Александр Богатырев

 

ОХ, УЖ ЭТА СЛАВА

 

С Иваном Сунько я познакомился в тайге. Я был командирован одним столичным журналом для написания репортажа о тушении лесных пожаров. В тот год в Сибири стояла страшная жара, и самые сильные пожары полыхали в Забайкалье. Но когда я добрался до Северо-Байкальска, а потом до лагеря пожарных, начались дожди, и пожары прекратились без героических усилий собранного отовсюду народа. Здесь были и профессиональные покорители огня, и жители окрестных селений, и студенты из строительных отрядов, работавших на БАМе. Народ, участвовавший в тушении, разъехался, а я четыре дня просидел в штабной палатке в ожидании летной погоды. За мной и за комсомольским начальником, инспектировавшим работу стройотрядов, должны были прислать вертолет.

Этим комсомольским боссом и был Иван Сунько. Все четыре дня он, не умолкая, развлекал меня рассказами о героическом труде студентов не только на лесных пожарах, но и на созидании Байкало-Амурской железной дороги, давая понять, что вдохновителем всех побед был ни кто иной, как он сам. Я все же успел сфотографировать нескольких задымленных бородачей из числа студентов и записать их повествования о борьбе с огнем. Иван оказался обладателем редкого в ту пору японского фотоаппарата. Он выручил меня, отдав свои пленки под обещание вернуть их в Москве. Проявив их, я обнаружил, что почти на всех фото запечатлен хозяин фотоаппарата. Но были и впечатляющие кадры, на которых мальчишки-студенты устраивают встречный пал и стоят чумазые на фоне стены огня.

Но мой материал напечатан не был, и читатели так и не увидели ни борцов с огнем, ни вдохновлявшего их на эту борьбу Ивана Сунько. Редактор, отсматривая фотографии, увидел его улыбающуюся физиономию, отшвырнул всю пачку и раздраженно бросил мне: «Ты где этого проныру нашел?» Оказалось, они вместе начинали свою столичную комсомольскую карьеру, и Сунько (по словам редактора) «крепко подставил его».

Я вернул Ивану пленки и сказал, что материал потерял актуальность, поскольку пожары прекратились. Но у Сунько были и другие сюжеты, о которых он хотел через меня поведать миру. Несколько раз он приглашал меня в рестораны и рассказывал о своей судьбе. Когда я после первой же посиделки стал под всякими предлогами отказываться от приглашений, он подлавливал меня у входа в редакцию и буквально затаскивал на очередную исповедь. Свои монологи он прерывал взрывами смеха, подшучивая над своей юношеской наивностью и над представлениями о жизни. Впору было не смеяться, а краснеть. Краснел от услышанного я. В конце концов, я познакомил его с моим коллегой, который за мзду с радостью выполнял любую «заказуху», делая из проходимцев «героев нашего времени».

Сунько оставил меня в покое и даже был благодарен за знакомство с бойким щелкопером. Тот написал хвалебную статью о нашем герое и даже договорился о съемках документального фильма о его подвигах.

Я надолго забыл об Иване Сунько, и вспомнил о нем через 30 лет...

Иван с детства мечтал о славе. Но не о военных подвигах пионеров-героев, чьи портреты и рассказы об их героических деяниях украшали школьные коридоры. Ваня был большим трусом (в этом он не признавался, но это было очевидным). Он ни за что не стал бы взрывать мосты с вражескими эшелонами или переходить с ценными донесениями линию фронта. Его мечта была редкой для юного отрока. Он не хотел стать ни знаменитым артистом театра и кино, ни героем труда. А вот большим начальником очень хотел. Да таким, чтобы быть выше всех этих героев и артистов. И чтобы они склонялись бы перед ним, когда он будет вручать им ордена и государственные премии. И чтобы в кинотеатрах перед демонстрацией фильмов всякий раз показывали журналы с репортажами о том, как он трясет руки тем, кого награждает. И чтобы вместе с портретами членов Политбюро был и его портрет. Вот такая у него была пламенная мечта. Она могла бы, возможно, сбыться и уже стала постепенно осуществляться. Будучи комсомольским вожаком в своей школе, он вместе с директором повязывал пионерские галстуки и вручал грамоты особо отличившимся юным ленинцам. Первая фотография, запечатлевшая его за этим занятием, была помещена в городской пионерской газете. Ее он вырезал, вставил в рамку и повесил над письменным столом. Для будущих газетных вырезок он завел альбом. И сделал на нем надпись «Мой путь».

Жил Ваня Сунько в провинциальном городке. Особых дарований в постижении наук он в себе не обнаружил. Ни математика, ни физика ему не давались. Как выдающемуся общественнику, ему натянули в аттестате по этим дисциплинам тройки и устроили в областной институт физкультуры. Бегал и прыгал он хорошо. В институте бегал по нужным коридорам. И добегался до секретаря городского комитета комсомола. Но Ваня мечтал о большем. Он завидовал коллегам – детям партийных начальников, которые быстро перемещались в столичные номенклатурные кущи. Родители его были простыми рабочими и ничем не могли помочь ему взбираться по комсомольско-партийной лестнице. Пробиваться самому было непросто. Но он рано постиг премудрость, которая помогала ему долгие годы. Будучи патологически жадным, он научился производить впечатление щедрого. Он знал дни рождения и семейные праздники нужных людей. Делал им подарки, приглашал их в рестораны и на концерты популярных столичных гастролеров. И всякий раз небольшие траты оборачивались большой выгодой.

Когда комсомольские вожди возглавили движение строительных отрядов, он быстро стал одним из них. Возглавляя на Сибирских стройках областной отряд, он подружился с одним из московских руководителей и повел дела так, что через короткое время тот не мог и шагу без него ступить.

Иван носился по всей Сибири и Дальнему Востоку, заключая договоры. Носился не без пользы для себя. В результате этих разъездов к его рукам прилипали немалые сумы. Он знал с кем нужно делиться, но не догадывался об аппетитах своих начальствующих коллег. Довольно скоро он получил подтверждение народной мудрости о том, что аппетит приходит во время еды. Он не хотел превышать установленную им самим меру. А вот те, кто получали от него неправедную мзду, имели свое представление о должной величине отчисляемых им сумм. Это послужило причиной серьезной размолвки, которая могла закончиться долгим пребыванием безо всяких удобств в краях, где он так успешно начал карьеру «красного менеджера». От тюрьмы его спас приятель – будущий капитан российского капитализма. Он увидел в Иване человека нужного для грядущих афер и понял, что тот ему пригодится, когда наступит время их осуществления.

Но до этой размолвки с коллегами он был в числе лучших из лучших. Сунько ухитрялся появляться на всех сдаваемых объектах. Его фотографиями пестрели районные и областные газеты. То он держит ленту, которую перерезает министр или секретарь обкома, то он подает ножницы, чтобы большое начальство ее перерезало, то он услужливо принимает исторические ножницы и отрезанную ими ленту. Во многих сибирских газетах были напечатаны портреты Ивана и интервью с ним. На стандартные вопросы о только что законченной стройке он ухитрялся давать ответы далеко не всегда соответствовавшие смыслу испрашиваемого, но всегда заканчивавшиеся панегириком начальству и самому себе. О его подвигах поведали и несколько столичных газет. (Вырезки и фотографии с секретарями обкомов, космонавтами и народными артистами из этих газет заполнили альбом «Мой путь»).

Коллегам пронырливость Ивана не нравилась. Все знали, что половина напечатанного была враньем, а вторая половина беспардонным бахвальством. К тому же, вся газетная эпопея была Иваном проплачена. Поэтому, когда он попал под следствие, мало кто пожалел о нем. Но, упомянутый будущий олигарх сумел замять дело и отправил Ивана из Сибири в столицу. За эту услугу Ивану пришлось расстаться почти со всеми накопленными за несколько лет деньгами. Приятель устроил его директором интерната для умственно отсталых детей в ближайшем Подмосковье и приказал «сидеть тихо до лучших времен».

Некоторое время Иван сидел тихо, но не из послушания и не для того, чтобы о нем забыли. Это время ушло на выяснение источников обогащения на новом месте. Поскольку всякое строение рано или поздно требует ремонта, а нужду в ремонте определяют люди, он подружился с нужным человеком и стал производить ремонты чуть ли не каждый год. После первого ремонта у него и его нового приятеля оказалось по машине. После второго – по новой квартире. Но не только материальным прибытком была замечательна новая должность. В те времена было невероятно трудно получить московскую прописку. А Иван мог прописывать иногородних сотрудников. Поскольку желающих работать с больными детьми среди коренных москвичей найти было трудно, то приходилось набирать работников из приезжавших в Москву провинциалов. Вернее, провинциалок. Оказалось, что в Москву рвутся очень миловидные создания, и что многие из них готовы на все, чтобы получить возможность жить в столице СССР. Этим обстоятельством Сунько воспользовался, и скоро во вверенном ему заведении образовался первостатейный притон. В него приглашались только нужные люди и начальники, имевшие, в случае чего, возможность «отмазать».

Поначалу Иван соблазнял девушек не только пропиской, но и возможностью заводить знакомства с «приличными мужчинами, готовыми устроить барышням безбедную жизнь». Искусительные разговоры Сунько вел «одетым по-форме»: в английском твидовом пиджаке и при галстуке-бабочке. При этом он не выпускал изо рта пенковой трубки (тоже английской), попыхивая ароматным голландским табаком. Своим жертвам он предлагал сладкий, но невероятно коварный ром. Хмель в сочетании с дымным благовонием производили на провинциальных девушек нужное действие. После второй рюмки он доставал свой заветный альбом «мой путь» и показывал фотографии, на которых был запечатлен со всевозможными партийными, военными и театрально-киношными знаменитостями. Когда соблазняемая барышня восхищенно вскрикивала: «Ой, ведь это Вячеслав Тихонов! А это Куравлев!», или «Неужели вы и с Юрием Гагариным знакомы?!», Сунько загадочно улыбался: «Да и не только с ними. Я и тебя познакомлю».

Тихонов с космонавтами, разумеется, не показывались на суньковских вечеринках. Но при тесном общении с местными начальниками девушки вместе с вознаграждением за услуги получали заверения в том, что впереди их ждет нечто большее.

Заведение просуществовало около года, пока жена одного из его завсегдатаев не застукала своего благоверного и не стукнула во все известные ей и прочим нашим гражданам органы. К тому времени партейцы уже не часто вспоминали о моральном облике коммуниста, и им все реже накладывали прещения «за аморальное поведение». Начальствовавшие «любители клубнички» отделались объяснениями со своими боевыми подругами, а, вот, у Сунько собеседниками оказались люди более строгие. Он в очередной раз мог оказаться в местах отдаленных. За организацию притонов в те времена судили строго. Но, о чудо! Внезапно рухнул Союз. Местные начальники были смещены молодыми энергичными ребятами, а тех история с борделем лишь позабавила, и Сунько получил негласное предложение возобновить работу своего веселого заведения. Он с радостью согласился, и уже преступил к делу, как вдруг его востребовал давний приятель – тот, что вытащил его из сибирской истории. Этот приятель оказался в числе главных деятелей по развалу СССР и одним из организаторов залоговых аукционов. За короткое время Суньковский благодетель стал хозяином преуспевающего банка и многих фирм, специализировавшихся на превращения воздуха Родины в денежные знаки.

Сунько с редкостной энергией включился в новое дело, и уже через несколько недель стал предлагать своему шефу схемы самых невероятных афер. Все они срабатывали, и стали приносить изрядные доходы. Очень скоро Иван стал обладателем нескольких квартир в Москве, трехэтажного особняка в закрытом подмосковном поселке. Потом пошли покупки недвижимости в Испании, на Гавайях и в прочих теплых и экзотических краях. Сунько поменял все. Он перестал общаться со старыми друзьями, с легкостью оставил былые идеалы и привязанности и даже сменил фамилию, став Сунковским. Над своей мечтой стать членом Политбюро он посмеивался: ни один из этих членов не имел и десятой доли того, что он приобрел в короткий срок. Каким-то образом Иван раздобыл документ о том, что его пращур был мадьярским князем, перешедшим на службу Иоанну Грозному. Этим документом начинался третий альбом. Но он уже назывался: не «Мой путь», а «Мой жизненный путь». В этом альбоме разместились фотографии Ивана с банкирами, хозяевами «нефтянки», думскими сидельцами и знаменитыми заграничными красотками. Благо дело, фотографироваться с ними было не сложно на дорогих курортах, куда он стал регулярно летать.

Все поменял Иван Сунько. Лишь страсти стать знаменитым не смог изменить. Он стал появляться на телевидении в качестве эксперта по современной экономике. Не гнушался он и скандальными передачами. Даже историю о грозившей ему посадке в сибирских краях выдал за подвиг пионера зарождавшегося капитализма. Но эпизодические появления на телевизионном экране не могли утолить его жажды великой славы. И тогда Иван придумал, как ее утолить: нужно содержимое альбомов «Мой жизненный путь» сделать известным всей стране. А для этого снять фильм о его жизненном пути. Правда, было одно затруднение: теперь он был Сунковским, а в альбомах были фотографии и статьи о Сунько. Но и это Иван решил подать в виде истории о том, как обнаружил историческую правду в результате титанической работы в архивах. Он и архивного работника (правда, бывшего) нашел. Тот согласился об этом поведать миру, но запросил немыслимую сумму. Это заказчика не остановило. Он и за эфир договорился заплатить. И тоже немало. Но тут началось непредвиденное. Человек, с которым его шеф начинал бизнес, потребовал раздела собственности, бывшей в их общем владении. Он ловко повел дело и прибрал к рукам несколько предприятий.

Началась настоящая война с долгими переговорами и судами. Как завелось в те самые «лихие девяностые», обе стороны прибегли к услугам бандитов. Ивану пришлось отложить съемки. Началось другое кино со всеми эпизодами и мизансценами, известными по фильмам о гангстерах. Зная о талантах Ивана придумывать хитроумные схемы, шеф назначил его главнокомандующим в войне с конкурентом. Тот оправдал доверие, и ситуация стала исправляться. И вдруг Иван исчез. Долгие поиски ни к чему не привели. Думали, что он убежал со своими капиталами заграницу. При всех связях Суньковскому шефу не удалось найти своего друга.

А мне удалось. Когда умерла моя теща, мне пришлось заняться ее похоронами. Я приехал в магазин ритуальных услуг. Рассматривая выставленные в зале гробы, венки и прочие необходимые похоронные атрибуты, я увидел на стенде «фотографии на памятники» знакомое лицо мужчины с галстуком-бабочкой и пенковой трубкой в зубах.

О такой славе Иван Сунько не мечтал. Этой фотографией можно было бы завершить фотосессию из альбомов «Мой жизненный путь». Но такая фотография уже была в альбоме, запечатлевшем время, когда он был директором детского дома для детей с отставанием в умственном развитии.