Евгений Бузни - Страна моя огромная

Страна моя огромная

Страну мою огромную

под красным кумачом

под ливнями и грозами

люблю я горячо.

Богатую и бедную

в туманы и пургу

жизнь без неё не ведаю,

жить просто не смогу.

Российская глубинка

Российская глубинка -

хатка, огород.

Она ещё живая,

не может, а живёт.

Скрипит, хрипит от боли.

Залатана кругом.

Горшки на частоколе

гудят под ветра гон.

Ветла устало тянет

ветвей ладони вниз.

Изба вросла костями

в землицу на всю жизнь.

И гусеничный пахарь,

как конь в узде храпит:

Едва ли силы хватит -

участок-то велик.

Да он один на поле

среди бурьянных трав.

Мотор, что ветер стонет,

аль в горе он не прав?

Растили - не растили,

а выросла нужда.

Глубинка та России,

кому она нужна?

Заброшена, пропита,

утоплена в грязи.

Баба у корыта.

Горестей возы.

По прошлому поминки

давно отпел народ.

Российская глубинка

пока ещё живёт.

* * *

Тропой, теряющейся в снеге,

плутать средь заячьих следов,

идти туда, где был и не был,

под скрип размеренных шагов.

Среди поваленных деревьев,

среди берёз, одетых в иней,

ты сам себе почти не веришь,

что можно быть таким счастливым

лишь оттого, что снег на елях

белее пены на волнах,

и тишина тихонько дремлет,

морозом тикая в ушах.

* * *

Я в России стал эмигрантом.

Я - не изгнанный, не уехавший,

не предавший, любивший свято

зимы лютые, воды вешние,

всю России моей огромность

в двадцать две километров тысячи,

по которым мечтал я топать

от Балтийского моря до Вычегды,

от Хорезма страны бухаров

до тайги стороны Уссурийской,

от молдавских виноделен старых

до холодных снегов Симбирска.

Я в России стал эмигрантом.

Я - любивший её до слёз,

отдавая ей весь талант свой

Человека, когда был спрос.

Где я?

В той ли стране, что тешила,

увлекала мечтой в разбег?

Пронеслась, словно воды вешние,

жизнь чарующих нас побед.

Налетели чёрные осы:

горбачёвы и уилли брандты.

Превратили страну мою

в россыпь -

Я в России стал эмигрантом.

Не могу я признать ни улиц,

Ни домов, ни людей своих.

Всё вокруг меня перевернули.

В души врезали алчный псих.

Ни любви настоящей, ни песен,

Руки тянутся к власти и злату.

Для добра мир становится тесен.

Я в России стал эмигрантом.

* * *

Кто может обвинить весну

за чудо красок, за капели,

за пробуждение свирели,

за запах, что с собой несут

дерев очнувшихся бутоны,

цветы, украсившие склоны

холмов, открывшихся от снега

для вод весёлого разбега?

Мы славим милую за радость,

что дарит нам её приход,

за то, что с нею к нам идёт

любви пьянящая отрада.

* * *

Эх, Москва!

Небо шапкой - низко,

а дома - головами в нём.

И по краю заря повисла.

Запад вспыхнул алым огнём.

Словно зарево революции

снова к нам посылает весть,

чтобы вспомнили дома и улицы,

в чём народная гордость есть.

Словно хочет, чтоб не забыли:

в реактивной стремнине лет

рядом с добрыми

бывают злые,

но заря не исчезнет. Нет!

Та заря не природы явление,

а грядущее светлых дней.

Это огненное отражение

пламенеющих душ людей.

* * *

Закат окрашен алой кровью,

дыша туманами полей.

С любовью вышли в Подмосковье

ростки зелёные полей.

Зима ль, весна ли,

лето ль, осень,

медведь ревёт ли в ночи темь,

грачи ль летают или осы,

иль лает по утру олень.

Промчится ль с ветром электричка,

жару застывшую качнув,

и ты бредёшь тропой привычной

к лесному духу, как к врачу.

Блестит ли сонными ночами

из тихой заводи луна,

иль, грозно поводя очками,

стращает бабка шалуна.

Шумят ли грозовые ливни,

бушуют пеной ли моря.

Я жив.

И оттого счастливый,

что в этом мире - жизнь моя.

* * *

И снег срывался по касательной,

Касаясь глаз моих и щёк.

И стала вся земля красавицей

Красавца принца б ей ещё.

* * *

Люблю я слушать тишину,

когда в лесу бело от снега,

как будто кто-то кинул шнур

струной натянутого нерва.

Когда как будто сердца стук333

Но то выстукивает дятел,

и отражает звуки сук,

рассыпав их на веток пряди.

И оттого они дрожат,

и зайца ухо настороже.

Как тишь лесная хороша,

когда безмолвно снег порошит.

Москва моя!

Москва моя - огромная страна

в строю стихов, в полёте песни.

В Москве я жил, любил, страдал

рождением Кремля и Пресни,

Предвосхищением победных дней,

предчувствием дней поражений

и разрушением побед идей,

и искажением рождений.

Сживался с переменами подруг,

друзей, трамваев, электричек.

Стыдливо взор свой прятал, видя вдруг

в Москве позорное обличье

беспутных, беспризорных, наркоту,

что тянут на себе Россию

в другую сторону, но только в ту,

где запахи гнилья взрастили.

Сражался в спорах, часто горячась

от неизбывного бессилья.

Она всесильна - эта наша власть

над бедными людьми насилья.

И всё ж, Москва, я верю в твой народ,

в твой люд мастеровой умелый,

который праведный ведёт свой род

от честных, искренних и смелых.

* * *

Привет тебе, весны раздолье

с разливом рек,

волненьем трав!

Заплаты снега в щели сходят,

зимы холодный пряча нрав.

* * *

Небо рассветом румянится333

Запахи

выпали в травы из сумки лесной.

Выйду сегодня ли,

выбегу завтра ли -

счастье - в лесу оказаться весной.

Мятная свежесть,

полынная горечь,

сладость черёмухи и чабреца333

Скачет кузнечик.

Ему тоже хочется

жить,

стрекоча, на весь мир без конца.

Красная площадь

Красная площадь - сердце народа,

сердце России, откуда мы родом.

Отсюда мы шли на врагов, если лезли.

Отсюда мы шли на народные съезды.

Красная площадь, как кровь наша красная,

души людей красным духом окрасила.

Красное исстари значит прекрасное

честью и смелостью Пугачёва и Разина,

Тех, что родили рабочих Пресни,

поднявших молот под революционные песни.

Красная площадь, ты самая честная.

Скольких героев народ тобой чествовал?

Скольким тобой жить в бессмертие велено?

Красная площадь, ты площадь Ленина.

Красная площадь - сердце народа,

сердце России, откуда мы родом.

Но что же молчишь ты, Красная площадь,

когда по тебе грязным духом полощут?

Что же не видно рабочих Пресни,

вздымавших молот под революционные песни?

* * *

Буксир с трудом разжёвывает корку

Замёрзшей за ночь от тоски реки,

И льдины бьются друг о друга колко,

И солнце смотрит вниз из-под руки.

Луч солнца распирает небо.

К концу подходит месяц март.

Сугробы сваленного снега

забытые зимой лежат.

Поёживаясь от мороза,

позёвывая и кряхтя,

Москва-старушка смотрит грозно

на расшалившихся ребят.

* * *

Зима. Нагатинскою набережной

иду в Нагатинский затон.

Упали в реку искры радужные

ночной расцвечивая сон.

И спит земля, и снится радуга,

и снятся ласковые дни,

когда всё в мире правят правдами

средь алых роз и георгин.

* * *

На площади Кудринской,

пылью запудренной,

я с толпой тротуарной

распят ожиданием.

А в небе звезда за спиной целомудренна

на самом высоком московском здании.

Глаз светофора буравит нас красностью:

идти не моги - расплющит движение.

Несутся атомы столичной трассою.

Каждый атом со своим положением.

Вальяжно расслабившись,

с телефоном в ухе

(Водитель ведёт Мерседес классно)

сидит полуполный

новый русский,

новый хозяин с около площади Красной.

Для него постовой

держит всё движение333

На перекрёстке нервами пляшет

222скорая помощь222, гудит сиреною333

а где-то больной, полумёртвый даже.

На площади Кудринской нет перехода,

чтоб под землёю от новых русских

уйти удалось бы простому народу,

спасаясь от глаз озлоблённо-узких.

А рядом Пресня, прошу заметить,

Красною в истории была когда-то,

как кровь, что лилась в девяносто третьем,

когда в демократию стреляли из танков.

И люди бежали с площади Кудринской,

давили друг друга, в метро спускаясь.

А сверху звезда всё ещё целомудренно

грустно тускнела: жизнь не такая.

Исчезли пилотки, что были со звёздами.

Исчезла и гордость за сильную Русь.

На площади Кудринской нет перехода,

а без перехода идти я боюсь.

* * *

Берёзы в свадебном убранстве

на бал зимы выходят в круг.

Дубы с отеческою лаской

с улыбкой смотрят на подруг.

Берёзки все такие тонкие -

в объятьях могут утонуть

Ревниво шелестя иголками,

не могут ели глаз сомкнуть.

* * *

222На площади Кудринской нет перехода222

Три года назад я писал для народа.

Сегодня на площади есть переход,

подземный, закрытый,

бетонный, как дзот.

Использовать может его даже кот,

которого бомж для продажи принёс.

И нищая рядом333

для денег поднос

корявый из старой забытой трухи.

Копейки нужны ей для постной ухи.

Простые заботы:

поесть да поспать333

А над переходом

проносится рать

колёсных, бездушных,

ревущих коней,

что нищей не знают,

не спустятся к ней.

Их трасса ведёт на вершину мечты:

ко злату,

ко власти,

где нету черты,

предела желаний,

где всё лишь для тех,

кого жадность жалит

любовью утех.

Жизнь рвётся на части -

на власть и народ.

Одним верх - по трассе,

другим - переход.

Но чувства позоря,

Бетонные стены

тебе не позволят

ни вправо, ни влево.

И нищая,

пряча подачки в платок,

ползёт в предоставленный ей переход.

Та нищая в прошлом

жила и любила.

ей всё было можно,

ей всё было мило.

Друзей было много.

Сегодня одна -

бедная, нищая наша страна.

На площади Кудринской есть переход.

Никто не ответит, куда он ведёт.

* * *

Разорвалась тишина -

дождь по крыше.

По углам зерно пшена

ищут мыши.

Просвистела за окном

электричка,

а на даче за столом

как обычно:

помидоры, огурцы,

разносолы.

Пропищат в лесу птенцы,

ухнут совы.

Пауки ползут в кусты

прятать нити.

Ни тревог, ни суеты,

ни политик.

Лес осенний задышал,

зиму слышит.

Разорвалась тишина -

дождь по крыше.

* * *

С трудом увидишь картошку

на нашем картофельном поле

и не заметишь качан

на пышной капустной грядке.

Такая вышла оплошка

на нашу дачную долю.

Самое время кричать

о том, что не всё в порядке,

о том, что не всё, как хочется,

но лучше работать молча нам.

Памятник Дзержинскому

Его снесли безумной ночью,

страшась людей и темноты.

К земле сползали тени, корчась

от боли и от немоты.

В прожекторах подъемных кранов

в шинельке серенькой своей

плыл над землёй и думал: 222Рано

сошли со сцены мы, ей-ей!

Как много их ещё осталось

буржуев, пятящихся вспять,

что за кусок чужого сала

готовы Родину распять222.

Лжедемократы утром вышли,

кто с топором, кто с молотком.

Был стук вандалов долго слышен,

вздымая ненависти ком.

Куски откалывались плохо:

гранит не так легко сломать.

И постамент тихонько охал:

- Ну что с них взять?!

Он был самодержавья узник,

Спасал детей из подворотен.

Он сам поляк, но жил для русских

в том смысле, что для всех рабочих.

Для тех, кто праздность не лелеял,

кто честно жил своим трудом,

кто, хлеб по всей России сеял,

не спекулируя притом.

Не потому ль его стащили

Враги России тёмной ночью,

чтоб не пришли, не защитили

его

крестьянин и рабочий?

Но их по всей России толпы.

Любовь людей

рублём не купишь.

Истории стальные стропы,

срубивши памятник,

не срубишь.

* * *

Уставшим ночь перины застелила.

Луна зажгла над озером ночник.

И осторожно

возле губ любимой

закат взволнованно

к щеке земли приник.

* * *

В который раз я из вагона

оглядываю жизнь России.

Мальчишка коровёнку гонит,

свернуть её на гору силясь,

где на макушке над рекою

рассыпались горохом хатки.

Весна.

И снова крыши кроют,

сметая снежные заплатки.

Зима в расщелины сползает,

и по местами обнажённой

земле

расщедрившийся за день

луч солнца распалил жаровни.

Дымок над лесом вырос синий,

отчизны милой дым России.

И сколь ни быстро мчится поезд,

поля, как бесконечный пояс.

Мне затянуться б им покрепче,

чтобы в далёкой стороне

не быть без Родины:

без речек,

без пашен,

без российской речи,

без гор, в которых кличет кречет,

и чтоб под этот дымный вечер

сюда вернуться поскорей.

* * *

Тропой, теряющейся в снеге,

плутать средь заячьих следов,

идти туда, где был и не был,

под скрип размеренных шагов.

Среди поваленных деревьев,

среди берёз, одетых в иней,

ты сам себе почти не веришь,

что можно быть таким счастливым

лишь оттого, что снег на елях

белее пены на волнах,

и тишина тебя объемлет,

морозом тикая в ушах.

* * *

Тула город оружейников,

стен Кремля и мелких рек,

Тула - город ворожея

прочит жизнь вперёд на век.

Говорит врагам: 222Не лезьте.

Вам меня не обойти.

Ни обманом и ни лестью

не смести меня с пути222.

Не поверили фашисты

и застряли на снегу

у речушки мелкой быстрой,

изогнувшейся в дугу.

Хоть мелка собою речка,

да народ её велик.

И у берега навечно

головою враг поник.

Не прошёл к кремлёвским стенам,

не разбил людских сердец.

Тула знает своё дело:

хочешь зла - тебе конец!

* * *

Небо рассветом румянится333

Запахи

выпали в травы из сумки лесной.

Выйду сегодня ли,

выбегу завтра ли -

счастье - в лесу оказаться весной.

Мятная свежесть,

полынная горечь,

сладость черёмухи и чабреца333

Скачет кузнечик.

Ему тоже хочется

жить,

стрекоча, на весь мир без конца.

* * *

Ночь.

Тишина.

Над лесом

чей-то разносится стук.

То -

серебристый месяц

чистит каблук о каблук.

То -

браконьер приехал,

прячась от егерей.

И застучало эхо

в небо,

будя зверей.

То -

моей милой плечи,

белее белой свечи,

слышат, дрожа, как кречетом

сердце моё

стучит.

У озера

Зародилось в озере

небо, розовея.

А на белом облаке

поплавок алеет.

Ветром потянуло,

небо заморщинило,

зашептались шумно

хором камышины.

Охватил всех разом

ветра жаркий выдох.

Улетел, и сразу

всё вокруг затихло.

Над водой стрекозы

вертолётом виснут.

Под водой лягушки

беззаботно киснут.

Паутина чисто

тонкая коса

солнцем заискрилась,

на воду косясь.

Поплавок спокоен:

не клюёт никак.

Сладко под ветлою

спит себе рыбак.

Утки чешут воду

озера в тиши.

Лучше той природы

не сыщешь. Не ищи!

* * *

Лес под утро хмур и стыл:

ночь была без радости.

Зябко ёжатся кусты,

дуб кряхтит от старости.

Ямы сыростью полны -

для кого-то вырыты.

Подступает к ним полынь.

Чья-то жизнь на вылете.

Пряча небыль с былью в тень

у елей за грудями

соловей свивает трель,

чудо-утро будит им.

А над лугом молоко

разлилось туманное.

посредине голый конь,

как корабль плавает.

Закраснелись небеса,

дрогнул куст смородины.

Кто-то сказку дописал.

Вышло утро Родины.

Брату Артемию

Мне снился сон:

Мы выросли из книжки

Такой же доброй, как и наша мама,

Что нам читала, чтоб мы в люди вышли

И горя всем на свете было мало.

Страницы сказок раскрывались смирно,

Нас уводя в страну чудесных снов,

Где братец Кролик к Лису скачет с миром,

Где нет убийств и нет для них основ.

А что же наяву? На самом деле

Всё удивительно наоборот:

Клочок земли поделен, переделен.

Миг отдыха на тысячу забот.

Мир разделён на верных и неверных.

Прав для одних - ошибочен другим.

И в параллельность параллелей мы не верим,

И вряд ли правильными могут быть круги.

Одно лишь верно - всё идёт к закату,

Чуть только зародится на земле.

Не спрашивай - ты в кадре иль за кадром.

Живи, пока навечно не сомлел.

Ты всюду на виду, ты как раз нужен

Одной, другой ли, третьей стороне.

Живи, пока ты жизнью той разбужен,

Учёный новый или старовер.

У каждого своё предначертанье,

Оно и в генах, и течёт в крови,

Но и снега порой за ночь растают,

И шубу не сошьёшь, коль не скроил.

Шить жизнь свою приходится всей жизнью.

И даже в самый свой последний миг

Желанье жить в тебе фонтаном брызжет,

Замолк источник и фонтан поник.

А я говорю: 222Ни черта!

Это ещё не черта,

Это ещё не предел,

Хоть волос наш поредел,

Хоть голос слегка осип,

Хоть много одежд сносил,

Но будет ещё пурга

Петь нашу песнь труда,

Будет ещё в свирель

Петь нашу песнь апрель,

Будет сверкать гроза

Молниями в глазах.

Кони не сбавят прыть.

И нам ещё долго жить.

* * *

Бывали ль вы у Волги на закате,

когда река километровой шириной

неспешно, величаво воды катит,

прикрыв их розоватой пеленой?

И красный шар, зависший в поднебесье,

вот-вот уйдёт и скроется из глаз,

и взгляд не оторвать - так мир чудесен,

так мир прекрасен Волги в этот час!

Но вы пожертвуйте пусть даже многим,

во имя радости, забыв печаль и грусть,

увидеть Волгу нашу на восходе -

она прекрасна, отражая Русь.

Окатывая берега России,

неистощима, богатырска мощь.

Мы с Волгой нашей всё ещё осилим,

нам Волга всё поможет превозмочь.

Я был и видел чудное то чудо,

где корабли, как струги казаков,

везут народа думы отовсюду

беречь Россию в череде веков.

Самарское чудо

Самары старинные улицы

с домами в землю по грудь,

где дым, будто штопор крутится

из труб, чтобы небо проткнуть,

мне нравятся больше столичных

бульваров и площадей,

где нет уж любви той привычной

средь так мне привычных людей.

Согбенные старые домики,

кряхтя, доживают век,

не зная, стоять им стоит ли,

любит ли их человек.

А то ли упасть да в растяжку им,

слыша предсмертный свой хруст.

Время-то больно уж тяжкое -

желудок духовный пуст.

На дряхлых домишках не держится

новая злачная жизнь.

А дым раскрутился, как мельница,

и, словно память, завис.

Ах эти дымы над самарскими

крышами утлых домов,

в небе расходятся красками

в чём-то добрее веков.

Но тут разлетелся вдруг девичий

смех, тишину разорвав.

У молодёжи не вечер ведь.

Видно, я в чём-то не прав.

Знакомы мне те, что без удержу

проспорят до хрипоты,

что любят и Волгу, и кружева

русской земной красоты.

Да может быть им и завещано

старой Самары добро

и в этих красивейших женщинах

чудо родиться должно.

* * *

Последняя льдина с большим опозданьем

к далёкому морю спешит на свиданье,

да только ведь льдина не пароход:

растает в дороге и не доплывёт.

Но будет она плыть и плыть неустанно,

пока хоть немного, хоть что-то осталось.

И мы так всю жизнь проживаем в заботах,

пока в нашем теле живёт ещё что-то.

Сибирские девчата

Тюмень с сибирскими девчатами,

любви бокалов непочатыми

осталась позади давно.

Ночь в поезда купе окно

вошла тихонько.

Я уснул.

Лишь утро поцелуем

скул

коснулось.

Я уж на ногах:

Умыться, бриться - весь в делах.

Но я о девушках Тюмени

хоть пару слов сказать намерен.

Они в Сибири столь прекрасны

и все влюбляются так разно,

что вряд ли я найду жену

на веки верную одну.

Да я шучу.

Конечно, есть

в них преданность и верность,

честь.

И так милы, и так красивы,

что не любить никак нельзя.

В глазах моря небесной сини,

а на губах любви бальзам.

И брови

у одних стрелами

вразлёт -

характер тороплив,

так, словно убегают лани,

и ты попробуй, догони.

Другие шаловливо гнутся,

смеясь над робостью твоей.

Но ты чуть шаг к ним - встрепенутся

и говорят: постой, не смей!

Ах эти девушки Сибири -

скромны, заманчивы, игривы!

Но до чего же деловые!

Таких и не было до ныне.

Та бизнес только продала,

иная только начала,

на бирже бизнеса хлопочет

с утра до самой тёмной ночи,

а третья деньги ещё копит,

чтоб частные начать работы.

Тут до любви ли?

До гуляний?

Деньгами будущее манит.

И если парень,

хоть не складный,

но тоже бизнесом объят

и денег полно в аккурат,

они с ним тут же и поладят.

И замуж выйти иль учиться?

Не знают, что и выбирать.

Огнём пылает юных страсть,

сияют счастьем жизни лица.

О, юность!

До чего беспечна,

как будто без порогов речка

журча, легко струится вдаль.

Всё юности даётся в дар.

Красавицы есть и в Тамбове,

Самаре, Туле и Москве.

Но здесь в Сибири есть другое,

есть тайна, скрытая для всех.

Она и в нежности улыбки,

в таёжной мягкости шагов,

и на щеках на радость пылких,

в открытом отклике на зов.

Не разгадать мне эту тайну,

но от девчат Тюмени таю.

.............

В Тюмени, Тобольске -

начало Сибири,

России восточной

таёжные мили.

* * *

Вот и год уже уходит.

Вот и год уже ушёл.

Устают в походе ноги,

только я иду ещё.

Я ещё не насмотрелся

на природы чудеса.

Я иду от моря к лесу

по горам под небеса.

И под солнце, и под звёзды,

под росистую зарю.

Речка вся дрожит и мёрзнет,

замедляя жизнь свою.

Сколько хочется увидеть,

сколько хочется узнать.

Я на годы не в обиде.

Годы наши - благодать.

Распрямляю снова тело.

Начал лист в лесу желтеть.

Сколько нужно ещё сделать,

сколько хочется успеть.

Пробегают переулки

жизни нашей городов.

А в моей дорожной сумке

сотни строк из новых слов.

Я роняю их на тропы

неизведанных путей.

Может их заметит кто-то,

среди всех других затей.

И поймёт, и не остынет,

всполохнёт любви свеча.

Так бывает, что простые

вещи душу горячат.

Потому мы все и живы,

потому и жить хотим,

что течёт у нас по жилам

кровь, что не даёт остыть.

Иркутской байкалочке

Байкал.

Не оторвать глаза от аквы.

Твои глаза - зелёно-голубые.

И губы яркие.

222Что, милые? Ну, как вы?222

Я сам гадаю, чтоб вы ярче были.

Что линии руки?

Зачем неправда?

Я по глазам с Байкала глубиною

Всё вижу: что влечёт, чему не рада

И по чему душа устало ноет.

Байкал суров, а солнышко ласкает:

222Ну, как же так?

Смирись! Уймись! Люби!222

И вот уж вместо серых волн на скалы

Плеснуло синевою из глубин.

И ты смеёшься,

И стакан - под волны,

Хрусталь воды подносится к губам.

А воздух голубым большим поддоном

Застыл над озером и в глубину упал.

Я пью Байкал из твоего стакана.

Он так прозрачен, как твои глаза.

Ты про Байкал мне что-то не сказала.

Я тоже главного, быть может, не сказал.

Дорожный посох наш

Сегодня ветер в уши нагудел,

что отложить пора мне массу дел

поздравить с днём рожденья брата

и выпить чарки с ним муската.

Но то ведь ветер - он гудит, что хочет.

А я согласен с ним и даже очень.

Однако через горы километров

не донесут нам звон бокалов ветры.

Но долетит, быть может, аромат

мускатного вина, что выпил брат

за здравие,

за силы,

непокой

за то, чтоб жизнь бурливою рекой

текла среди нагроможденья скал,

не останавливаясь,

и чтоб не устал

он в ней до времени.

А время не пришло

откладывать дорожный посох наш.

Он мохом не оброс

и не заскоруз у нас.

Он свеж и бодр.

Дорога не проста,

но час сходить с неё нам не настал.

Она извилисто ползёт среди низин,

болот и грязи.

Там еврей, грузин,

татарин, армянин, чечен, башкир333

И русский братом кажется большим

для наций всех, что только в мире есть,

которых разом и не перечесть.

Но задремал тот брат, наш богатырь.

И пробудить его хотим и я, и ты.

Для этого на клавишах свободы

мы ищем звуки новые мелодий,

что любы каждому,

кто жить решился в мире,

кто отдаёт себя природной лире.

Мы ищем звуки в сердце человека

созвучные любви к земле и веку.

Так с днём рожденья, брат!

Пей свой мускат.

А я хоть вдалеке,

но всё же рядом,

в жизненной реке,

вдохну мускатный ветр,

как моря бриз,

и с посохом пойду то вверх, то вниз.

И если не дойду к заветным берегам,

то путь хоть укажу.

Тем буду счастлив сам.

Иртыш

По набережной Ирыша

идёт девчонка, не спеша.

Ишь ты,

Иртыш!

Моё окно

закрыто, но,

ни дать - ни взять,

Сибири стать

всегда видна

в пролёт окна:

и рыжий лес на островах,

окраин города размах,

и волн от кораблей разбег,

стремясь от бакена на брег.

Волненьем схвачен,

чуть дыша,

волной любуюсь

Иртыша.

Здесь русский богатырь Ермак

водил походы на челнах,

что звались стругами тогда

и помогали бить врага:

татар Кучума, Маметкула,

кончая с тяжким их разгулом.

Сибирь Руси отдал казак,

наш славный богатырь Ермак.

Я говорю с тобой,

Иртыш.

Я твой малыш.

А ты мой дед.

Веками дел

ты и сегодня нагружён

и в думы долги погружён.

Порою очень глубока

и мысль,

и глубь твоя, река.

Повязанный цепями ног

здесь Достоевский шёл в острог,

но мысль твою не забывал.

Герой средь русских запевал

российской жизни, языка

в тебе он правду отыскал.

Веками катится волна

на север.

Только там видна

в полярных искрах,

как в росе,

Звезда Полярная

в красе.

А ты, Иртыш,

опять молчишь.

Парок спустился ниже крыш

и застилает гладь воды.

Уж отраженья не видны,

что так мне радовали глаз

весёлым утром

в солнца час,

когда деревья

так чудно

склонили головы на дно:

и вверх вздымаются,

и вниз333

меж ними берег лишь завис333

По набережной Иртыша

идёт девчонка, не спеша.

Сибирским воздухом дыша,

она, конечно,

хороша.

* * *

Лёд тронулся - зашелестели льдины,

толкаясь, трясь друг друга о бока,

неся с собой на север холод зимний

навстречу северным холодным облакам.

Я прикоснулся к Иртышу душою.

Он пробуждён взволнованной весной

и сам волнуется: любовь свою нашёл он.

В движенье вечном видит жребий свой.

* * *

Нынче декабрь окутан теплом,

словно печурка поставлена о бок.

И словно осенью вниз потекло

как из огромных бутылок без пробок.

Мрачен синоптик: неверен глагол.

Зимние дни не пришли, как бывало.

Лес от ступней и до маковки гол,

снег, как назло, всё не валится валом.

Может то происки, и олигарх

снег в закрома своих банков упрятал?

Рыщет синоптик с прибором впотьмах.

Не видит прогноза, хоть где-то он рядом.

* * *

Когда на Омск ложится ночь,

кладя с собою всех в постели,

и начинает в снах толочь

воображений карусели,

я опускаюсь к Иртышу,

что снял ледовую рубашку

и отражает в небо шум

машин, летящих в ночь отважно

по набережной Иртыша

с огнями вылитыми в реку,

которые теперь дрожат

от холода, любви и ветра.

Омские зарисовки

Под самым сердцем,

в центре Омска

стоит пожарная каланча,

а над нею

небо воском

лежит

расправленное сгоряча.

Пожары в Омске не утихали

и не утихают по сей день -

пожары душ,

что твёрже стали

в пожарах рвущихся вверх идей.

---------------------------------

На каланче на страже

пожарный стоит,

сутками пожары

из-под руки бдит.

--------------------------------

Над берёзами Омска

жарится солнце,

на закорках у месяца

радостью светится.

-------------------------------

Вздохнул Иртыш:

- И я ж и ты ж

давно не молоды и всё же

ты несколько меня моложе,

хоть молода во мне вода,

как кровью молод ты всегда.

Авиаторы

Современная авиация.

Поднимается потолок

выше пояса радиации,

выше сплетен

и выше склок.

Авиаторы вечно в подвиге,

Каждый вылет, как новый бой.

Души сильных всегда приподняты,

Поднимая других с собой.

Достигая высот космических,

нервы пробуя на разрыв,

вы проноситесь фантастически

в неизведанные миры.

Вы, ломая каноны прошлого,

реактивно стремитесь вверх.

Что-то сказочное хорошее

в этой мысли - быть выше всех.

С вами взглядом летя, завидуем,

Как стрелой разрывая страх.

Точкой маленькой, еле видимой

222Миг222 проносится в небесах.

И включилась над миром рация.

Отработайте частоту.

Современная авиация

поднимается в высоту.

* * *

На Красной площади Красноярска,

от боли и времени покосясь,

стоит, полнеба собою крася,

обелиск в честь павших за нашу власть.

Нашу общую, власть советскую,

за всенародную России власть

воевали, собою жертвуя,

случилось воинам в бою упасть.

Уж нет и власти той,

нет героев,

за кем шаг мерить нам, не поймёшь -

Обелиск стоит,

со всеми споря:

не продаётся народ за грош.

Не продаётся за миллиарды,

память долларом не зашибить.

Встанут павшие, пройдут парадом,

чтоб вновь погибнуть, но победить.

А рядом площадь, куда играться

приходят дети в хороший час.

Там благодарные красноярцы

воздвигли памятник на показ.

Вонзили память в века, столетья,

ввинтили чувства в сердца людей:

да, Ленин умер, но в этой смерти

он всех хулителей посильней.

Советы были, советы будут333

Над Енисеем заря встаёт.

За чередою туманных будней

заря прозрений идёт в народ.

* * *

Рука коснулась Енисея,

речной прохлады вековой.

Вода, от ласки тихо млея,

лишь только вздрогнула волной.

Ещё во льдах речушка Мана.

Рыбак над лункою сидит.

Но Енисей встряхнулся саном,

приободрился его вид.

И покатил волной на север,

деля Россию пополам,

На тех, что в Русь, в Советы верит,

И тех, кто предал и предаст.

* * *

Когда туман белесо водный

поля скрывает и луга

и по его пушистым волнам

плывут деревья иногда.

В тот час, когда ещё всё сонно,

не слышно птичьих голосов

и лишь порою ухнут совы,

всплеснёт вода у берегов,

встаёт Россия умываться

и прихорашивать себя.

И мне пора за дело браться,

но сплю всегда в то время я.

* * *

Я еду в Крым.

Дороги пояс туго

Затянут на распластанной земле.

Я еду в Крым, как к матери, как к другу.

Он как они любим и дорог мне.

Крым всплыл когда-то среди моря сини,

Вздымая к небу гордо гряды гор.

Крым - маленькая часть большой России,

В нём сила, мощь и песенный простор.

Крым радует и шапкой Романкоша,

И шлейфом облаков над Демерджи.

Большой каньон, где дуб растёт роскошный,

В Крыму здесь самый старый старожил333

* * *

Одноногие деревья

Входят в воду по колени

И стоят на половодье

В жёлтых платьицах по моде.

* * *

Я ехал в Крым к себе домой.

А дом был занят.

Не принимал рассудок мой

То наказанье.

Дом занят мыслями теперь

Совсем иными.

Несчётное число потерь

Уходит с ними.

Да, в доме том иные мысли,

Не те, к которым я привык,

Не те, которые любили

И я, и мой отец-старик.

Не те, что нам дарила мама,

Когда была ещё жива,

Когда она вставала рано

В заботах утро проживать.

И говорить, что день хороший,

Когда прожит для всех без зла,

Когда в копилку жизни грошик

Она в любви ко всем везла.

Не урывая от кого-то,

Не пряча корку от других

* * *

Ялта тоже часть России,

только, может быть, над ней

больше слёз пролито синих

стаей серых журавлей.

И порою летней кажется:

в самых лунных вечерах

голубые слёзы катятся,

рассыпаясь на камнях.

Это слёзы о России,

эти слёзы обо мне.

Я бы тоже их рассеял,

если б плакать бы умел.

Я бы горе всё рассыпал

на забеленном снегу.

Я бы сам снежинкой выпал,

но теперь уж не смогу:

нет уж граней непорочных,

нет уж белой белизны.

В небе колокол грохочет,

от ударов весь изныл.

Ялта тоже часть России,

только может быть над ней

больше слёз пролито синих

стаей серых журавлей.

* * *

Вечер тих и уныл.

Ничего не хочу я.

Половинка луны

смотрит с неба, сощурясь.

* * *

Я здесь, у этих синих волн

вбирал шумы сосновых крон.

Ночи прозрачная слеза

порой туманила глаза,

и я дышал.

Чернели в сумраке леса,

но голубели небеса,

и небо плыло надо мной

счастливой светлою волной333

Ты рядом шла.

* * *

Я иду всё по той же набережной.

Разлетаются волны в дым.

Коромысло сияний радужных

приподняло над морем Крым.

Камнем падают альбатросы,

вмиг срываются за кормой,

и несётся наш полуостров,

покидая свой шар земной.

Я - космической эры штурман.

Я глазами ищу штурвал.

Обрывается небо штормом

на просоленный мой пьедестал.

Да, я памятник этому веку.

Да, я памятник в нём добру.

Есть ведь память у человека.

Для беспамятных - я умру.

Космос чёрен, но звёзды, звёзды333

разлетелись искрами в высь,

чтобы в дни вдруг морозные грозные

чувства добрые родились.

Не ко всем вообще, а к каждому.

Это значит, что и для всех.

Звёзды космоса - самые важные.

Это поле приметных вех.

Ради них поднимаем головы,

ищем каждый звезду свою.

И мечтаем услышать говор их.

И вступить в их большой союз.

Крым несётся большой планетой.

Под ногами колокольный звон.

И стою я, счастьем согретый.

Солнце333

Ночь333

И уходит сон.

Но когда я иду по набережной,

разлетаются волны в дым,

я всё жду,

что поднимет радужным

коромыслом над морем Крым.

* * *

И вот уж солнце протянуло

свой первый луч на горный кряж.

Сосна, чуть дрогнув, потянулась,

ловя предутренний кураж.

И море с полусонья томно,

чуть розовея вдалеке,

лениво всплескивает волны,

след мокрый пряча на песке.

А щебет птичий уж проснулся,

и отозвался лай косуль.

И от Фороса до Гурзуфа

день распустил свою красу.

* * *

На улице Пушкинской выплывают из памяти

под платаном развесистым дворик, Роза, уют.

Мы гурьбой поднимаемся по лесенке старенькой

выпить звонко шампанское Севастополя брют.

Пёсик чёрненькой мордочкой в ноги ласково тычется.

Все растерянно топчутся: сколько лет уж прошло.

В школе было полегче нам - всё там было привычное:

парты, окрик учителя:

- Всем сидеть хорошо!

Там мечтали безудержно стать людьми настоящими.

Каждый был в этом смысле друг на друга похож.

Там неведомо было нам, что такое 222халявщики222,

что увидим нежданную личность странную - бомж.

Становились шеренгами и равнялись по знамени.

И равнялись по времени гордо грудью вперёд.

Нас растили не доллары.

Нянькой были нам знания,

что давал нам учительский замечательный род.

На улице Пушкинской, выплывая из памяти,

под платаном развесистым дворик маленький есть.

Мы гурьбой поднимаемся по лесенке старенькой

те, кто в Ялте учились в школе с номером шесть.

Роза, губки чуть вытянув, приглашает застенчиво:

- Ну, давайте расскажем же друг о друге себе.

Я умею компьютером все болезни излечивать.

Шепчет мне:

- Если нужно, мы поможем тебе.

Ах, моя одноклассница!

Ах вы, милые медики!

На душе моей раны.

Как мне их излечить?

Подключайте компьютеры.

Отчего же вы медлите?

Как, привыкшему к доброму,

в мире злости прожить?

Брат мой вышел в учёные.

Доктор он в экономике.

Я ему про Зюганова, он - про новый налог.

И не знаем мы, спорить нам о политике стоит ли,

если в ней, как в коммерции, балом правит подлог.

Ира, ты журналистка.

Расскажи нам о гласности.

Сколько стоит сегодня правда в частных руках?

Кто из честных правдистов доживает до старости?

Кто убит, кто повержен, кто низвержен в умах.

Нона, наша красавица, стала модницей в Ялте,

одевала в одежды, что кроила сама.

А теперь жарко борется за российское братство,

как не борется, видно, к сожаленью, страна.

Тот развёлся, тот спился, кто-то свёл счёты с жизнью,

тот уехал в Америку или Израиль.

Кто свихнулся, застрелен,

а кого страх притиснул.

Кто купился, продался, кто душу изранил.

Держава распалась, разъехались школьники.

Мы гурьбою собрались, но класса-то нет.

Нона, где же теперь наши славные спорщики?

Помнишь, как мы всем классом поносили весь свет?

Где Римма любимая по литературе?

Где образ героя в литературе и жизни?

Она в США, на жаргоне, в натуре.

А героев-то нет.

Их никто и не ищет

Что думал физрук - ГТО обязательно -

когда нас учил прыгать вдаль и повыше?

Споткнулась страна о барьеры предателей.

Мы не перепрыгнули эту планку у жизни.

На улице Пушкинской выплывают из памяти

под платаном развесистым дворик, Роза, уют.

Мы гурьбой поднимаемся по лесенке старенькой

выпить звонко шампанское Севастополя брют.

* * *

Вдоль по набережной пальмы,

ленкоранские акации.

Со своим любимым парнем

под сосной стоит красавица.

Волны веером роскошным

раскрываются у берега.

Этим вечером хорошим

даже ночь в любовь поверила.

Далеко на небе искры

разлетаются, как звёздочки.

До чего же губы быстры,

если целоваться хочется!

До чего же руки крепки.

Грудь упругая волнуется.

Наклоняйтесь ниже ветки,

пряча двух от шумной улицы.

Волны громче заиграйте,

заглушая вздохи страстные.

Хорошо влюбляться в Ялте,

под сосною радость празднуя.

Для двоих ни дня, ни ночи,

в мире времени потерянных.

Только море им грохочет,

только губы солоней у них.

* * *

Салгир берёт своё начало

средь неприступных горных скал,

где ночь с любовью повстречалась,

и день любовью полон стал.

И вот уж воды развернули,

в долину радость понесли:

любовь пришла на сотни милей,

пришла во все края земли.

Да, я люблю Салгира воды.

Их говор тих, нетороплив.

Они текут в стихи и в оды

из-под плакучих старых ив.

Я здесь родился, жил беспечно

и думал - всё так будет вечно.

Ан нет, всё в мире этом бренно,

и всё стремится к переменам.

Салгир объят своим стремленьем

вперёд, раздвинув берега,

лишь в заводях слегка замедлив

струй торопливые бега.

Заздравная

Заздравные поднимем чарки

Тавриды чудного вина.

И пусть летают в небе чайки,

и пусть им Ялта вся видна.

Мы здесь

за праздничным застольем

в прекрасном уголке земли

гитары душ своих настроим,

весёлой песней зазвеним.

Мы запоём напевы моря,

мелодии поющих гор.

Сердца друг другу мы откроем,

давая радости простор.

Пусть радость пролетит, как чайки,

которым Ялта вся видна.

Заздравные поднимем чарки

Тавриды доброго вина.

Земельный вопрос

Под зиму в село Орехово

к родичам погостить

как и каждый год, я приехал:

увидеть сельскую жизнь.

Михаилу восемь десятков

жизни исполнилось всей.

Бывало мы с ним на рыбалку

ходили на карасей

на озеро, за полем сразу,

в объятиях у камышей.

А нынче болезнь, зараза,

пришла к нему.

Что ж, постарел.

Устало смотря в мир глазами,

засевшими среди морщин,

нелёгкую жизнь он буравил

сознанием старым своим.

Хорошо, что жена не робка -

сестрица моей жены -

на стол накрывала ловко

колбаску, соленья, блины.

Сидели за рюмками водки,

неспешный вели разговор,

и был он совсем не коротким,

но очень на выводы скор.

- Бывший совхоз наш распался, -

начал рассказывать дед, -

а я сорок лет в нём старался,

трудился до склона лет.

Меня уважали, не скрою.

Бездельничать не любил.

Квартиру нам дали с женою.

Её труд тоже учли.

То премии, то медали.

К тому ж я войны ветеран.

Во всём нам всегда помогали333

За это и выпить пора.

Мы чокнулись рюмками звонко,

глотнули, тепло растеклось.

А ветер вечерней позёмкой

стучал хлопотливо в стекло.

Знавал я совхоз этот прежде.

И знали его в стране.

Миллионер был - не меньше,

о многих тогда он радел.

Томатами да огурцами

снабжал чуть не каждый дом.

Совхоз этот не бросали.

Сельчане любили его.

Случилось ушёл вдруг из жизни

директор, и в память о нём

площадь назвать его именем

решили всем сходом, селом.

Так было давно. Продолжался

рассказ моего ви-за-ви:

- Совхоз, как сказал я, распался

с развалом советской страны.

И разом посыпались беды.

Беда не приходит одна.

Рассказчик оратором не был -

взял рюмку, чтоб с горя до дна.

- Теперь мы живём по-другому.

Не радостен жизни сев.

Что скажешь? - Горячую воду

обрезали в доме совсем.

Не можем звонить из квартиры.

Какой-то, наверно, бандит

сказал, что село не платило,

и станция наша стоит.

Шестьсот сорок три человека

земли получили надел.

Тот стар уж, а тот калека.

Землица таким зачем?

Такая вот вышла награда.

Да что с нею делать-то нам?

Правители двинули вправо,

а мы где-то слева там.

У них всё в порядке, значит.

Приватизация набекрень.

Им и заводы и дачи,

а нам наделы земель.

Но где же достану я трактор?

За что я бензин куплю?

Какой же я приватизатор?

Никак до сих пор не врублюсь.

Советует нам секретарша

в конторе: Пишите отказ.

Работать нет сил - воля ваша.

Найдём арендаторов враз.

Богатых, что в полном достатке,

немного в стране, ну да есть.

Они арендуют участки

хороших доходных земель.

Налей, выпьем мы на дорогу.

Пиши, только не испишись.

Ещё поживу я немного.

Хотя какая тут жизнь?

Так много земли мне не надо.

Участок для гроба велик.

Два метра с оградкой и ладно.

И тут замолчал мой старик.

* * *

Хотел бы я быть Ботичелли

И написать свою 222Весну222,

Когда любви моей качели

То к пробужденью, то ко сну333

И нет меж ними остановки:

Вверх - вниз и вверх я снова мчусь.

Сильней вперёд движеньем ловким333

Лететь всю жизнь свою учусь.

Кладутся краски в сто оттенков -

Едва заметен кисти жим.

А кони мчат, несутся в лету,

В ту даль, где я ещё не жил.

* * *

Что, Путин,

как там жизнь в Кремле

у Спасской башни?

Вы всё летите на крыле

надежд вчерашних?

Вы всё надеетесь, что вам

помогут боги?

Чечня проиграна на срам.

Бедлам в итоге.

Никто не любит нас в Чечне333

а время помню:

я не рискуя там ни чем

гулял по полю,

Ходил в горах и пил вино,

дружил с Кавказом.

Как это было всё давно.

Сломалось сразу.

Война нужна была не нам

и не чеченцам.

Но мы с войсками были там -

не отвертеться.

Солдаты падали.

Несли

их под брезенты.

А кто-то землю не месил -

шёл в президенты.

Что, Путин,

как там жизнь в Кремле

у Спасской башни?

Вы всё летите на крыле

надежд вчерашних?

Сегодня в Усть-Куте замёрз

Бобков Никола.

Его в России сжал мороз,

смертельный холод.

Не в поле бранном, не в буран -

в своей квартире

войны великой ветеран,

он умер в мире.

Не потому, что заболел,

что стар годами,

а потому, что беспредел

нуждою давит.

Войны великой ветеран

скрипел зубами,

когда повсюду тут и там

снаряды рвались.

Летели роем сотни пуль -

привычна смерть им.

Нелёгок был солдатский путь.

Уж вы поверьте.

Но шёл он смерти вопреки,

врагов сметая,

чтоб не серчали старики,

что жизнь пустая.

Чтоб знали: будущий покой

им всем положен,

и что судьбой своей такой

гордиться можно.

Защитник наш солдат Бобков

замёрз в квартире,

и не помог ему никто

в подлунном мире:

ни президент, ни МЧС,

ни губернатор.

Ни обязательный собес

не спас солдата,

когда тот в комнате лежал

и, умирая,

молил, от холода дрожа

в дверях у рая.

За что он жизнью рисковал

в войне великой,

сжигал солдатский свой накал

победной битвой?

Мы к вечному огню несём

Живые розы.

Солдата старого живьём

Едят морозы.

Что, Путин,

как там жизнь в Кремле

у Спасской башни?

Вы всё летите на крыле

надежд вчерашних?

У нас взрываются дома,

подлодки гибнут,

сгорает вера вся дотла,

надежда сгнила.

Чеченский след в Москве, в Кремле

Берёт всех дрожью.

Кого хотим мы одолеть?

И кто заложник?

В стране гуляет алчных рать,

играют страсти.

Народ у нас давно опять

заложник власти.

И до тех пор,

пока лежит

народ замёрзшим,

пока живёт он на гроши

и всеми брошен,

смешно нам ожидать побед,

что, впрочем, грустно.

Есть указатель на столбе

со стрелкой в пусто.

Что, Путин,

как там жизнь в Кремле

у Спасской башни?

Вы всё летите на крыле

надежд вчерашних?

* * *

Бьются льдины, осердясь

на волну морскую,

и туманов белых бязь

тянется, тоскуя.

Ты не плачь, не плачь, туман,

и слезой не лейся,

ведь и я грустнее стал,

и грустнеет песня.

Поднимись к вершинам гор,

разойдись по морю.

Всем печалям вперекор

морем я умоюсь.

Пучеглазая сова

грузно горбит спину.

Разлетаются слова

да с волны на льдину.

Заполярная краса

белизною млеет.

Раз и я весёлый сам,

песня веселее.

* * *

Ни любимой, ни просто знакомой333

Сам не гость и не жду гостей333

Я на мурманской улице сонной

на краю у вселенной всей.

Мой доклад уж давно прочитан,

и фуршет отшумел и скис.

И для встречных совсем незначительный

прохожу я музея близ.

В этом мире, как кто-то в прошлом,

я на самом земли краю

в пустоту городскую брошен,

где никто не шепнёт 222люблю222.

Авиаторы

Современная авиация.

Поднимается потолок

выше пояса радиации,

выше сплетен

и выше склок.

Авиаторы вечно в подвиге,

вечно в воздухе над землёй.

Души сильных всегда приподняты

и достойны судьбы любой.

Достигая высот космических,

нервы пробуя на разрыв,

вы проноситесь фантастически

в неизведанные миры.

Вы, ломая каноны прошлого,

реактивно стремитесь вверх.

Что-то сказочное хорошее

в этой мысли - быть выше всех.

И включилась над миром рация.

Отработайте частоту.

Современная авиация

поднимается

в высоту.

Ночь заполярная Шпицбергена

Ночь плывёт луною круглобокою,

хоть часы показывают полдень.

В январе лишь горных шапок около

пролегает прядкой света проседь.

Страх охватывает сердце на Шпицбергене

долгими полярными ночами:

жизнь как будто замирает здесь без времени,

дух мрачнеет и почти отчаян.

Словно кошки чёрные из темени

лапами морозными когтистыми

от затылка до макушки темени

щекотать пришли тебя неистово.

Вот в такие ночи дней безрадостных

происходят в мире страсти страшные.

Никакой у ночи к свету жалости.

Даже если свет слегка оранжевый.

Если даже солнце приближается,

вот-вот выйдет, выкатится, вырвется,

темень жмёт морозами и жалится,

душу рвёт жестокая насильница.

Коли тело не законопатить прочно,

жить ужасно трудно в этой ночи.

Ночь влезает в сердце, в кости, в душу.

Ночь встревожит, вымучит, иссушит,

искорёжит мысли, заморочит333

Нет в ночи сильней той самой ночи.

Полярное сияние

Ночь. Взметнулся огнь восторженно,

и невесть откуда он,

будто факел в небо брошенный

в белый облака бугор.

А оттуда яркой лентою,

извиваясь в тьме ночи,

огнь радостью победною

с поднебесья в землю мчит.

В небе сполох. Пей и радуйся -

праздник красок начался.

У мороза крепки градусы,

никуда не спрячешься.

Ни к чему неприкасаемый,

неподвластный никому,

луч полярного сияния

лихо звёздам подмигнул

и пропал во тьму глубокую,

но спустя секунды пол,

вспыхнул так, как будто охнул он,

и опять вперёд пополз.

Расширяясь вниз полотнами

изумительной красы,

то прозрачными, то плотными,

то впрямую, то косит.

То белее шубы заячьей,

голубея по краям,

то за розовостью прячется,

нежность свежую даря.

Развернулся пёстрым веером,

изогнулся и застыл.

И как ветром вдруг повеяло -

вмиг исчез сиянья пыл.

Нет ни сполохов, ни белых струй,

небо замерло безмолвием.

Загуляла тень по берегу

Одиноко, обездолено.

Часто так любовь играет

шутку злую, словно месть -

бриллианта вспыхнет гранями,

чтоб погаснуть, чтоб сгореть.

* * *

Белый снег, ни точки чёрной,

в белы шубы облачённый

Грумант холодно торжествен.

Ни к чему слова и жесты.

Белы щели, белы скаты,

ледников белы накаты,

пики горные белы,

все прекрасны и милы.

Как милы девичьи лица.

Белизной их насладиться

не устанешь, сколь ни смотришь,

белизну ту любишь, хочешь.

Бел ручей, долины белы.

Берег моря тоже белый.

И над белым даже морем

только небо голубое.

* * *

Здесь тучи белой бородой

сползают к морю

и застывают над водой

холодной болью.

Ту боль расплавить не суметь

в краю суровом.

Подвластна боли только смерть.

Она готова.

Охватит душу, холодя,

опустит саван.

Готова к странствию ладья

к небесным странам.

Под тихий говор волн и скал,

под хохот чаек

сломился путник, он устал,

душой печален.

И уж стремится к той ладье,

прилечь на донце,

да только видит по воде

скользнул луч солнца.

Боль разорвалась, отлетев

под горны кручи.

Жить путник снова захотел.

Что значит - лучик!

Вьюга

Не играют песни лютни.

По углам сверчки замолкли.

Заполярный ветер лютый

разбивает жизнь в осколки.

Льдины в горы громоздятся,

давят и крошат друг друга.

Там с надеждою прощаться

прилетает злоба-вьюга.

Завывает и хохочет,

да свистит и тянет жилы,

проверяя чьи-то мочи,

узнавая ещё живы ль.

На последний огонёчек,

предпоследнее дыханье

налетает тёмной ночью

вьюги белой полыханье.

Мёрзлый снег иглисто-колкий.

Рвутся тучи буйным ветром.

Умирает всё, но громко

бьётся сердце человека.

Метель

Ветер стонет, ветер воет333

Занялась метель разбоем:

Заметает все дороги.

Час её веселья пробил.

Заметает рвы, канавы,

все морщины, травмы, раны

на лице земли холодной

заметает ветр голодный.

Никому от бури спуска.

Всё бело, всё дико, пусто.

С тьмою белое смешалось,

закрутилось, заметалось.

Белы смерчи, чёрны черти.

Чёрной смерти белы плечи.

И глаза в испуге смотрят

Вниз, как в ад, и вверх, как в пропасть.

Снег взлетает белой стаей.

Заметает, заметает.

Только все его старанья

Черноту не замечают.

И она несётся тоже,

и скользит по белой коже,

разрезает душу сталью.

Заметает, заметает.

Подлёдный лов

Подлёдный лов гольца чудесен

морозным днём, когда без туч

гуляет солнце в поднебесье,

а ты на корточках, чуть-чуть

присев на низкую скамейку,

в дублёнке, шапке меховой,

склонясь над лункой, взглядом цепко

следишь за жизнью под водой,

да не видать, но поплавочек

порой дрожит, вниманье! вот

под воду скрылся он, и тотчас

ты понял, что голец клюёт.

Захолонуло сердце страстью.

Дёрг удочку и пред тобой

чешуйки в солнце серебрятся,

и рыбу ловишь уж рукой.

Но не легко она даётся:

выскальзывает, рвётся, бьётся,

срывается с крючка и в снег,

а там торопится совсем

скакнуть поближе к круглой лунке.

Ты сам в отчаянье и юрко

бросаешься вослед за ней,

чтобы накрыть ладонью всей,

схватить и выбросить подальше,

при этом в мягкий снег упавши.

И в хохот, в радость. Что за миг!

Кому такой момент не мил?

Под полярным сияньем

Россия. Консульство. Шпицберген.

Полярной ночью Новый год.

Сиянья луч упёрся в берег,

как стрелка времени вперёд.

Средь льдов могучих за плечами,

земли на самом на краю

мы днём и длинными ночами

здесь любим Родину свою.

Никто не скажет - год потерян.

Никто не скажет - жизнь прошла.

В тебя, Россия, можно верить,

пока в тебе жива душа.

Мы верим в добрую Россию,

в наш терпеливейший народ,

что бережёт до часу силу.

А час придёт и он взорвёт

преградой ставшие плотины,

свалившийся на спины груз,

врагов, что нехотя растили,

скрипя зубами, слыша хруст.

Народ поймёт. Он не тетеря.

Жизнь обновленьем хороша.

В тебя, Россия, можно верить,

пока в тебе жива душа.

Трагическая баллада

Сто сорок один человек на борту

российского лайнера с именем 222ТУ222

летели на северный архипелаг.

Им солнце светило, но как-то не так.

Штурвал, а за ним корабля командир,

весь свет облетал, и сюда он ходил.

Внизу облака, но не первый полёт333

Пошёл на посадку.

Даёт разворот.

Последний раз солнце мигнуло в окно,

и скрыло его облаков полотно.

Нырнули в болото косматых перин,

и слева, и справа несутся они.

Ни небо, ни землю увидеть нельзя.

- Ах, может быть, всё же рискнули мы зря?

Эй, штурман, ты знаешь, куда нас несёт?

- В горах самый лучший прибор наш соврёт.

- Эй штурман, смотри, перед нами ведь го333

Но больше сказать не успел ничего.

Штурвал на себя, чтоб поднять самолёт,

да брюхом на плато, ломается хвост.

Удар - и сто сорок один человек

увидеть живыми возможности нет.

Гора под названием 222Опера222 есть.

На ней совершилась к живущему месть.

На этой горе среди снежных оков

трагедии 222Оперы222 грянул аккорд.

Над саваном белым холодных высот

застывшее в ужасе солнце встаёт.

Тела разбросало. Посадка крута.

Пилот словно дремлет, смертельно устав.

_______________

Забыв, что на этой земле где-то жили,

в растерзанных позах лежат пассажиры.

И в чьих-то случайно раскрытых глазах

луч солнца пытался сверкнуть, но погас.

Элегия года

Растворилась небесная проседь

в глубине океанских морей.

Год к концу, раз кончается осень,

словно музыка песни моей.

Облака распластали крылья,

шалью белой спуская туман,

чтобы всё, что прошло, забыл я,

всё о чём и рыдал, и стонал.

Белый ком прокатился в поле.

Ветер стих. Улеглись снега.

Только месяц лучинки колет

и бросает в оленьи рога.

Крепок сон, но разбужен трелью

птиц и говора на реке.

Спины гор луч весенний греет,

парус в море совсем налегке.

Закружило и дрогнуло небо.

Вышло солнце - бороды брей.

Двери настежь - запахло хлебом,

что кладут в туесок косарей.

Снова осы жужжат и жалят.

Отбиваешься в кровь и пот.

Снова осень дождит печалью333

А за нею и год пройдёт.

* * *

Дыней жёлтая луна

в лунку неба села.

Кожа злата вся видна.

Кругло, гладко тело.

Разорвал собачий лай

темь глухую ночи

да петух в сердцах вскричал,

что наседка квохчет.

Стихло. Снова глухота.

Тени входят в реку.

И река им глубока

даже там, где мелко.

Русский слог

Есть в языке у нас слова

получше и похуже.

Одни, как сорная трава,

всем засоряют уши.

Другие песен нам милей,

на солнца луч похожи:

222люблю222, 222родить222, 222весна222 и 222день222 -

без них мы жить не можем.

И славлю я наш русский слог,

тот, без которого не мог

родиться даже Пушкин.

Российская родная речь.

Нам должно всю её беречь

от мира до полушки.

* * *

Как будто был я чем-то ранен -

Пишу студентке я - Диане.

Ты просишь говорить небыстро,

чтоб ты успела записать

срез судеб мира,

сгустки мыслей,

чтоб сдать экзамен свой на пять.

Не мне сдавать экзамен будешь -

экзамен принимает жизнь.

Пустых часов, ленивых буден

боясь, работать торопись.

Я спец больших водоворотов,

ручьёв политик и любви.

И если не сказал я что-то,

в том тайный смысл ты улови.

Пусть не сумел я объясниться:

вся жизнь загадками полна.

Но ты румяна молодица

её сумеешь взять сполна.

Ты вся в заоблачных высотах.

Жизнь стюардессы в небесах.

Почти у звёзд таких далёких,

почти у бога на усах.

И ты воспользуйся моментом -

взгляни издалека на жизнь,

но с высоты огромной этой,

я умоляю, не сорвись.

Не упади в обрывки буден,

в их неприветливую грязь.

И пусть с тобою рядом будет

высоких мыслей светлый князь.

Тот князь, что поведёт по весям,

поможет горы перейти

и на груди твоей повесит

свой оберег перипетий.

Их много жизни оберегов.

На многие сама наплюй.

и ничего от них не требуй,

поверь лишь в верный поцелуй.

* * *

Не плач, старик.

Утешь свою старуху.

И молодым придёт быть стариками.

Тогда поймут,

к чему сегодня глухо

их сердце, что порою твёрже камня.

Я знаю: будет день - воспламенятся

любимые мне алые восходы.

О, дайте спички, сёстры мои, братья!

Не милости нам ждать от лже-природы.

Нам ложью испахали жизни поле.

Деревья алчности повсюду насажали.

Но мы ещё чего-то в жизни стоим.

Нас матери бессмертными рожали.

Нас,

к горю бедняка неравнодушных.

Нас,

верящих в любовь, добро и правду.

Нас,

в ком всегда пылающие души,

кому лишь счастье общее - награда.

Гроза

В горах я встретился с грозою.

Сокрыли тучи горный гребень.

Гром грохотал над головою

и дробью барабанил в небе.

Внизу река ворчала шумно.

В упавшем мраке краски стёрлись.

Гроза над лесом развернулась,

широки крылья распростёрши.

Деревьев платья потемнели.

Обрушился на землю ливень.

А впереди лазурно-синий

ещё сиял кусочек неба.

Но и его закрыли тучи.

Рванулась молния к земле

И впереди, на горной круче

Исчезла. Жутко стало мне.

И проявляя свою мощь,

лил ливень, сверху вниз спеша.

На горы опускалась ночь,

за ливнем ускоряя шаг.

Со всех сторон, перекликаясь,

рычало эхо громовое.

Царица-молния промчалась,

неся огонь и смерть с собою.

Я вслед гляжу ей, ослеплённый.

Я очарован красотой.

Ей не страшны ни рёв, ни стоны.

Её пьянит весны настой.

Она царица поднебесья.

Пусть краток, но её тот миг.

Ты плачь, ругайся или смейся,

но свет её украсил мир.

О, если б молнией сумел я

людские души озарить,

грозой смывая все сомненья,

согласен я и миг прожить.

Гроза уходит. Плащ промок.

И по лицу бежит вода.

Вот сверху потекло в сапог.

И всё же чудная гроза!

Операция

Перед Вами я расстелен

чисто голеньким.

Взгляд проходится от темени

До голеней.

Над притихшей кожей взмыло

Тело скальпеля.

Кровь от ужаса застыла

И заплакала.

Но наркозом я от боли

Как отрезанный.

И в стихах шагаю в поле

С перелесками.

Вслух читаю свои строки,

Как их выдумал.

Но глаза хирурга строги -

Тайну выдали.

По народу по живому

ходят скальпели

Человека пожилого

в память спрятали.

* * *

Собаки вдруг взорвались дружно

В неудержимый громкий лай

То ль оттого, что птицы кружат,

то ли не видят в небе стай.

Деревьев ветки почернели

От примостившихся ворон.

И закачались, как качели,

Под звонкий лающий трезвон.

Собакам бедным непонятно,

Что лаем птиц не уберёшь.

И долго бьётся многократно

О небо лающая дрожь.

* * *

Под сенью струй листвы ивовой,

стекающих к речной воде,

вдыхая вдохновенно слово,

корону музы я надел.

* * *

Русское слово

Быть может суровым,

Когда над страною

Проносятся громы

И слово врывается в левые марши,

И нет того слова

Роднее и краше.

Есть слово 222Ударь!222

Против слова 222терпеть222.

Врагов били встарь.

Врагов бей теперь!

Но русское слово

Быть может и нежным,

Как утром весенним

Томящая нежность

И элегантным,

И безрассудным

Тогда, когда любишь,

Тогда, когда веришь

Такое вам скажет,

Что еле дыша,

Уши зажавшими пальцы держа,

Даже не зная русский язык,

Сразу поймёшь то, к чему не привык.

С песочком и с перцем,

Что некуда деться.

И так ошарашит,

Что душем холодным

Душу проймёт

Видишь ты:

Твой враг учён -

Бей под дых,

А не в плечо!

Слава сонету

Всемерно славлю я сонет -

классический и строгий.

В нём никаких повторов нет,

отточены все строки.

Понятна мыслей глубина

четырнадцати линий,

что вырастают, как со дна

стремят красоты лилий.

Отраден песенный мотив,

ведущий слов локомотив

неведомой дорогой.

Свой покидает отчий дом,

взмывая голубя крылом,

над жизненным порогом.

* * *

Пока не закрыта обложка

книги, что названа жизнью,

и время ещё осторожно

секунды от патины чистит.

Пока ещё ветер листает

прочитанные страницы,

а годы ещё не устали

по спицам вязальным виться.

Пока наши живы души,

солнце ещё не в закате,

источник пока не иссушен

и волнами воды катят.

Давайте сойдёмся славно,

друзья бесконечности юной,

прочесть нашей жизни главы,

где радость есть, горе и юмор.

Вспомянем, что было свято

на гребнях житейских волн,

когда мы были ребята,

садясь в нашей жизни чёлн.

И вот уж плывём пол века333

Иной подустал грести,

пройдя по тревожным вехам,

нежданно сошёл с пути.

Сойдёмся же на поверку,

в рядах поредевши чуть,

школьною дружбой крепкой

продолжим наш славный путь.

* * *

Я помню наш костёр прощальный

на школьном праздничном дворе,

как факел наших обещаний

под небом яростно горел.

Он обещал запомнить дружбу,

запомнить классную доску.

Он пламенел, стремясь натужно

всё выше светом в темноту.

Тот свет всю жизнь мне освещает.

Я не предам его нигде.

Свет с юностью моей прощаньем

меня до вечности задел.

* * *

Снега нет, но уши мёрзнут333

Ночь морозная пришла.

И душа замёрзнуть может,

если рядом нет тепла.

Если рядом непогода333

Рвутся в небе провода.

Замерзает и природа

от тревоги иногда.

Вот, ударили морозы,

К Риздву(1) на день припоздав,

снег, слегка от солнца розовый,

прячет вниз, стыдясь, глаза.

(1) Риздву - Рождество (простонародное)

* * *

И я люблю тебя, природа.

Люблю в любое время года.

Люблю за то, что ты красива,

за то, что ты моя Россия.

* * *

Февраль замёрз

и вот скрипит

упругим, колким, крепким снегом,

как будто сотнями копыт

бьют землю кони - непоседы.

Как будто тысячи цикад

из-под ноги взлетают с треском333

А снег идёт, как на парад,

безмолвной яркой белой песней.

Сонет сестре медицинской

Уколы делает нам девушка,

Стучится дождь в окно, ревнуя.

Шприц поднося к ноге мне бережно.

Она не колет, а целует.

Едва слышно прикосновенье.

И, кажется, она вздохнула.

Ей пальцы что-то повелели.

Любви моей несётся шхуна.

Я не страдаю от болезни.

Меня другие тянут боли.

Любовью к миру всему болен.

Душа о светлом счастье грезит.

Колите, милая, колите.

И подставляю ягодицу.

Хирургу Елене Оттовне

Я много в нашем свете видел,

Жил среди разных рас и наций.

На жизнь свою я не в обиде.

Спасибо Вам за операцию.

Она, надеюсь, мне поможет

Взбодриться радостью опять,

Чтобы ещё увидеть столько же

И в новых книгах описать.

* * *

Целуя,

хочу я глаза твои видеть,

чтоб в их глубине утонуть, раствориться,

как в ласке бездонной,

тепле необъятном,

как в негу восхода

уйти безвозвратно.

Ревнуя,

хочу я себя ненавидеть

за то, что не тот я, в кого ты влюбиться

могла бы бездумно

любовью распятой,

что в душу бы дула

крестовой расплатой.

Прости меня, милая!

Милая, просто

Я простилаю небесную простынь,

Чтобы тебя уложить над туманами

В нежном покое

С надеждами странными.

* * *

Ах, милая, как мне тебя спасти?

Какими окружить кругами?

Я буду облака пасти

и отгонять их прочь руками.

Ах, милая, как мне тебя спасти?

Вороны в небе раскричались.

Готов я всё и всех простить,

Но не твои, мой друг печали.

Ах, милая, как мне тебя спасти

от нашей жизни непогоды?

Прошу, любовь мою прости

и частью будь моей природы.

* * *

Едва приметною тропой,

Где козы шли на водопой,

Средь неприступных горных скал

Мы шли.

И каждый хоть устал

И каждый хоть давно промок

От пота пройденных дорог

Мы шли.

Преодолевая кручи

До мест, где муравьины кучи

Как на параде к ряду ряд

Всегда солдатами стоят.

* * *

Поэта тень упала в воду

И закачалась, потекла

В стихи, поэму, песню, оду333

Воде великая хвала.

* * *

Мы с тобой к тишине приколоты,

только белое пламя свечи

разрывает темноту твоей комнаты,

что-то хочет сказать, но молчит.

Тишина разлеглась на скатерти

среди чашек с кофейной гущей.

Я боюсь: вот-вот она скатится,

упадёт и тишину нарушит.

Тишина на тахте, на стуле.

От неё никуда не деться.

Я бы умер от тишины этой, умер,

если бы не колокол твоего сердца.

Судьбы зигзаги

Вот случается ж такое:

судьбы сходятся, как в море

вдруг сойдутся корабли,

что из разных мест пришли.

Ты не мыслишь встретить друга,

что навек пропал как будто.

Сам уехал в край другой.

Глядь - друг здесь.

- Привет! Живой?!

Что, откуда, почему так?

Повезёт с судьбой кому-то,

а другому незадача -

хочет так, да всё иначе.

Тот богат, женат, влюблён,

а судьбу ругает он

за погоду, за сомненья,

за плохое настроенье.

А иной судьбой доволен,

хоть и беден, беспокоен.

День-деньской в работе трудной

радость распирает груди.

Не понять судьбы зигзаги.

Сотни поворотов за день.

То счастливый, то несчастный,

там отторгнут, там причастен.

Где удача, где провал,

здесь нашёлся, там пропал.

Никакого нет прогноза,

что судьба тебе приносит.

Но уж коли принесёт,

не проспи сам у ворот,

подхвати судьбы подарок,

не считай, что дан он даром.

Не кляни судьбину всуе.

Не её - тебя осудят.

* * *

Что лаешь, пёс?

Я так же точно беден

и так же нищ в своей судьбе, как ты,

но никому не жалуюсь на свете,

не вою воем в чёрные кусты.

Твои глаза печальными звездами

в меня впились, тоскливо голося.

Поверь, что легче нам с тобой не станет,

когда в тоске залаю вдруг и я.

Но если б знать, что голос сиротливый

услышан будет сердцем дорогим,

я б голову на спину запрокинул

и зарыдал бы лаем в неба синь.

Да нет его. Оно ушло навеки,

откуда не придёт, как ни зови.

Лишь клён склонил печально свои ветки,

у родника, что след любви залил.

Что лаешь, пёс?

Я так же точно беден

и так же нищ в своей судьбе, как ты,

но никому не жалуюсь на свете,

не вою воем в чёрные кусты.

* * *

Так Вы стихов моих, как видно,

не читали,

не слышали сигнал призывный мой,

не утопали в роскоши печалей,

навеянных одной моей строкой.

О нашей Родине и о любви безмерной,

к тому, что хочется, но не сбылось пока,

что невозможно без любви и веры

найти свой путь, теряясь в облаках.

Народ, он что же? Хочет хлеба, воли

и может быть, немного торжества.

Тогда он будет всем всегда доволен,

расслабившись от рюмочки слегка.

Так Вы стихов моих как видно333 В самом деле

Вы молоды, всё впереди у Вас.

На Вашем юном неизмятом теле

сияньем отражается Парнас.

Кому он служит? Для чего увился

за Вашей неизбывной красотой

любви и неги, рифм тревожных мыслей,

за вьющейся судьбою непростой?

Так Вы стихов333

Ну да, других, конечно.

Так может и мои?

Всё может быть.

Мы в этой жизни нашей небезгрешной

хотим как можно больше излюбить.

* * *

Озёрный лик луною осиян,

а миг как ветер скоротечен.

У жизни есть один изъян -

опаздываем мы на встречи,

теряя линии своей судьбы,

хватаясь за совсем иные.

И я другим наверно б был,

не пробеги кого-то мимо.

Мы - переводчики

Мы, переводчики -

связные мира.

Мы всё решаем с другими

миром.

Когда над миром

снаряд закружит,

Тут переводчик

уже не нужен.

Многоязыки,

многоголосы,

мы правду сердца

до всех доносим.

Мы объясняем:

поймите, люди -

У всех и всюду

путь жизни труден.

И если б каждый

друг друга понял,

Пришёл бы, может,

конец всем войнам.

Зачем же в ярости слепой

метаться?

Есть переводчики,

чтоб разобраться.

Сам говорящий, порой, не сразу

Поймёт закрученную

свою же фразу.

Иной запутается,

а переводчик

найдёт понятней путь

и покороче.

Мы полюсные аккумуляторы.

Заряды всех сторон

нам в души спрятаны.

Мы трансформируем

чужие мысли,

Пуская каждую

сквозь наши призмы.

И было б здорово,

что б призмы эти

Все были б добрыми

на белом свете.

* * *

Что ищем мы в поэзии, что ждём мы?

Чем рифмы ум пытливый поражали?

Под снегом мы шагаем, под дождём ли,

Стихи рождаются из памяти скрижалей.

Набат

Из-за границы услышали колокол -

это Герцен ударил в набат.

И вот уже

каждый волненья полон

по всей России колокола звонят.

Забили тревожно

в едином гуле.

Язык качается вперёд, назад.

Ветер дует - быть буре.

И вылился гул

в революции залп.

А что же сегодня?

Я мыслью ранен,

вспомнив тот колокольный звон:

Кто наш народ

беспокоить станет,

чтоб нечисть новую выгнать вон?

Ужели для этого,

вконец обессилев,

нужно покинуть Россию нам?

Нет, никогда

нашу жизнь российскую

я никому на поруки не сдам.

Не побегу под защиту Америки,

не захриплю под израильский вой.

Сколько их

томных,

истошных

истериков

то за границу,

то снова домой?

Здесь,

только здесь начинать канонаду

прямо,

открыто,

в упор,

в лицо.

Пора хоронить навсегда плеяду

вросших в российскую власть подлецов.

Все блага себе,

побольше и лучше.

Карьера,

деньги,

подачки,

блат333

Как в эти мозги

сквозь обвисшие уши

сунуть

герценовский

Набат?

Как предотвратить

растерзанье России?

Как предупредить

наползающий мрак?

Настала пора

все могучие силы

сжать

в богатырский

народный кулак?

По жадности врезать.

Ударить по сытым,

что мясо с народных костей обглодали.

Пройтись кулаком по болезненной сыпи,

Пока весь народ и страну не продали.

Так бейся ж, набат!

Пробуди народ гулом!

Пусть звоны звонят333

Свежим ветром задуло.

* * *

Мы далеко с тобой от Родины.

Она, чем дальше, тем милей,

и я твою целую родинку -

напоминание о ней.

Волос я нежностью касаюсь

так, словно это русский лён,

что зарождает свою завязь,

российским духом напоён.

Косу волос в мои ладони

я осторожно подобрал,

и вдруг почувствовал, как стонет

наш свежий ветер средь дубрав,

когда колышет на поляне

волну зелёных сочных трав,

что пряностей заморских пряней,

и посильнее всех отрав.

Я уронил слезу на груди.

Они восторженно белы,

как пена моря, что закрутит

и скатится с волны спины.

Ты шепчешь ласки, будто степи

Дохнули нежное тепло,

И нам постели ветер стелет,

А ночь - волшебное стекло.

Российской ночью над пригорком

Луна застенчиво бледна.

За ней звезда лучами колко

блестит из поднебесья дна.

Мы далеко с тобой от Родины.

Она, чем дальше, тем милей.

И я твою целую родинку -

Напоминание о ней.

* * *

Волна поэзии мельчает,

Не бьётся в брызги о скалу.

Её пугают стоны чаек,

Смутят её гримасы скул.

* * *

Ко мне явился Люцифер

из чьей-то тоже тяжкой жизни.

На лоб напяливаю фетр

от солнца и слегка для рифмы.

Как много развелось поэтов,

что ради рифмы могут съесть

из разной гадости котлеты,

лицом к хвосту Парнаса сесть.

Кто что, кто как, кто лишь бы чем-то,

о чём-то или ни о чём.

Ну а писать тогда зачем же?

И где же смысл в писанье том?

Обращение в прошлое к корреспонденту 222Комсомольской правды222 Вике Сагаловой

Вика, Вам очень и очень трудно:

Вас обнимает слякотью утро,

Пред Вами на шпалах дождливая осень.

Я понимаю -

Вам трудно

очень.

И карандаш над блокнотом растерян.

Жизнь трудновата для нашего времени.

Но Вы задумались:

Что же верно?

И Вы узнаете.

Я Вам верю.

Вика, поймите:

мне тоже трудно,

но если Вы всё-таки правды добьётесь,

готов быть для Вас постоянно

трибуной,

с которой Вы,

может быть,

в космос взовьётесь.

Бороться с дрянями,

ложью провяленными,

очень трудно корреспонденту.

Я Вам обещаю:

когда, не знаю,

но тоже возьму себе

трудность эту.

Быть прокурором человеческих судеб

трудно, но здорово,

и Вы им будьте.

Я сам растерян.

Одни вопросы.

В душе - Есенин.

В делах - Маяковский.

Вика, Вика, мне вот что странно.

Вам бы сейчас целовать тюльпаны.

Вам бы охапками целыми розы

получать от влюблённых

смущённо розовых.

И Вам бы слушать рулады весенние,

подаренные, может, самим Есениным.

Мне очень жаль, Вика,

что, встретив поэта,

у Вас одни беспокойства от этого.

Меня Вы назвали идеалистом.

Но тот не поэт,

чья душа не искриста.

И тот не поэт,

чья строка боится

смело,

не спрашивая,

в жизнь протиснуться.

В жизни всегда нужно быть героем

простым и честным,

живя для боя.

И если Вы пишете,

каждое слово

должно быть шагом

смелым и новым.

Вика, поверьте:

в душе я Есенин.

Я очень люблю закаты, капели.

Луна побледнела,

любовью полна,

я чувствовал телом

и сердцем понял.

Кричу я ветру:

- Сильнее дуй!

А ночью любимой шепчу:

- Целуй!

И эта влюблённость

совсем не мешает

мне в лузу вгонять

бильярдный шарик,

чтоб каждый взрывался,

летя ракетой333

Хочу я быть

и борцом,

и поэтом.

Вика, Вам очень и очень трудно:

Вас обнимает слякотью утро.

Пред Вами на шпалах дождливая осень.

Я понимаю:

Вам трудно

очень.

И всё же, Вика, я верю -

когда-то

Вы скажете:

- Женя,

ты прав.

Так надо.

Иначе, зачем мы живём на свете?

Ведь будут у каждого из нас дети.

И будем учить их

во всём быть правдивыми.

Пишите, Вика!

Путь Вам счастливый!

* * *

Мы с правдой были все помолвлены,

Повенчаны, обручены.

Мы эту правду не промолвили,

А через жизнь всю пронесли.

Но ложь страну связала путами,

И в путах всё теперь запутано.

Исповедь

Вы меня учите.

Вам тяжело.

Вам кажется - студент я с ленивцей.

То совершенно не знаю слов.

То произношение не английское.

И Вы вздыхаете.

Наверное, Вам

хотелось бы со мною и с Толькой

говорить о жизни,

о любви,

о стихах,

но на английском только.

Я отвечаю, слегка бледнея.

Знаю, Вы скажете:

- Ужас! Ужас!

Вы ещё молоды,

и Вам, несомненно,

друг настоящий хороший нужен.

А студенты уходят выпуск за выпуском.

Тают снега, белизну теряя.

Трудно настоящего друга выискать.

Не всегда надёжна любовь мужская.

Вы меня слушаете.

Нервы333 нервы333

Уверены, могу отвечать сильнее.

Кто-то зовёт Вас 222Иллана222, 222Элла222,

а я и по отчеству назвать робею.

А я не решусь просто взять Вас под руку,

когда загораются в небе искры,

но не потому, что не хватит пороху,

а потому,

что не знаю английский.

Но если б Вы видели,

как это трудно

стоять в самом центре

дорог сплетений,

когда тебя тянет к жизни бурной,

а дороги

одна другой труднее.

По всем бы пройти.

Ведь не знаешь точно,

которая к сердцу ведёт России.

И я ношусь,

как по трассе гонщик,

пытаясь все расстоянья осилить.

В четверг

с комсомольцами политзанятия.

Хорошая это штука - учить политике.

Меня там называют Евгений Николаевич,

и я им говорю о настоящей критике.

Ах, как мне хочется обнять девчонок.

Они так мило мне улыбаются.

Но я с ними строг -

может быть, не скоро,

но эра новая с них начинается.

О, я политик.

Это тоже хобби.

А вы верите -

стихи без неё не получатся?

Ну, как же можно,

любя Родину,

не знать,

что в ней

и где

закручивается?

И я учу их.

А вечером, в пятницу

нужно идти мне на репетицию.

Я выступаю в народном театре.

Всем это кажется удивительным.

Ведь я работаю агентом снабжения.

Учусь в институте у Вас заочно.

Мне говорят:

- Ну и дурень ты, Женя.

Ты же не артистом работать хочешь?

Нет,

но представьте:

Сцена, как колокол.

Вы облучаетесь сотнями взглядов.

И вы, как язык,

и сейчас ваше слово

вдруг загремит333

его ждут333

так надо.

А сколько,

услышав его в этот вечер,

с души постараются счистить копоть,

чтоб был Человек,

а не человечек?

Да,

ради этого

стоит работать.

Вы меня учите.

Вам тяжело.

Вам кажется - студент я с ленивцей.

То совершенно не знаю слов.

То произношение не английское333

Начался отпуск.

Вчера собрание.

Нужно выпустить газету стенную.

А на завтра

(мы договорились заранее)

собираем когорту

литературную.

Да, я по-прежнему пишу стихи.

Вы говорили, что они Вам нравятся.

И это тоже моя стихия,

с которой никак невозможно справиться.

Но Вам-то что до моих занятий?

Вы исполняете

государственный долг.

Вам нужно выпустить преподавателя,

притом, чтоб был

хоть какой-то толк.

Вы спрашиваете, зачем я учу английский?

Хватит, мол, мне и литературной нагрузки.

А я Вам скажу

совершенно искренне:

хочу учить ещё и французский.

Вот ведь никак не могу поверить,

что с англичанином или французом

в лицо

я не смогу говорить о Твене,

Ромен Роллане

и Пикассо.

И только для этого,

кончив с делами,

когда ни работы,

ни выступлений нет,

я со всех сторон обкладываюсь словарями

учить Ваш и мой

очень трудный предмет.

А Вы говорите -

я студент с ленивцей.

Это неправда.

Уверяю Вас.

Я учу

и буду учить английский

и жить для всех,

как живу сейчас.

* * *

Хотел бы я быть Ботичелли

И написать свою 222Весну222,

Когда любви моей качели

То к пробужденью, то ко сну333

И нет меж ними остановки:

Вверх - вниз и вверх я снова мчусь.

Сильней вперёд движеньем ловким333

Лететь всю жизнь свою учусь.

Кладутся краски в сто оттенков -

Едва заметен кисти жим.

А кони мчат, несутся в лету,

В ту даль, где я ещё не жил.

* * *

О, вы, красавица Эдема!

Не знаю, чьё тепло сильней,

но я от вашего согрева

сгораю сущностью своей.

Горю душою всей поэта,

А бессердечный метроном

Отсчитывает миги света,

Что дарит ваше мне тепло.

Его беру и прячу в душу,

чтоб отогреться изнутри.

Оно слезу мою иссушит

И остановит боли крик.

Вы говорите, говорите

Про то, что будет жизнь длинна333

На острове далёком Крите

Скатилась в озеро луна.

Я и её любил, но всё же

Она ушла, как сотни лун,

Которым был и я дороже,

Чем Аполлона поцелуй.

Но я рассказам вашим смело

Поверю уж в который раз.

О вы, красавица Эдема.

Я чувствую тепло от вас.

***

222Наследили мы с тобою222

из письма Артемия Евгению

След следит, чтобы наследники

по наслеженным дорогам

следом следовали строго

в Дарвины или Коперники,

В Чеховы и Айвазовские,

в музыкантов племя знатное,

чтобы было всё понятно им,

как понятны вёсны росные.

Так и мы, брат, наследили

откровенными словами,

что душой рождались сами,

рассыпаясь по России.

Разлетаясь за границы

Украин и Белорусий,

Азий и кавказских Грузий333

как границ не знают птицы.

Рассыпаясь по дорогам

за пределы мирозданий,

в те заоблачные дали,

что хранят следы надолго.

След и след разнится часто.

Есть, следы, что быстро тают.

То следы, что в жизни с краю,

с чем не хочется встречаться.

Есть следы: добром и правдой

торят тропы людям в сердце,

ни уйти от них, ни деться

никуда. Им всюду рады.

В нашей жизни мы следили,

чтобы след наш шёл по центру,

поперёк, а не по ветру,

если ветры ложны были.

Наследили, брат, не мало

мир мы добрыми делами.

На широкой жизни длани

мы следы от доброй мамы.

Пусть и нашими следами

будут те, кого мы учим,

мчась один другого лучше

в те заоблачные дали.

Моя национальность - человек

Поэма о важном

И в Тамбове я помнил про Крым,

но не тот, что в руках был Батыя,

а другой, что себе я открыл,

раздвигая небесные крылья333

Я родился под сердцем его,

беспокойным в чреде революций.

Моё детство счастливо легло

в колыбель симферопольских улиц.

Звёзды добрыми были в тот день,

как и тысячи звёздных лет прежде.

Я родился, и должен теперь

оправдать их большие надежды.

Через первые годы мои

говорливые воды Салгира

животворной струёй протекли,

открывая сокровища мира.

Мой край, что опоясан пеной моря,

подарен мне пять тысяч лет назад.

Я скиф, я тавр,

и пусть со мной не спорят.

Не опровергнуть слов, что я сказал.

Мой слог пророс из хеттского наречья,

славянским распустившимся цветком.

Шумеры и аккады из Двуречья

не знали, но мечтали о таком.

Мои слова рождаются из песен,

назад пять тысяч лет напетых мне.

Кто знает все любви большой предтечи?

И на какой плывут они волне?

Ещё тогда волна ласкала берега

горы, уснувшей возле моря, как медведь,

что б я сегодня к морю Чёрному шагал,

чтобы сегодня мог о Чёрном море петь.

Какие б ветры ни гуляли над тобой,

мой край любимый, где родился я и рос,

я крымский скиф и тавр, и я навеки твой,

и прорасту через тысячелетье гроз.

Я скиф, я тавр, я россиянин,

на русской крови я взращён,

на четверть чех и молдаванин,

поляк и белорус ещё.

А если глубже покопаться,

то мой прапрадед турок был.

Его в Россию взяли в рабство,

мальчонкой -

он смышлёным слыл.

В России вырос, оженился

на русской девице как раз.

И хоть давно сам обрусился,

но дочка Туркиной звалась.

А уж она, на белоруса

любви тенёта разбросав,

мне мать родила белорусскую,

вложив турецкие глаза.

Я не любитель наций никаких.

Ведь я родился интернациональным.

Не нужно говорить мне 222Ну и псих!222.

Я русским вырос под звездой братанья.

Да, русские прошли через монголов,

оставив у себя следы татар

и поглотив их корни в русском слове,

как поглощает небо дым и пар.

И облака плывут и небо красят,

хоть небо хорошо само собой.

Впитали мы и англичан и басков,

французов, немцев, как никто другой.

Мы русские во всём гостеприимны.

Таков обычай на моей Руси.

Всех принимаем и в труде, и в гимне,

любовь ко всем с пелёнок мы растим.

Но все ли? Вот вопрос задам вначале.

Ответ не ляжет в строчку без печали.

Вопросами на площади палатки

у здания правительства стояли.

Татары крымские в руках кепчонки жали

и голосили, что не всё в порядке.

Их Сталин, мол, убрал совсем из Крыма

за чьи-то смерти, за предательства отдельных.

Плохих в любом народе меньше - верно.

Но истина не сразу всем открылась.

Когда Батый на Русь ордами двинул,

жёг сёла, русских женщин забирая,

копьём в чужую землю упираясь,

он не считал себя несправедливым.

Но то была пора средневековья.

Цивилизация пришла в народы.

В народе русском поговорка ходит:

Глаз вон тому, кто старое припомнит.

Крым русский ли,

татарский,

украинский?

Такой вопрос казался раньше детским.

Все знали лишь одно, что Крым советский.

И всем один закон был для прописки.

Прошли года, но память не уходит.

Прибалтика, Молдавия, Кавказ.

Весь мир перекосился, стал уродлив.

Рознь наций лопухами разрослась.

И листья лопухов, что глушат совесть,

врастают в улицы и транспорт городов,

в смертельный муджахеда прячась пояс,

выглядывая из парламентских домов.

Почто? Зачем? Кому всё это нужно?

Пройдут века, и больно будет всем

за это время жидкое, как лужи,

и грязное от мрази лживых дел.

Зачем живём?

Берёзы не ответят,

прошелестев стихами под рассвет.

Мы на земле все маленькие дети.

Купели нашей миллиарды лет.

Миг нашей жизни

должен быть достойным,

зерном, проросшим колосом хлебов,

где каждый колос счастлив тем, что волен,

и для всемирной жатвы он готов.

Я скиф, я тавр, я киммериец,

я славянин и в чём-то грек.

Моя,

прошу вас присмотритесь,

национальность - Человек!

И я пою мою поэму

национальности своей.

Иную веру не приемлю.

Я верю ценности людей.

Ни раса, ни национальность,

ни вера в чьё-то божество

не успокоит мир наш славный,

не даст нам счастья торжество.

Лишь только вера в человека,

лишь только вера в день-деньской,

когда нет наций, нет расцветок,

нам принесёт любовь с собой.

Я скиф, я тавр, я киммериец,

я славянин и в чём-то грек.

Моя,

прошу вас присмотритесь,

национальность - Человек!

Ялтинский поэт

Ночь пришла на ялтинские улицы.

Ей так хорошо на них лежать.

Под магнолией влюблённые целуются,

и синице что-то шепчет грач.

Пролетела с криком чаек стая,

ворон кашлянул из темноты в ответ.

Замолчите все!

Идёт, мечтая,

по дорогам ялтинский поэт.

Может, в самых лучших переплётах,

чистоту собрав, от всей души

он напишет вот об этих взлётах

ялтинской задумчивой тиши.

И красавица девчонка Валя

вдруг помчится, голову сломя,

и мальчишке скажет:

- Я ведь знала

и его,

но вот люблю тебя.

Потому что он любил всех сразу.

И меня любить он научил.

Вон луна подмигивает глазом,

а на ветках шепчутся грачи.