Не склонившие головы

На фото военврач Михаил Яковлевич Дьяков, 1944 год, лагерь Зандбостель.

Вступление.

(О Геннадии Героднике и Михаиле Дьякове).

Время летит неумолимо. Исполнился 71 год со дня окончания второй Мировой войны. Остается все меньше и меньше людей, переживших ее…

Мой отец говорил в свое время: «Надо бы о брате Михаиле написать: ведь семь лагерей прошел в войну и после».

Однако обстоятельства складывались не слишком удачно: отец в шестидесятые годы начал болеть, а я был еще слишком молод (даже просто - юн), а дядя Миша сам писать не хотел, так как был сильно занят на работе. Он, как и до войны, работал главным врачом – рентгенологом в санатории им. Артема (Сергеева), это в подмосковной Фирсановке, а еще в черногрязской больнице на полставки, и где-то еще подрабатывал почасовиком на рентгеновском аппарате. (Рентгенология считалась опасной профессией, врачи часто заболевали раком от рентгеновских лучей). Дядя Миша на работе был нарасхват, хорошо, хоть, он жил рядом: в подмосковной Сходне.

Все-таки, бывая у дяди Миши в гостях, я пытался кое-что записывать, но… Сначала умер мой отец, потом меня призвали в армию. После этого я появился у дяди Миши только в самом конце 1972 года. Ему был уже 71 год, он начинал сдавать. Пальцы рук были покрыты коричневыми налетами: рак брал своё. Все- таки я еще кое-что записал, взял пару фотографий, но здоровье дяди ухудшалось, а в декабре 1974 г, он умер.

Я думал, что о дяде Мише мне уже никогда не удастся написать, но вот недавно в журнале «Новый мир» за 1979 год в №№7 и 8 я прочитал повесть «Восточные университеты» эстонского советского писателя Геннадия Геродника. Неожиданно нашел там несколько страниц, посвященных Михаилу Яковлевичу Дьякову… Сам Геродник, после того, как фашисты начали терпеть во второй мировой войне поражения, и стали организовываться концентрационные лагеря для пленных солдат и офицеров гитлеровской коалиции, долгое время служил офицером переводчиком в ряде лагерей.

Глава 1

Из «Восточных университетов» Геннадия Геродника (отрывки из главы «Лазарет шталага №351)

«В годы оккупации лазарет Валгаского шталага размещался не в самом лагере, а через квартал от него. Об условиях жизни советских пленных в лазарете мне рассказал бывший узник Валгаского шталага военврач второго ранга Михаил Яковлевич Дьяков. В 1941 году он был начальником гарнизонного госпиталя на эстонском острове Сааремаа (Эзель), и там попал в плен. Медперсонал до последней минуты оставался на своем посту, возле тяжелораненых.

Свои странствия по фашистским лагерям смерти военврач Дьяков начал с Валгаского шталага. В Валге покоятся многие фронтовые друзья Михаила Яковлевича и тысячи больных из лазарета, умерших у него на руках.

Бывал и я у Дьякова в гостях в подмосковном поселке Сходня. Во время встреч с Михаилом Яковлевичем я подолгу слушал его рассказы о страшных испытаниях в годы войны. Он испил чашу фашистского плена до дна: прошел семь лагерей смерти! Вот несколько страничек из его рассказов».

Михаил Дьяков:

«Если шталаг №351 с полным основанием можно назвать фашистским адом, то лазарет - последний круг его. Сюда переводили окончательно обессиливших дистрофиков, больных сыпным тифом, дизентерией и другими эпидемическими заболеваниями. Лечили больных медики из самих же пленных. А нас было немало: 26 военных врачей, несколько десятков фельдшеров, еще больше санитаров. Немецкий главный шеф медик только контролировал нашу работу. Он даже не каждый день появлялся в лазарете, а в бараки заглядывал только через порог.

Я сказал: лечили… Но лечить-то было нечем. Ни лекарств, ни перевязочных средств, ни хирургических инструментов. Даже градусников не было, температуру определяли на ощупь. И питание то же, что в основном шталаге: баланда из гнилой брюквы, мизерные пайки из суррогатного хлеба. Умирало по несколько десятков, а иногда и до 200 человек в сутки.

30 июля 1943 г. немецкий дежурный офицер приказал построиться на плацу всему персоналу лазарета. Всех нас - врачей, фельдшеров, санитаров - набралось 260 человек. Перед строем появилась группа офицеров: четыре немца и два власовца.

«Спасители земли русской» долго распинались перед нами, произносили «патриотические» речи. Немецкие офицеры стояли в стороне и беззаботно болтали между собой. Дескать, мы тут ни при чем, это ваше внутреннее дело.

Наконец, власовский подполковник скомандовал: «Итак, кто желает служить в доблестных частях РОА - три шага вперед!» Строй не шелохнулся, наступило зловещее молчание. Умолкли и немцы, они стали озабоченно и недовольно посматривать в нашу сторону. Власовцы опять принялись за уговоры, но в их речах уже слышались угрозы. Опять команда, и опять безрезультатно. С нулевым успехом закончился и третий тур увещеваний. По знаку немцев власовцы распустили строй.

Начался следующий этап: нас стали поодиночке вызывать в лагерный «особый отдел». Сбросив маску непричастности и незаинтересованности, в разговор включились немцы. Но и этот маневр не принес желаемого успеха.

Вербовщики так и уехали несолоно хлебавши, а с неподатливыми медиками началась расправа. Нас стали обрабатывать уже не словами, а кулаками и дубинками. Многих списали в рабочие команды, нескольких врачей, в том числе и меня, посадили в карцер. В середине августа черная крытая машина увезла нас, группу военнопленных врачей, из Валги на запад. Для меня начались странствия из одного концлагеря в другой: Саласпилс, Ковенский 7-й форт, концлагерь Зандбостель под Гамбургом…

И все же я выжил… Как только оказался на свободе, стал искать своих друзей - бывших узников Валгаского шталага. Тех, чьи адреса помнил. Очень немногих, но все же нашел. От них узнал, как жил лазарет после июльско-августовского погрома 1943 года.

С первых дней существования лазарета мы, пленные врачи, тайком от лагерной администрации начали вести свой учет умерших, чтобы впоследствии, если выйдем на свободу, сообщить об этом родным погибших. Заведовал этим участком «конвейера смерти» один из военнопленных - ленинградский инженер Михаил Васильевич Аносов. Картотека, завернутая по частям в клеенку, хранились под цементным полом морга. Порядковый номер умерших был уже близок к 30 тысячам. В лазарете на нарах оставались еще лежачие больные. В последние дни эвакуации они куда-то исчезли. Администрация фашистских лагерей смерти знала немало способов уничтожения беспомощных людей».

Геннадий Геродник:

«От себя добавлю: время от времени в Валгу приезжают бывшие узники шталага № 351. Они осматривают неузнаваемо изменившуюся северную окраину города, где вырос новый микрорайон. С трудом находят место, где стоял их барак. К сожалению, среди приезжающих нет уже ни Михаила Яковлевича Дьякова, ни Михаила Васильевича Аносова».

Глава 2

Архипелаг Моонзунд (рассказ Михаила Дьякова, запись Бориса Дьякова)

В конце 1973 года я как-то однажды разговорил Михаила Яковлевича.

-Дядя Миша, а как получилось, что ты в армию попал служить, когда тебе было уже 39 лет, и наступил 1940 год?

-Для того, чтобы ты все понял, немного поговорим о нашей семье. Наши родители вырастили десять детей (вообще-то 14 родили, но четверо умерли в младенчестве). Почти все мужчины в семье прошли армию.

Старший брат Николай в 1905 г. участвовал в первой русской революции, после ее разгрома много лет скрывался, и судьба его мне напоминала судьбу Максима (ты ведь смотрел, племянник, фильм «Возвращение Максима»?) Когда началась первая мировая война, большевики рекомендовали Николаю легализоваться и идти в армию. Но в отличии от Максима, Николай, служивший разведчиком, погиб в 1916 году.

Следующий брат - -Иван - тоже добровольцем ушел на фронт, но после революции он в гражданскую войну служил в белой армии. Связь с ним практически не велась, ведь вся наша семья жила под Москвой (в Пушкино). Только в самом конце 1920 года, уже после событий на Перекопе, Иван прислал телеграмму: «Жив, здоров, определенного адреса не имею, Иван». После этого о нем ничего не было известно.

Твой отец, а мой старший брат Виктор, в 1918 году добровольно вступил в Красную армию. О нем мы когда-нибудь отдельно поговорим… Я только скажу, что в армии он подорвал свое здоровье.

Брат Владимир… Он окончил в Москве строительный институт, но работу достойную не смог найти, поэтому тоже вступил в армию в начале тридцатых годов, об этом надо много рассказывать: в какой-то момент он служил в строительных войсках в Средней Азии и там трагически погиб.

Наша старшая сестра Капитолина была мобилизована медсестрой в Красную армию в 1918 году, служила под Царицыным (видела Сталина, Пархоменко, Ворошилова). В их маленький госпиталь однажды привезли бойцы тело отчаянного серба Олеко Дундича, но спасать того было уже невозможно: пуля пробила его сердце.

Племянник наш Шура Антонов (сын старшей сестры Варвары), молодой, красивый, очень сильный молодой человек участвовал в военных событиях у Хасана и Халхин Гола, там был отравлен газами, стал инвалидом.

Мог ли я тогда не пойти на службу в армию?!

Вообще- то было еще одно обстоятельство, которое поспособствовало тому, что я в 1940 году заключил договор на пять лет и ушел служить. Дело в том, что женился я неудачно. Жена моя хоть и красивая была, и стройная, и тоже медик (невропатолог), но жизнь наша как-то не складывалась. Детей не было. Я уже тогда работал в санатории им. Артема (Сергеева), что в Фирсановке. Рентгенолог профессия сложная и не многие хотят в ней работать: можно получить столько «лишних» рентген, что со временем это приведет к раку кожи или к раку крови. Но я человек рисковый и решил быть рентгенологом, чему я учился в МГУ. Потом поработал в санатории Артема, купил участок с маленьким домиком рядом, на Сходне. Получил еще приглашение работать в Черногрязской больнице. Но вот тогда я и женился, и моей жене Зине то денег мало было, то дом был слишком мал. Сама-то она хозяйством мало занималась, все требовала, чтобы я перевел на Сходню ее родных из-под Челябинска… А я периодически вызывался на военные курсы и звание мое повышалось систематически: я уже был майором запаса. Подумал, пошел в военкомат… Военврачи в армии очень были нужны. Мне предложили на пять лет стать военным моряком, капитаном 2 ранга. Жена Зина обрадовалась… Шел уже 1940 год…

Попал я служить на эстонский остров Сааремаа (архипелаг Моонзунд). Главный военврач, когда узнал, что я рентгенолог, очень обрадовался. Там у них были проблемы с оборудованием. Я сразу взялся за проверку матчасти… Долго биться пришлось, но к июню 1941 года все установки у меня работали прекрасно.

Иногда переписывался с Зиной, но времени было мало. Обстановка предвоенная была нервозная, но все-таки я надеялся, что война не начнется…

Но чего уж затягивать мой рассказ, война вдруг началась. Бомбежки страшные пошли с первого дня, и я вдруг подумал, что в этой войне я не выживу… Но все-таки буду бороться за жизнь! Жалел только, что не успел зайти к родителям на кладбище и смог проститься в Москве только с сестрой Капитолиной, а Виктор был в длительной командировке. А в армию-то меня все равно призвали бы, но уже в 1941 г….

С поврежденных наших кораблей моряки были переправлены на остров, и они в своих черных бушлатах и в тельняшках, под отчаянный вопль «полундра!» сражались, сея страх в сердцах фашистов. Потом мы узнали, что те прозвали краснофлотцев «черной смертью». Я тоже в начале службы на Сааремаа получил черную офицерскую морскую шинель, которая служила мне много лет.

Медсанбаты работали бесперебойно, с трудом удавалось поспать 4-5 часов в сутки. Я почти полностью переключился на операции, рентгеновские аппараты включать было некогда. Иногда на 2-3 минуты выглядывал наружу, в сторону боестолкновений (уже кое-что можно было хорошо различить). Виделись волны наступающих немцев и ответные контратаки наших моряков. На территорию медсанбатов залетали уже пули и осколки…

Трудно сказать, как и когда фашистам удалось бы захватить остров, ведь помощи наши бойцы не получали. Но немцы затащили на остров огнеметы… Многие часы дышали мы ужасным запахом горевшего мяса…

В конце ноября все было кончено… Во время очередных операций в наш лазарет вошли немцы. Я накладывал швы тяжелораненому моряку. Сердце ёкнуло: сейчас дадут пару залпов и дальше - тишина!

Но обошлось. Медиков не тронули, однако расстреляли чуть позже несколько очень тяжко раненных наших бойцов. Я уже неплохо знал немецкий язык, и понял: старший офицер сказал, что тратить время и медикаменты на почти покойников не надо.

Глава 3

Эстонский лагерь Валка.

В течение нескольких дней пленные медики находились в неведении о будущей своей судьбе. Какое-то количество операций и перевязок проводилось, иногда было и обслуживание раненных немецких солдат и офицеров, при этом обязательно присутствовал кто-то из фашистов-наблюдателей. И все время шли допросы наших медиков.

Несколько раз допрашивали с пристрастием и Михаила Яковлевича Дьякова, тщательно осматривали рентгеновские установки, но они были без повреждений, ни одна пуля или осколок не попали в оборудование. Участвовали все советские пленные и в захоронении погибших наших бойцов. Когда Михаил смотрел на скрюченные обгоревшие трупы наших моряков, он думал: «Ну, если уж мне удастся выжить в этой войне, тогда я поживу потом для себя…»

Некоторое время находились на Сааремаа, потом советских людей стали разбрасывать в разные места (впрочем, куда именно, не объясняли). Михаила Дьякова вместе с несколькими медиками отправили в лагерь Валка (Эстония). Лагерь наверное можно назвать интернациональным, там было уже много советских пленных; прибалты, сочувствующие советской власти; какое-то количество поляков и т.д.

Небольшой медперсонал был загружен работой. Вправляли вывихи, накладывали шины на сломанные кости, вскрывали нарывы и т.д. Лекарств немцы не давали. Михаил целыми днями слушал вопли больных и раненых. Его, немцы и все прочие, признали быстро за лучшего советского медика. И не только советского…   Не имея никаких медицинских инструментов, орудуя различного размера ножами и пилами, в качестве дезинфицирующего средства - раствор желтоватой жидкости ("реваноль"), они с утра до вечера обрабатывали запущенные гниющие раны, без всякой анестезии резали, зашивали, даже ампутировали, перевязывали немецкими бинтами из гофрированной бумаги, растягивающимися, как резина.

И, конечно же, в лагере «процветала» дезинтерия, был сыпной тиф, пленных донимали блохи…

Через несколько месяцев произошел случай, вероятно, отложивший отпечаток на дальнейшей судьбе Михаила Яковлевича. Питался он наряду со всеми: эрзац-кофе, немного невкусного хлеба, противная баланда… Спал в бараке, где для медиков была отгорожена небольшая комната. Черную морскую шинель и фуражку у него не отобрали, и он в ту ночь спал уже, пригревшись под шинелью. Вдруг раздались громкие немецкие голоса, и через минуту Михаил почувствовал, как в спину ему ткнулось дуло винтовки.

Его поволокли куда-то… «Неужели все? Почему?» - подумалось Михаилу. Военврача 2 ранга втащили в большую, светлую комнату. На кровати корчился бледный худой немец. Вокруг стояло несколько фашистских солдат. Заговорил немецкий майор:

«Я знаю, русский, ты понимаешь хорошо немецкий язык. Случилось так, что заболел тяжело комендант лагеря. Сделали анализы крови, измерили температуру, состояние тяжелое, но непонятно, что случилось. Из немцев нет сейчас хорошего врача. Я знаю, многие к тебе относятся с уважением, ты отличный врач, хотя и русский. Ты будешь делать операцию».

«Вообще-то я врач рентгенолог, а не хирург. Если операция пройдет неудачно, меня расстреляют?»

«Об этом лучше не думай. От тебя просто ничего не останется. Но если операция закончится успешно, то будешь награжден».

Михаил Яковлевич осмотрел больного, взглянул на анализы, померил пульс. Это явно было язвенное прободение желудка. Тяжелейшая предстоит операция! Шансов мало и у больного, и у доктора. Но надо попытаться…

На операцию немцы выделили троих своих медиков, и Михаил приступил к делу…

«А может ткнуть коменданта в артерию скальпелем, чтобы не лез к нам воевать, чтобы сдох, собака, в начале войны, и я заодно отмучаюсь…» Нет, хотелось бы еще попытаться пожить, приехать в Москву, потом на свою Сходню, встретиться с родными, построить большой дом, может и детей завести… Да и клятву Гиппократа не хочется нарушать.

Упрямый русский характер победил: операция прошла успешно, и, после ее окончания комендант лежал долгое время пластом и стонал, но потом дело пошло на поправку.

Когда через несколько дней стало ясно, что комендант начал быстро выздоравливать, Михаилу Яковлевичу стали выдавать дополнительные пищевые пайки. Но наши люди не могут есть тайно от других, когда эти другие падают от голода. Михаил делился едой с соседями. Фашисты это заметили, но пайки Михаил продолжал получать.

Был и кратковременный разговор с комендантом. Тот старался оставаться надменным и сухим, но Михаил чувствовал, что немец осознает причастность немолодого русского врача к нынешним событиям. Комендант обещал помощь в случае необходимости…

Время шло, месяц за месяцем, покойницкие помещения к вечеру наполнялись мертвецами, пленные падали от голода, иногда слышались выстрелы… Лаяли злющие собаки охраны. Михаил Яковлевич, работая в медпункте, лечил больных без лекарств и бинтов… Медперсонал выносил и консервные банки, служившие для нечистот, от тех, кто лишен был возможности самостоятельно двигаться. Вид этих "сосудов" был ужасен... Кстати лежачим даже умываться не полагалось...

   Общий порядок внутри соблюдался немецким фельдфебелем.    Ежедневно по несколько раз выносили трупы умерших. Этим занимались санитары, добровольно выдвинувшиеся из числа легкораненых. Им за это выделялась вторая порция баланды. Полицаи отсутствовали, в них не было необходимости.

   Лагерь был плохо обустроенный, в бараках, где почему-то стояли не привычные нары, а двухэтажные деревянные койки, было холодно, редко расставленные печки, топившиеся брикетами из угольной пыли, плохо согревали продуваемое помещение.

Потом был ужасный Саласпилс, потом Форт 17, Знадбостель и еще другие лагеря…

Глава 4

Зандбостель.

Михаил уже знал, что к началу лета 1944 года наши войска освободили всю территорию СССР и вступили в Польшу, над Западным побережьем Германии нависла угроза вторжения союзников, которые уже воевали в Италии, захваченной немцами после мятежа маршала Бадольо, объявившего о заключении сепаратного мира.

Карта расположения некоторых лагерей.

  Об отношениях с нашими союзниками. Они, как правило, всегда были приветливы к советским людям. Часто, когда представлялся случай, помогали, передавая съестное. Однако, все передаваемое - остатки от обеда, все равно, подлежащие выбрасыванию. Они охотно торговали съестным в обмен на кустарные изделия наших инвалидов-умельцев. Французы и итальянцы проявляли больше сочувствия: когда встречались с ними на работах, они часто отдавали свои бутерброды (хлеб и немного маргарина), принесенные из лагеря. Из числа многих народов, представленных в лагерях, лишь только сербы готовы были делиться последним куском.

Взаимоотношения между администрацией лагеря и немецкими властями регулировались правилами, разработанными на основе Женевской конвенции, и соблюдавшимися как немцами в отношении военнопленных стран-союзников, так и союзниками в отношении немцев, оказавшихся у них в плену.

   Военнопленные англичане, как Михаил знал, периодически получали повышения в звании, обмундирование, а на родине им начислялось жалование. Получая пособие от Международного Красного Креста и посылки из дома, они не только не голодали, а питались так, что им завидовали охраняющие лагерь немцы постовые.

   Это положение было действительным для всех, кроме советских военнопленных. На положение военнопленных из разных стран влияло лишь благосостояние их родины. Естественно, лучше всего было англичанам, американцам и, отчасти, французам - на продовольственном положении в их странах менее сказалась война.

Глава 5.

После повести Геннадия Геродника, Дьяков Б. В. неожиданно нашел книгу Дмитрия Борисовича Ломоносова «Записки рядового радиста». Ломоносов воевал, потом попал в плен и находился в лагере Зандбостель. Он с благодарностью вспоминал о Дьякове Михаиле Яковлевиче…

Выборки из книги «Записки рядового радиста» Д.Б. Ломоносова

«Пришли два врача, оба - из военнопленных. Русский во флотской шинели, тот, которого я видел, когда он проводил рентгенологическое обследование, и итальянец, говоривший по-русски, коверкая слова так, что его трудно понять. Это, оказалось, наш палатный врач Градолини.  
Русский врач, передавая меня на попечение итальянцу Лоренцо Градолини, рассказал, что вытащил меня из горы трупов, выгруженных из вагона, увидев, что во мне еще теплится жизнь. После того, как санитары госпиталя провели меня через санитарную обработку, он подробно меня исследовал, результаты исследования были внесены в медицинскую карту, оставленную на тумбочке около моей кровати. Сказал, что дальше все зависит от меня.  
Через много лет, кажется в 1977 или 1978 году в журнале "Новый Мир" мне попалась на глаза опубликованная в конце номера мелким шрифтом повесть "Восточные университеты". Ее автор - бывший военный переводчик, служивший после войны в лагере для немецких военнопленных из числа высших офицеров, проходивших "перевоспитание". Лагерь находился в городке, разделенном границей между Латвией и Эстонией, по-эстонски Валк, по-латышски Валга. В госпитале этого лагеря работал и бывший морской военный врач Дьяков, попавший в немецкий плен, который он отбывал потом и в лагере Зандбостель. 
По описанию я сразу узнал моего спасителя. Через редакцию Нового Мира, выяснив адрес автора, я написал ему. Из ответа выяснилось, что это - доктор Дьяков Михаил Яковлевич, проживавший в городке Сходня, что под Москвой, умерший несколько лет назад. 
Тогда в Зандбостеле при перевязке на правой ступне моей отвалились отмороженные черные пальцы, остались торчать оголенные кости стопы. Доктор Дьяков сказал, что подождет, если не будет проявляться гангрена, то он не станет ампутировать стопу, она может мне еще пригодиться. Сделал мне внутривенный укол, от которого вдруг стало жарко в горле, и я уснул. 
Разбудили меня тем, что принесли обеденную баланду. Она была нисколько не лучше, чем в прежних лагерях, и я ее выпил даже без аппетита. Вскоре вновь пришел доктор Дьяков в сопровождении, судя по форме, француза. Сказал, что у меня крайняя форма дистрофии (я весил всего 26 кг), когда желудок не вырабатывает сок, необходимый для переваривания пищи. И мне необходимы жиры, которых не хватает в лагерном рационе. Доктор Дьяков принес мне банку топленого жира, который мне нужно было съесть за два дня. Если желудок справится, и я не умру от голодного поноса, то выздоровление мне обеспечено.
Я намазывал жир на хлеб и ел. Добавлял жир и в баланду. За два дня все съел и желудочный сок стал вырабатываться! А из Швейцарии прибывало немного лекарств».

Глава 6.

Конец войне, советские лагеря (Запись Бориса Дьякова).

   Стали доноситься с Востока раскаты далекого грома. Заключенные почувствовали приближение фронта. Это было видно и по некоторой нервозности охраны и появившейся суете среди служителей лагеря. Михаил Дьяков имел свободный проход по всему лагерю, кроме немецкого он хорошо уже знал французский и итальянский языки. Сведения о ходе войны получал регулярно…

   Однажды, без предварительного объявления раздалась команда к построению. Захватив свое нехитрое имущество, вместе со всеми обитателями лагеря, медики вышли на дорогу. Здесь долго держали пленных, множество раз пересчитывая. Построили сотнями, окружили конвоем по 10 вооруженных конвоиров на сотню, в том числе один - с собакой, и вывели за пределы лагеря. Пешком дошли до станции, где погрузились в товарные вагоны. Двери задвинулись, оставив людей в полумраке, и поезд тронулся.

   С частыми остановками ехали недолго. Уже наутро следующего дня остановились на товарной станции городка в Бельгии.

Но чувствовалось, что и в Бельгию прибыли не надолго.   И вот, настал решительный день. Примерно в середине апреля утром после раздачи хлеба всех опять согнали на площадь перед зданием кухни, несколько раз пересчитывали, после чего объявили: предстоит пеший переход. Всем, кто не может ходить, у кого больные ноги - перейти и построиться отдельно. По рядам прошел слух: немцы не оставят больных в лагере, отравят или расстреляют.

Рядом была уже Советская армия, наступали и союзники. Три дня есть пленным не давали, и не было даже воды. На четвертый день всех, еще живых, стали загонять на баржи, заполненные взрывчаткой. Михаил опять подумал, что спасение, кажется, не состоится…

Но все-таки повезло, англичане ворвались в порт раньше, и баржи в море не вышли…

Союзники направили баржи обратно в порт, людей выпустили на берег. Фашистов разоружили и отправили в отдельный барак. Потом стали раздавать еду и воду. Среди пленных началось что-то похожее на эйфорию. Хоть пищевой паек союзников был не так уж мал, но долго голодавшие люди стали обходить близлежащие дома, забирая все съестное. Союзники не препятствовали...

Михаил продолжал лечить… Особенно это было необходимо сейчас, когда пришло освобождение. Люди должны отправляться домой, хоть немного окрепнув.

Потом появились первые советские военные автомобили, на них сидели в основном молодые бойцы и внимательно смотрели на истощенных людей… Началась перепись советских военнопленных.

Удивили англичане: они выдали всем пленным, включая и всех советских, рюкзаки с сухим пайком, кое-что из одежды и обуви. Ходили их представители и уговаривали людей остаться у них, кажется, кто-то соглашался. А Михаил ждал, когда же начнут отправлять на родину…

Советские военные представители вели себя холодно и сухо. Помнили слова Сталина о том, что у нас нет пленных, а есть только предатели. Но вот наступило время и советских военнопленных загрузили в вагоны, предварительно заставив их сдать английские рюкзаки и прочий инвентарь. Началась долгая дорога домой…

   Среди солдат и офицеров действующей армии, с которыми часто приходилось встречаться, многие, особенно те, кто не успел еще повоевать (больше полгода прошло после окончания боев), встречались враждебно настроенные по отношению к бывшим военнопленным. Часто вспоминался Михаилу жест офицера, встретившего советских военнопленных при пересечении демаркационной линии (тот провел ребром ладони по горлу). О том, что сотни тысяч солдат и офицеров, ранее считавшиеся пропавшими без вести, возвращались из плена, молчали газеты, как будто этой проблемы не существовало.

Заключение.

(Последний разговор Бориса и Михаила Дьяковых)

«Дядя Миша, так что ты сам можешь рассказать о самых тяжелых впечатлениях в немецких лагерях?»

«Много лет прошло с тех пор, но встречаясь сейчас с немцами я всегда вспоминаю, что тебе в любой момент могли «съездить» по физиономии, натравить на тебя собаку, просто пристрелить… А кормили иногда таким дерьмом, что кажется свинья не будет жрать. Зимой мы дрожали от холода, а летом нас заедали вши. Если раз в месяц была помывка в бане или в душе, то это было счастье. И вообще, тебе ежедневно внушалось, что ты - мерзкое ничтожество, а не человек. А вот они - люди высшей расы! Немцы испортили - о себе впечатление на много лет. - Были, конечно, антифашисты и в их рядах, люблю я до сих пор слушать песни в исполнении Эрнста Буша, люблю перечитывать некоторых немецких писателей, но… Знаешь, для меня главное, что хоть часто приходилось стоять по стойке «смирно», но голову я не склонил!... Расскажу- ка я об одной встрече в Зандбостеле:

Однажды доктор Лоренцо Градолини привел ко мне высокого, крепкого итальянца. Представил: «Князь Виктор Дель Сарти. Один из наших главных подводников, капитан 1 ранга» (я могу, конечно, сейчас в его имени ошибиться).

Дель Сарти жаловался на сильную боль в правой руке, она у него была сломана несколько месяцев назад. Рентгеновская установка у меня работала, я просмотрел место прошлого повреждения. Рука действительно получила тяжелейший перелом кости, и неправильно потом срослась. Я немного подумал:

«Князь! Я бы мог даже в этих условиях провести операцию и исправить вам руку. Но лекарств почти нет, будет невероятно больно, когда я буду кость заново ломать. Как потом она будет срастаться в этих условиях - одному Богу известно. Война, похоже, скоро кончится, вам это лучше меня должно быть известно. Советую потом сделать операцию дома».

Дель Сарти улыбнулся, поблагодарил меня и угостил хорошими сигарами. Он рассказал, что сломал руку во время попытки задержания в Одессе советского разведчика, кажется Сергея Кулагина, который был очень здоровый и видимо хорошо знал борьбу дзю-до. Князь разбирался в борьбе джиу-джица, но Кулагин вырвался из рук Сарти, сломал ему руку и прыгнул в море.

«Силен был парень, молодец!» - сказал Дель Сарти.

«Надеюсь, нам больше не придется воевать друг против друга» - ответил я, и мы пожали друг другу руки. Расстались почти друзьями…

«Дядя Миша, а что о наших лагерях скажешь?»

«Плохо, конечно, было там. Все мы считались предателями. Тоже могли нас избить, но кормили все-таки лучше, оказывали медицинскую помощь несколько лучшую, чем в немецких лагерях. Я сразу попал в медицинский состав, видимо, кто-то из лагерников Зандбостеля и других лагерей меня хвалил. Меня не били, иногда только материли, пугали, что я в Тайшете застрял надолго и т.д. Мне исполнилось 44 года. И я писал письма домой…

Но ответа на письма не было. Я знал, что брат и сестра могли переехать, но жена Зинаида… Куда она могла деться, неужели умерла? И тут я догадался написать на предыдущий адрес моего брата Виктора, а соответственно твоего отца. Ведь он еще до начала войны развелся с предыдущей женой и мог уехать жить в другое место. Так и оказалось! Его бывшая жена сообщила Виктору мой Тайшетский адрес!

Первым делом брат поехал на Сходню к Зинаиде. Оказалось, она вполне здорова. Ей удалось за время моего отсутствия перетащить в Подмосковье нескольких своих родственников из- под Челябинска. Она заявила Виктору, что если бывший муж - предатель Родины, то он здесь не нужен.

Виктор быстро оформил отпуск и поехал в Тайшет. Не буду рассказывать о нашей встрече: сплошные слезы и эмоции! Нам удалось уединиться за деньги Виктора; посидели, выпили, закусили по-человечески. Стали составлять план дальнейших действий… Виктор уехал, увозя с собой список известных людей, которых я в свое время лечил. Несколько месяцев ушло на посещение всех и получение их подписей на ходатайстве о моем досрочном освобождении. И получилось! В конце 1947 года я вернулся на свою Сходню.

Состоялся жесткий разговор с Зинаидой, в конце концов, она пообещала, что не будет мешать моей новой прописке в старом доме на Сходне. Потом я зарегистрировался в отделе КГБ, и там надо было отмечаться каждую пятницу. Пошел в санаторий им. Артема, где меня с радостью опять приняли на работу. Потом устроился на дополнительные ставки еще в две больницы. Жизнь закрутилась заново…»

Дядя Миша проработал еще 25 лет. Среди его пациентов в санатории им. Артема были певица Клавдия Шульженко, известный спортивный комментатор Вадим Синявский и другие. Еще до войны, в 1933 г. консультировался у доктора известный певец Л. В. Собинов, расписавшийся на фотографии: «Милому врачевателю, Михаилу Яковлевичу Дьякову, с уважением, Собинов».

Михаил Яковлевич хорошо зарабатывал, он построил на старом участке большой дом, вырастил большой сад (ах, какие яблоки росли там!) Он разводил даже кур, и когда я приезжал к нему, то съедал обязательно 2-3 вкуснейших яйца всмятку. Не любил дядя Миша бесцельно отдыхать, но, когда наступал отпуск, он старался съездить в какое-нибудь пароходное или другое путешествие, и денег там не жалел. Любил он посидеть иногда и в дорогих ресторанах.

Встречался Михаил Яковлевич и с бывшими узниками концлагерей. Приезжал к нему Геннадий (Генрих) Геродник, с эстонской женщиной, которая еще в лагере Валка выполняла роль связной между советскими пленными. У моей двоюродной сестры хранится чашка, которую привезла та эстонка в подарок Михаилу Дьякову. К сожалению, ее имя у меня не сохранилось… Ну, а в конце 1974 года сил для борьбы у Михаила Яковлевича уже не осталось.

Примечание.

Геродник Геннадий Иосифович, 1911-2000 г.г. Русский военный писатель.

Ломоносов Дмитрий Борисович, 1924-2015 г.г. Русский военный писатель.

Дьяков Михаил Яковлевич, 1901-1974 г.г. Русский доктор, военврач 2 ранга.

Михаил Яковлевич Дьяков, у себя на даче, на Сходне. 1961 год.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет" 2004