- Игра занимает меня сильно, -

сказал Германн, - но я не в

ходимым в надежде приобрести

- Германн немец: он расчетлив,

вот и все! - заметил Томский.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Назло всезнающей статистике, утверждающей, что простудные заболевания с насморком, чиханием из-за досаждающего свербежа в носу, с постоянными слезами, от которых нет спасения и глаза бывают красными и нездоровыми, случаются чаще всего весной или осенью, означенными выше недугами в указанные сроки Семен Савельевич Фазаратов никогда не страдал. Все респираторные несчастия настигали его в самый неподходящий для этого период: в сухое, жаркое лето, ближе к середине августа, когда прошли уже дожди, сопровождающие обычно Ильин день, а сентябрьская промозглость еще не начиналась.

Семен Савельевич переносил свои болезни спокойно и воспринимал их как неизбежные издержки своей редкостной профессии.

Нелетний уже холод ночей, сменявший дневной зной вянущего степного разнотравья, к полуночи делался неприятным, а к утру становился невыносимым. Обильные росы в конце холодных степных ночей как раз и были причиной не вписывающихся в статистику летних насморков Семена Савельевича.

Это только на первый взгляд может показаться, что в безлюдной степи вору делать нечего. Так вот, Семен Савельевич Фазаратов был могильным вором и обладал завидной квалификацией специалиста по древним захоронениям.

Казалось бы, чего проще, бери лопату, извлекай антиквариат, ни тебе охраны, ни сигнализации, ни случайных свидетелей. Но ничего подобного. Во-первых, свидетели могут случиться в любом месте, а, во-вторых, профессия вора-археолога требует особенно редких качеств. Всеми такими качествами Семен Савельевич был наделен сполна. Он был смел, расчетлив, имел сверх сказанного отменный вкус и все необходимые навыки по астрономии, географии, археологии, истории, знал древние языки, словом, как нельзя лучше сгодился для выбранного им поприща.

Сентябрьские дожди усердно из года в год смывали даже те неуловимые следы, которые оставались после работы осторожного кладоискателя. Семен Савельевич был спокоен за будущее. Но, увы, и на старушку бывает прорушка. Однажды произошло событие, переменившее всю жизнь Семена Савельевича. И не только его одного.

Что и говорить, тяжело служить непристойному делу. Семен Савельевич же вором себя не считал, а свое занятие заносил в разряд благородных, справедливо полагая, что некоторые вещицы, оставленные им для себя при сближении древних культур с современностью, являются лишь ничтожной частью заслуживаемого им вознаграждения. К своим раскопкам он готовился задолго и одинаково тщательно с азартным самозабвением, выраставшим к концу срока до размеров полновесного вдохновения. Так было и перед той ужасной августовской ночью.

- Во-ло-пас - повторил Семен Савельевич в голос и двинулся осторожно в сторону желтого Арктура, без согласия зачисленного им к себе в напарники.

Заря погасла. Древние созвездия с причудливыми именами полновластно хозяйничали на открытом во все стороны черном куполе, казалось переходившем где-то за фарой в таинственную гладь равнины.

*

- К сожалению, Моисей Архипович, красители и на итальянской обуви несовершенны, - обиженно надула губы Ниночка.

- Да, да простите. Пусть входят.

Ниночка дернула дверь и крикнула:

Моисей Архипович с удовольствием потянулся, снял темные очки, потер глаза и сказал с радостью:

- Всего, - хлопнула дверью Ниночка. Через минуту стук ее итальянских каблучков послышался уже за окнами кабинета.

Моисей Архипович уходить не торопился. Он вынул из шкафа толстый портфель, открыл его, достал бутылку кефира и булку, завернутую в бумажную салфетку, потом выпил кефир и съел булку, рассеяно помыл бутылку и бросил салфетку в урну под столом.

Он выключил свет, вышел и закрыл кабинет на ключ. Смутное предчувствие чего-то значительного, не оставлявшее его в последнее время, усилилось, а когда он отдал ключ дежурной санитарке и, повернувшись к выходу, уперся взглядом в плакат на двери, предчувствие это заставило его задрожать. Стук его зубов разбудил задремавшую было санитарку. Она немедленно подняла мутные от сна глаза, сконфузилась, но быстро оправилась, зачем-то подвигала телефон и посмотрела на часы.

- Холодно сегодня. Вы не продрогнете в этом джемпере?

- Нет, - отвечал Моисей Архипович, как завороженный глядя на плакат, - все н-нормально.

Архипович представил что-то и улыбнулся счастливейшей улыбкой.

- Метод Шиллинга, - просмаковал он свою фамилию, - мы подвинем кое-кого с пьедестала! Это надо хорошенько обмозговать.

2

- Это надо хорошенько обмозговать, - бубнил про себя во время неизменных утренних процедур поднявшийся с зарей Семен Савельевич. Кроме сдержанности мастера своего дела он отличался сверхъестественной к тому же интуицией - капризной хозяйкой всех великих открытий. Именно она и была причиной того, что Семен Савельевич недоуменно вертел в руках после завтрака кусок дерева, чудом не попавший вчера в костер.

- Да, сомнений быть не может. Но откуда оно здесь?

Семен Савельевич начал обходить холм вокруг. Капли росы играли на солнце и казалось, что холм усыпан крохотными алмазиками. Но фальшивые бриллианты эти нисколько не занимали

задумавшегося Семена Савельевича, к тому же они доставили лишние ему хлопоты посредством промокшей насквозь одежды. Он уже собирался заняться ее сушкой, как заметил едва различимую в траве, видно, от весенней воды промоину, с вершины холма сбегавшую в колок, куда он накануне ходил за дровами.

Подготовка отняла целый день. В последний раз беззаботно полюбовавшись степным закатом, Семен Савельевич Фазаратов приступил к раскопкам. Начиналась та самая роковая и ужасная для Семена Савельевича степная августовская ночь.

*

- Нина, я хочу с вами поговорить, удивил медсестру Моисей Архипович. - Пациентов больше не будет, так что есть время.

- Хотите сделать предложение? - с надеждой сострила Ниночка, - давайте.

- Нет. Хотя.., да, - Моисей Архипович помолчал. - Нина, а вы где учились?

- В медицинском, - разочаровалась Нина и с вызовом вскинула голову. - В училище, разумеется, не в институте!

- Вы много можете назвать неизлечимых заболеваний? - Моисей

Архипович с трудом уже усмирял себя.

- М-много,- совсем ничего не понимая промычала девушка.

- Ну, давайте, давайте, называйте: рак! - загнул радостно палец

Моисей Архипович, - раз!

- И этого хватит, - наморщила лоб Нина, но тут же разгладила. -

Чего вы хотите?

Моисей Архипович и не заметил ее вопроса. Он сверкал очками,

часто дышал, говорил по-латыни и загибал пальцы.

- Причем здесь пузатые горбуны с карликами! √ взбеленилась Ниночка, потому что, говоря про ноги, Моисей Архипович посмотрел на нее, как ей показалось, с ухмылкой. - Зачем вы все время издеваетесь? Что я виновата!?

- Что-то я про такой не слышала, - буркнула Нина.

- Ниночка, а вы и не могли о нем слышать. Это не входит в программу медицинского училища. Уверяю вас, ничего подобного слышать вам никогда не приходилось!

Моисей Архипович бросился к шкафу и выдернул из него неизменного рыжего своего спутника.

- Вот почитайте! - бережно вытянул он из портфеля три машинописные странички и положил их на стол перед девушкой. - Читайте, читайте.

Пока Нина читала, Моисей Архипович наблюдал за ее лицом, которое сменило на себе поочереди выражения злости, потом удивления, скуки и приняло окончательно раздраженную гримасу.

- Что это такое?

Моисей Архипович ответил не сразу. Он положил ладонь на руку девушки, приблизил лицо к ней до неприличного расстояния и торжественным голосом отчеканил:

- Это фундаментальная наука.

- Моисей Архипович! Это не наука, это бред! - взбесилась опять Нина, с силой выдергивая руку.

- Я ждал от вас именно такой реакции. У вас чрезвычайно выражена психическая активность. Это очень хорошо. - Вы ясновидец, - съязвила Нина. - Но зачем вам частная практика? Кто к вам пойдет!

- Об этом поговорим позже, - вдруг ставшим низким голосом произнес Моисей Архипович. Он вытянулся, лицо его побледнело и замерло в злобной гримасе, только губы, тонкой извилиной шевелясь, заставляли смотреть на них не отрываясь. Моисей Архипович сорвал очки и вдруг в глазах его вспыхнул синий огонь.

- Мама! спасите! - вскрикнула было перепуганная Нина.

- Спать! - ударило ей в мозг и она тотчас провалилась в забытье.

Когда старушка пришла в себя, она услышала в кабинете снова уже два негромких голоса.

- Ну как же я теперь домой пойду? - слабо спрашивала Нина.

- В смысле?..

Тут девушка что-то вспомнила и скопившиеся чувства пролились горючими слезами.

- Это теперь и сапоги менять, - размазывая по щекам поплывшую косметику, всхлипывала измученная Нина, - где я столько денег возьму?

Огненная речь Шиллинга не произвела ошеломляющего действия. Нина лишь устало улыбнулась и согласилась.

- Вот и хорошо. А пока будешь отдыхать. Дней за десять мозг восстановится, и ты приступишь к работе. Потом - под венец. Сейчас поедем домой, я на машине.

Последние слова доктора уже не услышала стоявшая под дверью дежурная санитарка. Она торопливо катилась вниз по лестнице и оказалась на посту как раз в тот момент, когда Моисей Архипович с изможденной Ниной выходили из кабинета.

3

- Нет, теперь ты послушай меня! Безусловно, ты прав, что я им не нужен. Но они-то этого не знают, и моя задача - убедить их в обратном, - допивая кофе, продолжал какой-то разговор мужчина в модных дымчатых очках и в сером костюме поверх клетчатой сорочки с клетчатым галстуком. Он и его грузный собеседник были завсегдатаями низкоразрядного кафе, куда они приходили в обеденный перерыв из конторы неподалеку, чтобы выпить чашечку кофе и съесть сырную палочку или булку с корицей, с незапамятных времен обещанные ассортиментным минимумом под засиженным мухами стеклом.

- Я для них кто? Архитектор из солидной фирмы, занимающейся жильем. Так?

- Ну, так.

- А какое отношение имеешь ты к этой комиссии? - перебил его грузный.

- Во-от! Надо, чтобы меня рекомендовали в нее. И это может сделать наш Поклонский. Кстати, подкинь ему эту идейку.

- Во-вторых, - разговор продолжался уже на улице, куда приятели проникли через стеклянную дверь с закрывающим устройством в виде тяжеленной ржавой гири и тросика, делавшего дверь непреодолимым препятствием для людей слабосильных и для деликатных, впервые пытающихся попасть в помещение, - во-вторых, в числе прочих я обязательно дойду и до нашего дома. И тогда уж все в моих руках!

- Так ты подбрось шефу мысль!

Хилое дежурное освещение лишь слегка помогало привыкающим к темноте глазам, но оно все же не позволяло дневному свету добраться до пола. Никотиновая дорожка переходила в сплошной туман.

Когда глаза все же привыкали к темноте, вернисаж представал в полном великолепии. Тут можно было увидеть группу скорбящих снеговиков, со снятыми ведрами в руках, склонивших головы над ванной, где плавала морковка. Рядом сюжет, и тоже с морковкой, имел совсем иное содержание. Он был календарным планом работы архитектурной мастерской за прошлый год, и на нем с периодичностью метрического ряда (совпадение это или же дело рук грамотного архитектора - сказать трудно) красные морковочки обозначали время, проведенное сотрудниками на полях и в кладовых подшефных хозяйств.

Оставив холл с вернисажем слева от себя, любители кофе открыли дверь и застали чрезвычайно любопытную и громкую дискуссию.

- Почему, объясните мне, почему я, окончивший институт с отличием, я подчеркиваю - с от-ли-чи-ем! получаю такую смешную зарплату и вынужден выполнять работу техника? Я - архитектор, творец! Вдумайтесь: Архи-тектор - главный строитель! - юноша гордо ударил себя в грудь и оставил пятно туши на белой рубашке. - Я не подмастерье, я - мастер! А приходится расходовать себя на шабашки, на дипломные работы безграмотных заочников, которые, заметьте, уже занимают высокие посты!

Начальник не выдержал (он сам когда-то заочно окончил какой-то институт) и налился краской так, что только одежда, борода, брови и то, что осталось от шевелюры, не изменили цвета.

- Деньги платили бы, не беспокойтесь, разместили б! - бурчал уязвленный подмастерье. И был он в своих глазах архитектором ранга, ну, хотя бы, Августа Монферрана.

*

Очнулся Иван Иванович от тычка в спину.

- Товарищ, вы спите? Выходить собираетесь?

Иван Иванович обладал высоким ростом. Держась обеими руками за поручень, он присел, завел глаза немного под лоб, посмотрел сквозь окно.

- Нет, мне на следующей.

- Так пройдите же, пожалуйста, внутрь!

Иван Иванович и так находился в самом нутре транспортного средства.

- Спасибо, мне и здесь хорошо.

Лучше бы он так не поступал! Когда дверь на остановке открылась, любопытные прохожие и потенциальные пассажиры уже осажденного троллейбуса увидели, как вслед за шляпой, выброшенной из троллейбуса чьей-то бессовестной рукой, грузно вывалился бедный Иван Иванович с обиженным лицом цвета темного сорта черешни. Руки, занятые хромовой спутницей, принадлежи они хоть гимнасту или акробату, не спасли бы беднягу от удара головой по тротуару, но, к счастью, у самого асфальта его подхватили чужие и чрезвычайно цепкие. Ивану Ивановичу помогли подняться, потом одна рука отпустила его пиджак, подобрала шляпу, надела ее на голову Ивану Ивановичу, и только после этого решительный голос потребовал:

- Ваш билет!

- Ваше удостоверение! - рокотал Иван Иванович, - удостоверение! Я этого так не оставлю!

- Не ори, козел! - ласково и тихо нахамил невозмутимый контролер, - держи.

- Так что, для вас закон не писан?

- Писан, писан. А вот инструкция поменялась. Попрошу билетик.

Корбюзьяк и отвернулся.

Широкое и плоское лицо бывшего боксера потеплело и сделалось сострадательным, вступила в действие могучая ладонь и без замаха сообщила спине Ивана Ивановича завидное ускорение.

Все крупные учреждения, особенно научные институты, имеют одно общее свойство: там невозможно с первого раза найти хотя бы комнату нужного вам без взаимности человека. Ивану Ивановичу с легкой, выражаясь фигурально, руки контролера начало неудержимо везти.

Прозвенел звонок. Еще несколько минут доигрывались теннисные и шахматные партии. Наконец, игравшие потянулись кто куда, и Иван Иванович смог обратиться к блондинке, когда та, разгоряченная проходила мимо него.

- А-а, идемте, мне как раз туда.

Девушка успела уже отдышаться, и капли пота не нависали больше над ее длинными ресницами.

Через несколько минут Иван Иванович встретился с Поклонским, и между ними состоялся разговор.

4

Разговор начался совсем не так, как мыслилось Моисею Архиповичу. Главный врач нисколько не удивился, а, прочитав заявление, спросил:

- Вы давно это решили?

- А это имеет значение?

- Согласен. Не имеет.

- Значит, хотите поработать самостоятельно?

Моисей Архипович кивнул на заявление.

- Там все написано.

- Ну что ж, говорите, что знаете.

- Что нужно, чтобы лечить больных?

- Лекарство, но я не претендую на истину в конечной инстанции, - оттенил свое владение диалектикой Баранов.

- А чтобы вылечивать?

Главврач наглецов не любил. Он умел ставить их на место. Для этого им применялся один элегантный и безотказный способ - блеск эрудиции. На этот раз она засверкала, как рефлектор на лбу у коллеги из лор-отделения, исполнила затейливейшее путешествие по стране и за рубеж, где постепенно и потухла, обнаружив дырку в самом центре зеркальца.

Моисей Архипович дождался их затухания:

- Не-е-т, врач нужен.

Рот у Адольфа Митрофановича самостоятельно открылся. Шиллинг ехиднейшей улыбкой сопроводил свое восхищение портретом главврача: его и бывалый антрополог в эту минуту обязательно бы спутал с рожей безграмотного кроманьенца, только очки обозначали в Адольфе Митрофановиче интеллигентного человека.

- Что ты можешь, дубина?..

Округлое пресс-папье с промокашкой снизу, хлопая, как вертолет, пронеслось мимо уха Моисея Архиповича и родило мелодичный звон, угодив в стекло в шкафу напротив. У дубины от усердия упали очки. Слезы злости испортили очертания предметов: они стали неясными и размножились.

Когда резкость возвратилась, предметов уже не было. Вместо них горели синим два огромных зрачка.

- К-к-то в-в-ы? - колотил зубами Адольф Митрофанович.

Моисей Архипович поднес ватку. Нашатырь саданул в обмякший мозг.

- Очнулся? Подойди к зеркалу, иди, не бойся. Теперь открой рот.

- А-а-а! - без разрешения сказал Баранов и, не веря глазам, больно тяпнул себя за палец совершенно новенькими зубами. С непривычки к чудесам голова у него снова пошла кругом. Моисей Архипович усадил беднягу в кресло.

- Палец забинтуй.

Оказалось, что главврач этого не умеет.

- Все тридцать два. Не беспокоят?

- Не-ет! Как вам удалось? Кто вы?

Теперь мало кто понимает латынь. К тому же она, если не в ходу быстро забывается, так сказать, repetitio est mater studiorum?. Адольф Митрофанович же составлял исключение. Он всегда с элементами латыни объяснял пациентам, как надо изгонять хворь, и выписывал рецепт безотказного лекарства уверенно и размашисто: viburnum opulus, Rubus idajus, Thea**.

- Главное - пропотеть. Пропотерь, знаете так! - он показывал сжатый кулак. Многие выздоравливали.

Знал латынь и Шиллинг, но почему-то не захотел на ней изъясняться, предпочтя обойтись минимумом загадочной терминологии, но совсем не обошелся.

- Давайте я, - Моисей Архипович блестяще справился с бинтом: через мгновение прокушенный палец стал куколкой, - не давит?.. Теперь слушайте.

Шиллинг начал неторопливый рассказ.

Адольф Митрофанович одобрительно и с понятием кивнул, хотя он никак не мог догадаться, где это в мозгу, да еще и с какими-то дырами помещается столько всего. И пока новые зубы занимали его значительно больше. Он шевелил по привычке шатать зуб все новые поочередно, а они не шевелились. Упражнения эти очень скоро привели к красной мозоли на языке. Баранов стал тогда слушать внимательнее.

- Ясное дело. Ему же времени не хватает на физкультуру. Hypodynamia* обязательно приводит к ischahima** , э-этим, запорам,-почему-то по-русски вспомнил он и засмущался, будто сам имел весь букетик одновременно.

Адольфу Митрофановичу особенно понравилось про орган. Он с некоторой задумчивостью и с сомнением потрогал себя за нос.

- Почему? Ведь их и так лечат.

Два врача одновременно сбежали с крыльца поликлиники на дорожку и были мгновенно проглочены прохладной темнотой августовской ночи.

5

Вторую ночь раскопок Семен Савельевич встретил в каторжной работе. Дело неспешно продвигалось. Арктур с компанией таких же бездельников с любопытством заглядывал в котлован, который полегонечку углублялся.

Кто-то снизу ослабил захват. Бедному Семену Савельевичу показалось, будто две живые руки ощупывают его, похлопывают, подбираются к груди.

Семен Савельевич вскочил, хотел свободной рукой схватить кинжал - только ножны остались на ремне. Кинжал пропал.

- Кто здесь? Выходи!

Снова послышался тихий, но уже не вой, а печальный напев. Темень стала реже. Голубой свет, как в предрассветный час, сделал лишним электричество.

Как-то незаметно Семен Савельевич перестал бояться. Он разобрал в зыбком освещении в глубине пещеры нечто вроде старинной фортеции из вертикальных в обхват толщиной бревен.

- Ти-и-и-у-и-и, - дикая музыка неведомого певца пленила.

Семен Савельевич приблизился к стене, нашел в ней небольшую дверцу. Она не была запертой, но держалась непонятно каким способом. Семен Савельевич в способе разбираться не захотел, толкнул дверь. Она мягко пошла внутрь.

- Открой глаза! - на скверном латинском приказала дверь.

- Человек ты или дух? - набрался храбрости Семен Савельевич, решивший, что он на том свете и ему придется здесь привыкать.

- Кто ты? Зачем здесь?

- Хорошо, ты получишь все. Я узнал тебя. Ты тот, о ком говорила прародительница Апи. Слушай.

*

- Все началось еще тогда, когда я на всех торжествах моего племени сидел на пиру и не пил еще вина среди таких же юнцов, не испробовавших вкуса вражеской крови. И, клянусь Папаем, нет мучительней казни, чем видеть, как обносят тебя расторопные виночерпии, как презрительно усмехаются гордые молодые скифянки!

Так было и тогда. Пир шумел. И только ветер от реки приносил прохладу горевшему стыдом моему лицу. Я не знал, куда спрятать свои гладкие щеки!

Суетились виночерпии, разносили вино для увенчанных шрамами на обветренных лицах воинов-богатырей. Богатыри пили вино и похвалялись своими подвигами. Не было ни одного, кто бы не рассказал о том, как он один отправил в Тартар целое вражеское войско или как расправился с великаном, ростом с гору. Один даже рассказал, что затупил свой акинак, пытаясь снять кожу с руки - такая толстая кожа была у того великана! В доказательство он выдернул свой акинак и показал зазубрины.

Но вдруг тихо сделалось в нашем стане. В круг вышел страшный старик. Это был великий колдун, будто бы потомок чернокнижника Липоксая.

- Нет в нашем народе человека старше меня! - сказал он своим жутким голосом. - Я скоро умру. И вот мое последнее желание: пусть конь мой останется с вами, пусть он достанется тому из юношей, кто завтра на рассвете пошлет свою стрелу дальше других. Знайте: только этот скакун может догнать белую с черной гривой кобылицу, ту, что пасется далеко отсюда в восточных степях. Говорят, что тому, кто трижды хлестнет кобылицу нагайкой на всем скаку, будет служить сама Кибела!

С этими словами старый колдун поднял руку, свистнул. В ответ на его зов заржал и, будто из воздуха выткался, явился огненный жеребец. Никто не видел раньше этого скакуна. И не только у нас, отроков загорелись алчные очи!

Всю ночь я не мог заснуть, всю ночь я смотрел на звезды, подложив под голову деревянный горит* и умолял Кибелу помочь моей стреле одолеть назначенное расстояние. Всю ночь я просил Папая наслать ветер на стрелы моих соперников.

И боги услышали меня! Взвизгнули тетивой луки, высоко взвилась моя стрела, ветер подхватил ее - всем наконечником вошла стрела в дерево на вершине кургана. Стрелы же моих соперников не достигли даже его подножия!

Так получил я огненного скакуна. Целый день я ни на шаг не отходил от моего жеребца, а ночью не сомкнул глаз. Наконец, уже под утро я задумал бежать из своего племени, чтобы найти в степях Белоснежную кобылицу. Глупый юнец! Я не знал тогда, как может

отомстить смертному разгневанная Кибела.

Тихо оседлал я скакуна, привязал к седлу бурдюк с кумысом, из пищи взял лишь иппаку** в надежде охотой добывать себе в пути дичь на пропитание. Тайком у спящих воинов взял я себе железный щит и железный акинак, украл нагайку у старого колдуна - самую длинную в нашем племени. Лук же я оставил свой.

Медленно отъехал я от шатров, оглянулся - сжалось сердце, и в горечи ожег я жеребца украденной нагайкой. Взвился скакун, как стрела устремился в сторону восточной зари. Высоко взметнулся обиженный жеребец да так и остался в воздухе, поскакал, опираясь на облака! День быстро кончился. Стемнело, и страшно сделалось мне. Но и скакун мой утомился, опустился на землю.

Я огляделся. Чужая, темная степь окружала меня. Измученный, я уснул в седле.

Утром я увидел, что Огненный опустился на берегу реки, такой же могучей, как и та, что течет среди земель моего народа. Степь простиралась от реки во все стороны и насколько хватало силы глаз. Где я оказался? куда занес меня мой скакун? где, в какой стороне теперь мой народ? Ужас обуял меня. Я в первый раз укорил себя за столь безумный поступок.

Долгие дни и ночи кружили мы с Огненным по степи. Ни разу не встретили мы никакого народа. Наконец, путь преградила новая река, такая же, как осталась за спиной. Я шагом поехал в ту сторону, куда текла вода. Сколько зверей напугал я у водопоя!

И вот однажды я услышал топот множества копыт. Будто пыльный вихрь пронеслось мимо перепуганное оленье стадо. Я приготовился к встрече с волками. Огненный захрапел, заржал, взвился на дыбы. Я увидел Белоснежную!

Красавица-кобылица, белая, как молоко, с гривой как ночь, стояла на высоком холме, прядала ушами и, раздувая ноздри, смотрела в мою сторону. Огненный завертелся, снова заржал, кобылица ответила и пошла рысью, только комья земли полетели на зеленую траву.

Но и в третий раз она появилась. Я пустился в последнюю погоню. Три раза ночь сменила день и день сменил ночь. На рассвете четвертого дня я увидел, как остановила свой бег Белоснежная: впереди нее могучая река слилась вместе с такой же могучей. Кобылица была в западне. Но и мой конь стал от Белоснежной на расстоянии одного своего прыжка. Я взмахнул плетью, ударил по земле - Огненный пал на колени. Ударил еще - упал жеребец. Больше он уже не поднимался. В ярости хлестал я издыхающего жеребца и лопнула проклятая колдунова плеть, разорвалась на мелкие клочки.

Потемнело небо. Тучи нашли на него со всех сторон и закрыли свет. Шелест и гул разнесся по воздуху. Я увидел: не тучи то были, то были несметные стаи чудищ-грифонов. Они налетали со всех сторон и опускались вокруг меня тесным кругом. Сверкали хищные их глаза, клекотали страшные клювы. Жуткую же смерть послали мне боги!..

Вдруг змеиное шипение раздалось, грифоны задрожали и замерли на месте, так близко от меня, что некоторые были уже готовы растерзать меня своими клювами.

- Постой, Кибела! Оставь его, - раздался надо мной громкий голос, - оставь!

Грифоны попятились, отступили. Поднять голову я не посмел: сама Кибела пришла казнить меня! казнить, а не служить мне, как говорил проклятый колдун. Будто корсаки захохотали кругом.

- Но он заслужил эту казнь, Апи! Он мой. Не мешай мне.

- Нет, Кибела, убери свое войско. Оставь ему жизнь. Но пусть он проведет ее один в могиле, и пусть не дано ему будет лишить себя жизни. Пусть душа его тогда предстанет пред очи свирепого Нии, когда нарушит покой его могилы страшный грешник.

- Будь по-твоему, Апи. Для веселья же я оставлю ему свое золотое зеркальце.

Захохотало все вокруг, вихрь поднялся и унес грифонов. Я решился, наконец, поднять свой взор. Я увидел, как сверкнуло в небе и упало рядом со мной зеркало Кибелы.

Я посмотрел в него: старый-старый колдун, что надоумил меняна мой ужасный поход, глянул оттуда. Силы оставили меня. Очнулся я уже в этом склепе.

Вот это зеркало.

Семен Савельевич увидел золотую овальную пластину, обрамленную змеями и драконами. Скиф протягивал ее ему. Но только Фазаратов притронулся к золоту - исчез скиф, пропал, будто и не существовал вовсе.

6

К вечеру ему удалось добраться до какого-то села. Он смешался с малолетними ковбоями, поистине цирковыми трюками на верных велосипедах заставлявшими упрямую скотину забыть про запретные лакомства на общественных полях.

Октябрина первым делом сунула морду в корыто с зерном, насмерть перепугав окружавших его на законном основании отборных леггорнов, нахально фыркнула и игриво, как какая-нибудь легкомысленная телка, взбрыкнула ногами. Корыто опрокинулось, а куры разлетелись.

- Ну, пошла! - Октябрина получила воспитательный удар палкой, степенно пыхтя и мотая хвостом, проследовала на место. Там в кормушке ее ждал обильный и вкуснейший ужин.

Товарищ Трофимов оказался удивительно примерным хозяином. Добрый пятистенник был первым в деревне особняком усадебного типа, оборудованным всеми известными председателю удобствами. Вообще образ жизни товарища Трофимова служил прекрасным маяком для обозначения курса. Крепкий хозяин!

- Здравствуйте, вы ко мне?

- Ну, заходите.

Семен Савельевич зашел.

- Подождите пока здесь. Пойду корову напою, - указал на скамейку под березой председатель и крикнул жене, - Маша, а у нас гости!

Через полчаса председатель освободился от крестьянской работы, а Маша хмуро и сосредоточенно дергала Октябрину за соски.

Семен Савельевич нашел нужным представиться:

- Археолог. Фазаратов Семен Савельевич.

Председатель почему-то полагал, что его знают все и, поправив на носу темные очки, сразу перешел к делу.

- К нам-то зачем?

- Проездом. Простите, как вас зовут?

- Трофимов, Петр Гаврилович. Председатель колхоза.

- Понимаете, Петр Гаврилович, со мной приключился странный и ужасный случай, - начал Семен Савельевич, но потом вдруг вообразил, что произойдет, если рассказать и замолчал.

- Что такое?

Председатель открыл ворота и впустил самосвал. Самосвал задрал кузов над специальной емкостью и из него посыпался какой-то новый гостинец для Октябрины.

В селе ужинают поздно. За ужином хозяйка подобрела, глядя как проголодавшийся Фазаратов уплетает все, что она приготовила. Ужин состоял из салата. И, понятное дело, за знакомство не обошлось без выпивки.

- Армяне у нас тут кошару строили. Из Армении, - пояснил председатель, наливая по добрых полстакана отборного армянского коньяку.

- Эх, не пойму чего в нем такого, что дорогой такой, - раскраснелась Маша и наколола на вилку кружок от помидора, который неловко крутнулся на зубцах и моментально сполз по ручке.

- Семен, расскажи про твою работу, - обнял гостя товарищ Трофимов, - а то мой шалопай на тот год школу заканчивает. Может, его археологом сделать?

- Сын что, историю любит?

- Лентяй он! - почему-то обозлился председатель.

- Что ж ты так про родного сына! Учителя вон хвалят, особенно по физике, - тут же вмешалась Маша.

- Где он сейчас?

- И когда ты успеваешь? Тебе бы в цирк фокусником или воровать, - обиделся на жену товарищ Трофимов, в сердцах противно скрипнул вилкой по эмали, вылавливая оставшиеся помидоры в золотистом соке, и выловил все.

- Подрезать еще? - с готовностью предложила Маша.

- Нет, спасибо, - вяло ответил Фазаратов. Последнее слово хозяина произвело на него нехорошее воздействие. Он с трудом сохранял заинтересованный вид во время увлеченного рассказа председателя о будущем сына-шалопая.

- Сема, да ты совсем уснул. Давай, мать, стели.

Мать уже давно все сделала и с умилением слушала мужа. Глаза у нее влажно блестели.

Шуршащая простыня приняла измученного и простуженного путника. Семен Савельевич забылся адским сном.

*

В первую очередь, непонятно как он опять оказался на скифском кургане и почему-то снова с лопатой. Семен Савельевич не узнавал холм - вместо веселой зеленой шевелюры матово и зловеще блестел огромный гранитный череп. Ужасное сходство довершали два зияющих провала на месте глаз, и ввалившийся каменный рот с редкими осколками зубов.

Семен Савельевич подошел к самому краю этой каменной пасти, нагнулся, чтобы заглянуть, заглянул и в смятении отпрянул, но поздно. Из кургана высунулась громадных размеров ручища, сложенная в уверенный шиш, который дал себя рассмотреть, потом расправился, и гигантская пятерня, схватив несчастного начала затягивать Семена Савельевича внутрь каменного склепа. Через мгновение пасть всосала всего Семена Савельевича, только голова оставалась снаружи.

В эту самую секунду Волопас на небе лишился своей первой величины, Арктур вывалился из созвездия, начал чертить непонятные фигуры, тягуче спикировал на месяц. Потом вдруг обе точки приняли огненную форму человека с серпом в руке.

Огненный скиф опустился на курган перед головой Семена Савельевича и наклонился - адским огнем опалило душу несчастного грешника. Семен Савельевич почувствовал духоту, жар и начал стонать. Горящий скиф взмахнул огненным серпом над бедной головою - шипящей молнией сверкнул серп и тут же превратился в огненную нагайку, страшно ударил по земле. Раздался оглушительный удар грома.

Семен Савельевич с облегчением проснулся. На улице бесилась одна из последних гроз того рокового для Семена Савельевича года.

- Фу ты, черт! Приснится же, - Семен Савельевич, только что своевременным пробуждением спасшийся от казни, был ни жив ни мертв. Гроза поминутно искажала молниями и небо, и землю, на мгновение наполняя фантастическими существами затхлый и противный воздух. Летал невыносимый запах короткого замыкания. Где-то вдалеке, там, откуда приехал Семен Савельевич, грандиозным фейерверком полосонуло небо. Тр-р-р-а-х-х - раскат грома отдался стрельбой взбесившихся дверей, звоном поломавшихся стекол, затрещали поваленные деревья - налетел шквал степного урагана.

Ветер отчаянно бросился на тучи, расчистил небо перед Семеном Савельевичем. Из ясной бездны на землю глянул печальный Волопас. Арктура среди братьев не было.

7

Утром Семен Савельевич был найден Петром Гавриловичем лежащим на крыльце.

- Сема, вставай, ты что? - мощными оплеухами председатель пытался оживить гостя, но ничего не выходило.

- Маша, Семен, похоже, вчера перебрал.

- Да с чего там.

- Отходит!..

- Вождь,.. прости, - простонал воскресший. Красные веки шевелились - дрожал раскаленный белый свет.

- Сема, ну какой я к черту вождь? Вождь! надо же, - отвечал польщенный Трофимов.

Человеческий голос помог возвращению.

- Где Арктур? - глаза открылись, неестественно выпучились.

- Какой Арктур? - Маша вдруг почувствовала, как цепенеет от безумного взгляда. - Проигрыватель что ли? В зале стоит.

Спина Фазаратова и правый бок онемели от неподвижности и утреннего холода. По всему телу прошла противная дрожь, застучали зубы.

- Сема, давай, вставай, сейчас баньку затопим, прогреешься. Зачем ты на улицу выходил?

Глаза послали такой глубокий страдальческий взгляд, что женщина замолчала. Через полчаса баня уже дымилась.

Семен Савельевич, напоенный Октябрининым молоком, понемногу успокоился и сидел рядом с хозяином на крыльце, но, правда, все в таком же мрачном раздумье.

Было раннее и свежее, почти осеннее утро. Перед самым восходом грозовые тучи все-таки пролились коротким дождем, Дышалось теперь так, как это бывает только ясными зорями в открытых всем ветрам степных селениях.

- Эх, Сема, чуешь, как осенью пахнет! - истомно разведя руки и шумно засосав воздух, загрезил председатель. Какое-то оставленное в детстве чувство возникло у него и привело в непривычное теперь уже растревоженное состояние.

Но Сема сидел с убитым видом, который красноречиво сообщал председателю, что его собеседник нисколько не настроен внюхиваться в бередящие председательскую душу демисезонные благовония.

Растревоженная душа успокаиваться ни в какую не желала, но наоборот. Председатель вскочил с места, сбегал в дом и через минуту снова появился на крыльце с громадной зрительной трубою.

- Смотри, Семен, какая у нас тут красотища! Какая красота! - радостно орал председатель, наводя просветленную оптику на степное раздолье и панику на разбуженных деревенских собак.

- Гаврилыч! ты что, очертенел? - удивленный вопрос этот задал подошедший незаметно шофер, тот самый, что вчера снабдил Октябрину коровьим каким-то деликатесом. - Иди, открывай, я там дробленки маленько привез.

Но тут с Петром Гавриловичем что-то приключилось. Он густо покраснел, как школьник-бедокур на педсовете, украдкой посмотрел на Семена Савельевича и невпопад ляпнул:

- Да небольшой-то он небольшой, - возразил Павел, - а по солонцам и такого хватит. Разве, к четырехчасовалому обветрит. Ободняет - видно будет.

- Ну, давай, к трем и подъезжай.

*

Проводы были недолгими. Семен Савельевич подарил председателю свой велосипед, а тот, растрогавшись, захотел отдать ему свою трубу, походившую размерами на украинскую трембиту. Добрая была труба! Глядеть в нее без специальной трехногой подставки составляло почти богатырское занятие. Она попала к Трофимову каким-то темным способом. Труба имела сильнейший объектив неизвестного производства и такое превосходное увеличение, что с успехом могла служить небольшим астрономическим прибором. Редкими вечерами Петр Гаврилович, подчиняясь смутному чувству, выходил в огород и, расставив штатив, глядел по целым ночам в чистую темноту, чего-то там ища, и ничего там не находя.

Семен Савельевич от трубы отказался, о чем впоследствии ему пришлось пожалеть.

Задумчивый, он подпрыгивал на сиденье в кабине грузовика, хмуро глядя на медленно лезущую под колеса чуть заметную в траве колею. До станции, по словам Павла, было километров тридцать, но шибко не разгонишься.

- Дальше за увалом - кочки и сплошной солонец.

- За каким увалом?

- А вон там, - показал Павел в сторону от реки, по займищу которой шла дорога, - холм одинокий стоит. У нас его увалом называют.

Семена Савельевича нехорошо кольнуло - он узнал место.

Платок и юбка сливались с такой же черной кофтой, и весь безрадостный наряд старухи делал ее похожей на смиренную богомолку, возвращавшуюся из дальней церкви. Образ ветхой отшельницы разрушали живые, черные глаза, злобно сверкнувшие из-под морщинистого лба.

Павел остановил машину и высунул кудрявую голову.

- С легким паром, бабка Евдя! Чего нового в степи?

- Спасибо, внучок! А чего там нового? - заговорила старуха низким голосом. - Гроза ночью в увал ударила. Кусты пообгорали и аж ямка получилась.

- Ты что на увал лазила? Он же вона где!

- Да шипику посмотреть заглянула, - отвечала бабка Евдя, ошпаривая семена Савельевича взглядом почему-то жутко неприятных ему глаз, и, махнув рукой, продолжила прерванный разговором путь.

Парень вспомнил что-то и захохотал.

Павел отсмеялся, замолчал.

Короткой остановкой машина поздоровалась с перемигнувшимся с нею трехглазым, гордым своей значимостью - единственным в районе светофором и как-то неожиданно свернула на привокзальную площадь.

Когда на станции объявили о прибытии поезда, Павел подал руку.

Билет Семену Савельевичу достался очень легко, к тому же - плацкарта. В этих местах редко покупают дорогие билеты, предпочитая какие-нибудь полсуток ехать в общем вагоне.

8

В вагоне с Семеном Савельевичем оказалась развеселая группа туристов, которую не пугала перспектива четырехсуточного пути в раскаленных от дневного зноя изрядно поезженных вагонах.

- Слышь, сосед, докуда едешь?

- В шахматы играешь? - обрадовался совпадению конечных пунктов и начал вступать в контакт турист.

- Плохо.

- Да все мы плохо. Давай попробуем. Кстати, Вова, - протянул руку турист. Семен Савельевич принужденно представился, рассеяно наблюдая, как ловко расставляет фигуры на магнитной доске его спортивный попутчик.

- Какими будешь?

- Мне все равно.

Неизвестный дебют был разыгран достаточно быстро. А поскольку оба соперника являлись практическими шахматистами, миттельшпиля в партии не случилось - сразу же после дебюта игра перешла в глубокий эндшпиль. Собравшиеся вокруг доски зрители из числа туристов, уже перезнакомившиеся друг с другом (почти все они встретились впервые), стали свидетелями игры в острейшие, но открытые, можно сказать - в искренние, шахматы. Они шумно переживали события черно-белой шахматной жизни, подавая беспрерывно комментирующие реплики.

- Не в коней играем!

- Шажок надо!..

Семен Савельевич пересел на боковую полку. Там смотрел в окно, облокотясь на откидной столик, паренек лет двадцати. В его глазах легко прочитывалось нечто ностальгическое. Короче говоря, на беззаботного туриста парень не походил.

- Чего грустите? - спросил его Семен Савельевич.

- Да нет, ничего.

- Далеко ехать?

- До конца.

- Живете там? - назвал Семен Савельевич свой город.

- Да, уже несколько лет. Удивительный город, а домой тянет.

- Как вас зовут?

- Андреем.

Семен Савельевич назвал себя. Постепенно между ними завязался долгий разговор, какие часто возникают между попутчиками и помогают скоротать долгое дорожное время.

- В мастерской творится, черт знает что! - горячо говорил Андрей. - Вот говорят, архитектор - творческая профессия. Творческая, согласен. Но, позвольте, если этот творец живет в уникальнейшем доме и добивается его сноса, затем только, чтобы получить современную благоустроенную квартиру! Творец!!

- А вы что там делаете? - задал странный вопрос Фазаратов. Его по мере приближения ночи начала беспокоить смутная тревога и ему становилось вовсе уже не до разговора. Он все чаще поглядывал через окно на небо, с ужасом ожидая сумерек. Поэтому ответа он и не воспринял. Андрей же, ответив, увидел застывшие глаза собеседника и замолчал.

Волнения Семена Савельевича оказались напрасными, потому что небо загородилось от взглядов плотными облаками, так что звезды в эту ночь оставались невидимыми.

Однако ночь все равно выдалась беспокойной.

*

Началась она со скандала.

Из-за разэтаких бродяг, спекулянтов и подлецов начальнику предстояло потерять месячное жалование. И черт бы побрал всех вас с вашими узлами и другой дребеденью! По вполне понятным причинам разговор приходится передавать посредством косвенной речи.

- Ну, держись, теперь начнется!

- Вот черт принес, прости господи!

- Проводник!

- Проводник!

В углу зашевелились две женщины. Из их шепота можно было заключить, что все деньги - в надежном месте. Но само место осталось в тайне.

- Надо принять меры!

Но как бы там ни было, меры принять не успели.

Когда, дав злой гудок, поезд сорвался с места с яростью молодого жеребца, догоняющего игривую кобылицу, отчего в вагонах возникли необыкновенной силы перегрузки и чудовищные колебания, когда неопытные пассажиры могли заниматься только единственным делом - изо всех сил пытались удержаться на своих местах, появились первые гости.

- В чем дело?

Нежданная поддержка придала сил, как выяснилось через некоторое время, пострадавшей - той самой чистоплотной, которая бесстыдно читала при народе интимную книгу. Она сбивчиво начала тараторить и многое успела.

- Сколько? - строго спросил староста.

Его властный голос и надпись на спине крепко озадачили цыганок. Уж очень на начальника похож!

- Правильно, шестьдесят. Только, слышь, она нас сама не поняла. Это задаток, - цыганки начали оправдываться.

- Показать очки!.. Прекрасно. Сколько вы хотели?

- Сколько? я вас спрашиваю!

Или милиционер?

- Сколько, сколько, - свирепо прошептала старшая торговка. - Забирай, шлюха!

В почти бесполезном дрожащем освещении закружились пять

красненьких бумажек.

Не стоит, вероятно, описывать дальнейший ход этого, с позволения сказать, разговора, хотя бы потому, что он составляет совершенно обратное нашему представление о женской благовоспитанности.

Дело кончилось тем, что полутолстый отсчитал семь червонцев и роскошные темные очки стали его собственностью.

Скоро ночь взяла свое. Пассажиры уснули. Пришел откуда-то проводник. А поезд мчался на запад, точно стараясь убежать от летящего за ним с востока пунктуального - из века в век педанта-рассвета.

Семену Савельевичу не спалось. Причин для бессонницы у него было две: страх перед кошмарами, которые, как он понял, теперь не дадут ему скучать одинокими ночами, и разыгравшийся не на шутку, совершенно невообразимый и какой-то плохой насморк. Не было раньше такого. Никогда.

- Владимир, а Вова, - увидев, что сосед тоже не спит, - позвал его Семен Савельевич. - Чего не спите?

- Думаю.

Самый бы момент полюбопытствовать предметом его раздумий, но Семен Савельевич недипломатично и бездарно спросил прямо в лоб:

- Видите ли какое дело, отрежьте мне кусочек от вашей сумки. Насморк у меня.

Вова даже рассутулился от такой наглости и вытянулся как покойник. Ну до того похоже, что Семену Савельевичу померещилось, как заострился Вовин нос и вознесся белой часовней над черными кругами симметричной окрестности. Окрестность зловеще сверкнула новенькими защитными очками. У Семена Савельевича с перепугу как-то сразу отложило обе ноздри, но внезапно усопший Вова шевельнулся, сел и, картавя от гнева, сказал:

- В занавеску сморкайся, хам!

- Так что, сумку портить что ли?

- Изнутри оно-то изнутри, да сумка новая, денег ведь стоит, - посетовал Вова. Ему уснуть мешали как раз сомнения по поводу цены приобретенного им первого трофея.

- Давайте я заплачу. Сколько? - Семен Савельевич был готов на любое условие, даже заплатить за всю сумку вместе с ее содержимым.

- Ладно, зачем ты так? Лучше скажи, где в вашем городе зоологический магазин?

- О-о! - полутолстый радостно вынул из сумки складень, раскрыл и отхватил в мгновение ока здоровенный кусок отогнутой внутрь бесполезной мешковины.

- На, иди, нюхай, лечись! Я подожду, разговор есть, - староста загадочно преобразился. - Спички дать?

- У меня есть, спасибо.

Семен Савельевич вышел в тамбур.

Когда он возвратился с некоторым облегчением в его состоянии, ему пришлось удивиться Вовиной щедрости. Она проявилась через пышный по вагонным понятиям и описываемым временам, накрытый на две персоны стол. Второй персоной, стало быть, являлся Семен Савельевич.

Семен Савельевич приглашение принял.

- Для чего они тебе? - недоумевал Фазаратов.

- Для науки, - отвечал Вова и было видно, что он говорит неправду, и что рыбки у него служат совсем не научным, а каким-то другим целям.

Семен Савельевич сообщил попутчику свой адрес и сказал, чтобы тот не стеснялся и непременно заходил в гости. Потом уснул безо всяких снов.

Проснулся он поздно. Во время его сна ничего не изменилось в вагоне, если не считать того, что теперь решительно большая часть группы успела обзавестись такими же очками, как у полутолстого старосты.

Другая часть была обругана смуглыми коробейницами с употреблением следующего обширного лексикона: скупердяи, оборванцы, кержаки, идиоты, формалисты, дешевки, вертихвостки, кобели здоровые и кобели дохлые (в зависимости от внешнего вида), жеребцы, мерины, кобылы, старый пень и глухая тетеря. Последнее относилось к почтенной паре, отмечавшей путешествием далеко не первую дату в своей совместной жизни.

Применялись также и другие эпитеты. Андрей, например, произвел на цыганок впечатление не вовремя родившегося и был за это удостоен титулом недоноска.

Проводники в торгах не участвовали. Они, должно быть, спали, уверенные в том, что в их вагон до самого конца никаких новых пассажиров не ожидается.

В еде, питье, играх в карты, шахматы и в слова, в бесконечных разговорах и сне на измятых ненавистных простынях проходили остальные трое суток пути. Правда, и они были отмечены некоторыми событиями. Где-то на Урале вышли цыгане; Андрей не спал почти две ночи, боясь пропустить место, откуда начинается Европа, и переезд через величавую Волгу; что произошло с проводниками - они неестественно образцово начали выполнять свои обязанности.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

9

И вот уже замелькали высокие - вровень с полом вагона бетонные настилы перронов, в глубине которых боязливо таились крохотные навесы или наоборот - важно красовались представительные капитальные здания крупных вокзалов. Сменились ландшафты. Деревни потонули в садах, и от них даже сквозь непобедимый запах вагона до пассажиров долетал знойный аромат поспевающих фруктов.

В вагоне установилось веселое оживление.

- Приедем, приедем, не беспокойтесь, - обнадеживали проводники и пересчитывали уже постели, приготавливая вагон к неизменному ритуалу сдачи в конечном пункте. До Города оставалось, по словам знающих пассажиров и, судя по расписанию, куда они успели заглянуть, всего часов шесть, хотя поезд имел все же заметное опоздание из-за цыганской нерасторопности.

На коротких стоянках в окна вагонов постукивали, указывая пассажирам на ведра с яблоками, сливами, на вареную молодую картошку, соблазнительно дымившуюся в мисках, рядом с влажными от рассола малосольными огурчиками с укропом и чесночком. Тут же хвастливо бросались в глаза обольстительные помидоры цвета знойного степного заката перед ветреной погодой.

- Бери помидоры, картоплю! Налетай, огурчики!

- Яблуки!

- А они у тебя не червивые? А, тетка?

А поезд летел размашистой иноходью, словно добрый конь по наезженной дороге, почуяв близкий уже конец утомительного пробега.

Кто предпринимал подобные путешествия, хотя бы в продолжение суток-двух, кто долгое время дожидался желанного события, тот знает, что самыми тягостными и бесконечными для утомленных душ являются именно последние часы. Но промелькнули и они.

- Зато длинная!

- О чем речь!

Поезд, понятное дело, утра на мосту не дожидался. Он прибыл с двухчасовым опозданием к центральному городскому вокзалу.

Измученные долгой дорогой пассажиры спешили выйти из вагонов, не хотели ждать, толкали друг друга и потели.

На перрон высыпала утомленная, но возбужденная группа туристов, окружила чемоданы. Андрей и Семен Савельевич решили не торопиться и вышли после других. Везде были люди, с упорством

продолжавшие заполнять платформу.

- Товарищи туристы! Проходите за мной к автобусу. Заждались мы вас! - с профессиональным гостеприимством кричала бойкая женщина - встречающая.

Пошли к автобусу. Андрей, услышав, что ему по дороге с группой, попросился к ней подъехать до своего общежития.

Случайно оглянувшись, Андрей встретился взглядом с парой ясных очей. Наверное, он смотрел долго, потому что девушка - обладательница этих глаз улыбнулась и покачала головой. Андрей отвернулся и покраснел.

- Вот этот наш, - показывая на старенький автобус, сообщила встречающая. - Милости просим!

Ехали минут двадцать. Сначала посыпались веселые вопросы, потом все замолчали, рассматривая летевший Город; только изредка раздавались какие-то возгласы.

Почувствовав взгляд Андрея, девушка обернулась, посмотрела минутку насмешливо и гордо, так, что холодом взялось в занывшей груди, и отвернулась.

Житейский опыт Андрея был мал, но он понял: девушка знает себе цену, и, давно привыкнув относится к себе как к неудачнику в амурных делах, он подумал, что хорошо бы забыть эту маленькую колдунью.

10

Утро для Толи началось как и всегда. Он проснулся за два часа до работы, сделал хорошую пробежечку по истомному городу, принял прохладный душ (горячей воды в доме не было, поневоле Толя привык к холодной) и растерся махровым полотенцем. Потом съел завтрак, сварил кофе, вышел с чашечкой на балкон, И сделалось ему так славно, что даже расхотелось идти на работу.

Попивая крепкий кофеек, Толя начал размышлять и радоваться, что желание его начало принимать после недавнего визита Ивана Ивановича в институт, наконец, и черты реальности.

На работу Толя все-таки отправился.

- Нет, не двести, а пятьсот тысяч!

- Пятьсо-о-от!?

- Целый город!

- И не один.

- Эх, вот она кара-то господня!

Чтобы не прослыть мнительным и трусливым, Анатолий Ефимович отдышался, сделав вид, будто он рассматривает рубль на диаграмме, и лишь после некоторого успокоения с замечательно равнодушным видом вошел в рабочую комнату.

- Здравствуйте.

Пространство за шкафом ответило.

Иногда по причине помех и шумов приходилось довольствоваться круглосуточной отечественной станцией, которая с недавних пор не уставала поражать своих слушателей изысканностью и новизной: прямой-таки эфир!

- Да-а, погода не балует!

- Спасибо всем!

- В Москве девять часов!

- Но как?! Ведь не известен возбудитель заболевания, не выяснены способы его распространения!

- Пока нами рекомендовано только следующее: запретить въезд на европейскую территорию всем лицам, находящимся за Уралом.

- Но это же не метод! Могут ли хотя бы москвичи быть гарантированы от этой опасности?

Нехорошая тишина повисла в мастерской. Вышли из пространства притихшие сотрудницы, зловещими вспышками полыхнули на их бледных щеках нерастертые искусственные румяна. Все думали об одном и том же - так бывает только в дни больших и страшных событий. Даже Анатолий Ефимович, не привыкший покоряться лихим жизненным обстоятельствам. на этот раз хрупко надломился.

- А ты на английском или на французском. Поищи!

- На холодильник, на холодильник поставь, - прошептала одна из женщин, всегда робкая, исполнительная и незаменимая старушка, - лучше слышно будет, - сказала она, от расстройства потеряв всякую бдительность и этим совершенно себя рассекретила.

11

А как велик, как красив древний Город!

Еще одна ночь прошла понапрасну. Семен Савельевич спустился с горки по крутым земляным ступеням, выложенным желтым и бурым кирпичом и выводившим идущего от памятника сквозь ивы и акации к спуску вдоль реки, двинулся дальше вниз мимо речного вокзала, мимо квартальчиков из кирпичных двух-трехэтажных домов с двориками, стрельчатыми окнами, сводами и прочими архитектурными безделушками, почему-то всегда приводящими в умиление неискушенного в архитектуре наблюдателя; свернул в переулок, заканчивающийся ступенями и незаметно для себя оказался на улочке, образованной домами старинной постройки, неброскими, но чем-то едва уловимым, заставлявшими отнести себя к единому архитектурному ансамблю. Улица, казалось, вобрала в себя все достоинства позднего классицизма, но она не была главной, она лишь готовила идущего по ней к основному зрелищу. Улица заканчивалась перекрестком с крутым булыжным спуском - живописнейшим из всех мест живописнейшего древнего Города.

Семен Савельевич тихо брел этой пустынной дорогой. Он невидя скользнул взглядом по вывеске какого-то кооператива, повернул налево вверх и взволнованно остановился, увидав шагающую вниз со стороны золотисто-бирюзовой церкви фигуру усталого Андрея.

Андрей был рассеян и тоже чем-то, казалось, озабочен так, что пройдя мимо Семена Савельевича, он не обратил на него никакого внимания.

- Андрей! - позвал его Семен Савельевич. Андрей вздрогнул, остановился, отчего-то съежился. Он всмотрелся в Семена Савельевича - перед ним опять был тот же самый отчаянный взгляд, которым обжег его Семен Савельевич в конце их длинного разговора в поезде. Так бывает иногда, что-то в облике человека западет к вам в душу, и потом вы по этой особенной черте никогда не спутаете его даже с целой армией его двойников.

- Хорошее утро, - сказал Андрей, глубоко вдохнув утренней свежести, - пойдемте, выпьем кофе. Здесь неподалеку я знаю одну кофейню.

Семен Савельевич согласился. Оба неспеша отправились вниз и прошли мимо обновленных, теперь уже двухэтажных торговых рядов, выкрашенных белой известью и безукоризненно пропорциональных.

Дорогою Семен Савельевич решился открыть Андрею свою тайну. Он рассказал о том, кто он был, о том, что видел до встречи со скифом, и как раз при входе в кафе он приготовился рассказать самое главное.

Кафе только что открылось. Это было заведение, каких много разбросано по укромным местам неторопливого Города, и от других его отличала разве только внушительная отделка стен в сероватый камень, почтенный их возраст да реклама кофе, написанная на машинке и сообщавшая, что этот напиток чрезвычайно любили Вольтер, Бальзак и кто-то еще.

Андрей и Семен Савельевич так были увлечены разговором и внешность их стала, как уже было сказано, несколько неприличного свойства, что хозяйка заведения приняла было их за подгулявших бездельников, какими богат, к сожалению, решительно всякий город. Каково же было ее удивление, когда Семен Савельевич попросил:

- Пожалуйста, две двойных половинки.

Изумление ее оказалось настолько глубоким, что она совсем забыла про сдачу и совершенно машинально засунула Семена Савельевичевы деньги в большой карман на своем оборчатом переднике.

- Андрей, вы торопитесь? - спросил Семен Савельевич, уже сидя за столиком и осторожно пробуя кофе.

- Да нет. У меня есть еще неделя отпуска. А что? - Андрей несколько насторожился. Семена Савельевича, казалось, и не заботило состояние его собеседника, он смотрел в себя тем зрением, какое дано человеку в минуты, когда собеседником его является не сидящий перед ним, а кто-то внутри его самого, знающий про него все и беспощадно этим пользующийся. Семена Савельевича не смущало и присутствие хозяйки, которая, привыкнув к самым разным беседам за чашкой кофе, давно уж не обращала на них никакого внимания. А зря. Семен Савельевич рассказал много интересного и о своей встрече с вождем, и об Арктуре.

- Перестаньте. Семен Савельевич! Мне кажется, вы очень больны. У вас такой насморк. Вам бы показаться врачу, - возразил ему Андрей, сам заметно озадаченный и взволнованный рассказом.

- Что насморк? Насморк - чепуха! Сволочь я. Вот что я вам скажу, эх!

- Слышишь, родной, ты чашку не разбей, и не ори, а то милицию вызову, пригрозила хозяйка. Знала бы она, какую страшную силу возымеет ее угроза! Воистину сказано: язык мой - враг мой. А уж к женскому-то языку это относится в первую очередь и без всяких притяжательных местоимений. И, скорее всего, только к нему.

- Правильно! Милиция. Видно, чему быть, того не миновать. Пойду сдаваться. Проводите презренного, не побрезгуйте, - тихо попросил он Андрея.

Решимость Семена Савельевича была все же пересилена доводами Андрея, который еще больше посерьезнел и заговорил, когда они вышли на улицу.

- Послушайте, Семен Савельевич, зачем вам торопиться? Вы ж больны, вам в больницу надо. А ночью. я обещаю вам, мы вместе найдем вашего Арктура. Идемте, я провожу вас домой. Отдохнете, может быть, в больницу сходим.

Семен Савельевич задумался, в глазах его сверкнула радостная мысль.

- Идемте, я покажу вам мою коллекцию.

*

Староста Володя - любитель аквариумных рыбок сидел на скамейке перед подъездом Фазаратова, тщательно составляя план встречи с Семеном Савельевичем.

- Володя! Здравствуйте, - обрадовался гостю Семен Савельевич,- заходите, хорошо, что пришли. Как отдыхается? Понравилось?

- Спасибо. Понравилось. Как вы? Легче? Дай, думаю, загляну, попроведаю. Да и то сказать, быть в городе и не увидеть, как люди его живут - все равно, что не побывать вовсе.

- Да-да, вы правы!

Одного упоминания полыни было достаточно, чтобы огорчить Семена Савельевича и, если бы не Андрей, поспешивший переменить направление беседы, дело могло получить беспокойное продолжение.

- Многое посмотреть успели?

- Кто? - насторожился Андрей.

- Ну и составила?

12

Утром Семен Савельевич почувствовал себя настолько больным, что решил последовать совету Андрея и отправился в поликлинику.

Когда очередь Семена Савельевича подошла, последовало обычное:

- Что беспокоит?

живете?

Семен Савельевич сказал.

послезавтра.

- Я ж могу и не дожить, - жалобно пошутил Семен Савельевич.

Однако у заветной двери в кабинет кипело настоящее столпотворение, отличавшееся от Вавилонского лишь тем, что языки творцов никто не смешивал. Все говорили на одном. И на каком!

- Я здесь с восьми!..

- А я с полвосьмого! Отойди, жлоб!

- Все имеют ! Ишь, у него нет документов! Нет!

- Нет?! - старик-инвалид достал книжечку дрожащей рукой. -Нет?! А это что ?!

- Так что ж ты стоишь, как пень? - спросил злой парень, не пропускавший инвалида к двери.

- Со-о-о-весть! Постановление Совета Министров вас не касается?

Подошла молодая женщина и спросила:

- Кто крайний?

- Ишь, люди стоят, а она права качает. Нахалка!

- Зачем же зло на мне срывать? Хотя старухи все такие.

- Жлобка!

Семен Савельевич воспользовался короткой паузой, возникшей от яростной остановки дыхания у обеих спорщиц, и успел тихо спросить:

- Можно мне пройти вне очереди? Вот, я с температурой, - Фазаратов показал красный квадратик.

Что и говорить, вопрос его вышел не самым подходящим для этой минуты. Все, кто были в очереди, с интересом посмотрели на Семена Савельевича, и вдруг вместо новых воплей визгливым хохотом вырвался воздух из груди захлебнувшихся крикуний; следом за ними оглушительными раскатами разразилась вся очередь.

Семен Савельевисч растерялся.

- Не вижу ничего смешного, - обиделся он. - Нельзя, так нельзя.

После смеха с очередью случилось что-то абсолютно неправдоподобное. Раздались участливые голоса.

- Конечно, конечно, пусть идет.

Многие стоявшие вдоль стен, и готовые при малейшей заминке конкурента ринуться или шмыгнуть, или юркнуть в открывшуюся дверь, отошли от стен и спокойно уселись на пустые стулья. Послышались взаимные извинения, оправдания, завязались знакомства, и разговоры, один безобиднее другого, вполголоса раздавались теперь вдоль больничного коридора. Темы разговоров стали самыми разнообразными. И, как не трудно в это поверить, некоторые пациенты, подумав кое-какое время, махнули руками и отправились на работу. Очередь поредела. От непривычной благопристойности в поликлинике стало даже как-то скучновато.

Наконец, дверь открылась. Красавица-медсестра, а это была никто иная, как похорошевшая Нина, выпустив из кабинета больного ласково улыбнулась и пригласила:

- Пожалуйста, проходите.

- Что беспокоит? - блеснул дымчатыми стеклами Баранов, обращаясь к Семену Савельевичу.

Под равномерный шорох пера Адольфа Митрофановича, не упустившего, казалось, ничего из его рассказа, Семен Савельевич обстоятельно перечислил все проявления своего катарального состояния. И тихое ли шуршание пера, полушепот ли врача, или молчаливое участие Нины сообщили Семену Савельевичу непостижимое доверие к медицине - он прибавил к своему рассказу жалобы, поразительно похожие на симптомы нового летучего недуга.

- А с неврозом вашим могу посоветовать обратиться к доктору Шиллингу. Правда, - Адольф Митрофанович снова сверкнул стеклами, чуть заикнулся, - правда, лечение у него платное и стоит довольно больших денег. Или, знаете что, сходите-ка в церковь, если вы верующий, исповедуйтесь, - пошутил Баранов.

- Спасибо, я так и сделаю, - пробормотал Семен Савельевич, выходя из кабинета.

- Будьте здоровы, - полетело из двери ему вдогонку.

13

Объяснение Андрея с Анастасией все же состоялось. Андрей от волнения заговорил сбивчиво и тихо, чем привел девушку в настоящее бешенство. Бесстрастное лицо красавицы вспыхнуло яростью, и она, задрожав, сказала с неподдельным презрением.

Андрея это разозлило, хотя он и продолжал любоваться девушкой. Ярость совсем не испортило красоты Анастасии, а напротив, придала ей царственный облик.

- Вы что это?

- Ничего, Гоголя вспомнил.

- Немного уже знаю, - Андрей снова поднял глаза на девушку.

- Ишь ты-ы! Ну что ж, будем общаться, - сказала Анастасия, усмехаясь и меряя Андрея чуть потеплевшим взглядом. - Расскажите о себе. Кто вы?

- Это точно.

- А вы скучный.

Внезапно Андрею показалось, что все это происходило с ними давным-давно и где-то далеко от Города - в другом городе, удивительно похожим на этот. Он сказал об этом Анастасии, Девушка неопределенно повела плечиками.

Андрей смотрел мимо девушки в темнеющее небо, привычно уже разыскивая глазами изломанный силуэт загадочного Волопаса, и начал рассказывать, будто читая по невидимой книге.

- ┘ Ну, естественно, ценится только зимний мех. Один раз мы с другом поздно вечером оделись потеплее, сели на мотоцикл и поехали на озеро проверять капканы.

- На собственном мотоцикле! - съехидничала девушка.

Наконец, мы остановились. До озера оставалось еще километр-полтора, однако ехать дальше было нельзя: могли услышать егеря. Мотоцикл оставили у копны соломы, брошенной осенью на полях. Кое-как поплясали, поразмялись, взяли мешки и пошли. Ходьба постепенно согрела и, представьте, все вокруг изменилось и потеплело; снег сухо поскрипывал под ногами, звезды таинственно блестели - ничто не закрывало их на земле: кругом была широкая и ровная степь. Когда ехали, мне казалось, что в этом кромешном царстве холода не может быть никакой жизни. Теперь же со всех сторон то и дело раздавались какие-то звуки, шорохи, крики. В свете луны попадавшиеся следы казались глубокими и страшными. Летали ночные птицы. Словом, это суровое царство по мере приближения к озеру оказывалось все больше и больше населенным, а само озеро походило теперь на столицу этой студеной степной страны. Честно говоря, из всех голосов я смог узнать только один - лай собак вдалеке - на заимке у егерей, потому что такое ночное приключение было у меня первым.

Анастасия тихо вздохнула. Андрей замолчал.

- Дальше, - попросила девушка и притихла.

- По каким-то приметам друг без труда отыскал в камышах первую кучу. Ондатры делают посреди камышей такие рыхлые большие жилища из водорослей и камыша. Внутри там у них ходы-выходы прямо в воду, а сверху, занесенные снегом, кажутся обыкновенными сугробами, каких много кругом. Только скопление лисьих следов или маленькая нора хорька выдают.

В первом капкане было пусто. На морозе после теплой обители жестокий снаряд моментально покрылся тонким ледком и побелел; руки прилипали к его стальным челюстям с круглым маленьким язычком.

Андрей замолчал. Анастасия посмотрела ему в глаза и увидела сверкнувшие слезы. Она порывисто прижалась к Андрею и заплакала неизвестно отчего. Андрей обнял ее, поцеловал, и оба замолчали, вслушиваясь в долетавший снизу к ним на горку шум вечернего Города.

Анастасия вздохнула глубоко в последний раз и тряхнула головою.

- Хочешь, я тебе погадаю? - и цепко и властно стиснула его левую руку, положила ее к себе на колени. - Ты сильный человек, - начала она с цыганской манерой, проводя своим пальчиком по таинственным письменам, - сильный и добрый. Жить долго будешь, - пальчик ее заскользил вверх по линии Судьбы. - Нет, дорогой, Судьбу не обманешь! Что это?

- Это так, шрам от ожога, - смутился Андрей и убрал руку. - Пойдем.

14

Бедные врачи наугад выписывали рецепты, верно все-таки определив направление - из аптек исчезли все успокаивающие средства от красавки до сильнодействующих наркотиков.

Естественно, такое беспорядочное и судорожное лечение оказывалось всегда лишним, способным только разве заглушить болезнь, загнав ее внутрь, или, вызвав побочное действие лекарств, отвлечь от страданий более сильными муками.

Странное название это родилось в народе сразу после появления первых слухов, а слухи, как известно, летают куда быстрее, чем хотелось бы, и всегда опережают даже самого расторопного журналиста.

По непроверенным слухам, выходило, что болезнь имеет вирусное происхождение и протекает без видимых или доступных измерению перемен в организме, что болезнь неизлечима, что современная медицина застигнута врасплох внезапно появившимся вирусом и т. д., и т. д., и т. д.

Говорили, что болезнь не миновала никого.

Говорили, будто многие корифеи кино и сцены начали публично каяться в своих прошлых заслугах, будто многие публично же усомнились в своем таланте и отказались от премий и званий, полученных ими до болезни.

Кто-то брал взятки, кто-то коптил небо, а кое-кто состоял во главе мафии, похлеще итальянской.

Воистину пали многие мировые и олимпийские рекорды. Нерушимыми остались только личные и неофициальные.

Нечестивые жены стали сознаваться мужьям в тайных своих изменах, мужья же со своей стороны тоже спешили покаяться в шаловливых отступлениях от супружеского обета. Рушились семьи по самым глупейшим мотивам, как, например, ушла любовь.

Не стало спекулянтов и безбилетников, продавцы перестали обвешивать и обманывать - словом, наступил настоящий хаос и неразбериха.

Говорили, будто владельцы автомобилей, чтобы не загрязнять воздух, начали ходить пешком или пересели на велосипеды.

Или, что дерзкие хамы и ворюги в Буэнос-Айресе, те, что совсем недавно похитили несколько медных статуй прямо от крыльца полицейского участка, отказались от вредного намерения наделать из украденной меди всяких микросхем и водрузили ворованных истуканов на пустовавшие пьедесталы.

Говорили всякое. Однако в это все поверить нет достаточных оснований.

И в этом ревущем, клокочущем, шипящем, хлюпающем, журчащем водопаде слухов не было даже ни самой маленькой светлой струйки.

А что же церковь? А что - церковь? Ударила в набат уцелевшими колоколами, потянулась к амвонам озабоченная паства, но редкие из прихожан двигались знакомыми путями, чувствуя духовное превосходство праведника над толпою недальновидных грешников. Робенький слушок о втором пришествии Сына Человеческого родился где-то в тесноте старенькой церквушки и, облетев страну, возымел вдруг силу великого пророчества - смятение и раскаяние заронил он в души верующим и безбожникам. Церковь не успевала теперь крестить каждого персонально и прибегла к испытанному способу киевского князя - воды многих рек приняли и понесли в себе утоплённые людские прегрешения. Прошел даже слух, что Черное море потому так и зовется, что днепровская вода принесла в себе от Киевских горок все самые грязные грехи наших пращуров-язычников.

Состоялось Второе Крещение Руси.

Однако это все, как было уже сказано, - слухи и непроверенные слухи.

Достоверно известно лишь одно: надвигались смутные времена. Каждый чувствовал себя жертвой, приготовленной к закланию, а чувство это, как легко понять, не из самых праздничных.

Болезнь, если не прямо, то косвенно, ударила по всем разом, изуверски искалечила многие судьбы, покорежила самые сокровенные планы и начинания.

День начался. Косвенные взгляды коллег, бросаемые украдкой на Андрея время от времени, несколько конфузили хозяев, когда встречались, неудачно вильнув, с печальными глазами подозреваемого. В такую минуту сослуживец походил на деревенского сладострастного подростка, застигнутого врасплох темным вечером под окошком соседской бани, куда со смехом пробежали перед самым его носом две бойкие старшеклассницы и плутовским образом забыли про соблазнительную щелку в небрежно задвинутых оконных занавесках. Нескромное сравнение это сделано нами без тщеславного намерения украсить повествование, а совсем наоборот, цель у него вполне трезвая - дать дотошному уму хоть какое-то объяснение того, что сослуживцами двигало не одно лишь невинное и простительное любопытство, но куда более капитальный и основательный соблазн.

Атмосфера в мастерской стала сухой и казенной.

После обеда в эту атмосферу окунулся и Иван Иванович Корбюзьяк. Он почти ежедневно бывал в институте ближе к обеду и обедал тут же в институтской столовой, так что многие заподозрили в его приходах даже гастрономический интерес. И совершенно напрасно: Общепит, он, как и Аэрофлот, везде примерно одинаков. Однако частный интерес у Корбюзьяка все-таки имелся. Иван Иванович никак не мог позабыть ту блондинку, что познакомила его с институтом в первый его приход. Он решил присмотреться к ней попристальнее. Это обстоятельство не ускользнуло бы и от менее зоркого ока, чем у Анатолия Ефимовича, потому что, когда девица появлялась в столовой, Иван Иванович начинал вдруг отвечать невпопад и чуть даже краснеть от удовольствия, совершенно так же, как краснеет от удовольствия коренной сибиряк при виде отборного березового веника.

- Отчего вы перестали играть в теннис? - спрашивал Галю Иван Иванович, облизывая губы, измазанные сметаной.

Второе появление Корбюзьяка в мастерской не стало, как можно было бы предположить, тем молниеводом, через который загоняют глубоко под землю трескучие следствия грозовой атмосферы. Больше того, своим отрицательным ответом на вопрос, не встретил ли он кого только что, Корбюзьяк еще сильнее всех озадачил.

По привычке Иван Иванович отправился было как раз в сторону андреева стола: там раньше располагался и Анатолий Ефимович, но на полдороге, взглянув на обернувшегося Андрея, понял свою ошибку в растерянности остановился.

- Иван Иванович, я здесь, идите же ко мне сюда! - позвал из балаганчика, похожего на ярангу, голос Анатолия Ефимовича.

Сообщение о том, что Болезнь (а именно так, с большой буквы было написано это слово во всех газетах) достигла уже пределов Города, произвело в мастерской сильнейшие чувства, схожие, вероятно , с чувствами жениха на свадьбе, если бы ему пообещали, что его оскопят прямо перед первой его брачной ночью┘ И это сравнение выбрано нами также не ради пустой занимательности и затейливости, но единственно ради разъяснения: как-то понять эти душевные движения, обладая отзывчивым сердцем, еще можно, но вот описать их √ задача совершенно непосильная.

Обитатели мастерской разделились надвое. Одни поверили Ивану Ивановичу безоговорочно и тихо перебирали в памяти всю свою прошедшую жизнь от самого детства, и все прожитое показалось им сплошным весельем и наслаждением. Другие отнеслись к известию с сомнением и подвергли его всесторонней мысленной экспертизе. Мало-помалу мастерская приобрела вид телевизионного клуба для проведения там всяческих диспутов.

- Она же давно в Городе. Я это понял. Только этим можно объяснить, почему все пассажиры теперь ездят с билетами!

Молодой специалист Юра, видимо серьезно увлекавшийся психологией и, вероятно, желая практически показать свое умение, выскочил на середину комнаты и звонко прокричал:

- Послушайте, послушайте! Сегодня впервые, через столько лет, зазвонят к вечерне колокола всех церквей Города! Не ругайтесь, это же так красиво.

Спор таким образом был прекращен, но молодой психолог, даже несмотря на такую очевидную свою победу, забыв про всякую психологию, выглядел теперь так, будто находился он не в мастерской, а в самой середине колоссального плевка, откуда выбраться трудно отчасти из-за брезгливости и нежелания плавать в таком мерзком водоеме, а отчасти из-за страха получить второй гостинец, выбравшись на новое и чистое (как известно, дважды попасть плевком в одно и то же место умудряются лишь редкие снайпера).

Потихоньку успокоились. Разбрелись по углам.

Анатолий Ефимович понял, что наступила решительная минута.

- Иван Иванович, - обратился он к Корбюзьяку, - так что заседание? Будем сносить? - Понимаете, Анатолий Ефимович,- Иван Иванович поник, - понимаете, дело в том, что комиссии показалось, что ваш дом √памятник архитектуры┘ А впрочем, я теперь и не знаю┘

- Позвольте, дорогой Иван Иванович, позвольте! Мы же дали заключение: никакой ценности дом не представляет. И вы с ним согласились. Так это или не так? Почему же теперь? Несолидно как-то это у вас выходит, товарищ Корбюзье!

- Знаешь, что я тебе скажу? Прохиндей ты! Не выйдет у тебя ничего. Я не позволю снести этот дом! И чтоб ты знал, я ухожу добровольно с этой работы, но все материалы по сносу обязательно обнародую! Я подал в отставку! √ Иван Иванович, точно генерал приосанился и добавил, - это говорю я √ Иван Иванович Арбузяк! Да, вы не ослышались, это моя настоящая фамилия. Я-то, дурак, стыдился ее. Да она жешь не запятнанная никакими делишками с такими вот субъектами!

Бывший Корбюзьяк хлопнул своей папкой по столу опешившего Толи так, что из Толиного балаганчика раздался выстрел. Все, кто был в мастерской, бросились к балаганчику и нашли там действительно похожего на труп бледного Анатолия Ефимовича.

Что было в мастерской после того, Иван Иванович не узнал. Он выскочил за дверь и ринулся к Гале в безрассудной решимости расправиться немедля и со своею холостяцкой жизнью.

*

Анатолий Ефимович был взбешен. Он яростно вышагивал по улице, вваливался в переполненные очестневшими пассажирами трамваи и троллейбусы. Голова гудела, то есть можно сказать, ему было несколько дискомфортно.

Анатолий Ефимович сумел усмирить себя лишь с наступлением сумерек. Сумерки сгустились. Небо потемнело, Внезапно в небе раздался гулкий стон колокола: Толя оказался у стен древней церквушки. Некоторые ученые утверждают, что от удара большого колокола бежит по пространству чудовищная волна и убивает на своем пути всяких микробов и может даже оглушить комара или мелкую муху. Одним из косвенных доводов сторонники этой смелой и оригинальной гипотезы считают известные исторические факты: раньше почти у всех служителей культа отмечалась невероятная свежесть продуктов, и мухи вокруг них роились необыкновенно гигантских размеров, то есть как раз такие, каким и бас Царь-Колокола показался бы детским щелчком┘

Так это или не так, но с первыми ударами колоколов в мозгу у Анатолия Ефимовича наступило полное просветление.

И опять железная воля его победила прихлынувшее было отчаяние. Анатолий Ефимович, чтобы увести мысли от страшных этих околоэпидемических дебрей, заставил себя слушать колокольный концерт.

Монотонный звон набатом поплыл над Городом. Во всяком случае такими показались первые удары незнакомому с колоколами уху Анатолия Ефимовича.

Но колокола говорили совсем про другое.

15

Перед самым новым годом Семен Савельевич получил странное письмо. Он долго не мог догадаться, кем оно было написано, но открыл, вспомнил и, улыбаясь, начал читать.

Пишет тебе из Сибири шофер Павел, тот, что вез тебя к поезду. Помнишь? Во первых строках своего письма спешу сообщить, что жив, здоров, чего и тебе желаю. Передаю привет от Гаврилыча, Маши и от бабки Евди. Помнишь? Гаврилыч у нас совсем с ума сошел. Нет, так вроде бы мужик ничего, но бывает находит на него, такое вытворяет! Ходит, как полоумный и бормочет про какую-то теневую сторону своей жизни.

Давеча надоумили его Евдя с бабами церковь строить в деревне, чтобы было где грехи замаливать, так он церковь строить уже начал, а про шалопая своего всем объявил, что отправит его по направлению от колхоза учиться в духовную семинарию. Теперь решить бы какую веру принять √ народ-то все безбожный. Так вроде бы большинством голосов, когда в клубе голосовали, православную принимать будем. А Гаврилыч носится с этой идеей, что твой миссионер.

Эх, Семен. Может, и правда церковь нужна? Вот я √ подлец подлецом и продажная душа. И ведь за что? За мешок дробленки, да за тюк соломы. А где взять? Скотину-то кормить надо┘

После ноябрьских морозы ударили. Снег выпал. Уброд. Начали колоть скотину. В воскресенье заколол и я своего Мартика.

Хлебнули мы с ним горя. Корова у нас молока дает помногу, но ненормальная: телится стоя. Так перед отелом я даже ночевал в хлеву, чтобы телок не убился. А март позапрошлый холодный был. Мартик у нас в избе до весны на кухне жил. Пол потом пришлось скоблить и красить. А летом один раз подходит к Дружку, к собаке, когда тот спал, да как буданет! Дружок с перепугу его за нос укусил, а потом как завизжит и давай хвостом вилять, ползать, да в глаза, сволочь, заглядывает. Друзья они с ним были. Дружок ему нос всегда лизал, в стадо за ним ходил, знали они друг дружку.

Ободрали Мартика, разрубили на четыре части, а чтобы таскать их легче было, прорези в мясе сделали, вроде ручек у целлофанового мешка. И голову ободрали. Веришь, Семен, глаза выкапывать побоялись. Стыдно сказать, Семен, выдолбил я за двором ямку и зарыл Мартикову голову, вроде бы как похоронил.

Ну и закатил я поминки по Мартику! А как же? Без водки бы мне эта свежина-то в горло бы не полезла┘

Половину мяса увез в город, сдал на четыреста без малого рублей. Когда подвесил мясо, то есть половину Мартика на крюки в холодильнике между других туш, вроде бы как родню какую из дому выгнал.

Семен, напиши, какая у вас там погода и что слышно про эту новую болезнь. На себе-то и не почуешь ее, говорят. Только со стороны видать. Поди-ка и сам заболеешь и не узнаешь.

А в меня вроде какой бес вселился и изводит. Собака каждую ночь снится в крови вся, и будто лижет ее здоровенный черный котище. А сон, поди, вещий. Спрашивал у бабки Евди √ не знает. Ты спросил бы там у ваших знахарей, может, они растолкуют.

Вот такие у нас дела, Семен. А может, и вправду церковь нужна? Ладно, до свидания, извини за почерк.

16

Далекому от медицины человеку присутствие за дружеским столом между гуляющими врачами доставляет порой специфические чувства. Но для полноты картины приходится все же употребить до известной степени неприличную медицинскую терминологию.

Приятно холодная водка из хрустальных стопочек под второй тост шариком скользнула к желудкам, проложив путь виртуозно зажаренной баранине, нашпигованной чесноком, под отменным горчичным соусом √ любимому блюду Моисея Архиповича.

- Нина передала ему миску с солеными огурцами.

- Продолжай, - попросила подружка.

- Дальше! - подхватила Ниночка.

- Ну и? √ добавил Шиллинг и уставился.

- Кхэ, м-э. Так вот, якобы вирус этот совершенно необычный, будто небывалый, крупный, так сказать. И, представьте, заболевание передается странным путем, который этот горе-исследователь и обнаружил, однако скрывает┘ Ох, и огурчики же у вас!

- Зачем?

- Считает, что это кара господня за людские прегрешения. Они же католики. К тому же он вроде бы и сам заболел┘ М-э, вон тот, с verruca*! Да. А путь распространения он вроде бы нашел статис-стически, - закончил Баранов и надкусил огурец.

Это я люблю! - потирая руки при виде взбитых сливок с малиной и брусникой, сообщил он, причем сливки обозначил таким медицинским термином, что подружка Адольфа Митрофановича гадливо искривилась и сморщилась вся, но от сливок все равно не отказалась.

- Нина, воды отошли, - напомнил Шиллинг, заглянув в огромный звонкой керамики чайник. - Надо бы еще заварить.

- Какой травки добавить? Может, душицы?

- Делай как знаешь. Мне все равно┘

- Конечно, origanum vulgare*, конечно же, душица, - подхватил обрадованный Адольф Митрофанович,- виртуозное средство от нервов и неповторимый аромат. Полезное с приятным, полезное с приятным. Позвольте, Нина, я это сделаю сам. Уж доставьте удовольствие. Моисей Архипович, голубчик, посодействуйте.

Шиллинг для содействия махнул рукой. Баранов на кухне занялся чаем, в котором, по его словам, он был непревзойденный специалист, по крайней мере, среди врачей Восточной Европы.

Освобожденная от чайных забот Нина и спутница Адольфа Митрофановича удалились в соседнюю комнату, чтобы заняться обыкновенными женскими делами, как то: журналом мод, колкими пересудами, легким хвастовством. А впрочем, мы в этом не специалисты.

- К чему это-то? - кивнул на ром Шиллинг, - вы и так уже почти паралич.

- Э-э, Моисей Архипович. Не видали вы настоящих-то параличей┘ Девоньки, милые, прошу к столу┘ Ух вы, падлоньки!

Чаепитие возобновилось. Приятная болтовня изредка была оживляема солеными анекдотами, но рассказываемыми так непосредственно, так лукаво и так прилично, что у дам вместо возмущения и негодования лица светились благосклонными улыбками. Адольф Митрофанович в эту ночь обнаружил в себе неиссякаемый источник разнообразных остроумных историй из взаимоотношения полов. Н, несмотря на его старания, искреннее понимание и скрытую поддержку он встречал лишь в дамских душах √ Моисей Архипович был сама озабоченность.

-Не умеем мы еще веселиться, - не умолкал Адольф Митрофанович, - а вот на Западе, там √ да! там умеют. Там даже, пардон, коитус √ искусство. Представьте себе, на днях по видику такое довелось посмотреть┘ Не-ет, ножки и все остальное √ чтоб вы не сомневались! М-м! Однако, с тех пор на некоторые продукты питания я смотреть без дрожи не могу┘ Мастера-а! Я нарочно прихватил кассету, можно полюбоваться!

- Адик, перестань, - подружка Баранова залилась заразительнейшим смехом, - ты прав, лучше ведь один раз увидеть┘

- Стоп! Стоп! √ заорал вдруг Шиллинг, - стоп, молчать всем!

- Перестать! √ приказал Шиллинг, и она умолкла. - Мододец, Адольф Митрофанович! Какой вы молодец! Боже, до чего все просто! У нас есть теперь способ, если не вылечить, то предотвратить распространение этой заразы!

- Не может быть! Вы нашли способ?

- Нет. Пока еще нет, но это дело времени, и самого ближайшего. Уверяю вас! Но кое-что можно сделать уже теперь, хотя догадка моя требует изучения и проверки.

- Расскажите!

- Расскажи.

Шиллинг задумался и замолчал. Однако мощное желание поделиться с кем-нибудь открытием, не встретив к тому же отпора со стороны рассудка, заставило его начать объяснения.

- Не удивляйтесь, а лучше-ка вспомните. Ведь ни один из носящих темные очки не заболел! Так?

- Именно! - заверил Шиллинг. - И еще есть способ √ не смотреть в глаза.

- Надо срочно напечатать об этом сообщение! - деятельный Баранов готов был сорваться с места и бежать куда угодно. - Но ведь это только способ остановить болезнь. Лечить-то ее как?

*

Когда гости ушли, Нина принялась было за уборку посуды, но Моисей Архипович остановил ее.

- Брось суетиться, - сказал он. - Пойдем-ка лучше спать. Только вряд ли я засну┘

- Расскажи, что ты задумал.

Шиллинг оценил чуткость жены, которой всякие разговоры о болезнях и о методах их лечения были в то утро, как легко понять, мало интересными, но рассказывать он все же начал. Он уселся в огромное кресло, усадил Нину к себе на колени. Они часто сидели так у камина.

Следует сказать, что, делая Нине предложение, Шиллинг не соврал: и впрямь частная практика дала вскоре первые и обнадеживающие результаты. Достаточно умеренная плата за лечение, вносимая больными. Даже за вычетом налогов и кое-каких расходов на влиятельных лиц, составила вскоре достаточные средства, чтобы заиметь собственный особнячок, который прилепился к покрытому почти дикими и дремучими зарослями крутейшему холму ли, кургану ли со скрытыми под ним тайнами целых поколений древнего Города. Надо отдать должное вкусу Моисея Архиповича: тихое место это было райским уголком. После выезда прежних владельцев √ двух старичков интеллигентного вида и тихих (а может, седина их и морщины придавали их облику такие завидные свойства), соблазнившихся поменять свой особняк на квартиру Шиллинга за сильно дополнительную плату, Моисей Архипович устроил внутренность дома на английский манер, сад был чуть расчищен, лужайка перед домом засеяна первоклассным английским газоном. Короче говоря, Нина и Моисей Архипович, сколько позволяли принятые правила приличия, зажили на широкую ногу.

Работать приходилось много. Но то была интересная работа. Никогда еще медицинская практика не знала ничего подобного. Шиллинг начал творить невероятное: лечил заикание, грыжи, прекращал нежелательную беременность, добавлял или уменьшал рост, менял цвет волос, группу крови, национальные и расовые признаки и, случалось, вытворял такое, о чем даже в нынешние времена в мало-мало интеллигентных кругах принято не упоминать. И все это, заметим, каким-то сверхъестественным воздействием на чужой мозг.

Боясь огласки и того, что в этом случае ему придется отказаться от монополии на владение методом, он никогда не забывал внушить всем, кто испытал на себе его чудодейные способности, полное забвение случившегося с ними. Можно себе представить, что бы произошло, если бы он этого не сделал!

Одна лишь Нина знала, как трудно ему было. Она с ужасом видела, как в муже вырастала жуткая мощь натуры и с покорностью ждала, чем все это закончится.

* * *

17

Через полгода жизнь снова вошла в спокойное русло. Открытие Шиллингом пути распространения болезни и предложенные профилактические меры попали в самую точку. Болезнь отступила. Правда, и сама жизнь неузнаваемо изменилась┘

┘Трещал и мерцал перегревшийся телевизор, черно-бело транслируя встречу с известнейшим литератором. Литератор мягко разъяснял собеседнику, казалось бы, банальнейшие вещи.

- Все определяет читательский спрос? А как же свобода творчества?

На этом телевизор был выключен подполковником. Чем закончилась литературная дискуссия, никому не известно.

Подполковник снял фуражку, положил ее на трибуну.

- Господа-товарищи, послушайте инструктаж. Вы все приглашены сюда┘

Вместе с ночью, прибавлявшейся отовсюду, в дворик опускались комары. Они проверяли верность рук у милиционеров и вызывали дружное шлепание, достигавшее сквозь окна слушателей в зале.

- Сегодня, как вам известно, - продолжал подполковник, - в школах Города проводятся мероприятия по вопросу проведения выпускных балов. Не мне вам рассказывать, какой это ответственный момент! Ведь вопреки действующим правилам некоторые школьники (и даже гимназисты!) пренебрегают ношением защитных очков и подвержены влиянию этого нового ретровируса, - мудрой улыбкой подполковник дал почувствовать аудитории, что понимает в словообразовании и просто отпустил каламбур. - И от них можно ждать всякого! Вообще, я бы сделал обязательной эту профилактическую меру, - вскользь заметил он, переходя к новому предложению в своих записях.

- Чтобы не утомлять вас, приведу лишь несколько примеров, какие возможны опасные действия со стороны выпускников.

Подполковник обстоятельно все перечислил.

- В связи с вышеизложенным, докладываю план наших действий. - Он чрезвычайно четко и быстро доложил план, который состоял в следующем. Вначале национальные дружинники разбивались на небольшие отрядики, каждому отрядику придавался милиционер. Начало вечера полагалось отдежурить в местах проведения торжественных балов, а потом √ сопровождать выпускников на встречу с зарей┘ Собственно, план этот почти в точности повторял прошлогодние┘

*

Милиционер Юре, Андрею и еще двум другим бойцам их оперативной группки достался на редкость жизнерадостный и словоохотливый. Из его бесперебойной словесной пальбы ребята узнали, что дежурство у них начинается в двадцать три ноль-ноль в актовом зале гимназии, что там и для них поставлен служебный столик, что на гимназисточек и посмотреть-то √ счастье и т.д., и т.д., и т.д.

В раскидистых липах и каштанах маялись бессонницей соловьи, но и эти славные певцы замолкали, пораженные виртуозными трелями, которые отпускал их собрат в милицейской фуражке.

-┘наручники занимают много места и тяжелы. Сейчас их почти не используем. Сейчас у нас в моде вот такие штучки! - милиционер подбросил элегантную цепочку с двумя кольцами с полдюйма в диаметре или с дюйм.

- Что, специально детские выдали? - мрачно пошутил Андрей.

- Почему? Эта штука надевается на большие пальцы. Дешево и сердито!

- А если у кого больших нет? Ну, скажем, калеку ловим, тогда как?

Сержант пристыдил:

- Оперативник, а такие вопросы задаешь! Много же способов есть┘Ну, хотя бы ремнем от штанов. Носовыми платками, - еще с минуту полюбовался браслетиком и с сожалением засунул его в карман своего мундира.

- Недавно я эти кандалы домой прихватил, - продолжал он, - надел коту на лапы. Жена орет: развяжи! Кот скачет, звон стоит, вой┘ Правда, зверюга графин хрустальный кокнул, все разбросал┘ В квартире как после обыска.

- Чтобы один все время дежурил у выхода, - подсказал милиционер. Он тут же осветил в подробностях, чего стоило ему найти еще днем эту точку в зале. - Отличный НП.

В самом деле, трудно было придумать место, более подходящее для предстоящей операции.

- Чему ты радуешься? - спросил Юра.

- Да так. Пойду у входа подежурю. Не возражаете, командарм?

Сержант не возражал, но дал наставление:

- Если гимназисты кого не опознают, то проверяй пригласительные. В случае чего присылай гимназиста. Давай, через час сменим.

- И я с тобой, - поднялся Юра.

Они вышли на улицу. Андрею было взгрустнулось от воспоминаний, но тут на гимназическом крыльце возник какой-то верзила и попытался совершить инцидент. Он утверждал, что учился в этой гимназии, когда она еще была школой┘

- Все равно ж пройду! Я же здесь все ходы-выходы знаю. Спорим, выйду через пять минут из этих дверей!

- Ну, спорим!- моментально сообразил Юра и протянул руку. Верзила хлопнул по ней своею. Через мгновение он пропал.

- Зачем это ты? Он, вроде, выпил, еще убьется где-нибудь, - опоздал с вопросом Андрей.

- Не убьется. А если он и вправду выйдет, отдадим его сержанту┘ Ага, вот и он, - Юра натренированно схватил парня за руку и крутнул. - Что, попался?! Подержи, - сказал он, а сам побежал к милиционеру.

- Давай, парень, бегом отсюда, пока не влип, - неожиданно прошептал Андрей. √ Давай-давай, прямо домой без задержки!

И вовремя.

- Где он? - прилетевший сержант был решителен. Куда только пропала его бесшабашность! Одним словом, перед Андреем явился настоящий профессионал.

- Вырвался, собака┘

- Догонять бесполезно, - оценил обстановку гвардеец, - что ж ты так?

Андрей развел руками.

- Ладно, дежурьте дальше. А где гимназист?

Гимназист стоял в тени и почему-то был безучастен. В его обязанность входило опознавать в гостях выпускников гимназии, однако все они были давно опознаны и бдительность у гимназиста значительно притупилась.

- Здесь я.

- Узнал, кто приходил?

- Нет, кто-то чужой.

Сержант ушел.

- Что с тобой, Андрей? О чем ты думаешь?

- Жалко, что парня упустили┘

Вальс кружил щеголей-гимназистов, впервые облаченных во фраки, и их подруг в разноцветный воздушных нарядах. Музыка долетала до Андрея. Стало грустно, как на похоронах. Он совсем перестал слушать приятеля.

Через час их сменили. Они прошли и сели за столик. Милиционер был уже сыт и по-хозяйски сказал:

- Давайте, пейте чай, ешьте. Через сорок минут будем выдвигаться на склоны. Света, принеси чего-нибудь парням, - обратился он к Вчерашней.

Спустя час группа выдвигалась пешим способом к реке. Юра поинтересовался у сержанта, почему тот подался в милицию.

-┘ ведь платят не так уж и много.

Когда склянки на катерах обозначили два часа ночи, выпускники заняли отведенные для них зоны, развели костры, включили магнитофоны┘ Кое-где зазвенели жалобно гитары. Дружинникам разрешено было говорить.

- Знаешь, Андрей, у меня из головы не выходит эта передача о литературе, - начал Юра, любивший порассуждать об искусстве, - ведь он прав!

- Кто?

- Этот писатель, что отвечал тому психу. Действительно, важна ведь мысль, а не способ ее выражения┘

Зашумела подъехавшая машина и помешала Юре договорить. Из машины вышел аккуратно стриженный в белой рубашке с коротким рукавом и в галстуке уже знакомый нам контролер-спортсмен. На пропуске значилось, что это не кто иной, а командир районного штаба национальных дружинников, куренной атаман, так сказать.

- Здравствуйте, - атаман поздоровался за руку со всеми. При этом он имел такой вид, будто пересчитывает всех на ощупь. - Как у вас, ничего не случилось?

- Да что здесь может случиться-то? Столько надзирателей.

- А что, - обратился к сержанту штабной, - весело же работать с такими орлами┘ Ладно, шутники, поеду, мне еще кучу постов проверять┘

Патрульный Nissan вжикнул и скрылся за поворотом.

- А может, и мы уже пойдем? Нас больше проверять не будут.

Милиционер отпустил с огромной неохотой. Он остался на участке в одиночестве и скуки ради начал переговариваться по рации со своими соседями.

18

- Черт тебя побери!

Андрей оглянулся на крик. Его приятель лежал на боку, потому что в темноте начал преодолевать косогор и не преодолел.

- Ты цел?

- Цел. Только бок немного ободрал. И вымазался, похоже, как черт. Хорошо хоть город сегодня пустой.

Но Юра ошибся. Когда парни выбрались из-под завесы ветвей над скользкой почвой к надежному асфальту. Они одновременно присвистнули.

Оказалось, Город и сегодня жил служебной, коммерческой, общественной и частной, целенаправленной и никчемной √ словом, разнообразнейшей ночною жизнью.

Реклама, неброская днем, обещала угостить позднего клиента по-арабски, по-японски, по-китайски или по-итальянски┘ Кто его знает, может, в этих неоновых обещаниях и не было обмана √ зачем-то же в кафе сидели люди. Но любопытно было наблюдать, как отечественные продукты превращались в небывалые и загадочные заморские деликатесы. Спагетти √ это не заурядная лапша с куриными потрохами и не приевшиеся галушки, вареники или пельмени.

- Общаются! А этот прямо жрет тебя глазами, жалко, что под очками не видать, - вышли покурить на воздух две длинноногие официантки в мини с передничками.

-┘ баксов, - протяжно улыбнулась убегающая вторая своей полуголой подружке.

- Вы очаровательны! - он посмотрел сначала в лицо. Потом уставился в, с позволения сказать, декольте.

- За это меня и держат! - с невинной улыбкой отвечала официантка.

- Трудно работать? √ со свистом насасывал сигарету разгоряченный клиент и оттягивал начало решительных переговоров.

- Зависит от клиентов. Многие даже сейчас не хотят понять, что за все надо платить┘

- Цены √ в прейскуранте┘

- А за неучтенные услуги? √ наступал клиент.

- Я не стану платить, отцепитесь!

- Как это не станете? - опешил караульный.

- Позовите метрдотеля!

Метрдотель возник незамедлительно.

- В чем дело?

- Платить не хочет! - не отпускал жулика дежурный.

- Да отцепись ты! Я за вечер вынужден посещать это место в четвертый раз! Почему я должен платить? Вы меня недообслужили. К тому же у меня от ваших кушаний расстроился желудок. Проверить надо вашу кухню!

- Кухня у нас отличная, - громко обиделся метрдотель.

Их обгоняли троллейбусы с выпускниками, которым досталось вместо встречи с зарей катание по улицам родного города┘ А город принадлежал не только им. Но ничто не могло помешать празднику ребят √ в каждом салоне за это несла ответственность бесстрастная фигура в милицейском мундире┘

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Вот и все события, описателями которых нам довелось сделаться. События эти могли бы показаться набором ничего не значащих историй, если бы не последние, связанные с Семеном Савельевичем обстоятельства, также по случаю нам известные и дающие некоторые представления о дальнейших судьбах наших героев.

В свертке он обнаружил письмо Андрея к Анастасии и тетрадь, исписанную нервным и быстрым почерком.

Добавим еще, что нами внесены некоторые изменения в имена людей, которых Андрей упоминал. Кроме того, некоторые слова из его тетради по причине неразборчивости почерка могут быть воспроизведены нами не совсем точно.

Вот эти документы.

* * *

Милая Анастасия!

Сказать по правде, я совсем не предполагал, что моя рука еще раз напишет Ваше имя. Однако я имею нескромность надеяться не только на то, что вы не рассердитесь, но и прочитаете все мои записи и не из одного лишь снисходительного любопытства

Когда посылка найдет вас, меня уже больше здесь не будет и, так как отныне мы с Вами никогда не увидимся, отнеситесь к моей писанине как к запискам, если угодно, мертвого человека.

Анастасия, вы честны (хотя и по-женски), логичны, умны, образованы и даже научны и, чего доброго, заподозрите меня в стремлении изобразить себя этаким современным Печориным. Оставьте это. Во-первых, такое сравнение будет далеко не в мою пользу во всех отношениях, начиная от моего отнюдь не дворянского происхождения и кончая тем, что в отличие от Григория-то Александровича, не отгадавшего, по его словам, своего высокого предназначения, но все же вкусившего игру могучих внутренних сил и страстей, никаких особенных и исключительных качеств Вы у меня не отыщете. Я никто. Хотя и никто с некоторой амбицией. Ф во-вторых, вместо Печорина, как известно, дневник ему составлял великий Лермонтов, а я же, как Вы понимаете, рассказываю о себе сам и без посторонней помощи. Только одно огромное желание не наскучить Вам с первых же строк заставляет меня следить за узорами своего неумелого пера.

Помните ли Вы, когда-то над рекой я Вам рассказывал про зимнюю охоту? Глупо и сентиментально, но, тем не менее, я не сожалею о том, что Вам это рассказал. Тогда же Вы, если помните, очень серьезно гадали мне по руке и спросили про шрам на моей ладони. Теперь мне скрывать нечего, и я открою Вам, так сказать, роковую тайну этого шрама. Этот шрам есть ожог от сгоревшей в ладони фотографии одной особы, хотя к делу это и не относится┘ А страстишки-то, выходит, и к нам заглядывали!

Анастасия, в моих записках Вы найдете упоминания о Семене Савельевиче, моем хорошем знакомом и о том, что я у него видел. Там все правда. Очень советую Вам посетить его.

Что сказать Вам еще? Так не хочется расставаться! Я очень любил смотреть в ночное небо: чистый цвет! А днем небо и грязным бывает и почти всегда в мутных тучах, тучках или облачках┘

Как же так случилось, что всего-то и осталась у меня одна только любовь к чистой бесконечности ночной темноты с жутким желанием нестись куда-то далеко в эту исцеляющую бездну, ничего не боясь, ведь впереди √ только Пустота, никогда не причиняющая боли?

Прощайте.

* * *

Однажды, помнится во время праздной прогулки по Городу, я вывел довольно парадоксальное умозаключение. Это умозаключение, впоследствии доставившее мне немало утешительных мгновений, выглядит так: в общежитиях есть своя (и неповторимая!) прелесть. Исключительная выгода спрятана там для людей наблюдателей и выявителей человеческих типов и характеров. Но и нам, простым смертным, частенько кое-что перепадает.

Немало и внутренних, капитальных. На мой взгляд, общежитие есть некое последнее подобие родо-племенного уклада, где, по крайней мере, две вещи: хлеб и соль √ есть всеобщее достояние. Если добавить к этому еще и заявление одной молоденькой матери-одиночки о том, что только жизнь в общежитии научила ее самостоятельности и независимости┘

Но √ в сторону шутки! Ведь, согласно неумолимой диалектике, все эти очевидные плюсы должны быть уравновешены. Именно это обстоятельство и вызывает у вспыльчивых людей прямо-таки ненависть по отношению к своему временному обиталищу.

В наше общежитие я поселился два года назад в шестой √ последний этаж, наличие которого делает обязательным в доме лифт. И этот лифт √ рядом с моей комнатой. В первое время мне трудно было привыкнуть к его гудению, также как и к пению суворовцев на вечерней прогулке.

Вообще, надо сказать, наш район изрядно милитаризован. Мое окно выходит в тупиковую улочку, в конце которой √ казармы какого-то военного заведения, а из глубины улицы смотрит на меня классический фасад суворовского училища с роскошным каштановым и липовым парком за ажурным бетонным забором. Но и это не все! В противоположной же стороне улочки. Но ближе к общежитию √ районный военкомат, из которого к нам в комнаты проведены аппараты односторонней телефонной связи, вероятно, на случай какой-либо тревоги. Завидное соседство! Особенно весной и осенью. Когда по старинному обычаю часов с шести утра провожают в армию под гармони и гитары, под частушки, плачи, песни и мат.

Однако все эти досадные минусы совершенно не умаляют достоинств моей комнаты: как-никак она принадлежит только мне! Известные удобства √ в прихожей, на двоих с соседями. Кроме того, из моего окна виднеется вдали чуть покосившаяся колокольня древнего монастыря, левобережный город и река. Так что ночью, если бы убрать первый план, мое окно √ волшебная картина, с освещенной колокольней, бесконечностью неба и блеском реки┘

Как известно, не место красит человека, а человек место. Наше место украшено небольшим кружком жильцов, имеющих нескромность считать себя этаким клубом молодых интеллектуалов и эстетов. Попасть в этот клуб мечтают не только хронически бездомные обитатели общежития, но и многие их знакомые со стороны. Сделать это непросто: пристрастный клуб ревниво бережет, так сказать, чистоту своих рядов.

Меня в эту, действительно, салонную обстановку с кофе, с дымом от сигарет, с (по выражению одного действительного члена клуба) аксессуарами и бутафорией приняли за одно циничное высказывание.

Богдан, парень тридцати трех лет, небольшого роста, худой и длинноносый, при первом знакомстве вызвал в моей памяти классический образ воробья Пудика из детской книжки. Даже реденькая борода не придает ему возраста и солидности, однако прячет прыщи и рябь на его моложавом лице.

Не успел я устроиться в кресло у стола, как начали собираться завсегдатаи. Первой вторглась, затрудняюсь в выборе подлежащего, ну √ дамочка лет двадцати пяти в спортивных брюках с великолепно обтянутыми колоссальными ногами с обширными бедрами, при этом с тончайшей талией, с длинными и густейшими каштановыми волосами, тяжелым покровом упадавшими на ее спину, на плечи и грудь. Мне кажется, все роковые женщины должны быть на нее похожи.

Меня заинтересовала ее кофточка, нечто вроде короткого пеньюара, вся в причудливых кружевах, каких теперь уж и не встретишь: на первый взгляд √ век, не меньше. Дамочка ловко устроилась на кровать и длинным грациозным движением изящной руки прикурила сигарету, принесенную с собой.

- Богданчик, я у тебя покурю, - сообщила она.

Богдан пожал плечами и пододвинул свою здоровенную пепельницу.

- Бог с тобой, братец, что у тебя за манера! Как ты смеешь подавать мне эту мерзкую кучу окурков? Да еще в присутствии чужого человека!

Она выпустила колечко дыма и с прищуром глянула на меня, пока Богдан нехотя поднимался с места.

- Кто этот молодой нахал, с таким усердием заглядывающий ко мне в декольте?

Я решил не оставлять ее в таком счастливом заблуждении. Как можно целомудреннее я возразил:

- Виноват, сударыня, но у меня не было столь глубокого намерения, к тому же очень трудно рассмотреть что-нибудь под столь роскошным каштановым покрывалом.

Дамочка вспыхнула от гнева, вероятно оттого, что размер ее бюста был, как говорится, весьма средним.

- Я всего лишь не решался спросить у вас, где шьют такие роскошные пижамы?

Вернулся Богдан с пепельницей.

- Ну чего ты стоишь, как истукан? Познакомь нас, наконец, с этим наглецом. Не могу же я орать на незнакомого человека!

- На кого это ты, Марфушка, опять орать собираешься? √ ласково спросил вошедший незаметно еще один действительный член клуба √ художник Саша в изумительной русой бороде и в таких огромных шлепанцах, что мне теперь трудно вспомнить, во что еще он был одет.

- Богданчик, ты представляешь, на моем каштане появился цветок. Никогда не было и, наконец, дождалась! Ты видел? Это знамение! Что скажешь?

- Де-евственница┘- лениво буркнул Богдан, разливая по чашкам кофе.

- Ты √ циник, Богдан.

- Но циник, заметь, в меру. Во все главное √ чувство меры.

В дальнейшем как-то сама собой беседа потекла в том самом эстетическом направлении, которое так желанно многим слушателям со стороны. Помнится, досталось от Леды и Тарковским, и Феллини, не говоря уж о Гессе, Кафке и Достоевском┘ Я был ошарашен познаниями моих собеседников.

В неторопливые ленивые замечания Богдана, во вкрадчивую речь Саши резко и негармонично летели запальчивые фразы Леды.

- Дураки, ду-ра-ки, - кричала она, - вы не поняли главной идеи этой вещи! Ну скажи им, Андрюша!

Я что-то мямлил, но в грязь лицом все же, помнится, не ударил. Решив меня испытать, наша дамочка хитро спросила:

- А скажи-ка, Андрей, есть у тебя самая любимая книжка?

Немая сцена.

- Ну, милый мой, это уж из школьной программы┘ Там комиссара, кажется, убили, - как-то брезгливо начала Леда, и я для нее почти перестал существовать.

- А ты, Андрюша, тоже циник.

- Но тоже в меру,- возразил я.

- Что ж, он способный ученик, - отрекомендовала меня Леда, и я таким образом был принят ею в клуб, подозреваю что на правах салонного гаера.

*

Сказать по правде, хорошее было времечко. И мне стоило бы возблагодарить бога за его блажь поместить меня в компанию скучающих эстетов.

Плавное течение жизни в нашем клубе понятным образом было нарушено бушеванием страстей по грозному вирусу. Отношение ко мне и в клубе, и на работе заметно переменилось. Во мне почему-то увидели какую-то опасность или, лучше сказать, моральную прокаженность. Еще бы! Ведь я родился и недавно вернулся из отпуска из тех краев, где, как полагают, и возник этот зловредный вирус. Вероятно, были и другие тому основания.

Не знаю, вирус ли во мне укоренился или подействовала негласная изоляция от меня моих знакомых, только частенько в мою голову начали заглядывать нелепые мыслишки. В клубе бывал я теперь все реже и перестал быть в курсе современных мыслительных течений.

Да, чуть не забыл, в клубе у нас появился перед моим приездом из отпуска новый его член √ архитектор Юра, и в спорах по эстетике неожиданно принял мою сторону. Точнее сказать, ушел в эту сторону еще дальше, чем я. Он заявил, что в искусстве главное √ мысль, а не способ ее выражения. Оппоненты попросили его своими словами пересказать стихотворение, к примеру, Цветаевой, усмехнулись и больше к подобным дискуссиям постарались не возвращаться.

*

Я не буду оригинальным, если скажу, что больше всех других праздников я люблю Новый год.

В последний раз я встречал его одиноким шатанием по нижнему Городу, глядя на горевшие окна домов в его старинных улочках. Было морозно, не так, разумеется, как в Сибири, но все же к рассвету я изрядно продрог и решил отправиться на чаек к Семену Савельевичу.

Перед самым праздником он непонятно для чего поменял свою роскошную квартиру в центре на маленькую конурку прошлого века, совершенно необорудованную для жилья и гораздо больше удаленную от транспортных остановок, чем его прежние хоромы. Стоял этот домик в окружении таких же, приготовляемых к сносу, в почти диких зарослях на склоне высоченного холма. Район выглядел совершенной деревней, хотя и расположен тоже недалеко от центра.

- Ты пойми, на здоровье и на детей люди никогда денег не пожалеют!

Поразмыслив, я решил, что это верно, и чего, в конце концов, не услышишь в самую первую рань новогоднего утра.

Семен Савельевич долго не открывал. Слышно было, как за дверью он что-то уронил, словом, засуетился┘

За чаем, чтобы отвлечь Семена Савельевича от мрачных дум, я рассказал ему о невиданных собачьих следах, и неожиданно последовало объяснение не только этих следов, но и некоторое объяснение тайны услышанного мною разговора.

- Это Тузик наследил, соседа Шиллинга собака┘

- Знаете, по-моему, для таких лапищ имя уж больно ласковое. Представляю себе этого Тузика.

- Да уж, имечко не подходящее┘

- А кто этот Шиллинг? - спросил я, уже догадываясь, что моя версия о валютчиках, похоже, никуда не годится.

- Не знаю. Будто бы врач. Практикует на дому. Всегда какие-то люди┘ Кстати, мне его как-то порекомендовали в больнице.

Последнее Семен Савельевич говорил уже из чердачной верхней комнатки, куда был затем приглашен и я, с предварительной просьбой ни чему не удивляться и не осуждать раньше времени.

Ближе к вечеру Семен Савельевич забеспокоился и объявил мне, чтобы, если меня это не затруднит, я остался у него ночевать. Я согласился, хотя быть может, опрометчиво и легкомысленно┘

*

На улице как-то быстро сделалось темно, будто сумерек не было положено вовсе.

После своего мне признания Семен Савельевич, казалось, успокоился и исподлобья наблюдал за мною. По всей видимости, моя искренняя растерянность оказалась самой подходящей в тот момент реакцией.

- Презираете меня? - печально спросил он.

- Нет, завидую. Вам столько удалось. Вы счастливый человек!

- Да уж, счастливчик! Дорогое счастье┘ Ни семьи, ни карьеры. Да еще этот Арктур с серпом.

Я напряг свою память и нерешительно пробормотал, что в это время года Волопас вместе с Арктуром в наших широтах и не должен быть виден. На это мое замечание Семен Савельевич ответил лишь измученной улыбкой усталого мудреца и пригласил меня к окулярам телескопа.

Звезды надвинулись на меня. Я повел себя глупо, как, вероятно, повел бы себя школьник, впервые допущенный к телескопу. Я начал просить Семена Савельевича найти Сатурн и очень был огорчен, когда выяснилось, что это невозможно. Зато вдоволь нарадовался лунному пейзажу и решительно заявил, что надо поискать Марс и увидеть его ледники на полюсах, что готов не спать до самого утра, лишь бы повстречать утреннюю Венеру┘ Вообще у меня обнаружились неплохие познания, точнее сказать, сведения из астрономии.

Семен Савельевич отвечал, что поспать в эту ночь все равно не придется, потому что Он скоро уже должен появиться. Но не знаю, сон ли тогда меня сморил, только, примерно, в полночь накрыла меня какая-то странная пелена, такая, когда все видишь и слышишь, но нет сил ни шевельнуться, ни слова промолвить. И я кое-что увидел и услышал.

Заметив мое состояние, Семен Савельевич растерялся, суетливо приник к окуляру.

Внезапно на улице раздался жуткий собачий вой √ похоже, что соседский Тузик решил попробовать свой голос. Мороз пошел по спине от этого воя, страх обуял меня. Тузик выл протяжно и старательно, выл, будто по покойнику. Это было невыносимо.

Похоже, я потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел, что в комнате появился третий. Это был, по всей видимости, тот самый скиф Арктур, которого так пугался Семен Савельевич. Между ними продолжался разговор.

- Делай, как решил. Я сегодня уйду навсегда.

Семен Савельевич бросил на меня тревожный взгляд √ сверкнули косые глаза скифа.

- Его не бойся, он не жилец.

Я похолодел.

- Что ты хочешь с ним сделать? Он мой друг!

Скиф промолчал.

- Куда ты теперь, Арктур?

- У Арктура не было дома на земле, нет его и там! - снова косо сверкнул глазами в мою сторону

Сознание опять оставило меня. Опомнился я только после толчка Семена Савельевича на заре. В зеркале телескопа беззаботно отражалась всегда свежая моя покровительница. Лишь одно сиреневое облачко омрачало лик одинокой Венеры.

Я спросил, где Арктур. Семен Савельевич вяло махнул рукой на небо.

Мы неспеша позавтракали, выпили кофе и никто из нас не проронил ни слова. Расставаясь, я почувствовал, что встреча наша была последней. Видимо, то же чувство появилось и у Семена Савельевича: он долго-долго, виновато и безнадежно, держал мою руку в своих ладонях.

Я вернулся в общежитие и проспал целый день.

*

Разбудил меня Юра. Он был сильно чем-то взволнован.

- Пойдем к Богдану. Быстро!

Музыка оборвалась на полуфразе. На экране возникло строгое обличье диктора-информатора. Все, кто был в комнате, казалось, даже дышать перестали.

В сущности ничего нового я не услышал √ все та же давно забытая песнь о четырех платоновских стихиях.

Но вот когда с экрана заскрежетала, заскрипела симфония Шнитке (или что-то на нее похожее) и Шиллинг заговорил о quinta essentia*, со всеми начали происходить заметные метаморфозы. У Богдана затряслась голова, у Леды задергались руки, у кого-то, помнится, стучали зубы и шевелились уши.

Я, точно в детских снах, начал парить, падать в пространство, и темень и пустота надвинулась на меня. Исчез телевизор, пропала комната Богдана, пропало все┘ Я мчался в бесконечность. Но что это? Далеко-далеко в кромешной тьме вспыхнул желтый огонек, другой, третий┘- жутко запылало в беспредельной черноте единственное созвездие. Это был Волопас! Желтый Арктур отливал краснотой, точно звезда истекала кровью┘

*

Результаты лечения Шиллинга не замедлили сказаться. Большинство населения, спустя всего неделю после первого сеанса, профилактически щеголяло защитными очками и даже пенсне, прописанными телерецептом. Ловкачи даже успели сколотить на этом кое-какой капиталец.

Жизнь потекла нормально. К лету все улеглось. Общество выздоравливало.

Но сказать этого про себя я не могу. Кроме раздражения, даже злобы и отвращения, сеансы Шиллинга никаких перемен во мне не произвели. Я по-прежнему оставался отшельником или, лучше сказать, отщепенцем, правда, с той разницей, что под защитой темных стекол ко мне стали относится без опаски и даже с некоторой насмешкой, я бы сказал, с издевательской насмешкой. Но меня, по правде говоря, это уже и не беспокоило.

Потом я сам сделался червяком. Бесконечный лабиринт окружал меня, тягуче валились куски чернозема, прорезанного гигантскими корнями. Я просыпался в ужасе и кричал, рвал простыню, когда видел, как на меня медленно и неотвратимо налезает громадный рыболовный крючок, покачивается из стороны в сторону и матово поблескивает вороненой бородкой.

Невропатолог и психиатр развели руками, посоветовали новокаиновую блокаду позвоночника, растирания живота круговыми движениями и обратиться к экстрасенсам-знахарям.

Экстрасенсы в один голос объявили, что это сглаз, что мне обязательно надо принять православие, когда выяснилось, что я до сих пор неокрещен. Один из них, особенно ясновидящий, даже усмотрел на моей шее какого-то маленького человечка, и, будто бы, преглумливого и гадкого вида.

*

На следующее утро мы и отправились. Резиденция митрополита расположена на старинной улочке и выходит в уютный четырехугольный дворик. К нашему приходу весь этот двор был заполнен толпой, остатки толпы даже не поместились во дворе и были выдавлены за ворота.

Я скуки ради и в который уже раз оглядывал зал, куда, к слову сказать, мы пробрались только часа через два. Он был убран скупо, но и со вкусом. На стенах √ целая галерея портретов усопших церковников, написанных маслом, и два-три из них принадлежали к творениям кистей не из последних. В дальнем конце, так, что сразу и не заметишь, стоял дубовый стол. Туда и продвигалась вереница написавших прошения.

За столом восседал митрополит и благословлял.

Митрополит выглядел строго и лаконично: седая круглая борода, митра, черная ряса в талию.

- На каком, - спрашивает, - языке молишься?

Тут, как на грех, мне убиенный Карамазов привиделся, Федор Павлович.

- Ни на каком, - отвечаю, - Ваше преподобие.

- Хорошо, что не обманываешь, - похвалил Владыко и вензель свой на мое прошение поставил. √ Ступай теперь вниз, к сестре Варваре. - И перстом на лестницу указует.

Ну, видно, правду знахарь мне сказал: был грех, сидел у меня на шее тот паршивец √ бес, похоже, оседлал.

- Ваше, - говорю, - преподобие. А для чего сия инстанция-то в лице Вашем здесь заседает? Ведь всех же подряд благословили и никому отказа не сделали. Чего, - говорю, время-то у себя да и у людей отнимать? Неужто сестра Варвара без благословения Вашего, да еще и за наличный расчет, распорядиться не сподобится? А вы сами-то, - говорю, - Владыко, помолились бы лучше лишний раз за наши пропащие души.

А Владыко отвечает.

- Ступай, ступай! Обязательно помолюсь!

Юра в бок меня кулаком двинул, обругал дураком и олигофреном.

- Что же вы, - говорю ей, - барышня, тут делаете? Зачем молодость губите? Прятать такую красоту от людей √ вот и есть он самый тяжкий грех. Не замолить его, ни одним постом, хоть с голоду умри, не избыть!

Сестра Варвара тигрицей к нам кинулась. Вырвала прошение из моих рук, монашку мою обняла, успокаивает, а та открывает рот, будто задыхается и на меня с ненавистью смотрит Я будто к земле прирос. А сестра Варвара:

- Забирай, добрый человек, книги и уходи с Богом! Ступай, ступай. Не надо от тебя денег. Тебе Владыко даром благословил. Ступай! √ и девушку обнимает. √ Грех тебе, убогая она, калека. Ступай с Богом.

*

К тому времени утихла уже первая боль, рожденная сообщением Анастасии о своем замужестве и о том, что она с мужем-иностранцем уезжает в другую страну. Но все равно душа еще побаливала. И душа обрадовалась новому сильному чувству, родилась новая надежда заглушить страдание новым сильным чувством. Но вышло не по-моему, дико и страшно.

Из-за сумятицы в резиденции, вызванной моими проделками, мы с Юрой, понятно, даже и не попытались встать в очередь за вензелем на книги. Идти же туда опять Юра опасался из-за перспективы быть узнанным и побитым. Он до того извелся сам и меня истерзал своими упреками, что я пообещал добыть для него тот желанный ему трофей┘

Настоящая же причина моего нового визита к митрополиту была иной, настолько же дерзкой, насколько и глупой. Я вознамерился ни больше ни меньше, как спасти и исцелить несчастную красавицу.

Митрополит склонил голову в очках над сметой, по-моему, на реставрацию какого-то храма и сокрушенно качал головой. Я кашлянул и вошел.

Владыко оказался сильно не в духе, что совершенно противоречило моим представлениям о характере духовных особ. Я немедленно струсил и чуть было позорно не ретировался, но бес, меня обуявший, взялся за дело, похоже, всерьез.

- Ваше, - говорю, - преподобие, сделайте милость, не гоните меня ради бога! Поговорить с вами пришел!

Он, по-видимому, тоже меня узнал, кивнул головою.

- Ваше преподобие, как вы полагаете, любовь √ это от лукавого или от бога? Я именно про ту, про страсть, что душу сжигает. А?

И я без обиняков выложил ему свой сомнительный проект относительно лечения убогой красавицы.

- Говорят, что доктор Шиллинг лечит все. Неужто он откажется по вашему-то ходатайству. А вы? Неужто не похлопочете? А, может, он, Шиллинг, и есть новый-то мессия!

Митрополит при последних моих словах поморщился и возразил.

- Незачем ее лечить. На все воля божья. Сказано: блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное.

- Так то ж о нищих, а она, какая ж она нищая? Да у нее не душа √ пожар, зарево!

До сих пор не могу понять, почему я не был с позором изгнан, и как вытерпел Владыко такую мою заносчивость и бесцеремонность. Святой человек! И не просто вытерпел, а, к моему удивлению (уж не знаю, по какой такой тайной причине или это я его сагитировал?), согласился похлопотать о бедняжке и даже Писание для Юры отметил своим каллиграфическим вензелем. Тут мне бы и уйти.

Но с бесом сладить даже в присутствии такой священной персоны оказалось мне не под силу.

- Ваше Святейшество! Почему вы мне тогда Писание даром благословили? Что в этом жесте вашем эмблема какая?

- Не рядись в скомороха. Вот ты тут меня титулами разными┘жалуешь, понять не могу √ по глупости или по дерзости. Отмечен ты нехорошим знаком! Спасаться тебе надо.

- Совестно одному-то спасаться, да и кто на путь-то наставит, кто разъяснит темные, виноват! места в Священном Писании? Сам ведь могу и не одолеть. Организовать бы у вас здесь какой-нибудь курс начальной духовной подготовки, пусть даже и платный. Вроде воскресной школы┘Пастыря назначить.

Агитирую я его, а сам подспудно мысль о монашке моей содержу: может, еще когда увидеть доведется, если на курсы эти патриарх согласится.

- Церковь на то!

- Церковь, - возразил я, - это для верующих, а сомневающихся и колеблющихся надо сперва к твердой вере привести!

- Я подумаю. Ступай с Богом!

*

Раздумывал Владыко без малого полгода. Уже и каштаны отцвели, когда он, наконец, объявил свое согласие относительно духовного наставничества. А про монашку √ ни слова. Сам спросить его я не решался, узнать √ не у кого.

Согласие митрополита пришлось, помнится, как раз на время выпускных балов в школах и гимназиях города. Нам с Юрой выпало обеспечивать порядок в составе чуть ли не целой армии с собаками и дубинками. Но, слава богу, в дело нас не пустили. Нам даже удалось сбежать с дежурства часа за четыре до его окончания.

Когда мы возвратились в общежитие, была уже глубокая ночь. Горела только дежурная лампочка и светилось окно Богдана в первом этаже. Сквозь это окно мы и проникли внутрь.

- А мне кажется, я знаю способ, как достичь полноты и достоверности. Шиллинг прав: дилетантизм опасен. Нужно выбрать для себя одно направление и в нем работать. Талант в этом выборе и должен проявиться, должен помочь уловить нужное направление.

*

Все это не могло долго продолжаться, тем более что проект на реставрацию мы закончил. Я был вызван к начальству. Митрополит не стал ходить вокруг да около.

- Что, не веруешь в Господа? - сам сказал, но я чувствую, что не все и главная причина √ другая.

- Почему же так?

- Почему, судя по Писанию, конечно, Бог благоволит тем, кто услаждает его ноздри ароматом жженого мяса ни в чем, заметьте не повинного жертвенного агнца?

- Да-а, задиристо начал┘ Я продолжал. Может, и по-дурацки, но от души.

- Нет ее больше. Умерла. Завтра отпеваем.

*

Смерть несчастной монашки оглушила меня.

Я стал избегать общества, но оставаться одному сделалось мучительно и страшно. Да и одному остаться в последнее время стало почти что невозможно: как только я щелкал замком и со страхом поворачивал голову в сторону кресла в глубине комнаты, в кресле моментально устраивался мой нахальный и гадкий визитер. Похоже, это был тот самый ездок, которого углядели знахари-экстрасенсы. Он откровенно отдыхал после дневного стипль-чеза на моем горбу. Он даже подчеркнуто бессовестно был облачен в роскошный бешмет с великолепными газырями. Небрежно брошенная баранья папаха и непринужденная, даже вальяжная, поза выдавали в нем хозяина. И не только хозяина моей комнаты, но и хозяина моей судьбы. А то, что он был не ангел-хранитель и даже не просто ангел, он дал мне понять с самого первого своего появления.

Нет, я не сумасшедший, ведь записи мои, хоть и беспорядочны, но все же ведь и связны! Нет, я утверждаю: я не сошел с ума!

Я √ мигом к Богдану. У него, как всегда, народ собрался и теперь уже, похоже, только исключительно единомышленники. Будто бы победу какую праздновали. К моему удивлению, там оказался и отец-наставник. Мне не очень обрадовались, но место дали. Богдан сунул мне в руки чашку с чаем. Я затих, стараясь не слушать, о чем они говорят, Это была редкая минута, когда я был без моего опекуна. В разговор решил не вступать, но скоро не выдержал, сорвался, в чем теперь и раскаиваюсь.

- Русская культура. Потому и не закусывают, что нечем!

Хохот до слез. Я рассмотрел еще нескольких незнакомцев. Один из них √ верзила, совсем опьяневший, другой √ угрюмый, как запорожский казак. Верзила хлопнул рукой по столу.

- Да какая там культура! Один Тургенев. Достоевский √ поляк, Лермонтов √ ирландец, или там этот √ шотландец, Пушкин √ вообще негр, Ахматова - украинка, Гоголь √ украинец┘Кто там еще?

- Есенин, так вообще из Рязани┘

- Да! √ и, поняв, что его надули, - а что тот Есенин!

Игорь утихомирился и спросил с надеждой:

- Евтушенко?

- Нет, Блок.

- Ну, все равно, немец┘

Хохот потряс комнатенку Богдана и, казалось, всех помирил.

Даже Игорь спел мне и заставил меня выслушать какую-то старинную казацкую песню, сопровождая ее комментариями. И, хоть я всячески отнекивался и просил его лучше слова переписать, он упрямо допел свою песнь до конца.

- Видишь! Эх ты, выхрест!

Но меня уже понесло.

- Я выхрест? Может и так, согласен. Только я выхрест в како-ом уже поколении. А вы предатели теперь, сейчас. Вот ты, Игорь, песню мне сейчас казацкую горланил: казак, мол, я, наследник вольного сословия. А казаки-то за православную веру твоих полячков в свое время! А ты орешь: я казак, я казак!

- Это, голубчик ты мой максималист Юра, другим словом называется. И, кстати, доступность, к примеру, музыки, когда ее в любой момент можно поставить на магнитофон и прослушать, согласись, снижает жадность ее восприятия. И так любое благо!

Игорь выложил свою тяжелую ладонь на стол и, глядя на свои толстые пальцы, возвестил.

Я замолчал. Да и не за православие я заступался. Все ополчились на меня.

Я сделал мою последнюю попытку возразить.

- Да уж что-что, а страдать-то русские умеют! Жизнь не любят, потому и воевали всегда самозабвенно. Вон даже луноход, пишут, неизвестный герой вручную запускал. Поистине √ космическое страдание. Вот где настоящие космополиты!

- Да, талантливо умер!

-┘или теперешние русские богоискатели видят божественное проявление в выжившем из ума Порфирии Иванове, который ходит босиком по снегу, видимо, полагая, что снег √ это нечто вроде Новейшего Завета в виде божественных выделений. Никому и в голову не пришло, что, если учесть форму Земли, весьма напоминающую мужской парный орган, то снег, как это самое божественное выделение на ее поверхности, низводит человека до положения лобковой воши!

- Да, Юра, - сказал я, покосясь на его приемник, - свирепо сказано, по-парамоновски. Прямо хоть сопровождай эту идею симфонией Калинникова! Хотя, ты прав. В русских столько подлости, сколько не вместить ни одному народу. Так что русских не должно быть даже и с позиций гуманизма. Я уже в нетерпении оглядывался и нервничал, ожидая моего ездока, даже вроде соскучился по нему. Наконец, он появился. В роскошном белом бешмете, в белой же папахе, с кинжалом на поясе в золотых ножнах скифской работы.

- Где ты ходишь? √ набросился я на него, - познакомьтесь √ мой приятель. Постой, а как тебя зовут? Почему-то у всех вытянулись лица и округлились глаза. И посмотрели все почему-то не на него, а на меня┘

- Пойдем, Андрюша, домой. Я их не люблю.

- Ладно, пойдем, счастливо оставаться. А кстати, - уже в дверях заметил я, - запад и западня √ слова однокоренные┘

Зайдя в комнату, я сразу заметил, что на столе у меня, откуда ни возьмись, появился коньяк.

- Давай, Андрюша, выпьем.

Приятель вынул кинжал и открыл бутылку. Выпили. Мне стало повеселей. Я уже дружелюбнее пододвинулся к гостю и даже пару раз сам ему налил.

- Слушай, тебе ж нельзя пить по вашему закону! Ухмыляется, коньяк потягивает и лимон жует. А где взял? Напился гад и бокал мне разбил. Хотел ему морду набить, но передумал. Выпили еще. - А почему ты их не любишь? - Плохие они. - Сам-то хороший? - Плохие в таких бешметах не ходят!

- Врут ведь они про того нашего на луноходе? Представить и то жутко. Завел трактор, в последний раз на Землю оглянулся┘ Эх, во смерть!.. Ты одного меня знаешь из этой компании?

- Нет, всех и все про всех знаю.

- Да-а? Скажи тогда, правду говорят, что Анатолий Ефимович специально свои трущобы спалил? Архитектор!┘ Чего ты скалишься? - Cуета, дорогой мой, все суета! Сам ведь завидовал космической могилке! Там-то уж поди-ка не обыщут, да и не прокиснешь там без кислорода┘

- Нет, врешь, я не завидовал. Я народом своим гордился.

- Ерунда это все. Все народы обречены. Да и какое тебе дело до народа, если все равно помирать? Или ты Богу веришь?

- Даже если и правда, что в этом плохого?

- Но ведь и хорошего же мало┘

И, наконец, я решился спросить у него самое главное, самое для меня мучительное.

- Почему она умерла? Скиф понимающе улыбнулся и объяснил, что метод Шиллинга, в самом деле, поразителен и безотказен, но лечить им можно только людей со здоровым мозгом. Ущербных мозгом Шиллингу не исцелить. - Выходит, вымрут все, кто ненормальный? Это он ее убил! Он.

Я хлебнул еще из бутылки.

- Тебе его не убить и не думай об этом. Горе-мститель. Он, как Кощей Бессмертный┘А ты неудачник и душегуб┘

*

Я вскрикнул от неожиданности.

- Семен Савельевич! Семен Савельевич! Как же вы здесь?

Я обратил внимание на чудное зеркало, которое висело в самом центре экспозиции, спроектированной наподобие иконостаса. В зеркале я увидел себя, однако изображение размылось, исчезло, из мутной пелены выткался образ всадника, скачущего по степи с луком и колчаном за спиною. Конь летел над равниной, и в страхе разбегались, разлетались по сторонам непуганые степные обитатели.

- Туда нельзя долго смотреть!

У себя, уже успокоившись, я решил привести в порядок свой дневник, куда в последнее время стал записывать все, что со мной происходило. Может быть, я болен неизлечимо. Лечиться я не хочу.

*

Очень бы хотел, чтобы эти мои записи попали бы к Семену Савельевичу Фазаратову. Его адрес указан на обложке тетради.