидая нападения - это нечеловеческий труд. Ждали неприятельских миноносцев, спали не раздеваясь. Нужно представить себе, какое у всех было настроение, как все были утомлены. Да шли ещё не на отдых, не домой, а после этого страшного перехода - прямо в бой■, - говорит он. Нельзя приписывать особых качеств японцам. Мы были поражены самими собой. Отправили в ужасный путь эскадру; бой её сломил только наполовину, наполовину же она была разбита тяжёлым переходом; восстановить её полную силу мог бы хотя и самый непродолжительный отдых. ⌠Война была нам не нужна; мы дрались из-за какой-то дурочки Кореи, когда для японцев победа или поражение - был вопрос жизни и смерти. Сознание одного этого уже укрепляло японцев. И на встречу им шли под славным, но опозоренным у Цусимы, Андреевским флагом преемники славных моряков-бойцов в восточные воды заброшенной эскадры. Порт-Артур пал, пали с ним наши лучшие корабли, огромной подпорой могшие бы служить эскадре Рождественского. Мимо стоявшего у своей родины врага должны были пройти наши корабли к Владивостоку, переставши думать о цели путешествия - Артуре, уже отданном японцам с затопленными на рейде кораблями тихоокеанской эскадры. И легли здесь, у Цусимы, костьми, Богом призванные сюда и здесь пострадавшие за грехи своих братьев - сынов той же России - её лучшие дети-бойцы. Победил их не азиатский враг; он служил только орудием в назначенном для нас Богом страдании. Но не унизить нас хочет Его Божественная Воля. Она ведёт нас только туда, куда не можем мы знать; и этот позор, это мучение только начальная ступень на пути к величию и славе Его народа. Страдание на ней назначено служить к обращению с пути угнетения, корысти на путь милосердия, бескорыстия, правды. Бог унизил нас для того, чтобы привести к совершенствованию; только совершенный может встать на путь к славе. И Бог, наказавший нас этой позорной войной, приведёт нас туда, куда мы не знаем, но туда, где правда, благо и свет.

═ Писать трудно вечером; очень устал, хочется спать.

═══════════ 23-го августа. Разбудили на аврал. Когда вхожу на мостик, уже проходим знакомый высокий островок,═ покрытой зеленью, с соснами наверху - в бухту только что вошли. Парусная баржа, довольно большая, но с единственным гребцом и рулевым в то же время, бестолково лезет под нос "Владимира". Приходится дать задний ход одной машине и сделать полный оборот, некрасивый при входе в порт. Опять набегают торговцы и взбираются на пароход, не давши ему остановиться. В 10 часов нас вводят в самый большой док ╧3; "Владимир" поместился бы и в пустовавшем меньшем доке ╧1, меньше пришлось бы выкачивать воды, но он лежит близко к стапелю с строящимся крейсером в 27000 тонн; возможности смотреть на постройку военного судна русским японцы предусмотрительно не дают и ставят в отделённый горой от стапеля док ╧3. Вечером переезжаем в город за покупками. Знакомое настроение на улицах, знакомые уже некоторые улицы. Долго расхаживаем, бродим из магазина в магазин и садимся в "шампуньку" (одновёсельная лодка) втроём (присоединился корабельщик А.) в 12-м часу ночи усталые, смеющиеся и нагруженные покупками, как дачные мужья. Кроме тёмной совсем воды у бортов, лодки и огней города ничего не видно; но проворно заработал вёслами молчаливо-хлопотливый ═"анаша". Куда везти - ему не нужно говорить, он узнаёт сразу русских с единственного стоящего здесь русского парохода.

24 августа. С утра идём в сторону стапеля, проходим заводом по направлению к высокой горе. Магазины встречаются часто, но уже более скромные; жизнь на улицах более тихая, немного захолустная. Живёт здесь, должно быть, беднота. Но магазинов сравнительно много и здесь. постройки так скучены, что на крошечные улицы остаётся три, иногда два шага в ширину; о нашем просторе обитатели этих лепящихся один к другому крошечных домиков, наверное, не умеют думать. Жизнь на этих улицах, как и в домиках, как будто они составляют продолжение комнат. Носят детей на спинах женщины и старики, играют не имеющие больше места для игр, дети. На нас смотрят с вежливым любопытством; К. вежливо помогает разобраться в деньгах при покупке папирос старик с ребёнком на спине; в то время, как мы остановились, подходят женщины и дети посмотреть на новых посетителей улицы и обступают нас, но эта любопытная публика держится вежливее зевак-сингалезцев в Коломбо. По той же крошечной улице подымаемся в гору, но скоро улица кончается; нужно пробираться по узенькой тропинке между домиками, а выше между крошечными полями не довольно крутом склоне горы. Наконец, крутизна становится уже слишком большой для полей, они кончаются и начинается лес. он становится чаще, чаще, наконец, уже трудно пролезать. Много бамбука...

═════════════════════════════════════════════════════════════════════════

═ К сожалению на этом записи Александра Яковлевича Дьякова обрываются. Возможно он временно хотел приостановить ведение дневника, скорее всего - из-за занятости по службе, но вероятнее всего записи он все же продолжал, однако, в то, наступающее тяжкое время═ часть дневника была наверное кем-то утеряна. Мир праху твоему, добрый, честный, работящий русский Человек!

════════════════════════════════════════════════════════════════════ Москва,═══ 03.07.2007 г.