Наталья Денисенко

Философские сказки по стихам Федерико Гарсиа Лорки

Если случится человеку обрести власть над силой и силу над всем сущим, он узнает: не ликует душа, а страшится.

Берегите покой души своей! Имя мне Амуниксар. И воистину счастлив тот, кто не держал меня в руках.

Не так уж много лет назад жил на белом свете один человек по имени Пабло. Не был он ни красив, ни уродлив, ни глуп, ни умен, так что трудно было его узнать в толпе большого города. Жизнь Пабло близилась к середине, а постоянными спутниками его уже стали мысли о том, что он ничего не успел, ничего не достиг.

В часы заката Пабло любил сидеть на побеленных ступеньках своего неуклюжего домика и смотреть в пустоту перед собою. Куда бы он ни пошел, что бы ни делал, всюду его окружала эта обидная, удушающая пустота. Пабло рассматривал свои ладони и видел, что они шершавые, бугристые, точно он вскопал ими не одно поле и вылепил не один кувшин. А что же на деле? Пустые руки. Построил Пабло за всю свою жизнь лишь неуклюжий домик из дерева и глины. Разве можно этим гордиться? Маленький огород, работа садовника при поместье богача, и знатная женщина, о которой ему и мечтать-то грех...

Так думал Пабло, сидя на побеленных ступеньках своего домика, что стоял на холме за городом, а люди проезжали внизу, по большой дороге, и им казалось, что скрючился на крыльце своего покосившегося жилища одинокий старик.

Однажды утром Пабло нахлобучил на голову соломенную шляпу и пошел привычной дорогой к поместью. На середине пути споткнулся, упал и в кровь разбил подбородок.

В замешательстве посмотрел Пабло на капли крови, обагрившие песок, и вдруг заметил, что под ногами у него лежит необычный камень - черный с краёв, а в середине глубокий, пламенеющий. .Вот так диковинка! Надо взять его с собой и показать городским лавочникам, что скупают всякую всячину!.

Повертел Пабло камень в руках, и услышал глухой возглас:

Вздрогнул садовник, чуть не выронил камень, и опасливо огляделся по сторонам. На дороге - никого.

- Это кто сказал? .- спросил Пабло у пустоты, что его окружала.

- Это я сказал! - ответил камень. - Имя мне Амуниксар. Я - дар человечеству, сын Трёх Великих Алхимиков. Я - камень всех желаний! Ты, человек, теперь всесилен.

От возбуждения у него перехватило дух. Неужто повезло, после стольких бесславных лет?!

- Не медли, - снова заговорил камень, - испытай меня...

- Что ж, - засмеялся Пабло, оглядываясь на свой неказистый домик, - пусть вырастет на холме дворец из белого мрамора, да и с золотыми крышами, пожалуй!

И чуть взгляд отвёл, как - о, чудо! - покрыла холм сверкающая шапка мрамора, выросли стены чище и белее первого снега, за ними - огромные арки и башни. А по крышам стелятся золотые дорожки, стелятся всё чаще...

Слезы брызнули у него из глаз и, сжав камень в руке, он со всех ног помчался к холму. У ворот встретили его какие-то люди, раскланялись и вознамерились было проводить в покои, но он лишь поморщился, и они исчезли. Пабло дрожал всем телом, точно в горячке, и менее всего слушались его руки. Казалось, гладкий камень вот-вот выскользнет из них, но Пабло держал его, держал! Наскоро обошёл он весь дворец, восторгаясь белизной его сводов, убранством комнат и размерами сада.

Руки дрожали всё меньше, и ярче разгорался алый пламень внутри камня.

- Пусть весь мир называет меня теперь не иначе, как Господин Всемогущий! - воскликнул Пабло, вращая глазами.

- Исполнено, Господин Всемогущий, - молвил Амуниксар.

Пабло вдруг остановился, как вкопанный, прислонился к одной из холодных резных колонн, и глаза его остекленели, устремившись в пустоту.

- Пусть Ана окажется здесь. Пускай никто её не ищет. Пусть она станет моей женой и любит меня безумно!

И тут же, сладостно шурша складками бархатного платья, вышла из сумрака залы навстречу Пабло бледная, как будто слегка растерянная женщина.

- О! .- воскликнул он, по привычке стягивая с головы соломенную шляпу.

- Господин Всемогущий, - прошептала Ана и кинулась к его ногам, - позвольте мне остаться подле вас...

Пабло долго не смел шелохнуться, и лишь когда увидел, что женщина прижимается розовыми губами к его грязным бедняцким башмакам, шепнул камню:

В следующий миг Пабло, разодетый в муслин и меха, взял Ану за руки и повел в покои.

Целый год прожил садовник в роскоши и любви. Всё это время служили ему невидимые слуги, ублажали его желудок изысканными блюдами, а слух - хвалебными песнями. Даже во сне не выпускал Пабло из рук волшебного камня, хотя ничего не просил с тех самых пор, как Амуниксар подарил ему Ану. Но вот, однажды...

- Конечно, она любит тебя. Ты пожелал, и я исполнил.

- Но за что? За что бы ей меня любить? Я был простым садовником у её мужа. Я не красив, не образован, да и не молод уже...

- Да. И вот еще что: устал я от того, что все зовут меня Господином Всемогущим. Отменяю!

Пабло не мог насмотреться на своё молодое отражение в зеркале, а в поведении Аны совсем ничего не изменилось. Казалось, она не заметила в нём никаких перемен. Пабло истолковал это как проявление тайного безразличия.

- Амуниксар! - позвал он вновь. - Ана сильно изменилась. Она теперь совсем другая - покорная и безвольная. Она любит неискренне. Меня мучает мысль, что я... я... не могу быть счастлив с ней!

- Не скрою, я изменил в ней кое-что. Но ведь это было твоё желание! Ты хотел, чтобы она любила тебя безумно, хоть это было против её натуры. Послушай, человек, я не даю советы. Я - исполнитель желаний, в меня вложена только эта суть.

- Тогда мне нужен друг. Мне нужен тот, с кем я могу советоваться!

- Хорошо, - сказал камень. - Будет тебе советчик.

Так во дворце Пабло появился Сиро - человек немолодой, но бодрый, весьма располагающий к себе и, главное, умудренный опытом. Прошло несколько месяцев прежде, чем Сиро стал другом для Пабло, но советчиком он стал сразу и, притом, советчиком незаменимым.

- Видишь ли ты, что эта женщина околдована? Бедняжка лишена внутренней свободы, она потеряла себя, - говорил Сиро. - Отпусти её!

- Но как мне жить без неё? Столько лет я мечтал о ней, и вот теперь, когда обрёл её, год спустя, отказаться?

- А ты обрёл её? - приподняв бровь, спрашивал Сиро.

Пабло перестал видеться с Аной. Он велел слугам держать её в западной части дворца, а сам поселился в восточной.

- Зачем ты отгородился от мира? За этими стенами - жизнь. Жизнь, бурлящая река, для которой и родится человек! Бросайся в реку, не бойся ничего!

Но Пабло всё не решался, покуда в одну из ночей не услышал жуткие рыдания, наполняющие замок. Они неслись не с запада, а с востока. Это Сиро рыдал в своей спальне.

- Что с тобой, друг? - спросил Пабло, тряхнув его за плечо.

- Я не помню своего прошлого! Совсем ничего не помню!

Пабло уходил в пустоту по длинным террасам своего дворца. Лицо его было решительным и холодным. Парчовый плащ вился за спиной тяжёлым, чуждым крылом.

- Амуниксар! - закричал он, сотрясая камень в кулаке. - Почему ты просто не сделаешь меня счастливым?

- Я могу. Но неизменное счастье не в природе человека, здравого умом. Сделаю тебя навеки счастливым, независимо от обстоятельств, и ты будешь... не вполне жив.

- Тогда, слушай меня, Амуниксар! Верни Ану её мужу, пусть станет прежней. Сиро отправь домой, и пусть живет, как раньше. А мне подыщи город побольше и побогаче. Я начинаю новую жизнь, среди людей.

И вот поселился Пабло в огромном городе, где его никто не знал. Он попросил у камня бессмертия, потому что уже не хотел терять ни молодость, ни красоту.

Вечный скиталец по богатым гостиницам, игорным домам и питейным заведениям, он без устали и без меры пробовал жизнь на вкус, но чем больше он брал, тем больше жаждал. Всё стало доступным, и, спустя несколько лет, всё повисло обидной, удушающей пустотой у него за плечами: богатство, слава, любовь женщин. Страшная тайна отделяла его от людей и мешала сблизиться с лучшими из них - пламенеющий камень Амуниксар, зажатый в левой руке.

Прошло десять лет. В стране разразилась война. Люди восставали и гибли за добро и свободу, - гибли от страшных ран, и душа каждого расползалась по одежде всеми оттенками красного, слепила глаза, как огонь волшебного камня. Пабло менял города, менял свой облик и спасал немногих, хотя знал, что может спасти всех.

Амуниксар не желал вмешиваться в судьбу целого народа:

- От этого тысячу лет назад предостерегали меня Три Великих Алхимика, и я не смею ослушаться их даже теперь.

Как горестный призрак городов, охваченных войной, Пабло бродил по улицам. Они были напитаны отчаянием и кровью.

- Грядут тревожные, неспокойные годы, - говорил Амуниксар. - Тебе лучше оставить страну.

- Нет, - упорствовал Пабло. - Я не могу. Не могу!

Всю ночь Пабло ходил по незнакомому городу, залечивал раны умирающих, незаметно подбрасывал хлеб в дома, где плакали дети. Под утро холод пробрал его до костей.

- Нет больше сил терпеть всё это, - сказал он камню. - Сделай меня смертным. Снова. Дай встретить свою судьбу!

- Так всегда происходит с вами, людьми! Стоит вам обрести желаемое, и вы понимаете, что хотели совсем не этого. А когда вы пресыщаетесь всем, чего жаждали - богатством, властью, любовью - у вас остается лишь одно пожелание...

В этот миг мимо него проскользнула черная тень. Цепкая рука вора выхватила алый камень, и остриё кинжала вонзилось в грудь Пабло. Он упал на звенящие от холода камни мостовой, в робкий круг света. Через минуту фонарь погас. Бездыханное тело окутала пустота.

Que muerto se quedó en la calle
que con un puñal en el pecho
y que no lo conocía nadie.

Люди склонили головы. Мягко сомкнулись их плечи. Так тихо, очень долго стояли они вокруг стола, покрытого пледом из грубых нитей, и темные цветные квадраты пледа, ничего не говоря, говорили им обо всем. В комнате шевелился холод. Давно, очень давно люди отворили окна, чтобы впустить Вселенную. Вот она и вошла. Вся. Ведь у комнаты не было стен. Были только окна.

Вселенная была холодна. Плед вбирал в себя холод и дышал им, застывшие кисти вонзались в тонкие глотки собственных теней. Почему-то ничто не менялось. Ничто не менялось перед лицом Вселенной и Вечности.

Люди ждали. Или не ждали вовсе... когда зелёный квадрат вдруг повернулся к ним и заговорил. Звуки, как крошечные черные птицы, поднимались на мизинец от покрытого пледом стола и глухо падали обратно. Так подавлялось здесь тревожное и преходящее. Всё было немо перед лицом Вселенной и Вечности. Но всё, всё от начала до конца, было понято людьми уже в тот момент, когда зелёный квадрат повернулся к ним и заговорил. Тотчас их взгляды потянулись друг к другу, пергаментные губы зашевелились и, кажется, в слабых колебаниях воздуха зазвенело...

Плечи разомкнулись, одно звено выпало. Человек в зелёном отошел от стола. Звездные брызги оживили его пепельные глаза, когда он приблизился к окну. Перед ним зияла пасть Бесконечности. Люди, которых держала комната, повернули головы и молча смотрели ему вслед. Вселенная съежилась в маленький ледяной шарик и повисла у него на спине, между лопаток. Зелёный встал на одно из прозрачных ребер комнаты, переломился в коленях... и прыгнул.

Люди склонили головы. Мягко сомкнулись их плечи.

Он родился безумным и жалким. Безумным - от боли и страха, жалким - оттого, что неустанно корчился и кричал: сначала беззвучно, потом в голос, как если бы был рыбой, выброшенной на берег, которая в нежелании умирать обращается в птицу, взлетает на непослушных крыльях и с содроганием слышит свой пронзительный крик.

Боль и страх. Жажда. Теплое молоко, как неудержимая сладкая лава, вливается в горло. Запах человеческого тела. Сухая ткань обжигает кожу белым огнём. Сон.

Сон остудил горячку времени. Покой, царящий во сне, был сродни тому, в котором пребывала Вселенная и тайная комната, ставшая теперь недостижимой.

Во сне он понимал, что забывает. Память, как призрачный шлейф короля, покидающего трон, мягко ускользала, роняя по пути бессвязные клочки воспоминаний. Они истаивали один за другим, с каждым новым пробуждением. Теперь ему гораздо нужнее стал мир, в котором была боль, еда, колыбель и мать.

- У вас подрастает удивительный мальчик, - говорила сеньора с большой бородавкой на переносице. Она каждое утро приносила матери козье молоко. Оставляла глиняный кувшин на кухонном столе, а сама подходила к колыбели.

Шли дни. Мальчик играл с апельсинами - просто потому, что они ему нравились: яркие, совершенные, с острым запахом. Они будто бросали ему вызов.

Апельсинами пахли руки отца. Апельсиновый дух источал цветной плед из грубых нитей, на котором играл мальчик. Жирные мухи, то и дело залетавшие в дом, тоже не могли устоять и, истомлённые, липли к блестящим бокам апельсинов.

Разрезанные острым ножом, взрываясь соками и ароматами сытости, прощаясь с миром и умирая, апельсины властвовали над всем.

Мальчик подрос, встал на ноги и через несколько вёсен уже бегал среди пшеничных полей, которые представлялись ему гигантскими овцами с золотой шерстью, что легли отдохнуть у реки и уснули. Солнечный жар обнимал его за плечи. Загорелые пальцы разминали колючие колосья, и мягкие зёрна падали в рот.

За неспокойными морями полей начинались тенистые оливковые рощи и сосняки. Туда мальчику ходить было не велено, но, вопреки всем наказам, ноги несли его именно к лесам - от их прохладного дуновения рушились чары солнца, дышать становилось легче.

Там, на широкой поляне росла изумрудная сосна. Ствол у неё был медовым и теплым, кора - искристой и ароматной. Иглы, как ожившие нити, сплетались в чудные узоры, и крона становилась похожей на муаровую накидку женщины. Мальчик застывал на краю поляны и любовался статной сосной, а когда подходил и обнимал её ствол, дерево вдыхало в него непомерную силу, которой хватило бы и на пятерых жнецов.

В день, когда ему исполнилось четырнадцать, отец положил тяжелую ладонь ему на плечо и сказал:

- Послушай меня, Нандо, сегодня можешь не работать в поле. Иди в дом твоего деда. Он очень плох и хочет сказать тебе что-то важное.

Дед доживал свои последние часы. Он почти не шевелился, стараясь никому не показать, как дрожит его одряхлевшее тело. Даже в старости он имел взгляд пронзительный и гордый, а голос был резким и скрипучим, как звук падающего дерева.

- Фернандо! Хорошо, что ты пришел. Сядь рядом и слушай внимательно.

Нандо подошел к постели и сел на стул, сплетенный из камыша.

- В твоем роду все были земледельцами, - начал старик, - хотя этим в наших краях похвастаться может каждый. И все же, я, твой отец и ты - мы не простые земледельцы.

- Известное дело, - отозвался Нандо. - На наших плантациях растут самые сладкие и сочные апельсины, а на нашем поле всегда поспевает славная пшеница...

Дед кивнул, и голова его заходила на шее, точно бледное яблоко на дрожащей ветке.

- Колдовство? - изумился Нандо, вскакивая со стула.

- Погоди, - дед поморщился, и дождался, пока внук снова усядется. - Тысячи лет назад наши предки заключили с природой тайный договор. Человек всегда был безоружен перед лицом стихий, и порой они истребляли человеческое племя так же грубо и безжалостно, как войны и страшные болезни. Договор этот был нужен для того, чтобы в моменты величайшей опасности дать человеку надежду на спасение.

- Что это ты говоришь, дедушка! - не верил своим ушам Нандо. Ему подумалось, что дед перед смертью лишился рассудка.

- Слушай, слушай внимательно! В каждом поколении нашей семьи рождается избранный. Он приходит из особого места, сокрытого среди звёзд. Если настанут горькие времена, будь готов пожертвовать собой, мой мальчик!

- Помнишь ли ты старую сосну?.. - прогремели ему вослед последние слова деда.

Юноша брёл по пыльной дороге к полю, где работал отец. Слёзы мешали ему дышать. Он достал из-за пазухи апельсин, который сегодня утром сорвал в саду, и увидел, что яркая кожура тускнеет на глазах. Так он понял, что дед умер.

Лишь несколько месяцев спустя, оставшись с отцом наедине, он решился рассказать ему о том, что перед смертью поведал ему дед. И когда рассказ близился к концу, отец прервал его:

- В народе ходит легенда о Зеленой Богине, которая живёт в этой сосне. Не ходил бы ты в лес, сынок...

С тех пор Нандо забыл дорогу к сосне. В саду и на полях всегда было много работы, так что грозные предопределения не слишком тревожили юное сердце. Когда девушки улыбались ему, проходя мимо, он чувствовал в себе ту же могучую силу, которой прежде делилась с ним изумрудная сосна.

Минул год, и начались неприятности. Август выдался сухим и знойным. У тетушки Соледад - той самой, что держала коз и носила на переносице большую бородавку - за неделю высох весь надел. Погиб урожай.

Отец пошёл взглянуть на мертвую землю своими глазами и позвал с собой Фернандо. На маленькой тележке они вдвоем привезли тетушке Соледад мешок муки и корзину оливок.

Соледад роняла слезы в глубокие трещины, раскроившие почву. Она доставала из земли мелкую, скрюченную морковь и складывала в большую корзину, а со спины на сгорбленную Соледад виновато взирали невызревшие подсолнухи.

При виде этой земли, похожей на пережженную корку хлеба, отец стянул с головы шляпу.

- Что скажешь, отец? - спросил Нандо на обратном пути. - Сама недоглядела тетушка Соледад?

Отец озабоченно провёл ладонью по взмокшей шее.

- Может, и так. Только с каждым годом лето всё жарче...

На следующий год засуха заглянула во все сады и поля. Зима была скупа на дожди и не напитала землю водой. К лету обмелела река. Вода уходила из колодцев. С неба за полтора месяца не упало ни дождинки.

В семье Фернандо каждый день ужин становился всё скуднее и короче, а разговоры - всё длиннее.

- У мельника Антонио заболела маленькая дочь, - говорила мать. - Сколько людей в округе уже пострадало от грязной воды!

- Да что можно вычерпать со дна колодцев, кроме грязи, - качал головой отец. - С юга дурные вести... Леса горят.

Нандо незаметно выскользнул за дверь. Снаружи пахло молодыми апельсинами. В саду отца, как по волшебству, они наливались подземными соками и блистали всеми красками благодатного лета.

Нандо сорвал с ветки пять спелых плодов, сунул их за пазуху и отправился к лесу. По дороге он отдал три апельсина соседским мальчишкам, а два других оставил себе, потому что не знал, когда вернется домой.

Он стоял на краю поляны. На нем лежала тень величавой сосны. Изумрудная мантилья трепетала и вздрагивала, шептала песни в честь его прихода. Только теперь Нандо осознал ту глубокую тоску, которая рождалась в нем от бесконечно долгой разлуки с сосной.

.Вот я и пришел к тебе, Зеленая Богиня., - произнес он, обнимая её медовый ствол.

Ему вдруг показалось, что он стоит на тонкой, невидимой грани, где-то в непроглядной темноте, над звездными соцветиями; к его позвоночнику ледяным пальцем прикасается сама Вселенная, и он без всякого страха готов прыгнуть вниз.

Тем вечером в поля обрушился ливень. Вгрызаясь в землю, он пережевывал её иссохшее тело и возвращал ему свежесть. Тяжелые капли оттанцовывали жизнерадостное сапатео^{^[1]} на крышах земледельцев, люди выскакивали из домов, смеялись в небо и сами пускались в пляс, вымешивая башмаками сытую, размокшую землю.

Не было радости лишь в одном доме, где мать и отец хватились сына. Они обыскали комнаты и сад, выбежали в поля, но и там не смогли отыскать своего Фернандо.

Когда лесная тропа вывела их к поляне, мать вскрикнула и, причитая, упала на мокрую траву. Две статные сосны покачивались над лесом, точно падали в объятья друг друга, а в корнях у сосны, что пониже, лежала пара спелых апельсинов.

Отец долго не мог шелохнуться. Наконец, он помог жене подняться и обнял её за плечи.

- Успокойся, Пилар. У деревьев свой век. Когда-нибудь она отпустит его, и он вернется туда, откуда пришел. Пойдем домой.

Пошатываясь, двое медленно брели через поле, и дождь заполнял их следы теплой небесной водой.

В горах Альмерии, среди косых рыжих зубьев Сьерра Кабрера, стоит заброшенная церквушка. Ей без малого пять веков. Здесь, в темноте и сырости закупоренного, точно глиняный сосуд, подземелья, долгое время хранился старинный манускрипт.

Никто так и не узнал бы о его существовании, если бы не любопытство молодого историка Мигеля Казаре, которого сто лет назад привела к церквушке горная тропа. Внутри он отыскал потайной ход, заваленный землей и камнями. Так в руках у Мигеля оказался древний свиток - самая волнующая, самая ценная находка в его жизни.

На истлевшей бычьей коже твердой рукой искусного писца были начертаны строки таинственного содержания... Невероятная история и карта города, что стоял прежде неподалеку от южного .конца света., как в глубокую старину люди называли Кадис.

.Пусть возразят мне еще стократ, а я повторю: был город Алькорнока на побережье, что в двух днях пешего пути от Кадиса. Город с домами белыми и округлыми, словно облака в ясный день.

К самому морю подступал вековой лес, дубы-гиганты смыкали широкие кроны над площадями и кровлями белых домов. Кто входил в сладостную тень тех деревьев, чувствовал сытость, как после славного обеда и радость, как после бокала выдержанного вина.

Лес властвовал в городе и за городом. Страшный, живой лес, который денно и нощно был охвачен движением, наполнен неясными перешептываниями.

Два разных мира смыкались у стен Алькорноки, и потому жили здесь волшебные создания в мирном соседстве с существами человеческими.

Небо над городом всегда оставалось лазурным, даже когда беспокойные нуберо[2], разодетые в овечьи шкуры, седлали тучи и приносили в поля и сады дождь. Ветер в дубравах был смирный, как молодой жеребенок. Златовласые феи, что сохраняли воды источников незамутненными, умеряли его силу. А в белых домах, вместе с людьми, поселялись неуёмные дуэнде[3]. Они исправно служили хозяевам, если те оставляли им на ночь кувшин молока и краюху белого хлеба.

В Алькорноке жили люди древнего племени - рыбаки и охотники. Нрав у них был гордый, кровь горячая. Женщины славились своей красотой, а мужчины - отвагой. И не было среди них бедняков с униженным сердцем, потому что в лесах не переводилась дичь, а в море - рыба.

Случилось так, что один рыбак зашел на своей лодке слишком далеко в открытое море и, сам того не ведая, привел к родным берегам сирену[4]. Когда вернулся рыбак в гавань, оставил свою лодку на песке, а сам поспешил домой, к молодой жене. Сирена тем временем затаилась в прибрежных скалах и стала ждать его возвращения.

Дивное пение услышал той ночью рыбак, будто из морских далей его звал в свои объятия влюбленный ангел. Вышел рыбак к морю и увидел, что сидит на камнях, у самого берега, печальная сирена, нежится в лунном свете, расчесывает длинные черные волосы золотым гребнем. Заклинает рыбака своей песней, и глаз с него не сводит.

Тут зашелестели кроны столетних дубов, заскрипели могучие ветви, и на мгновение стихла песня сирены. Бросился рыбак к своей лодке, схватил длинную веревку, обмотал один конец вокруг столетнего дуба, другой - вокруг себя, завязал тугой узел...

Всю ночь звала его сирена, в нетерпении разбивала жемчужным хвостом волны. Но как ни рвался к ней рыбак, не пускала его веревка. Под утро так и нашли его горожане - обессилевшим, накрепко привязанным к стволу огромного дерева.

Клялся рыбак жене, что скорее вырвет себе сердце, чем даст увлечь себя в море, но уже следующей ночью пропал бесследно.

Минул год. И вернулся в город человек. Обличьем все тот же, а нутром - сам не свой. Седой от горя.

Вскоре вышли на берег двое детей. Глаза у них были лучезарные, кожа прозрачная, на спине и за ушами - жемчужная чешуя. Приняли этих детей в семье рыбака, выдали за своих. Закрыли чешую от сторонних глаз одеждой с высокими воротниками.

С тех пор люди все чаще стали видеть сирен у берегов Алькорноки. Время от времени пропадал кто-то из рыбаков, а затем возвращался, вместе с потомством. Сыновья и дочери сирен были так умны, красивы и проворны, что человеческие сыновья и дочери начали им завидовать. Из людской зависти, страхов, подозрений и наговоров выросла с годами смертельная вражда, разделившая город на две непримиримых части, на два чуждых друг другу мира - мир людей и мир гадов морских, заселивших сушу.

Чем больше ненавидели люди потомство сирен, тем меньше становилось рыбы в море и дичи в лесу. Все сильнее буйствовал ветер в лесной чаще. Загуляли шторма по кроткому прежде морю, и грозовые тучи затянули лазурное небо от края до края. Неспокойно стало в белых домах горожан. По ночам будили людей крики и безумные причитания обозленных дуэнде.

Вот, в полнолуние вышли дети сирен на берег моря. Лишь раз в месяц, в ночь большой луны, вырастали у них вместо ног рыбьи хвосты. Ныряли дети сирен в солено-горькую воду, чтобы изведать радость свободы и повидать своих матерей.

Той ночью из-за черных дубов напали на них люди. Полетели в чешуйчатые спины острые стрелы и охотничьи ножи.

И тогда поднялась из моря невиданная волна. Такая великая, что накрыла собой и гавань с лодками, горожанами и их нехитрым оружием, и всю Алькорноку с ее белыми стенами, и столетнюю дубраву, которая не защитила людей своим мирным, затаенным волшебством.

Нет больше города Алькорнока. Лишь в лунные ночи с берега можно разглядеть, что в морской глубине стоят белоснежные дома, а над ними покачиваются темные кроны векового леса....

По возвращении в Малагу Мигель с головой погрузился в изучение манускрипта. Он начал искать свидетельства о том, что в указанном месте когда-то существовало поселение, но книги и карты все отрицали: ныне, как и прежде, этот отрезок побережья был пуст, только зеленые долины да густые леса подбирались к самому морю, точно хотели помериться с ним силой.

- Это очень странно, - говорил Мигель своему другу Cезару, - ведь в манускрипте есть карта с точным указанием места, где находился город! Нет-нет, я должен отправиться туда и исследовать побережье...

Cезар в ответ пожал плечами. Историческая наука занимала его ничуть не меньше, но он был конченым .книжным червём. - из тех, что все свои открытия совершают на бумаге.

- Что за нужда? Это всего лишь легенда. Разве не очевидно?

- Легенды не вырастают на пустом месте, - возразил Мигель. - Собирайся и ты. Вместе будем искать отгадку на краю света!

Уже вечерело, когда они свернули с большой дороги и очутились в цветущей долине, окруженной лаврами, пихтами и молодыми дубами. Долина обрывалась в море. От воды ее отделяла только узкая полоска песчаного пляжа и гряда невысоких скал, которые выступали из воды, как головы любопытных тюленей.

- Здесь остановимся. Разведем костер. Ночью будет прохладно.

- И зачем я пошел у тебя на поводу! - ворчал Cезар.

Друзья устроились на песке, заговорили сперва о вещах обыденных, потом о потерянной Кубе и о периоде мавританского владычества, которому оба посвящали свои научные труды.

Ночь вышла из моря тихой поступью набегающих волн. Луна, скромная красавица, мягким светом озаряла темные просторы.

- Смотри! - воскликнул Мигель, вглядываясь в море. - Там что-то есть!

Они вскарабкались на скалы, по ним ушли дальше от берега и песчаных отмелей. Глубины моря излучали сияние.

- Белые дома! - прошептал Мигель, склонившись над водой. - Зеленые кроны дубов! Вот она, Алькорнока!

В этот миг оба увидел большую серую рыбу, похожую на дельфина, которая выплыла из белого сияния. Она стремительно к ним приближалась, и через минуту исчезли все сомнения.

- Пресвятая Дева Мария! - сдавленно вскрикнул Cезар, осеняя себя крестом. - Ведь это же... сирена!

Они бросились бежать. Бежали без оглядки, задыхаясь от первобытного страха. Спотыкались на мокрых камнях, падали, поднимались и снова бежали. На холодном прибрежном песке остались их сумки, карты и старинный манускрипт.

Два человека мчались со всех ног по зеленой долине, вырывали из земли мягкую траву, набивали ее в уши, потому что вдогонку им уже неслась, разрывая воздух и повелевая вернуться, торжествующая песнь сирены...

Сомкнулся лес столетний
над городком,
но сам тот лес столетний
растет на дне морском.

Посвистывают стрелы
и там и тут.
И в зарослях кораллов
охотники бредут.

Над новыми домами
гул сосен вековой (в оригинале речь идет о дубах, а не о соснах)
с небесной синевою,
стеклянной и кривой.

CIUDAD

В мире одинокого поэта Альваро было мало вещей.

Он попросту не замечал своих сапог, плаща и шляпы, поэтому мог выйти из дома нагим и босым. Он не видел ни стола, ни стула, поэтому вечно запинался за ножку или задевал за угол и растягивался на холодном полу. Мыслями Альваро был так далёк от собственного тела, что почти не чувствовал физической боли, а посему его не пугал ни открытый огонь, ни острый пуньял[5].

Думы его огибали предметы, столь необходимые нам в жизни повседневной, чтобы достичь высоких сфер и отыскать волнующие пространства, необычайные формы, пронзительные рифмы, коих не вырастишь из прогорклой домашней пыли.

Сказать по правде, если Альваро и видел что вокруг себя, это были уж точно не предметы, но могучие части мира: свод неба, клубящиеся тучи, скалы цвета саламандр и горное озеро, которое днём и ночью заглядывало в окна его каменного дома.

Мать Альваро - старушка седая, как лунь, и добрая, как хлеб - выращивала розы, краше которых не было на всей земле. Она продавала их в городе по хорошей цене. На доход от торговли цветами и жили эти двое.

Как-то вечером матушка позвала Альваро в цветник:

- Посмотри-ка, сынок, какая роза у нас распустилась, точно королева пришла полюбоваться закатом!

Увидев цветок, Альваро в восхищении упал перед ним на колени. Алое сердце раскрытого бутона сверкало в лучах солнца, как разбитый гранат. Совершенная рифма сама нашла поэта. Мысли его превратились в сонет о юной розе.

Услышав, что Альваро нашёптывает в цветок восторженные стихи, матушка потихоньку ушла в дом. Другая же слушательница - крошечная фея, что жила в лепестках распустившейся розы - незаметно выпорхнула из своего укрытия.

- Благодарю тебя за эти слова, Альваро! - пропела она тонким голоском. - Они достойны красоты моей розы. Мы, феи, никогда не остаемся в долгу перед людьми. Есть у меня два сокровища. Разделить их я не могу, поэтому отдаю тебе оба. Срежь в этом цветнике две розы и поставь их в доме. К утру одна роза станет белой, другая - желтой. Они никогда не увянут, даже если оставишь их на солнцепёке. Держи эти две розы на своём окне, и жёлтая принесёт тебе радость в печали, а белая - печаль в радости.

Поэт ни капли не удивился встрече с феей: в мирах, куда он устремлялся мечтами, жили существа ещё более странные. Когда же крошечная фея снова спряталась в цветок, он наугад срезал две розы.

Под утро одна из них стала белоснежной, а другая - нежно-жёлтой.

- Раз уж жёлтая роза должна принести мне радость, а белая - печаль, оставлю на окне жёлтую, а белую спрячу в погреб, - рассудил он просто.

Лишь только появилась в доме жёлтая роза, всё в жизни Альваро пошло наперекосяк. У матушки заболели ноги, она слегла и не могла больше ухаживать за цветами. Розовые кусты стали погибать, а в доме иссякли последние запасы еды.

Пришлось поэту Альваро спуститься с небес на землю и учиться многим премудростям: следить за капризными цветами, три раза в неделю возить их в город на телеге, запряженной ослом. На рынке и по возвращении в деревню нужно было разговаривать с людьми, а дома - каждый день готовить еду и ухаживать за больной матерью.

Несладко зажилось рассеянному Альваро, и высвобождался он из скорлупки своего одиночества медленно, как слабый и беспомощный птенец. Поначалу всё падало у него из рук, простые слова застревали в горле, непокорные вещи ломались, а то и вовсе терялись. Но дни шли, и Альваро приобретал опыт.

Подбадривало поэта лишь то, что стихи его стали теперь гораздо лучше прежнего. Они пробирали людей до самого сердца. И гончар Фелипе хвалил эти грустные стихи, и дочка его, кареглазая Тереса, слушала их с упоением, и даже кузнец Хайме, выслушав короткое посвящение огню, был тронут до слёз.

Стал Альваро записывать четверостишия на маленьких листиках бумаги, привязывать их к стеблям роз и так продавать. Влюблённые оценили талант безвестного поэта, и вскоре он начал зарабатывать вдвое больше.

Приехал из города лекарь, осмотрел больную, назначил лекарства, но и с ними матушке становилось всё хуже. Альваро стал подозревать, что в этой беде виновата роза. .Жёлтая принесёт тебе радость в печали., - вспомнились ему слова цветочной феи. .Уж не перепутал ли я розы? Взял горемычную, а счастливую бросил в заточение..

Спустился Альваро в погреб, видит: лежит на каменном полу пышная белая роза, будто только что с куста срезана. И вот уже белый цветок оказался на окне, а жёлтый упал в сырой погреб.

И с той минуты, как лег на узкий подоконник второй дар цветочной феи - белая роза - с матушки Альваро будто заклятье сняли. Она снова встала на ноги, разве что лицом не помолодела.

Альваро по-прежнему хлопотал в саду и продавал цветы, а мать пекла ему хлеб, доставала из печи то жёлтое солнце тортильи, то запеченную рыбину, то телячье мясо с фасолью.

По весне Альваро решил посвататься к Тересе, дочке гончара, и она, конечно же, не смогла отказать молодому поэту. Сыграли свадьбу и зажили счастливо. Только вот...

Проснулся Альваро как-то утром, рядом с красавицей-женой, и понял, что за последние месяцы не написал ни одной новой строчки. Слишком хороша и полна стала его жизнь, слишком далеки стали заветные высокие миры. Иссякли рифмы...

Сел Альваро на кровати и задумался так крепко, что ни жена, ни мать до вечера не могли сдвинуть его с места. Снова вспомнились ему слова феи: .Жёлтая роза принесёт тебе радость в печали, а белая - печаль в радости..

Только теперь понял Альваро ценность двух даров цветочной феи. Поспешил он достать из погреба жёлтую розу и положил её на окно, рядом с розой белой.

Они и теперь там лежат. А наш Альваро пьёт радость и печаль из кубка жизни. По ночам его будят новые строки и рифмы, и нет для него большего счастья, чем прикасаться стихами к горячим людским сердцам.

Sobre las casas nuevas
se mueve un encinar
y tiene el cielo enormes
curvas de cristal.

[1] Сапатео . исп. стук коблуками, чечётка

[2] В исп. фольклоре духи в обличье уродливых старичков, которые летают на облаках над полями и способны погубить урожай.

[3] В исп. фольклоре домовой.

[4] Сиренами в Испании называют морских дев . наполовину женщин, наполовину рыб.

[5] Испанский кинжал.