Проголосуйте за это произведение |
Человек в пути, 07 августа 2007
Бостонские зарисовки с натуры
Лица войны
- Да, какое же второе слово, я тоже забыл. Был там вот только вчера. Или
не
вчера? Когда же я был там? Ну, не суть, ты обратила внимание на то, как... я
вот, например, смотрел, как художник со временем меняет представление о
войне...
ну то есть, смотрел на лица изображенных на картинах людей: со временем, чем
ближе мы к современности, тем очевиднее выражение ужаса и неизбежности. Ты
не
замечала? Помнишь, в "Расстреле императора Максимилиана" Мане, контраст
белой рубахи и лица, скорее озабоченного, и, в противовес,
"Изнасилование"
Пикассо, ты помнишь эту картину?
Начали мы с египетского искусства. Вернее, начала я: я сидела в вагоне
бостонского трамвая-метро, и поезд вез меня в сторону Бруклайна по
Е-маршруту
зеленой линии. Сидела рядом с неопрятным чернокожим молодым человеком в
шляпе
со старым рюкзаком, который слушал музыку в своем дискмене во времена МР3 и
даже - МР4. Только что я купила красочный том египетского искусства и с
удовольствием его открыла, чтобы не смотреть по сторонам в вечернем непустом
вагоне поезда. Краем глаза - такая уж у меня привычка - быть на чеку и
наблюдать за всем, что происходит вокруг меня - я видела, как мой сосед
полез в
свой рюкзак и выудил оттуда большого формата книгу, на форзаце которой я
прочитала "Иллюстрированная энциклопедия искусств". Он поспешно листал
книгу, пока не дошел до изображения скульптуры Нефертити и ткнул пальцем в
фотографию, косясь в мою сторону.
- Ага, - кивнула я, - оно.
- Их формы совершенны, правда? Ты только посмотри: у Нефертити тут, в
этой
скульптуре, такая неоправданно длинная шея. Пожалуй, это единственный пример
такого изменения пропорций.
- Ну да, а после - у Модильяни.
Он снова начал листать книгу. Я думала - в поисках Модильяни, он
же -
открыл мне страницу древних греков.
- Но лучше всех, конечно же, они, - и он влюблено пролистывал страницы,
приглашая меня созерцать вместе с ним.
- Ты учишься в каком-то художественном ученом заведении или это просто
хобби?
- В сущности, я взял курс истории искусств, но больше всего меня
интересует
архитектура, - ответил он гордо и его уже было не остановить. В последующие
двадцать минут нашего общего времени он непрерывно, не ожидая никакой
реакции
от собеседника, собственно, меня, кроме, пожалуй, внимания, впрочем, в этом
я
не могу быть полностью уверенной, - вещал о греческом величии форм и тел, и
лиц. Так мы дошли до " War and Discontent".
- У греков безмятежные лица, ты со мной согласна? - спросил он, не
ожидая
ответа.
- Вполне, - все-таки ответила я. - Даже в военных
сценах.
- Именно в военных сценах, это-то и поражает.
- Ты был на новой выставке "Война и", война и что-то, второе слово
забыла, - просила я, заметив, что мы проезжаем музей изящных
искусств.
- О, да, отличный пример, какие там лица! Война и что-то, я тоже не могу
вспомнить, какое второе слово, война и ... Я ходил и смотрел именно на лица.
И
на танк этот, жуткий танк, помнишь его? Ричарда Артшвагера.
Мой ответ ему был не нужен. Он выходил на Лонгвуд, поезд как раз
подъезжал
к станции, он встал, закинул за плечо свой рюкзак, поправил съехавшую чуть
на
бок шляпу американского ковбоя, которая держалась не сколько на голове,
сколько
на резинке, туго стянувшей его шею, и говорил о лицах войны. Он не спросил
меня, откуда я, у нас не было времени говорить об этом, я не рассказала ему
о
предпоследней выставке фотографии WorldPhoto2006 в Дизенгофф Центре Тель-Авива, один из
залов
там был посвящен размежеванию и были на фотографиях самые настоящие лица
войны,
со всем ужасом и безысходностью, с фанатизмом и отрешенностью, без страха,
без
печали. Я просто помахала ему рукой, а он вышел из вагона и пошел себе вдоль
трамвайных путей назад, к музею изящных искусств, снова включая свой дискмен
с
так и не услышанной мною музыкой.
Лондонские терминалы Хитроу
Каким-то образом я пропустила выход к транзитным воротам и пошла со всем
потоком дальше, к паспортному контролю, на выход. Тут, по идее, поток,
должен
был разделиться на три струи: одна - для обладателей английского паспорта,
вторая - членов европейского союза, американцев, канадцев и австралийцев,
третья - для всех остальных. Третья, самая людная тропа, была в середине.
Если
не читать вывесок, ровно туда и попадаешь. Кишела она, почему-то,
американцами,
которые с тоской поглядывали на соседние короткие очереди, одна из которых
состояла, в основном, из их же соотечественников, и мужественно занимали
себя и
собеседников вежливыми " small talk". Изредка раздавались какие-то робкие
возгласы "а
не открыли ли они еще какую очередь", но никто никуда не переходил. Так и
стояли они за множеством индусов и обладателей других паспортов. В
английской
очереди толпилось раза в два меньше индусов, мало чем отличавшихся от своих
в
соседней очереди стоящих родственников. Разве что - паспортом.
Стояла я вместе с американцами весьма долго, крутила головой и боялась
опоздать на свой самолет, который уже через полтора часа должен был вылетать
из
другого терминала. Спросить, стоит ли мне стоять тут, было не у кого. Когда
появилась служащая аэропорта, я застолбила у стоящего за мной американца
очередь и намеревалась взять с собой рюкзак, но мой сосед по несчастью
миролюбиво махнул рукой и предложил мне рюкзак оставить, мол, он за ним
просмотрит. Я удивилась, как он не боится за чужими вещами смотреть,
несмотря
на постоянные объявления во всех аэропортах, международный и местных, но
согласилась и радостно обнаружила, что просто по невнимательности пропустила
свой коридор, из которого не тянулось никакой очереди. Забрала рюкзак,
поблагодарила американца, и вышла в пустой зал. Служащие сказали мне, что
автобус приедет через десять минут. До посадки оставался час и полтора часа
-
до взлета.
В пустой зал вошла женщина в платке с дочкой. Она села за мной и
спросила,
сюда ли приходит автобус, который везет к четвертому терминалу. Я кивнула.
Она
извинилась за свой английский, пока я рассматривала скромную булавку на ее
платке и спросила меня, куда я лечу.
- В Тель-Авив, - ответила я.
Она вздрогнула и не дожидаясь моего вопроса,
пробормотала:
- А мы - в Кувейт.
- Ничего, бывает, - машинально бросила я.
- Что?
- Бывает, говорю.
Она немного помолчала и снова обратилась ко мне:
- А что ты там будешь делать, в Тель-Авиве?
- Я там живу.
Она испуганно осмотрела меня и почти скороговоркой
выдала:
- А мы - в Ираке!
- Это ничего, я тебя не укушу, - неудачно пошутила
я.
- Что? - снова переспросила она. - Прости, у меня очень слабый
английский.
Ты уверена, что мы сидим в правильном месте? Автобус точно приходит
сюда?
И не успела я ей ответить, как водитель автобуса вышел к нам и нас,
троих
единственных, позвал садиться. Когда мы вошли, автобус сразу тронулся и
повез
нас к нужному нам терминалу.
Женщина, имени которой я так и не знаю, сказала что-то своей дочери,
после
чего обратилась ко мне:
- Ты по-арабски не понимаешь?
- Нет.
- Что, ни слова?
- Ну как, я, конечно, знаю сабаба и хасамба, алан и арба, но на этом мои
познания в арабском заканчиваются.
Она улыбнулась на хасамбу и кивнула, продолжив говорить с
дочерью.
Через несколько минут она вновь обратилась ко мне:
- Ты уверена, что нас туда везут?
- Да, а разве есть причины беспокоиться?
- Мы едем уже несколько минут и вообще выехали из аэропорта. Может быть,
он
нас не туда везет.
- Пойти узнать?
- Если тебе не трудно, а то я со своим английским...
- А что, в Ираке женщин не учат языку?
- Учат, но только читать и писать. Мы почти не говорим на английском в
школе, а потом - и негде толком.
Через пару минут автобус остановился у нужного нам терминала. Еще
какое-то
время мы бегали по абсолютно безлюдному коридору, выбирая, куда нам идти. На
эскалаторе она доверчиво протянула мне свой билет, в котором я рассчитывала
увидеть номер ворот, но ничего не обнаружила, кроме рейса.
Когда в конце коридора замаячила фигура работника аэропорта, мы
бросились к
нему.
- Нам нужно знать, откуда отправляются два рейса, - обратилась я к
мужчине,
по виду - арабу. - В Кувейт и в Тель-Авив.
Он слишком, как мне показалось, поспешно взял мой посадочный талон и
строго
спросил что-то у моей спутницы. После того, как она не ответила ему, он
вернул
мне мой билет и показал нам, в каком направлении двигаться дальше.
- Разве он не по-арабски говорил с тобой? - спросила
я.
- Да нет же, это вообще индус.
Наконец-то мы вышли к табло.
- Шева, - сказала я, проверив кувейтский рейс.
- Шева? - в испуге переспросила моя спутница.
- Семь, - повторила я снова на английском, удивляясь, что даже счета
арабского не помню. Вам - ворота номер семь, это туда, направо, а мне - вот
туда, налево, мой самолет вылетает оттуда.
И тут она расплылась в улыбке и бросилась меня благодарить, и обнимать, и целовать, отчего мне стало даже как-то неловко, потому что ничего особенного я ей не сделала и общалась она со мной на том же английском, на котором я задавала вопросы служащим, и автобус вез нас туда, и направление нам задали верное. Шла себе к свои воротам и думала, что только что меня поцеловала незнакомая арабская женщина, с которой мы провели вместе пятнадцать минут. Поцеловала - просто так.
Проголосуйте за это произведение |
Ваши стихи и проза("Папе") из "Вестника" мне глянулись больше чем "Бостонские зарисовки". Стихи очень хороши, в них есть северный свет. Я скачал для себя "Жизнь её в четырёх частях", "На стыке часов", "Выборы в Израиле". (Не очень они отличаются от выборов в Германии). Прочитаю Ваши стихи моим друзьям. Спасибо.
|
|
А сколько в жизни таких ситуаций как описанная у Инны? Надо признать - сплошь и рядом. Очень рад Вашему "указанию". Впредь буду внимательней. До свидания, В. Э.
|