Татьяна Беспалова - Слуга Самаэля

- Ой, ты Диво –дивное! Ой, ты – великое и могучее! Ой, ты - …. – существо в красном полукафтанье и узорчатой чалме запнулось.

Оно было босо и не носило штанов. Впрочем, обувь имелась. Вышитые алым шелком валенки существо скрепило один с другим воловьей жилкой и подвесило через плечо. А штаны и не требовались. Узловатые, длинные ноги Чуда, по очертаниям вполне человеческие, так густо поросли длинным жестким волосом, что казалось, их обладатель одет в меховые штаны. Из-под узорчатой чалмы в разные стороны торчали длинные, заячьи уши.

- Ну чего запнулося-то? Давай, вещай далее. Хвали меня, Чудо, выхваливай.

Чудо вынуло из объемистого кармана алой одёжи глиняную бутылочку, откупорило, сделало пару шумных глотков.

- Ой, ёёёё! Прекрасное и изумляющее! Га, га, га!

- Эй! Ты без шуток да без глумления. Я этого не люблю!

Диво сидело на нижнем суку дуба, свесив к земле все три обутые в кованные сапоги ноги. Диво был велико ростом, лысую голову его венчала золоченая корона. Меч в украшенных богатым орнаментом ножнах из воловьей кожи, покоился между огромных ножищ Дива. Обе руки его, забранные в кольчужные рукавицы, крепко держались за толстенный сук. Две другие, обнаженные, белокожие сжимали струнный инструмент, очертаниями напоминающий обычную балалайку. Чудо расположилось на земле, между могучих корней лесного старожила, доживающего век на опушке векового леса, вдали от человеческих поселений и проезжих дорог.

Люди давно покинули эти места. Пашни и огороды заросли молодым лесом. Деревянных построек и след простыл, а каменные ещё стояли: капище, рига, княжеский дом. Там между прогнивших стропил вили гнезда певчие пичуги, под фундаментами селились ежи и барсуки. Там, на окраине древнего поселения одиноко стояла невысокая башня из белого камня, возведенная неизвестно кем и по какому случаю.

- Кхе, кхе! – кашель Чуда громом вешним отразился от стены темнеющего невдалеке леса. Чудо продолжил:

- Индо взыграй, о Диво – дивное, да воспой же песню благостною. Переливы голоса твоего сладостного ласкают ухо и услаждают сердце. На призывные звуки причудливых трелей сбегутся всякие твари земные. Приплетётся и Змей: подлый, жадный, завистливый, коварный, лживый, двоедушный, своекорыстный…

Исчерпав запас бранных эпитетов Чудо, наконец, в сердцах сплюнул:

А Диво запело – заиграло. И страстный призыв слышался в этой песне, и тайная мольбы угадывалась в ней, и неуёмная жажда, и необузданная отвага. При первых же звуках Дивного голоса Чудо припал к земле, царапая пальцами влажную её мякоть. В мгновение ока он вылепил тоненькую свирельку. Чудо дунул пару раз, посучил поросшими толстой, густой щетиной ножищами, похлопал ушами по щекам и заиграл.

Затрепетали причудливо изрезанные дубовые листочки, быстрее побежали облачка по синему небу, сверзился с самой верхушки древа и грянулся об земь злой Троян.

- Ууууу, мерзкие потрохи, вороги всего сущего! Зачем раньше времени будить усталого воина?

Грозно сопя в обвислые усы, Троян закрутил вокруг уха сальный оселедец. Он был не высокого роста, но широкоплеч и телом крепок. Поигрывая мускулами обнаженного, густо покрытого татуировками торса, притоптывая козловыми сапогами, он затеял под дубом удалую пляску. То закручивался волчком, да так скоро, что его лазурные плотного шелка шаровары раздувались подобно парусам варяжской ладьи, то пускался в присядку. Он зычно покрикивал:

На шее его, перевитой ядреными мускулами, болтался и подпрыгивал медальон - пятиконечная звезда из черного, грубо выкованного железа с огромным рубином посредине.

Внезапно Диво замолчал. Нежные пальцы его ослабели, балалайка вывалилась из них и с жалобным звоном упала под дерево, прямо в руки Чуда.

- Чего это? – пробурчал Троян. Тело его лоснилось, мускулистая грудь вздымалась и опадала, подобно ленивым волнам прибоя, что ласкают берег Днепра ранним утром.

- Да надоело сидеть на ветке – ответил Диво – Пусть уж Змей приползает.

Не успел Диво вымолвить это, как зашелестела росная травка – муравка и по ней, по травке этой, пришкандыбал к старому дубу мужичонка и крестьянском зипунишке по отчеству Иванович. Не мал и не велик, не стар и не молод, не слаб и не силен, а так себе – трехголов. Да ещё цацками золотыми увешан с головы до пят: кольца на когтистых пальцах, цепи и мониста на шее, браслеты на запястьях звякают. Встал Иванович в тени дуба и давай тремя парами глаз честную компанию рассматривать.

- Здорово, Иваныч! Как жив – здоров? – рявкнул Троян неприветливо.

- Я – то? Да так как-то. Всё радуюсь… – сказала левая голова, самая моложавая из трех. Высоколобая, светловолосая и гладкощекая, с хитро прищуренными глазами. Она смотрела и с любопытством, и недоверчиво.

- Чему же? Али злата – серебра ещё нажил? – хихикнуло Чудо.

- Неа. Вот на вас гляжу и радуюся. Один без порток, другой без рубахи, а третий и вовсе – без царя в голове, – молвила центральная голова, постарше первой, бритая наголо и украшенная странными стеклянными окулярами в тонкой оправе белого металла. Странное сооружение из стекла и металла покоилось на простонародно курносом носу.

- Во мне во всем царь есть, не только в голове, – прорычало Диво, с грохотом соскакивая с ветки.

- Разумеется, – густым басом молвила третья голова. Её покрывал островерхий, позолоченный княжеский шлем с узорчатым налобьем. Высокий подбородник скрывал нижнюю часть лица, оставляя видимыми лишь смуглый кончик носа и большие, сверкающие как драгоценный камни глаза. Эта голова, по-видимому, и была главной.

- Принес, как же не принести, – молвила голова, увенчанная шлемом. – Мне нужна звезда Трояна. За неё готов дать откуп.

- Принести-то принес, но вот так сразу, не отдам, – проговорила левая, самая молодая из голов.

- А когда ж отдашь? – изумился Диво. – Али не расслышал повеления моего?

- Расслышал, как не расслышать, – молвила голова в стеклянных окулярах – Вот только отдать смогу не сразу. Немного погоди, о Диво – дивное, великолепное и всевластное. Отдам, но не раньше четверга.

- Ах ты хитрая змеюга, коварная! – возопил Троян. – Уж не думаешь ли ты, что мы станем сидеть под этим деревом до самого четверга?

- Это уж ваше дело – сидеть или не сидеть, - ответствовала белобрысая голова. – А только до четверга не отдам. Не могу!

- Ах ты тварь ползучая, мерзкая, глумливая, бессмысленная, наглая, пронырливая, прилипчивая, завидущая, ехидная… - луженая глотка Чуда могла бы извергать брань до самого четверга, если бы не полил дождь.

Такое, казалось бы, обычное явление природы, примирило противников. Диво, Чудо и Троян нашли убежище под густой кроной дуба. Змей Иванович поспешно удалился в сторону старинной белокаменной башни.

До самого четверга трое приятелей гоняли по окрестным лесам дичь, совершенно ополоумевшую от их охотничьей прыти. По вечерам ели плохо прожаренное мясо, горланили песни, плясали, предавались мечтам о сокровищах. А Змея и дух простыл.

- Там он, под башей сидит, – бормотал Троян, в который раз правя лезвие ятагана. – Эх, знать бы, где Змей сокровища прячет! Не пришлось бы четверга дожидаться…

- Под горой, знамо дело.. – отвечал Диво – Под горою золотою, в темной пещере прячет поганец груды золота. Там, там прячет сугдуки с самоцветными камнями, ушлый троеглавец.

- А где та гора, о Диво хитромудрое? – угодливо спрашивал Чудо.

- Знамо где, за рекою бурною и широкою, за лесами дремучими тянется горная цепь с самого севера до самого юга. Одна из тех гор и зовется Золотой.

- Эх, устал я ждать, – горевал Троян. - И веселье всё из меня потом вышло. Погода-то жаркая. Эх, пить охота…

- В овражке есть ручей – сходи и напейся, – простодушно заметил Чудо.

- Дубина ты ушастая, Чудо – чудное! – вздыхал Троян. – Разве водою напьешься?

- Погоди горевать. Вот расплатится Иваныч, тогда в ближайшей корчме все нужды наши на славу справим и потребности как положено утолим …

Так доскучали они до четверга. В долгожданный день все трое отправились к белокаменной башне. До самого вечера бродили они в окрестностях – Ивановича и след простыл.

- Говорил я, надо его связать, – ворчал Троян. – Руки, ноги, головы. А теперь ищи – свищи! Утек, паскуда!

- Паскуда, паскуда, – заныл Чудо. – Гнойная язва на лике земли, обманщик, лукавец нечестный, лицемер трехголовый, трус…

Иванович объявился только в сумерках. Он сидел, как ни в чем нибывало, подпирая сутулой спиной белый известняк башни.

- А мы ждем тебя цельный день, – прогрохотал Диво. – Смеешь ли ты обманывать нас, великих и всевидящих?

- Смею ли? – переспросил Иванович при помощи моложавой головы. – Да где уж мне обманывать. Я честен. Дела задержали меня. Но четверг ведь ещё не кончился, не так ли?

- Ты принёс золото, бесчестный враль? – строго спросил Чудо.

- Не оскорбляй меня, Чудо! – ответил Иванович при помощи средней головы, бритой и курносой. – Я тебя не оскорбляю, и ты меня не оскорбляй. А ты, Троян, мало того, что звезду у меня украл и теперь её своим именем называешь. Ты же ещё эту звезду мне же и продать решил…

- Не крал я, а в кости выиграл! И не только звезду, а все несметные твои богатства! Давай гроши! – рявкнул Троян. – Ничего не знаю! Моя звезда. В честном бою добыл!

- Не могу я сейчас ничего дать, – произнесла шлемоносная голова. – Сам с должников не получил. И богат я, и знатен, а казны не имею, потому что всякий кто мне должен не желает отдавать.

- Как это так! – взревел Диво. – Выходит прав друг наш, Чудо - враль ты…

- Нет, нет, – Иванович замотал всеми тремя головами. – В субботу должок получу. Прямо сюда мне его доставят, в это благодатное местечко. Тогда и расплачусь с вами, сполна расплачусь.

Чудо и Диво топтались в нерешительности. Троян недоверчиво посматривал на Змея, внимательно посматривал. Но все три лика Змея, такие разные, имели, между тем, одинаковое выражение: безмятежного покоя и легкой усталости, с оттенком томной грустинки.

- Так и быть, – буркнул Троян. – подождём до субботы.

В субботу Иванович сидел на обычном месте под стеной башни, с восточной её стороны.

- Ты хоть бы поздоровался сначала, экий ты невежливый, – молвила очкастая голова Ивановича.

- А чего мне быть вежливым, коли я мешков, сундуков и россыпей возле тебя не наблюдаю? – огрызнулся Диво.

- Верно, – авторитетно заметила шлемоносная голова Змея. – Ничего такого здесь нет, потому я и страдаю вместе с вами. Снова долг не получил! Волынят меня должники мои, то Днепр у них разлился непомерно – не переплыть, то колесо от телеги отскочило и в неведомую даль укатилось – не догнать, то волы околели – некому груз тащить. Вот сижу тут, истомился в ожидании, исстрадался от вашей грубости.

- Врет Змей, − заявил Чудо. – Врет, потому что голодранец и нет у него злата, червь он, крыса вонючая, грязь придорожная, тухлая дохлятина….

- Полно, полно! – простонала белобрысая голова Ивановича. – Я вас не оскорбляю – и вы воздержитесь. Отдам я долг. Скоро отдам. Даже если сам с должников своих не получу. Обождите лишь до понедельника, а там…

- Да ты обманывай нас, нелюдь, обманывай – произнес Троян - Сули награды и почести, но только знай: не далее как с понедельника за каждый обман станешь терять по одной лживой голове.

- А ты отважен, человечишко, – заметила очкастая голова Ивановича, – Я тоже воевал, и кровью орошал… и голодал… и близких терял…

Моложавая голова Ивановича при этих словах прослезилась, а шлемоносная приняла трагически пафосное выражение и рявкнула командирским голосом:

- …и рати на битвы водил, и награды получал за боевые подвиги. И вас за ваше терпение вознагражу, но не ранее понедельника!

Троян прыгнул вперед. Ятаган молнией выскочил из ножен. Острие его звонко ударило по верхушке вызолоченного шлема. Иванович не шелохнулся. Только во всех шести глазах его полыхнули недобрые огоньки.

- Шутник ты, Иваныч, – процедил Троян. – Только мы тоже не лыком шиты.

- Не лыком? Ачем же? – грустно спросила очкастая голова. – Впрочем, мне это безразлично.

Чудо и Диво топтались за широкой спиной Трояна, готовые к драке.

- Ступайте к себе, – Иванович сделал повелительный жест рукой. – Проведите время под дубом в мирных беседах о вечном. И попрошу вас не шуметь, не бренчать на плебейских инструментах, не сотрясать землю неуклюжим топотом – мне необходимо поразмыслить. А в понедельник, на закате, явитесь сюда за воздаянием.

Они явились в понедельник, как было условлено. Солнце уже коснулось багряным краем верхушек недалекого леса.

Иванович называл их ближайшими друзьями, умолял подождать ещё неделю. При этом курносая голова его прослезилась, шлемоносная молчала, сохраняя угрюмое выражение, а белобрысая выглядела скучающе-отрешенной.

- Издевается! – заорал Чудо. Он набрал полную грудь воздуха, чтобы выпустить в коварного врага заряд отборных ругательств.

- Погоди ругаться, – прервала Чудо белобрысая голова Ивановича. – За ваше терпение я готов вас угостить. Угостить, как полагается. Иванович вытащил из-за пазухи серебряный, инкрустированный крупными опалами, сосуд. Змей осторожно подул - поплевал в него поочередно всеми тремя своими ртами.

- Оцени, о Диво, великое и всемогущее, результат моих скромных стараний! – и Иванович протянул сосуд Диву.

- Помни, о смелейший и отважнейший, – предупредил Чудо. – Что тварь опасная умеет ядом плеваться и жалит больно. Не даром Змеем зовется.

Диво принял чашу из рук в руки, понюхал, лизнул языком содержимое.

Троян и Чудо смотрели, как завороженные. Троян опомнился первым.

- О щедрейшее из Див, – молвил он и речь его была торжественной. – Ты забыл, пьяница треклятый, про своих верных товарищей, жестокою жаждой терзаемых?

- Ах ты нелюдь паршивая, жлоб многорукий, истязатель слуха, бездарный балалаечник! – добавил Чудо.

- Не годится ссориться верным товарищам, – усмехнулась очкастая голова Ивановича. – В этих местах меда хмельного видимо – невидимо, не меряно и не трачено. И я знаю, где его искать.

Белобрысая голова заговорщицки подмигнула оторопевшему Трояну. Рука Ивановича, унизанная перстнями и браслетами, поманила его приблизиться. И Троян подошел к заклятому врагу вплотную, и подставил волосатое ухо, внимая обольстительным речам.

- Ступай туда один, – шептал Иванович поочередно каждой из своих голов. - Диво слишком велик, чтобы бегать по поручениям, а Чудо и вовсе не следует туда пускать… ну ты понимаешь почему…

- А тут неподалеку, за березовой рощей на берегу быстрого ручейка выкопала старушка – пасечница погребец. Там-то и хранит она свои запасы.

- Старушка, говоришь? – усомнился Троян, поочередно всматриваясь в безмятежные лики Ивановича. – Какая ж может быть старушка, ежели со времен хана Тахтомыша здесь ни одна живая душа не селится?

- Но мы-то здесь уж третью седмицу коротаем, – возразила белобрысая голова, источая обаятельные улыбки. – Уж не думаешь ли ты, что Змей Иванович станет святым духом питаться и утренней росою запивать? Я кушать и пить вволю люблю, и знаю, где всё потребное можно добыть.

- Будь по-твоему, – прорычал Троян. – Отправлюсь куда указываешь, но ты у меня смотри ежели что!

И он погрозил Ивановичу обнаженным ятаганом.

Бегом помчался Троян, широкими прыжками перемахивая кочки и барсучьи норы. Вился по ветру молодецкий оселедец, мелькали среди стеблей ковыля лазурные шаровары.

- Мы пить хотим, – буркнул Диво. – и не сойдем с этого места, пока Троян с добычей не вернется.

- Отдыхайте, я не против, – ответствовала очкастая голова Ивановича. – Только вы уж присядьте, не то свет солнечный мне застите.

- А я вот не сяду, – заныл Чудо. – Пить шибко хочу, а от жажды вредным становлюсь. Нет ли больше мёду, а? Иваныч? Неужто Диву – дивному всё споил? Дай же и мне напиться, не в мочь мне Трояна дожидаться.

- И не надо. Тут я всё решаю: кому пить, а кому жажду терпеть, – произнесла шлемоносная голова. – Тебе, Чудо злоязычное, ни глоточка не поднесу. Слышал, сидючи здесь в грусти глубокой, как поносил ты меня словами бранными. А Диво – дивное напротив, услаждал мой праздный слух чудесной музыкой. Для него я наново чашу готов наполнить.

И подул Иванович на чашу поочередно каждой из своих голов, и подал её снова Диву – дивному.

- Уёёёё, – запричитал Диво. – Экое лакомство ты мне поднес, Иваныч.

- Поделись, великий, – застонал Чудо. – не могу смотреть, как ты наслаждаешься. Кружится башка моя и ноет в животе.

- Дай хоть ароматом медовым подышать, смилостивься великодушный! – умолял Чудо.

- Ах, на эту чудную вещицу многие претендовали. Но я и не смог с нею расстаться – уж больно хороша. Выходит, специально для Дива – дивного её сберегал, – молвила средняя голова Ивановича , ехидно ухмыляясь.

- Ну уж нет! – возопил Чудо – Не позволю меня обделить, обездолить, обобрать, обойти, лишить, обидеть, ущемить…

Из-под полы алого полукафтанья выметнулся длинный хвост, закачивающийся крючковатым, острым когтем. Он извивался над головой Чуда, норовя обвить шею Дива, придушить, ужалить.

Диво выхватил меч из ножен. Огромных размеров, обоюдоострое лезвие отразило багровые лучи сонного светила. Скрипнули кольца кольчужных рукавиц. Диво неспешно двинулся в атаку поводя мечом справа налево и слева направо. Ноги его, закованные в латы, своевластно попирали покорную травку. Иванович тоже вскочил, вертя во все стороны тремя головами.

- Что это вы, братцы, вздумали учинить? – хихикала очкастая голова. – Стоит ли драться из-за такой безделицы? Вы лучше Трояна обождите. Вот кто настоящий боец! С ним и сражение злее получится!

- Ну подумаешь, грааль какой-то! Было бы из-за чего сыр–бор затевать, – вторила белобрысая голова. – Ему и цены то всей – два царства да три княжества.

- Не так надо меч держать, орясина! И кто тебя только фехтованию учил! – басила шлемоносная голова. – Держи хвост выше и верти им, верти! Только и всей корысти в тебе, что ругаться умеешь, эх ты, одно слово – Чудо!

Между тем, Чудо изловчился, охватил хвостом оба запястья Дива, дернул – подернул и тяжеленный меч вырвался из кольчужных рукавиц. Чудовищное оружие взмыло в воздух, пролетело несколько саженей и с глухим стуком упало в высокую траву.

- Уаааа! – возопил торжествующий Чудо. Но Диво не растерялся, скинул кольчужные рукавицы ухватил огромными лапищами Чудо за шею, повалил навзничь, придушил. Второй, музыкальной, парой рук он и щекотал, и пощипывал противника. Да ещё и пинать его ухитрялся. Так бока Чуду и месил закованными в броню коленями. Чудо кряхтел и подвывал поначалу, и хвостом помахивал и даже угодил пару раз хвостовым когтём по Дивной морде. Но вскоре затих, перестал сучить волосатыми ногами. Хвост его мертвою змеёю рухнул наземь.

- Сделано дело дивное, – выдохнул Диво, выпуская из лапищ шею мертвого товарища.

- Сделано, – подтвердил Иванович. – Сделано, да не до конца.

Диво задохнулся и обмяк, узрев под стеною белокаменной древней башни не трехголового, ехидного мужичонку, а огромного ящера в блестящей чешуе, зеленокрылого и о трёх головах. На каждой голове Змея Ивановича сверкало по зубчатой золотой короне, украшенной самоцветными каменьями. Колоссального роста, змей затмевал крыльями закатный горизонт. Левую, красноглазую голову, положил прямо на зубчатое навершие древней башни.

- Ну что, боишься ли меня Диво – дивное? – изрекла правая, синеокая голова в короне, украшенной огромными сапфирами.

- Боюсь. Хоть и велик я, но боюсь – пролепетал Диво.

- И правильно. И молодец, – произнесла срединная, желтоглазая голова в короне украшенной блистающими алмазами.

- Что ты собираешь сделать с мной, превосходным? – пролепетал Диво, пытаясь отползти в сторону. Он прикрывался от ужасающего сияния Змея всеми четырьмя ладонями.

- Испепелююююю!!!….. – стройным хором пропели три великолепные головы.

Всю ночь рыскал Троян по окрестным лесам в поисках заветного погребка. Едва лишь забрезжил рассвет, в крайнем озлоблении он вернулся к древней белокаменной башне. Змей Иванович дремал под дней, как ни в чем не бывало, в разнобой похрапывая тремя головами.

Узрев эту благостную картину, не утерпел Троян. Выхватил ятаган, саданул, что есть мочи по кумполу золоченого шлема.

- Очнись, адская тварь! Не стану тебя сонного крушить! Хочу, чтоб в полом сознании увечье принял!

- Ой! – Змей Иванович протёр тряпичкой запотевшие со сна очки. – Оглушил спозаранку! Ох, и беспокойный же ты, человек! Твои товарищи спят мертвым сном, а ты мечешься, как оглашенный.

И он взмахнул ятаганом. Булат со свистом рассек воздух и промахнулся. Хитроумец посмеивался у него за спиной, все три отвратительные морды его имели одинаково ехидное выражение.

- Может довольно ятаганом махать туда – сюда? Может договоримся? – молвила шлемоносная голова.

- Нееееет! – орал Троян, снова и снова пытаясь поразить врага. Но змей оставался неуязвим.

- Ты мне отдашь железяку, вон ту, что на пузе у тебя болтается, а я тебе золота сколько хочешь отсыплю – вытаращив белесые, альбиносьи глаза тараторила левая голова.

- Довольно вертеться, вояка! Выпей меду, успокойся, – уговаривала очкастая голова.

Главная, правая голова, лишь молча супилась и раздувала ноздри. Троян приметил брызги страха в тёмно синих её очах. Он целил свои удары в неё, пытаясь просунуть лезвие ятагана то под затыльник, то под подбородник шлема. Усталость не мешала Трояну понимать, что противник его ещё вполне свеж и совершенно не предсказуем. Помог, как обычно, счастливый случай – верный помощник жаждущих победы. Этот удар мог бы оказаться вовсе не удачным. Лезвие ятагана скользнуло по шлему, прошло по касательной. Казалось, увертливый противник снова сумел избежать смертельного удара. Но шлем слетел с головы змея, обнажив покрытый плотной чешуей череп и низкое, угрюмое надбровье. Нет, не человеческая голова смотрела на Трояна. То была голова ящера.

- Арррр! – завопил Троян в свирепом отчаянии.

В невероятном прыжке, движимый первобытным страхом человека перед пресмыкающимися тварями, Троян снес змеиную башку одним ударом.

Зеленоватая кровь фонтаном брызнула из раны. Тело Змея опрокинулось на спину. Обе уцелевшие головы истошно завизжали. Струя хлынула на их лица, оросилаобнаженную грудь Трояна. Зеленые капли зашипели, запузырились, соприкоснувшись с пятиконечным амулетом. Тёмное железо цепи мгновенно раскалилось. Троян истошно завопил. Одним рывком мощной десницы он порвал железную цепь, замахнулся и бросил пылающий амулет вверх. Прочертив в вечернем небе огненную полосу, странное украшение упало прямехонько на крышу белокаменной башни.

- Что ты натворил глупый человечишко! – разом простонали обе уцелевшие головы.

Тяжело дыша, Троян смотрел, как тело коварного обманщика растворяется в сумерках.

- Десятого дня последнего летнего месяца, в шестой день недели, коли доживешь, дурак, получишь должок.

Но Змея уже и след простыл. Недолго метался Троян по окрестностям в поисках мерзкого обманщика, в тоске поминая приятелей – нелюдей. А потом и сам сгинул неизвестно куда, не забыв прихватить с собой звезду.

Глава вторая. Потомок гиперборейцев.

(первый сон господина Фу)

Во-первых,ей существенно больше тридцати лет. О, нет! Она, конечно, не выглядит потрёпанной или истасканной. Напротив, она, очевидно, следит за собой и ведёт более или менее здоровый образ жизни. Исключения - привычки к курению и поеданию мяса. Да, девица вполне хороша, но, всё - таки,это не моё. Я предпочитаю дам, не достигших рубежа тридцатилетия. Речь, разумеется, идёт об эротическом интересе. Никаких привязанностей. Никакого духовного родства. Для этого существуют иные женщины, с высокоразвитыми материнскими инстинктами. Зоя же Шишкина, как говорится, ни туда, ни сюда – трахать уже не сладко, а поговорить ещё не о чем.

Во-вторых, выражения её лица. Гамма этих выражений совершенно не соответствуют моему темпераменту и даже порой ввергает в смущение. Волевое выражение больше к лицу председателю парткома металлургического комбината – образу с агитационных плакатов советских времён. Гамма свойственных Зое насмешливых выражений в диапазоне от лёгкой иронии до жёсткого сарказма больше подходит мужчине. Женщине, любовнице и хранительнице очага сарказм не к лицу.Наконец, самое неприятное в лице ЗоиШишкиной – её номенклатура отвращения от лёгкой брезгливости до полного неприятия, граничащего с ужасом. В совокупности, все эти выражения, являются следствием женской грубости, которую я на дух не выношу.

В-третьих, Зоя Шишкина слишком умная и порой мне кажется, будто она знает нечто непостижимое для меня. В таких случаях я чувствую себя жалкой вошью, которую рассматривают через увеличительное стекло. При этом мысли изучающей особы отнюдь не благостны. Уж не считает ли Зоя Шишкина меня, потомка гиперборейцев, мерзавцем?

И, наконец, оптимизм. Второй год подвязаюсь ИПРиТе и не разу не видел Зою Шишкину печальной или, тем более, страдающей. Житейские невзгоды отскакивают от этой особы, как горох от стены. Счастье суть явление дискретное и мимолётное, но Зоя Шишкина счастлива почти непрерывно. А она ведь не богата и вынуждена так много работать, будто у неё дома семеро по лавкам каши просят. В то же время, она и не замужем. Тут возникает вопрос: с чего бы при таких-то уме и красоте ей не быть замужем? В то жевремя, я, у которого есть всё, кроме счастья, вынужден заливать тоску дешевым алкоголем. Дорогие напиткия принципиально не приемлю. Они вредят здоровью не меньше дешевых, но при этом ещё и опустошают кошелёк.

Зоя же Шишкина, как я успел заметить, предпочитает дорогие коньяки, виски, ракию, чачу. Одним словом,список её предпочтений состоит исключительно из дистиллированных напитков. Тем не менее, моё предложение провести послеобеденные часы в тени Бунинского сквера она приняла, изобразив на грубом своём лице выражение какого-то брезгливого любопытства. Значит, ячем-то Зое Шишкиной интересен. «Чем же?» – спросите вы. Отвечу: интерес меркантильного характера.Она отправилась со мной в сквер, чтобы выудить малую толику денег, а возможно и не малую. Так обычно поступают со мной женщины. Денег я ей, конечно, не дам и как женщину её не желаю. Мною так же движет любопытство. Хочется выяснить, что же умная Зоя всё-таки думает относительно результатов замеров?

Итак, я приобрёл четыре бутылки свежайшего (дата изготовления 01 июня текущего года) «Жигулёвского» пива с аутентичной желтой этикеткой. Ах, воспоминания молодости!

Тогда у меня, потомка гиперборейцев, не хватало средств на пиво дорогих брендов. Часто их не хватало и на сигареты. Потому-то я и пристрастился к курению самокруток, которые начинял самым дешёвым табаком. Впоследствии, когда я разбогател, на смену табаку явилась другая, более изысканная травка. О да, в пору моей прекрасной молодости, именуемой «лихими девяностыми», возможно было по сходной цене и без всяких проблем добыть отличнейшую траву.

А сейчас я угощаю девушку фальшивым чилийским вином. 220 рублей за бутылку – дороговато, конечно. Зато вино довольно крепкое – 14 % алкоголя. Однако, девушка как-то медленно хмелеет, в то время, как я сам уже «поплыл». Деревья Бунинского сквера сыплют на мою плешивую голову первые желтые листочки. Погоды стоят странные: август уже минул, а воздухе всё ёщё висит знойное марево и на моей даме надето совсем летнее, с ужасающими розово-серыми рюшами платье. Я открываю очередную бутылку с жёлтой этикеткой, подливаю в стакан дамы водно-спиртовой, закрашенный красной краской раствор. Мы бухаем аккуратно – стеклянную и пластиковую тару прячем в непрозрачные пакеты. Зоя Шишкина смеется, припоминая, как пару месяцев назад меня эвакуировали с соседней скамейки в ближайшее отделение милиции. Причина эвакуации: употребление алкогольных напитков в неположенном месте. Порой, я тоскую по «лихим девяностым» и не только потому, что в те времена мою голову венчала пышная шевелюра. В те славные, свободные времена легко нищали и ещё легче наживали огромные состояния, курили где вздумается и предавались самому бесшабашному пьянству. В «лихие 90-е» суррогат никому не вредил, не то что нынче, когда курить и выпивать разрешено лишь в специально отведенных местах. Кафе и рестораны – для пьяниц. Пластиковые будки – для курильщиков. Мракобесие! А вот детская площадка для подобных занятий едва ли не лучшее место: под ногами чисто, газон подстрижен. Дети в эту полуденную пору всё ещё находятся в учебных заведениях и растлителями молодого поколения мы не станем. Впрочем, в Бунинском сквере присутствуют несколько мамаш с колясками и пол дюжины забулдыг неясных занятий и тёмных намерений. Колясочные чада слишком малы для восприятия развратных, с точки зрения административного кодекса РФ, действий, равно как и их мамаши, внимание которых всецело сосредоточенно на чадах. А теперь относительно забулдыг. Испортить вечно пьяного индивида в грязной одежде и не чищенной обуви у нас с Зоей Шишкиной нет шансов. Мы оба слишком приличны, чтобы подать подобным особам дурной пример.

Кроме вышеперечисленных, я наблюдаю стайку девиц с татуированными плечами и крашенными в яркие цвета чёлками. Эти расположились в противоположном углу сквера. Каждая имеет при себе громоздкий футляр с музыкальным инструментом и бумажный пакет с ланчем. Музыкантши – ученицы Гнесинки. Они навещают Бунинский сквер каждый день примерно в одно и то же время, полагая приятным поглощать сэндвичи под пыльными кронами и занюхивать фаст фуд автомобильным выхлопом.

В остальном всё как обычно в будний день: выкрашенные масляными красками ярких оттенков гимнастические снаряды пусты, карусели-качели застыли в неподвижности. Я таращусь на пошлую железяку, которая покоится на животе моей дамы. В центре железной звезды красная стекляшка. Вся конструкция крепится к толстой железной же цепи. И этакий trash, как утверждает Дуб-Камышевский, излучает какие-то там энергии. Что может понимать какой-то там заведующий, пусть и научной лаборатории, в украшениях?И что он, скажите мне на милость, мог там намерять? Железяка и стекляшка никакой ценности не представляют. Совсем другое дело я, Феликс Фундуклеев, предки моей матери в незапамятные времена пришли в Хазарию из Гипербореи, а по отцу я…

– Нет, мой отец жив, – отвечает собеседница.

– Я вдруг вспомнила, что давно не видела папу. И даже не звонила уже несколько недель.

Зоя Шишкина достает из сумочки мобильник. Неужели она сейчас, при мне станет звонить какому-то там Шишкину?

– Фу! – произношу я, откупоривая очередную бутылку «Жигулёвского».

– Неругайтесь, господин Фу. Ревновать женщину к её отцу – что может быть глупее!

Зоя Шишкина смеётся, но мобильник прячет. Я, стараясь не смотреть на её отвратительно жизнерадостное лицо, тремя мощными глотками уничтожаю содержимое бутылки с желтой этикеткой. Солнечный денёк немного блекнет, но в целом я всё ещё чувствую себя не плохо.

– Нравится ли вам вино? – спрашиваю я, пытаясь направить разговор в нужное мне русло.

– Вино хорошее. Производства Чили и, как положено, крепость – четырнадцать градусов.

– Этот напиток слишком кислый. Оно не Чилийское и, скорее всего, не вино.

Вот это ход! Тогда зачем подставлять стакан? Зачем наполнять суррогатом рот? Зачем отравлять организм? Ответ очевиден: халява при любых обстоятельствах и сладка, и полезна.

– Я, собственно, пришла сюда, чтобы узнать причины вашего интереса к моему имуществу. В последнее время вы часто бываете в иприте. До меня дошли слухи, что в минувшую среду, вы снова вошли в мой кабинет и трогали звезду.

– Какую звезду вы имеет в виду? Вот эту вот гадость, что висит на вашей шее?

Зоя Шишкина улыбнулась. На этот раз её улыбка, хоть и с оттенком лукавства, в целом показалась мне даже ласковой. Ротик приоткрылся, в зелёных глазах заплясали золотые блёстки. Она считает себя красивой: вот в чём секрет её женского обаяния.

– Фу! – сказал я и это междометие стало единственным проблеском искренности во всей моей длинной речи. – И не подумал бы трогать такое! К тому же мой друг Дуб-Камышевский сделал замеры. Ваша звезда фонит, девушка. Носить такое украшение ещё вредней, чем есть дохлятину. Берите пример с меня, потомка хазар и гиперборейцев. В нашем роду никто не ел мяса, и я не ем мяса уже пять лет. Так посмотрите же на меня: ни грамма лишнего веса. Только кости, мышцы и жилы.

Сказав это, я на всякий случай распахнул объятия. Глаза Зои Шишкиной лучились совсем летней зеленью, грудь под серой тканью казалась такой мягкой, кожа щёк такой бархатной! Вот я и подумал: а вдруг да кинется в объятия?

Но она не кинулась. Напротив, отстранилась или, вернее сказать, отшатнулась, когда я попытался снова наполнить её опустевший стакан.

– Редькин показал мне видеозапись. Вы заходили в мой кабинет вместе с Дуб-Камышевским…

– Всё верно. Я контролировал процедуру замеров. Ведь непосредственно после этого сотрудники лаборатории, согласноусловиям договора, производили обследование моего участка.

– … а потом вы заходили в мой кабинет один. Комната 214, не помните? Причём, ключ у охранника не брали. У вас каким-то случаем оказался собственный. И не только это. Вы брали звезду в руки. Зачем?

Зоя Шишкина уставилась на меня. Так смотрит инспектор ГИБДД на водителя, остановленного им ранним утром понедельника на пустой ещё дороге. Выражение эротической весёлости сменилось на её лице уже знакомой мне решительной миной готовой к трудовым и прочим подвигам, плакатной активистки.

– Вот этого-то как раз таки и не было, – промямлил я, стыдясь собственного смущения.

– В моём распоряжении имеется видеозапись. Мне её передал Редькин.

– Но зачем, скажите на милость, он передал вам запись?..

Теперь глаза опасной женщины делаются хищными, как у изготовившейся к нападению кошки.

–… то есть, я хотел сказать, что Редькин лгун и фальсифицировал запись.

– Не думаю, – Шишкина покачивает головой, сережки в её ушах поблескивают.

Странное дело: это простое и не вполне изящное, в её исполнении, движениебудит во мне вожделение. Кто бы мог подумать: Феликс Фундуклеев восхотел немолодую, волевую и опасную женщину. Вожделение накатывает жаркими, мучительными спазмами. Однако в голове моей проясняется, будто и не было выпито нынче трёх литров «Жигулёвского». Так, на ясную голову, я решаюсь затронуть самую животрепещущую для меня тему:

– Какие замеры вы имеете в виду? – отвечает Шишкина равнодушно.

– Позволю себе напомнить: я оплатил обследование принадлежащего моей семье земельного участка в посёлке Дедково.

– И что? Я слышала, работы выполнены. Лебеда, Гладких и Пётр Петрович – вся лаборатория радиологии в полном составе выезжала на место. Насколько мне известно, они уже и протокол составили.

– Нет? Какое упущение! Это прокол всего иприта, а не протокол. Позволю себе напомнить, что я человек не простой. И дело не только в том, что я потомокгиперборейцев и могу представить неопровержимые доказательства этого факта. Дело в том, что я договаривался лично с Хреново! И что получил в результате?

– Повышенный уровень радиации по всем изотопам!

– Я попытаюсь разобраться, – говорит Шишкина, закуривая. – Возможно, это ошибка. В любом случае необходимо повторить замеры.

– Редькин требует повторной оплаты. Но за что же, скажите на милость, я должен платить, если они намерили мне смертельную дозу? По их результатам – о, горе-учёные! – получается, что я уже труп!

– Насколько я помню, такая работа стоит три тысячи рублей.

– Безумно дорого! Редькин, выставив такой запредельный счёт, буквально ограбил меня!

Шишкина курит так аппетитно, что мой рот наполняется слюной. Она посматривает на меня сквозь табачный дым со свирепым выражением ордынского темника. Генетическую память не обманешь, и я готов поручиться: именно с таким выражением прискакавший из восточных степей всадник наблюдалза корчами моего, лишенного имущества и прочих привилегий, хазарского предка. Тем не менее, я решаюсь на решительный шаг:

– Я достаточно богат. Являюсь собственником недвижимости. Одна из моих квартир находится здесь, неподалёку. Погода хорошая. Можно и прогуляться.

Шишкина ответила в своём непререкаемом стиле:

Вопрос риторический. На самом деле Шишкина прекрасно понимает, что я имею в виду и не слишком-то удивлена. Надо её заинтересовать, заинтриговать, поразить.

Ручейки стекающего меж лопаток пота щекочут мне спину. Дьявольщина! Как же тяжело договариваться с эдакой бабой! Да и зачем? Разве нет других? Тем не менее, я продолжаю.

– Я часто думаю о смерти и у меня есть собственная стратегия борьбы с ней. Точнее, не совсем так.

Дальше мне пришлось рассказать и о жене. Эта информация, впрочем, не произвела на Шишкину особого впечатления, а я так надеялся, что она хотя бы огорчится. И вот я наблюдаю за тем, как Шишкина со всей мыслимой аккуратностью опускает окурок в ближайшую урну.

– На своей квартире вы, очевидно, хотите более подробно рассказать мне о жене? – спрашивает она.

Взгляд мой обещает очень многое из такого, что Зою Шишкину, по всей видимости, не впечатляет. Она поднимается со скамьи. Медальон её блещет, разбрасывая вокруг розоватые блики. Зоя Шишкина очень красива сейчас и прекрасно осознаёт свою красоту. Тем хуже для нас обоих. Однако, я не намерен сдаваться без боя.

– Постойте! Я расскажу сейчас. И не надо никуда ходить. Я открою вам секрет моей жены. Присядьте! Ещё вина? Вот так-то лучше.Я знаю, как поступлю, когда почувствую приближение смерти. Смерть можно обмануть. Во-первых можно банально сбежать. Я очень богат, имею собственность по всему миру, в том числе, виллу в Колумбии, на берегу Тихого океана. Известно ли вам каковы цунами на побережье Колумбии? Нет? Как-нибудь я вам расскажу, но сейчас не об этом. Итак, если я скроюсь на другом конце света, смерть, конечно, настигнет меня и там. Но не сразу. Я смогу выиграть у неё некоторое время. Но даже переместившись за мной в отдалённую точку пространства, она, вероятно, не сможет меня разыскать. Я замаскируюсь. Кроме русского, я владею испанским, португальским и английским языками. Там, далеко, в Колумбии или где-то ещё я перестану говорить по-русски. Я перестану думать по-русски. Я выброшу всю одежду. Но и этого может оказаться не достаточно, ведь смерть вездесуща, это-то вы понимаете? Тогда я поменяю пол. Вы изумлены? Почему? С помощью денег это возможно. Женская одежда, женское поведение – о, я досконально изучил повадки женщин! – операция, наконец. Как какая? По смене пола, разумеется. Ах, оставьте вы эти три тысячи! Что вы, в самом деле, к ним прицепились. Да, Редькин сорвал с меня втридорога, а вам смешно! Ну как вам мой план? Думаю, настала пора приступать к его реализации, ведь теперь, она собственно, пришла. И я должен,обязан принять какие-то меры для своего спасения…

Сначала она просто внимательно слушала. Потом стала улыбаться той смелой беззаботной улыбкой, свойственной в большей степени детям или умалишённым. А в конце моей короткой речи она начала хохотать

– Бежать в Колумбию переодетым женщиной? Любопытно, как же выглядит смерть? Старуха в балахоне и с косой? А может быть что-то более оригинальное? Как же вы поступите с результатами замеров коллег Дуб-Камышевского? Станете дезактивировать свой участок? Снимете весь грунт? Пожалуй, это влетит вам в копеечку! – приговаривала она сквозь смех, вовсе не замечая моих злых взглядов.

– А вы думаете, жить в месте с таким уровнем радиации безопасно? Возможно, я уже тяжко болен. Возможно, я уже практически труп…

Я теряюсь, а Зоя Шишкина смотрит на меня едва ли не с состраданием.

– Не расстраивайтесь, – говорит она. – Полагаю, коллеги Дуб-Камышевского просто ошиблись…

– О, нет! Я чувствую смерть. Она всё время бродит поблизости. Она примеривается, понимаете? Неужели вы думаете, что я отвалил за эти чёртовы замеры круглую сумму из пустой мнительности? Я чувствую: всё стало не так. Понимаете? И жена моя…

Шишкина протягивает руку. Зачем? Ах, вот оно что! Прикосновение ладони ко лбу дарит приятную прохладу. Шелковая кожа, сочувственный взгляд, сияющая звезда болтается прямо перед моим носом.

– Совсем близко. Четыре километра пешочком потихоньку пройдём. В квартире – никого и широкий простор для любых фантазий. Там можно снять звезду и всё остальное, и тогда… – испытывая невыразимое смущение под её насмешливым взглядом, я, тем не менее, продолжаю свою речь. – Но если вы привыкли на такси ездить, знайте: я принципиально против. Ходьба поддерживает здоровье в теле. Правда времени у нас маловато – минут сорок. Потом жена может вернуться.

Язык мой путается. Зоя Шишкина отстраняется, как давеча, словно я отвесил ей пощёчину. На самом деле, очень хотелось бы, по пока я не могу себе такого позволить.

– Я поговорю с Редькиным. Коллеги повторят замеры, возможно, бесплатно. Не стоит так расстраиваться из-за пустяков.

Теперь Шишкина выглядит настороженной, будто хуже меня знает своего беспутного начальника и теперь решила выпытать о нём всё до конца.

– Это нелюдь, – отвечаю я просто и добавляю для окончательной ясности:

– Мы с вами люди. Любого из нас можно одобрять или порицать, словом, как угодно оценивать, но мы оба – люди. А ваш Редькин – нелюдь. И отношение к нему обязано быть соответствующим, как к нелюдю. Совсем другое дело Хреново. На мой взгляд, вполне достойный господин.

– Не думаю, – Шишкина отвечает коротко и безапелляционно, в своём стиле, а я чувствую, как мужская харизма стекает по моей спине струйками влаги, липкой и холодной.

Действительно, некоторых женщин приходится так долго добиваться, столько приходится тратить сил, что к концу процесса совершенно теряешь запал и ничего тебе уже от неё не надо. Однако принципы спортивных достижений превыше всего – если уж начал, надо доводить дело до логического конца, то есть до секса. А как же без него?

– Я знаю, Дуб-Камышевский вам больше по душе пришёлся, – улыбка Шишкиной источает иронию, а я невозмутимо продолжаю:

– По душе-то он по душе. Приличный и даже, в некотором смысле, красивый человек. Однако он сам мне признался, что влюблён в одну из профессоров иприта. Не ведомо каких наук профессор эта Клавдия Круговерова. Не знаете? Умнейшая и красивейшая женщина, вполне по стать Камышевскому. Так что вы попусту страдаете. Заведующий радиологической лабораторией ваших чувств не поймёт, на то он и Дуб. Но если б наш Аркаша был чуть пооборотистей, то непременно уже занял место руководителя иприта. А так… Вот я жду, когда Хреново наконец подсидит Редькина, потому что последний меня категорически не устраивает.

– Да вам-то какая разница? Хреново, Редькин. Вам-то что за дело?

– Как же, как же! У меня на иприт большие виды. Направление деятельности уж больно перспективное, а у меня масса идей по этой части. О, если ваше здание реконструировать, если оснастить лаборатории соответствующим оборудованием, таких дел можно наделать. Большие деньги, скажу я вам. При ресурсах иприта и моём идейном руководстве через год каждый из нас купит себе по пентхаусу на Новом Арбате. Жить в доме с видом на Красную Площадь – это, скажу я вам, не пустяк. Однако, мои планы возможно реализовать только после устранения Редькина. Итак, я голосую за Хреново, а вы?

Говоря так, я заметил в Шишкиной довольно приятные перемены. Зоя, разинув рот, внимала каждому моему слову. Вся сцена напомнила мне сюжет какого-нибудь Ги де-Мопасана, где провинциальная простушка внимает обольстительным речам удачливого ловеласа.

Редькин возник внезапно, словно материализовался из знойного марева, в дальнем, примыкающем к Большому Ржевскому переулку, углу сквера. Руководитель ИПРиТа вошёл под кроны поступью горделивой и спокойной.Так шествует по лесной опушке самец великолепного оленя. Мамаши с колясками и их беспокойные чада, тайные выпивохи, офисные клерки и татуированные девицы – студентки Гнесинки, все оборачивались на него, кто изумлённо, кто с одобрением, а некоторые и с насмешкой. Сходство с лесным обитателем Редькину придавала не столько плавная поступь, сколько обильно разветвлённые, необычайной высоты рога. Это их тяжесть придавала его походке столь специфическое, нечеловеческое достоинство. Это они цеплялись за нижние ветки деревьев, украшая себя разноцветными листочками. Так новогодняя ёлка украшается игрушками.

Я протыкаю указательным пальцем правой руки пространство, в надежде, что морок рассеется. Но Редькин продолжает свой путь по Бунинскому скверу, величаво покачивая рогами.

Но этого мало! Уродливый медальон Зои Шишкиной обладает странной способностью собирать и аккумулировать световые лучи. Эту особенность ужасного украшения я замечал и раньше, но как-то не придавал значения, полагая, что обладательница стекляшки просто-напросто чистит её по утрам самой банальной зубной пастой. Однако, в момент появления Редькина под липами сквера, на солнышко как раз набежала тучка, но медальон, внезапно ожив, стал извергать алые протуберанцы, ослепляя меня и ввергая в ещё большую растерянность. Редькин же поводит головой из стороны в сторону. Ловит восхищённые взгляды или высматривает кого-то?

На всякий случай и во избежание больших бед, я укрываюсь за широкой спиной Зои Шишкиной.

– Что это с вами? – не без ехидства интересуется та.

– Не хочу, чтобы он меня видел рядом с вами. Повторяю: Редькин мой враг.

– Скажи мне кто твой враг и я скажу тебе, кто ты, – изрекает Шишкина.

Похоже, она снова обрела свой ненадолго утраченный сарказм. Помимо прочих недостатков, в ИПРиТе она не только считается ближайшей помощницей Редькина, но часто бывает не менее назидательна, чем её руководитель.

Стараясь не паниковать, я исследую возможности к бегству. Столкнуться с Редькиным нос к носу, да ещё при подобных обстоятельствах – нет кары хуже.

А вокруг творится чёрт знает что. В одной из колясок истерически заверещал младенец. Крепко поддатый забулдыга на соседней скамейке смачно выругался. Татуированные девицы гурьбой прыснули в сторону пешеходного перехода, направляясь, очевидно, к ограде концертного зала училища Гнесиных. В то же время, в сквер вкатился бойкий самокатчик – крепкий в меру подкачанный парень лет тридцати, коротко стриженный, с аккуратной, молодой бородой. Его самокат, очевидно, оснащён электрическим моторчиком, потому что парень просто катился по дорожкам сквера,не отталкиваясь от них ногой. Скоро он разминулся с чинно шествующим Редькиным. Окинув руководителя ИПРиТа равнодушным, полным холодной ирониивзглядом, парень покатился в сторону детской площадки.

Эта-то ирония и стала причиной моей настороженности. Пожалуй, молодец мог бы и удивиться, а ещё вернее – испугаться при виде двуногого рогоносца. А он проследовал мимо, будто по улицам и скверам столицы шляется такое множество рогатых мужиков, что попытайся их пересчитать и через минуту непременно собьёшься со счёта.

А потом Шишкина сняла с шеи цепь и спрятала сияющий потусторонним светом медальон в сумочку.

Парень же, ни мало не смущаясь нашим присутствием, вкатился на пластиковый настил детской площадки. Стройная фигура, ловкие движения, улыбка блещет солнечными зайчиками – паренёк симпатичный. Женщинам нравятся атрибуты мужественности в виде ухоженной бороды, бриллиантовых фикс, длинных ног, широких плеч и тому подобное. Парень же явно намеревается подзаняться физкультурой. Вот он соскакивает с самоката. Вот он «паркует» своё транспортное средство, прислонив его непосредственно к моей скамейке. Вот он хозяйским взглядом озирает гимнастические снаряды и останавливает свой выбор, разумеется, на турнике. Перед началом упражнений на глазах у мамаш и Зои Шишкиной, жестом достойным самой прихотливой стриптизёрши, он обнажает торс. Я слежу за Зоей Шишкиной, а та неотрывно смотрит на гимнаста. Тот подрыгивает, повисает на перекладине и…

Собственно, меня мало интересует телесная красота и спортивные достижения неизвестного проходимца. Оставаясь равнодушным к любого вида физкультуре – кроме секса, разумеется – я отдаю всё своё внимание залежавшимся в моём пакете двум крайним бутылкам «Жигулёвского».Впрочем, поглощение пива не мешает мне отслеживать успехи новоявленного спортсмена, как по реакции мамаш, там и по взгляду Зои Шишкиной. При этом первые пребывают в стойком восхищении, в то время как Шишкина скорее озадачена, чем восхищена. Она поминутно то заглядывает в сумочку, то любуется гимнастическими кульбитами, будто сопоставляя телесную красоту гимнаста с сомнительными достоинствами своего медальона. В целом, её поведение являет собой своеобразную форму фетишизма, свойственного некоторым дамам. Подобные особы, за неимением возлюбленного, влюбляются в домашних питомцев, тряпки или украшения.

Наконец, когда мой запас пива оказывается полностью исчерпанным, я приканчиваю остатки вина, а парень завершает гимнастические упражнения преисполненным особого изящества соскоком. Мамаши рукоплещут. Зоя Шишкина присоединяется к их восторгам. Парень прикрывает торс майкой и направляется к нам. При его приближении Зоя Шишкина не только застёгивает свою сумочку, но и хватает её в охапку, прижимая к груди, как самое драгоценное из сокровищ.

– Я заметил ваш медальон до того, как вы спрятали его. Вы смотрите на меня с изумлением. Это и понятно.

Парень улыбается. По крашеным доскам скамьи, по обескураженному лицу Шишкиной, по моей собственной, утратившей всякую изысканность физиономии, скачут резвые солнечные зайчики. Впрочем, гримаса парня больше похожа на оскал фланирующей в океанских глубинах акулы.

– Вы удивлены бессилию своей игрушки. Конечно, звезда Трояна не всесильная и теперь вы в этом убедились. Не волнуйтесь, она мне не нужна. Я не похищаю женских украшений.

Что он несёт? Вслух же я решаюсь задать совершенно другой вопрос:

– Вы не находите изделие в форме звезды слишком грубым? Когда я увидел его впервые, то так и сказал: «Фу, какая грубая вещь».

Проигнорировав моё обращение, пареньобщается эксклюзивно к Шишкиной:

– Не стоит защищать его. Только попусту потратите силы и время.

Опять! Дуб-Камышевскийдавно уж протрепался мне о том, какое прозвище Шишкина выдумала для меня. Я-то подумал – врёт завлаб. Дыхание моёпресеклось, в виски ударили тяжелые молоты. Ноги при этом сделались ватными, а тело настолько тяжёлым, что я, как ни старался, не мог приподнять его над скамьёй даже на сантиметр. Напротив, испытывая неведомую доселе тяжесть буквально каждой клеточкой своего тела, я был вынужден прилечь на скамью. Однако, горизонтальное положение не доставило моему телу необходимого облегчения. Оно продолжало страдать и саднить, будто его сжимал в объятиях и мял, и тискал невидимый великан. Да, тело моё испытывало муку, но дух, но разум, хладнокровно констатируя факт телесных мучений, продолжал бесперебойно функционировать, будто стараясь абстрагироваться от биологической субстанции, вырваться, так сказать, из тисков страдающей плоти, чтобы вознестись в эмпиреи. «Как же так? Души ведь нет! Как же так?» – твердил кто-то совсем рядом. Возможно, это стенает моё собственное тело. Впрочем, я уже не хотел отождествлять себя с ним. Я уже существовал отдельно и наблюдал за происходящим в Бунинском сквере как бы со стороны, а возможно, и с высока.

– Хорошее прозвище вы ему дали! Соответствует его сути, – парень продолжал говорить и грудные мышцы перекатываются под тонкой тканью майки. – Тем не менее, оставьте его. Отступитесь.

– Не могу. Я уйду только вместе с господином Фу.

– Нет, мне не постичь человеческой логики! Посмотрите на него. Видите, он уже готов.

Быстро выхватив из сумочки мобильник, Зоя приблизилась ко мне, склонилась так близко, что я почувствовал аромат её парфюма. Аромат этот, впрочем, показался мне удушливей ядовитого, парализующего дыхательные мышцы, газа.

– Он посинел! Ему плохо! Быстрее!!! Как где?!! Никакого адреса я назвать не могу. Это Бунинский сквер между Молчановкой и Поварской. Он умирает здесь на скамейке.

О ком это Шишкина толкует? Сначала я пытаюсь воссоединиться с собственным телом. Если оно чувствует запах духов Шишкиной, значит ещё живо. Потом пытаюсь приподнять его над скамьёй – всё тщетно. Шишкина продолжает суетиться возле моего тела то хватая его за руку, то хлопая по щекам. Мне очень хочется, чтобы парень ушёл, но он почему-то не уходит. Он выжидает. Но чего?!! А я уже имею вполне конкретные подозрения относительно намерений обоих.

Шишкина, конечно, напугана. Скорее всего, ужасный вид моего тела рисует в её смышлёной головке апокалиптические картины. Да мне и на самом деле худо. Воспоминание настигает меня внезапно. Я действительно видел парня раньше. Мне запомнилась именно его яхонтовая улыбка.

Однажды, с месяц назад, – помню, лето было в самом разгаре – он проехал на велосипеде мимо наших ворот. Я тогда распахнув их, чтобы запарковать свой автомобиль. Другой раз, на той же неделе, я столкнулся с ним в ближайшем минимаркете, где он покупал литровую бутылку вермута. Ароматизированные полусладкие вина ужасная гадость. Терпеть их не могу, но паренёк этот в тот памятный день опустошил литровую бутылку поддельного «Мартини» одним духом, а я стоял рядом и наблюдал, как двигается его волосатый кадык. Одет он был, как самый распоследний хипстер. Помнится, моё внимание привлекли дорогие часы на его запястье, диссонировавшие с общей затрапезной дешевизной облика. Вылакав свой вермут,он мне зачем-то представился мне, причём не настоящим именем, а каким собачьим погонялом. «Я – слуга Самаэля» – так сказал он. А у меня мелькнула тогданеприятная мыслишка: может ли этот пройдоха-хипстер иметь какое-либо отношение к похождениям моей жены? Но мысль мелькнула и исчезла, оставив по себе дрянной осадок. Такое послевкусие бывает после обильных возлияний вермутом. А теперь вот оно как сложилось.

Мои неприятные размышления прерываетпоявление людей в синей униформе – двух мужчин и женщины.С высоты своего положения, я с удовольствием наблюдаю усиливающуюся суету и всеобщую тревогу относительно моего плачевного вида и беспомощного положения.

Вот группа в синей униформе, объединив усилия, пытается реанимировать моё тело. При этом я ощущаю отдельные слабые импульсы, не дающие, впрочем, никакого результата – воссоединяться с собственным телом у меня нет ни малейшего желания. Тогда они кладут моё тело на носилки и тащат в сторону Поварской, где мигают проблесковые маяки кареты неотложки. Впереди меня ожидают интенсивные и, возможно, болезненные реанимационные процедуры, подвергаться которым мне вовсе не хочется. Я парю над носилками, наблюдая за собственным телом. Оно вытянуто в струну, руки прижаты к бокам. Тело приторочено к носилкам широкими ремнями так, что и при желании не смог бы пошевелиться. Наш физкультурник смотрит вслед носилкам, посверкивая своими отвратительными фиксами. Я с удовольствием созерцаю его макушку, где среди коротко стриженных кудрей проступает ранняя плешь.

– Послушайте! – кричу я. – Вы не того забираете! Там, в сквере Редькин. Торопитесь, он уже, наверное, вошёл в Борисоглебский. У Редькина редкое заболевание или аномалия, как хотите. Вот кого надо лечить, а меня оставьте. Шишкина, скажи им!

Но меня не слышат. Только немолодая женщина, возможно, медсестра, просит несущих носилки мужчин приостановиться, зачем-то приподнимает моё веко, смотрит в неподвижный зрачок, качает головой и отступается.

– Что там с ним? – спрашивает один из мужчин.

Шишкина нерешительно плетётся следом за носилками.

– Желаете его сопровождать? – обращается к нейодин из медбратьев.

Тогда парень впервые заговорил непосредственно со мной. При этом он отнюдь не склонился над распростёртым телом. Он задрал голову кверху и смотрел мне прямо в глаза, совершенно не удивляясь такому странному моему положению относительно собственного тела.

– А рогоносцев, действительно, много. И ты, по ходу, один из них, – весело проговорил он. – Скоро ты узнаешь, как живётся человеку, если к его черепу накрепко приросли рога.

Тут я пугаюсь, сам не ведая чего, а ведь минуту назад мне нравилось парить над Бунинским сквером, не чувствуя собственного тела.Теперь мне хочется оказаться на носилках, испытывать различные телесные ощущения. Пусть это будут зуд, похмелье, позывы кишечника или мочевого пузыря. Пусть это будет голод или половое влечение. Мне хочется шевелить руками, согнуть ноги в коленях, разомкнуть веки и смотреть, как на фоне синего неба трепещет на слабом ветерке желтеющая листва ранней осени. Однако, ни на что вышеперечисленное я категорически не способен и умоляю незнакомцев в синей униформе немного повременить.

– Позвольте хотя бы проститься с собственным телом! – кричу я им.

— Они тебя не слышат, — не без ехидства отвечает парень.

— Как же! Ты посмотри! Я уже на носилках! Уже и пристегнули! Зояяя!!!!

— Они тебя не слышат, потому что теперь ты мой!

Разочарованный и одинокий я зависаю в пространстве между гравием и нижними сучьями лип. Парень, подхватив самокат, спешит к Поварской, и я неведомо почему следую за ним, подобно воздушному шару, который тянет за ниточку дошколёнок.

Глава третья. Пращур и правнучка.

Тревожная мысль стучала в висках. Она проспала! Она опоздала, вовремя не явилась в лабораторию, а там господин Джонатан и его свирепые помощники уже донимают профессора расспросами. Профессорша уже мельтешит по коридору сама не своя. Дора Филипповна уже режет пироги к чаю, а в пятом кабинете, под зонтом вытяжки, в огромной круглодонной колбе уже закипает белая прозрачная жидкость с резким запахом. Вот-вот грянет взрыв!

Зоя вскочила на ноги, в два прыжка преодолев расстояние от дивана до платяного шкафа. Лишь на миг узрев собственное заспанное лицо в туманном зеркале, она распахнула дверцы. Что надеть: платье, джинсы? Если платье, то длинное в пол, синее, или покороче, до колен, пестренькое? А может быть, лучше юбку? Уместен ли сегодня строгий, классический вариант – светлый верх, тёмный низ? Впрочем, раздумывать оказалось недосуг - мужик снова сидел в шкафу. Левой рукой он сжимал здоровый, обоюдоострый клинок, по которому водил точилом, зажатым в правой, огромной, заскорузлой ладони. Металл беззвучно соприкасался с металлом, порождая мириады сине-зелёных, холодных искр. Зоя на миг испугалась, Что, если вещи в шкафу воспламенятся? А что, если навязчивый субъект попортит своим клинком шелка и кашемир её нарядов? Наподдать разве ему, да покрепче. Испугается и впредь остережется сидеть в её шкафу. Зоя обернулась к окну. Вот она, гимнастическая палка. Может быть, использовать её в качестве оружия?

— Ну что, внучка, одумалась? Станешь слушаться? – проговорил мужик.

Внучка? Зоя воззрилась на раннего гостя. Бороды своей мужик давно не стриг и не чесал. В густых, сероватых зарослях, покрывавших нижнюю часть его лица, шевелились, непрестанно изгибаясь, толстые червяки румяных губ. От него ощутимо разило конским потом и чесноком. Мужик сидел под сенью её одежд, по-турецки скрестив ноги. Голый живот его выпячивался поверх широкого, набранного из чеканных пластин, пояса. Мощный торс ночного гостя покрывала густая шерсть. Кованные наручи и оплечья крепились сыромятными ремнями прямо к голому телу. Бедра и колени его закрывала сплетенная из тонкой, матовой проволоки юбка, надетая поверх полосатых очень грязных штанов, заправленных в высокие, с загнутыми носами и расшитыми бисером голенищами, желтые сапоги. Зоя и сама бы такие с удовольствием носила. Тем более, что ножка у мужика удалась в дамский размер. В целом мужик был не молод, конечно, но и не настолько стар, чтобы вот так вот, запросто, именовать Зою внучкой. А ведь явился не в первый раз. Раньше так же возникал в самое неподходящее время, в самых неожиданных местах, в том числе и в этом вот платяном шкафу.

— Пошел вон! – буркнула Зоя и направилась к окну, за гимнастической палкой.

— Сразиться со мной желает! Палкой собралась побить! – мужик захохотал. Дверцы шкафа затрепетали, подобно крыльям мотылька.

Мутноватое зеркало в центральной секции двери жалобно задребезжало. Сама конструкция фирмы «Фабиан Смит» затряслась, как в предсмертном ознобе. Казалось, ещё минута и мужик развалит шкаф на шпонированные панели, оросит паркет крупным бисером крепежной арматуры, соорудит из зоиных нарядов огромную, разноцветную, шевелящуюся кучу да и возляжет на неё, весело подрыгивая желтыми, как у гуся, ногами.

— Аааррр!!! Моя внучка! Моя!!! – вопил мужик. – Пусть нет достойных мужиков в моём роду, но наследовать есть кому! Есть!!!

Зоя взяла палку. Шириной с запястье, она была слишком уж легкой для настоящей драки. А мужик уже лез из шкафа наружу. Разноцветные шарфы повисли на шипах его оплечий. Вот он воздвигся посреди комнаты – кряжистый, бородатый, бровястый, рожа свирепая, а росточку-то – чуть повыше самой Зои, но зато значительно шире её в плечах. Следом за мужиком из шкафа выкатился его островерхий, увенчанный огненным пером, шлем. Мужик ловко поддел его носком желтого сапога, поднял в воздух, поймал на остриё ятагана да и напялил на лохматую башку. Со шлемом на голове, он казался выше ростом и ещё более воинственным.

— Ну как?! – посуда в серванте отозвалась его воплю жалобным бренчанием. – Так я лучше?! Так нравлюсь?! Аааррр!!! В прошлый—то раз я тебе не понравился, — мужик нащурил глаза. – Ты перепугалась. Я расстроился. Но не потому, что страшен! – он снова возвысил голос. – А от того, что ты показалась мне трусихой. Не почитающей собственных предков отступницей!

Зоя растерянно смотрела на гостя. Рука её ослабела, ладонь разжалась, гимнастическая палка с тихим стуком упала на пол.

— Напротив, вы мне понравились. Я даже сегодня открывала шкаф в надежде, что вы там, — проговорила она.

— А если обрадовалась, то забери мою звезду!

— Опять он за своё! – Зоя закрыла лицо ладонями. – Какая звезда?! Мне надо на работу! Там господин Джонотан! И, возможно, скандал уже начался.

Зоя оттерла мужика плечом, освобождая себе дорогу к гардеробу. Мужик поддался легко, но голое плечо ожгла боль. Эх, наверное оцарапалась о шип его доспеха. Теперь предстоит досадная канитель с перекисью водорода и пластырем! Но о ране она позаботится чуть позже. А пока надо выбрать правильную одежду. В общении с европейским асессором не может быть мелочей! Отстраняясь, мужик осел на пол между шкафом и диваном. Звенья кольчужной юбки печально звякнули.

— Горе мне. Звезда Трояна – моя звезда — сгинет! Пропадет! Исчезнет!.. – горько причитал он.

Зоя сосредоточенно рылась в шкафу, а голос за её спиной звучал всё тише и тише. Наконец, когда она уже определилась с нарядом, зазвенел рингтон будильника.

Зоя оторвала голову от подушки. Между синими полотнищами гардин серело ранее утро. Она схватила мобильник. Так и есть: половина шестого. Подъём! Усевшись на кровати, она бросила нечаянный взгляд на шкаф. Створки дверей – обе, и зеркальная, и обычная, шпонированная – были плотно прикрыты. В комнате царил обычный для её жилища, легко устранимый кавардак. Зоя поднялась. Путь её лежал через сумрачную прихожую к светящемуся дневным светом, матовому стеклу кухонной двери. До какой же степени надо увлечься работой, чтобы окончательно утратить способность отличать сон от яви? Удивительный мужик в средневековых латах, надетых прямо на голое тело, не первый раз являлся ей в предутреннем сне. И каждый раз он толковал о какой-то звезде. И каждый раз причитал и жаловался. Как же его звали? Баян? Троян?

Она пила кофе, пережевывая случайные куски вместе с остатками сна.

Она долго выбирала обувь, прежде чем остановиться на единственной, наиболее приемлемой для сегодняшнего непростого дня паре.

Она долго не могла попасть в нужную дырку, застегивая брючный ремень. И только расчесывая волосы перед зеркалом, уже наполовину одетая, она обнаружила на левом плече свежую, кровоточащую царапину.

Но она не успела удивиться, потому что зазвонил телефон – первый, самый ранний и самый досадный из звонков торопил её к месту службы, в лабораторию экспериментальной генетики. Её ждал путь через пробуждающуюся Москву из Чертанова на Новый Арбат, через Манежную площадь.

Глава четвёртая. «Вас вызывает база торпедных катеров!»

Редькина и Хреново объединяла не только похожесть фамилий и близость дат рождения. Руководитель ИПРиТа и его первый заместитель имели, к тому же, и внешнее сходство. Такое семейное сходство бывает у двоюродных братьев. Худощавого телосложения, гладколицый, бритоголовый, но, в то же время и с сединой в бороде – так можно было бы описать обоих руководителей вверенного заботам Зои учреждения. Впрочем, при внешней схожести, Редькин и Хреново братских чувств друг к другу отнюдь не испытывали. За плотно прикрытой дверью, расположившись в противоположных углах большого помещения, служившего обоим рабочим кабинетом, они перебрасывались недружелюбными фразами. Интонации их напоминали то квохтанье разгневанного кочета, то пёсье взрыкивание, то шипение изготовившегося к атаке пресмыкающегося.

Зоя медлила перед дверью, прислушиваясь к знакомым голосам. Ещё раз прочитала прикреплённую на уровне её глаз табличку: «Редькин А.А. – руководитель ИПРиТ» и чуть пониже первой, вторую: «Хреново Б.Б. – первый заместитель руководителя ИПРиТ». Сделав глубокий вдох, она трижды стукнулав филёнку двери.

Входя в кабинет руководителей ИПРиТа, Зоя спрятала звезду Трояна в горсти. Но это мало ей помогло. Хреново, оборачиваясь на стук её каблуков, продемонстрировал обросшее жесткой остью рыльце, а над бритым черепом Редькина возвышались, причудливой конструкциирога. Медальон в ладони Зои чувствительно пульсировал, просясь на волю и предупреждая об опасности. Зоя знала, что если она оставит звезду дома, если бабушкино наследство будет находиться вне пределов ИПРиТа, то Редькин и Хреново будут выглядеть, как обычные мужики. Ах, зачем она нынче надела на шею цепь со звездой?

– Как дела у высшего руководства? – поздоровавшись, спросила Зоя.

Онаизбегала называть своих начальников по именам. К тому же форма обращения «высшее руководство» чрезвычайно нравилось обоим её руководителям. В данный момент высшее руководство ИПРиТа раскинулось каждый в своём кресле

– Наши мысли заняты деньгами. А вот чем заняты вы – это вопрос, – сказав сие, Хреново прегромкохрюкнул.

– Опять ты хрюкаешь, Хреново, а до этого лаялся. Ты уж придерживайся какой-то одной позиции. Что мечешься, как фекальный выброс в полынье? – произнёс Редькин, покачивая рогами. – Присаживайтесь, Зоя Григорьевна. Мы вас пригласили, чтобы узнать за что платим вам такие сумасшедшие деньги.

Пока Зоя усаживалась, медальон выскользнул из ладони. Камень кроваво блеснул. Редькин нащурился.

– Ррр-ав! – вполне внятно произнёс Хреново и засмеялся, впрочем, вполне по человечески.

– Опять вы надели это ужасное украшение, – прошипел Редькин. – Ссснимите!

И Зоя послушно спрятала звезду в карман платья

Так уж повелось в ИПРиТе, «Высшее руководство» предпочитало именно руководящими заботами головы себе не морочить, а потому оба начальника Зои занимались своими гаджетами, оставляя без снимания растущие кипы служебных бумаг. При этом Хреново разместил нижние конечности на столешнице. Подковы на его копытах матово поблескивали в лучах блеклого осеннего солнышка. Редькин полулежал в кожаном кресле с высокой спинкой. Ветви его рогов царапали чёрную кожу, оставляя на ней заметные следы. На столах, перед обоими руководителями ИПРиТа, разумеется, стояли компьютерные мониторы. Оба компьютера – Зоя знала это наверняка − были выключены. Тут же помаргивала дисплеем продолговатая лепёшка мобильного устройства – руководитель ИПРиТа, по обыкновению, записывал их разговор.

– У нас появился хороший заказчик. Вы, разумеется, как обычно не в курсе, но я вас проинформирую. Господин Фундуклеев заплатил хорошие деньги за изучение аномалии, внезапно возникшей на территории его поместья…

– Да какое там поместье! – перебил Редькина Хреново. – Участок в двадцать соток в посёлке Дедково он называет поместьем! Ррр-ав!!!

– Участок площадью двадцать пять соток в элитном посёлке, – парировал Редькин.

– Да какие там хорошие деньги! – не унимался Хреново. – Заплатил на треть меньше, чем полагается по прейскуранту. А где разница, я тебя спрашиваю? А разницу ты, Редькин, положил себе в карман, сделав при этом скидку, полагающуюся при расчёте налом, в обход кассы.

– Это место записи я, разумеется, вырежу. Не волнуйтесь, Зоя Григорьевна, – проговорил Редькин, покачивая рогами.

– Вот вы не знаете, а должны бы! С работами по заказу Фундуклеева у нас случился кризис, который вы, Зоя Григорьевна, должны были предвидеть и предотвратить, как кризисный менеджер.

– Можно! Отправляйтесь в радиологическую лабораторию и смотрите!

– Ты слышишь, Хреново? Она спрашивает, что произошло. Твоя подчинённая не знает, что произошло! Фундуклеев разорвёт контракт, а я разорву нерадивых…

Голос Редькина сорвался на самое паскудное блеяние, голова его затряслась.Ответвление правого рога вонзилось в спинку кресла и застряло там. Пытаясь освободиться, Редькин хрипел и дёргал головой.Нет, не те у него рога. Такому, как он полагаются не оленья, а турьи или козлиные.

– Хорош блеять, Редька. Будешь блеять – рога обломаешь! – проговорил Хреново.

Как же так? Почему такое парнокопытное существо и лает? Зоя задумалась, припоминая мифических копытных пёсьеглавцев.

Хреново снова хрюкнул и почесал левым копытом правую ногу.

– Всё очень просто, Зоя Григорьевна. Эти научные дебилы намерили там какую-то хреновину. Фундуклей, увидев результаты, полез на стену. Как он ругался! Как нервничал! Я думал – помрет. А потом они все перепились…

– Научные сотрудники, мать их… - Редькин, наконец высвободил рог из обивки кресла и длинно, и витиевато выругался.

– Надо Дуба позвать. Пусть Камышевкий объяснит, а то я что-то устал, – сказал Хреново.

– Я больше тебя устал, – поддержал коллегу Редькин. – Позвони Камышевскому сам. Только пусть сюда, в кабинет, не вламывается. Не могу видеть его интеллигентную морду. Пусть ждёт Зою за дверью. Ну что же ты то хрюкаешь, то чешешься, гад. Звони! Твой начальник тебе приказал!

Хреново вскочил на ноги. Подковы громко ударили в старинный паркет. Редькин склонил голову, направляя на него свои рога.

– Я сама позвоню, – примирительно произнесла Зоя.

– Это не ваша компетенция! – взревел Редькин, вскакивая. – Пусть Хреново звонит!

В запале руководитель ИПРиТа боднул стену. При этом правый его рог проткнул слой сухой штукатурки. Редькин мотнул головой. На пол посыпались белые плоские куски с неровными краями. Запахло пылью. Хреново скакал вокруг него. Его копыта превращали штукатурку и мелкий порошок.

– Предлагаю успокоиться и выработать план корректирующих действий! – проговорила Зоя.

Слова «план корректирующих действий», как обычно, возымели магически-успокоительное действие…

Зоя покидала кабинет начальников в смятении чувств. Еще бы! Семейные неурядицы выбьют из колеи кого угодно и в один миг. Сигнал watsapпропищал в тот момент, когда она, утихомирив высшее руководство, уже договорилась о встрече с Дуб-Камышевским.

Сообщение младшей сестры, Ксении пестрело плачущими смайликами. Что-то многословное и опять об Игоряшке. Закрывая за собой дверь кабинета начальников, Зоя прочитала таки последние фразы:

«… он решил так зарабатывать. Говорит, надоели мои попрёки. Говорит, эта баба отличный компаньон для бизнеса и чашечки у её бюстгальтера размера «D». Так они вместе уехали лес валить. Мама говорит, что раньше лес валить ссылали, а нынче это называется бизнес».

Зоя замерла на пороге кабинета высшего руководства, обдумывая суть и очерёдность дальнейших действий.

Заведующий лабораторией радиологии, профессор Аркадий Власович Дуб-Камышевский уже стоял рядом с ней, всем своим видом выражая смиренное участие.

– Что там? – спросил он, указывая на зоин смартфон.

– Всё нормально, как обычно, – ответила Зоя.

Аркадий Власович приложил ухо к белой филенке двери. Подождал минуту.

– Что-то лая не слышно, – проговорил он наконец. – Если б дрались, то был бы слышен грохот. А так – непонятно. Что вы там рассматриваете в своём телефоне? Опять семейные неприятности?

– Всё нормально. Я успела их разнять. По счастью рога Редькина воткнулись в стену. Тут кругом сухая штукатурка, а она мягкая…

Зоя, наконец, подняла голову. Голубые глаза Аркадия Власовича оказались совсем рядом. Щеки и лоб его, как обычно, покрывал здоровый румянец. Нос имел правильную, вытянутую форму с небольшой горбинкой. Завлаб выглядел, как обычный и при том вполне приличный человек: ни рогов, ни копыт, ни пятака на месте носа.

– Семейные проблемы? О, да… – рассеянно проговорила Зоя. – Точнее у сестры. Точнее…

– А тут ещё эти замеры. Говорят, Фундуклеев недоволен.

– Недоволен, – Аркадий Власович снова кивнул.

Их разговор прервал зуммер – в кармане завлаба подал сигнал мобильник. Аркадий Власович ответил на звонок. Из динамика устройства прозвучало: «Вас вызывает база торпедных катеров». Зоя узнала голос старшего научного сотрудника лаборатории родиологии по фамилии Лебеда.

– Хочу посмотреть результаты фундуклеевских замеров,– быстро проговорила Зоя.

И она подалась было в сторону радиологической лаборатории, но завлаб заступил ей дорогу.

— Непосредственно в лаборатории нечего и смотреть. Результаты замеров при мне. Вот они, взгляните, – и он вручил Зое распечатанный на принтере лист. – Всё зашкаливает, Зоя Григорьевна

— Всё! Бета-, гамма-излучение. Они взяли пробы почвы и воздуха. Воды из лужи зачерпнули. Я измерил альфа-активность. Сам! Лично! По всем параметрам превышение в десятки раз! — заверил её Аркадий Власович.

— Радон надо мерить.Надо упаривать пробу, а её слишком мало. Но радон — это уже мелочи. Надо ехать и … — Аркадий Власович почему-то смутился.

— Сам я не могу, — завлаб смутился ещё больше. — Вы же знаете. Мои права… Лишен прав вождения на полтора года, а везти оборудование общественным транспортом запрещает составленная вами инструкция.

— У ваших научных сотрудников есть автомобили. У каждого кроме, кажется, Петра Петровича.

Гладкое лицо завлаба залил густой румянец. Он отвёл глаза.

— Надо с ними договориться, — настаивала Зоя.

Она вертела в руках протокол замеров. Результаты казались невероятными и требовали тщательной перепроверки. Да и радон! Измерить его активность мог только завлаб, который в странном смущении отрает испарину со лба.

— Лучше повторить замеры сегодня, по горячим следам. Пойдёмте, Аркадий Власович!

И Зоя решительно направилась по пустынному коридору в сторону двери с табличной «Лаборатория радиологии. Научные сотрудники».

— Сегодня туда лучше не соваться, — лепетал ей вслед Аркадий Власович. — Сегодня день неудачный для вашего кризисного менеджмента …

Зоя взялась за дверную ручку. На запястье блеснул браслет. Серебристые стрелки показывают половину второго пополудни. До конца рабочего дня уйма времени и завлаб в компании одного из научных сотрудников вполне успеет добраться до очага аномалии, произвести замеры и вернуть оборудование на место хранения. А завтра они все вместе поколдуют над результатами. Не может же быть, чтобы участок земли, на котором испокон века стоит обычный жилой домдавал такое излучение по всем изотопам Участок расположен в густонаселённом районе. Это не могильник, не частьпромзоны, не помойка. Вокруг очага радиоактивности обычные жилые дома.

Посёлок Дедково в не такие уж давние времена — дачное место.Огромные участки земли, не менее тридцати соток каждый, сразу после войны раздавали под дачи заслуженным и даже известным людям. Дома вокруг нехорошего места добротные. Люди живут там давно и постоянно. Откуда мог взяться в таком месте очаг радиоактивности?

Погруженная в размышления, не сводя глаз с цифр протокола, Зоя вошла в кабинет научных сотрудников. Атмосферу комнаты заполнял кисловатый, дрожжевой дух к которому примешивались сладкие, ванильные нотки. Неплохой коньяк запивают … Нет, научные кадры ИПРиТа не станут запивать коньяк пивом. Наверняка, для разгона употребили недорогой шипучки производства «Московского комбината шампанских вин».Но пиво?! Зоя сморщила нос.

— Плохо пахнет? — добродушная улыбка Аркадия Власовича материализовалась перед ней.— А там, — Аркадий Власович махнул бледной ладонью в сторону окна. — Пахнет ещё хуже и отнюдь не шампанским, уверяю вас.

— Надо повторять замеры, — угрюмо отозвалась Зоя. — И немедленно!

— Как же их повторить, когда сами видите что!

Зоя окинула взглядом помещении радиологической лаборатории. Ужасающий разгром – иначе не назовёшь. Само оборудование конечно же было в сохранности и зачехлённое, лежало на положенных ему местах, на полках и стеллажах. Но персонал! Рабочий стол завален бумагами. Непосредственно на них научные сотрудники разместили закуски и пластиковые стаканы. Небрежно подвинув снедь, Зоя разглядела заголовки «Протокол испытаний», фиолетовые оттиски печатей и расплывающиеся влажные пятна. На страницы распахнутого рабочего журнала младший научный сотрудник, огромный волосатый и бородатый дядя не вполне ещё зрелых лет чистил крупного сыро-вяленного леща. Куски жирной рыбьей шкуры падали на страницы и на залитый, липкийпол. Напротив младшего научного сотрудника, вперив стеклянный взор в пространство, сидел так же бородатый, но субтильного сложения человечек в засаленной ветровке, надетой поверх ветхой, не первой свежести ковбойки в забавную сине-желтую клетку. Человечек в засаленной ветровке звался Петром Петровичем Фёдоровым и являлся научным сотрудником радиологическойлаборатории ИПРиТа. Простым научным сотрудником,без всяких приставок и дополнительных определений, таким же простым, как его имя.

Зоя пару минут, как завороженная, наблюдала манипуляции с лещом, прежде чем Петр Петрович подал голос:

— Хорошо сидим, — отчётливо произнёс он, не поворачивая, впрочем, головы, и не отрывая застывшего взгляда от избранной точки пространства, которую внимательно изучал. — Нам только Фундуклея не хватает. А уж он мастер компанию вести. Тонкий человек. С таким всегда найдётся о чём поговорить. И выпить так же приятно. Что мы без него смогли употребить? Пару шипучек да литр коньяка. А был бы с нами Фундуклей! Только вот где он теперь, а? Пропал! А может и помер, что и не удивительно — прожить жизнь в таком вредном месте! — и Пётр Петрович горестно развёл руками

Зоя пересчитала тару. Действительно, всего две бутылки из-под шампанского. Одна, эксклюзивная, двухлитровой ёмкости и при этом совершенно пустая, торчала кверху горлышком, как монумент самому предосудительному пьянству. Другая, с виду обычная, ёмкостью 0,7 литра лежала на боку. Зоя взяла её в руки.

— А!!! Это ты, Дуб-Камышевкий! — воскликнул старший научный сотрудник, всю свою долгую и насыщенную всевозможными события жизнь просуществовавший под звучной фамилией Лебеда. — Чего так припозднился? Впрочем, пол стакашки коньяку ещё сможем тебе накатить, но на шампусик не рассчитывай. Выдули без тебя весь шампусик. А это что за девочка с тобой? Эта та самая, менеджер по кризисам? Вертится тут такая растакая. Всякий день в разных платьях, так что трудно и узнать. А спроси-ка у неё Дуб — пока я буду называть тебя просто Дубом, потому что пьяному человеку произносить твою фамилию целиком неуместно, а имя у тебя поганое…

Сделав паузу, Лебеда глубоко вздохнул и, возможно подумав, будто обидел начальника неодобрительными отзывами об его имени и фамилии, добавил:

— Но сам ты парень хороший, а потому хочу поставить тебя в известность, — тут Лебеда сделал жест рукой в сторону Зои. — Такие цацы дешевое бухло не употребляют. Впрочем, коньяк весьма неплох, но его мало осталось. Так, что у тебя, Дуб, догнать нас нет шансов. Да и не даст она тебе выпить, сколько не вертись.

Старший научный сотрудник произнёс столь длинную речь, не поднимаясь с обтянутого потёртой кожей дивана, на котором кое-как разместил своё длинное тело. Голова его вполне уютно покоилась на левом подлокотнике, а согнутые в коленях ноги он перекинул через правый. При этом каждый желающий мог видеть его узкие и длинные ступни, кое-как прикрытые чудовищно дырявыми носками. Ботинки Лебеды валялись тут же, возле дивана, на залитом липком полу. Внешний вид обуви Лебеды вполне соответствовал виду его носков. В целом облик старшего научного сотрудника являл картину скверной неопрятности.

Зоя онемела. Аркадий Власович стоял рядом с ней, плечом к плечу и его правый бок излучал жар праведного гнева. Между тем, Ярослав Гладких — так именовался младший из научных сотрудников — приступил к поеданию сыро-вяленного леща.

А Петр Петрович поднялся и сомнабулической походкой прошествовал мимо Зои и Аркадия Власовича к дивану.

— Подвинуться? Приляжешь? — участливо осведомился Лебеда.

А Петр Петрович уже протиснулся между Лебедой и спинкой дивана. Не снимая обуви, он улёгся там и затих.

— Надо ехать на объект для повторных замеров, — проговорила Зоя. — Так, Аркадий Власович? Так! Но перед этим надо убраться и вытереть лужи с пола.

— Я в Дедково больше не поеду, — угрюмо проговорил Ярослав Гладких. — Там опасно находиться, а Фундуклей не заплатил за то, чтобы я боялся.

— Я тоже не поеду, — сказал старший научный сотрудник. — Я старый и устал. И тем более не стану протирать пол. Возиться с половой тряпкой — это работа уборщицы, а я старший научный сотрудник! Пусть Петрович едет. Ему всё трын-трава.

И Лебеда зачем-то ткнул пальцем в сторону Зои.

— Ну что же вы молчите, Аркадий Власович? Вы же их начальник! — проговорила Зоя оглушительным шепотом.

Дуб-Камышевкий малодушно молчал, и Зоя стала подозревать за ним грешные намерения. Ведь початая бутылка притаилась среди пыльных папок на подоконнике. Огромная, толстого стекла, украшенная изысканной этикеткой, она ещё хранила в себе остатки коньяка, примерно на два пальца. Но эти «два пальца», помещенные в соответствующею посуду вполне могли составить объём соизмеримый с половиной стакана, а может быть и поболее.

Зоя перевела дух. Старший и младший научные сотрудники сосредоточенно поедали леща. Причём младший кормил старшего, засовывая ему куски непосредственно в рот. Третий же собутыльник, обычный научный сотрудник, как называла его про себя Зоя, вовсе выпал из бытия. Петр Петрович лежал на левом боку, уткнувшись носом в кожу диванной спинки. Неподвижность его тела и глубокое, спокойное дыхание свидетельствовали о том, что он спит.

— Господа, нам необходимо выдвигаться на объект для повторных замеров. Поднимайтесь! Работа стоит и ждёт вас, — стараясь сохранять спокойствие, повторила Зоя.

— Работа всегда стоит и кого-то ждёт, — ответил обычный научный сотрудник.

— Зая… как вас по батюшке? — Лебеда оскалился с притворной угодливостью, и Зоя обнаружила, что зубы его так же дырявы и неопрятны, как носки.

Теперь он сидел на диване, опираясь спиной на неподвижное тело Петра Петровича.

— Для меня вы будете просто Заей, ведь именно так за глаза именует вас Аркадий Власович, — Лебеда озорно подмигнул запунцовевшему завлабу. — Да только ему ничего не светит, потому что он Дуб.

— Суть вопроса в том, что вы неправильно произвели замеры, — сохраняя невозмутимость, продолжала Зоя. — Надо всё перепроверить и …

— Говорю же вам, там гама-бета фон зашкаливает, — прошептал едва живой от смущения, Аркадий Власович.

— Да там такой феерверк, что лучше близко не подходить! — сказал младший научный сотрудник. — А я недавно женился. Не поеду! Да и выпил я, за руль не сяду. А эти двое, тем более.

– Тогда я поеду сама. Вы как, Аркадий Власович?

– Только не забудьте расписаться в журнале выдачи и возврата оборудования, – напомнила Зоя, направляясь к двери.

– Да куда ж ему без ваших журналов! Доктор наук! Профессор! Чай писать умеет, – прогудел им вслед Лебеда.

Глава пятая. Призраки посёлка Дедково.

Аркадий Власович хранил молчание вплоть до развязки Минского шоссе и МКАДа.

– Ваш медальон… Вы то снимаете его, то снова надеваете. Вот сейчас опять сняли. Почему? – тихо спросил он.

Зоя свернула на МКАД в сторону Боровского шоссе и автомобиль покатился по широкой магистрали. Зоя уверенно маневрировала в плотномтраспортном потоке, перестраиваясь из ряда в ряд. Цепь со звездой Трояна она действительно сняла с шеи. Теперь цепь перекатывалась и тарахтела в кармене водительской двери. Камень в центре звезды матово поблескивал. Медальон спал, что вполне устраивало Зою.

Зоя устала от проделок бабушкиного наследства. Долгое время она хранила медальон дома, и тогда её активный и докучливый предок частенько являлся, чтобы проведать свою наследницу. Возникал он обычно или в гардеробе, или в прихожей, в стенном шкафу. Троян являлся неизменно в полном боевом облачении, обутым в подкованные сапоги, которые оставляли заметные следы на зеркале паркета. Острыми шипами своих доспехов Троян портил её платья. А однажды буйный пращур едва не устроил пожар, экспериментируя с найденной в одном из карманов зажигалкой. Тогда Зоя стала оставлять звезду в нижнем ящике стола, в своём рабочем кабинете, но фамильный амулет обладал воистину Трояновой неугомонностью. Так Редькин обзавёлся шикарными рогами, а Хреново мощными копытами. Некоторое время Зоя надеялась, что неприятная трансформация «высшего руководства» заметна только ей. Но коллеги шептались. Подначиваемый ими, Аркадий Власович произвёл замеры излучения, испускаемого звездой. Соотношение значений уровня альфа-, бета- и гамма-излучений насторожила его. С тех пор Аркадий Власович, едва завидев медальон, мучил Зою непростыми вопросами. Вот и сейчас, стоило лишь им оказаться наедине в салоне автомобиля, как завлаб принялся за своё:

– Почему вы сняли медальон? Цепь слишком толстая и грубая, шею трёт?

Аркадий Власович замолчал. Так в молчании они докатились до съезда на Боровское шоссе. Тут Зоя включила навигатор.

– Держитесь правее! – тут же скомандовало звучное контральто.

– Не верю! – сказал Аркадий Власович. – В ваших манипуляциях с медальоном есть некая закономерность. Вместе с тем, с появлением вас и вашей вещицы в иприте стали происходить странные вещи. Понимаете, его излучение … О, нет, нет! Оно не превышает нормы! Но оно нестабильно. Природные объекты таких флуктуаций не дают. В связи с этим возникают некоторые вопросы…

– Вопросы?.. – сделав вид, будто заинтересована, спросила Зоя.

– Вот вам не интересно, а делаете вид будто интересно. Вы не умеете лгать, Зоя Григорьевна.

– Поверните налево, а потом ещё раз налево, – со всей мыслимой душевностью произнёс навигатор.

– Какие же у вас возникли вопросы? Например?

– Отнюдь! – вспыхнул Аркадий Власович. – Вы знаете, наше учреждение в достопамятные времена являлось богадельней. Потом оно выполняло иные функции, но речь не об этом. Речь о паркете. Он старинный, твёрдости и прочности необычайной, изготовлен из настоящего дуба особой выделки.

– Да-да. Тут, пожалуй, направо. Там будет высокий забор из зеленого профнастила. В нём ворота. Ржавые. Выжига Фундуклей мог бы и покрасить, но не хочет тратиться на краску.

– Так что там с паркетом? – спросила Зоя, холодея.

– С паркетом было бы всё в порядке, если б не следы огромных подков, которые буквально впечатаны в твёрдый дуб тут и там. Петр Петрович их сфотографировал, и мы устроили коллоквиум.

– У меня такое впечатление, что по нашему учреждению время от времени бродит минотавр, но коллеги со мной не согласны.

– Я? Нет, Зоя Григорьевна! Повторяю: вы не умеете лгать. Петр Петрович фотографировал следы при вас и интересовался вашим мнением, но вы и тогда отшутились. Вы и теперь шутите, а между тем я, кажется, догадался в чём дело.

– Дело в вашей звезде. Я заметил флуктуации излучения. Оно то есть, а порой его и нет. Да-да, я произвёл замеры, конечно же тайком от вас и…

– Вы прибыли на место назначения, – торжественно объявил навигатор.

– Ах вот и ржавые ворота! – обрадовалась Зоя. – Пожалуй, я запаркуюсь чуть дальше. Как раз и прогуляемся.

Нажав на соответствующую кнопку, она открыла багажник.

– Ну что же вы, Аркадий Власович? Дождик начинается. Давайте уж поскорей отстреляемся. О подкованном Минотавре потолкуем позже.

Пока завлаб возился с прибором, насаживая на датчик громоздкий калибратор, Зоя отправилась вдоль забора по направлению к воротам. Идти пришлось по обочине шоссе. Тротуара здесь не было, и Зоя посматривала по сторонам, опасаясь выскакивавших из-за изгиба дороги машин. Дождик едва накрапывал. Неприятный, промозглый ветерок трепал ветви тополей и те сыпали на голову Зои вороха бурых листьев вперемешку с дождевыми каплями.Осень полностью вступила в свои права, вытеснив из Москвы и её окрестностей обессилевшее лето.

На пустынное шоссе навстречу Зое невесть откуда вышел какой-то парень. Высокий, худощавый, верхняя часть лица скрыта капюшоном худи, но лицо красивое и – главное! – совсем знакомое. Где-то она уже видела эти правильной формы губы и эти черные, как уголья и блестящие глаза. Знакомый незнакомец быстро прошмыгнул мимо, чадя короткой папироской. Испытывая безотчётную тревогу, Зоя обернулась посмотреть ему вслед да тут-то и опомнилась: по рассеянности она не только не заперла автомобиль, но даже не прикрыла водительскую дверь. Звезда Трояна! Зоя опрометью кинулась назад. Вот и автомобиль. Водительская дверь действительно распахнута. Ах, она раззява! Вот увлечённый своим оборудованием Дуб-Камышевский. Вроде бы всё нормально, но всё же… Зоя быстро проверила содержимое кармана. Вздохнула с облегчением – звезда на месте! – и полезла на водительское сидение, изо всех сил делая вид, будто вернулась за какой-то забытой вещью. Сигаретами, например.

– Зоя Григорьевна! А можно ли подъехать поближе к точке замера? Я считаю целесообразным проводить измерения как непосредственно возле ворот, так и за ними. Тащить на себе два дополнительных датчика и одновременно проводить замеры – согласитесь, не удобно. А обременять вас переноской груза я тоже не хочу.

Аркадий Власович почти кричал, ошибочно полагая, что сидя на водительском месте, Зоя не расслышит его. Она завела двигатель, осторожно тронулась с места.

Автомобиль медленно пятится. Багажник распахнут. Зоя наблюдает за происходящим в зеркало заднего вида. Завлаб и незнакомец шагаютперед катящейся машиной. Они переговариваются, но слов не разобрать за треском радиометра –Аркадий Власович на ходу производит замеры.

Вот незнакомец закурил, вытащив папиросу из красной архаичной пачки. Зоя присмотрелась. Неужели кто-то на этом свете ещё курит «Приму»?

– Вы войдёте за ворота? – спросила Зоя, высовываясь из автомобиля.

– Надо войти. Этот молодой человек утверждает, что коллеги и там поработали, но они, как мне кажется, ошиблись. Вы запаркуетесь прямо тут или проедете дальше?

Парень приоткрыл воротину и Дуб-Камышевский вступил во владения Фундуклеева. Зоя услышала характерный треск. Так радиометр сигнализирует оператору о превышении нормативного фона. При этом частота треска – Зоя знала это наверняка – прямо пропорциональна величине фонового излучения.

Зоя запарковала автомобиль возле ворот. Заперла все двери. Лишь багажник оставался распахнут. Меж слегка приоткрытых воротин виднелся небольшой фрагмент пустого двора – посыпанная крупным гравием площадка и часть фасада. Тополя, росшие по ту сторону забора, свешивали наружу мокрые ветви, покрытые редкой, желто-бурой листвой.

Радиометр завлаба перестал трещать – Аркадий Власович, вернувшись к автомобилю возился в багажнике, заменняя блоки детектирования. Зоя заглушила двигатель и выбралась наружу.

– Любопытно, о чём вы думаете, – тихо произнёс Аркадий Власович. – Здесь жил и умер Фундуклеев. Здесь он ревновал свою жену и устраивал оргии. Об этом, вероятно, думаете и вы?

– Оргии? Фундуклеев был не дурак выпить. Но оргии… О них мне ничего не известно.

– Обратите внимание на дом. Я знаю его историю. Хотите, расскажу?

– Молчание – знак согласия. Рассказываю. Когда-то, в незапамятные времена Фундуклеев был сотрудником ИПРиТа. В один прекрасный день ему надоело заниматься наукой, и он ударился в бизнес. Господин Фу – вы ведь так его называете? О, как это верно! – оказался удачливым бизнесменом и быстро разбогател. Как и почему он оказался в Колумбии – история умалчивает. Известно только, что господин Фу провел за океаном более пяти лет совершенно безвылазно. Потом он, конечно, вернулся в Россию. На пороге родимого учреждения он возник недавно, имея при себе кипу бизнес-предложений, касающихся практического применения новейших, по его мнению, научных разработок. Ворохи своих идей он опрометчиво бросил под ноги Редькину и…

– … получил отказ. Так ему и надо, – прорычала Зоя.

– Фу – аферист. А вы обещали рассказать о доме. Он какой-то странный, вам не кажется?

– Что тут странного? Изначально это был небольшой дачный домик, принадлежавший его родителям. Шесть на шесть метров и один этаж – именно в таком формате позволялось строить дачи простым трудящимся при социализме. Обратите внимание на правую, нижнюю часть дома в два одинаковых, низеньких окна. Это и есть первооснова нынешних хором.Непосредственно перед добровольной эмиграцией в Колумбию, господин Фу пристроил в родительской дачке второй этаж, расширив при этом первый. Таким образом сформировалась нынешняя правая часть дома высотой в два этажа. А трёхэтажную пристройку с левой стороны господин Фу воздвиг уже по возвращении из Колумбии. Ходят слухи, что подоконники в доме изготовлены изнатуральной яшмы. Вы верите в это?

– По иприту бродят разные слухи. Источником их является юная особа – сотрудница методического отдела. Не помните её? Высокая такая девушка. Темные, прямые волосы. Отличная фигура. Эта особа утверждает, будто бывала в этом доме. Фундуклеев приглашал её в отсутствие жены. И будто бы не раз приглашал.

– Господин Фу женат. Стоит ли перемывать кости ближнему. Тем более, стоя на пороге его дома. Что если жена услышит?

– Так и она мертва… Болела раком, но умерла не от этого. Она надумала бежать в Колумбию переодевшись мужчиной… Отчего вы так волнуетесь?..

− Не волнуйтесь. В каком-то смысле она убежала. То есть я хочу сказать она умерла не от рака…

− Нет. Самолёт разбился. Разве вы не слышали? Самолёт рухнул в океан. Причины аварии до сих пор неизвестны.

– Как же так? – почувствовав внезапную слабость, Зоя ухватилась за створку приоткрытых ворот. – Оба умерли одновременно? Он говорил мне нечто странное… Бегство от смерти… Но я приняла его слова за пьяную болтовню.

–…впрочем, жена Фундуклеева была уже крайне не молода. Говорят, она старше мужа лет на пятнадцать. Что с вами? Вы так расстроились из-за Фундуклеевых? Странно! Разве не вы вызывали неотложку в Бунинский сквер?

– Я. Но я была уверена, что господин Фу оклемался. Я-то думала, что он просто слишком много выпил в тот аномально жаркий день.

– Не оклемался. А потом мы узнали и о его жене. Такая вот драма.

– Выходит, в доме больше никто не живёт? Зачем же повторять замеры, если к качеству измерений никто не сможет предъявить претензий? И ещё: как мы войдём внутрь, если… У господина Фу остались наследники?

Сказав это, Зоя, наконец, решилась выбраться из автомобиля. Владения Фундуклеева, теперь казавшиеся таинственными, манили её. Сделав пару неуверенных шагов, она остановилась в створе ворот, рассматривая дом. Причудливое сооружение полностью соответствовало стилистическим представлениям конца прошлого века. Дом Фундуклеева действительно был слеплен из нескольких строений, каждое из которых не соответствовало ни одному из известных Зое архитектурных стилей. Впрочем, архитектурную эпоху «сытых нулевых» вполне возможно так и характеризовать: вне стиля. Это не модерновый пафос сталинских высоток, не лаконичность «хрущоб», не унылое однообразие строений позднесоветского периода. Архитектуре первого десятилетия двадцать первого векасвойственна даже некотораявычурность. Классические колоннады и портики здесь вполне уживаются с выщербленным, низкого качества кирпичом, а башенки и арки воинствующей псевдоготики с резными наличниками и балясинами пасконной русской старины.

Зоя разглядывала дом Фундуклеева и на языке её вертелось словцо иностранно происхождения, умное и не вполне внятное по смыслу.

– Эклектика, – произнесла Зоя, после недолго раздумья. – Хотя, по факту, это настоящий архитектурный ад. Снаружи всё выглядит, как аккуратно оштукатуренная голубятня, а внутри наверняка золотые толчки, платиновые люстры с бриллиантовыми подвесками, пол устлан леопардовыми шкурами, из крана на кухне льётся Appellation d’Origine Controlee[2]. Архитектора для создания проекта не нанимали, потому что владелец дома о существовании архитектуры, как вида прикладного искусства, узнал лишь к концу третьего этапа строительства. И крыша покрыта обычным рубероидом, потому что деньги внезапно закончились. Из чего, вы говорите, господин Фу изготовил подоконники?

– Как вы оживились! – заметил Аркадий Власович. – А вот и наследники! Относительно подоконников, если это так уж вас интересует, лучше уточнить у них.

Действительно, из-за угла дома показалась высокая фигура, облачённая в широкий брезентовый плащ без рукавов и с капюшоном, закрывающим большую часть лица. Однако, бесформенное одеяние не могло скрыть ни широких плеч, ни приятной для глаза стройности незнакомца. Походка его казалась лёгкой, а дымок папиросы пах травяной сладостью.

– Куда катится этот мир? Средь бела дня, в открытую курят марихуану, – буркнула Зоя.

– На то он и наследник Фундуклея, – подтвердил Аркадий Власович. – Смотрите, приветствует нас. Машет ручкой. Счастлив, наверное. Говорят, у жадины Фундуклеева было неплохое состояние.

– Наверное, это его сын. Интересно, похож ли?

Зоя топталась на месте, не зная, что предпринять. Её беспокоили мысли о медальоне, который она оставила в автомобиле. Вернуться и забрать? Что если звезда уже полыхает, опять сигнализируя об опасности? Зоя продолжала присматриваться к парню. Онкажется ей знакомым, но она никак не может припомнить, где видела его в последний раз.

Вот неизвестный откинул капюшон за спину, вот обернулся, окликнул кого-то. Только теперь Зоя заметила справа от дома небольшой расхлябанный дровник. Женщина появилась оттуда. Одетая в вызывающе короткое, плотно облегающее точёную фигуру, платье, с обнаженными ногами и копной кучерявых огненных волос, она промелькнула стремительно и скрылась в доме, не удостоив гостей приветствием.

– Проходите смелее! – крикнул незнакомец. – Вы же из иприта, верно? Приехали изучать нашу аномалию?

И он расхохотался, да так задорно, что по его покрытым недельной щетиной щекам покатились слёзы. Парень показался Зое смутно знакомым. На вид – не больше тридцати лет, но глаза взрослые, взгляд с горчинкой виданных-перевиданных страданий.

Обморок Фундуклеева в Бунинском сквере! Незнакомец был там! Парень говорил странные вещи, а потом исчез внезапно и бесследно. Зоя позабыла и думать о нём. Да и сейчас, несколько минут назад, не его ли она встретила на обочине шоссе? Вроде бы тот же человек, но всё таки не он. Несколько минут назад, на обочине шоссе он казался совершенно иным – простым работягой-гастарбайтером. Но теперь, спустя несколько минут, перед ними полноправный наследник Фундуклеевых владений.

Зою одолевала досадная нерешительность, а тут ещё Аркадий Власович собрался принять приглашение незнакомца изайти на участок Фундуклеева. Зоя, крепко ухватив завлаба за запястье, не позволила сделать и шага.

– Стойте здесь! Не пересекайте линию ворот. Это может быть опасно.

– Почему? – вполне искренне удивился Аркадий Власович. – Мои датчики показывают… Ах, постойте!

Прибор в руках завлаба панически затрещал, словно подтверждая опасения Зои. Так пищитвыпавший из гнезда, перепуганный птенец.

– Слышите? Датчик алармит! – руки завлаба дрожали, лоб покрылся испариной. – Зоя Григорьевна! Посмотрите на цифры!

– Думаю, эти цифры означают совсем не то, о чём мы с вами думаем, – спокойно заметила Зоя.

Схватив Аркадия Власовича буквально за шиворот, она без всяких церемоний потащила его к автомобилю. Завлаб не очень-то и сопротивлялся, а Зоя опасалась, что отяжелевшие ноги откажутся повиноваться Дуб-Камышевскому и ей придётся на ходу осваивать навыки фронтовой медсестры.

– Куда же вы! – кричал им вслед парень. – Чашечка кофе с пончиками! Моя жена отлично варит кофе и готовит пончики.

На половине пути к автомобилю – а это не более десяти шагов – воля к спасению совершенно покинула Дуб-Камышевого. Конечности его сделались ватными, он начал спотыкаться и едва не выронил прибор. Последние метры Зое пришлось тащить и увесистый радиометр, и ещё более тяжёлого завлаба буквально на собственных плечах. По счастью, она забыла прикрыть багажник – достаточно вместительное хранилище, где без ущерба достоинству могли бы разместиться и Аркадий Власович, и радиометр со всеми его датчиками и кожухами. Теряя силы, Зоя засунула в пасть багажника прибор и толкнула туда же завлаба. Сердце бешено колотилось. Дышалось трудно. В ноги вцепилась предательская слабость. Но завлабу было ещё хуже. Этот просто повалился грудью на высокий полик багажника и так замер, едва дыша.

Зоя схватила Аркадия Власовича за брючный ремень. Не очень-то ловко, но по-другому как затолкать в багажник мужчину, вес которого значительно превышает восемьдесят килограмм? К тому же, завлаб ещё и сопротивлялся.

– Как хотите, но в багажник я не полезу. Это невозможно. Я вам не труп какой-нибудь, чтобы меня в багажнике возить… – бормотал он.

– Это временно. Стать трупом есть шанс у каждого и только избранным уготованы долгие муки, – проговорил кто-то совсем рядом и вкрадчивым голосом.

– Тогда лезте сами на заднее сидение. У меня нет сил… – командовала Зоя, не обращая на вкрадчивый голос никакого внимания.

– Постойте! К чему такая паника? Неужели я так страшен?

Зоя, наконец, обернулась. Парень стоит рядом с распахнутой водительской дверью. А там, в карманчике – звезда Трояна. Медальон пылает, бросая алые отсветы на светлую кожу обивки салона, предупреждая об опасности.

– Я вас знаю! – выпалила Зоя. – Вы опасны! Ну же, Аркадий Власович!..

– Он слишком слаб и не достоин стать вашим любовником. Так же, как Фундуклеев. Совсем иное дело я. Или вы желаете навсегда остаться королевой мечей? На мой взгляд, участь королевы чаш куда как приятней…

Парень улыбнулся. По полированным крыльям автомобиля запрыгали солнечные зайчики. Несколько бесконечно долгих мгновений Зоя наблюдала, как они соперничают с алыми протуберанцами, испускаемыми медальоном.

– Я видела вас в Бунинском сквере. Не отпирайтесь. Это были вы. Откуда вы здесь-то взялись? – брякнула Зоя.

– Явился с того света, – ухмыльнулся парень.

– Неправда. Вы только что вышли из-за этих вот ворот. Вы имеете какое-то отношение к Фундуклееву… Но какое?

Он снова улыбнулся, а Зоя заметила, что ворота теперь прикрыты. В узкую щель видны часть площадки перед домом и два окошка новейшей его части, расположенные одно над другим.

– Да. За этими вратами полная, ничем не запятнанная справедливость и вечная жизнь, – парень жестом опытного экскурсовода указал на ворота.

– Уходите. Я не знаю кто вы такой, но вы опасны…

– Вы противоречивы, как любой человек. Только что вы утверждали, будто запомнили меня, а через минуту уже не желаете припоминать.

Наконец, ей удалось справиться с дыханием. Теперь надо добраться до звезды. Можно попытаться накинуть цепь на шею и парня и тогда, возможно…

– Моя фамилия Врагов, – проговорил парень, возвращаясь к воротам. – Вам хочется воссоединиться со своим медальоном, который вы зачем-то положили на полочку в водительской двери. Да-да, мне запомнился ваш медальон по Бунинскому скверу. Отличная вещь! Однако, применительно ко мне он бессилен.

Улыбаясь, парень толкнул створки ворот и те разошлись с плавной торжественностью театрального занавеса. В образовавшемся проёме было видно, как на площадке перед домом три обнаженные девицы с необычайным увлечением выделывают па кан-кана. Их босые пятки ударяли в крупный гравий с такойсилой, что окровавленные осколки гранита летели в разные стороны. Музыки не было слышно, но танцовщицы двигались слаженно, время от времени демонстрируя зрителям разбитые о гравий, окровавленные ступни своих ножек и лишенные волос, увлажнённые влажные вагины. Их нагие груди колыхались в такт танцу. Из раззявленных в немом крике ртов струился парок.

– Сюрреализм, – проговорил завлаб. – Нам лучше ретироваться, Зоя Григорьевна.Куда же вы? Рискуете. Возможно, источник радиации находится сразу за воротами. Так показывают мои датчики. Говорю вам: источник радиации там!

Но Зоя уже шагнула ко входу в жилище Фундуклеева. Ей хотелось получше рассмотреть дом.

На виду вовсе не было ни единой двери. Только плотно занавешенные, оконные проёмы, в которых ни искорки света, ни единого движения.

Незнакомец последовал за ней. Аркадий Власович где-то рядом. Заметно волнуясь, он то и дело тыкал в парня датчиком радиометра. Так недоученный новобранец тычет в соломенное чучело штыком учебной винтовки. Прибор задорно трещал. Светодиоды сияли красненькими огоньками. Дисплей прибора показывал запредельно высокий уровень радиации. Зоя понимала – ещё минута и её коллега погрузится в панику.

– Стоит лишь родиться, нет пути назад. Режут пуповину и за ручку в ад[3], – проговорил парень. – Не желаете ли зайти?

Он сжал ладонь Зои своей крепкой и горячей ладонью. Прикосновение не было грубым. Но откуда же взялись эти ужас, и холод, и страх, будто её кинули в холодную, бурную воду и надежды на спасение нет? Зоя ещё раз пожалела, что оставила звезду Трояна в автомобиле.

– Да какая там звезда! – отозвался парень. – В нашем клубе нет ни звёзд, ни изгоев. Все равны. Вы стоите на пороге царства справедливости.

– Я ещё слишком молода… – выпалила Зоя и тут же смутилась собственной трусостью.

При чём тут молодость, если перед ней эти вот ржавые ворота?

– Действительно, при чём? – сказал парень. – Когда за человеком приходит смерть, молодость и старость теряют всякий смысл. И то и другое весьма условно. Хоть это-то вы понимаете?

– Я думала, придёт бабка в драном балахоне и с косой…

– … а явился я, такой красивый. Нежданно-негаданно. Поймите, внезапность – это послабление. Ни боли, ни страха. Да и скорбь не станет вашей проблемой.

– Я?!! – парень захохотал. – Повторяю: моя фамилия Врагов. В этом я вам не солгал, хотя существам моего сорта лгать не возбраняется.

Странный, неизвестно откуда взявшийся тихим осенним днём, сквозняк рванул ветви тополей. На головы Зои и Аркадия Власовича обрушился густой листопад. Да-да, Зоя с облегчением заметила, что Аркадий Власович всё ещё не сбежал.

– Пойдём, потанцуем, – парень дёрнул её за руку. – Ночь будет лунной, и ты узнаешь, как сладко танцевать голой под луной. У тебя появятся новые подруги. И я…

На сквозняке Зоя начала отчаянно мёрзнуть. Зубы её выбивали частую дробь. Она попыталась высвободить руку, но парень крепко держал её и тянул за собой в щель между створками ворот.

– Звезда Трояна! Отпусти! Я её надену… – шептала Зоя.

– Не стоит. Ты слишком сообразительная. Я уже не могу тебя отпустить, потому что тогда ты предашь нас всех.

Зоя попыталась вырваться, но лишь больно ушибла плечо о створку ворот.

Чья-то мощная десница оторвала её от незнакомца. Отшвырнула в сторону с такой силой, что Зое не удалось устоять и она со всего маху грянулась в ворох жухлой тополиной листвы. На несколько секунд Зоя потеряла ориентацию. Отчаянно стуча зубами, она смотрела, как металл соударяется с металлом, рассыпая по сторонам голубоватые искры. Она слышала, как рычит её свирепый предок. Она видела, как порхают, взвиваясь и опадая подобно крыльям бабочки, края его узорчатого плаща. Неизвестно откуда взявшийся, хищной птицей нагрянувший Троян рубил воздух своим сверкающим, изогнутым оружием. Его противник блистал неуязвимостью. Совершенно безоружный, он с невероятной ловкостью избегал смертоносных ударов. Но он сражался. Так на арене безоружный матадор противостоит разгневанному быку. Наконец, отступив за ворота, он ухватился за створки, намереваясь сомкнуть их. Троян не последовал за ним, не попытался препятствовать – у опытного бойца осмотрительность преобладает над горячностью даже на пике схватки. Позволив створкам схлопнуться, он несколько раз полоснул по ним своим оружием.

Фейерверк искр, скрежет, шипение. Осмотрев результаты своих усилий, Троян удовлетворённо оскалился.

– Ну вот, дочка. Адские врата опечатаны. Что не по силам твоему дедушке? Всё по силам!

Победный вопль Трояна отнял у засыпающих тополей последние листья.Беспокойный пращур растворился в их кружении, оставив по себе запах остывающего металла. Тут же в поле зрения Зои возник Аркадий Власович с радиометром наперевес.

– Зоя Григорьевна, считаю необходимым произвести дополнительные замеры, – проговорил он с необычайным энтузиазмом.

А потом долго водил из стороны в сторону датчиком своего «оружия», рассматривал и даже обнюхивал ворота, приговаривая:

– Странно! Совсем другая картина! Уровень излучения вернулся к норме. А ворота, будто заварили. И шов такой ровный. А ведь у этого сумасшедшего не было при себе соответствующего оборудования. Бегают тут всякие с мечами! Мельтешат. Зоя Григорьевна, я же говорил, флуктуации излучения неизвестной природы…

Попытка подняться на ноги не увенчалась успехом – в ушах стучали молоты, глаза застило мутью, тело пронзали приступы неукротимой дрожи.

– Что же вы? Ушиблись? Испугались? Наконец-то я вижу вас напуганной. Дама с мечом – так выразился этот тип? Это наименование очень идёт вам. Ну же! Поднимайтесь!

Аркадий Власович помог Зое подняться. Теперь завлаб ухаживал за ней и ободрял. Теперь он влёк её ослабевшую к автомобилю, поддерживая за талию.

– Аркадий Власович! Атот черноглазый парень в капюшоне… Куда он делся?

– Вы запомнили цвет его глаз? – Аркадий Власович фыркнул. – На мой взгляд, его манеры слишком уж грубы. Он так тащил вас за руку, будто вы тысячу лет знакомы. Вы так живо реагировали на него…

– Да. Я видела его один только раз в Бунинском сквере, в самом начале осени. Это было в тот самый день, когда с Фундуклеевым случился удар. Тогда он так же внезапно исчез.

– Вы так взволнованы! С автомобилем справитесь?

Встревоженный Аркадий Власович склонился к ней и даже слегка прикоснулся холодной ладонью к щеке.Видел ли он Трояна или этотморок является лишь её, Зои, личным достоянием? Зоя настороженно посматривала на Аркадия Власовича, но лицо Дуба-Камышевского оставалось совершенно спокойным – ни испуга, ни удивления. Завлаб помог ей забраться на водительское сидение и теперь рассматривал её с самым задушевным интересом. Таким взглядом опытный врач рассматривает рентгеновский снимок, на котором запечатлён редкостный рецидив болезни.

– Вы слишком много работаете, Зоя Григорьевна, – проговорил он, наконец.

– Нет, всё нормально, – Зоя Тряхнула головой. – Я хорошо себя чувствую и могу вести автомобиль.

– Да и мне не мешало бы отдохнуть, – продолжал Дуб-Камышевский. – А ваш дедушка так же экспрессивен, как вы. Впрочем, проработав в иприте двадцать лет, я ко многому привык.

– Не совсем дедушка… – пролепетала Зоя. – Он не сумасшедший. Он просто из очень дальнего далека, поэтому не удивляйтесь, что он так странно одет…

– Да чего же странного? Главное – хоть как-то одет. Не бегает голым по улице и то хорошо. Но… – завлаб смущенно потупился. – Я видел: под плащом у него доспехи надеты непосредственно на голове тело. И портки… То есть – простите! – штаны, собственно, пошиты из такой ткани… Словом, такую нынче не производят. Это обстоятельство исключает возможность его побега из сумасшедшего дома. В то же время, сейчас в театрах шьют и не такие костюмы…

– Да-да. Верно! Он – артист, – поспешно перебила Аркадия Власовича Зоя.

– Тогда встаёт вопрос о холодном оружии, – не унимался Дуб-Камышевский. – В прошлом году мы с женой побывали в Суздале. Кроме прочего, там музеи, знаете ли, очень хороши. В одном из них мы видели точно такой же…

– …а что сабля у него, это так… для вида только. Он никого рубить не станет, – Зоя вновь и совершенно бестактно перебила коллегу.

– Сабля? – Аркадий Власович остановился и едва не выпустил локоть спутницы, который до этого заботливо поддерживал. – Но это была вовсе не сабля! На территории древней Руси сабли появились после…

– Ах, вам виднее. Я не разбираюсь в оружии. А танцовщиц вы не видели? Адское зрелище.

– Танцовщиц? – Дуб-Камышевский пожевал губами. – Что ж, внезапная смена темы беседы – один из способов управлять ею. Только мне невдомёк: о каких танцовщицах вы толкуете?

Лицо завлаба выражало вполне искреннюю растерянность.

– Ну да. Три голые бабы. Они были там, за воротами.

– За какими воротами? Откройте, пожалуйста багажник. Я должен убрать радиометр в чехол.

– Пожалуйста! Но вы же сами толковали про газовую сварку, про уровень фона, который внезапно вернулся к норме?

– Я? Эээ… Как-то не припомню. Мы вернёмся в лабораторию, я скачаю с карты памяти прибора результаты замеров и вы сами убедитесь. Это Гладких в прошлый раз лохонулся. Опытный, талантливый радиолог, но постоянное пьянство даёт о себе знать.

Аркадий Власович ещё некоторое время возился в багажнике, громко сетуя на безалаберностьсвоих подчинённых. А Зоя выдохнула с облегчением.Пусть завлаб думает, будтоТроян и адская пляска ему лишь пригрезились. Голова её больше не кружилась. Дыхание выровнялось. Зоя включила зажигание. Двигатель автомобиля работал как обычно. Только вот запястье левой руки почему-то саднило. Оно ещё помнило крепкую хватку странного незнакомца. Зоя отогнула рукав свитера. На запястье, чуть выше часов лиловел свежий кровоподтёк.

Глава шестая. Печали станицы Суворовской.

Утро, наступившее после ночи жарких прощаний, ознаменовалось скандалом.

Казалось бы, ничто не предвещалоименно скандала, потому что мать с первой же маршруткой укатила в магазин. Ксения, дождавшись ухода матери в постели, напилась чаю и побрела было на двор по нужде, когда старшая сестра заступила ей дорогу.

– Ты сделала это? – спросила Виктория с непреклонной суровостью армейского старшины.

– Понимаешь, он обнял меня и всё. Мир выключился…

– Тю! Лампочка в коридорчике перегорела? Так Гера вкрутит новую…

– Та нет же! Это фигурально, образно, ну понимаешь…

На глазах Ксении выступили слёзы отчаяния, но родная сестра оставалась непреклонно ироничной.

– … я ткнулась носом ему сюда, в шею. Запах одеколона… Ну, помнишь, тот, что я ему дарила…

– Как же, помню. Ты назвала этот запах «колдовским». Сама себя околдовала.

– Не то! Пойми же меня, Вика! – уже чувствуя на щеках предательскую влагу, Ксения продолжала борьбу. – Обняв его я почувствовала колоссальный импульс… посыл… желание… Нет, не то! Другое желание! Позыв… Опять не то!.. Короче, Игоряшка отправился делать деньги. Торговля лесом. А лес растёт на севере. Туда он и отправился. Так что о ремонте погреба Гера пусть не беспокоится. Игоряшка обещал прислать денег. На кровлю хватит, а если мы вложимся, то и лаги можно будет поменять.

Вика продолжала стоять на её пути непреодолимой баррикадой. Лицо застыло, руки в боки локтями наружу так, что мимо не протиснешься. Ксения хватала её за плечи, трясла, толкала, щекотала, но сдвинуть старшую сестру с места никак не получалось. Конечно! Виктория Онисимова настоящая казачка. Рост такой, что макушкой лампочки задевает, косая сажень в плечах. Остальное тоже на месте: задница, ноги, талия. Двоих детей родила, а фигура, как песочные часы. На грудь стопку поставь – до окраины станицы донесёт, руками не удерживая и не расплескав ни капли. А уж характер – гранитная скала. По части своенравности, Вика матери под стать, но похитрее, поприжимистей, подальновидней и, как следствие, поудачливей в женской доле.

– Бизнес. Понимаю, – проговорила, наконец, Вика. – Все такие деловые. Куда нам!

Старшая сестра повела плечами, высвобождаясь из хрупких объятий младшей. Вика переступила с ноги на ногу, и Ксения почувствовала, как прогибаются под ними половицы. Да, дед стелил полы на совесть, дощечка к дощечке. Дедовскому дому более семидесяти лет, он старейший в их станице, но и его пора ремонтировать. А на ремонт нужны деньги.

– В три минуты собрался, – будто отзываясь на мысли сестры, проговорила Вика. – Собрал купленные тобой одёжки. Кому-то позвонил – айфон тоже куплен тобой в кредит, который ты сейчас выплачиваешь! – чемодан твой прихватил и айда на станцию. У мамки ещё полторы тысячи на такси занял. Что за гарный хлопец! Бизнесмен!

– Та я вложилась в Игоряшку, но не напрасно. Сама увидишь – всё окупится с лихвой. Игоряшка обещал и водопровод…

Тяжело, по-коровьему вздохнув, Вика подалась немного в сторону. Половицы отозвались на её движение жалобным стоном. В углу звякнуло порожнее ведро.

– Та он же пол в погребе залил цементом и водопровод обещал проложить!

Довольная собой, Ксения отёрла со щёк влагу и приосанилась. Сейчас родная сестра отступит в сторону, даст ей, наконец, дорогу и тогда Ксения побежит в дальний угол ограды. Там за гранатовым кустом, под боком смердящего тухлой прелью компостного ящика есть тихое местечко, куда не забредают вездесущие племянники. Там Ксения, наконец, сможет выплакаться вволю. Путь к себе мог открыть последний, решительный аргумент.

– Ты не понимаешь, Вичка! Бизнес такое дело, он требует жертв. Вот Игоряшка и пожертвовал любовью. Расставание со мной – это жертва. Он в такие края подался, где абрикосы и черешня на улицах не растут! Дичь и глухомань. Твой Георгий очень хороший человек, но он на такое бы не пошёл. Та разве Гера отделится от Вичкиного подола? Та разве Гера-мерзляк подастся на зиму глядя туда, где сопли мгновенно превращаются в ледышки? А Игоряшка деловой. Бизнес есть бизнес!

Страстную речь Ксении прервало тарахтение смартфона. Девушка извлекла блестящий аппарат цвета фуксии из заднего кармана джинсов. Уставилась на экран.

– Та не гони! Какой такой бизнес? – проворковала Вика уже миролюбивым тоном. – Что там пишут из Москвы? Пурга? Нашествие инопланетян? Война с Украиной началась?

Раздосадованная Ксения подвинула крепкое font-family:"Times New Roman","serif";mso-fareast-font-family:Calibri'>– Вики. К кусту граната бежала, не помня себя от волнения. Вот наконец и укромный закуток, и вожделенное уединение. Конечно, Игоряшка уехал к другой – об этом знает вся Суворовская. Конечно, соседи слышали, как они полаялись при расставании. А если соседи слышали, то мама и Виктория, тем более знают об этом. Конечно, новая товарка Игоряшки очень крутая. Да и красивая к тому же. Да при деньгах и с перспективой. А Ксения что? Грошовые доходы от мамкиного скобяного ларька дают возможность существовать не голодая. Да Георгий таксует по округе, приторговывая втихаря выпивкой – вот и весь их семейный доход. Жилищные условия по нынешним временам никакие. В большом дедовском доме Вика с Горгием и племянниками занимают две лучшие комнаты и то им тесно. Ксения же с мамкой занимают две смежные, крошечные комнатёнки. Мамка Ксении, женщина ещё не старая и боевая, не оставила младшей дочери практически никакого интимного пространства. Так они теснились с Игоряшкой до недавнего времени на девяти квадратных метрах. А за тонкой стенкой – мамка храпит, как казачий хорунжий после крепкой попойки. А днём племянники мельтешат под ногами. То одно им подай, то другое. Какая уж тут интимная жизнь? Но Игоряшка выносил семейную суету без скандалов. Не жаловался. Честно полтора года искал работу. И, бывало, находил. Но места всё были безперспективные, работа малооплачиваемая и тяжелая, с ненормированным рабочим днём. А Игоряшке необходимо свободное время для совершения личного творческого выбора. Страдает человек без выбора. И без творчества мается. Ну нет в Суворовской подходящих для такого человека мест для заработка, нет простора для творческого порыва. Только ради Ксении и терпел он такую жизнь. В жертву себя принёс на целых полтора года. И чему же удивляться, когда, как на грех, подвернулась эта северянка? Волосы выбелены, тело крепко сбитое, округлое, взгляд пронзительный, расчётливый. Business Womanвыцепила Игоряшку в «Одноклассниках», где возлюбленный Ксении проводил значительную часть своего времени видимо, в поисках вдохновения. Они быстро сговорились. Оказалось, ей на севере нужен помощник, а он в Суворовской не у дел.

А уж Ксения-то! Ах, эта Ксения! Нынче, сидючи под гранатовым кустом и вдыхая ароматы компостной кучи, она плачет вспоминая, как читала переписку в чужом телефоне. Точнее, не совсем в чужом. Айпад Ксения подарила Игоряшке на новый год. Купила в кредит на год. И вот, теперь айпад уехал на вологодчину, а Ксения осталась в Суворовской, и кредит при ней.

Маясь ревностью и обидой, Ксения, тем не менее, сумела скопировать переписку с айпада на свой телефон и переслать её Зое. «Зоя-москвичка» – так именовала её Вика. Старшая сестра ревновала младшую к новообретённой родне, и ревность эта так же являлась поводом для слёз. А Игоряшка, обнаружив следы манипуляций с его айфоном закатил головокружительный скандал, ещё больше ускоривший его и без того поспешный отъезд на Вологодчину. Оглушенная ревностью и внезапным отчуждением возлюбленного, Ксения проплакала всё время его недолгих сборов. Возлюбленный одумался лишь в последний момент и то лишь отчасти. Стоя на орошенном слезами Ксении пороге дедовского дома с чемоданом в руке и рюкзаком за плечами, он внезапно заговорил с Ксенией ласково и даже пообещал сначала выслать денег, а потом и вернуться, потому что, дескать, нет женщины добрее, чем его Ксения.

«Хитрый приём, но хитрость шита белыми нитками. Он оставил путь к отступлению, если в Вологде у него не сложится» – так прокомментировала поведение Игоряшки Зоя-москвичка.

Теперь в убежище под гранатовым кустом, Ксения снова и снова перечитывала переписку с Зоей, стараясь не ронять солёные капли на дисплей старенького розового Самсунга. Когда-то Зоя смеялась над розовым, украшенным разноцветными стразами смартфоном Ксении, называя его «гламурной игрушкой». Как же давно это было! Больше года минуло со дня их знакомства в поезде, следующем по маршруту Москва – Нижний Тагил. Впрочем, всё это время они постоянно переписывались, перезванивались по WhatsApp и Ксения незаметно для себя самой стала зависима от общения с Зоей. И зависимость эта являлась причиной отчаянной ревности со стороны старшей сестры и жестких насмешек со стороны изменника-Игоряшки. И только мамка смотрела на свою младшую дочь с плохо скрываемым сочувствием, причины которого Ксения никак не могла уразуметь.

Ксения водила пальцем по зеленоватому полю, перечитывая коротенькие реплики Зои и собственные пространные, испещрённые пёстрыми значками смайликов, излияния. В сообщениях Зои между строк сквозило беспокойство, тревога и крайняя озабоченность. Иногда она упоминала о каких-то делах,неотложных и важных, но Ксения, по сложившемуся меж ними обыкновению, уделяла заботам сестры недостаточно внимания. Да и какие могут быть дела, когда единственный возлюбленный – другого больше не будет! – уехал не просто невесть куда, но к другой, более красивой и успешной женщине.

«Человечеству не нужны успешные люди. Успешность относительна и условна. Человечеству нужны счастливые люди. Твои счастье и несчастье зависят только от тебя. И ещё: ты красивая» – так писала Зоя в ответ на жалобы Ксении и добавляла ещё: «Любовь проходит. Однолюбов крайне мало. Пройдёт и твоя любовь. Помни лишь о том, что люди тянутся к счастливцам. Постарайся же стать счастливой!».

Ксения отвечала на рассуждения старшей сестры страстными жалобами, самокопанием и просьбами о совете и утешении. Не раз просила разложить таро. Грозилась обратиться к профессиональной гадалке.

«Не пиши ему и, тем более, не звони. Не устраивай сцен. Не груби ему и не плачь. Поверь, он никуда не денется и обязательно вернётся, как и обещал» – так писала Зоя, но утешительные эти слова лишь усиливали отчаяние Ксении.

«Терпи. Время всё лечит. Любовь проходит. Чувства затираются иными впечатлениями. Надо победить ревность. Ревность не конструктивна. Ты от неё заболеешь» – твердила Зоя.

Ксения перечитывала бессмысленные, на её взгляд, сообщения. Наконец, она решилась отправить Зое украденную у Игоряшки фотографию соперницы. Любимый снял северянку на айфон. В памяти устройства Ксения обнаружила целую серию снимков разлучницы в самых ужасающих позах. Одну из них, самую нескромную, она и отправила в Москву. Длительное ожидание ответа низвергло Ксению на самое дно отчаяния.

«Почему ты молчишь? Она красивая, да?» – смайлик отчаяния. – «Такая красивая, что невозможно даже ответить?»– плачущий смайлик. – «Зоя! Ты так занята, что совсем забыла обо мне? Что за занятия у тебя? Хоть бы приехала когда. Я познакомлю тебя с Вичкой, мамкой и остальными» – смайлик, изображающий молитвенно сложенные ладони. И через короткий, несколько секунд промежуток ещё одно сообщение: «Что же мне делать? Ведь другого-то нет! Не получается забыть Игоряшку. Обидно, но я всё равно его люблю» – к окончанию это фразы Ксения присовокупила плачущий смайлик.

После этого переписка прервалась на несколько хлопотливых дней, когда Ксения вместе с мамой корпела над бухгалтерской отчётностью. В каждый из этих дней она получала довольно нежные послания от Игоряшки. Каждое из посланий сопровождалось серией снимков суровой северной природы. Там были и хаотические нагромождения поваленных стволов, и спокойные северные речки, и берега, поросшие густым хвойников, и русское сельцо. Да что это за село! Серые, тонущие в зарослях крапивы срубы, покосившиеся заборы, а меж ними непролазная топь улицы. На некоторых снимках фигурировал ужасный барак с серыми же стенами, зарешеченными окнами под яркой, недавно подновлённой вывеской: «Магазин «Продукты и промтовары». Внутренность магазина выгодно отличалась от наружности. Там были и стеклянные подсвеченные витрины, и разная снедь на них. В том числе ряды бутылок с крепким алкоголем и самым широким пивным разнообразием. Зрелище это ничуть не смутило Ксению. Игоряшка никогда не прикасался к алкоголю. Даже безалкогольного пива не употреблял. Вика зло шутила об этом. «Наш Игоряшка и без дури дурачок, и без зауми зануда» – так говорила она совсем не опасаясь, что её слова достигнут ушей объекта злой иронии.

Тем временем, память розового Самсунга заполнялась видами северных пустоватых деревень и пасмурной природы. Ксения всматривалась влица и пейзажи, пытаясь найти силуэт соперницы – всё тщетно.Возлюбленный с милосердной тщательностью избегал присылать её фотографии. Но Инстаграм! Для желающего терзаться ревностью там найдётся достаточно пыточных инструментов. Соперница во всех видах и образах от Business Woman с тонкой серебристой оправой на переносице до разбитнойsportgerl в костюме для игры в теннис и бейсболке со стразами. А рядом с ней почти на каждом снимке Игоряшка.

Так миновала весна. Начало лета ознаменовалось обещанием Зои на следующий год непременно отправиться в горы Адыгеи. Предполагаемая цель поездки: обучение Ксении фотографии, а для Зои знакомство с древними башнями и съёмка живописнейших закатов. Планы прекрасные, но как дожить аж до следующего лета и не свихнуться от тоски? Суворовская сделалась для Ксении адом: насмешки родных, редкие приветы Игоряшки, одиночество.

Игоряшка появился в начале июля. Возлюбленный приехал в Суворовскую на попутной машине, без вещей, смиренный и довольно потрёпанный. Старшие родственницы Ксении с достойным лучшего применения единодушием отказали ему в приюте, а потому единственное и тайное свидание состоялось в сараюшке за погребом. Романтично, конечно, но жёстко и рискованно. Даже в обществе долгожданного друга Ксения думала о возможных насмешках сестры и гневе матери. Из-за этой её трусливой рассеянности свидание вышло скомканным. Вопреки советам Зои, Ксения плакала и осыпала Игоряшку попрёками. Возлюбленный всё сносил с несвойственной ему терпимостью. К утру, когда стало ясно, что Ксения, как говорится, не даст, милый друг заговорил о главном, а именно попросил в долг денег. Поначалу Ксения нашла в себе силы отказать. Перед уходом – а провожала она его огородами, крадучись, скрываясь от случайных взглядов соседей – он всё таки сумел добиться настоящего поцелуя. Вот тогда-то она и пропала окончательно, а вместе с ней со счёта списалась пятизначная сумма, которую Ксения перевела посредством мобильно банка на счёт милого друга. Скоро-скоро всё откроется. Пока Вика лишь догадывается, а мама пребывает в полном неведении, но когда всё откроется…

Так Игоряшка снова отбыл на севера, оставив по себе лишь несбыточные обещания и досаду в семье любящей его женщины.

Ксения продолжала тихо плакать под кустом граната, когда смартфон в её ладони снова издал призывный писк. В приложение WhatsAppнасыпалось сразу несколько сообщений. Ксения глянула и обомлела. Зоя наконец-то вспомнила о ней! Слёзы разом высохли. Ксения принялась читать сообщения. «Ничего не делать», − писала Зоя. –«Он вернётся. Твоя доброта причиняет тебе множество хлопот. Трудно найти человека добрее тебя и потому он вернётся. Это в лучшем случае»

Потратив пару минут на осмысление прочитанного, Ксения ответила:

Она ждала ответа, но виртуальный эфир безмолвствовал. Наверное, Зоя опять отвлеклась и через неделю Ксения получит ответ, написанный небрежной рукой занятого и рассеянного человека. Однако, Зоя ответила незамедлительно:

«В худшем случае нам придётся ехать в эту чёртову деревню и спасать твоего Игоряшку. Каким бы он ни был, он всё же человек и нам негоже оставлять его на растерзание».

«На растерзание кому?!!!!!» – в конце Ксения налепила кучу изумлённых, рыдающих, разгневанных смайликов. – «И какой такой по-твоему мой Игоряшка?»

«В моём сообщении ключевое слова «чёртова». «Какой-такой» пишется через дефис. «По-твоему» тоже через дефис».

Ксения отложила смартфон. Разговор со старшей подругой, как обычно, возымел успокоительно-терапевтическое действие.

Обмахнув лицо холодной водой из-под крана, она отправилась по делам.

Отвечая на звонки, срочные и не очень она в течение всего дня не заглядывала в WhatsApp. Терпела, крепилась, несмотря на сыплющиеся градом сообщения Игоряшки. Прочитать их она решилась только поздним вечером, когда мать, сестра с мужем и племянники окончательно угомонились.

Часть первая.Торжество справедливости.

Глава первая. Трансатлантический рейс из ада в ад (первый сон госпожи Фу).

– Говорю вам, мне нужен МУЖСКОЙ костюм, в то время, как вы предлагаете мне женский.

– Но это очень хороший костюм. Ткань – полушерсть, а цена…

– Цена не так уж важна. Повторяю: костюм должен быть мужским. Как вас зовут?

Юная продавщица молчала, подавленная собственным смущением.

– Лариса, Мария, Ольга, – госпожа Фу наугад называла имена, загибая поочерёдно длинные тонкие пальцы на левой руке.

Девушка-продавщица модного бутика, занимающего пару не слишком уютных комнат в офисном здании на Большой Бронной улице, зачарованно смотрела на кисти её рук. Можно, используя различные дорогостоящие процедуры, поддерживать кожу на лице в достойном юного возраста состоянии. Можно сберечь от возрастной деформации фигуру. Но руки выдадут тебя с головой. С руками, как ни ухаживай за ними, ровным счётом ничего поделать нельзя. Госпоже Фу недавно исполнилось шестьдесят три года. Разум её вполне светел. Лицо обработано руками искусного хирурга. Тело соответствует кондициям тридцатилетней женщины. Но руки…

– Меня зовут Сара, – проговорила продавщица.

– Наконец-то! Сарочка, принесите мне мужской костюм. Любой.

Продавщица исчезла в соседней комнате, а госпожа Фу ещё раз оглядела себя в зеркало. Вполне достойный внешний вид. Пока. Но что с ней станет после первого же курса химиотерапии? Румянец на щеках истает. Пышные локоны, которым очень идёт обильная седина, пожухнут. А, возможно, она вовсе лишится волос. Какие ещё муки уготованы ей попытками лечения третьей стадии рака? И возможно ли поверить в болезнь, глядя на неё, всё ещё цветущую женщину?

Боль явилась, как обычно, внезапно. Вынудила искать пристанища на шатком стульчике. Заставила вытащить из кармана пачку бумажных салфеток – обязательный атрибут её ежедневного снаряжения. В такие минуты госпожа Фу всегда отчаянно потеет и испытывает непреодолимую жажду. Пластиковая бутылка с холодным чаем так же неизменно находится при ней. Пожалуй, она и не поверила бы в собственную болезнь, если б не эти периодически повторяющиеся приступы.

Госпожа Фу успела справиться с собой до появления юной продавщицы. Однако, на смену боли всегда являлся главный её недруг – слабость, состояние сокрушительного утомления, которое с каждым днём становилось всё труднее преодолевать. Вероятно, продавщица заметила испарину на её бледном лбу, а может быть и нет. В любом случае, внимание обеих переключилось на наряды.

Сара вынесла из подсобки отличный, серый в узкую полоску костюм, сорочку и ещё что-то – яркое, многоцветное, сияющие атласным блеском. Схватив вещи в охапку, госпожа Фу поплелась в примерочную и так неловко задёрнула за собой занавеску, что едва не сорвала её с петель. Теперь её страх и слабость прятались от внешнего мира за куском плотной пропылённой материи.

– Это сорок восьмой размер. Пожалуй, брюки будут длинноваты. А пиджак в плечах широковат, – ворковала за занавеской Сара.

– Размерный ряд мужской обуви у нас начинается с сорокового размера, – ответили из-за занавески.

– Цена не имеет значения. Поторопитесь, милочка. Через четыре часа я должна сесть в самолёт.

Госпожа Фу покинула бутик на Большой Бронной примерно через сорок пять минут. Тверской бульвар встретил её обычным оживлением и толчеёй. Под ногами шуршала жухлая листва – дворники, по обыкновению, не успевали за листопадом. На пересечении Тверской и бульвара её уже ожидало такси. Моргающие оранжевые фонари поворотников отрсжались в лужах. Госпожа Фу сличила норной знак автомобиля с информацией в мобильном телефоне. Так и есть, именно эта машина сейчас отвезёт её в Шереметьево. Госпожа Фу распахнула пассажирскую дверь и застыла. Несколько долгих мгновений она стояла возле распахнутой двери автомобиля, изогнувшись, будто в лакейском поклоне, будто ожидала особого приглашения или хотя бы приветливой улыбки.

Водитель сидел на своём месте неподвижный, как восковая кукла. Вперив взгляд в дисплей навигатора, он водил по нему пальцев вверх и вниз и молчал. В салоне автомобиля витали неприятные запахи чужого парфюма. С началом болезни обоняние госпожи Фу настолько ослабело, что она почти перестала слышать ароматы пищи и косметики. По окончании первого курса лечения обоняние окончательно покинула её. Но сейчас этот новый запах обрушился на неё, подобно пласту снега, внезапно сорвавшемуся с крыши. Водитель, хоть и славянин, так же чрезвычайно не понравился ей.

– Пожалуй я сяду на заднее сидение, – пробормотала госпожа Фу, захлопывая переднюю дверь.

Задняя дверца распахнулась сама, будто кто-то толкнул её изнутри. Утомлённая собственным волнением, госпожа Фу упала в чрево салона. Так бросается в постель смертельно уставший человек.

– Шереметьево, терминал В, – проговорил где-то рядом женский голос, показавшийся госпоже Фу не живым, но генерированным компьютерной программой.

– А вот и нет! Ваш навигатор лжёт. Шереметьево, терминал д. Поторопитесь. Вылет через три часа, а мне ещё надо успеть пройти паспортный контроль.

– О, да! И о шопинге не следует забывать. В аэропортовских бутиках дороговато. Однако, в жизни бывают такие моменты, когда человек перестаёт думать о деньгах.

Кто это тут распоряжается? Госпожа Фу устремила взгляд в полумрак салона, но поначалу ей удавалось разглядеть лишь едва заметную тень движения, оттенок присутствия: взмах руки, поворот головы и запах. На заднем сидении он был гуще и казался ещё более отвратительным.

– Пожалуй, я пересяду вперед. Эй, товарищ! То есть господин… впрочем, как вас там… Эй! Не трогайтесь с места. Я пересяду.

Но водитель и не думал трогаться с места. Наоборот, он щёлкнул выключателем, осветив салон автомобиля.

Женщина вольготно расположилась на заднем сидении, бок о бок с госпожой Фу. Её рыжие волосы хаотично топорщились на макушке и висках. Резкие очертания скул и бровей, чувственные губы и ясный, прямой взгляд победительницы – такую красоту называют редкой или убийственной. Такая красота поражает мужчин и женщин в равной мере, как поражает напалм. Госпожа Фу напряглась, чувствуя приближение очередного приступа.

– Меня зовут Миреле, а вас – Лена, – сказала женщина.

– Обещаю, что не стану вас истязать. Не стану называть госпожой Фу. Я буду обращаться к вам просто по-дружески. Итак. Миреле, − она приложила руку к собственной груди. – Лена, − лёгкое прикосновение к телу госпожи Фу. − Не возражаете?

Прикосновение незнакомки действительно обжигало, как напалм. Госпожа Фу в ужасе ухватилась за ручку двери, дёрнула, но та не поддалась. Госпожа Фу забилась в угол, но незнакомка ракидывалась всё шире, распахивала собственное тело, словно собиралась прямо сейчас, незамедлительно, принять в объятия долгожданного возлюбленного. Её острое колено соприкоснулось с бедром госпожи Фу. Её огненная ладонь, словно ненароком опустившая на плечо госпожи Фу, обжигала, как раскалённая головня. А запах! Казалось, что он не просто проникает в тело с дыханием. О, нет! Он просачивался сквозь поры кожи, вытесняя из тела госпожи Фу её собственное естество.

Автомобиль не двигался с места. Все его окна были закрыты. Нигде не единой щелки. Ни лучика дневного света не проникает за тонированные стёкла. Разве солнце уже зашло? Но в таком случае, как же быть с уличными фонарями, с обычной иллюминацией Тверского бульвара? Госпожа Фу испуганно уставилась в лобовое стекло. Там двигались люди и автомобили. Там сновали совершенно свободные от наглых незнакомок такси. Там царила обычная столичная суета – сотни прохожих торопились куда-то по неотложным делам, и она тоже не станет терять времени. Она возьмёт другое такси. Госпожа Фу выхватила из кармана пиджака смартфон. Монитор блеснул, отражая свет тусклых лампочек автомобильного салона. Госпожа Фу гладила монитор пальцами, нажимала на кнопочки, но зловредное устройство никак не хотело просыпаться.

– Я опоздаю на рейс… мне необходимо срочно улететь… – бормотала она, постепенно погружаясь в отчаяние. Да и болезнь уже давала о себе знать очередным, отчаянным приступом потливости, за которым последует безумная жажда, а потом боль, боль и ещё раз боль.

– Поехали! – сказала наглая незнакомка, автомобиль плавно тронулся с места и тут же замер на перекрёстке бульвара и Тверской.

Пока горит красный свет Госпожа Фу вполне успела бы перебраться на переднее сидение, но Миреле крепко держит её за запястье, и тянет руку на себя, будто собралась заключить госпожу Фу в свои недружеские объятия.

А госпожа Фу всё явственнее чувствует предвестия очередного приступа. Боль уже копошиться под ложечкой. Скоро последует первый, самый мучительный спазм. Боже, как часто! Ведь не прошло и часа с окончания предыдущего приступа. Выходит, мужской костюм вовсе не панацея. Выходит, она пока не спаслась даже от боли. Что уж там толковать о большем. Салон снова погрузился в темноту в тот момент, когда красный сигнал светофора сменился зеленым и такси тронулось с места.

– Я не обещала вам полного исцеления. Я обещала лишь облегчение мук, которые не преминут настать в самое ближайшее время, – тихо проговорила женщина. – Ну же, вспомните меня! Я – Миреле. Миреле! Лена, вспомните меня!

Госпожа Фу глубоко выдохнула. Ах, вот оно что! Это та самая женщина, протеже киевской подруги, которой госпожа Фу сообщила о несчастье пару недель назад. Да-да! Теперь госпожа Фу припомнила: Миреле – протеже киевской подруги. Именно Миреле надоумила госпожу Фу пуститься в бега, изменить жизнь, дабы обмануть судьбу, болезнь, смерть или всех троих кровожадных барышень разом.

– Я вторую неделю живу с болью, – голос госпожи Фу зазвучал непривычно глухо. Куда подевались звонкие задорные девичьи интонации? – Обезболивающие помогают. Но время их действия с каждым днём всё короче… или мне кажется, что короче…

– … а потом и вовсе перестанут помогать. Придётся переходить на наркотики, а их без рецепта не достать. Впрочем, можно обратиться к дилерам. У вашего мужа достаточно средств.

Сказав это, госпожа Фу смутилась, по-девчачьи прикрыла рот ладошкой. Ах, зачем, ну зачем она упомянула мужа!

Миреле выручила её, сменив тему разговора, но госпожа Фу не смотря на темноту салона была уверена: её собеседница улыбается. Возможно, злорадствует. Такси, лавируя в плотном потоке, мчалось по Тверской в направлении Ленинградского проспекта.

Невидимая улыбка Миреле показалась госпоже Фу отвратительной и она отвернулась, сделав вид, будто её интересуют проносящиеся мимо иллюминированные витрины.

– Дорого заплатили? Костюмы вам необходимы именно сейчас. Разные. Для украшения себя. От наркотиков вы быстро подурнеете. Превратитесь в старуху.

– Зачем вы!.. Прекратите!!! – голос госпожи Фу сорвался на крик.

Автомобиль вильнул, перестраиваясь в крайний левый ряд. Улица Горького, обычно загруженная в это время, оказалась пустой. Такси набирает скорость. Свет уличных фонарей, заглядывая в салон сквозь тонированные стекла, время от времени освещает лицо её собеседницы. Миреле действительно улыбается.

– Стоит ли так горячиться? – спрашивает она. – Вы направляетесь в аэропорт. Я готова проводить вас.

– Проводить? Зачем? Вы преследуете меня? Мне требовалось лишь несколько советов. Ваше личное присутствие – это чрезмерно. Не нужно! Это самозванство! Вы навязчивы! Я высажу вас у поворота на Бутырский вал. Ах, его мы уже проскочили. Тогда, если угодно, у стадиона «Динамо». Нет, раньше!

– Ваш муж предупреждал меня о том, что вы чрезвычайно требовательны. Вы порядочно вымотали его своими придирками. Однако, что до меня, то когда дело доходит до придирок, я становлюсь совершенно невозмутимой. Совсем иное дело, если речь идёт о сексе. Тут невозмутимость как рукой снимает. Во время секса чувствительней любого самого технологичного датчика. На мой взгляд, именно такой и должна быть женщина. Впрочем, речь сейчас не обо мне. Куда вы летите? В Бангладеш? В ЮАР?

Госпожа Фу глубоко вздохнула, набрала полные легкие отравленного парфюмом Миреле воздуха. Госпожа Фу намерена всё отрицать. Она нипочем не откроет наглой Мереле своих планов. Но твёрдая ладонь женщины, лежащая на её плече, так приятно согревает её тело. Действие этого тепла действительно сродни обезболивающему препарату. Разливаясь по суставам и мышцам, оно утишает боль. Действительно, Госпожа Фу внезапно обнаружила, что боль отступила так и не успев толком разыграться. На этот раз обошлось без всхлипов, приглушенных стонов и зубовного скрежета.

– У моего мужа есть дом на острове Маргарита. Хочу пожить там, – внезапно для самой себя признаётся госпожа Фу.

– А почему он, собственно, должен возражать?

– Как же! Всё имущество в вашей семье принадлежит ему. А вы даже не наследница. После смерти вашего мужа всё имущество отойдёт детям вашего мужа, прижитым им от разных женщин. Так написано в его завещании. Например, особняк на острове Маргарита отойдёт одному из его сыновей, который…

– Стойте! – закричала она. – Остановите автомобиль, мне необходимо выйти!

По улице Горького в попутном направлении мчится множество свободных машин. Она с лёгкостью поймает другое такси, не прибегая к помощи мобильного приложения.

– Вот и Белорусский вокзал, – произносит водитель. – Оплата будет наличными или по карте?

– Я не стану платить! Как вы меня везли? У вас в машине посторонний человек!.. Это нарушение правил перевозки!

– Ну вот опять! – Миреле сокрушенно взмахнула рукой.

Теперь, когда двигатель такси заглушен и салон автомобиля осветился, госпожа Фу может рассмотреть источник своего ужаса. Ах, она успела позабыть насколько Миреле красива. Грива огненных волос. Кожа – матовый фарфор. Глаза – звёзды. Фигура… Впрочем, фигуру не оценить, потому что она прикрыта ворохом гофрированного шелка. В таких нарядах не пускаются в дальнюю дорогу.

– Женщины, я для вас просто статист, – вступает в разговор водитель. – Понимаю, вам необходимо договориться. Но в этом месте парковка запрещена, нельзя даже останавливаться. Как хотите, но я…

Госпожа Фу оборачивается на голос водителя. Теперь он не бездушный аксессуар салона такси, но личность узурпировавшая право иметь собственное мнение.

– Дело не в деньгах. За нарушение правил у нас увольняют.

Госпожа Фу хочет возразить, но задняя дверца распахивается. Миреле покидает салон с бесшумной стремительностью сквозняка. Дверца захлопывается. Неужели от Миреле так просто отделаться? Ах, нет! Вот же она, стоит у пассажирской двери, открывает её, распахивает свои шелковые объятия. Её пышные одежды цвета старой терракоты развеваются на ветру. Её причёску чуть более яркого оттенка треплет ветер. Её глаза блестят, как звезды, отражённые в стоячей воде и так же мертвы.

– Прошу! Я помогу вам выйти! Предупреждаю, боль может возобновиться в любое мгновение и вам лучше не пренебрегать моей помощью.

Миреле дергает госпожу Фу за руку, и та оказывается в её объятиях. В ноздри лезет сладостный аромат чужих духов, который почему-то уже не кажется столь отвратительным. Поза её неловка и новый, слишком твёрдый и непривычный мужской галстук больно впивается в горло. Однако, приступа боли, похоже, действительно не будет. В объятиях Миреле госпожа Фу чувствует облегчение от мук. Такси трогается с места и катится прочь, в сторону Большой Грузинской, оставив обеих на тротуаре напротив входа в здание Белорусского вокзала.

– Душа моя, до отправления аэроэкспресса осталось десять минут, – говорит Миреле. – Надо успеть добежать до платформы.

Миреле вторит диспетчер вокзала. Приятное контральто призывает пассажиров, отправляющихся в аэропорт Шереметьево поторапливаться на первый путь первой платформы. Господа Фу срывается с места. Двигаться легко. Её багаж – небольшая полупустая сумка – совершенно не стесняет движений. Досмотр при входе в здание вокзала пройден без затруднений. Госпожа Фу беспрепятственно пробегает через зал ожидания и переходы Белорусского вокзала. Билет на экспресс можно купить при помощи мобильного приложения. Вот и первый путь, и пришвартованная к платформе алая стрела экспресса. Госпожа Фу врывается в ближайший вагон, взлетает по крутой узкой лестнице на верхний ярус. Немногочисленные пассажиры скрываются за высокими спинками сидений. Госпожа Фу опускается на одно из них. Теперь надо купить билет. Несколько секунд уходит на возню с мобильным устройством. Гаджет зависает. Госпожа Фу злится, озирается в раздражении. От беготни и волнения в горле пересохло. Мимо по проходу шествует, толкая перед собой тележку со снедью, проводница в красной униформе.

Госпожа Фу роется в сумке. Обыскивает каждый кармашек. Как же так, кошелька нет! Она вспоминает, что и за такси не расплатилась и водитель уехал не потребовав платы. Возможно, Миреле…

– Вот, возьмите! – проводница протягивает ей бутылку и пластиковый стаканчик. – Расплатитесь, когда я буду возвращаться.

Не в силах возражать, госпожа Фу поспешно открывает бутылку. Обычная вода ещё никогда не казалась ей такой вкусной.

– То ли ещё будет, душа моя! В самолёте нам подадут вино. Ручаюсь, подобного вина вы не пробовали никогда!

Интонации и звучание голоса Миреле неподражаемы. Однако выглядит она теперь совершенно иначе. На ней строгий двубортный костюм. Жилет с золотой цепочкой, шелковый галстук, элегантные брюки, челси. Шляпа с широкими полями и атласной лентой, охватывающей тулью, лежит на соседнем сидении. Причёску Миреле разделяет ровный, как стрела и белоснежный пробор.

– Вы успели переодеться… Но где? Как?!! – тихо произносит госпожа Фу.

– Умение быстро переодеваться – не единственный мой талант. Скоро вы узнаете и о других.

Сказав так, Миреле достаёт из жилетного кармана MasterCardGold. Золотистый прямоугольник отбрасывает на стены и спинки соседних кресел солнечные зайчики.

– Готова финансировать вас, душа моя. Ведь ваш кошелёк остался в бутике на Большой Бронной.

– Вы щедры. Этим и запомнились. Это кроме красоты. Но ваша внешность… Она странно меняется в зависимости от наряда.

Учитывая обстоятельства, госпожа Фу сразу и в полной мере смирилась с присутствием Миреле. Не пройдёт и двух часов, как она окажется на борту трансатлантического лайнера, оставив за спиной боль, страх, семейные неурядицы и Миреле.

Миреле больше не кажется ей досадной помехой на пути к бегству. Милая болтовня, небольшие и приятные услуги. Совсем скоро всё это останется на земле.

Миреле, Миреле! Как же её фамилия? Заняв положенное ей место в салоне бизнес класса трансатлантического авиалайнера, госпожа Фу принялась вспоминать события последних двух месяцев, пытаясь вычленить тот момент, когда её жизнь покатилась под гору.

Она познакомилась с Миреле случайно, на одной из вечеринок. Бывший компаньон господина Фу давал её в честь тридцатилетия своей третьей жены. Супруг госпожи Фу приглашение игнорировал из соображений банальной экономии.

– Рассуди сама, дорогая, – сказал он. – Тридцать лет – это всё таки юбилей. А на юбилеи принято дарить значительные подарки. С другой стороны, у Киселёва это третья жена. Кто знает, сколько ещё раз он женится? Дарить значительные подарки каждой из его жён – сущее разорение. А потому я на этот юбилей не ходок. Отговорюсь каким-нибудь недомоганием. С третьей стороны совсем игнорировать юбилей пусть и третьей жены тоже не стоит, ведь Киселёв мой компаньон. Значит придётся идти тебе. Ты женщина, а потому в плане подарка с тебя и букета цветов будет довольно. Но очень хорошего букета. Для астр ещё не время, поэтому нарежь букет дельфиниумов и перевяжи их сиреневой лентой. Где взять ленту? А я тебе дам! Я никогда не разрезаю ленточки от букетов, но всегда аккуратно развязываю узелки и собираю ленточки в особую коробку. Почему «фу»? Вовсе не «фу». Это расточительность – «фу». Вот тебе ленточка. Дельфиниумы ты знаешь где взять. Режь смело, забирай все – они уже отцветают. Кстати, Лена, ты знаешь, как меня прозвали в ИПРИТе? Представь, одна совершенно сумасшедшая баба придумала мне кличку «господин Фу». А что, мне нравится. Однажды даже поймал себя на том, что незнакомым людям представляюсь этим именем. Выходит, ты у нас госпожа Фу. По-моему неплохо. Тебе идёт.

Так она отправилась на званый вечер одна, вооруженная букетом увядающих дельфиниумов и непреклонной решимостью непременно развеять скуку.

Вечер оказался пышным. Следуя укоренившейся в последнее время моде, хозяева позвали гостей не в модный ресторан. Праздник устроили в загородном яхт-клубе, где кроме отменной закуски, гостям была предоставлена возможность предаться различным увеселениям на воде. Те же, кто боялся спьяну утонуть, предлагались танцы под весьма архаичную музыку: на небольшой, увитой цветочными гирляндами эстраде струнный сикстет наигрывал классическую музыку. Мазурки и полонезы никто танцевать не хотел. Гости требовали вальсов или, на худой конец, чарльстонов. Изысканно одетая, рафинированная публика в танцах разошлась не на шутку. Тут-то и стало понятно кто какого роду-племени. Иные, как и сама госпожа Фу, нувориши из времён «лихих 90-х». Другие – богемные персоны, представленные раззолоченными рэперами, повсеместно узнаваемыми медиа-деятелями или артистами. Были на празднике и мутные личности, неприметной наружности и не первой молодости мужички, каждого из которых сопровождал обязательный эскорт из баснословно дорогих шлюх. Присутствовали и обычные семейные пары, скорее всего родственники устроителей торжества. Эти выглядели скорее потерянными, нежели весёлыми. Кроме перечисленных присутствовал ещё чёрт знает какой люд, непонятным образом поналезший в тусовку «сливок общества».

В таком месте, человек даже крепко выпив, остаётся фальшивым. Наблюдая московские пейзажи, быстро сменявшие друг друга за окном аэроэкспресса, госпожа Фу припомнила момент знакомства с Миреле. Искренность и открытость, присущая человеку, пребывающему в комфортной для него среде – так она охарактеризовала бы она поведение Миреле, которая с первой минуты знакомства вызвала у неё не только симпатию, но и доверие.

Женщина, представленная ей как Миреле тогда действительно выглядела совершенно иначе: плотная, с округлым, приятным лицом и гладко причёсанными, огненного оттенка, волосами. Обликом своим и нарядом она ничем не выделялась из сонма разряженных в пух и прах гостей. Тем не менее, даже самый дотошный исследователь не нашел бы среди гостей ни одного человека не обратившего бы на неё внимания. Миреле с мастерской лихостью зажигала твист и чарльстон. При этом её пышная грудь постоянно норовила выскочить из богато вышитого лифа. Она смеялась и громко топала, танцуя. Она воздала должное обильной снеди и напиткам. Она травила байки и при этом была так красноречива, складная её речь подкупала столь искренним весельем, то на неё обращал внимание каждый. Кто-то прислушивался к речам Миреле с насмешливым недоумением, кто-то с вожделением, а кто-то и с брезгливостью. Однако, большинство наблюдало за её выходками с симпатией.

Так в перерыве между вальсом и мамбой, бурно вздымая роскошную грудь, женщина поведала всем желающим историю о приходе смерти и возможных попытках уклониться от неё, не прибегая к помощи бездарных и корыстных эскулапов. Госпожа Фу в тот момент присоединилась к слушателям и внимала с интересом, тем более, что тема байки волновала её чрезвычайно.

– Если смерть явилась, чтобы забрать вашу жизнь, просто отдайте её смерти, – сверкая глазами рассказывала Миреле. – При этом совсем не обязательно умирать.

– Как же это так? – изумился один из нечаянных слушателей – почтенный и высокопоставленный старичок.

– Взамен отданной жизни возьмите другую. Только чур! Новая жизнь должна быть совсем не схожа с отданной. Например, если в отданной жизни вы были мужчиной, в новой превратитесь в женщину. В старой жизни были европейцем, в новой станьте азиатом. Если в отданной были атеистом, в новой воцерковитесь.

– Осталось только узнать свою смерть. Как она может выглядеть? – криво ухмыляясь изрекла чрезмерно молодая, не более сорока лет от роду, и простоватая супруга высокопоставленного старичка. – Впрочем, если смерть действительно чудовище с косой, то узнать её будет легко.

– По-вашему выходит так: я отдам свою старую жизнь и взамен возьму себе другую, молодую. Младенческую! – высокопоставленный старичок раздвинул дряблые губы в улыбке. – Возможно ли такое? Это, выходит, волшебство какое-то, а я, смею вас уверить, прожил не пустую жизнь на основании чего в волшебство не верю.

– Стоит ли менять старую жизнь на молодую? – усмехнулась Миреле. – У взрослого возраста масса преимуществ…

– Да-да!!! – возликовал высокопоставленный старичок. – В девятнадцать лет мой дружок стоял от заката до зорьки! – и он согнул локоть в чрезмерно фривольном жесте. – Организм работал, как часы. Каждый день ему подавай, а то и несколько justify;text-indent:35.45pt;line-height:normal'> – и он смачно хлопнул свою спутницу по плотному, обтянутому дорогим брендом заду. – Зато теперь и организм не беспокоит и достойная женщина при мне.

– И шея ваша в китайском шелку, – сверкая бархатными очами, добавила Миреле.

– А шея-то, как куриная лапа, – добавил юный насмешник в реперской кепке и с толстой золотой цепью на шее.

Госпожа Фу уставилась на его татуированные, унизанные массивными перстнями пальцы. В кучерявой растительности, покрывавшей лицо и шею парня сверкали бриллианты.

– Сейчас применяют всевозможные средства для омоложения. Даже мужики. Даже не богатые. Уж если у тебя есть баблосы на шелковый платок, то и найдутся и средства для инъекций.

– Инъекции − это вредно, – фыркнул высокопоставленный старичок.

Его и без того неприятное лицо выражало полнейшее пренебрежение к раззолоченному реперу.

– Позволю себе заметить, что омолаживающие средства позволят нам уничтожить старость, как явление. Но применять их или нет – это индивидуальный выбор каждого, – госпожа Фу не преминула внести свою лепту в разговор – высокопоставленный старичок в незапамятные времена и не долго, но всё же являлся начальником Фундуклеева.

Старичок плотоядно оскалился, осматривая Лену с головы до пят. Госпожа Фу склонила голову и едва ли не присела в реверансе, подтверждая столь изящным жестом истинность слов высокопоставленного старичка. Старичок цыкнул зубом и отвернулся. Неужели госпожа Фу показалась ему слишком старой?

– Душа моя, к тому, кто боится старости и бежит от неё старость вовсе не приходит! – многозначительно заметила Миреле.

Она вроде бы обращалась к реперу, но посматривала время от времени и на Госпожу Фу. После ухода старичка будто сам собой возник и разгорелся спор относительно вреда и пользы различных средств для сохранения молодости. При этом подруга старичка, не последовав за ним, но демонстрируя похвальную самостоятельность суждений, ратовала за ботокс. Госпожа Фу возражала ей, приводя аргументы в пользу стволовых клеток. Рэпер ратовал за массаж, иглоукалывание и йогу. Обсуждение становилось всё более оживлённым. Вокруг Миреле собралась небольшая толпа. Госпожа Фу заметила, что мужчины посматривают на Миреле с возрастающим вожделением. Кто-то подал голос за регулярные тренировки. Эта случайно брошенная фраза и стала отправной точкой для начала нового тура танцев. Подруга высокопоставленного старичка отправилась к оркестру, который взяв десятиминутную паузу, тем не менее уже бездействовал более двадцати минут. Рэпер вцепился в одну из татуированных полуголых девиц, безмолвно фланировавшую на периферии толпы и повлёк её, не дожидаясь оркестра в каком-то причудливом танце. Оркестр последовал за танцорами. Публика снова оживилась, а у госпожи Фу внезапно пересохло в горле и она принялась озираться в поисках источника живительной влаги. Между танцующими сновали официанты. Шампанское в широких фужерах, коньяк и виски, но нигде не видно ни стакана воды, ни хоть пластиковой бутылки.

– Нечто среднее между квик-степом и линди-хопом, – проговорила Миреле. – Слишком причудливо и неинтересно.

Госпожа Фу уставилась на неё. Точнее на огромный, вместительный бокал, который Миреле сжимала пальцами. За стенками запотевшего стекла поднимались тончайшие нити пузырьков. Влага в бокале была прозрачной и бесцветной, а на краю бокала полупрозрачной патиной алел след коралловой губной помады.

– Жажда, – сказала Миреле, заметив её внимание. – Жажда помноженная на недосмотр хозяев. Напитков море. В коньяке можно утонуть, но обычной воды ни капли. Не так ли? Впрочем, я оказалась предусмотрительней многих и захватила с собой бутылку обычной минералки.

Госпожа Фу ухватилась за предложенный Миреле стакан, поднесла к губам, не помня себя, сделала несколько жадных глотков. Тогда, как и сейчас вода показалась ей изумительно вкусной. Но как же Миреле? Если госпожа Фу осушит стакан, то что же достанется…

– Ах! – пролепетала Миреле. – Душа моя, я оплошала! Подала вам нечистый стакан, а вы ещё так неудачно приложились! Как раз к тому месту, где след от губной помады!

Госпожа Фу уставилась на стакан. Она вращала прозрачный сосуд, разглядывала на просвет, но следов губной помады так и не обнаружила.

Госпожа Фу встретилась с Миреле глазами. Очи женщины сияли и притягивали, как космические чёрные дыры. Да, такие женщины имеют на мужчин значительное влияние. Госпожа Фу вдруг вспомнила о муже. За воспоминанием последовал мучительный укол под ложечкой. Боль была внезапной и столь сильна, что госпожа Фу едва не вскрикнула. Помнится, именно боль вынудила её допить стакан до дна.

После того памятного вечера жизнь Лены Фундуклеевой закружилась в сатанинской пляске.

С торжества она отбыла отнюдь не в собственном автомобиле, и не на такси. Её с большой помпой увозила карета скорой помощи. Боль, накатывая душными волнами, стирала краски и заглушала звуки, но она помнила встревоженные лица Киселёвых. Кто-то из них кричал в телефон, поминутно произнося имя её мужа. Она слышала и бормотание высокопоставленного старичка: «Вот говорил же я вам! Стволовые клетки, стволовые клетки. Не последствия ли это?». Несколько раз перед ней возникали бездонные провалы тёмных глаз Миреле: «Как же так, душа моя? Вы сами слизнули помаду. Вас никто не заставлял!». Далась же ей эта помада!

Потом бесконечная череда больничных коридоров. Палаты, процедурные, медицинская аппаратура, бесконечные счета, состоящие из пяти и шестизначных цифр. Она помнила осунувшееся лицо мужа. Этот бесконечно переписывался с кем-то по WhatsApp, устраивал склоки с медицинским персоналом, оспаривая каждый счёт и каждое решение. Вооружившись толстым томом медицинской энциклопедии и ворохом справочников, Фундуклеев сам пытался поставить диагноз и корректировать процесс лечения.

Примерно через пол года титанические усилия дали плоды – болезненные приступы стали редкими, болезнь перешла в стадию неустойчивой ремиссии. У Лены Фундуклеевой появилась возможность всесторонне осмыслить о оценить своё положение.

В результате долгих размышлений она пришла, как ей казалось, к единственному верному решению: бежать из этого ада.

– Меня радует хотя бы то, что ты перестала меня ревновать. Ты адаптировалась к своей болезни и во время следующего её приступа сможешь обойтись без моей помощи и моих советов, – так сказал ей муж, когда она собирала немногочисленные и самые ценные пожитки. – Уверен, у тебя всё получится и тогда, возможно, мы встретимся снова.

Говоря это, Фундуклеев был, как обычно не трезв. Он таращил на неё свои водянистые, омерзительно выпуклые глаза, тиская тонкими пальцами полупустой стакан с дешевым вином.

«Ты ошибаешься, Фундуклеев. Я перестала тебя любить. Мой ад уменьшился в размерах ровнёхонько на любовь к тебе» – так хотела сказать ему Лена, но не сказала.

«Я больше не госпожа Фу. Я – Елена Петровна Гаврилова и никак не связана с тобой. А скоро я стану кем-то ещё. Хосе Лопесом, Джоном Файфом, Кисаопи Раупинг. Я – Тузик, я – Зазнайка, я – кто угодно, только не твоя жена! Мой ад ссохся до размеров моего диагноза. Он уменьшился в несколько раз. Из него вычли любовь к тебе!»

На самом деле прощальная речь госпожи Фу была совсем короткой:

Повесив ключ от квартиры на специальный крючок – она не намеревалась брать с собой ключи от прошлой жизни – она взялась за ручку двери.

Она обернулась. Он всё так же таращил на неё нетрезвые глаза.

– Это для чистоты эксперимента. Просто, чтобы проверить теорию той бабы. Да что там! Баба, конечно, безбашенная, но теория её стройна и логична. У тебя достаточно денег, чтобы всё наладить. Так что…

Муж послал ей воздушный поцелуй. Госпожа Фу открыла дверь. По пути к лифту она всё ещё слышала голос, покидаемого спутника жизни:

– Впрочем, деньги тебе тоже не следовало бы брать. Опять же ради чистоты эксперимента. Живя со мной нашей общей судьбой, ты никогда не знала нужны. А там, в новой реальности, почему бы тебе не устроиться на работу? Почему бы не пожить скромнее?

Двери лифта наконец открылись и госпожа Фу шагнула в кабину. Лифт поплыл вниз и голос мужа затих в отдалении.

На ней всё ещё было неплохое платье из плотного шелка. Очень дорогое. В первую очередь требовалось переодеться. Для этого и потребовалось посещение бутика на Большой Бронной.

Всё время регистрации и прохождения паспортного контроля госпожа Фу посвятила мечтам о том, как сразу же по прилёте избавится от паспорта с ненавистным именем Елена Фундуклеева. Сколько времени потребуется на реализацию Венесуэльской собственности господина Фу? Какие препоны могут возникнуть на этом пути? Об этом она тоже думала, но мимоходом и вскользь – мысли практического характера не доставляли удовольствия, и она их отметала. Её спокойствие зиждилось на уверенности в полном и безусловном бессилии мужа каким-либо образом разрушить её планы. Она всё сделает так, как решила, а Фундуклеев пусть горит в аду!

В аэропорту Миреле не покидала её ни на минуту. Она не пыталась заговаривать, не предлагала услуг. Она следовала за госпожой Фу молчаливым соглядатаем. Порой Миреле терялась в толпе, но госопжа Фу каждую минуту знала: таинственная спутница не спускает с неё глаз. Госпожа Фу даже не удивилась тому, что у Миреле каким-то чудом оказался билет на тот же самый рейс. Там же, в аэропорту, в порыве мечтательного великодушия, госпожа Фу совершила несвойственный ей жест небывалой доброты. На стойке регистрации она оплатила разницу между экономическим и бизнес классом для Миреле. Этот поступок символизировал и закреплял её окончательный духовный разрыв с Фундуклеевым, который за долгие годы совместной жизни приучил её к рачительной экономии.

– Благодарю! – произнесла Миреле сверкая очами. – Благодарю и ручаюсь, вы не пожалеете о своём великодушии! Ах, какую приятность вы мне сделали! В классе бизнес сидения широкие и расстояние между ними столь велико, что можно расположиться с комфортом, как в собственной спальне. А еда? А напитки? При столь долгом перелёте все эти нюансы приобретают чрезвычайную важность!

Незамедлительно после взлёта явилась приятная, не слишком юная стюардесса с округлым коком на затылке. Вокруг её шеи обвивалась косынка с логотипом авиакомпании. Крахмальные кончики косынки кокетливо торчали в разные стороны. Госпоже Фу показалось, что шея стюардессы слишком коротка для подобных украшений.Госпожа Фу так же заметила подобные аксессуары у каждой стюардессы на борту их лайнера. Девушки повязывали их на шею или на грудь, закрепляя края яркими, крылатыми значками или причудливыми узлами.

– Виски, вино, коньяк, – пропела стюардесса.

Госопжа Фу задумалась, а лысый джентльмен в кресле через проход попросил виски со льдом. Ему тут же подали требуемое. Быстро опрокинув стакан, он закусил парой оливок и мгновенно уснул. Миреле склонилась к госпоже Фу.

– Я вижу путешествие, хоть и утомительное, но идёт вам на пользу. Вы отлично себя чувствуете. Щеки зарозовели. Настроение отличное. Совет: закрепите результат вином. Здесь предлагают отличное калифорнийское вино, хоть и летим мы не в Калифорнию. Предлагаю выбрать белое полусладкое. И не возражайте! Я знаю, что говорю.

Госпожа Фу последовала совету с несвойственным ей послушанием. Через минуту она пригубила принесённое стюардессой вино, которое действительно оказалось волшебным.

– Итак? – Миреле неотрывно следила за тем, как её попутчица поглощает ломтики ананаса. – Рекомендую вот этот твёрдый сыр.

– Обезжиренный сыр то же самое, что силиконовая грудь. Ну же! Оставьте предрассудки в Москве. Наш борт взял курс на лучший из миров, в котором жирность сыра не вредит обмену веществ!

– Не в сыре причина ваших страданий. Понюхайте! Это аромат счастливой, лишенной чёрных мыслей жизни.

– Действительно, думаю, причиной моих бедствий являются все эти омолаживающие средства и мой муж.

– Возможно, любит. Но он значительно моложе и ещё…

Госпожа Фу медлила, но пронзительные бархатные очи Миреле смотрели на неё ласково и даже заискивающе. Госпожа Фу сделала усилие над собой. Она неотрывно смотрела на уставленный снедью столик. Начинённые анчоусами оливки, блюдо с несколькими сортами сыра, суфле, прошутто, ломтики свежего ананаса в сиропе, два бокала наполнены соломенного цвета вином, салфетки. Всё красиво сервировано.

– … он охладел давно. Видите ли, у меня двое внуков…

– Да. Как бабушка я весьма молода. Но как любовница… Сами понимаете. Когда внуки начали рождаться… Они погодки, родились один за другим и дочь оказалась в непростом положении. И дети, и бизнес. Как справиться со всем? Как сочетать? Разве откажешь, если единственная дочь просит. Короче, я слишком увлеклась внуками, а когда опомнилась, обнаружила своего мужа в обществе очень красивой особы лет тридцати. Это было давно. Уже более пяти лет минуло… Я попросила объяснений, но сейчас думаю – напрасно. А тогда он ответил на упрёки со свойственным ему цинизмом: «у нас с тобой духовный брак, а шикубелить надо тридцатилетних» – так он выразился…

Миреле рассмеялась со свойственной ей подкупающей непосредственностью. Лысый джентльмен в кресле через проход пошевелился и Миреле притихла, прикрыв рот ладошкой.

– Простите, но шикубелить – такое смешное слово… – прошептала она.

Смущение её было притворным, но госпожа Фу уже решилась на откровенность.

– Мой муж… он хороший человек, тонкий, чуткий, но вместе с тем он, знаете ли, ходок. Вам опять смешно?

– А давайте! Итак, чем может удержать мужчину пятидесятичетырёхлетняя женщина, если этот мужчина на десяток лет её моложе?

– Так-так-так … – прекрасные очи Миреле блистали самым искренним интересом и ни тени иронии.

– Я прибегла к омолаживающим средствам. Пришлось так же похудеть. Мне удалось скинуть десять килограмм. Плюс липосакция. Дочь отговаривала меня, но…

– И ни одного упрёка. Я просто ждала и молилась о том, чтобы он вернулся. В конце концов случилось по-моему. Свежие отношения, знаете ли, конечно, прекрасны своей новизной, своей интригой. Но давний союз, зрелый, выдержанный, как это вот вино, тоже дорогого стоит. Строить долговременные отношения – трудоёмкое дело, которое требует терпения. Вот и мои усилия не пропали даром. Настало время и Фундуклеев с его… гм… возлюбленной стали ссориться. С каждым разом их размолвки становились всё более бурными и продолжительными, а примирения всё более холодными. И каждый раз за утешением он спешил ко мне, так нашаливший и не поладивший со сверстниками школяр бежит за утешением к матери. И неизменно он это утешение получал. Однажды придя за утешением он остался и более не возвращался к своей подруге. Я совершенно искренне его простила. Фундуклеев очистился от греха и наши отношения не только окрепли. Они сделались… как бы это сказать?.. вкуснее, что ли. Как вот это вино, перебродив и созрев обретает настоящий вкус и терпкость.

Миреле, не сводя с неё глаз, кивала головой в такт её словам. При этом её глаза, обычно искрящиеся живым задором, сделались совершенно пустыми. Такое выражение бывают у людей, спящих с открытыми глазами.

– Белое вино не должно быть терпким, – внезапно произнесла Миреле, но госпожа Фу оставила без внимания замечание собеседницы.

– Вот вы, к примеру, с вашим мужем сколько лет женаты? – спросила госпожа Фу, и тут же смутилась собственным любопытством.

– О! Мы с Враговым женаты целую вечность! – встрепенулась Миреле.

– У молодых свои представления о вечности, – назидательно заметила госпожа Фу и добавила:

– О, да! У людей странные представления о жизни. Они почему-то считают, что каждый должен непременно иметь фамилию.

Впечатление от этого странного замечания стёрло появление стюардессы. Госпожа Фу с неудовольствием заметила некоторый беспорядок в её причёске: округлый, волосок к волоску, кок немного растрепался. Но этого мало. Стюардесса самым беспардонным образом отирала испарину со лба краем своего нарядного платочка с логотипом авиакомпании.

– Нет. Всё в порядке, – быстро ответила стюардесса и госпожа Фу заметила, что губы её дрожат. – Прошу вас пристегнуть ремни. Этого требует командир судна – мы оказались в зоне турбулентности.

Сказав так, стюардесса отправилась в хвост самолёта. Миреле слегка отодвинула занавеску, отделявшую бизнес-класс от экономического. Стюардесса стремительно удалялась, то и дело хватаясь руками за спинки кресел – самолёт действительно потряхивало. Бокалы на их откидном столике позвякивали, соударяясь.

– Странно, что она не забрала приборы и не приказала нам поднять столик, – буркнула госпожа Фу. – Эй, милочка! Постойте! А как же все эти тарелки и бокалы? Посмотрите, вино выплеснулось! Эй!..

– Её зовут Лариса Близнецова. Так написано на бейджике. А вино лучше допить, – и Миреле одним глотком опустошила свой бокал. – Ну что же вы? Тогда, пожалуй, я допью и ваше…

Из экономического класса доносились оживлённые голоса. Что-то позвякивало. Меж рядами кресел сновали стюардессы. Госпожа Фу, привстав и мучительно вывернув шею, пыталась уяснить суть происходящего. Зрение и восприятие её странно обострились. Так она за считанные минуты сумела перечитать все бейджи на лацканах всех стюардесс, попавшихся ей на глаза.

– На бейджиках у стюардесс обозначены лишь имена. Откуда же вам известно, что фамилия нашей Близнецовой?

Госпожа Фу уставилась на Миреле со всей мыслимой подозрительностью, а по губам той блуждала блаженная улыбка основательно выпившего человека. Или то ирония? Подозрительность госпожи Фу возрастала с каждым мгновением. Улыбка Миреле становилась всё шире. Тем не менее она снизошла до ответа:

– Откуда-то известно. Почём мне знать, откуда? Знаю и баста. Я могу вам многое порассказать об этой насмерть перепуганной леди. Например, назову дату её рождения, бренд её чулок и когда она последний раз занималась сексом. Ах, с этого прекрасного момента ещё не минуло и пяти часов. Всё случилось в кабинете предполётного инструктажа, где наша леди как на грех оказалась наедине с командиром этого самого летательного аппарата. На всё про всё им было отпущено не более восьми минут. Но они всё успели и правильно сделали, будто чувствовали, что совсем скоро…

Мимо них прошла незнакомая стюардесса с бумажными пакетиками в руках. Её дежурная улыбка казалась вымученной. Умиротворённая байками Мириле, госпожа Фу благоразумно отнесла усталый вид молодой женщины к тяготам длительного перелёта.

– Она собирается раздавать пакеты, – проговорила Миреле. – Будто не догадывается, что и блевотина на полу больше не имеет значения.

– Вы неподражаемы, Лена! – отсмеявшись произнесла она. – Это особый талант – с любой женщиной моложе себя разговаривать, как с прислугой. Но в случае со мной вы просчитались. Я вас старше и потому требую соответствующего возрасту почтения.

– Вы пьяны! – фыркнула госпожа Фу. – Но чуть позже, когда вы оклемаетесь, я приму на себя труд всё таки выяснить кто вы такая. Да-да! Мы познакомились и общались при таких обстоятельствах…

Боль оказалась совершенно иной. Она не топталась долго на подступах, как это бывало обычно, но пронзила внезапно и в полный рост, от макушки до обеих пяток. Наверное, так пронзает удар молнии. Но атмосферное электричество, настигнув свою жертву уходит в землю. С госпожой Фу случилось иначе. Казалось, её разряд, достигнув пола и отразившись от него, приобрёл новый импульс и пронзил её снова, на этот раз снизу вверх. Боль была столь голодна, что мгновенно истощила свою жертву, не оставив ей сил даже на самый тихий стон, даже на самое слабое движение. Салон бизнес-класса мгновенно погрузился в густые сумерки.

Впрочем, госпожа Фу могла слышать голоса, отдалённые и невнятные –отдельных слов не разобрать, лишь слитное гудение да визг на высокой ноте. Под аккомпанемент этой какофонии солировало хрипловатое контральто Миреле.

– А ничего не надо выяснять, душа моя. Именно так: душа моя. Это выражение наиболее полно описывает нынешнее положение вещей. Я пришла, чтобы забрать вашу душу. Я та, которую каждый ждёт и все боятся. Да, я присвоила себе имя и фамилию, как это принято в человеческой традиции. Но я вполне могла бы обойтись и без них. Например, Врагов присвоил себе только фамилию, а имя он иметь не хочет. И никто не смеет возразить – Врагов в своём праве.

Облизнув мгновенно пересохшие губы, госпожа Фу нашла в себе силы спросить:

– Кто вы? Зачем вы истязаете меня? Ведь моя боль… эти приступы… это всё от вас!

– Я смерть, душа моя. Пришла за тобой и требую повиновения. Сопротивление бессмысленно и лишь добавит вам мучений. Смиритесь. В смирении легче меня принять.

Сказав так, Миреле нажала на кнопку вызова стюардессы. Боль исчезла в тот же миг, словно кнопка вызова стюардессы являлась её выключателем. Стюардесса явилась незамедлительно, но выглядела теперь уж совершенно растерянной.

– Нам ещё вина! – распорядилась Миреле. – Или вы желаете чего-нибудь покрепче, госпожа Фу?

– Сейчас действительно лучше покрепче, – сказала стюардесса и удалилась.

– И поторопитесь! – крикнула ей вслед Миреле. – Пассажиры бизнес-класса должны обслуживаться моментально. Впрочем, смерть всех уравнивает в правах и привилегиях. Передо мною, знаете ли, всё равны!

На этот раз хохот Миреле показался госпоже Фу совершенно отвратительным.

Дурнота, вызванная внезапным приступом боли, сменилась страхом – самолёт заметно трясло. От вибрации пластиковые панели обшивки скрипели и постанывали. Самолёт кренился заметно припадая то на правое, то на левое крыло. Явилась стюардесса с подносом. На подносе початая бутылка BlacLebel и единственный стакан.

– Прошу вас сесть и пристегнуться! – проговорила стюардесса.

– А почему только один стакан? Впрочем, ерунда! Виски вкуснее пить из горлышка.

Сказав так, Миреле опустилась на сидение. Стюардесса с пугающей небрежностью плюхнула перед ними поднос. Миреле плеснула виски в стакан и протянула его госпоже Фу:

– Ерунда. Пейте. У вас нет выхода. Теперь, всё что вам осталось – это повиноваться мне.

– А закуска? Девушка! – госпожа Фу дёрнула проводницу за край одежды. Но та всецело занятая какими-то манипуляциями с багажными полками, не обратила на неё никакого внимания.

Попутчица склонилась над госпожой Фу, поднесла стакан к её губам. Виски пах свежим солодом и дубовой бочкой. Дьявольски прекрасные, манящие, словно дальние созвездия глаза блистали совсем близко.

Дыхание её пахло луговой травой. Рука её заметно дрожала. Пластиковые панели скрипели и потрескивали. По проходу катались чьи-то вещи и никто не обращал на этот возмутительный факт никакого внимания. Шум в салоне экономического класса нарастал. Кто-то плакал навзрыд. Кто-то произносил речь на непонятном языке. Слышались и внятные, произносимые ровными голосами молитвы. Но проклятия и богохульные речи были громче молитв. Какая-то женщина жалобно и настойчиво просила непременно спасти её ребёнка.

– Я не могу! Не хочу!! Не буду!!! Я хочу остаться… внуки… муж…– госпожа Фу попыталась отодвинуть, сжимающую стакан руку.

– Экипажу провести инструктаж и занять свои места. Мы предпримем последнюю попытку.

Госпожа Фу всё ещё пыталась отговориться. Она отталкивала настойчивую руку Мереле. Виски выплёскивался из наполненного до краёв стакана на пальцы. Напиток пах умопомрачительно, и госпожа Фу готова уже была сдаться, когда рядом с ними снова появилась стюардесса. Эта была не Лариса, другая и годами помоложе и более решительная.

– Прошу обратить на меня внимание! – громко проговорила она. – В ближайшее время наш самолёт произведёт аварийную посадку. Вам необходимо обхватить свои колени руками и прижаться к коленям лицом. Тем, кто не может этого сделать, необходимо упереться головой в спинку сидения перед собой…

Женщина говорила что-то ещё, но её наставления потонули в вое и грохоте. Были это человеческие голоса или звуки, издаваемые механизмами – госпожа Фу не смогла бы разобрать. Она могла ещё следить за действиями стюардессы.

Салоны бизнес и экономический разделяла гофрированная занавеска. Стюардесса отдёрнула её. Движение женщины оказалось слишком резким – занавеска оборвалась и стюардесса, скомкав, откинула её в сторону. Ком ткани угодил на лысую голову спящего пассажира бизнес-класса. За всё время болтанки и всеобщего ужаса он так ни разу и не проснулся.

– Самый счастливый из нас, – усмехнулась Миреле. – Он окажется в ином мире, минуя его пугающее предверие.

Но госпожа Фу не слушала её. Привстав, она продолжала следить за экипажем. Она видела, как стюардесса по имени Лариса заняла своё место, пристегнулась и приняла позу согласно инструкции. Некоторые пассажиры последовали её примеру. Иные же продолжали бесноваться. Две стюардессы всё ещё метались меж рядами, пытаясь прекратить панику. Обе отчаянно цеплялись за спинки сидений и элементы внутренней обшивки. Самолёт болтало всё сильнее. Казалось, чья-то жестокая рука, удерживая его за хвост, поворачивает то вправо, то влево.

– Это сон. Просто страшный сон! – вздохнула госпожа Фу перед тем, как снова увидеть перед своим носом стакан с виски.

– На языке специалистов это называется «порхание». Мы падаем, и ты прекрасно понимаешь это, – проговорила Миреле.

Янтарная густая влага колыхалась, выплёскиваясь на тонкие пальцы Миреле. Кожа на них чем-то напоминала рыбью чешую, ногти слоились, разделяясь на три, четыре части, каждая из которых напоминала остро заточенное, крошечное лезвие. Не в силах больше смотреть, госпожа Фу выхватила из страшной руки стакан и одним махом опустошила его.

В тот же миг самолет опрокинулся вперёд. Их обеих прижало к спинкам впереди стоящих сидений, которые по счастью пустовали. Миреле извернулась с немыслимой ловкостью. При этом её страшные пальцы полоснули по спинке сидения, раскроив её на лоскуты. Эти лоскутья и стали последним фрагментом страшного сна госпожи Фу. Далее оставались только звуки.

– Ату вас, богохульники и христопродавцы! – раскинув руки закричала Миреле.– Ату! Ату!! Ату!!!

Воплями своими Миреле удалось заглушить и металлический скрежет, и слитный вой человеческого ужаса.

Глава вторая. Место, где исполняются желания.

Они расположились с почти семейным уютом под кровлей печки-барбекю. Кроме самой печки, здесь, на вымощенной плиткой площадке, располагались стол и две длинные скамьи. Печка огромная, трубой протыкает низко нависающую кровлю, а площадка тесная. Если сесть на одну из скамей лицом к печке, то вода, стекающая с кровли, непременно попадёт за шиворот. Врагов умный, уселся к тёплой ещё печке спиной, наверняка зная о том, что Фундуклеев ни за что не сядет рядом с ним. Вот Фундуклеев теперь и страдает, смахивая с загривка ледяные капли. Страдает, но не уходит. В доме ему душно да и семечки такая отрава, от которой запросто не оторвёшься. Вот они с Враговым и грызут их наперебой, выбирая из небольшой кучки на столе зёрна покрупнее. Фундуклеев поначалу помалкивал, тупил взгляд в нечистую столешницу. Исстрадался, бедолага. Нынче утром Врагов обнаружил в кладовке три пустые бутылки из-под бормотухи. Казалось бы, ничего особенного, но вчера поздно вечером пузыри были полны и стояли в холодильнике. Зато сегодня в наличии полноформатное похмелье. В таком состоянии лучше сидеть на холодке. Пусть дождь капает за шиворот, зато воздух относительно свежий. Но это если не считать лёгкого аромата берёзового дымка, ведь поленья в барбекю только что отгорели. Фундуклеев, раскачиваясь из стороны в сторону, бормочет нечто невнятное, поминутно поминая то какого-то Киселёва, то собственную жену, которая, якобы «сбежала». Он облизывает сохнущие губы, его мучит жажда, но в дом он не идёт.

– Уголья!.. Как ярко тлеют!.. Наверное, в пекле так же… Пекло… Ад… Ерунда! Она сказала, что «горит в аду». Нашла повод сбежать, а Киселёв…

Врагов молчал. Он знал эту манеру Фундуклеева переспрашивать. Так собеседник выигрывает время на обдумывание ответа. Поэтому Врагов молчал, наблюдая, как Фундуклеев сгребает со стола шелуху семечек, как ссыпает её себе под ноги, на утоптанную землю.

– Меня бесит твоя простонародная манера. Впрочем… Что взять с такого, как ты?

Врагов оскалился. Ему известно и то, как Фундуклеев относится к его улыбке. Вот! Фундуклеев отвернулся. Его мятое лицо искривила брезгливая гримаса.

– Пекло – что это за слово? В словаре Ожегова пекло определено, как ад…

– Пекло – место, где печёт. Выходит, в аду жарко. Сгореть в аду. Адское пламя, – пояснил Врагов.

Фундуклеев сплюнул шелуху в горсть, выигрывая время на размышления.

– Что-то мне холодно, – Фундуклеев поёжился. – Зима не зима, осень не осень. Не поймёшь какое время года. Если листья с деревьев все облетели, значит уже зима. Но если снега нет, а дождь поливает и темень, значит осень. Вообще-то для осени сейчас адски холодно. Но для зимы это настоящее пекло.

Сказав так, Фундуклеев уставил на собеседника водянистый, туманный, как осеннее ненастье взор.

– Та шо же, выходит мы в аду? – Врагов снова продемонстрировал Фундуклееву свои зубы.

Скривился. Отвернулся. Страдает. Ах, это всего лишь похмелье. Похмельные муки – плохая работа. Надо поддать жару. То есть холоду, иначе Миреле будет им недовольна.

– Ад – это место, где все желания исполнены и каждому дано по справедливости, – проговорил, наконец, Фундуклеев. – А это значит я в раю.

– В раю! – дряблые щеки Фундуклеева зарделись гневом. – Мои желания не исполнены. И не могут быть исполнены.

– Не «шо», а «что»! Я желаю интеллектуальной беседы, а разговариваю с тобой, люмпеном.

– Шо!!! Врагов, я никак не возьму в толк: пишешь ты грамотно – ни одной ошибки, все запятые на месте. Но как ты говоришь!

– На!!! – Фундуклеев трясущейся рукой извлёк из кармана целлофановый пакет. – Слово-то какое – «лузгать»! Тьфу!!!И на улице такая же гадость! Мне за шиворот постоянно что-то капает.

– Нет!!! Снег я тоже ненавижу! Пойду в дом. А в ад и рай я не верю. Я – атеист с анархическими наклонностями и не подчиняюсь никаким догматам!

Фундуклеев поднялся. Глаза его прояснились. Кажется, он уже вполне протрезвел и от того настроение егосовсем испортилось.

– А настроение у меня – хуже некуда. И печень ноет и погорить не с кем. Хоть бы бабу какую… Но и бабу по-настоящему не хочу. Страдание…

–Значится, мы находимся в аду, раз ты страдаешь– завершил мысль собеседника Врагов.

– Это не ад! Ад – это исполнение всех желаний, когда уже больше ничего не хочется. Какой же это ад, если мои желания – а мои желания, уверяю вас, самые важные желания! – никоим образом не удовлетворяются? Ведь удовлетворение желаний это и есть справедливость, не так ли?Молчишь?!! Нечем крыть?!! Нечем!

Фундуклеев горячился, стучал кулаком по впалой груди. Врагов молчал. Изучив Фундуклеева досконально, он знал – продолжения не миновать.

– Я уже пол часа, как желаю выпить. Посмотри на часы! – Фундуклеев поднёс к носу собеседника узкое запястье со сверкающим на нём золотым циферблатом "Rolex". – Уже двенадцать часов пополудни, а я всё ещё трезв! И не только поэтому меня не устраивает ваш так называемый ад! Есть ещё причины!..

Фундуклеевзастонал, а Врагов осведомился со всей мыслимой вежливостью:

–Та я ж к твоим услугам! Шо же ты хочешь? Есть пожелания?

– Конечно! Он ещё спрашивает! Тоже мне, мефистофель! Наивный демон – властелин фальшивого ада! –льдистые глаза Фундуклеева заблистали влагой.

Он вышел из-под кровли барбекю, поднял лицо к небу и замер. На лбу его и щеках оседала холодная морось. Такая погода свойственная ноябрю, но оба они, и хозяин этого подворья Феликс Фундуклеев, и нанятый им для разных хозяйственных нужд работник по фамилии Врагов знали, что новогодние праздники уже миновали и дело движется к февралю.

— Та шо же надо-то? — елейным голосом спросил Врагов.

— Ещё одно подстверждение: ты не настоящий демон. В противном случае понял бы без лишних слов... — по щекам Фундуклеева катились крупные капли.

— Та чем же я тебе не настоящий? Хошь, чудес наворочу. Любых. По твоему желанию могу совершить любое чудо. Так подтвердю свою профпригодность.

— Чудо он совершит! — Фундуклеев воздел тонкие руки к небу. — Любой демон — сладострастник. А тебе меня не понять, потому что ты не демон. Ты моногамен! Вот в чём проблема! Моногамный демон! Ха-ха-ха!...

Фундуклеев говорил что-то ещё, говорил долго и бессвязно, говорил жестикулируя, и время от времени пахнущая подсолнечной шелухой десницаего оказывалась перед самым носом Врагова. Но тот хранил несокрушимое спокойствие. Он сосредоточился на воротах и на том существе, что вот уже в третий раз постучало в них. Фундуклеев в похмельной запальчивости не слышал стука, но Врагов был уверен – существо за воротами не отступится, не сбежит и непременно достучится до Фундуклеева.

Работодатель Врагова опомнился в тот момент, когда металлическое полотно воротсотрясли столь мощные удары, что не слышать их сделалось невозможно. Засов выскочил из скоб и со звоном упал на гравий парковочной площадки.

— Кого там черти принеслия? — взревел Фундуклеев.

— Меня! Это я! — ответил ему приятный голосок. — Меня к вам папа послал. Не помните разве полковника Р.?

Врагов обернулся к воротам, в которые как раз просунулась симпатичнейшая, обрамлённая тёмными, круто завитыми локонами мордашка.

— Папа просил вам передать коробку отличного чилийского вина, — проговорила мордашка, поигрывая глазками.

— Я белое вино не пью. Дистиллированные напитки тоже, — холодно ответил Фундуклеев.

Впрочем, гневаться он уже перестал, однако всё ещё оставался насупленным.

– Вино красное, крепостью двенадцать оборотов, сухое, – прощебетала дочь полковника Р.

Лицо Фундуклеева расплылось в улыбке, но девушка всё ещё топталась на пороге его имения. В ногах её действительно стояла объёмистая, перемотанная лентой скотча коробка.

— Отличное красное, сухое вино урожая две тысячи шестнадцатого года. Полная коробка — двенадцать бутылок, — повторила мордашка.

Впрочем, уже не только мордашка. Девушка отважно пересекла линию ворот и теперь переминалась с ноги на ногу по эту сторону высокой металлической ограды. Гравий поскрипывал под подошвами её кроссовок. Высокая, статная, спортивного сложения, одетая в блестящие легинсы и короткую курточку, она производила самое приятное впечатление.

– Я приму подарок только в том случае, если вы составите мне компанию, – проговорил Фундуклеев и, обращаясь к Врагову, добавил:

– С чего это полковник Р. Так расщедрился? Сразу и вино, и дочь. Мы с ним и не знакомы почти. Так, шапочно. Пересеклись на одной из вечеринок. Помню, он тогда показывал мне снимок дочки в телефоне. Правда она выглядела несколько не так. Летняя одежда – коротенький сарафанчик, босоножки, отсутствие лифчика заметно даже если не присматриваться.

– Та хочет мужик сделать приятное. И бухла подогнал, и девку. Хороший человек. Чему удивляться?

Врагов старательно спрятал улыбку в ладони, делая вид, будто чешет подбородок, а Фундуклеев всё более воодушевлялся.

– У нас в Снежном вам любое вино сделают: и крымское, и чилийское, и австралийское. Всё из одной бочки. Бойкий анчутка этикетки рисует…

– Вино из Снежного от полковника Р.? – Фундуклеев снова нахмурился и Врагов счёл за благо прекратить смутительные речи.

Девушка, тем временем подхватила коробку. Калитка за её спиной с грохотом захлопнулась, а она тащила свой нелёгкий груз через парковочную площадку к печке барбекю то и дело оскальзывась на подмерзающем гравии.

– Да что же это вы! Оставьте! Не женское дело таскать тяжёлые коробки. Врагов, помоги. Неси под крышу. Ставь сюда. Ну ка, что там за вино?

Фундуклеев извлёк из коробки одну из бутылок и уставился на этикетку.

– Действительно, сахара ноль процентов, алкоголя – двенадцать процентов. Всё как я люблю.

Дочка полковника Р. тем временем присела к столу, на который Врагов выставил два чистых бокала.

– Ну что ж, попробуем, чем нас потчует папаша Р.! – Фундуклеев достал из кармана штопор, с которым, похоже, никогда не расставался.

Вино оказалось слишком светлым, цвета свежей, не успевшей свернуться, крови, мутноватым, а так же изумляюще ароматным.

– Что это? Тмин? Кориандр? Нет! Пожалуй, это смородиновый лист или…

Фундуклеев смаковал каждый глоток. Дочка полковника Р. не сводила с него глаз. Она держала в руке полный стакан, но к вину пока не притрагивалась.

– Что же вы? Пейте, милая! – Фундуклеев уставился на гостью взглядом, переполненным специфической мужской алчностью.

– Я не могу без закуски, – пискнула полковничья дочь. – Сыр или конфетки, а лучше и то, и другое.

– Конфеты убьют ваш мозг – станете дурочкой. А сыр испортит вашу фигуру, которая достойна самых высоких похвал! – назидательно заметил Фундуклеев.

Сказав так, он схватил полковничью дочь за руку и вывел на лужайку перед барбекю. Внимая его намерениям, дождик приутих.

– Без музыки? – усмехнулась полковничья дочь, постреливая глазками.

– Без музыки и на сухую. Фу! – Фундуклеев скорчил самую кислую из своих гримас. – Врагов, обеспечь!

Врагов достал из кармана мобильник. Он не долго листал меню. Скоро из динамика зазвучал приятный баритон Вакарчука: «Така як ты бывае раз все життя».

– Медляк! – восторженно вскричал Фундуклеев, обнимая гостью за талию.

Они медленно переступали по мокрой траве, при этом рука Фундуклеева постепенно перемещалась с талии партнёрши всё ниже. Так продолжалась до тех пор, пока его узкая ладонь не охватился одну из округлых, обтянутых блестящей тканью, ягодиц девушки.

Они старались говорить тихо, но влажный воздух доносил до ушей Врагова обрывки разговора.

– Там внутри всё чудесно устроено. Мебель ручной работы, эксклюзивная сантехника, подоконники из оникса…

– … у меня есть имение на берегу Атлантического океана. Такого у твоего папы нет. Мы можем поехать туда в любой момент…

– … да какие там деньги! Пусть папа только заплатит за билет, а там уж я … впрочем… ах, я позабыл! Там же сейчас моя… то есть Лена сейчас именно там. Но это ничего. Мы полетим туда весной…

Вакарчук завёл новую песню: «Я не сдамся без боя». А дождь тем временем, словно очнувшись от дрёмы, припустил не на шутку, заставил девушку вывернуться из объятий ухажёра.

Фундуклеев попытался возразить, ссылаясь на непогоду, пробки и дороговизну такси.

– Я выполнила поручение. Подарок передала. Adju!

Скрип гравия. Горестный стон Фундуклеева. Стук железной калитки. Всё. Девушка исчезла. Осиротевший ундуклеев достал из коробки очередную бутылку.

– Мои желания сбылись, но не вполне, – проговорил он, выдёргивая пробку.

– Ах ти, старая выжига! Шоб дала мог бы на конфеты раскошелиться, − безжалостно заметил Врагов.

– Я презираю женский меркантилизм. Если речь идёт о любви, то при чём тут конфеты и, тем более, сыр?

– Та да, – кивнул Врагов. – Сыр и конфеты не при чём. А вот разница в возрасте…

– Прекрати! Она сбежала не от того, что я старый. Да она и не сбегала. Это я сам не захотел. Спросишь почему? Ну?

– Она – дочка полковника Р.! Это понимать надо! Предположим, трахни я её…

– Ну это с какой стороны посмотреть. Впрочем, он может захотеть, чтобы я женился. Воспользуется случаем. А я жениться не могу. Не хочу я жениться. Я ревностью Лены сыт по горло. Ах, я и забыл, что на Лене женат!

– Нет, что ты! Лена – моя броня. Защита от поползновений таких, как эта вот полковничья дочь. Главная моя мечта в другом.

– Та шо ж такое? Если не иметь красивую деваху, то о чём ещё мечтать мужику?

– Та ну! Шо о ней мечтать? Она и без того придёт. Не убежишь…

– В этом-то и дело! Нет ничего слаще несбыточной мечты. Оторвать башку и зарыть. Только ты не думай, что я кровожадный. Этот Киселёв –настоящий чирий. Пухнет и гноится. Нажился так, что всё уже наружу прёт. Постоянно из-под носа уводит и деньги, и баб. Мерзкий тип. Кстати, сегодня обещал явиться…

Говоривший до этого с необычайным воодушевлением, Фундуклеев внезапно снова сник, как это часто случается с изрядно уже перепившим человеком.

Врагову пришлось изобразить самое живое сочувствие.

– Вина нам, может быть и хватит, но под вино надо же и всё остальное.

– Не просто баб. Не абы каких баб. Конкретных баб. Не полковничьих дочек, а именно баб!

– Какие там адреса! Бабы должны быть весёлыми: пляски, кураж и всё такое. Чтоб молодые и, при необходимости, чтоб не ломались.

– Неее. За такие башли кто ж пойдёт. Погода-то плохая. Набавь пять тонн и на харчи. Вам, людям, для веселья надо мясо.

– Ключи от тачки. Ты встречай своего Киселёва, а я баб привезу скоро.

Автомобильный выхлоп фундуклеевкой Мазды уже давно истаял за воротами, а хозяин имения всё бродил по вымокшему саду, посматривая на тёмный массив собственного дома. В первом этаже светились для окна кухни и ещё одно, низкое и узенькое окошко комнаты старика. В этом окне двигались тени – сиделка укладывала старика-тестя спать. Сейчас она подаст тестю пилюли в пластиковом стаканчике и воду и керамическом бокале. Этим вечером, помимо обычных препаратов, старик получит надёжное успокоительное средство, которое погрузит его в безмятежность до самого утра.

Старик уснёт и не встретится с Киселёвым. И не узнает каков Киселёв и какова ненависть его зятя к этому человеку. Долгий сон и счастливое пробуждение – вот всё, что необходимо пожилому человеку промозглым вечером затянувшегося предзимья.

Так Фундуклеев стоял на посыпанной гравием площадке под окном своего родича и наблюдал за действиями немолодой и некрасивой сиделки, нанятой по выбору его жены. Вот женщина вложила в левую руку старику пластиковый стакан с таблетками, а в правую – керамический бокал. Старик шамкает ртом, не торопится отправлять снадобья в рот, но сиделка не отходит от него. Ждёт. Она хорошо знает своё дело и вполне надёжна.

– Эй ты, старый плут! Что застыл? Наблюдаешь обнажённую натуру? И как? Натура хороша?

Фундуклеев обернулся на голос. Свет автомобильных фар врывался на парковку через распахнутую калитку. Фундуклеев вздохнул. Совсем недавно на этом месте стояла весьма недурная девушка. Точно о такой он мечтал инапрасно. Ведь на поверку его мечта оказалась чистейшей фикцией – близок локоток, да не укусишь. Зато Киселёв – совсем не фикция. Подсвеченная фарами плотная, короткошеяя фигура с округлым, лоснящимся черепом – это и есть Киселёв, которого он, Фундуклеев, реально ненавидит, и ненависть эта слаще самой яркой эротической фантазии, желанней самой юной феи, приятней чилийского вина.

Киселёв явился гостевать с полными пакетами снеди. По-другому он не умеет. Тратит заработанное на еду, тряпки, путешествия, прижитых от разных женщин детей, молодую – и зачем только она ему далась? – жену. Киселёв легко живёт. Просто расстается с деньгами и ещё проще их получает. Бизнес его настоящий фурункул, чирий, пухнущий, заметный, чрезвычайно болезненный для Фундуклеева, извергающий…

– Сейчас я открою ворота, и ты запаркуешься. Здесь места навалом.

– Не стоит, – отозвался Киселёв. – Я с водителем. Сейчас его отпущу, а завтра он вернётся за мной. А может и не завтра. Мы ведь с тобой зависаем, Фундуклей? Так?

Он и водителя нанял! Сплюнув ещё раз, Фундуклеев заключил Киселёва в объятия.

– Я – твоя противоположность, Киселёв. На таких как я зиждится любой успешный бизнес.

– Феликс, при чём тут бизнес? Ты купил вино по двести сорок рублей за бутылку!

– Киселёв, объясняю ещё раз. Да, я купил шесть бутылок отличнейшего Чилийского по хорошей цене – двести сорок рублей за бутылку.

– Что ты делаешь? Зачем? – приставал Фундуклеев.

– Захожу на сайт «Вкусвилла», чтобы купить порядочного вина. Ах ты чёрт!

– То-то же! Пей чилийское по двести сорок за бутылку!

– Нееет!!! Я найду вино на другом ресурсе. «Алфавит гурмана» нам подойдёт. Погоди! Куда ты?

Но Фундуклеев уже шёл по коридору по направлению от большой гостиной к прихожей. В этот коридор выходили двери двух спален, кладовки и, собственно, прихожей. Сам коридор упирался в пятую дверь. За ней находилась так называемая «брутальная ванная». Так Фундуклеев именовал неопрятную комнату, керамическая плитка со стен которой частично осыпалась, обнажив серый цемент. В цементном же полу находилась дыра канализации для слива воды импровизированного душа, лейку которого Фундуклеев просто прикрутил к стене, а чуть ниже из этой же стены торчат две водопроводных трубы с кранами. Впрочем, унитаз в этой комнате точно такой же, как в остальных уборных огромного дома – белый, фаянсовый, чистый, нормальный унитаз. Рядом с «брутальной ванной» – дверь в кладовку. В кладовке – холодильник. В холодильнике – стратегический запас суррогатного чилийского.

– Фундуклей! Постой! Не надо больше твоего чилийского! – кричит вслед товарищу Киселёв. – Я уже заказал! Привезут в течение часа.

Фундуклеев обернулся. Фундуклеев махнул рукой. Простой жест вывел его шаткое тело из состояния равновесия, но завалиться ему помешали стены узкого коридора. Ничего не сказав, Фундуклеев продолжил свой неспешный путь меж знакомых стен. Его остановила дверь в «брутальную ванную». Он так и остался стоять, покачиваясь и рыгая, уперев лоб в полотно двери.

– Фундуклей! Я заказал отличное немецкое вино! Пять бутылок по пять косарей за бутылку. И ещё Black Label ноль семь литра. Может быть, литровую надо было брать, – прокричал Киселёв из большой гостиной.

– Я не пью белое вино и дистиллированные напитки. А твоё мозельское полусладкое – девчачий компот, – чуть слышно отозвался Фундуклеев.

– Ещё девок надо бы позвать. Или девки тебе тоже ни к чему? – Киселёв обождал пару минут, ожидая ответа. Но Фундуклеев стоял всё так же неподвижно, прижимаясь лбом к двери своей «брутальной уборной». – Музыку что ли завести? Где тут у тебя…

Киселёв принялся шарить по гостиной в поисках звуковоспроизводящей аппаратуры. Единственным понятным местом в доме Фундуклеева является кухня – такая же кухня наличествует в любом порядочном современном доме. Но пока до неё доберёшься, надо преодолеть анфиладу прихожих, коридоров и кладовочек, гостиных и лестничных площадок. В каждой комнате, будь она крошечной или огромной, непременно есть как минимум две двери – вход и выход. Блуждая по дому, можно ненароком оказаться в одной из спален. Спальни в доме Фундуклеева никогда не бывают проходными. В одной из них, где-то на втором этаже – Киселёв не знал в которой именно – лежит парализованный тесть Фундуклеева, древний, лет под сто, совершенно выживший из ума, старик. При нём неотлучно находится сиделка. У них и санузел отдельный. Поэтому Киселёв время от времени слышит, как в недрах дома взрыгивает канализация или течёт вода.

В нагромождении захламлённых и полупустых помещений фундуклеевского дома можно довольно долго бродить кругами, так и не найдя, собственно, кухни, которая так же, как и спальни не является проходной и находится на первом этаже. Войти в кухню можно только из большой гостиной. Эта гостиная замечательна своим телевизором, занимающим почти целиком одну из её стен. Под телевизором расположена стойка для аппаратуры. Киселёв нажимал на кнопки наугад. На панелях устройств замигали светодиоды, зелёные, красные, жёлтые. Это мельтешение быстро утомило Киселёва. Тогда из нескольких пультов, валявшихся тут же, на одной из полок, он выбрал один, предположительно относящийся к телевизору. Сейчас огромный экран засветится, разгонит мрак и опасное уединение Фундуклеевского жилища. Киселёв вертел в руках чёрную коробку телевизионного пульта. Ладони его отчаянно потели. Теперь жилище Фундуклеева, тихое и тёмное, казалось ему ещё более опасным, чем несколько минут назад. Опасность таилась внутри стен, за дверцами шкафов, под лестницами и за занавесками – злые намерения, цепкие, липкие, удушающие пальцы. Но большая опасность бродила снаружи, терлась шершавыми боками о стены дома, клацая волчьими челюстями. Страшно и тихо! Чёрт возьми, как же тихо! Возможно, потому-то Киселёва и не брал хмель. Тишина Фундуклеевского дома чудилась ему худшим из зол. Именно необходимость постоянно прислушиваться к этой опасной тишине не позволяла Киселёву погрузиться в приятную истому опьянения, даруемого суррогатным вином.

Возможно, поэтому рингтон внезапно ожившего в брючном кармане смартфона, оглушил его, как громовой удар.

– Слушаю! – рявкнул Киселёв, уже дошедший до крайней степени раздражения.

– Это служба доставки. Уточняю заказ: вино мозельское полусладкое пять бутылок по ноль семь литра, виски…

– Да не знаю я адреса! Деревня Дедково. Дом Фундуклеева.

– Это в Новой Москве? Доставка за МКАД по двойному тарифу.

Киселёв волновался. В запале он наугад надавил на кнопку пульта. Экран телевизора ожил. В тот же миг на пороге гостиной возник Фундуклеев. Волосы на его голове слиплись от влаги. Майку и трусы он надел на мокрое тело. Его босые ступни оставляли на полу влажные следы. Брюки он держал в руках.

На экране телевизора возникла освещённая софитами сцена, на которой группа коротко стриженных парней, надев на лица брутальную суровость, лихо и слаженно отплясывала какой-то простецкий танец за спиной одутловатого солиста. «Мы больше не встретимся в этой кровати» – выводил полный солист в модно остриженной бороде.

– Не в этой так в другой, но непременно встретимся, – оскалился Фундуклеев.

– Смотри-ка Киселёв, как бригада строителей из Белоруссии лихо отплясывает. А обои клеят наверняка плохо.

И Фундуклеев забрал из руки Киселёва гаджет.

Онназвал адрес, терпеливо объяснил, как доехать и нажав на отбой повторил:

– Белое полусладкое мозельское – настоящий яд. Таким пойлом потчуют в аду, а твой блек лейбл – хорошее топливо для адских печей.

– Надо баб позвать, – шмыгнув носом, проговорил Киселёв.

Фундуклеев был влажен и странно невозмутим.

– Ты обещал оргию. Какая же оргия без баб? Эй, постой! Если ты за педерастию, то я…

– Ты недавно женился. Как насчёт супружеской верности хотя бы на первое время?

«Она меня целует ярко красной помадой» – пропели из телевизора.

– Бабы всё равно нужны, – настаивал Киселёв.

– Бабы – такой же яд, как твоё мозельское, – проговорил Фундуклеев, натягивая брюки поверх влажных трусов.

– И шашлыки. Употребление мяса людям нашего с тобой возраста приносит страшнейший вред.

– Это для гостей и для молодёжи. Я и углей припас.

– А то какие? Шикубелить надо тридцатилетних.

– Не понял. Твоей жене тридцать два, если мне не изменяет память.

– Не борзей, Фундуклей. Если бабам больше тридцати и при этом они шлюхи из дешевых, то это именно и есть «фу». Ну а если из дорогих, то почём скидываемся, а Фундуклей?

– Я осуждаю продажную любовь и голосую за любовь безвозмездную и добровольную.

– Не понял. При чём тут добрая воля? Любовь по доброй воле, это как у тебя с твоей Еленой?

– Моя Елена самый надёжный из щитов. Адски ревнивая баба. Влюблена в меня, как мартовская кошка. А ведь я уж не молод и не слишком-то хорош собой. А что до красной помады и свиданий в кровати, так это всё преходяще. Я голосую за духовный брак, такой, как у нас с Еленой.

Киселёв ещё раз оглядел Фундуклеева. После «брутального душа» его приятель значительно протрезвел. Редкие волосы на его черепе уже почти просохли, лицо разгладилось и приобрело розоватый оттенок. Голубоватые навыкате глаза смотрели вполне осмысленно. Это в той части, что касается внешнего вида. В остальном, Фундуклеев уже лет тридцать оставался неизменным: тонкий, чувствительный, с, пусть странноватыми, но принципами, не лишен фантазии и творческих способностей. Однако, главное не в этом. Главные достоинства Фундуклеева – его разум и его самодостаточность. Нет, Киселёв не считал себя дурачком, но вот самодостаточности ему явно не хватало. А тут ещё эта кличка. «Великий расточитель» – так прозвал его Фундуклеев.Расточительство! Действительно, Киселёв всего лишь одно из явлений цивилизации мусорной корзины. Жизнь под девизом: «скажи мне, что ты выбрасываешь и я скажу тебе кто ты». Впрочем, статистика грязи и отбросов, как промежуточный итог жизни Киселёва, сама по себе не интересна. Интересно лишь приобретённое им для потребления, но не потреблённое. Эту дефиницию можно рассматривать не только в аспекте материальных благ. Взять, к примеру, Фундуклеева. Сам по себе, он субъект вполне материальный. Но вот дружба, существовавшая между Фундуклеевым и Киселёвым явление скорее духовного порядка, нежели материального, и близость, и доверительность меж ними могла бы быть сохранена, если б не некоторые обстоятельства. Однако, классики литературы и философии толкуют дружескую доверительность именно, как нечто существующее вопреки обстоятельствам. Да, дружба с Фундуклеевым когда-то являлась необходимостью для ежедневного потребления и вот она, ещё не вполне увядшая, «недоупотреблённая» оказалась в «мусорной корзине» бытия. Казалось бы, опять излишняя расточительность? Но он, Киселёв, лишь в потреблении излишка чувствует себя по-настоящему живущим.

Себя же хозяин дома величал «гением потребления». Пить вино стоимостью двести пятьдесят рублей за бутылку – это Фундуклеев считает гениальностью! Этот живёт без излишеств. Потребляя минимальное количество вещественных благ, он копит, откладывает про запас всё, кроме житейских впечатлений. В его понимании впечатления – расходный материал, который можно потреблять или тратить без ограничений, но и без остатка. Совсем иное дело вещи, предметы, деньги – это незыблемо и неприкосновенно. Таким образом «мусорная корзина» бытия Фундуклеева всегда пуста. И это факт, это обстоятельство более всего влечёт Киселёва к Фундуклееву.

Курьерская служба доставила заказ и Фундуклеев разлил по стаканам Blaсk-label. Разлил экономно, как украл. Завинтил бутылку до упора и поставил под стол. Заправский пьянчуга решил ограничиться смехотворной порцией. Что такое два пальца? За какими морями расположен предел скаредности этого человека? Киселёв нахмурился.

– Ты морщишь лоб, размышляя? Оставь это. Не порть свою кожу раздумьями. Береги молодость! Давай лучше выпьем за сделку! – Фундуклеев поднял стакан.

Они сдвинули стаканы. Выпили. Киселёв поморщился.

– Всё. За сим я перехожу на «Миукова», – проговорил он.

Киселёв достал из под стола початую бутылку Blaсk-label, откупорил, достал из шкафчика винный бокал, потянулся к бокалу Фундуклеева.

– Нет-нет! Хватит с меня дистиллированных напитков. Так что ты там сказал насчёт расточительства?

– Не расточительство, а прикуп! За это и пью, – отхлебнув из бокала, Киселёв снова поморщился. – Что-то плохо идёт нынче. А ты, Фундуклей, почему филонишь?

– Фу! Я вообще не пью пока не ясен тост. Ты поясни, за что я должен выпить, и я выпью.

– За сделку. Пятьсот тонн полипропилена по демпинговой цене.

– Отлично! Где документы? Я сначала должен посмотреть, что там за демпинговая цена.

Тем не менее, противореча собственной логике, Фундуклеев всё таки не только выпил, и сразу же налил ещё. Наполнил щедро оба стакана до краёв. Пустую бутылку он отшвырнул в сторону. Стекло зазвенело, но не разбилось. Киселёв вздрогнул.

– Ерунда, Фундуклей. Ты не в теме. На этот раз справились по облегчённой программе.

– Иными словами, мы с Йозефом получим больше денег. Оба.

– И ты так вот просто мне это говоришь, сидя здесь, за моим столом?

Лицо Фундуклеева исказилось, и Киселёву подумалось, что он вот-вот заплачет.

– Оставь, ей Богу! Да, на этот раз без тебя. С другой стороны, на что же тебе обижаться? Ты богат и прижимист, тратишь не много. Работать не очень-то хочешь. Это честно.

Киселёв заметил, что губы Фундуклеева дрожат, да так, что зубы выбивают о край бокала частую дробь. Впрочем, очевидное волнение не помешало Фундуклееву проглотить ещё одну порцию напитка.

– Погоди, я сейчас вернусь, – Фундуклеев вскочил. – Там в кладовке, есть ещё вино.

Покидая кухню, он крепко приложился плечом о дверной косяк. Киселёв слышал, как удалялись его шаги, как где-то в недрах дома скрипнула, открываемая дверь. Потом послышался грохот, звон и сдержанные матюки. Когда же, наконец, воцарилась тишина, Киселёв решил темы полипропиленовой сделки больше не касаться.

Фундуклеев вернулся через несколько минут вполне бодрый и с охапкой бутылок в руках. Киселёв с удивлением заметил вреди прочих две бутылки «Мартини».

– Это для Врагова, – пояснил Фундуклеев. – И для девок. Они, конечно, бесплатные, но я-то, как гостеприимный хозяин, должен их хоть чем-то угостить.

– Не знаю каким образом ты собираешься получить бесплатных девок, в отсутствие отбывшей на лечение жены, – ещё раз оглядев товарища, проговорил Киселев.

– Очень просто. Их приведёт Врагов, – ровно ответил Фундуклеев, не обращая внимания на колкости приятеля. – Нет, я им, конечно, что-нибудь заплачу. Какой-нибудь пустяк.

– Как, разве я тебя не познакомил с Враговым? Упущение. Обещаю исправиться. Врагов – это чудо-человек. Я нанял его спилить несколько деревьев, снести старый сарай и построить фундамент для нового. На большее, я полагаю, он не способен, поэтому для возведения нового сарая придётся нанимать бригаду.

– Это на Украине или, как теперь принято говорить, в Украине. Впрочем, в паспорте у него харьковская прописка и шесть штампов. Три о регистрации брака и три о расторжении. Все страницы, предназначенные для отметок о пересечении границ и вклейки «вид на жительство» тоже заполнены. Пацан объехал всю Европу.

– Предусмотрительный Фундуклей досконально проверил у мигранта паспорт, прежде чем нанять его на самую чёрную работу.

– Пришлось пролистать. Я зарегистрировал его и оформил разрешение на работу. Плачу официально. Всё по закону.Врагов – странный человек. Безусловно одарённый, но с гнильцой. Мне кажется, на его счету не одно убийство!

– Да что ты! – рассмеялся Киселёв. – Ты принял в дом убийцу? Он тут и живёт? Занимает одну из твоих комнат? Под одной крышей с тобой?

– Да, тут! – Фундуклеев горделиво приосанился. – Занимает бытовку. Помнишь, мой старый вагончик? Мы квартировали там с Еленой пока перестраивался дом. Врагов и сиделке помогает. Отличный малый! Вот только для компании скучный человек. В вине не разбирается.

– Вкус Врагова много причудливей. Пьёт ароматизированный, подслащенный водно-спиртовой раствор под названием «Вермут» или, говоря иными словами, «Мартини». Вот такое вот говно, – пошарив под столом, Фундуклеев извлёк на свет и продемонстрировал Киселёву одну из пустых бутылок. –А ест он исключительно суррогат.

– Сало и грецкие орехи? – Киселёв снова рассмеялся.

– Не только! – Фундуклеев ткнул пальцем в потолок.

– Ещё солёную сёмгу и красную икру. Халвой не брезгует. Ему какую угодно подавай: тахинную, подсолнечную. Фу! Я говорю ему: сахар и жир отравляют твой мозг! Но он, по-моему, непроходимо глуп!

Фундуклеев вещал, забавно тараща прозрачный глаза в то время, как Киселёв захлёбывался хохотом.

– Послушай, Фундуклей! В таком случае, твой стол заставлен суррогатом! – отсмеявшись проговорил он, сопровождая слова энергичным, но неловким жестом.

На пол полетела керамическая розетка. Искусно сервированный с фаршированными оливками сыр разлетелся по керамической плитке. От звона ли разбитой посуды или по каким-то иным причинам настроение Киселёва переменилось. Он, как говорится, вошёл в раж.

– Зачем всё это? – ревел Киселёв. – Колбасы, соления, осетрина, сёмга, сыры, жульен, королевские креветки в кляре?!! Это ради меня, Фундуклей? Ты-то сам поглощаешь картошку в мундире, а меня, выходит потчуешь суррогатом?Га-га-га!!!

От хохота и рёва, издаваемого Киселёвым на кухонных полках дребезжали стаканы.

–… если уж мне отдана такая честь, то почему стол не накрыт в гостиной? Почему мы с тобой паримся на кухне, а? Отвечай, Фундуклей!

– К чему все эти крики? На что ты, собственно, намекаешь?

Но Киселёва было не остановить. Опорожнив одним махом стакан, он закурил сигарету.

– Походи, не бушуй, – продолжал уговаривать приятеля Фундуклеев. – Тут же рядом комната моего тестя. Он стар и болен. При нём живёт сиделка, потому что она почти не встаёт и не может самостоятельно справить нужду…

– Так за чем же дело стало? Пойдём, навестим старика. Стаканчик другой ему точно не повредит!

– Тише! Умоляю! – Фундуклеев приложил палец к губам. – Мой тесть недужен, но он может и встать. Такое случается.

– Так веди старика к нам, дикий ты человек! Бухать втроём – это ж классика жанра!

– Не кричи, умоляю! – Фундуклеев перешёл на шёпот. – Старику далеко за восемьдесят, но он действительно всё ещё не дурак выпить. Но Врагов обещал привести девок!..

– Одну из них предоставим старику! – вскричал Киселёв.

– Тишеее! – шипел Фундуклеев. – Напоминаю: это мой тесть.

– Думаешь, сообщит жене? Ерунда! Если старика как следует ублажить, он будет молчать. Зачем ему…

Киселёва прервал зуммер – где-то в недрах дома зазвонил дверной звонок.

– Это Врагов! – торжественно провозгласил Фундуклеев, исчезая в потёмках коридора.

– Эка невидаль – тесть! Тестя он боится! – бормотал оставшийся в одиночестве Киселёв.

Моментально заскучав, он принялся всматриваться в ночь за окном.

В этом году конец ноября выдался бесснежным и от того особенно паршивым. Слякоть, промогзглятина, мрак. Ещё не зима, но уже и не осень. Темнота, пасмурь и ещё раз темнота. А в Дедково ещё и с уличным освещением нелады. Пусть Москва, но новая, а значит не вполне ещё столица.

Поначалу Киселёв видел только собственное отражение в стекле, сквозь которое проступала лишь зелёная, но уже подмерзающая трава. Пришлось погасить свет, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть.

Несколько долгих минут было потрачено на поиски выключателя, но темнота всё равно оказалась не полной. Одно из окон первого этажа отбрасывала на траву желтоватые квадраты света. Впрочем, двор Фундуклеева стал виден яснее. Киселёв даже смог рассмотреть площадку для автомобилей и ворота. Чуть левее под кровлей печки-барбекю горела слабенькая лампочка, а в топке уже плескался огонь. Когда же Фундуклеев успел его развести? Дождливые, ноябрьские сумерки обладали волшебной способностью превращать фигуры людей в размытые тени. По двору бродили несколько таких теней. Киселёву, как бы он ни силился, нипочём не удавалось их пересчитать. Впрочем, одна из них, безусловно, являлась хозяином – высокая, сутулая фигура, шапочка с помпоном, длиннополый плащ фасона «рыболов-спортсмен», всё знакомо, всё узнаваемо. Похожая фигура хлопотала вокруг барбекю. Но на этой голове не обнаружилось старомодной шапочки с помпоном. Голову незнакомца покрывал капюшон худи, а одет он был в короткую спортивную куртку, джинсы и кроссовки. Под капюшоном светился огонёк сигареты – нет, это определённом не Фундуклеев. Кто же тогда? Врагов? Утвердившись в этой здравой мысли, Киселёв принялся вылавливать из мрака остальные фигуры. Эта работа оказалась легкой – на крыше дома вспыхнул фонарь, осветив парковочную площадку и женщин на ней. Их оказалось пятеро. Каждая приятно стройна, одета сообразно случаю. Белый свет фонаря позволял разглядеть их лица. Женщины были трезвы, аккуратно причёсаны, без признаков вульгарности, совсем разные, высокие и низенькие, упитанные и тощие, и все примерно в одном возрасте. Двадцать пять – тридцать лет – разве это возраст для женщины?.

– Жарить надо тридцатилетних, – пробормотал Киселёв.

– Шикубелить. Так выражается Фундуклеев, – проговорил старческий, надтреснутый голос.

Киселёв обернулся на звук, но толком ничего не мог рассмотреть. Он же сам потушил в кухне свет, а в смежной с кухней комнате – гостиной – горел лишь слабенький ночник. Впрочем, Киселёв видел очертания говорившего. Это был высокий, грузный старик. В полумраке белела его большая голова. Он стоял, опираясь плечом на дверной косяк. Левая его рука оставалась свободной и заметно тряслась. Женщины-сиделки не было видно. Киселёв замер в ожидании продолжения.

– Да. Проклятый паркинсон одолел меня на старости лет. Однако, день на день не приходится и сегодня мне легче. Вот видишь, смог даже встать и дойти сюда. Да. Сделать самостоятельно десяток шагов для меня настоящий подвиг. Зубы почистить – задача не из простых. А каких-нибудь семь лет назад я и сам шикубелил кого хотел и Фундуклею спуску не давал…

– Фундуклею? – Киселёв усмехнулся, вспомнив, как менялось лицо приятеля при упоминании о тесте.

– Да!!! Я знаю, Люся мне сегодня с другими и специальную успокоительную таблетку дала. Галоперидол или как-то там ещё она называется. Только я-то все таблетки проглотил, а эту под подушку спрятал. Фундуклей хотел меня выключить на сегодняшний вечер. Но я ещё что-то могу. Да!

– Люся вернётся, не волнуйся. Она тоже человек. Срёт, наверное. А этих, тридцатилетних вы сообща шикубелить будете?

– Я? Я – нет! – Киселёв окончательно смутился. Он хотел уже пойти, поискать сиделку. Но как прошмыгнуть мимо старика?

– Старая скотина. Развёл целую теорию на этот счёт. Сам бухает, как последняя сволочь. И то не плохо. Трезвый он совершенно невыносим, а пьяный ещё ничего. Только я не жалуюсь. У меня выбора нет. А так-то, в целом, он человек не пустой. Вон дом какой отстроил. Но не в доме дело.

– В этом его домработнике. Как-то там его фамилия… Чёртов, Супостатов или Обидчик, или как-то там…

– Да! Как появился тут, так оргия за оргией. Бабы какие-то невменяемые. Да ты же сам видишь. Одна из них – подружка этого Врагова. Только Фундуклей этого не понимает. А у неё с Враговым по серьёзному. Уж я-то жизнь прожил и в таких вещах разбираться научилася. Это у Фундуклея всё с бабами абы как. Вот и с моей дочкой… – старик всхлипнул, покачнулся и Киселёв испугался, что тот рухнет, но старик продолжал:

– А этот чёрт Врагов даже просил мою Люсю прогнать и эту его подругу на её место взять. Но тут жадность Фундуклея пришлась во благо. Люся добрая и берёт не дорого, а эта его подружка жадная… Она очень красивая. Да!

Старик умолк, прислушиваясь к тишине. Действительно, где-то в доме зашумела сливаемая вода. Значит, слышит он хорошо. Да и соображает не плохо.

– Которая же из женщин подруга Врагова? – спросил Киселёв.

Но получить ответ на свой вопрос ему так и не удалось.

Старик на трясущихся ногах зашагал куда-то в полумрак фундуклеевского дома. Он шел на голос, ласково звавший его по имени. Некоторое время Киселёв слышал его шаркающие шаги.

Сначала они просто прыгали на месте, высоко и в такт поднимали ноги. Потом одна из них сказала:

– Танцевать в джинсах не удобно. Боюсь, так они порвутся в паху.

– Предлагаю снять джинсы, – сказала другая.

– Можно танцевать на площадке у барбекю. Там светлее и от печки тепло. Ты как? – и четвёртая толкнула в бок молчавшую до сих пор пятую.

– Она не станет раздеваться. Врагов ревнив и…

– Танцевать кан-кан в джинсах действительно глупо. Ещё гоу-гоу – куда ни шло, но кан-кан!

Сказав так, пятая принялась стягивать джинсы.

– Снимаю джинсы. В них не удобно танцевать. Римма говорит, что джинсы могут порваться в паху, если в них долго и активно танцевать кан-кан.

Опираясь спиной на тёплый бок печки-барбекю, она действительно стягивала с себя джинсы. Другие женщины делали то же самое. Подхохатывая и оживлённо переговариваясь, они помогали друг другу. Фундуклеев глянул на Врагова. Тот раскладывал на решётке барбекю куски мяса. Лицо его скрывалось в тени. Лишь огонёк сигареты то притухал, то снова разгорался после каждой затяжки.

– Они собираются танцевать на улице голыми, – растерянно проговорил Фундуклеев.

– Холодновато в ноябре-то, – отозвался Врагов. – Остановить их?

– Зачем? Это может быть забавно. Налей им вина и дай закусить.

Врагов кивнул. Фундуклеев направился к дому. В одном из тёмных окон белело лицо, наблюдавшего за ними Киселёва.

Увлечённый уличным представлением, Киселёв отреагировал на возвращение хозяина вяло. Он не обернулся, когда Фундуклеев зашёл на кухню. Так и стоял, прильнув к оконному стеклу.

– Нет-нет! Не включай свет! − прошептал он. – Они уже начали пляску.

– Вот дуры! Позволю себе уточнить, она танцуют кан-кан. Каждому известно, что кан-кан вовсе не…

– Да нет же. Температура на улице чуть выше нуля. Как могут быть…

И Киселёв посторонился, давая возможность Фундуклееву встать рядом с ним. Женщины действительно были голыми. Совсем. Встав в шеренгу и положив руки друг другу на плечи, они совершали ритмические движения ногами. Шеренга довольно слаженно перемещалась сначала впрово, а потом обратно, влево. В целом всё выглядело довольно гармонично, но…

– Мне кажется, танцовщиц для кордебалета подбирают по росту и весу. Тогда зрелище становится изысканным. А у нас… Крайняя слева слишком мала ростом и щупловата. Вторая с права – слишком толстая. Может быть, кому-то и нравится, как это всё у неё колышется, а по-моему, это не эстетично.

Сказав так, Фундуклеев отлучился от окна. Так в тёмной кухне появился источник света – Фундуклеев зажег светильник над варочной панелью, включил плиту.

– Надо сварить кофе. Вообще-то кофе вреден, но в данной ситуации он может вернуть мне требуемую степень трезвости.

– Надо же! Совсем голые на холодном ветру! – бормотал Киселёв. – И дождь, кажется, пошёл. Или это снег?

– Чего не сделаешь ради денег! Каждой обещана щедрая мзда.

– Щедрая? – отвернувшись от окна, Киселёв недоверчиво уставился на товарища. – Ты вроде говорил бесплатно…

Забыв о своём намерении относительно кофе, Фундуклеев наполнил два бокала и вернулся с ними к Киселёву.

– Я не пью бормотуху, – фыркнул тот. – Неси белое вино.

Киселёв не успел принять из рук товарища напиток – оба бокала полетели на пол. По светлой плитке разлилось кроваво-тёмное пятно. Сам хозяин дома, тяжело облокотился на подоконник, словно его не держали ноги.

– Что с тобой, Фундуклей? – Киселёв подхватил товарища под локоть. – Ты плохо себя чувствуешь или…

– Или! – Фундуклеев ткнул пальцем в сторону окна. – Обрати внимание на световой квадрат…

– Да я уж видел. В соседней комнате горит свет.

– Смотрю: кто-то стоит у окна и смотрит на улицу.

– Ну и что? Больной человек. Да он приходил сюда.

– А теперь он смотрит, как эти бабы танцуют нагишом!

Фундуклеев отёр со лба холодную испарину. Он не сводил глаз со светлого квадрата на мокрой траве под окном и тёмной, сутулой тени, ясно обозначенной в левой части этого квадрата.

Действительно, накинув верхнюю одежду прямо на голые тела, девушки сгрудились вокруг Врагова. У каждой в руках стакан и пластиковая тарелка с едой. Врагов, запрокинув голову, опустошал литровую бутылку «Мартини».

– Ерунда. Он больной человек. Утром скажешь, дескать, всё пригрезилось.

– Ты не знаешь моего тестя! Сиделка – дура – забыла дать ему таблетку! Жалованья ей не видать. Тут, кстати, Врагов, предлагал одну из своих шмар приставить к старику. Я отказался.

– Ты не справедлив. Она давала таблетку, но старик схитрил.

Пытаясь показать участие, Киселёв положил ладонь на плечо товарищу и тут же отнял – тело Фундуклеева сотрясал болезненный озноб.

– … не понравилась мне шмара – слишком красивая. Жена станет скандалить, но не только это! У этой бабы мёртвые глаза. Сиськи, жопа, морда – всё в порядке, но глаза, как пустой космос.

– Послушай, Фундуклей. Хватит истерить. Лучше пни девок. Хватит им жрать да пить – не за этим звали. Скажи, пусть опять танцуют.

– Но мой тесть! Ах, ты нарочно заговариваешь мне зубы, а нам ещё дела с тобой обсудить…

– Ты снова о той партии полипропилена? Сделка – состоявшийся факт. Что там обсуждать?

– Оставь, Фундуклей. На этот раз ты проскочил мимо кассы. Но в следующий, обещаю, мы тебя привлечём…

– Да что там тараторь – не тараторь. Ты жаден, Фундуклей. В этом причина. Без тебя мы с Йозефом хоть что-то заработаем, но с тобой…

Киселёв понял, что чересчур разоткровенничался, заметив, как налились красным глаза Фундуклеева, как сжались его кулаки.

– Как же ты расстроился! – пролепетал Киселёв. – Мы-то думали, ты увлечён своим ИПРИТОм…

– Я ничем не увлечён. Иприт просто время препровождение. Да, я богатый человек, не сидеть же мне целыми днями нос к носу с женой?

Фундуклеев схватил со стола полупустую бутылку вина, отхлебнул из горлышка и со стуком вернул бутылку на стол.

– Послушай, не стоит так огорчаться. Ты и без того богат…

– Да, я богат, потому что бережлив. А ты, Киселёв, великий расточитель. Эти горнолыжные курорты, дизайнерские костюмы, колледж в Шотландии для обоих сыновей, чревоугодие, наконец. В то время, как лучшая еда – вареная гречневая крупа и капуста, а достойный напиток не может стоить дороже двухсот пятидесяти рублей! Мало того, что ты растрачиваешь попусту деньги, ты ещё покушаешься на мои доходы!..

– Нет, они решили меня в конец обобрать! Напились и окна бьют!

В ответ на его слова, окно распахнулось. С подоконника упал и разбился вдребезгицветочный горшок. Присоединившись к разбитым бокалам и выплеснутому вину, он создал на уютной кухне Фундуклеева ужасный кавардак. Но этого мало. Холодный воздух с улицы взметнул занавески и одна из них, соприкоснувшись с варочной поверхностью плиты, вспыхнула.

Она явилась в порыве сквозняка. Развевающиеся рыжие волосы, что языки пламени. Киселёв бессильно глазел на то, как она срывает с окна горящую занавеску, как мчится к мойке. Струя воды ударила в металлическое дно с ужасным грохотом. Так пожар был прекращён.

Они кашляли и утирали с лиц солёную влагу, а незнакомая очень красивая женщина, подобно легендарной Валькирии парила в клубах дыма, оседлав потоки холодного сквозняка. Умело орудуя различными приспособлениями для уборки, незнакомкабыстро навела порядок на разорённой кухне Фундуклеева.

Одетая в неподобающую небожителям одежду – обычные джинсы и просторную, вероятно, с мужского плеча, рубаху –она казалась приятелям богиней-победительницей невзгод.

– Откуда она взялась? – бесстыдно икая, спросил Фундуклеев.

Распри относительно несостоявшейся сделки и страх перед тестем были позабыты.

– Эта женщина – одна из танцовщиц, – пояснил более трезвый Киселёв. – Никогда не думал, что обычная проститутка может быть такой красивой.

– Да, славно мы развлекли папашу! – тряхнув рыжей гривой, сказала женщина. – Ни на чём я не прилетала. Просто зашла погреться. Девчонки улеглись вповалку в коморке Врагова – фу, какой мерзкий сарай! – а я решила, что имею право погреться в хозяйском доме. Ведь столь щедрый хозяин не прогонит меня, правда?

– За эротические услуги плата отдельно? Или в выделенные Фундуклеевым пятисот рублей входит буквально всё? – нахально поинтересовался Киселёв.

Женщина уставилась на него. Фундуклеев приготовился к вспышке гнева. Такого сорта женщины порой ужасно матерятся. Он мог бы предположить и возможную истерику с последующим рукоприкладством. Впрочем, складчатый затылок и округлая макушка Киселёва, тщательно обработанные машинкой для стрижки, не оставляли никаких надежд для любительниц вцепляться в волосы. Зато у женщины оставалась теоретическая возможность расцарапать наиболее доступные места на черепе Киселёва. Фундуклеев бросил быстрый взгляд на ногти пришелицы. Покрытые лаком самого хищного алого цвета, они имели достаточную для агрессии длину.

– Что же вы молчите, милочка? Огласите ваш прейскурант. Вы такая симпатичная, и я подозреваю, что пятисот рублей скорее всего не хватит.

– Ты занимался сексом по прейскуранту жены. Дизайнерское кольцо с ониксом и серёжки с крошечными бриллиантами – вот её цена за последний случай. Она обходится тебе не дёшево и последний раз ты долго сидел на «голодном пайке». Тогда всё закончилось быстро – десять телодвижений и она свободна. От тебя. То была последняя ваша близость, потому что до наступления утра тебя закопают. Тут, рядом, в садочке.

Киселёв фыркнул и разразился длинным, витиеватым, сплошь состоящим из непечатных слов, ругательством.Вялый гнев его быстро иссяк, он сосредоточился на полупорожней бутылке.

А Фундуклееву внезапно сделалось весело. Ах, как хорошо было бы, если б эта самка по-настоящему разозлилась. Вероятно, гнев многократно умножил бы её привлекательность, но женщина, демонстрируя досадное хладнокровие, достала из заднего кармана джинсов сиреневую, пятисотрублёвую банкноту.

– Вот! Щедрая плата за танец перед старикашкой!

Подобревший было Фундуклеев, снова набычился.

– Какой я вам старикашка?!! Мне всего пятьдесят! Это Киселёв старикашка. Ему пятьдесят два. А мне только в прошлом году юбилей праздновали.

– Врёт, – брякнул Киселёв. – Ему тоже пятьдесят два. Мы ровесники.

– Да знаю я всё! – рыжая Валькирия снова рассмеялась. – Старикашка глазел из другого окна, жалкий такой, трясущийся. Врагов сказал, что его тоже следует ублажать. Да кто же на такое решится?

– Ты прикрой окно, шмара. Фу, какая гадость! Явилась в честный дом, чтобы…

Наконец-то! Женщина подступила к Фундуклееву. Гнев неприятно искривил её яркий рот, но глаза ровным счётом ничего не выражали. Пустые колодцы без дна – вот какие это глаза. Фундуклеев поёжился.

– Позволю себе напомнить. Я,: Феликс Фундуклеев – хозяин этого всего, – примирительно произнёс он. – Из почтения ко мне, вы обязаны, наконец, назвать своё имя. В конеце концов, мы с вами не первый раз встречаемся.

Мгновенно успокоившись, женщина ответила старомодным, совершенно не вяжущимся с её обликом, книксеном и произнесла:

– Так и быть: Миреле. Только грубить больше не надо. Идёт? В прошлый раз – помните? – когда я приезжала сюда вместе с Враговым, вы показались мне таким душкой. Вы были так же пьяны, как сейчас, но намного веселее. Тогда – помните? – вы пригласили меня приехать опять, но вместе с подругами, умеющими танцевать экзотические танцы. Из-за чего же вы теперь огорчены? Из-за сгоревшей занавески или кан-кан, по-вашему, не достаточно экзотичен?

– Кан-кан в ноябре под ледяным дождём, что может быть экзотичней? – хмыкнул Киселёв.

Лицо Фундуклеева обмякло. Он попытался обнять Миреле, но та ловко увернулась.

– Пожалуй, я пойду спать,– сказал Киселёв. – Где тут у тебя можно того…

– Выбирай любую из спален, – бросил в ответ Фундуклеев.

– Это худшая из спален. Ночуя там, я – великий расточитель – буду вынужден пользоваться твоей «Брутальной уборной», что меня категорически не устраивает. К тому же, мне кажется, там живёт ваш папа с сиделкой. Было бы странно, если б…

Фундуклеев снова озлился. Его светлые глаза навыкате снова покраснели. Подскочив к Киселёву, Фундуклеев хватил его за грудки.

– Ты, великий расточитель, будешь пользоваться моей «брутальной уборной» и никакой другой. Ты… ты…

Киселёв пытался оторвать от себя его руки. Ткань дорогой сорочки трещала.

– Позволь я уеду… я вызову такси… не понимаю, почему…

– Оставь его, – вмешалась Миреле. – Пойдём. Твоя спальня на третьем этаже?

Оба приятеля обернулись к женщине. Совсем нагая, она просто стояла посреди кухни. В левой руке – джинсы. В правой – скомканная и грязная рубаха.

– Стоит ли капризничать? Отпусти приятеля и следуй за мной.

Почувствовав странную слабость в руках, Фундуклеев отпустил Киселёва. Тот, пользуясь случаем, ускользнул в тёмную гостиную, а оттуда в коридор.

В этот вечер лестница казалась ему бесконечно длинной, или высокой. Смотря с какими мерками подходить к этой лестнице. Он плёлся по ней всё время вверх, цепляясь за перила, так утопающий цепляется за пресловутую соломинку, или за бревно, или за другого утопающего. В последнем случае оба идут ко дну. Но они поднимались друг за другом, след в след – Фундуклеев впереди, Миреле за ним – в полной темноте, разбавляемой лишь уличными огнями от случая к случаю пронимающими в окна: вот проехала, светя фарами, машина, вот уличный фонарь заглянул в окно площадки между вторым и третьим этажом. В окно второго этажа его свету не попасть – путь преграждает забор. Тишина тоже была не вполне полной – в одной из дальних комнат дома бренчал радиоприёмник.Звуки, приносимые в их сумрачный мир «Радио Дача» не вполне соответствовали их настроению и намерениям. Они шли не пустыми. Каждый держал в руке по бутылке вина. Для такого случая Фундуклеев выбрал вино получше – «Божоле нуво» по полторы тысячи рублей за бутылку. Стаканы – Фундуклеев был уверен в этом – должны найтись в его опочивальне, в левом отсеке большого дубового, расписанного масляными красками, шкафа. Там он хранил всякие мелочи.

Следуя друг за другом, они вошли в большую, смежную со спальней Фундуклеева, комнату на третьем этаже. Знакомая обстановка укрепила его, несколько ослабевшую, решимость. Он огляделся. Всё как обычно: несколько разномастных шкафов, каждый из которых он приобрёл задёшево и по случаю. Всё как обычно: гамак, висящий поперёк комнаты от стены к стене, комод, цветы в горшках. В проёме распахнутой двери видна спальня: низенькое окно в заросший высокими деревьями двор, край застеленной кровати – больше ничего.

– С чем? Или на что я должна быть согласна? Впрочем, не всё ли равно? Меня только беспокоит Врагов.

– А меня Врагов не волнует. Уснул и пусть себе спит. Из канканирующих красоток я выбрал именно вас, но не только потому, что вы красивы.

Женщина молчала, по-собачьи склонив голову на бок. В этот момент она прикрыла свои страшные глаза, и Фундуклеев решился.

– Я, знаете ли, брезглив и к чужим женщинам отношусь с понятной осторожностью. Но вы мне не совсем чужая. Вы – женщина Врагова и это обстоятельство является определяющим. В моих глазах вы чисты, а кан-кан…

– Просто танец, – подсказала Миреле. – Для веселья.

– О, да! Где-то здесь должны быть стаканы и штопор. Посмотрите в левом отсеке вот этого вот шкафа.

Но Миреле открыла совсем другую дверцу иного шкафа. Фундуклеев собрался протестовать, но она извлекла наружу два гранёных стакана и штопор. Стаканы женщина поставила на комод. Штопор вложила в руку Фундуклеева. Он открыл обе бутылки и сразу налил себе полный стакан, выпил, покачнулся, но устояв продолжал:

–Осталось выяснить ещё кое-что. Просто небольшая формальность.

– Вы такая красивая женщина, –Фундуклеев ещё раз оглядел Миреле с нахрапистым пьяным бесстыдством. – Неужели вы носите фамилию своего мужа?

– Не муж? –Фундуклеев усмехнулся с недоверием. – А я-то подумал – вы пара. Да ион называл вас своею, помните, в тот первый ваш приход? Он так и сказал: «моя» и назвал по имени. Только я имя ваше сразу забыл. А теперь выходит, мы оба ошиблись. Видимо, во время того, первого визита, вы и узнали где в моём доме хранятся стаканы так?

– Не совсем. В каком-то смысле мы с Враговым действительно пара. Он много мне рассказывал о вас и ваших привычках.

– К каком-то! К каком же? И что ещё он успел вам рассказать?

– В любви всё очень непросто. Врагов мне! Я отнюдь не голый, потому что имею обыкновение в прохладную погоду носить что, выходит, он мой. В то же время Врагов настолько независим, что предъявлять на него права было бы абсурдно. Да и не нужен он мне.

Прежде чем ответить она наполнила бокал Фундуклеева, но ему не подала, сначала отпила сама. Сделав два небольших глотка, протянула стакан Фундуклееву.

Нежный её голосок взлетел к потолку, чтобы отразиться от него многоголосым эхо. Голосу Миреле откликнулись со двора. Протяжный стон и хриплый смех. Смеялся мужчина – в этом не было сомнений.

– Кто-то шарится у меня в саду? – встрепенулся Фундуклеев.

Миреле с глубоким вздохом удовлетворения повалилась на кровать. Фундуклеев подбежал к окну. Сад тонул в глухой тени дома – фонарь освещал лишь парковочную площадку, которая находилась с другой стороны строения. Но Фундуклеев слишком хорошо знал свой сад – все сучья на каждом дереве наперечёт – поэтому он сразу разглядел две слившиеся друг с другом фигуры. Один из двоих, без сомнения, Киселёв. Другая, разумеется, женщина. Конечно, одна из тех, что привёл Врагов.

– Я доволен, – фыркнул Фундуклеев. – Мой приятель тоже подцепил себе простушку.

– Я сказала: он подцепил Римму или ему больше пришлась по вкусу Полина?

– Риммой звали мою первую жену… – растерянно проговорил Фундуклеев.

– Так сходи и проверь, может твой бывший компаньон обнимается с твоей бывшей женой? Бывшая к бывшему. На мой взгляд, это логично.

Фундуклеев летел вниз по лестнице под звонкий хохот Миреле. На свежий воздух он выскочил минуя входную дверь – оба окошка холла выходили как раз в сад.

Глава третья. Место, где каждому дано по справедливости.

Они стояли так близко друг к другу, что тела их слились в одно целое. Живот к животу, губы к губам. Они оставались совершенно неподвижны, как бывает при первом горячем поцелуе, когда пора красивых ухаживаний миновала и голос плоти заглушил высокие порывы. Так целуются взрослые, испытывающие почтительное уважение к любовному соитию, люди.

Фундуклеев застыл, в ожидании продолжения. Нет, они не примутся суетливо срывать друг с друга одежды, не повалятся на мерзлую траву, охая и хохоча. Через минуту их тела разомкнутся, и тихо договорившись о месте настоящего свидания, они разойдутся в разные стороны.

Фундуклеев ждал не менее десяти минут. Что же это за любовь такая высокая между циничным делягой и женщиной, несколько минут назад танцевавшей кан-кан в чем мать родила? При данных обстоятельствах, картина промёрзшего сада с влюблённой парой казалась Фундуклееву нелогичной и, более того, фантастической. Он даже несколько протрезвел от недоумения.

В тишине спящего сада голос женщины прозвучал как выстрел:

– Куда же мы пойдём? В доме Феликса нам оставаться невозможно.

– Почему же? Дом большой и комнат в нём много.

– Да знаю я, знаю! Только Фундуклей там не один.

– Ах, ты чистая, наивная душа! Фундуклей там с бабой. Снял тёлку на ночь. Он увлечён ею и не заметит ничего. Жена в отлучке. Тесть – инвалид. В доме кроме них сиделка, но ей всё пофиг – прислуга. Ну же!

– Он для тебя всё ещё важен? Столько лет прошло. И чего он только не вытворял, а ты…

– Мне жаль Феликса. Его жизнь – настоящий ад.

– Я плохо поступила, бросив его. Если бы не это…

– Оставь! Ты правильно поступила. Фундуклей есть Фундуклей. Выжига, пройдоха и бандит. Если ад действительно существует, то ему там самое место.

Они, наконец, разделились, отступили на шаг друг от друга. Фигура женщины покинула густую тень, отбрасываемую домом и тогда Фундуклеев её узнал. Собственно, узнавать-то и не пришлось, потому что Римма осталась совершенно такой, какой он видел её в последний раз. Да, Фундуклеев помнил всё до пуговиц на пальто и заколки в волосах. Только теперь её волосы растрепались – это Киселёв испортил её причёску, обнимая! – и заколку она на глазах Фундуклеева спрятала в карман пальто. Свет фонаря придавал её тёмным волосам рыжеватый оттенок. Всё тот же острый подбородок и аккуратный нос, чистый лоб и маленькие розочкой губы. Римма! Они простились на перроне Белорусского вокзала. Почему-то она решила отправиться в Польшу на поезде.

Да, ухаживания Фундуклеева затянулись на три года. Да, собственно, и в роли ухажёра Фундуклеев себя не помнил. Просто на втором курсе, преследуя в первую очередь цели экономии денег – все они тогда были чертовски бедны – он предложил совей однокурснице. Римме Новиковой, жить вместе. Тогда Римма быстро согласились, и они зажили, надо признаться, душа в душу. О золотом Риммочкином характере знал весь курс. Она была настолько выдержана и нетребовательна, что зажив с ней под одной крышей, Фундуклеев быстро перестал её замечать. Вернее, он её, конечно же, замечал, как замечают простые обыденные вещи: свежую зелень мая, аромат вина, вкус любимого кушанья.

Так прошло три года. Они сдали государственные экзамены, защитили дипломы и получили распределения в разные места. Фундуклеев собирался идти в деканат и хлопотать о том, чтобы Римму распределили вместе с ним и получил жесткую отповедь. «Тогда вам следовало бы на ней жениться» – сказала суровая заместитель декана. О женитьбе Фундуклеев до этого разговора и не помышлял, однако кинулся к Римме со свежим предложением.

– Спасибо, – со своей обычной вежливой сдержанностью проговорила Римма. – Но я уже устроилась.

– То есть как это устроилась? – удивлению Фундуклеева не было предела: его Римма как-то там устроилась без него, даже не уведомив заранее.

– Йозеф предложил мне поехать с ним в Краков и я согласилась. Сам посуди, всё таки Краков, хоть и не кап. страна, но лучше, чем Тамбов. Мне-то хотелось остаться в Москве, но в деканате решили по-другому.

– Ты останешься в Москве. Ты получишь прописку. Мои родители пропишут тебя, потому что мы поженимся.

В ответ на это заявление Римма достала из сумочки паспорт и розовый прямоугольный бланк – свидетельство о браке. Потом она открыла паспорт на страничке «Семейное положение», чтобы продемонстрировать Фундуклееву черный штамп, в который аккуратным подчерком было вписано имя её мужа – Йозеф Немировский – и дата регистрации брака.

Ярость, ревность, досада схлестнулись тогда в душе Фундуклеева, образовав ужасный гнев. Он уличал Римму в измене. Он обзывал её грязно. Он, кажется, даже ударил Римму один раз по щеке, а потом ещё два раза под дых и в плечо. После того случая Немировский обещал отправить Фундуклеева в тюрьму, а Римму водил в поликлинику снимать побои. Но потом и очень быстро, скорее всего стараниями самой Риммы, дело замялось. А ещё чуть позже – тогда они уже жили врозь – Римма позвонила ему. «Я уезжаю, скорее всего навсегда. Приходи прощаться на Белорусский вокзал» – так сказала она и назвала номер поезда, номер вагона и время отправления. Всё чётко продуманно и обыденно, словно речь шла о совместном походе в киношку. Это произошло в самом начале сентября 1988 года. На Римме не было ни шапочки, ни платка, а только бордовые туфли с пряжками и это вот пальто с большими коричневыми костяными пуговицами. Всего пять пуговиц – Фундуклеев не раз и не два успел их пересчитать при прощании. Тёмные, с рыжим отливом волосы Риммы – как-то до этого Фундуклеев не обращал внимания насколько они красивы – были прихвачены причудливой заколкой. До прощания на Белорусском вокзале Фундуклеев никогда этой заколки не видел. Он, в общем-то редко и замечал во что одета Римма. О её любви к нарядам он мог судить лишь по белью, которое всегда радовало своей изысканностью. И это в эпоху всеобщего дефицита. А потом грянули лихие и жирные для Фундуклеева 90-е, сменившиеся не менее денежными нулевыми.Пяток лет Фундуклеев провёл в Венесуэле. Вернулся, затосковав. Быстро восстановил старые деловые контакты. Тогда-то и выяснилось, что Киселёв, их с Риммой общий однокурсник, до сих пор ведёт дела с мужем Риммы, Йозефом. У них крепкий брак и, как говорят, трое детей.

Поначалу Фундуклеев частенько спрашивал себя, дескать, любит ли Римма поляка или это брак по расчёту. Ведь накануне краха совка жизнь в Польше была много слаще. Порой Ему нравилась считать отъезд Риммы местью. Ведь с предложением он опоздал. Однако, со временем Фундуклеев пришёл к мысли, что никакого предложения вовсе и не делал.

Как-то так получилось, но со временем он стал забывать Римму. Отвлёкся на бизнес и других женщин. И не только. Тогда он занимался строительством этого самого дома. Постоянно жил здесь, в той самой сараюшке, в которой нынче обитает Врагов. Он глушил воспоминания работой и алкоголем, а порой прибегал и более тяжелым дурманящим средствам. Тогда-то он и сблизился с Киселёвым, который поставлял ему сначала анашу, а потом и героин. Да, миновали времена, когда Фундуклеева можно было с полным правом назвать героиновым маньяком. Но Киселёв много хуже него. Во времена, называемые нынче «лихими 90-ми» Киселёв не брезговал никакими заработками. Торговал всем. Доходы от торговли «шершавым» стали фундаментом его нынешнего, кристально-прозрачного бизнеса.

Много-много лет минуло. Очень много холодных и безумно жарких зим, но, оказывается, пуговиц на пальто по-прежнему пять. Больших костяных коричневых пуговиц. А туфли? Неужели туфли всё те же? Впрочем, трава в саду Фундуклеева достаточно высока и закрывает ножки Риммы. Любимые ножки вероятно вымокли, ведь они обуты в лёгкие туфли.

– Надо траву покосить, – сказал Фундуклеев.

– Кому ты можешь помешать, ничтожество? – оскалился Киселёв.

– Сначала лишил меня гешефта от сделки, а теперь и к женщине моей пристроился.

– Тебе известно, что я любил её всю жизнь. Римма…

Женщина стояла неподвижно, будто окаменела. И молчание её было таким же каменным, как она сама. Фундуклееву захотелось подойти и потрогать её. Тёплая ли? Живая ли? Ведь с того момента, как Киселёв выпустил её из своих тлетворных объятий, она не проронила ни слова.Теперь он мог рассмотреть её всю, словно дождливая ночь уже закончилось и наступило хмарное утро непогожего денька поздней осени. Ах, пальтишко-то на Римме слишком лёгкое и эти туфельки не для ноября месяца. Фундуклеев скинул с себя наскоро накинутый брезентовый бушлат.

– Тебе надо прикрыться. Холодно же, – он сделал шаг и тут же споткнулся о какую-то палку.

– Не смей прикасаться к моей женщине! – прошипел Киселёв.

Фундуклеев поднял с земли палку. Ею оказался черенок обычной садовой тяпки. Фундуклеев вспомнил, что буквально позавчера Врагов этой самой тяпкой рыхлил землю под яблонями.

– Послушай, Римма, я сейчас не вполне трезв. Но мы же взрослые люди и понимаем, что такое случается.

– Я запрещаю тебе разговаривать с моей женщиной. Сейчас я вызову такси и она уедет из этого вертепа.

Киселёв принялся ощупывать себя, пытаясь найти в одном из карманов мобильник.

– Она никуда не поедет. Римма, Киселёв лжив во всём. Он недавно женился. У него молодая жена, намного моложе нас с тобой. Римма…

Вооруженный тяпкой, Фундуклеев сделал ещё пару шагов в сторону женщины. Сейчас он просто обнимет Римму за плечи и они вместе войдут в его дом, а там…

– Не подходи к ней! Не прикасайся! Ты и сам женат и твоя жена ревнива, как чёрт знает что!

– Римма, я не женат. Брак с Леной не зарегистрирован. Да, мы прожили много лет под одной крышей, как родственники. Но это не брак. Да мы и не спим вместе.

Римма оставалась неподвижной и, что самое досадное, она молчала. Мраморная статуя, не человек. Впрочем, ночной сквозняк тихонько шевелил прядки на её головке. Значит, всё таки живая. Сейчас Фундуклеев подойдёт, проведёт ладонью по её волосам, прикоснётся щекой к её шелковой коже и тогда…

Нападение Киселёва совершенно ошеломило Фундуклеева. От первого яростного наскока он отмахнулся тяпкой. Хорошо наточенное Враговым лезвие садового инструмента угодило нападавшему по плечу. Киселёв отшатнулся, охнул, присел.

Но Киселёв, не слова не говоря, снова кинулся на него. Чёрная дыра раззявленного рта на бледном лице, глаза нездорового красноватого оттенка, будто на дне глазниц тлеют раскалённые уголья, пальцы растопырены. Неужели он собрался царапать Фундуклеева ногтями? Двигался Киселёв тяжело, будто воздух вокруг них превратился в густую жидкость.Зная Киселёва более тридцати лет, Фундуклеев никогда не видел его в таком состоянии.

Но Киселёв не желал слушать и тогда Фундуклеев взмахнул тяпкой. Наточенное Враговым лезвие угодило противнику в голову. Бледное лицо сразу же покрылось тёмными потёками крови, но это не остановило Фундуклеева и он ударил Киселёва ещё несколько раз. Последний удар пришёлся уже по распростёртому на траве телу. Фундуклеев метил в шею и не промахнулся. Удар острой тяпкой по шее сзади едва не отделил голову Киселёва от туловища. Убедившись, что его враг гарантированно мёртв, Фундуклеев выдохнул с облечением.

– Как что? Мертвецов положено хоронить, и я его похороню.

– А как же христианские ритуалы? Три положенных дня, посмертные почести, отпевание, венки, рыдающая вдова? Надо купить гроб и место на кладбище.

– Обойдёмся без этой мишуры. Я похороню его под яблоней.

– Но яблоня растёт в самом центре участка. Если уж хоронить его в твоём саду, то не лучше ли зарыть тело в сторонке, под забором?

– У забора земля твёрдая. А эту яблоню сажал мой отец по всем правилам садоводческого искусства и земля вокруг неё взрыхлена на полтора метра вглубь. Я быстро выкопаю могилу. Справлюсь один, без помощников, а то мало ли что…

В этом месте разговора Фундуклеев наконец-то опомнился. Ведь неизвестный собеседник разговаривал с ним человеческим голосом. Фундуклеев обернулся. Из-под капюшона на него смотрели с прищуром по-собачьи внимательные глаза. К нижней губе прилипла папироска. Врагов стоял, опираясь на черенок обычной штыковой лопаты.

– Минуту назад она стояла на этом самом месте, где сейчас стоишь ты.

А потом он просто перешагнул через распростёртого и залитого кровью Киселёва и воткнул штык лопаты в мягкую почву под яблоней.

Врагов принялся за работу не дожидаясь ответа Фундуклеева. Примерно через час они положили тело Киселёва в готовую могилу. Тут-то Фундуклеев и спохватился:

– Наверное надо чем-то его прикрыть. Не хорошо сыпать землю прямо ему на лицо.

Врагов закурил очередную сигарету. Обескураженный вопросом, Фундуклеев рассматривал его, словно видел впервые. Во время работы Врагов скинул свою кофту с капюшоном, а потом и майку. Сейчас он стоял под мелким, омерзительным дождиком голый по пояс. Нет, сложением тела он вовсе не походил на воспетого поэтессами Адониса, но все его мускулы и кости, каждый элемент его тела идеально соответствовали классическим канонам естественной мужественной красоты. Вот только с лицом парню не повезло. Нос кривой, видимо несколько раз сломан, правая бровь рассечена свежим шрамом. На подбородке шрам от рваной раны. Врагов – улыбчивый малый, но у бультерьера оскал краше. И что это за мода у выходцев из Украины, вставлять в металлокерамику цветные драгоценные камни? Ну поставил одну бриллиантовую фиксу и успокойся на этом. Однако во рту Врагова, кроме бриллианта, сверкали рубин, изумруд и голубой берилл.Вымокший сад, серая стена дома, серое небо, влажная тишина. Слышно лишь, как срываются с сеток редкие капли да как шуршит полотно лопаты, соприкасаясь с комьями чернозёма. Откуда же тогда взялись эти солнечный зайчики – цветные, игривые пятна, отражения хищного оскала Врагова? И куда, наконец, подевалась молчаливая Римма?

– Наверное, она испугалась и ушла в дом, – предположил Фундуклеев.

– Римма? Разве ты так хорошо её знаешь? И когда только успел?

Фундуклеев взбеленился, но тут же остыл, вспомнив, как совсем недавно поднимался с подругой Врагова по лестнице.

– Римму я не знаю. Знаю только Миреле, − ответил Врагов.

Закончив возню с покойником, Врагов принялся утаптывать влажную землю ногами.

– Отдайте мне вашу одежду, – проговорил он между делом. – Куртку и брюки. Они перепачканы кровью и грязью. Лучше их сжечь.

Фундуклеев начал раздеваться. Врагов отвернулся и выпускал дым из ноздрей.

– Вот! – Фундуклеев бросил свою верхнюю одежду ему под ноги. – Да повернитесь же вы ко

Врагов обернулся. Огонёк сигареты всё ещё тлел под полами его капюшона, а вот лица было не разглядеть. Он быстро собрал одежду своего принципала и сунул её в большой пакет с ручками.

– О! У тебя и пакет заготовлен! – фыркнул Фундуклеев.

– Я стараюсь, хозяин. Якщо ще треба, ты только скажи.

Угодливая интонация при скрытом капюшоном лице, русская речьто правильная, то щедро пересыпаемая малороссийскими словечками – такая комбинация обстоятельств не вызывает доверия. Фундуклеев скривился.

Ему показалось или Врагов действительно рассмеялся в конце этой фразы? Готовый снова поддаться гневу, Фундуклеев обернулся, но сад оказался совершенно пуст, а почва под яблоней в том месте, где они схоронили Киселёва, казалась такой ровной, такой нетронутой, будто не было ни мёртвого тела, не поглотившей его ямы.

Фундуклеев снова двинулся к крыльцу, но замер, не сделав и пяти шагов. В конце прошлой недели, лично, не доверяя важнейшее из дел Врагову, он смазал петли на всех дверях. Не оставил без внимания и калитку, ведущую с улицы на двор и на парковочную площадку. Звук, издаваемый именно этими петлями наиболее жестоко терзал его чуткий слух. Влажный воздух является прекрасным проводником звуков, потому-то Фундуклеев и узнал, что петли треклятой калитки всё равно издают звуки, похожие на визжание пилы. Да, кто-то вошёл на его территорию через калитку, а потом прикрыл её за собой. Фундуклеев насторожился, прислушиваясь к шагам пришельца, а тот топал себе по посыпанной гравием дорожке так смело и беззаботно, словно вернулся в родной дом. Скрип гравия приятней скрипа плохо смазанных петель, но это тоже скрип, а потому режет ухо. Фундуклеев уже набрал в лёгкие воздуха, чтобы как следует прикрикнуть на незваного гостя, у которого всё скрипит самым непростительным образом. Осуществить задуманное ему помешала жена или какая-то другая очень похожая на неё женщина. Уточнять Фундуклеев не пожелал, предпочёл спрятаться. Вернее, улизнуть, предоставив выяснять все обстоятельства Врагову. Указание он отправил в сообщении по WhatsApp. «К нам кто-то пришёл. Женщина. Выясни, кто она. Я уже лёг спать» – так значилось в сообщении, которое Фундуклеев отправил уже из дома. А в дом он проник испытанным способом – через окошко холла на первом этаже. Осторожно, стараясь не шаркать ногами и даже дышать через раз, он прокрался мимо двери тестя. Храп оттуда доносился оглушительнейший, поэтому по лестнице на третий этаж Фундуклеев взлетел,ни мало не смущаясь грохотом своих подмёток и скрипом половиц. Смартфон чирикнул на середине лестницы. Однако, это Фундуклеева не остановило. Он вынул гаджет из кармана только в своей личной гостиной – той самой комнате, с которой несколько часов назад знакомил женщину… Как, бишь, её имя? Фундуклеев воззрился на экран гаджета. Действительно, WhatsApp принёс ему ответ от Врагова:

«Не волнуйтесь. Ваша жена не узнает, что вы его убили».

«Она всё ещё стоит перед дверью в дом и роется в сумочке. Наверное, потеряла ключи».

«Моя жена в латинской Америке. А ты пьян, дружище».

В ответ на сообщение Врагова внизу хлопнула дверь.

Бросив смартфон на гамак, Фундуклеев бросился вниз. По лестнице вниз катился кубарем, позабыв о страхе перебудить спящих тестя и сиделку, и опомнился только в большой гостиной первого этажа, на пороге коридора, ведущего в самую старую часть дома. Там было темно и тихо. Фундуклеев ждал: вот сейчас его жена зажжет в холле свет и войдёт в дом. Её комната находится на втором этаже, так что Фундуклеева ей никак не миновать. Одна минута догоняла другую в полнейшей тишине. Тёмный коридор напоминал ему бесконечную и пустую канализационную трубу давно покинутого жителями города. Фундуклеев видел такое в кино. Да-да, в лихие 90-е он любил смотреть фильмы ужасов.

Он прошелся по тёмному коридору до душевой и обратно. Зашёл в большую гостиную, постоял прислушиваясь. Из-за двери тестя доносился всё тот жке храп. Фундуклеев ещё раз прошёл тёмным коридором мимо спальни тестя и остановился у двери. Он выглянул в холл – довольно большое и сильно захламлённое помещение. Темнота и безлюдье – вот всё, что он узрел. Теоретически, его жена могла подняться на второй этаж, минуя коридор и большую гостиную, по другой лестнице. Тогда она смогла бы пройти в свою комнату через каминный зал второго этажа. Фундуклеев проследовал этим путём, заглядывая в каждый закоулок своего столь сложно спланированного жилища. Везде пусто. Нигде не души.

В конце концов он оказался в холле второго этажа, перед ванной комнатой, одной из четырёх. Именно этой ванной пользовалась его жена. Используя в качестве источника света фонарик мобильника, он обследовал ванну, каждое полотенце и каждый флакончик.Никаких признаком недавнего присутствия человека он не обнаружил. Всё стояло, лежало и висело как обычно. Тогда Фундуклеев решился заглянуть в спальню жены – довольно большую, в два окна комнату всё пространство которой занимала двуспальная кровать и огромный гардероб. Спальня жены тонула в светлых сумерках – холодный свет уличного фонаря беспрепятственно проникал сюда сквозь тюлевые занавески.Так же, как и в ванной, он застал в спальне идеальный порядок, свойственный давно покинутому жилищу. В рассеянности Фундуклеев провёл пальцем по поверхности телевизионной панели, потрогал фарфоровые безделушки. Даже пыли нет. Впрочем, возможно, в отсутствие супруги прислуга,всё таки, убиралась в её комнате.

Фундуклеев выдохнул с облегчением. Несколько секунд ушло на отправку сообщения Врагову:

«Её в доме нет. Я обошёл все комнаты. Посмотри, не бродит ли она по двору? Мне на не нужно, чтобы она обо всём догадалась».

Пару минут Фундуклеев провёл в беспокойном ожидании. Наконец,смартфон дрогнул и WhatsApp выплюнул ему в лицо ответ Врагова:

«Она узнает, что вы убили Киселёва. Это просто вопрос времени».

«Послушай, я не убивал его. Ты таких слов больше не повторяй и, тем более, нигде не ниши».

«Я не нарочно, ты же знаешь. Мы выпили. Добавь к этому состояние аффекта».

Что с ним? Он оправдывается перед прислугой-мигрантом? Ах, он же не побрезговал переспать с его женщиной. Точнее, ещё не успел, важнейшие дела помешали делу менее злободневному, но он непременно выполнит своё намерение. Сейчас пойдёт к себе в спальню и… Фундуклеев уставился на дисплей смартфона. Там уже всплыло новое сообщение:

Ах, Врагов ему советует! Или указывает? Гнев стал комом в горле. Господин Фу задохнулся. Впрочем, следующее сообщение привело его в чувство:

Несколько секунд Фундуклеев таращился на дисплей смартфона, пытаясь сообразить о какой женщине идёт речь. Он мог бы стоять так, подпирая усталым плечом стену жениной спальни ещё очень долго, если б смартфон не принёс новое сообщение:

«Ваша жена в доме. Она зашла так же, как вы через окно».

«Ты демон, Врагов!» – написал он, прежде чем кинуться к лестнице, ведущей на третий этаж.

Взлетел птицей, припал к двери в спальню, чтобы хоть немного отдышаться от пережитого волнения. Смартфон крякнул и завибрировал, оповещая о поступлении нового сообщения. Врагов не оставляет принципала без внимания, заботится, язвит.

Фундуклеев погладил филёнку двери. Возможно, Римма сейчас там. Но что она делает? Поджидает его или уснула? Господин Фу прислушался, но не услышал ничего, даже уличной капели. Даже шелеста покрышек случайного авто. Сейчас он войдёт в собственную спальню, как восходят на плаху. Чем встретит его любимая? Чем станет их свидание после стольких лет разлуки? Он постарел, отощал, сделался дряблым и капризным. А у Риммы ни одной седой прядки в волосах, в то время, как причёску Фундуклеев время уничтожило напрочь. Фундуклеевпотрогал макушку. Пот увлажнил редкую поросль на его черепе. Рука дрогнула. Надо бы принять душ, ведь от него, возможно, дурно пахнет мокрой землёй, кровью Киселёва и потом. Но для этого надо спуститься на второй этаж, в ванную, примыкающую к спальне его жены. Прежде чем предпринять что-либо он решил прочитать сообщение в WhatsApp.

«Да я, демон. И не отпираюсь. Передавай привет Римме!» – так написал Врагов, и Фундуклеев ответил:

Он ждал пару минут, но ответа так не последовало. Тогда Фундуклеев, собравшись с духом, открыл дверь собственной спальни.

Римма примостилась на краю кровати. Так и уснула, даже не разувшись. А пальто и всё, что было надето под ним не сняла. Видимо, очень устала. А возможно, и пьяна была Римма.

Фундуклеев приблизился, понюхал её дыхание и, ничего не почувствовав просто лёг рядом. Так он пролежал не менее получаса и не заметил, как задремал, но спал чутко и проснулся от тихой возни. Женщина ходила по его спальне от двери к окну и обратно, постепенно раздеваясь. Фундуклеев боялся заговорить, боялся и шевельнутся, нарушив тем самым обаяние этого момента. А женщина, тем временем, снимала с себя одежду: сначала шарф, потом пальто. Расстегивание пуговок на лифе платья отняло у неё много времени − она успела дважды прошлась от окна к двери и обратно. Женщина сбрасывала одеяния на пол, чтобы потом без зазрения наступать на них. Наконец, оставшись втуфлях с пряжками – тех самых! − и белье, она решила разуться, для чего присела на кровать совсем близко от Фундуклеева. Темные её волосы рассыпались по белой, пересечённой поперёк поясом бюстгалтера, спине.Прежде, чем начать разуваться, она сняла бюстгалтер и резким движением отправила его на пол. После этого она принялась стягивать левую туфлю.

Женщина расположилась так близко, что Фундуклеев мог почувствовать её запах. Стараясь не сопеть и не шевелиться, Фундуклеев тянул носом воздух. Пахло прямным парфюмом. Точно так Римма пахла и раньше.Тогда Фундуклеев решился:

– Возможно, – ответила женщина уклончиво и спокойно.

Фундуклеев рассмеялся. Женщина обернулась. На фоне более светлого, чем комнатная темнота, окна резко обозначился её профиль.

– Я только что понял: я помню, как ты пахнешь.

Она отбросила в сторону левый ботинок и принялась за правый.

– Как же вы, женщины любите переодеваться! –Фундуклеев попытался изобразить игривую улыбку.

Фундуклеев помолчал, ожидая хоть какого-нибудь ответа, но женщина так увлеклась пряжкой своей правой туфельки, что, казалось, не обратила на его слова никакого внимания.

– Я помню эти туфли. Чешские. Мы с тобой их купили в универмаге «Москва» в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Помнишь?

Фундуклеев дрогнул. Голос женщины показался ему хоть и смутно знакомым, но всё же чужим. Впрочем… Он ещё раз огладил свою поредевшую причёску.

Всего лишь одно слово сказано, но голос предательски дрогнул на втором слоге. Сейчас она обернётся и увидит влагу в его глазах. Фундуклеев зарделся от стыда.

– Мне не за что тебя прощать, – проговорила женщина не оборачиваясь.

– Ты позабыла меня. Ведь столько лет прошло…

Сейчас она опровергнет. Обернётся, обнимет, но женщина молчала и не двигалась.

– Я не смог принять душ, – растерянно пробормотал Фундуклеев.

– Ну и что? Так даже приятней. Мне нравится человеческий запах.

Она рассуждает подобно Врагову. И интонации те же. А Врагов толкует о людской природе так, будто сам не человек. Гнев мгновенно осушил его слёзы. И она, его долгожданная Римма, тоже знает Врагова! Столько лет прошло, прежде чем она явилась сюда, чтобы первым делом свести знакомство с каким-то Враговым! Фундуклеев прикрыл глаза. Нет, он не только не желает прикасаться к этой женщине. Он не хочет даже на неё смотреть. Но как избавиться от знакомого запаха, который так и лезет в ноздри?

– Ты будешь продолжать дуться или мы займёмся делом? – проговорила она.

И тут же объятия и влажный рот, и стук брошенной на пол туфельки. «И падали два башмачка со стуком на пол»[4]. Ах, кажется, он становится сентиментальным.

Её тело оказалось невероятно горячим и нежным, и родным. Мягкие губы сначала коснулись его плеча, потом груди, потом живота, потом…

Здравый смысл окончательно покинул Фундуклеева. Ужасные события минувшего дня и ночи канули в небытие. Миреле и её ансамбль канканисток, сам Врагов, и его взгляды на жизнь – всё утратило важность.

Плавание на волнах наслаждения длилось бесконечно долго. Он проснулся после полудня, поняв, что слышит бой часов. Да, в большой гостиной его дома,в углу, действительно стоят огромные напольные часы. Странное дело, стены, двери и межэтажные перекрытия (а в новой части дома Фундуклеева это железобетонные плиты) не мешали ему слышать стук огромного, богато инкрустированного маятника.

– … обычно в моей спальне часов не слышно, но они ведь только что пробили час дня, – проговорил Фундуклеев, обращаясь преимущественно к самому себе.

В этот первый миг пробуждения он не мог ещё припомнить, что находится в комнате не один.

Фундуклеев огляделся. Риммы нигде не было видно, зато рядом с ним на кровати, скрестив ноги по-турецки сидела совершенно нагая вчерашняя пьяная канканистка. Фундуклеев несколько минут шлёпал губами, произнося разные имена: Мария, Мира, Майя… Припомнились и ночные кошмары. Мышцы рук, ног, спины ныли так, словно он и вправду половину ночи рыл землю, а другую половину… Фундуклеев обвёл глазами комнату. Если Римма действительно побывала здесь, то от неё должен же остаться хоть какой-нибудь след: забытый чулок, пуговица от пальто. Или, возможно, запах. Фундуклеев прикрыл глаза, пытаясь припомнить запах возлюбленной, но слышал лишь запах сырой земли, крови и сигаретного дыма – копая могилу, Врагов постоянно курил.

– Миреле, – сказала рыжая и уставилась на него.

Фундуклееву пришлось вспомнить, как страшно мертвы её тёмные глаза.

– Ах, это ты! – буркнул Фундуклеев. – Ты и вправду Миреле.

Он хотел было отвернуться, чтобы в покое и уединении опять местать о Римме, но женщина не позволила ему, схватив за плечо.

– Что ночью? Зачем ты пришла? Ты – женщина Врагова, так и иди к нему в бытовку.

– Фу! Ты неплохо провёл со мной ночь, а теперь отсылаешь в сарай?

– Я не проводил с тобой ночь и у меня нет сарая! Твой врагов ночует в бытовке. Там ночевали и мы с женой, когда я перестраивал этот дом. Убирайся!

Женщина рассмеялась. Фундуклеев подскочил – слишком уж громким оказался её смех в спящем чутким утренним сном доме.

– Твои домочадцы спят мёртвым сном. Сиделка и старик опять улеглись, отобедав...

Он встанет, откроет окно и выкинет женщину на улицу. С третьего этажа выкинет. И не важно, что с ней станется. Если разобьётся, они закопают её рядом с подонком Киселёвым. Воспоминания о событиях минувшей ночи ударили ему в лицо ледяным ветром. Стуча зубами, он припоминал подробности. Возможно, его одежда перепачкана кровью и грязью, а он сам… Фундуклеев захлопнул окно.

Он несколько минут рассматривал собственные руки, поворачивая ладони так и эдак. Так и есть, под ногтями, в линиях ладоней, на тыльной стороне кистей – кровь грязь. И Римма видела это, потому и ушла. Она снова сбежала! Он опять потерял свою Римму! Гнев сменялся отчаянием. Отчаяние – надеждой. Возможно, Римма не ушла. Может быть она просто отправилась прогуляться и сейчас бродит под окнами его дома, любуясь пустым садом. В таком случае Миреле тем более не место в его постели.

Открыть окно во второй раз оказалось не так-то просто. Замок рамы нипочём не хотел поддаваться. Фундуклееву пришлось основательно поработать над собой и только после того, как ему удалось утихомирить собственное волнение, рама наконец поддалась.

– слёзы смешались с дождём. Но всё же он смог раглядеть голую крону яблони и то место под ней, где вчера стояла Римма.

– Закрой окно, дурак! – сказали у него за спиной, но голос слишком походил на гадючье шипение, и Фундуклеев не счёл необходимым оставаться вежливым.

– Если тебе холодно, убирайся! – огрызнулся он.

– Мне-то не холодно, но вы, люди, часто простужаетесь. На что ты мне, сопливый.

Фундуклеев отёр влагу с лица краем занавески. Свинство, конечно, но как быть, если за слезами он света белого не видно, если от слёз ослеп, практически? Фундуклеев всхлипнул. Позор, конечно, но, может быть, она не услышала.

– Мне приснилось, что я убил и похоронил Киселёва.

– Гнида он. Нажился на людском горе и гордится этим. Нувориш и гнида.

Поддержка чужой женщины странно приободрила его. Фундуклеев закрыл окно, отступил к кровати и наткнулся на пустой взгляд гостьи.Осознание собственной наготы обескуражило его. Из глаз снова брызнули слёзы. Да что же это! Он стоит в собственной спальне совершенно голый и рыдает на глазах какой-то бабы! Да он и сам, как баба.

Он почувствовал её тёплое присутствие. Сначала она просто накрыла его собой, как накрывают одеялом, и он сразу же перестал мёрзнуть. Она поцеловала его, и слёзы на щеках тотчас высохли. И всё бы хорошо, вот только дышалось ему как-то трудно. Но она приподнялась и дыхание его выровнялось. Тогда Фундуклеев снова, второй раз за это утро вспомнил имя женщины, а Риммы словно и не бывало. Римму он опять позабыл.

– Я тут. Не плачь, малыш. Утешься, – Миреле склонилась над ним.

Кончики её волос щекотали кожу на его груди. Ляжки её, мягче пуха, но охватывали его тело так крепко, что он не мог пошевелиться. Свободной оставалась лишь левая рука. Но и она не бесполезна. Фундуклеев гладил атласную кожу на груди Миреле, постепенно успокаиваясь, примиряясь с произошедшим.

Впрочем, его гнев и ревность, больше искусственные, чем искренние, не могли помешать наслаждению, доставляемому её кожей, бедрами и волосами.

– Я имела с ними близость не только сексуальную, но и духовную, как, например, с тобой, – невозмутимо продолжала Миреле.

– У нас с тобой нет близости. Это так… – Фундуклеев прищелкнул пальцами левой руки.

Правую он уже попытался высвободить, но Миреле держала его крепко и он прекратил попытки.

– Это просто так. Пошикубелили и разбежались.

В ответ на это Миреле усилила хватку, и Фундуклеев почувствовал себя спелёнутым, будто опытный санитар зафиксировал его тело при помощи смирительной рубашки. Где-то в области тазо-бедренного сустава предательски хрустнули косточки. Тело пронзила боль.

Фундуклеев попытался ударить Миреле, но она перехватила его неловкую руку и прижала к простыне. Держала крепко, не вырваться, будто руку прикрутили к кровати чугунной струбциной.

– Не бунтуй, –примирительно молвила Миреле. – Лучше послушай. Всю ночь ты рыдал и каялся в грехах какой-то неизвестной мне Римме.

– Не знаю такую, – Фундуклеев отвернулся – смотреть в её мёртвые глаза сейчас стало совсем невыносимо.

Миреле схватила его за подбородок и повернула к себе. Снова боль. Да ещё какая! Если проклятая баба хоть немного усилит хватку, он проститься с зубами на нижней челюсти.

– Так-то лучше. Помалкивай и слушай. Я хочу тебя похвалить. Ты хороший мужчина, хотя бы потому, что аппарат у тебя работает исправно. Право слово, не причиндалы, а часовой механизм. Обычно так бывает у женщин: мечтаю об одном, а удовлетворяюсь другими. Мужчины иные. Я сейчас о мужской духовности толкую. Понимаешь?

Фундуклееву хотелось её прогнать. И не только. Он готов был поступить с ней так же, как совсем недавно намеревался поступить с Киселёвым. Но бес его попутал, и он ошибся. Ужасно ошибся.

Последняя мысль вышибла из-под век Фундуклеева обильные слёзы.

– Ты хорош тем, что этих душевных терзаний, комплексов, фантазий в тебе нет. Ты пожилой уже человек… Сколько ты говоришь, лет твоим детям? Не мычи. Можешь не отвечать. Я и без того знаю сколько. Но в таком возрасте ты всё ещё машина для секса. Прекрасно функционирующая машина. Не мычи. Тебе не больно. Тебя покинула возлюбленная и ты нянчишь свою утрату тридцать лет? Ерунда. Потеря бабы – это не боль. Что ты знаешь о боли? Совсем другое дело – твоя жена. Вот кому известно, что такое боль!

– Что ты знаешь о моей жене? – прохрипел Фундуклеев. – Откуда?

Она ударила его наотмашь своею мягкою ручной. Фундуклеев не почувствовал боли. Он услышал лишь лёгкий шлепок. И всё.

Фундуклеева разбудили знакомые звуки. За стенкой сначала кто-то открыл кран. Вода хлестала во всю прыть и довольно долго, так, будто неизвестный решил наполнить ванну. Фундуклеев насторожился. А ведь этим, ближайшим к его комнате санузлом пользовалась сиделка для ухода за стариком и для собственных нужд. Фундуклеев лежал тихо, не шевелясь. Прислушивался. Вот краны закрыли и он услышал сначала плеск, а затем и глубокий вздох удовлетворения – кто-то погрузился в ванну. Оставалась ещё надежда, что в ванной плещется Миреле, или одна из канканисток, а возможно и Киселёв, спьяну забредший в санузел, которым пользовалась исключительно жена Фундуклеева и её престарелый отец. Пойти и навести порядок? Отправить баб для помывки в положенное им место – ванную рядом с кабинетом или в его личный, «брутальный» санузел? Пока Фундуклеев обдумывал свои намерения, из ванной доносились плеск воды и приглушенные голоса. Женщина говорила длинными фразами. Интонации её казались и ласковыми, и строгими одновременно. Так разговаривает мать с расшалившимся малышом. Мужчина говорил редко, глухим ломающимся голосом. Интонации его были вялыми, скорее старческими, чем детскими.

Фундуклеев встрепенулся. Хотел было выскочить с кровати, но зачем-то медлил. Воспоминания о ночи с Миреле – или то,всё таки, была Римма? – тревожили его. Что случилось в яви, что приснилось? Мысли путались, а голоса этажом ниже становились всё громче. Наконец, он услышал грохот. Такой звук получается при падении крупного, грузного тела.

– Иван Николаевич! Ну я же просила! Вот и Елена Ивановна вернулась. Я ей всё расскажу о вашем поведении!

Тесть что-то отвечал сиделке: бубнил, ворчал, шамкал ртом – ни слова не разобрать.

– Сначала надо челюсть вставить, а потом уж разговаривать, – внятно произнесла сиделка, а Фундуклеев ждал, когда она опять упомянет имя его жены.

Возможно, ему только послышалось. Возможно, это опять страшный сон.Возможно, это целый сериал кошмарных сновидений, потому что он уже слышит ласковые причитания собственной жены. Именно таким тоном Лена обычно и разговаривает с тестем.

– Ах, какие у нас сегодня глазки уставшие! А это что за пятнышко? Не аллергия? Нет, не аллергия. Ах, вот этой родинки не было! А чем это так пахнет? Фу!

Сиделка что-то ей отвечала. По интонации он понял, оправдывается. Она говорила долго. Голос её звучал глухо, и Фундуклеев не смог разобрать в её речи ни слова. Ясно прозвучали лишь последние слова:

– … он всю ночь ковырялся в саду и, наверное, уж протрезвел.

– В саду? Что за блажь! Впрочем, я его видела там с лопатой всего грязного. Фу! Я подумала, что он пьян от того и ковыряется в саду заполночь.

– Ну вот, я снова превратился в господина Фу, – пробормотал господин Фу.

Он попытался подняться, ухватился за край стоявшего рядом дивана, но голова предательски закружилась, и он обмяк на полу.

– Ещё одна минутка, – пробормотал Фундуклеев. – Одна только минутка! Они ведь не станут искать меня в этой в гостиной. Они потащатся в мои комнаты.

– После бессонной ночи не стоит так резко подниматься, – ответили ему с дивана.

Фундуклеев вскочил на ноги. Огромная комната мгновенно пришла в движение. Камин поменялся местами с диваном, а пол с потолком. Несколько долгих мгновений Фундуклеев взирал на собственную богемскую люстру, торчащую непосредственно из центра пола. Тем не менее, ему удалось устоять.

Фундуклеев уставился на диван. Миреле лежала там во вполне приличном, впрочем, виде, до подбородка прикрытая простынёй.

Некоторое время он просто тупо пялился на неимоверно алые губы, а в мёртвых глазах тщетно искал собственное отражение.

– Пойдём-ка навестим его, папа… – голос его жены раздался совсем близко, словно она стояла под дверью гостиной, – … проверим всё ли в порядке...

Услышав эти слова, господин Фу встрепенулся. Миреле же продолжала лежать спокойно, живописно изогнув свой полный, но одновременно и гибкий стан. Тело её, даже прикрытое простынёй,могло возбудить даже мёртвого, но господину Фу в данный момент было не до того.

– Убирайся! – прошипел он, шаря глазами по комнате. – Где же… где моя одежда?

– Они уже поднимаются по лестнице… – пропела Миреле. – Они между вторым и третьим этажом.

Кое-как прикрывшись отобранной у Миреле простынёй – хорошо хоть она оказалась под рукой! – господин Фу выскочил в соседнюю комнату и сразу увидел свою жену и её отца. Они стояли посреди небольшого холла между спальней жены и ванной комнатой. Жена поддерживала старика под локоть. Господин Фу со стуком прикрыл за собой дверь.

– Вот видишь, Лена, я говорил тебе, что он напился и уснул прямо в гостиной.

– Кто там у тебя? – спросила жена. – Ты привёл в дом женщину?

– Женщин! – встрял старик. – Нескольких женщин.

– Здравствуй, Лена, – ответил господин Фу, кутаясь в простыню, как в тогу. Да, мы перебрали лишнего. Приезжал Киселёв, но тебе ведь известно каков он.

– Он заговаривает нам зубы, – прошамкал тесть. – Он таскает по дому голый для отвода глаз, а женщину – или женщин – спрятал у себя в спальне. Ты ведьпринципиально не посещаешь этот вертеп. А лестницу он нарочно сделал такой крутой, чтобы я, старик, не мог подняться и проверить. И ещё. Он наказал сиделки давать мне какие-то усыпляющие бдительность препараты. Но я, как услышал, что будут гости, всё повыплёвывал. И тогда…

Жена кинулась к лестнице, грузно затопала вверх по ступенькам – побежала проверять его спальню. Господин Фу вернулся в гостиную. Миреле поменяла позу. Теперь она лежала на боку, прикрыв рукой обнаженные груди.

– Фу! Разлеглась! Убирайся! – зашипел Фундуклеев.

– На улице холодно. Снег с дождём, – Миреле надула губы.

– До бытовки – сорок метров. Не простудишься.

– Сам барахтался со мной всю ночь, а теперь голой на улицу выгоняет.

– На! – Фундуклеев сорвал с себя простыню и кинул ею в женщину. Миреле белым призраком метнулась к двери, ведущей в кабинет и дальше, к лестнице, которую господин Фу называл про себя «чёрной». Верное решение. Воспользовавшись этим, запасным выходом в холл первого этажа, Миреле никак не сможет встретить ни со стариком, ни с его дочкой. Разве только сиделка… Но с ней-то господин Фу всегда сумеет договориться.

Сам он уже приметилв углу, возле камина кучку грязноватого хлама – те самые подштанники и фуфайка, в которых он работал ночью. Времени раздумывать о том, как эти вещи оказались в гостиной не оставалось. Помнилось, хоть и не вполне ясно, как ночью избавился от них в саду. Преодолевая дрожь волнения, Фундуклеев натянул на себя кальсоны и фуфайку.

Что такое? Голос тестя доносился откуда то с улицы. Пришлось красться к окну, выглядывать из-за занавески в сад. Под заветной яблоней, ныне венчающей могилу расточителя Киселёва, он обнаружил обёрнутую в белую ткань Миреле и старика тестя в пижаме и тапочках. Старик размахивал тростью с небывалым воодушевлениям, норовя угодить женщине непременно по голове. Господин Фу распахнул окно.

– Убирайся!!! Вот отсюда!!! – не помня себя, прокричал он.

Старик обернулся на его голос и задрав голову уставился своим рассеянным взглядом куда-то вверх, выше окна, из которого выглядывал Фундуклеев. Ледяной сквозняк сотряс крону дерева, осыпав старика тысячами холодных капель. Этим же сквозняком унесло прочь Миреле.

Фундуклеев догадался: это жена открыла окно в его спальне. Надо же! Елена уже много лет избегала посещать спальню своего мужа, но на этот раз сделала исключение из правила.

– Я всё видел, – старик воздел трость к небу. – Я всё слышал, всё знаю и всё всем расскажу!

Главачетвёртая. Узилище (второй сон госпожи Фу).

Следом за тяжёлым кошмаром последовало ещё более тягостное пробуждение. Некоторое время, Лена просто лежала на спине, прислушиваясь к собственным тактильным ощущениям, запахам, звукам.

Шелковые простыни приятно ласкали тело, однако, кожу лица раздражала высыхающая солёная влага. Да, она долго и горько плакала. За окнами дома всё чаще проносились автомобили, и она могла слышать успокоительный шелест покрышек. Запах родного жилища постепенно успокаивал, погружая в дрёму. Сейчас она уснёт. Она не боится кошмаров. Такое не может присниться дважды. Дрема уже качала её на своих волнах, когда заверещал мобильник.

Прежде чем схватить телефон, Лена выругалась довольно грязно, за что и ударила себя ладонью по губам. Ведь это звонил папа. Опять папа. Она ответила на вызов:

– Доброй ночи, деточка. А я вот не сплю и решил позвонить.

Лена сощурилась, пытаясь разглядеть мелкие циферки на дисплее мобильного устройства.

– Чёрт… чёрт… – пробормотала она, шаря по поверхности прикроватного столика.

Там навалено тысяча вещиц, но очков среди них, как назло нет.

– Вот именно, чёрт, – отозвался динамик мобильника голосом её отца.

– Я имела в виду время, папочка. Который сейчас час.

– Ты плохо себя чувствуешь? Я тоже. Позволю себе напомнить, что и я не молода. Перевалило на седьмой десяток.

Голос старика дребезжал и пресекался, но в целом звучал вполне бодро. Лена тоже приободрилась.

– Папа, я бы пожелала тебе доброго утра, если б оно уже настало. Только я вот думаю, ночь ещё не кончилась.

– Да она и не начиналась, детка. Вечер в полном разгаре. Праздник! Праздник!

Лена вздохнула. Похоже, старик опять заговаривается.

– Папочка, передай телефон сиделке. Я хочу сказать ей…

Старик выругался не менее витиевато и скабрезно, чем его дочь за несколько минут до этого.

– Приезжай в Дедково и говори с ней лично, когда речь идёт о твоей семье.А заодно посмотри на эти бесчинства.

– Голые бабы во дворе танцуют. Я их всех пересчитал: две блондинки, одна шатенка, одна брюнетка, одна стриженная и выкрашена в этот цвет… забыл название…

– В ноябре. Голые. Выпили, конечно. И мне поднесли. И я выпил. Доволен, в общем-то. Но будешь ли довольна ты, ведь одна из них уже забралась в дом.

– В том-то и дело, что одна. Впрочем, возможно, она не твоего Фундуклея претендует, а на другого.

– Не помню фамилии, но я его раньше видел. Платиновая.

– Они хотели опоить меня снотворным, но я не такой уж маразматик и запомнил, как выглядят эти таблетки. Я их бросил под кровать, Лена. То-то они удивились, когда поняли, что я бодрствую. Приезжай. Повторяю: одна из этих баб в доме с твоим мужем. Потому что Киселёв сейчас в саду и целуется с другой. Я их вижу в окно. И сиделка видит. Приезжай Лена! Я много раз говорил тебе, что Фундуклеев слишком молод для брака с тобой. Тринадцать лет разницы! О чём ты думала, когда выходила замуж за эдакого молодца? Меня опять хотел опоить. Когда-нибудь он своего добьётся, и я сдохну или…

Из кровати вылезать не хотелось. Она рассеянно листала меню мобильника, раздумывая. Звонить сиделке или не звонить? Её, конечно, беспокоил отец, но обсуждать поведение мужа с посторонним человеком? Нет, такое не допустимо. Ей и самой нелегко, а тут ещё эти семейные драмы. Дети Фундуклеева от предыдущих браков и прижитые без вступления в брак, её собственные дети, все уже взрослые и все в курсе их семейных проблем.

Ей стоило немалого труда расстаться с постелью. С вечера она не поужинала, а для завтрака было ещё слишком рано. Чашка кофе, несколько глотков воды, найденное в холодильнике увядшее яблоко − вот вся пища, которую она употребила в ожидании такси.

Хорошо знакомый лифтовой холл первого этажа встретил её гулкой тишиной. Пять ступеней вниз, мимо почтовых ящиков и стеклянного павильона консьержки и вот она на улице.Подойдя к пассажирской двери ожидавшего её такси, Лена напряглась. Вспомнилась предыдущая поездка с Миреле. Ах, нет же! Та поездка ей всего лишь приснилась. Кошмар, каждую подробность которого, каждую из ужасных сцен она всё ещё помнила слишком ясно вверг её в панику. Лена кинулась обратно.Волнение мешало правильно набрать нужную последовательность цифр. Паника заставила её стучать ладонью по кнопкам кодового замка – подъезд родного дома с его давно не мытой лестницей и любопытной консьержкой казался её самым безопасным в мире местом.

Госпожа Фу обернулась. Водитель такси, выскочив на тротуар, смотрел на неё с сочувственным любопытством.

– Если вам плохо, можно поехать не в Дедково, а в больницу. Или вызвать неотложку.

Пассажирская дверь такси распахнулась перед ней.

Однако, противореча собственным словам, Госпожа Фу прижалась спиной к двери подъезда. Десять шагов, отделявшие её от распахнутой двери такси, казались огромной дистанцией – ноги отказывались повиноваться, она не могла сделать ни шагу. Водитель, недоумевая, глазел на неё.

Водитель резко захлопнул дверь. Ему быстро наскучило уговаривать чужую, растрёпанную, съехавшую с катушек, старуху. Легко одетый под ноябрьским дождём он быстро начал мёрзнуть.

– Нет. Я одна. А в Дедково меня ждёт отец. Он стар и болен.

– Тогда садитесь и поедем к вашему больному старику.

Водитель снова распахнул пассажирскую дверь.

– Что за ерунда? В моём такси никого не может быть кроме меня!

Госпожа Фу кинулась к двери. Так кидается в омут отчаявшаяся душа.

В салоне такси было тепло, пахло автомобильной косметикой и, совсем немного, табаком. На заднем сидении никого не оказалось, и госпожа Фу мгновенно успокоилась. Быстро миновав Лесную улицу, такси выскочило на Ленинградский проспект.

Автомобиль покатилсяпо Ленинградскому шоссе в сторону МКАД на предельно допустимой для этой трассы скорости. Так этот совершенно незнакомый, но, судя по всему, добрый и сострадательный человек, умчал её прочь от кошмара. Слева и справа мелькали спящие дома, но Москва отчасти бодрствовала: работали круглосуточные магазины, в подворотнях парковались развозящие различный товар грузовички, в попутном и встречном направлениях ехали украшенные шашечками автомобили, по тротуарам шныряли какие-то мутные личности. Такси двигалось по дублёру Ленинградского шоссе, и госпожа Фу успела заметить нескольких женщин вполне определённой внешности и очевидных занятий.

– Странно. Давно не видела проституток, – проговорила она рассеянно.

– Их навалом повсюду, – ответил водитель. – Скоро опять увидите.

– На МКАДе проститутки? Впрочем, почему им там не быть…

– И на МКАДе, и в вашем Дедково. Этого добра везде полно…

На МКАДе госпожа Фу окончательно успокоилась. Прекратив следить за жизнью на обочинах трассы, она достала из сумочки зеркальце. Из крошечного овала дамской пудреницы на неё глянуло некое подобие сказочной злой феи. Причёска неопрятная: волосы совсем седые у корней, тёмные на концах, взъерошены, перепутаны.Лицо обвисшее, серое, с выражением усталой, но всё ещё свирепой фурии. Белки глаз красные. Кожа век отёчная, буроватого оттенка. Косметическими средствами бороться со всем этим бессмысленно. Госпожа Фу спрятала зеркальце на место.

– Хорошо, что зеркало такое маленькое, – пробормотала она.

– …только на МКАДе-то одни безобидные хохлушки из дешёвых, а у вас в Дедково они другие, – продолжил свою мысль водитель.

– Элитные эскорт-услуги в Дедково? Впервые такое слышу, – госпожа Фу скроила вежливую улыбку, давая понять, что продолжение темы проституток не только скучно, но вообще не уместно.

– Та, если б этих услуг не было, то вы не мчались бы ночь-полночь. Вы же и на такси не особо любите тратиться. А дошли бы утром спокойно до Белорусского вокзала и сели бы, по обыкновению, на электричку. Посадка на конечной остановке – все места свободны. Едешь, газетку почитывая, ничем не хуже такси. А то и лучше, пробок-то нет. От электрички вам десять минут ходу – и вот вы дома. А тут мчитесь. Вопрос: зачем?

Госпожа Фууставилась на затылок водителя. Парень, как парень: худощавый, темноглазый, остриженный «под ноль». Госпожа Фу перевела взгляд на отражение в зеркале заднего вида. Тёмные блестящие глаза, короткая ухоженная борода – кажется, такое оформление растительности на подбородке и щекахименуют «пармским стилем». Одетдёшево. Впрочем, чего можно ожидать от водителя такси? С таким доходом дорогие бренды ему не по карману. Забившись в уголок на заднем сидении, онанекоторое время рассматривала незнакомый, грубовато вылепленный профиль, чувствуя тошнотворые позывы совершенно иррационального страха.

– Шо, стрёмно? Та не боитесь. Скоро уж приедем.

– Я вижу вас впервые. Тем не менее, вы так хорошо осведомлены о моей частной жизни, что…

– … шо вас это пугает. Ерунда! Вот за этим углом – крашеные железные ворота. За воротами ваш дом. Там вам нечего бояться. Ну шо? Вылазьте. С вас одна тысяча сто рублей.

Госпожа Фу долго рылась в портмоне – деньги пересчитать никак не удавалось. Купюры прилипали к вспотевшим ладоням. Она чертыхалась и сетовала на темноту. Наконец, ловкие, бестрепетные пальцы выхватили из её руки две купюры в тысячу и сто рублей. Потом водитель помог ей выбраться из машины, проводил до ворот, отвалил в сторону полотно тяжёлой, металлической двери.

Госпожа Фу застыла на границе имения Фундуклеевых, не в силах пересечь заветную черту. Она смотрела на тёмное окно комнаты своего отца. Старик уже уснул, а ведь совсем недавно говорил с ней бодрым голосом. Навскидку, никаких следов недавней оргии не наблюдалось: справа от входа ящик для компоста и печка-барбекю, прямо перед воротами посыпанная гравием парковочная площадка, непосредственно за ней – дом, в котором не светится ни одно окно. Всё как обычно, и всё же что-то не так. Возможно, она обнаружит что-то интересное – или пугающее! – непосредственно за домом, в саду, где по словам ёё отца Киселёв с кем-то там целовался. А может, лучше ничего не выяснять? Просто повернуться и уйти. Такси, наверное, всё ещё стоит у обочины. Она вернётся в квартиру на Лесной и, возможно, сможет уснуть. Госпожа Фу сделала шаг назад и ударилась спиной о закрытую калитку. Ослеплённая страхом она шарила ладонями по поверхности металла в поисках ручки, замка, засова, торчащего из полотна калитки болта, заусенца – чего угодно, лишь бы ухватиться, потянуть на себя калитку и выбраться из этого ада. Кажется, она даже стучала в полотно калитки кулаками. Металл отзывался на её удары глухим гулом. Кажется, она звала на помощь и была услышана. Калитку толкнули снаружи, и госпожа Фу получила чувствительный удар по лбу.

– Та шо ж вы так голосите, хозяйка? Калитка отперта. Вот ручка. Потянуть – и всё. И прочь из этого ада.

Госпожа Фу растерянно уставилась на говорившего. Высокий, тощий парень в джинсах и худи. Капюшон закрывает верхнюю часть лица. Но кончик носа, красиво очерченные губы и борода хорошо видны. На нижней губе висит чадящая сигаретка.

Госпожа Фу отступила на шаг, потирая ушибленный лоб.

Красивые губы улыбнулись. Улыбка незнакомца оказалась ослепительной в буквальном смысле этого слова – между аккуратно обработанными бритвой усами и бородой, подобно праздничному фейерверку, заискрились разноцветные огоньки. Госпожа Фу смутилась. Страха, как не бывало.

– Просто вы очень похожи на водителя такси, на котором я приехала. Кстати…

– … та такси же уехало, – подхватил парень, улыбаясь ещё шире.

– Та ваш муж меня нанял, Елена Ивановна. Я – Врагов. Не слыхали? Я ходил в ларёк купить молока и хлеба для утреннего завтрака вашего папаши.

В подтверждение своих слов Врагов показал ей пакет с логотипом ближайшего сетевого минимаркета.

В подтверждение своих слов он достал товар из пакета и продемонстрировал его госпоже Фу. Потом он закрыл калитку и задвинул завов. Но этого ему показалось мало. Достав из заднего кармана огромный, хорошо знакомый госпоже Фу, ключ, он запер калитку. Всё. Теперь ей точно не выйти.

– Та и не надо. Ступайте домой, хозяйка. Не так страшен ад, как его малюют.

– Ад? Я не хочу в ад, – ей не удалось сдержать рыдание.

– Так не бывает. Все люди стремятся почему-то именно в ад. Разве не так?

Теперь ухмылка нанятого мужем чернорабочего выглядела совсем уж наглой. Госпожа Фу вспыхнула.

– Да кто вы такой, чтобы рассуждать?.. Что вы понимаете?.. Молоды ещё..

Тот рассмеялся с поистине сатанинским неистовством. Хохотал, запрокинув голову назад. Капюшон худи свалился с его головы, обнажив гладкий, поросший тёмной щетиной череп с заментыми залысинами возле лба. Госпожа Фу в смятении наблюдала, как дёргается его кадык.

– Вы смеете смеяться?!! – гнев мгновенно изгнал из её души остатки страха. – Вы уволены!!! Я сейчас же скажу мужу, что уволила вас!

Отсмеявшись, Врагов уставил на неё увлажнившие глаза.

– Во-первых, я так стар, что годов моих не сосчитает и Всевышний. Во-вторых, отсюда меня уволить может только тот, кто назначил. То есть тот же Всевышний.

– Я не верю в вашего Всевышнего. Кем бы он ни был, меня это не касается. Тут мой дом и всевышний тут я!

Её собеседника поразил новый, ещё более ужасный, чем первый, приступ хохота. Несколько мгновений госпожа Фу наблюдала, как цветные протуберанцы изливаются из его рта в чёрное и сырое небо.

– Над чем вы смеётесь? – обиженно спросила госпожа Фу.

Но он двинулся в сторону дома, не удостоив её ответом. Госпожа Фу поплелась следом. Поразительная вещь: походка Врагова была столь легка, что гравий под его подошвами не издал не звука, в то время, как каждый её шаг сопровождался отчётливым хрустом. Она старалась ступать легче, она кралась, время от времени останавливалась, прислушивалась к тишине.Так ей удалось отстать от Врагова и сосредоточиться на собственном доме, который, судя по всему,спал. Впрочем, за домом, в саду что-то действительно происходило. Госпожа Фу явственно слышала стук и тихий шелест, и тяжелое дыхание работающего человека.

Уже не опасаясь произвести шум, госпожа Фу заторопилась. Скоро она достигла низенького крылечка. По-девичьи легко перескочив через две невысокие ступеньки, она взялась за ручку двери. Дверь оказалась не заперта, но свет в прихожей не горел. Госпожа Фу ещё раз прислушалась к дому – ни звука. Зато в саду продолжалась какая-то возня. Звук был такой, словно кто-то вонзает в землю штык лопаты. Со всей мыслимой осторожностью госпожа Фу спустилась с крылечка.

От крыльца, через сад до, так называемой «бытовки», ведёт дорожка в две плитки шириной. Слева и справа от дорожки припорошенная палой листвой, земля, сырая и мягкая. Она подкрадётся бесшумно и выяснит, наконец, кто возится в её саду и куда исчез Врагов. Впрочем, второй вопрос не слишком-то её интересовал. Все три окна бытовки были освещены, но туманная морось растворила этот свет в себе, размазала, притушила, обесцветила. В переплетении влажных ветвей, сквозь влажный туманГоспожа Фув освещённых окнах могла разглядеть лишь неясные очертания каких-то фигур. Но много больше её занимали неясные тени, перемещавшиеся во мораке сада от дерева к дереву. Тени явно избегали пятен света,отбрасываемых на траву светящимися окнами бытовки. Молчаливые, они производили лишь шелест да тихий глухой стук, словно кто-то рыл землю. Госпожа Фу замерла, сосредоточившись. Так она смогла услышать и голоса. Двое мужчин о чём-то тихо переговаривались между собой, но слов было не разобрать.

Госпожа Фу осторожно двинулась вдоль дорожки по влажной траве, стараясь не шуметь. Низко нависающие ветви огромной яблони преградили ей путь. Пришлось пригнуться. Пробираясь под раскидистой и низкой кроной, она не один раз оскользнулась на влажных листьях, но ей удалось устоять. Природа шелеста и стука стала ей ясна, когда она, наконец, подкралась к источнику звуков на достаточно близкое расстояние. Двое мужчин сосредоточенно и целеустремлённо копали яму. Оба стояли в ней по пояс. Один из них был вооружён лопатой, другой – тяпкой. Один из двоих являлся её мужем, но второго госпожа Фу с ходу не смогла опознать.Всё окончательно прояснилось, когда этот второй заговорил:

– Та шо, хозяин, глубже копать не надо. Давай его укладывать.

Врагов! Значит он не в бытовке, а тут, в саду, помогает её мужу рыть яму. Но зачемим понадобилось рыть яму под яблоней глубокой ночью? От страха госпожа Фу почувствовала позывы на низ. И не только! Боль! Новый мучительный приступ накрыл её с внезапностью и мощью селевого потока.Вымокший и продрогший сад закружился. Она сжалась в комок, обхватив себя руками в тщетной попытке устоять. Но тело уже не повиновалось её воле, и она сначала рухнула на колени, а потом завалилась на бок. Боль стучала в висках и скручивала кишечник. Боль ожила в каждом суставе и сочилась слюной изо рта. Боль овладела ею всецело, лишив способности видеть, слышать, двигаться, мыслить, бояться и сопереживать. Госпожа Фу уткнулась лицом в ворох листвы, мокрый и холодный.Прикосновение холодной листвы принесло ей облегчение. Так больному приносит облегчение приложенный ко лбу ледяной компресс. Боль начала угасать, уступая место иным чувствам. Первой вернулась способность слышать.

– Кто-то стенает чи мне прислышалося? – проговорили совсем рядом.

– Копай! Хватит рассуждать. Надо похоронить его, пока Лена не опомнилась.

– Нет… ещё сантиметров тридцать – пятьдесят… не меньше…

– Та времени нет. А ну, как она не останется в доме, а потащится следом за мной?

Они продолжали переговариваться. Госпожа Фу пока просто слушала неправильную речь чужого мужчины и ответы своего мужа. Последний говорил не вполне внятно, с придыханием, как уставший от тяжёлой работы человек. Ещё бы! В его-то возрасте и ямы рыть!

– Не болтай! Она уже в доме. Видишь, ходит по комнатам?

– Кто?!! Ничего не вижу. Впрочем, кажется, это не она. Ты уверен, что она вернулась?

Госпожа Фу услышала глухой стук – собеседник её мужа бросил на землю своё орудие. В тот же миг к ней вернулось зрение. Теперь она видела лицо Врагова так ясно, будто он засунул за пазуху зажжённый фонарик. Резко очерченные скулы, тьма в глазницах, оскаленный рот – страшный, демонский облик. Она предпочла бы отвернуться, снова зарыться лицом в листву, но пока лежала неподвижно, опасаясь возвращения боли.

– Это Миреле шляется по дому. Тогда где же другая? – Врагов грязно выругался и полез из ямы наружу.

– Постой! Со своей бабой разберёшься попозже. Помоги мне положить тело в яму.

«Положить тело в яму» – именно так выразился её муж. А потом – шелест, треск ломаемых веток, кряхтение, возня, глухой стук, знакомое тяжёлое прерывистое дыхание.

– … давай теперь закапывать, – прохрипел её муж.

Внезапно госпожа Фу заметила, что в саду будто бы сделалось светлее.

– Сука! Она зажгла прожектор на крыше! – голос её мужа больше походил на визг какого-то насмерть перепуганного животного.

Теперь госпожа Фу ясно видела обоих: и мужа, одетого в его обычный прорезиненный плащ и пёструю шапочку, и Врагова в черной майке и невероятно грязных джинсах. Оба стояли под яблоней на краю ямы, которую она теперь тоже видела совершенно ясно, и смотрели куда-то ей за спину.

Госпоже Фу удалось перевернуться на другой бок. Теперь она могла видеть дом и освещённые окна холла, на которых не было занавесок.

Её холл – большая, захламлённая комната. Вешалка для верхней одежды, коробки и ящики с разным съестным и несъедобным скарбом, лестница на второй этаж, дверь в коридорчик. Где-то там, за этой дверью комнаты её отца и сиделки, кладовка, санузел. Сейчас она встанет и отправится туда. Вот только эта женщина, стройная, с рыжей растрёпанной причёской, смутно знакомая, но не узнаваемая, что она делает в её кладовке совершенно нагая? Вот она сняла с крюка и накинула на плечи мужской драповый бушлат. Широкая, шитая на крупного мужчину одежда, прикрыла её тело целиком, от шеи до пят, оставив для ревнивого взора госпожи Фу только красивое лицо стройную шею и огненную причёску. Вот женщина выхватила с верхней полки мужскую же трикотажную шапку, чтобы спрятать под ней свои до неприличия красивые волосы. Вот она повернулась лицом к окну и её недобрый, добычливый взгляд нашарил в ворохах растительного хлама потное, перепачканное чёрной землёй лицо госпожи Фу и впился в него.

– Она там! Она ходит по дому!!! – воскликнул господин Фу, кидаясь к крыльцу.

При этом, он едва не наступил на собственную жену. На бегу он несколько раз оборачивался, и госпожа Фу могла видеть его искажённое лицо. Однако, она прочла в знакомых чертах отнюдь не похоть, но страх и ненависть.

– Фу, какая мерзость! – выдохнула госпожа Фу, переворачиваясь на спину.

Боль окончательно отпустила её. Страха как не бывало. Она чувствовала лишь легкую усталость и приятную истому, как после лёгкого наркотика.

– Та и правда. Вставайте. Нет смысла больше скрываться, – отозвался Врагов.

Он приблизился, помог ей подняться на ноги. Так она оказалась в крепких объятиях чернорабочего. Опасаясь нового приступа дурноты, она всматривалась в полумрак сада, прислушивалась к собственным ощущениям. Крепко сбитое, пахнущее свежим потом тело этого человека неожиданно будоражило, казалось бы, давно забытые желания. Врагов молчал. Задрав голову, он следил за происходящим в доме, а там попеременно вспыхивали и гасли окна на всех трёх этажах, слышался топот ног и приглушенные голоса. Несколько голосов.

– Эта женщина, Миреле. Я узнала её… – начала госпожа Фу.

– … она мне приснилась во сне. Отвратительная фурия. Выходит, кошмары сбываются? Ведь сейчас-то всё происходит в яви. Но как она оказалась здесь? Мой муж… Это его любовница?

Госпожа Фу в недоумении уставилась на Врагова, но глядя на него снизу вверх она могла видеть лишь щетину на его подбородке.

– Это вы напрасно. Дело в том, что мой муж чрезвычайно охоч…

– … та ерунда. Это не самый большой его грех. Хотя иной человек во сто крат блудливей демона. Вот и ваш муж из таких.

Она высвободилась из переставших казаться ей дружескими объятий.

– Та ладно! – Врагов отступил на пару шагов.

Глянул так, словно ледяной водой окатил. Теперь в свете прожектора госпожа Фу могла ясно видеть его лицо. Да что там лицо! Глаза – тёмные провалы и в них кромешная пустота. Или космос. Или что-то ещё неведомое и страшное, ранее не виданное ею. А Миреле! О, у Миреле точно такие же, кошмарные глаза.

– Я сплю. Я опять уснула, – пролепетала госпожа Фу.

Схватив за руку, он потащил её к свежевырытой яме. Госпожа Фу пыталась сопротивляться, но высвободить из его тисков запястье никак не получалось. Ей чудилось, будто Врагов непременно столкнёт её в яму, к тому, кто там ужележит. Страх парализовал её, лишив воли к сопротивлению. А Врагов тем временем зажёг фонарик мобильника и уже светил им в черноту у них под ногами. Там, между нависающими комьями садовой почвы что-то влажно белело, так светит полная луна, сквозь туманную дымку дождливой ночи, так белеет лицо утопленника через толщу неподвижной воды.

– Та не человек уже. Покойник. Вот где грех вашего мужа. Что там Миреле!

– … что же это… что… кто… зачем… – лепетала госпожа Фу.

Отпустив её руку, Врагов опустился на колени и посветил фонариком в белое лицо. Серые брови, острый поросший белёсой щетиной подбородок, лиловые, платно сомкнутые губы, старческие пятна на висках – госпожа Фу охнула, узнав отца. А Врагов, тем временем, нашарил в темноте тяпку, отодвинул её черенком плотную, влажную ткань, скрывавшую шею старика. Да шеи-то, собственно, и не было. Только чёрно-бурое влажное месиво в том месте, где полагалось быть кадыку.

– Это он тяпкой, – пояснил Врагов. – И шо на него нашло? Ну, застал дед его с Миреле. Ну, матюгался, дескать, сколько можно с бабами-то разными. Та и Миреле вспылила. Чертовка она. Страстная. Огонь! Шо, даже не заплачете? И то верно. Старик был та ещё вредина. То лежит и ссытся, то по дому шастает и в каждый угол суётся. И всё ему надо. И всем недоволен. Вас только сучкой называл и никак иначе. Хоть и за глаза. «Сдриснула, сучка» – так и говорил. Это о вас-то, о хозяйке, о своей дочери. Вы ж, наверное, такого ему и желали? Чи ни? Та вы встаньте с земли. Сколько можно в грязи валяться? В вашем возрасте пневмония никому не нужна. Айда в дом. Чи не в дом, так в бытовку. Не хотите? Вызвать такси? Докуда вам? Адрес? Лесная улица?

Потом Врагов тащил её к воротам. Поддерживал под мышки, кантовал, как тряпичную куклу. За воротами уже ждало такси. Пассажирская дверь распахнута.

– … надо неотложку… милиция… похороны… мой муж… папа… фу, какая мерзость!..– бормотала женщина, глядя на Врагова с мольбой.

Таков уж человек: чем более жесток, тем жалобнее требует пощады.

– … я не могу сесть в такси… там Миреле… с ней страшно… очень… и ещё: я больна… мне надо к врачу…

– Завтра всё, – отвечал Врагов, засовывая её на заднее сидение.

Женщина уже начала меняться. Волосы её выпрямились и приобрели сероватый, русый оттенок. Лицо немного осунулось и обрело чёткие очертания первой поры юности. Плечи и грудь окрепли, живот округлился так, что Врагову стоило немалых хлопот уместить её на заднем сидении старенького «Москвичонка», выпуска 1975 года.

– Что это? Папина старая машина? – пролепетала юница, оглаживая беленькой ладошкой дерматин и пластик внутренней обивки. – Вот, видите, чёртики! Нарисованы шариковой авторучкой. Это я сделала, когда училась во втором классе.

Над спинкой водительского сидения возвышался складчатый бритый затылок.

– В «Грауэрмана» везти? – водитель обернулся, блеснула серебряная оправа очков.

– А то! – усмехнулся Врагов. – И аккуратней. На дороге наледь.

– Папа! – госпожа Фу захлебнулась плачем. – Как же так! Это ты! А я видела тебя во сне. Только что! Ты был мёртвый! В могиле! Аххх…

Тело женщины содрогнулось. Она оскалилась, плотно стиснув зубы, и зажмурила глаза. Запрокинутая головка, трогательно обнажённая шея с голубой, отчаянно пульсирующей жилкой, влажная от испарины кожа. Как же маются человеки! Врагов сглотнул жалость.

– Саматам не окажись. Эк, тебя плющит, – буркнул водитель.

– Папа, это схватки! – едва слышно проговорила женщина.

– Конечно схватки. Когда Господь изгнал первых людей из рая, родовые муки стали первым из его напутствий в наказание за блуд. Наблудила, вот и получай.

– Папа, поедем же! Аххх.. – по щекам женщины струилась влага. – У меня ягодичное предлежание. Мой ребёнок… я боюсь за него!

– А ты, папаша, не поедешь с ней? – полюбопытствовал водитель.

Врагов, усмехаясь покачал головой. Цветные зайчики запрыгали по обивке автомобиля.

– Он не поедет! – фыркнул водитель. – Он ржёт! А ты тоже хороша. Нашла от кого рожать. Да и кого ты родишь от такого отца? Чёрта, не иначе.

– Кто не даёт тепла своим детям, пока они малы, тот не получит его в старости, когда ослабеет сам, – проговорил Врагов.

– Где ты тут видишь детей, умник? Это она-то дитя? Это ты дитя так конкретно обрюхатил? А что до моей, якобы, старости, так она мне не далась. Не доживу!

Врагов хлопнул дверцей автомобиля. Выхлопная труба чихнула. «Москвичонок» тронулся. Врагов закурил. Автомобиль отъехал метров на сто, когда он услышал первый, самый отчаянный вопль незадачливой роженицы.

– Проснётесь опять на Лесной. Всё честь по чести, как у нас заведено. На новый круг, – проговорил он и выбросил окурок в придорожную канаву.

Оклеенная обоями перегородка делила помещение бытовки на две неравные части. Сначала гость попадал в меньшую из них. Тут, прямо у входной двери, располагался вполне современный биотуалет, являвшийся самым новым предметом интерьера. С ним соседствовали классическое жестяное корыто и пластмассовый рукомойник. На стене, рядом с мутным зеркальцем прибита полочка. На ней треснутый стакан с зубной щеткой и тюбиком пасты, принадлежности для бритья. На тарубетке в углу ворох несвежих полотенец.

Перешагнув через корыто и миновав раскалённую «буржуйку», можно попасть в жилую комнату. Здесь, на обеих полках низенького, полированного серванта толпятся разномастные фарфоровые и фаянсовые безделушки: купидоны с отбитыми носами, стадо слоников, две красотки в кринолинах (одна без головы, у другой безвозвратно отломился зонтик) разбитая, но заботливо склеенная ваза Кисловодского фарфорового завода, шкатулки, пепельницы, подставки для яиц и салфетницы – хрупкий, покрытый патиной пыли хлам, не модный, не применимый в обиходе современной хозяйки. Рядом с сервантом – кованная галошница и рогатая, увешанная одеждой вешалка. Покрытый цветной клеёнкой стол придвинут к окну. Выкрашенную масляной краской, огромную тумбу властная рука заточила в самом дальнем углу. На ней разместили двухконфорочную плитку, рядом – двадцати литровый старинный баллон с полустёртой надписью «ПРОПАН» и древним редуктором. Кухонная утварь, старая, потемневшая, с потёками несмываемого жира и отбитой эмалью, неопрятными стопками громоздится на серванте. Между тумбой и столом сердито ворчит компрессором дрекний монстр марки «Юрюзань». Своей спиной он загораживал половину и без того невеликого оконца.

Но всё это так, мелочи. Доминирует же в бытовке раскладной диван. Огромное лежбище завалено засаленными ватными одеялами и прохудившимися подушками. В комнате витает смрад переполненной пепельницы, смешанный с ароматами свежезажаренной картошки, сельди-иваси и репчатого лука.

– Одна, вторая, третья… Постой! – Миреле сердито высвободилась из объятий Фундуклеева. – Пятая, шестая… Ой, я сбилась! Надо снова. Одна…

Она пересчитывала пустые бутылки под столом, а хозяин бытовки и всего имения робко топтался между печкой-«буржуйкой» и корытом.

Фундуклеев пробудился рано, затемно, вполпьяна, одержимый воспоминаниями о женщине, пышной и хищной с пугающе-мёртвым взглядом. В поисках нечаянной подруги, преследуемый воспоминаниями о пережитом во сне сладостном кошмаре, он обошёл весь дом и обнаружил его совершенно пустым. Почему-то его не удивило отсутствие лежачего больного тестя и, тем более, сиделки. Тогда в поисках собственного кошмара, он двинулся в сад. Он сразу понял, то ничего не найдёт, но обошёл половину участка, избегая, впрочем, того самого места под яблоней. За ночь землю припорошило белым. Снег лёг достаточно плотно, так, что не понять, где тропинки, где грядки, где могила Киселёва. На свеженастланном полотне снежного покрова Фундуклеев не обнаружил никаких следов, кроме собственных. Припоминая бедлам и ужас минувших суток, трезвея, он всё больше склонялся к мысли о том, что всё пережитое пригрезилось ему. Конечно, кошмар был слишком натуралистичным, но любой кошмар – всего лишь сон и не более, чем сон.

Его настроение изменила одна находка. Возле бытовки Фундуклеев обнаружил перепачканные землёй лопату и тяпку. Тут-то он и перепугался.Мгновенно и окончательно протрезвев, он несколько минут прислушивался к голосам, доносившимся из бытовки. Разговаривали двое – мужчина и женщина. Голос Врагова он опознал сразу. Врагов существует вяви! Сумрачный ноябрь сунул свою твёрдую деляную руку под фуфайку Фундуклеева и тот оцепенел от страха.Женский, смутно знакомый и от того волнующий вывел его из стобняка. Действительно, в жилище Врагова обретается какая-то женщина! Но они ведь уславливались: никаких женщин! Кроме тех, разумеется, которых пригласит сам Фундуклеев. Ему припомнились ревнивые выходки жены. Всплыла в памяти и часть ночного кошмара, связанная с её приездом.

Возбуждённый чужими голосами собственнический гонор, изгнал из головы Фундуклеева остатки недельного похмелья. Они что-то замышляют! Намерены хозяйничать в его доме! Преодолев страх, но всё же снедаемый отчаянным беспокойством и гневом, он открыл дверь в бытовку.

Замерев на пороге, Фундуклеев снова стал прислушиваться к голосам. Возможно, это снова сон. Очередной кошмар, не хуже предыдущего, с убийством Киселёва.Но они беседовали оживлённо. Выясняли отношения. Голос и интонации женщины чрезвычайно взволновали Фундуклеева. Было в этом что-то иррациональное. Возможно ли возжелать самку, услышав лишь несколько сказанных ею фраз?Он слышал слова запальчивые и ревнивые, спровоцированные страстью яркой и горячей. Так ссорятся разбалансированные гормональными выбросами подростки. Фундуклеев сосредоточился на подслушивании:

– Я люблю тебя, – сказала женщина. – И ты меня любишь.

Когда Фундуклеев решился выглянуть из-за печки, женщина уже выпустила Врагова из объятий, но всё ещё стояла слишком близко. Почти нагая, в коротеньком шелковом пеньюаре, чудом удерживаемом на плечах парой титочек-бретелей, она переступала по загаженному полу босыми гладкими ногами. Кожа – чистейший бело-розовый мрамор самой высокой марки. Волосы – огненный шелк. Миреле! А ночью-то она казалось такой равнодушной, продуманной, ироничной, совсем не такой, как сейчас!

– С чего ты взяла? – Врагов отвернулся, закуривая очередную сигарету.

– Я иду к людям. Там нужны деньги. Не устраиваться же мне на работу?

– С волками жить – по-волчьи выть. Так люди говорят. Они делают вид, будто работают, будто делают что-то полезное. Работай и ты. Жить так – значит жить по-людски.Позволь…

Миреле забрала у него рюкзак, не расстёгивая пряжек и не развязывая тесьмы, пощупала в разных местах, помяла, плотно прижав к животу, выждала несколько мгновений, прежде чем вывести резюме:

– Как всё трогательно, как по-людски! Смена белья, пара рубашек, джинсы, лонгслив, «менингитка». Всё с плеча Фундуклеева. И это неплохо. Господин Фу богат и вещи у него хорошего качества. По людским меркам свой поступок называется воровством. По демонским – нормальное поведение. Мотивы твоего побега, и по людским меркам, не вполне свидетельствуют о твоей безусловной порядочности. Ты не хочешь принимать участие в зверствах, что свидетельствует о твоём милосердии. Пусть даже зверство – это воздаяние за вполне конкретные грехи. Твоё милосердие абсолютно, а значит, ты слишком добр, чтобы именоваться демоном. В то же время и в противоположность Творцу, ты ненавидишь, презираешь, брезгуешь людьми. Ты не испытываешь любви ни к одному из человеков и наделал множество жестоких дел. В то время, как даже самый жестокий человек, ты порой демонстрируешь чудеса великодушия. Значит, ты слишком зол для того, чтобы именоваться человеком. С какой стороны не посмотри, ты дефектен, Врагов. Дефектен и деструктивен. Ты не человек, но ты и не демон. Ты стал ренегатом, Врагов.

Врагов терпеливо дожидался конца её пространной речи, и забрал рюкзак, только после того, как она замолчала.

Миреле,всё таки, не хочет, чтобы он уходил. Влюблена. А Врагов, между тем, пристраивает рюкзак с имуществом работодателя себе за плечи, спокойно оправляет лямки. Сейчас она скажет что-нибудь. Попытается удержать возлюбленного ласковым словом или нежным прикосновением. Но Миреле молчит. Неужели сдалась?

– Я ухожу в безлюдные места. Побуду там один. Минует вечность, прежде чем мы снова увидимся.

– Ренегату вернуться будет не просто, предупреждаю тебя, Врагов.

– Лучше смерть, чем вечные муки ревности рядом с тобой. Но на беду я бессмертен. Это обстоятельство изменить нельзя и потому смерти я не ищу.

– Ах, ревность! Как это по-людски! – теперь голосок Миреле больше походил на змеиный шип.

Да и внешность её переменилась. Пышные волосы пожухли и истончились, гладкая прежде кожа сделалась пупырчатой, глаза превратились в узкие щелки, больше похожие на крепостные бойницы, чем на человеческие зерцала. Зато они ожили – за узкими прорезями пылало и билось, отбрасывая игривые отсветы, живое пламя. Тело Миреле вытянулось, истончилось и приобрело способность причудливо изгибаться, избирая в качестве опоры самые различные предметы: спинку стула, черенок лопаты, рогатую вешалку для курток.

– Я – хозяйка этого дома и мне хотелось бы узнать, как обстоят дела…

Фундуклеев подпрыгнул. Пытаясь устоять, он ухватился рукой за огненный бок печки, обжёг ладонь, взвыл и тут же оказался в объятиях собственной жены.

– Я пришла сюда по твоим следам. Ты волочишься за этой вот змеёй, – Лена указала подбородком в сторону Миреле. – А может уже и не волочишься? Может быть дело сделано, и потому твой Врагов уходит, не выдержав конкуренции с тобой?

Лицо Лены, слишком близкое, огромное и неприятное, застило весь мир, но Фундуклеев всё же заметил, как Врагов прошмыгнул мимо них к выходу. Фундуклеев слышал, как странно скрежетали петли собственноручно навешенной им двери, будто то была не обычная деревянная дверь, но крепостные ворота древнего замка. Да-да! Он откуда-то знал, что именно так скрипят двери замковых ворот!

– Врагов!!! – закричала Миреле. – Он ушел! Дурак!

Она устало уронила руки. Лицо её на миг изобразило отчаяние такое нечеловечески горькое, что глаза Фундуклеева застили слёзы внезапного и досадного сострадания. Оно и к лучшему. Ведь лицо Лены слишком долго находилось в досадной близости от его лица, но теперь он не видит его из-за слёз. Голос жены тоже доносится словно издалека, но это не мешает Фундуклееву ясно слышать каждое её слово:

– Рыдает! Как трогательно! Пожалел любовницу! Но не надейтесь, милая, его жалость так же ненадёжна, как его любовь.

Сказав так, она толкнула Фундуклеева в грудь, и он упал. Почувствовав обжигающую боль в спине, Фундуклеев взвыл. Сознание его помутилось, но уже через минуту он осознал себя лежащим на грязном полу под ногами у женщин. Фундуклеев снова и достаточно близко видел лицо Лены, которая склонилась над ним с зажатым в ладони кухонным ножом. Миреле, вновь обретшая вполне человеческий облик, вертелась волчком, демонстрируя сноровку хорошо натренированнойбалерины и полное отсутствие нижнего белья. Высоко подбрасывая правую ногу, она на каждом пируэте пыталась выбить орудие из руки жены Фундуклеева, но Лена всегда оказывалась более ловкой. Ей не один раз удалось увернуться от соперницы, прежде чем она вонзила своё оружие в основание шеи Фундуклеева. Миреле тут же остановилась.

– Если уж бить, то в сонную артерию, а она левее, – отчётливо произнесла Миреле. – Так он только промучается, а впрочем…

– Я ненавижу вас обоих! – в голосе жены Фундуклеев услышал знакомые истерические интонации.

Теперь он лежал на боку, совершенно обессиленный, щекой в луже собственной крови.

– Почему я не умираю? – тихо спросил Фундуклеев, без какой-либо надежды на ответ.

– Умереть – это слишком просто. Перед нами стоят иные задачи.

Лена же, тем временем, немного успокоилась и будто даже устыдилась.

– Значит он не умрёт? – виновато спросила она, указывая на Фундуклеева.

– Нееет! Он ещё сгодится нам для забав. Не так ли, малыш?

– Но кровь… слишком много крови. Мне кажется, она вся уже вытекла…

Фундуклеев осторожно приподнял голову, чтобы проверить истинность слов своей жены. Крови действительно оказалось очень много. Невероятно много! Улегшись поудобнее, он принялся припоминать различные факты, вычитанные в разное время в медицинской энциклопедии. Например, какая кровопотеря является летальной. Или об особенностях ран, нанесённых в область шеи. Ах, эта «область шеи»! Самое уязвимое место. Семейный недуг! Почему же его родственники ранят друг друга именно в область шеи? В то же время он продолжал наблюдать за женщинами. Занятие это казалось ему более чем приятным, ведь у обеих стройные ноги. Лена обута в дорогущие туфли всемирно известного бренда. Обувь прекрасно сидит на её ноге, украшая её. Ноги Миреле босы и перепачканы его кровью. Но, странное дело, в этот, казалось бы, ужасный миг, больше всего Фундуклеева интересовало то место на теле Миреле, где эти ноги берут своё начало. Он смущался, время от времени прикрывая глаза – жена могла обнаружить его интерес и перестать испытывать вину за то, что пырнула его ножом, а ему-то хотелось бы, чтоб Лена маялась чувством вины вечность.Однако, вновь разомкнув веки, Фундуклеев устремлял взгляд всё в ту же точку. Даже на пороге смерти его притягивал этот полюс сладострастия.

– Ах, сегодня ночью мне привиделся кошмар… – лепетала Лена. – Нет, два кошмара… и вы тоже были в нём… вот поэтому я… впрочем, всё уже прошло…

Спрятать страх и смущение не получилось – Лена кинулась к двери слишком поспешно.

– Она уходит… хочет сбежать… – прохрипел Фундуклеев, указывая в сторону двери и изумляясь собственной мощи.

Как же с пробитой шеей, при такой кровопотере он всё ещё способен не только говорить, но и размахивать руками?

Лена ухватилась за ручку двери, потянула на себя.

– Нет, бежатьнекуда, –сказала Миреле. – Врагов так захлопнул за собой дверь, уходя на то свет, что её теперь запросто не открыть.

Лена продолжала дергать дверь. На глаза её навернулись слёзы. Отчаяние, вина, ужас – гамма самых мучительных чувств, способных довести человека до иступления – всё выплеснулось наружу криками и кровью под обломанными ногтями. Фундуклееву внезапно сделалось жаль её.

– Ну что вы, милая. Нестоит, – шипела Миреле. – Врагов опять обиделся. Пошёл бродить. Через некоторое время он вернётся разочарованным – живые люди ничем не лучше адских мученников. Но пока…

Губы Миреле шевелились. Очевидно, она продолжала произносить какие-то слова, но голос её сделался таким тихим, что до слуха Фундуклеева долетали лишь отдельные шипящие и свистящие звуки. Так шипит рассерженное пресмыкающееся.

Лена затихла, замерла, ухватившись за косяк. Неужели новый приступ? Фундуклеев попытался извернуться, чтобы лучше видеть её лицо. Он хотел даже окликнуть жену, но тело отказывалось повиноваться его воле. Он – просто тряпичная кукла, валяющаяся на полу в луже собственной крови. Впрочем, нет. У тряпичной куклы нет кровеносной системы.

– Лена… что?.. опять?.. очень больно?.. – едва слышный лепет, как стая ночных летних мотыльков, слетев с губ Фундуклеева, чудесным образом достиг ушей его жены.

– Да… Ударило будто молотом. И под ложечку… я задыхаюсь!..И по голове… Я ничего не вижу. Ослепла!

Фундуклеев попытался приподняться. Собственное тело теперь казалось ему и невесомым, и непослушным одновременно. Наверное, так чувствует себя обитатель космической станции. А картина мира, тем временем, снова переменилась. Он опять видела хищное лицо Миреле, её мёртвые глаза, её кроваво-красную улыбку. Теперь Миреле демонстрировала ему не только свои алые губы, но и красный, слоистый, змеящийся язык. И зубы. Острые её клыки были перепачканы кровью.

– Да,я люблю свежее мясо, – проговорила она. – Поэтому ты, Фундуклей, хоть и грешен, но не так ужасен, как я!

Схватив Лену в охапку, она закружилась в танце. Её жертва попыталась вырваться, но Миреле оказалась намного сильнее.

– Ты ведь сильная девочка. Привыкла терпеть боль? А сейчас мы пойдём ухаживать за папочкой. Он тоже не слишком ужасен. Я намного хуже их обоих. Намного! Сначала я откушу от тебя кусочек, а потом дам откусить каждом их них. А потом…

Фундуклеев бессильно наблюдал, как Миреле вонзает зубы в плечо его жены.

Глава первая. Как мы понимаем человеческие обычаи.

Я прозвал его москвичом, потому что явно городской мужик, но не из Вологды, а из какого-то большего города. Тот город люди называют именами антихриста, а располагается он вблизи холодного моря. Но скорее всего, мужик прибыл к нам из места, именуемого людьми Москвой. Так я рассудил, основываясь на его надменности и нездешнем облике.

И не потому, что у незваного гостя полны карманы особо почитаемых приверженцами Лукавого бумажек, на которые в наши тёмные времена можно обменять почти всё: и жизнь, и совесть в том числе.

И не только из-за того, что сутул от сидячей московской жизни. В Москве-то, ясное дело, ни огорода, ни покоса, а только гастроном, водопровод да канализация.

Путешествуя человеческими путями, я побывал в Москве несколько раз, но всё как-то проездом из Вологды в Орёл да обратно. С вокзала на вокзал – шмыг. А там сразу в вагон и вдоль железобетонных заборов, по рельсам да под мостами. А что там за заборами и за мостами? Там бетонные муравейники и богатые гастрономы. Там разряженные московские дамочки портят острые каблучки об асфальт. В восьмидесятые годы – тогда я был уверен в этом! – там могли повстречаться Алла Пугачёва или сам Высоцкий. Это нынче знаменитости посъехали в коттеджи за МКАД. Так и мы, заМКАДники хоть в чём-то с ними уравнялись.

Итак, бывая в Москве хоть и часто, но не подолгу, я кое-что из людских привычек всё ж таки для себя усвоил. Так я научился мыслить и рассуждать по-людски, от чего сердце моё преисполнилось ещё большей жалости к потомству райских изгнанников.

Москва – город суетной жизни и взаимной неприязни, скрываемой порой под личиной нарочитой вежливости. Москвич, хоть и говорит культурно, но кулачок у него в кармане сложен крепким, неразъёмным кукишем.

Москвич приучен кушать деликатесы и следовать модам, которых я так и не смог осмыслить. Но москвич в модах смыслит, а потому считает себя выше костромича или, положим, жителя вологодчины.

Москвич нагловатую манеру имеет и правил деревенской жизни не принимает, но при этом деревенских считает наглецами.

Всё перечисленное имеет прямое отношение к непрошенному пришельцу, который даже имени своего, данного при крещении, не назвал, и не потому что убоялся сглаза, а потому что некрещён. Он представился просто ВрАговым. Я по перенятой мною у жителей Промежуточного, деревенской незатейливости поинтересовался: по какому делу в наши места прибыл. В ответ он соврал нагло, дескать, на отдых. Ну какой в нашем Промежуточном отдых, если нет мест, по человеческим меркам пригодных для праздного времяпрепровождения? В Промежуточном ни реки, ни озера, ни пляжа. До толковой рыбалки ехать двадцать километров по такому бездорожью, что только на вездеходе и доберёшься. И то не на любом. УАЗ-патриот не факт, что проедет.

Сам я проживаю в этих местах лет восемьдесят или больше. Обретаясь среди людей, я, по свойственной им привычке, многое перезабыл и счёт времени потерял. Да и зачем считать чёрные-то годы? Оказался я здесь во времена страшные, когда церкви обращались в стойла для скотов, а деревни начали пустеть. Тёмные всадники пронеслись над этой стороной на своих конях и люди отреклись от Бога. Добро и зло поменялись местами, но кое-что,всё таки, уцелело. Уцелел и я. Да и могло ли случиться иначе, если Господь заботится обо мне, как о любимейшем из своих чад? Я – существо древнее, видевшее первородный хаос, воспринимаю нынешнее непотребство, как явление преходящее, промежуточное. Небо надо мной всегда светло, земля под ногами всегда прочна и плодовита, а путь промысла Божьего я почитаю единственным из возможных путей. Возможно, я единственный в здешних местах, сохранивший ясность рассудка, а помогает мне в том, свойственное мне возвышенное состояние.

Среди местных я слыву человеком пустым, нетрезвым и ленивым. Набожность мою земляки уравнивают с прискорбным мракобесием. Пристрастие к староотеческим заповедям путают с ленью. Приверженность к доброте и снисходительности почитают за глупость, а весёлая лёгкость нрава моего понимается односельчанами, как слабоумие. Есть ли причины обижаться или гневаться на несчастных? Причин для гнева и отчуждения от людей я не нахожу никогда и ни в чём, а потому, так или иначе, но сдал я приезжему Врагову светёлку.

Врагов по московской привычке хотел всучить мне паспорт для регистрации, но я отказался. Зачем мне его паспорт, если паспортный стол и милиция находятся в деревне Ничто, до которой автобус трюхает тридцать километров по непролазной грязи три раза в сутки и то не всякий день?

Так Врагов у меня поселился. Первое время он, действительно, предавался самой паскудной праздности, заключавшейся в постоянном лежании на палатях в прискорбно пьяном состоянии. Порой и я составлял ему компанию, потому что – напоминаю! – за время долгого житья среди людей и сам-то вполне почти очеловечился. Со мной Врагов разговаривал неохотно. «Здравствуй», «до свидания» и «накатим» – вот всё, что я слышал от него в те первые недели. Так мы надирались совместно, не вступая, впрочем, ни в теологические, ни в какие иные споры.

Надо ли особо упоминать о том, как скоро я домыслил, что имею дело с существом Господом во гневе пришибленным, навеки раненным, нездоровым, то есть, собственно, не с человеком, а с прислужником Сатаны? Однако, по укоренившейся за время долгой жизни среди людей привычке, я привык держать своё разумение при себе. Придержал его и в этом случае.

Растение к солнечному свету тянется, животное – к водопою, пыль – к земле, ветер в небо рвётся, а душа живая к другой душе. Только мой квартирант ничего такого не жаждал. Чурался и обычных человеческих прегрешений. Всех за исключением пьянства. Равнодушный к стяжательству, блуду и комфорту, он бедовал-тосковал в одиночку. Мало ел, плохо спал, но, вроде бы, всё же не хворал. За постой он платил исправно, но каждый раз, отдавая мне из рук в руки, новенькую, аккуратно разглаженную зелёненькую бумажку, говорил: «Возьми, дед, тысячу рублей. Спрячь. Куда ты только их складываешь? За образами хранишь? Совсем озверел ты, старый. Стал похож на человека, не отличишь». И он кривился, и едва ли не сплёвывал огненную слюну, кося недобрым глазом на изображение Спаса и добрейший лик Николая Угодника, что стояли у меня на полочке, как полагается по людской традиции, в красном углу избы. А я бубнил в ответ традиционно-несуразное, дескать, соблюдаю человеческие обычаи. И он умолкал, погружаясь в обычную свою досаду.

Однако, как полагается существу чуждому добродетели и унылому, праздность скоро Врагову наскучила, и он принялся бродить окрест в поисках невесть чего. Уходил с рассветом. Возвращался впотьмах и всегда один. Так продолжалось несколько недель до тех пор, пока он не сыскал себе и занятие, и подходящую компанию.

Немногочисленное население полумёртвой деревеньки Предверие и пустынных лесов окрест неё не отличалось ни трудолюбием, ни ординарной человеческой порядочностью. Да что греха таить! На этот раз при себе не стану держать! Вся деревня Предверие – полтора дома. Население – две с половиной семьи: Соловей со своей Соловьихой, Лаврентий со своим пакостливым внучком да Марфа – одинокая, дикая, злая, как отбившийся от стаи зимний волк. Все названные, разумеется, нелюди. Однако, не назову их злодеями. Так, мелкие мерзопакостники. Добра от них не жди, но и злое творят не по-людски, без размаха, без разливанных кровавых морей, а всё больше по-мелочи, себе лишь во вред. Я их жалел и, по возможности, дабы не предавались воровству, снабжал всяким скобяным барахлишком да провиантом, зачастую чувствуя в себе обычное человеческое презрение. Увы! Несколько десятилетий для подобных мне – всего лишь миг едва заметный, но и за такое короткое время я успел нацеплять на себя разного человечьего душевного хлама. Так бездомный пёс, таскаясь где ни попадя, цепляет себе на шкуру репьи.

Итак, сам Карп Соловей, его жена Аглая, Лаврентий с внучком и Марфа стали всё чаще появляться в Промежуточном. Повадились таскаться к нам из Предверия за тридцать километров пешком едва ли не по три раза на неделе. Существам, подобным мне часто приписывают дар всепроникающей, нечеловеческой прозорливости. Однако, живя среди людей, я быстро отвык от своего дара, приучившись обходиться простецким инструментарием отдалённых потомков Адама: обонянием, зрением, слухом, осязанием, сплетнями, домыслами и догадками.

По правде говоря, так ли уж плохи жители Предверия если, к примеру, сравнивать их с населением Промежуточного? Действительно, что хорошего можно найти в нашем сельце? Большая часть населения – спившиеся старики и их старухи. Все способные к труду работают на лесопилке, владелицей которой является не слишком-то добрая и не вполне честная женщина, именующая себя чуждым русскому уху именем Эбигейл. Ей же принадлежат почти все местные торговые точки и позорно грязный кабак, который так и называется «У Эбигейл». Думаю, что эта самая женщина не называла кабак своим именем, а наоборот, имя свой странное переняла от кабака. Любой житель Промежуточного если и имеет какой-то постоянный заработок, то заработок этот связан или с торговлишкой от Эбигейл, или с лесопилкой, принадлежащей всё той же Эбигейл. По своему семейному положению эта Эбигейл является вдовой и владения, именуемое на человеческом языке «бизнесом», она унаследовала от погибшего в дурном похмелье мужа.

Муж Эбигейл был человеком работящим и не бессовестным. Получив кое-какое начальное образование, он смолоду трудился не покладая рук, заливая усталость и разочарование беленькой. Водка его и сгубила – погиб на трассе Вологда – Архангельск. Следствие постановило: сел за руль не вполне протрезвев. Эбигейл от него остались крошечный мальчишка, огромный дом за ещё более огромным забором в самом центре села Промежуточного, пилорама на его окраине, лесопилка в ближайшем бору, несколько магазинов и упомянутый выше кабак. Эбигейл оказалась женщиной деловой, прижимистой и хваткой. Партнёрам погибшего мужа не удалось перехватить у неё бизнес. Таким образом, наша Эбигейл сделалась владычицей Промежуточного и его ближайших окрестностей. Каждый житель Промежуточного поздравлял Эбигейл со всеми праздниками. Ей несли подношения. Её большеколёсному автомобилю кланялись с таким подобострастием, словно это царская карета. С ней советовались. Ей и завидовали, её и ненавидели больше, чем кого-либо другого. А она, дородная, холодная, скупая на похвалу и скорая на брань, по слухам, не брезговала и ростовщичеством. Так Эбигейл за время вдовства присовокупила к унаследованному от мужа, где за долги, а где за более или менее справедливую плату, хороший куш земли и несколько ещё вполне исправных домов. При этом, благотворительными наклонностями она не отличалась. Не человек, а сказочный Кащей в женском обличье.

Примерялась она и к моему огородишке, но Господь уберёг от долгов перед ней. Так я и остался при своих задачах и пока отдельно от неё.

На задах моего поросшего бурьяном огорода имеется кривобокая банька. Её топлю один раз в неделю. Сам парюсь, квартирант парится – надо ж как-то время в земной юдоли коротать. Там же у меня и дровник, и навес для разных плотницких занятий. Там же была и кузня, но её я уж лет пятьдпесят тому похерил. Тяжелая работа с огнём и металлом – не ангельское дело. Совсем иное – плотницкие занятия или распилка дров, но и этим я занимался спустя рукава. И вот, средь скудных забот обыденности, стал я замечать в густых зарослях крапивы-лебеды пролежни, натоптанные тропки и логовища, сооруженные абы как из подсобной древесной рухляди. Порой на огороде наблюдалось и копошение – то увенчанный кисточкой хвост промелькнёт, то цветастый платок, то край драного подола. Так я уразумел, что пакостная нечисть из Предверия облюбовала мои задворки для своих скабрезных занятий, а предводительствует ими мой квартирант Врагов – нашёл себе компанию в картишки перекинуться, выпить, побузить. А возможно и другой интерес у него приключился: от пущего ли одиночества или с тоски, польстился слуга Самаэля – в том, что его статус в самом нижнем из существующих миров именно таков, я больше не сомневался – на прелести безумной и злой Марфы

Я не очень-то следил за своим имением. С берданкой по периметру не хаживал, ведь расхищать-то у меня нечего. Ангелы неимущи и от того счастливы. Для таких, как я бедность является источником благодати. Однако, несмотря на присущую мне ангельскую беспечность, настал день, когда я обнаружил предосудительную компанию во главе со Враговым играющей в самый сатанинский вист на полоке в моей собственной бане. При этом пакостный внучек Лаврентия кинулся мне в ноги с такой стремительностью, что едва не завалил, а Марфа окатила из ковша, и я сделался мокрым от макушки до носок. При этом Аглая Соловьиха завизжала, а Соловей засвистел, обрушив с потолка огромный пук старой банной трухи. Старый же Лаврентий раскудахтался ровно кочет. Так запрыгал вокруг меня, охлопывая меня по бокам ручищами, а конечности у Лаврентия, что сосновые сучья, кривые и твёрдые. Общее смятение и гам не помешали мне заметить разложенные веером на столе денежные купюры мелкого достоинства, ленивую и надменную ухмылку Врагова за пеленой папиросного дыма и размётанную колоду карт, возможно, краплёных.

– Оставайся с нами, хозяин, – проговорил Врагов, освобождая для меня место на скамье.

– Да какие при нём игрища? – проскрежетал Соловей. – Почитай, на сегодня игра закончена – ты не при деньгах.

Глядь, а пакостный внучек Лаврентия к денежным купюрам уж лапки свои тянет. А Аглая по лапкам загребущим его банным веником хлещет, и сама добычу с полока сгребает, бормоча:

– Всё наше. Честно выигранное. Нынче в сельмаге и водочкой, и пивком и вяленой рыбкой разживёмся.

– Я желаю отыграться, – проговорил Врагов, пуская в потолок струю табачного дыма.

Услышав такое, Соловей остановился в предбаннике, хоть подался уж было на выход.

– Отыграться – это дело, – заметил он, деловито потирая руки. – Одёжа у тебя справная, не здешнего кацества. Если нет денег, то играй на раздевание.

– Иии, Соловушка! Какой ты у меня хитропремудрый! – заверещала Аглая, игриво прикрывая тонкий рот краешком платка. – Пусть, пусть Врагов раздевается. Иии!!! Так-таки и узнаем какой длины у него хвост.

– То не хвост, а хобот! – пророкотал Лаврентий. – У демонов хвостов не бывает, только хоботы, как у тех слонов, ну ты помнишь чай купецкую дочку, что в высоком тереме жила? У неё на комоде их несколько стояло. В ряд от самого большого до самого малого и все трубят.

– Правильно, трубят, – кивнула Аглая. – Только у слонов не хоботы а уши огромные…

– Предлагаю начать с порток, – без церемоний перебивая старших, пропищал испорченный внучок Лаврентия. – У меня-то порток с роду не бывало. Может повезёт выиграть портки у демона и тогда…

Получив звонкий подзатыльник, малец захныкал, но не от боли и обиды, а скорее для порядка. Врагов же, тем временем, уже разметал колоду, и картёжники расселись играть. Они хлестали картами по доскам полока, нимало не стыдясь моего присутствия. И тут же занялись да угарным, чадом повисли под потолком и шестирядная матерная брань, и явно отдающий серой табачный дым, и залихватский с присвистом клёкот Соловья, и бабьи причитания Аглаи, а мелюзгавый внук Лаврентия на моих глазах помочился прямо в банный угол.

Утомлённый бранью, смрадом и собственным, порождённым греховной брезгливостью гневом, я вышел на воздух. Ноги мои подкашивались, и я присел на траву. Банная стена стала опорой моей спине. Я закурил. Да, за время жизни меж людей пришлось мне перенять кое-какие не слишком-то грешные человеческие привычки. Вид и аромат табачного дымка унял мой гнев – действительно, грех пристрастия к табаку меньше греха гневливости – и я сделался глухим к воплям, доносившимся из-за стены. Помимо табачного дымка, меня теперь занимали метёлки разросшейся на моём огороде полыни – что за запах? Что за целомудренный сероватый оттенок у этой травы? А трели пичуг? Они встречают рассвет заполошной какофонией. Так толпа на городском стадионе подбадривает любимую команду, так и птицы подбадривают солнышко, дескать, поднимайся, милое. Яви миру яркий лик свой. Заждались мы за ночь света твоего и тепла, намёрзлись. Закатное же пение птах – совсем иное дело. В вечерних сумерках птичья песня больше походит на колыбельную, а может быть и на отходной псалом почившему в светлом смирении старому человеку. А если уж птахам помогают сверчки, тот тут не одна только ангельская душа наполняется покоем. Пению сверчков душонка самого заскорузлого человечишки умиляется. Так звуки и запахи русской природы заполнили меня всецело и я, задремав, позабыл о бесчинствах, творящихся в бане.

Однако, бесы с демоном во главе, пробудили меня от закатных грёз самым грубым образом. Перво-наперво из бани выскочила Аглая Соловьиха. В исподнем, с растрёпанными волосами чертовка вынеслась наружу, пребольно ударив меня дощатой дверью. Да как выскочила, так и понеслась в заросли полыни. Следом за женой и сам Соловей тоже не вполне одетый. Этот и свистеть уж не мог, а только вопил: «Что ж ты, шалава, и ленточку из косы дьяволу продула». Когда оба затерялись в зарослях, я начал подумывать о том, как бы мне подняться, как бы удалиться от опоганенной нечистью бани в места более спокойные. Но не успел я и шагу ступить в выбранном направлении, как из баньки выполз буквально «на бровях» сам старый леший. Волосня на шкуре дыбом, хвост торчком, борода трясётся, зубы дробь выбивают. Сам плачет и воет, по чём зря проклиная моего квартиранта, дескать, разул и раздел донага шаромыжник. Следом за дедушкой и внук. Этот, впрочем, в своей обычной рубашонке и со скабрезной улыбкой на морде. Явления Марфы я не стал дожидаться, а побрёл до дому, уговаривая непослушные свои ноги отмерять шаги бодрее. Расслабленный ароматами полыни и череды, умиротворённый сверчковым и птичьим пением, разум мой искал, но не находил ответа на незамысловатый вопрос: зачем обеспеченному всеми мирскими благами сверх всякой мыслимой меры адскому исчадию понадобилась одежонка лесной нечисти? Мне-то известно доподлинно, что везде и повсеместно одежонкой, пусть и такой вот ветхонькой, мелкая нечисть свой не вполне человечий облик маскируют. Так пытаются хоть самую малость очеловечиться. А в обнажённом виде уж больно они поганы: не люди, не звери, а так, какая-то пакость.

Помню, я тогда пробормотал: «Не садись играть с чёртом, всё равно проиграешь». Однако, поразмыслив, пришёл к выводу: данное людское присловье к истории, случившейся в моей, баньке не очень-то подходит.

Наставшая ночь оказалась на удивление тихой и покойной. Я и не слышал, как и когда явился мой квартирант. В разгар следующего дня, пропустил момент, когда он поднялся с постели и покинул наше общее жилище. Так повторилось и на следующий день. Эдак случалось впоследствии несколько дней кряду. Я избегал расспросов, предпочитая не встречаться с квартирантом даже взглядом. Я обходил стороной собственную баню – плескался в речке, на мелководье, где вода к концу мая уже достаточно тёплая.

Шли недели. Минуло лето. Настал очередной день расчёта за постой и прокорм. Тут-то мой Врагов и признаётся мне, дескать вдрызг проигрался и неплатёжеспособен. Нет, он не смотрел на меня жалостливо и заискивающе, не протягивал руки за подаянием. Не нашёл я в его глазах и постыдного ужаса внезапно обанкротившегося человека. Он не просил об отсрочке, а просто закинул рюкзак за спину и шагнул к выходу. Так уходят в плавание моряки. Так отправляются на службу рекруты. Так одержимый переменой мест человек покидает опостылевший очаг, чтобы с риском для жизни стать первооткрывателем новых земель. «Наймусь на службу к Эбигейл» – бросил он мне на прощание – «Буду валить лес. Получу плату. Тогда отдам тебе долг».

Я выслушал слова Врагова без возражений, хоть и был уверен в том, что каждым словом своим он лжёт. В ответ на его ложь гнев не поднялся в душе моей. Да и как такого судить, если ложь является неотъемлемой частью его природы? Помню, в тот день я впервые узрел в облике своего квартиранта некоторые явные признаки существа самого нижнего из мыслимых миров, как то: огненные крылья, трепещущие за спиной, огненные молоньи истекающие из очей. И не только это. В тот миг воистину безрассудного, демонского отчаяния мой квартирант из обычного столичного жителя, каковых современные люди пренебрежительно именуют хипстерами, превратился в прекраснейшее в своей порочности Божье творение. Тогда его одиночество, его страдание поразили меня. Душа моя преисполнилась сочувствием столь же глубоким, как та бездна, из которой он явился. Меня терзали непростые вопросы, связанные с дальнейшей судьбой демонского творения.

Может ли стать слуга Самаэля обычным вальщиком леса? Нет!

Вспомнит ли слуга Самаэля о своих долгах? Снимет ли со своей души хотя бы такой вот мелкий грех? Нет!

Итак, мой квартирант ушёл. В тот день я думал, что больше не увижу Врагова. Я ошибался, чисто по-человечески. Мой квартирант явился совсем скоро, не минуло и недели. Пришёл со справедливой платой за постой и за разговором.

– Хочу спросить тебя, чужанин, – проговорил он, протягивая мне смятую бумагу человеческих денег. – Должен ли я мстить поганой нечисти за её гадкие проделки?

– Месть испепеляет душу мстящего, – ответил я. – Прости сородичам их плохие поступки и тебе за это воздастся.

Врагов опустил пылающие очи. Он переминался с ноги на ногу, приминая отцветшие стебли лебеды, будто в смущении. Будто хотел спросить ещё о чём-то, но не решался.

Он снова устремил на меня свой страшно пустой, демонский взор.

– Зачем живёшь среди людей? Ведь они, люди, много поганей самой непотребной нечисти. Воруют, лгут, глумятся друг над другом. Он создал их по образу и подобию Своему, а они, по сути, мало чем отличаются от чертей. Тебя, святого, матерят последними словами. Быть среди них – тоска и наказание. Как ты терпишь, и, главное, зачем?

– Таково моё послушание. А терпеть мне и нечего. Иду своим путём. Блюду сохранность здешней земли. Я – та самая искра, то крошечное семечко, которое в свой срок даст росток новой жизни. Отчасти лишенный ангельских свойств, я живу людскими представлениями, но без обид, без стяжательства, без мести, без пустых человеческих терзаний. Это ли не ангельская жизнь?

Врагов опустился на колени, приблизился ко мне, прижался лбом к моему животу, застыл. Через прорезиненный плащ и поддетую под него обычную штопанную фланелевую рубаху я ощутил и телесный жар его лба, и его душевное страдание. Его рыдание было внезапным и таким жалостным, что я испугался собственного порыва. Да, я обнял врага человеческого рода. Да, я произнёс волшебные слова утешения и надежды. Да, я сотворил над ним молитву. Ничего не помогло. Врагов поднялся на ноги. Он выглядел таким же подавленным и усталым, как в начале беседы. Божья молитва не явилась лекарством для его чёрной души.

– Простить не могу, но и мстить не стану, – сказал он перед уходом. – Считай, что твоя молитва не совсем бесполезна.

А потом я смотрел, как он уходит, как склоняются на стороны стебли серой лебеды, давая ему дорогу. Видел трепетание его призрачных крыл и кровавые всполохи над его головой. Видел широкую, устланную испепелённой травой полосу, которую он оставил по себе. Врагов скрылся из вида. Хлопнула калитка. Зашелся в неуместном, срывающемся вопле петух на соседском дворе. А я остался стоять посреди своего заросшего сорняком огорода об руку с неразрешимым недоумением: почему столь хитроумудрёное в своей неистребимости существо сочло уместным советоваться со мной, простым ангелом?

Интернет имеет колоссальное влияние на жизнь человека – это в наше время известно каждому. Жизнь в виртуальном пространстве отчасти подменяет реалии житейские. Такие понятия, как виртуальные музеи, виртуальные библиотеки, виртуальные игры, виртуальная музыка, виртуальные средства массовой информации, виртуальная реальность, виртуальная вселенная, наконец, сделались неотъемлемой частью существования в любой точке пространства, даже в том случае, если точка эта удалена от крупных городов и оживлённых дорог. С появлением интернета у обычного праздношатающегося индивида отпала необходимость читать надписи на стенах и заборах. Нынче и необходимость, собственно, праздношататься так же отпала. Достаточно просто заглянуть в телефон и читай себе на здоровье сплетни, слухи, объявления, мнения, выраженные в формате обширных статей, коротеньких заметок, мемов. Не случайно же,места предназначенные именно для нанесения надписей в различных интернет-ресурсах именуют «стенами».

Когда Юлия Горшкова вступила в пору зрелости, интернет уже имел в жизни человечества значимое значение. Учёба в Вологодском кооперативном колледже, замужество за Егором Червяковым, строительство бизнеса, рождение сына и гибель мужа – все эти, слепленные в плотный временной ком события происходили параллельно с освоением интернет-пространства. Именно с просторов интернета Юлия почерпнула идею изменить имя. Именоваться Юлией Червяковой – что может быть пошлее! Совсем иное дело Эбигейл. Пусть всё равно Червякова, но Эбигейл – это неординарно, изящно, возможно, немного, совсем чуть-чуть, вычурно, как замысловатый с розовыми стразами фиолетовый маникюр. Зато Эбигейл на всю округу точно одна-единственная, а Юлек в общежитии кооперативного техникума было едва ли не пятнадцать человек. Муж воспротивился. «Я женился на Юлии, а Эбигейл и знать не хочу» – так сказал он и идею со сменой имени пришлось отложить в «долгий ящик».

Внезапная смерть мужа оглушила её, как оглушает неопытного путника в горах внезапный камнепад. И подобно камнепаду событие это едва не разрушило всю её жизнь. Однако, Юлия не только выстояла, но и окрепла. Вернее сказать, отвердела. Характер её изменился. Расчётливость трансформировалась в холодную скаредность, трудолюбие обратилось нарочитой озабоченностью поисками новых источников заработка. Юлия заметно располнела, стала подозрительной и деспотичной.

Несмотря на занятость, она продолжала почитывать статейки на различных интернет-ресурсах, оправдывая трату времени необходимостью самообразования. Так она узнала о существовании социальных сетей, в которых её, обработанное в программе Photoshop изображение красовалось под ником AbigailCherviacova. Не обходила она вниманием и специализированные сайты для знакомств.

Приняв утрату мужа и выдержав напор невзгод, последовавших за его смертью, Юлия-Эбигейл стала присматриваться к знакомым мужчинам в поисках нового спутника жизни, который, как оказалось, должен отвечать весьма высоким требованиям. Новый избранник непременно долженствовал быть не только красивым, но и трудолюбивым, и непьющим. Однако, мужское население села Промежуточного и его окрестностей столь высоким требованиям не отвечало, а Юлию довольно настойчиво и достаточно успешно добивался её одноклассник по фамилии Осюков.

Осюков этот свалился в Промежуточное после продолжительного отсутствия, как снег на голову. Неудачное освоение столичных городов обернулась для уроженца Вологодской глубинки семейным и финансовым крахом. Осюков был собой неказист, плохо образован и время от времени уходил в продолжительные запои. Впрочем, в промежутках между запоями Осюков проявлял себя как самый преданный и надёжный сотрудник, за что и был допущен к проживанию внутри высокой ограды большого и комфортабельного дома Юлии, который та несколько высокопарно именовала «поместьем».

Между тем, виртуальное пространство предлагало неисчерпаемое множество возможностей для изменения собственной судьбы.

Юлия и Игорь познакомились при посредстве виртуального ресурса, именуемого социальной сетью «Одноклассники». Юлия сначала просто рассматривала многочисленныеизображения мужчины, на каждом из которых была представлена только верхняя его часть: голова и грудь. При этом на каждом снимке глаза незнакомца закрывали очки с тёмными стёклами. Такая забота о зрении не показалась Юлии странной – судя по всему, незнакомец проживал в одной станиц Ставропольского края, что подтверждали и виды на фотографиях, и информация, приведённая на страничке пользователя. Первым делом Юлия удалила из своего аккаунта все фотографии, на которых присутствовал Осюков, а самого Осюкова удалила из «друзей». И не только удалила, но и заблокировала.

Тем временем отношения с новым виртуальным знакомцем стремительно развивались. Уже через неделю обоюдные изъявления симпатии не ограничивались лишь «лайками» и виртуальными подношениями стикеров с надписями «Пусть ангел вас оберегает», «От меня приветик. Улыбнись в ответик», «Пусть сбудется всё, что ещё не сбылось» и тому подобной дребеденью. Через короткое время между ними завязалась эпизодическая переписка. Первое время круг обсуждаемых вопросов ограничивался погодой и видами на урожай: новый знакомец, Игорь, так же как и Юлия, являлся счастливым собственником небольшого сада, виды которого были широко представлены в его аккаунте. Их переписка акти визировалась. Юлии импонировала мужественная немногословность её нового корреспондента и она предложила обменяться телефонными номерами, дабы не тратить время на печатание взаимных посланий.

– Обычно я знакомлюсь с мужчинами чисто машинально. Но вы – другое дело, – объявила Юлия на первом же сеансе видеосвязи.

Продолговатое его лицо со слегка косящими глазами и несвежим подбородком показалось Юлии гораздо менее привлекательным, чем на фотографиях в «Одноклассниках», но она решила продолжать:

– Знакомлюсь часто, но, как правило, ненадолго.

Юлия растерянно заморгала глазами. Да, ей нравились собственные, искусно нарощенные мастерицей из самой Вологды, ресницы. Они отбрасывали на щеки таинственные тени. Они делали взор Юлии глубже и, в то же время, как бы пронзительней. А это их трепетание! Как крылья бабочки, как готовые сорваться с ветвей увядающие листья, как…

– В «Одноклассниках» написано, что вы из Вологды. Это тоже враньё?

– Что за допрос? Сейчас прям не в Вологде, а в селе Промежуточном.

– Да. Вы – в станице. Я – в селе. У меня тут бизнес.

– У меня тоже бизнес, – резко парировал Игорь.

Разговор не клеился. Пришлось нажимать на отбой и искать вдохновения в чтении накладных и проверке текущих платежей. Её удручали непомерные затраты на дизельное топливо и капризы работников, требовавших повышения заработной платы. Каждый контракт давался с огромным трудом. Отстоять свою цену удавалось далеко не всегда. Бригада на лесозаготовках работала ни шатко, ни валко. Всего пять человек, четверо из которых время от времени ударялись в запой.

На вологодчине уже появилась и более трезвая рабочая сила – мигранты из Средней Азии, но с ними иметь дело не хотелось. Нанятый же по случаю проходимец с самоцветными зубами казался ей вовсе не надёжным. Одна фамилия чего стоит – Врагов. Этот Врагов хоть и пил наравне с прочими, но в патологическом пристрастии к «горькой беленькой» пока не был замечен. Да и пил он какие-то детские напитки – вермуты да палёные сухие вина, которые покупал в принадлежавшем ей же магазинчике. Врагов хоть и работал исправно, но не нравился Юлии. Слишком независимый и «умный», он всегда смотрел на неё с какой-то кривой ухмылкой, пересчитав полученные за труды деньги, небрежно сплёвывал. Она всегда ему недоплачивала и всё ждала: сейчас взбунтуется, нагрубит, выматерится, предпримет что-нибудь, но Врагов всё молчал и ничего не предпринимал, принимая с ухмылкой грошовую получку. Эти обстоятельства давали Юлии основание считать Врагова потенциальным зачинщиком возможного бунта.

Осюков бригадирствовал через пень колоду. Вечно нетрезвый, вороватый, он смертельно надоел Юлии. Но куда такого денешь? Промежуточное – село не большое, в полторы сотни домов, треть из которых пустует. В плане найма рабочей силы выбора никакого. Работника проще нанять, чем от него избавиться.

Вот, к примеру, Осюков. Сколько раз Юлия выкидывала его за ворота? Едва ли не каждую неделю такое случалось. И что в результате? Полежит за воротами в канаве, протрезвеет и давай назад в ворота ломиться. Хоть водой ледяной из шланга его окатывай, хоть дустом трави, как таракана – нипочём не уйдет, потому что идти в Промежуточном некуда. Если до Вологды добраться, то там те же копеечные заработки, но жизнь гораздо дороже. А Осюков, хоть и раздолбай, но это прекрасно понимает. Вот он и тоскует в пристройке во временной завязке, со стаканом кваса в обнимку, потому что напитки крепче кваса ему нынче заказаны. Только условная трезвость его продлится не долго, потому что нет рядом с Юлией мужчины. Нет надёжного плеча. Нет защитника, способного держать в руках Осюкова и ему подобных. В наличии лишь вороха накладных, быхгалтерская отчётность и прочая скучная маята.

Как же ей не воодушевиться, если подвернулся такой широкоплечий и осанистый. Сразу видно – казак. Если как-то ухитриться и выписать его из чужедальней Суворовской, то можно и бригадиром назначить, а в перспективе, возможно, и на более высокую должность определить.

Юлия открыла Гугл и принялась тыкать маникюром в дисплей смартфона. Подходящее слово отыскалось не сразу, но звучанием его и видом Юлия осталась в целом довольна. Постельничий – вот какое это слово. Да! Не любовник, но постельничий. Почти то же самое, что виночерпий. Что ж! Он узнает и в чём его вина. Зачерпнёт и отольёт. Юлия рассмеялась. Юлии совсем не нужна какая-то там любовь. Но мужчина нужен. Не капризный, не злой, не жадный, а надёжный, послушный, трудолюбивый, непьющий. Пусть он немного харахорится и изображает из себя доминантного самца. Пусть так будет поначалу, но потом, когда новый хахаль привыкнет к их хорошей, уютной и сытой жизни, он присмиреет и подчинится Юлии.

Выждав ровно сутки, Юлия отправила приглянувшемуся ей казаку красивую, сверкающую цветными блёстками картинку. Намёк, изображающий двух голубков с сердечками в клювах и в ареоле из незабудок. Ответ явился скоро и тоже в виде картинки. Юлии чрезвычайно понравился огромный, по свадебному украшенный лимузин с зажжёнными фарами.

«Привет! Почему-то мне одиноко» – написала она.

«Отпуск не скоро, а так хочется погреться на южном солнышке» – написала она.

«Летом у нас очень жарко. Мне бы хотелось немного охолонуть».

Так, слово за слово, их переписка возобновилась. Они слали друг другу фотографии и смайлики, часто перезванивались сообщая малейшие подробности жизни. Скоро Юлия узнала, что её новый знакомец не только холост, но никогда и не был женат. И нынешняя жизнь во многом его не устраивает. Не устраивает до такой степени, что он не прочь сменить место жительства. Не укрылся от внимания Юлии и его интерес к её жилищным и семейным обстоятельствам. Объяснения данные Юлией никогда не виданному ею другу были полны, обстоятельны и подробны. В тоже время её несколько смущал низкий социальный статус Игоря. Из сообщённой им информации выходило следующее: отслужив в армии, тем не менее не имеет ровным счётом никакого образования кроме Суворовской десятилетки, не построил собственного бизнеса и в настоящее время нигде не трудоустроен.

«В Суворовской нет работы. Невозможно устроиться» – так пояснил Игорь и спросил:«А у вас в селе как с работой? Сколько платят?»

«Работа есть. Мне нужен помощник» – ответила Юлия – «Оплата сдельная».

«Не обижу. Приезжай. Осмотрись. Если понравится, останешься».

Юлия порхала ровно четыре недели, потому что ровно четыре недели всё было сказочно хорошо, и она даже пережила задержку месячных. О своих сомнениях она сообщила Игорю незамедлительно.

– Задержка? – лицо Игоря расплылось в улыбке. – Так это же здорово. Мне кажется, так вот и надо: сразу и без оглядки. У меня детей нет, да и тебе пора заводить второго.

А на следующий день пришло время выплачивать заработную плату.

Осюкову и рабочим она перевела деньги в первую очередь, удержав практически у каждого хоть самую малость за различные провинности. Бухгалтеру заплатила в полном объёме. Но когда дело дошло до Игоря, Юлия задумалась. История с её возможной беременностью оказалась обманкой: месячные наступили хоть и позже положенного срока. Работа, выполнявшаяся Игорем всегда спустя рукава, требовала тотально проверки и зачастую переделки. Пошлёшь его покупать комплектующие для техники, он купит или не то, или не надлежащего качества или переплатит втридорога. Поручишь ему работу над документами или составление писем, он наделает таких ошибок, что проще переделать всё наново, чем исправлять. В короткий срок Игорь восстановил против себя обе бригады. Игорь грубо разговаривал с её контрагентами и за истекшее время Юлии не раз приходилось разрешать неприятные, на грани конфликта ситуации. Юлия барабанила пальчиком по кнопкам калькулятора. С момента появления Игоря в Промежуточном прошло не так уж мало времени: при первой встрече с суженным на вокзале в Вологде у неё был алый маникюр, а теперь уже фисташковый и скоро снова надо будет делать коррекцию. Какой же цвет гель-лака она выберет в следующий раз? Это станет ясно через четыре дня, а пока, тыкая фисташковым маникюрам по панелям приложения «калькулятор», Юлия переводила прегрешения Игоря, вольные и не вольные, в цифры.

Итак, она обещала платить ему за помощь в развитии бизнеса сорок тысяч ежемесячно. Игорь с ходу пытался претендовать на долю, но эту идею Юлия отвергла, как категорически неприемлемую. Игорь не имеет опыта самостоятельной руководящей работы – это стало ясно уже по результатам первой недели. Но Юлия, давным-давно принявшая обычай не делать скоропалительных выводов и не огорчаться по мелочам, не придала этому значения. Пройдёт время, и любимый обучится, оботрётся, поверит в собственные силы. Давно ли она, будучи замужем, оставалась на вторых ролях? Но когда гибель мужа выдвинула на лидирующие позиции в бизнесе, она справилась, обучилась, обмоглась. Справится и Игорь. Так думала Юлия целый месяц. Время бежало. Настала дата выплаты зарплаты и Юлию захлестнул вал трудных сомнений.

С самого начала Юлия приняла принципиальное решение: применять к возлюбленному те же требования, что и к остальным работником, действуя без снисхождения. Требования Юлии, как работодателя, были просты и излагались в небольшой тетрадочке под заголовком «Справочник штрафов». В этой, аккуратно разлинованной ученической тетрадке, напротив каждого гипотетического негативного события, произошедшего по вине работника была проставленная соответствующая сумма, которую полагалось вычитать из зарплаты. Сами по себе суммы штрафов не значительные, но Юлия использовала в своём административном обиходе и другую тетрадку-алфавитный указатель, где для каждого работника отводилась отдельная страница. Туда Юлия записывала все провинности и промахи своих сотрудников. Как правило, дело сводилось к следующим типам записей: «прогулял работу», «опоздание» с указанием точного времени прогула или опоздания, «напился на работе», «украл» с указанием предмета и стоимости уварованного, при этом стоимость Юлия всегда округляла в большую сторону. «Тупил», «ленился» − эти огрехи из справочника Юлии в полной мере относились именно к Игорю. На страничке, озаглавленной его именем, значились даты с этими определениями.Страничка, озаглавленная словом «Осюков»,пестрела записями с верха до низа. Прегрешения Осюкова были многочисленны и разнообразны. Тут кроме «ленился» и «тупил» можно было увидеть «напился на работе», «украл», «перечил». В то же время именно «тупил» в справочнике Юлии расценивалась по самой высокой таксе, не считая, конечно, воровства.

Подсчёты она производила в день перечисления зарплаты, выводя в ведомости сумму за вычетом штрафов. Теперь по её расчётам выходило так, что справедливой платой за работу возлюбленного являлась сумма, никак не превышающая три тысячи восемьсот пятьдесят рублей. Юлия вздохнула, глянула на себя в зеркальце, поправила растрепавшиеся волосы.

– А как же любовь? – спросила она у своего отражения в зеркале.

– Любовь должна быть щедра. Расщедрись и ты, Эбигейл, – ответило отражение.

И Юлия расщедрилась, добавив к заработной плате возлюбленного ровно одну тысячу сто пятьдесят рублей. Отравив зарплатную ведомость в банк, Юлия удовлетворённо потянулась. Пусть будет так: да, Игорь оказался никудышным работником. Толку от него немного, но значительно больше вреда. Зато он красив, опрятен и не пьёт, в отличие от Осюкова. А она, женщина, Юлия или Эбигейл – не важно! – должна быть терпеливой и снисходительно относиться к недостаткам ближних.

В ту ночь Юлии спалось как никогда плохо. Измученная сомнениями и громким храпом Игоря, она с самого раннего утра, вооруженная алфавитным указателем и непреклонной решимость вывести собственный бизнес на новые высоты, отправилась на делянку с инспекцией. Игоря она оставила спящим в их общей постели.Осюков и рабочие обеих бригад встретили её в полной исправности, трезвыми и занятыми насущными делами. Обратный путь она провела в размышлениях о необходимости увеличить сумму штрафа за лень.

Дни катились ни шатко, ни валко, похожие друг на друга, заполненные суетой, но всё равно какие-то пустые. Скоро Юлия заметила, что Игорь отгораживается от неё, подолгу молчит рассматривая монитор смартфона, а если ему приходят входящие звонки или сообщения, отбегает подальше, за пределы слышимости и там разговаривает или читает сообщения. Всю его переписку и ведущуюся им документацию Юлия подвергала тотальному контролю. Результаты её не воодушевляли: все возложенные на Игоря, не великие, в общем-то обязанности, ей приходилось исполнять самой.

Объяснение состоялось после её очередной поездки в Вологду. Поездка эта отличалась от прочих хотя бы тем, что Юлия по особому требованию ценных и высокопоставленных партнёров, не взяла с собой Игоря. Отсутствовала Юлия несколько дней в числе которых оказалась и дата выплаты зарплаты. Она оформляла и отправляла в банк зарплатную ведомость в лучшем из Вологодских отелей – тезке самого губернского города.

Возвращение домой, в Промежуточное стало несколько нервным – всю дорогу ей названивал огорчённый долгим отсутствием матери сынишка. Мальчик рассказывал об участившихся стычках между Игорем и Осюковым, Осюковым и приходящей домработницей Аглаей, Аглаей и Игорем. Жалобы мальчика были так громогласны и многословны, что воображение стало рисовать Юлии ужасные картины полного разгрома её семейного гнезда и бизнеса. Мальчишка звонил не менее десяти раз – расспрашивал о подарках, требовал внимания, ябедничал, а онамчалась по трассе Вологда-Архангельск на предельной скорости.

По приезде домой Юлия обнаружила Игоря на кухне. Взъерошенный и угрюмый он сидел за столом с кружкой холодного чая и горой бутербродов на тарелке. Мальчишка не услышал её приезда и бродил где-то по дому, препираясь с домработницей. Его звонкий голосок доносился из верхних комнат. Юлия понадеялась успеть переговорить с любимым до появлениякапризного чада.

– Как дела? Что ты ешь? – стараясь казаться беззаботной, спросила она.

– Нет колбасы. Нет сала. Нет рыбы. Нет даже тушёнки.

– Вот молодцы! Кто хорошо ест, тот хорошо работает.

– Мне вчера не здоровилось, – пробормотал он. – Провалялся половину дня. Это всё тушенка…

– Я говорил тебе, что метеозависимый. Ты забыла…

Юлия направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Я тебе перевела, – бросила Юлия, ставя ногу на нижнюю ступеньку.

– Этого хватит. Ты же не пьёшь и не куришь. Питаешься за моим столом. На что тебе деньги?

Так начался между нимираскол. В ту ночь Игорь не явился в спальню Юлии. Поднявшись в половине шестого утра, Юлия обнаружила его в нижней, общей комнате на диванчике рядом с компьютером. Слишком короткий, с претензией на шик обитый скользским шёлком, диванчик был неудобен для спанья. Игорь лежал на нём скукожившись. Угасший смартфон валялся рядом с ним на полу. Юлия несколько минут рассматривала, расслабленное лицо возлюбленного. Во сне оно приобрело туповато-восторженное выражение, которое показалось Юлии крайне неприятным. А ведь совсем недавно она считала Игоря красивым. Как же так?

Юлия подхватила с пола смартфон, и он ожил в её руках. На Whatsapp пришло сообщение от какой-то Ксюни. Юлия смогла прочитать только часть первой строки, но и этого оказалось достаточно. Ревность горкой оскоминой поднялась от желудка к горлу. Сердце её бешено заколотилось. Ладонь ослабела и смартфон с глухим стуком упал на ковровое покрытие. Игорь зашевелился, почмокал губами.

Такого душевного смятения она никогда ранее не испытывала. Ослепшая от ревности, она шарила по полкам кухонных шкафов в поисках спасения. Наконец, нашлась полупустая склянка тёмного стекла. Запахло валокордином.

– Лучше коньяцку принять. Я предпоцытаю Кизлярский коньяцный завод – дёсево и заборицто.

– Вот она любовь! С самого утра забралац на тубаретку. За сердце хватаетца! А сама такая молодая!

Шкодливая, не юная и очень некрасивая домработница Юлии стояла посреди кухни, обтирая руки о грязный фартук.

– Да цто слуцылось-то? Цто он сделал? – спросила Аглая.

Сочувствие в общем-то чужой и простоватой женщины вышибло из глаз Юлии обильную влагу.

– Не реви, не то рецницы твои накладные смоюца. Цто слуцылось-то? Говори толком.

Юлия соскочила с табуретки. Из последних сил стараясь выглядеть перед прислугой достойно, приблизилась к Аглае.

– «…сначала меня разлюбил, потом и её разлюбил, а теперь хочешь вернуться ко мне…» – так она написала, − проговорила Юлия.

– Я не смогла прочитать всю переписку. Телефон заблокирован!

– Глазами, дуроцка! – Аглая похлопала себя по лбу.

Они говорили полушёпотом, то и дело оглядываясь на дверь в гостиную. Но Юлия уже слышала возню на галерее – хлопанье дверей, шум канализации. Сынишка проснулся и с минуты на минуту спустится в кухню. Ей надо прекратить плакать и решить что-то относительно каши.

– Пшенную свариц? – угадав её помыслы, спросила Аглая.

– Потому цто вчера была манная, а позавцера – греча.

– Мама, мама! Дай колбаски. Ты style='font-size:14.0pt;font-family:"Times New Roman","serif";mso-fareast-font-family: тапок.

– Аглая кашу ещё не варила. Можно пока колбаски? Я три дня колбаски не ел.

– Я не выдумываю. Игорь всю колбасу сожрал за один день и мне…

– Шухер! Это подъедала с дивана свалился, – пояснила Аглая. – Ах, он и сам-то жирненький, вкусненький.

Аглая совсем по-змеиному облизнула губы узким языком. Лицо её приняло незнакомое Юлии, плотоядное выражение. Мальчишка продолжал канючить. Из гостиной доносились возня и глухие матюки – Игорь действительно проснулся.

Юлия кинула пузырёк с валокордином в мусорное ведро.

Аглая приложила ладонь к левой стороне груди и закатила глаза.

– Я тебе помогу. Я посмотрю в его телефоне. Хоцец?

– Мама!!! Мама я с тобой! – ныл ей вслед мальчишка.

– Отстань от матери, мальцык. Не видишь, у неё проблемы. Ей надо помоц. Тебе задание: возьми у толстого дядьки телефонцык и принеси тёте Аглае. Так мы добудем доказацельство измены и вся колбаца в этом доме будет твоей.

Измена Игоря была глубинной, душевной. За такой изменой скоро и неотвратимо последует и измена физическая, но на этот счёт Юлия не особенно волновалась. В Промежуточном блудить не с кем. Женщин здесь немного, все они или замужем или невообразимо безобразны. К тому же, любую женщину, даже самую некрасивую и непритязательную надо же как-то обольщать. А для обольщения требуются деньги. А денег-то у Игоря и нет. Право слово, ну не станет же он снастаться с приходящей прислугой Аглаей. Да у Аглаи и муж имеется. А ну как Соловей припорхнёт сюда из Предверия? Муж Аглаи, Карп Соловей, мужичонка хоть и неказистый, но отважный до полного самозабвения. От такого можно ожидать всякого.

Пока измена возлюбленного заключалась лишь в его смартфоне. От ревнивого внимания Юлии не укрылось выражение возникавшее на лице Игоряпри чтении сообщений. Такое отвратительно счастливое и немного виноватое выражение. Юлия терпела, на откровенный разговор пока не решалась.

Ситуация разрешилась через пару недель. Всё случилось в ранний утренний час, всё на той же кухне и с участием всё той же Аглаи.

– В Вологду собираешься? – спросила домработница, накрывая для неё ранний завтрак: несколько бутербродов на цветастой тарелке, чай в кружке и одинокое белое яичко в подставке.

– Яицко в мешоцек, как ты любишь. Цто-то ты бледная. Нездоровица?

– Спац одной – конецно не выспаца, – сочувственно заметила Аглая. – Может и не ездить?

– Надо. Есть дело, но машина барахлит, и я волнуюсь.

– Не волнуйся. У тебя есть я – твой друг, – заверила Аглая.

Отводя косые глаза, она извлекла из карманчика фартука смартфон и положила его на стол рядом с бутербродами.

Юлия вертела мёртвую пластиковую коробочку так и эдак, с ужасом ожидая очередного сообщения от неизвестной ей, но очень интересной и не чужой для Игоря Ксюни.

– Два два ноль девять шесть шесть, – отчеканила Аглая.

Юлия подняла голову и вздрогнула, столкнувшись с недобрым, всепроникающим взглядом Аглаи.

– Ты не сцытай, а код набирай. Ну! Там есть цто поцытать.

Поддавшись гипнозу косого взгляда, Юлия набирала код, искала и нашла в меню Whatsapp ник «Ксюня», принялась читать переписку.

Там нашлось всё: и укоры ревности, и нежные попрёки, и уверения в любви, и обещания, и даже откровенные фотографии обоих участников чата. Несколько долгих минут Юлия рассматривала хорошо знакомый ей волосатый лобок возлюбленного и его взбудораженное признаниями Ксюни мужское достоинство.

– Ис ты, каков! – бормотала над её плечом бестактная Аглая. – Но у моего Соловья луцсе: и больце, и толце, и загнут крюцком.

– Ты считаешь, я должна теперь его прогнать? – шепотом спросила Юлия.

– А я не умею ницего сцитать кроме денег, – ответила Аглая. – А денег ты мне не доплациваец. Так что теперь я жду расцета и премиальных.

Юлия вскочила. Аглая подалась к двери. Никудышная актриса, она прятала за гримасой испуга злорадную ухмылку.

Аглая сплюнула злобу себе под ноги. Юлия несколько бесконечно долгих мгновений рассматривая парящий след её плевка. Дощатый пол вокруг него сразу же начал заметно чернеть. Юлия сморгнула невольные слёзы, замахала руками. По-детски беспомощная попытка отогнать кошмарное наваждение не принесла жедаемых результатов – на кухне заметно пахло серой. Юлия бросилась прочь к кухонной двери, на двор, на улицу.

– Деньги давай, сволоц! – неслось ей вслед. – Скареда! Жадина! Из заработанного выцытает! Помогай такой! Пусть никто никогда тебя больше не трахнет! Аминь!

Преследуемая проклятиями прислуги, Юлия металась по дому. Когда она последний раз бывала в церкви? Ах, наверное, в минувшую субботу. Тогда она набрала полную полуторалитровую бутылку

Юлия кинулась в гараж. Бутылка нашлась на полочке в водительской двери, уже почти пустая, но на донышке ещё плескалось на два пальца прозрачной влаги.

– Цто ты задумала, сволоц? Деньги давай! Теперь ты мне ещё больше должна! Десять тысац давай! – неслось из распахнутого кухонного окна.

В окнах второго этажа уже виднелись лица Игоря и сынишки.

– Эбигейл, ты не знаешь где мой телефон? – спросил Игорь, потирая глаза.

– Она его у тебя украла и всё процытала! – высунувшись по пояс из кухонного окна, прокричала Аглая, и Юлия, подбежав к ней, выплеснула жидкость из бутылки прямо в косые бесстыжие глаза.

Розовый, с чёрным собачьим нёбом, распахнутый рот. Заострённые книзу, ослепительно белые зубы в два ряда, за ними – чёрный провал глотки. Наверное, так выглядит акулья пасть. Возможно, такой звук, пронзительный, вибрирующий, на недосягаемой для человеческого горла высокой ноте производит неведомый науке доисторический хищник.

Юлии вспомнились слышанные ею сплетни о муже Аглаи, Карпе Соловье. Люди в Промежуточном толковали, будто Соловей из Предверия такой заправский свистун, что от его свиста хвоя преждевременно опадает с лиственниц и петухи в минуту линяют, полностью лишаясь оперения.

– Ну пусть и нас освищет, – решительно заявила Юлия, выплескивая в распахнутый рот Аглаи остатки жидкости из бутылки.

Звук мгновенно прекратился, а сама Аглая исчезла из окна.

– А теперь убирайся! И чтобы духу твоего тут… – Юлии стоило немалого труда подавить внезапное и постыдное рыдание.

Юлия обернулась. Игорь стоял перед ней с телефоном в руках.

– Послушай, у неё зубы в два ряда, – пролепетала Юлия.

– Она наглая и злая, но зубы в два ряда бывают только у акул.

Разблокировав телефон, он протянул его Юлии.

– С женщиной? Из женщин я переписываюсь только с тобой и с мамой. Но если ты хочешь мои откровенные фоты, то я готов.

Улыбка Игоря была открытой и показалась Юлее вполне искренней в своей дружественности.

– Не знаю такой. Сама посмотри. У меня нет такого контакта. Что за Ксюня?

– Ты устала. Отдохни. В Вологду поедешь завтра.

На столе грудились пустые, перепачканные тарелки. Юлия с сыном уже отобедали, но посуду никто не убирал. По правде говоря, на кухне не прибирались уже несколько дней, с тех пор, как Юлия прогнала прислугу. А у самой не хватало времени и духу даже на то, чтобы загрузить грязную посуду в посудомоечную машину. Все силы отнимала проверка бухгалтерских счетов.

– Поешь, – отозвалась Юлия, не отрываясь от монитора.

– Сейчас не могу. Мне надо счета подписать и отправить их в банк.

– Ты постоянно занята и грубо отвечаешь. Вот и сейчас грубо ответила. Мальчишку-то покормила, небось. Всё для него. А он вчера, между прочим, моё пиво допил. А у Осюкова и водку допивает, если тот зазевается. Такой маленький, а уже алкоголик. И ещё:

– … заткнись, – прервала его Юлия, не оборачиваясь.

– А ещё он таскает у меня мелочь, вороватая скотина. Вот ты опять его защищаешь, а сама не думаешь о том, что из него вырастет. А он мужиком должен стать, сильным и большим. А он хлюпик какой-то всё время ноет. И всё время ему что-нибудь надо…

Дверь, ведущая в коридор сначала дёрнулась. Ручка её задвигалась вверх-вниз. Наконец, на дверное полотно посыпались энергичные удары. Кто-то колотил в дверь пяткой или кулаком.

– Мама! – послышалось из-за двери. – Пусти меня! Дай телефончик!

Юлия оглянулась на дверь. После изгнания Аглаи, по инициативе Игоря во все межкомнатные двери плотник врезал замки. Теперь зайдя в любую комнату, можно было запереться и, как выражался Игорь, уединиться. Изначально идея понравилась Юлии. Действительно, в первые недели их бурного романа её капризный и требовательный сынишка повадился появляться в спальне Юлии с внезапностью летнего ливня. Эти явления пугали новоиспечённых любовников, мешая их интимным занятиям. А потом случилось то, что случилось: измена Игоря, безобразная выходка Аглаи… Да, Юлия дала согласие на установку замков, и вскоре обнаружила их на всех межкомнатных дверях. В этом случае Игорь не поленился. Сам он пользовался замками постоянно, запираясь, в основном от хозяйского сына, а порой и от праздношатающегося по комнатам Осюкова.

Юлия вскочила с места. Стул с грохотом опрокинулся. Юлия кинулась к двери.

– Мама! Скорей! Мне нужен твой телефон! Срочно! Этот твой мерзкий любовник снова запер от меня дверь!!!

Дверь сотрясалась под ударами и Юлии никак не удавалось отпереть замок.

– Телефон не давать и выдрать, – пробормотал Игорь.

Забыв о преграде, отделявшей её от сына, Юлия обернулась. Руки в боки, щеки, лоб и губы запунцовели и резко контрастировали с выбеленными волосами,грудь вздымалась, едва не выпрыгивая из широкого ворота домашней кофточки. В таком виде она, пожалуй, была даже немного красива. Игорь ухмыльнулся.

– Это тебя выдрать! Драть и драть, бездельник! И полугода здесь не живёшь, а сколько вреда принёс! Одни убытки!..

Юлия хотела сказать что-то ещё, но задохнулась и умолкла. Дверь продолжала сотрясаться под ударами. Мальчишка по ту сторону её начал немного подвывать.

– Сейчас опять начнётся истерика! – фыркнул Игорь.

– Ненавижу его!!! Ненавижу твоего Игоря!!! Отопри дверь!!!

Серии ударов чередовались с воплями. Дверь сотрясалась, но Юлии никак не удавалось отпереть замок.

– Сыночка, перестань колотить в дверь… мама не может отпереть, но очень старается…Сделай же что-нибудь! Это же ребёнок! Помоги отпереть дверь!!!

– Ты не платишь мне, а обещала платить сорок тысяч!!!

Последний вопль ребёнка заглушил пронзительный звук, отдалённо похожий на сигнал тепловоза, но более высокий, громкий и пронзительный. Вторя ему задребезжали сваленные в груду тарелки, а пустая кастрюля, забытая на краю столешницы, беззвучно свалилась на пол. Вибрировали, звеня, стёкла в высоких сервантах. Сама собой включилась и выпустила струю пара новейшеё конструкции кофемашина. Феерично перемигивались лампочки в пятирожковой люстре. Распахнулась и захлопнулась дверь холодильника. Зажурчала вода в стиральной машине. Тут же на полу перед ней образовалась небольшая лужа. Источник звука поначалу оставался не ясен, но он явно находился вне дома. Юлия кинулась к окну, распахнула пластиковые створки.

– Кто тут хулиганит? – беззвучно произнесли её губы.

– Это я, Карп Соловей. Если не узнаёшь, надень очки, – ответили с улицы.

– Пустил Осюков, а пришёл я из Предверия за зарплатой своей жены.

Известный всей округе хулиган и попрошайка действительно стоял под окнами и самым наглым образом таращился на полуобнажённую грудь Юлии.

– Ты цыцки-то прибери. Неровен час наружу вывалятся и меня имя накроет, – ухмыляясь проговорил Карп.

– Какая тебе зарплата? Мы с Аглаей расстались на прошлой неделе. Я дала ей рассчёт, – холодно ответила Юлия, но кофточку запахнула.

Она не успела отстраниться и створки окна ударили её по лицу, когда Соловей снова засвистел. Впрочем, на этот раз звук оказался тише и сквозь него Юлия смогла расслышать вой сынишки и стенания Игоря:

– Не мне, а моей Аглае положенная плата за мытьё полов и посуды, за уборку и стряпню.

Юлия метнулась к рабочему столу. Там в одном из ящиков обычно хранилась небольшая сумма на неотложные расходы.

– Мамочка, впусти… – доносилось из-за двери.

Юлия выдвинула ящик. На всякий случай поводила ладонью по шершавому днищу. Ящик оказался пустее любой из её немытых кастрюлек.

– Тут было четыре тысячи рублей, – пробормотала она. – Восемь купюр по пятьсот рублей. Я нарочно держу пятихатки для…

– Ты должна моей жене восемьсот! – прокричал с улицы ухарь-Соловей и ещё раз присвистнул в порядке напоминания.

Юлия растерянно продолжала созерцать пустой ящик. Она слышала, как щёлкнул замок, слышала тихий, но смачный матерок Игоря, слышала быстрые шаги и сопение – это её сынишка проник таки в кухню и теперь отирался неподалёку.

– Это Игорь взял деньги, – проговорил он. – Я видел. Я сказал ему: не бери. Но он меня матом послал и взял, а я видел. Мама, дай телефончик!

Мальчишка снова заныл, а Юлия вернулась к окну. Карп Соловей всё ещё стоял там, щеря в скабрезной улыбке широкий рот.

– У меня есть делянка леса на продажу. Строевой лес. Из таких брёвен при царе горохе корабли для мореходов мастырили. Пол гектара. Лес не дикий, лесниками саженный, как по линеецке. Стволы ровные. Деревцам не меньше сорока лет. Интересуешься?

Юлия, навострив уши, принялась рассматривать звериную рожу Соловья. Что это, шутка, пьяный бред или деловое предложение?

– Цто-то цицки у тебя не те. Большие нынче не по моде. Надо маленькие, а большие не цицки, а ожирение.

– Шутить будем потом. Поднимись ко мне, Соловей.

Лохматая с лунной плешью башка скрылась из вида.

Принтер с шелестом выплёвывал листы. Соловей косился на печатающее устройство, которое казалось ему опасным. Правая рука его дёргалась, будто желал осенить лоб крестным знамение и не решался. Юлия разложила отпечатанные листы на краю стола.

– Вот договор, – проговорила она. – Будешь читать? Нет? Тогда подписывай.

– Да я-то подпишу. Я знаю, что там написано. Впрочем, договор типовой. Я тебя не обману.

Соловей задорно присвистнул в ответ. Лампочки в люстре подморгнули.

– Как ты это делаешь? – вздохнула Юлия. – Вот тут я впишу количество кубометров леса прописью. Цифра приблизительная. По итогам заготовительных работ мы её уточним и оформим допник.

– Дополнительно соглашение к договору. Будешь читать? Ну, как хочешь.

– Мама, а почему у нас нет цветного картриджа? Я хочу распечатывать цветные картинки.

– Там дядя Игорь скачал из интернета. Красивые тёлки.

– Отстань! – Юлия властным движением отстранила сына. – Так сколько, говоришь, там может быть кубов?

Юлия старалась держать самый деловой тон, скрывая нарастающую тревогу: а ну как Соловей примется за своё?

– Тарелоцки-то грязные у тебя. И кастрюли, и горшоцка мытого не осталось. Запустение.

– Мальцыске каши со свеклой, а мне – восемьсот рублей.

– О деле – на полторы сотни косарей, но сначала восемьсот рублей.

Рассматривая совершенно непредставительную фигуру Соловья, Юлия размышляла о деньгах. Для такой рвани сто пятьдесят тысяч рублей – сумма непомерно большая. Что он сделает с деньгами? Ведь профукает всё. А вдруг лес не его?

– Лес мой, – заверил Юлию Соловей. – Семейная собцвенность моя и Аглаи. Вот и документы. Или сомневаесца? Я бы сам недотумкал, но твой Врагов меня надоумил.

– Тот ещё работник. Больше таскается по лесам. Грибочки ищет или…

– … или. Одиноцества ищет. В Промежутоцном ему многолюдно вот и зацастил к нам в Предверие.

– Довольно о Врагове. Такая же пьянь, как все остальные… Оставь мне документы. Я проверю у нотариуса.

Юлия вертела и листала небольшую пачку засаленных бумаг. Выписки Росреестра с синими печатями действительно выглядели убедительно. Если она купит лес на корню за предложенную цену, то предполагаемый барыш от его продажи составит вполне внушительную, семизначную сумму. Если документы подлинные, то Соловей явно продешевил. Сознаёт ли он это? А если сознаёт, то в чём подвох?

– Мы с Аглаей хотим и избу, и терем продать да переехать ближе к Вологде. Там у нас родня. А в Предверии сама знаец какая жизнь: глухомань, ни магазина, ни работы.

– Дед Лаврентий, опять же, – подтвердила Юлия.

– И соседи – форменная нецысть, – кивнул Соловей.

Юлия бросила на стол поверх немытых тарелок четыре смятые купюры по двести рублей каждая. Мальчишка ловко перехватил их. Соловей кинулся к мальчишке. Завязалась короткая потасовка, победа в которой, разумеется, осталась за Соловьём.

– Я пошлю к тебе Игоря с деньгами и договором купли-продажи. Завтра. Сама не смогу приехать. Мне надо в Вологду смотаться. Осюкова возьму с собой. Но ты Игоря не отпускай, пока не пометите делянку. Знаешь, как метить?

– После того, как застолбите участок, Игорь отдаст тебе деньги. Окей?

– Мама, мне нужен новый телефон. Такой же, как у тебя. Поедешь в Вологду – купи.

– Ты доверишь хахалю столько денег? – тихо спросил Соловей и Юля впервые за всё время разговора заметила в его кошачьих глазах некое подобие человеческого участия.

– Он только что спёр четыре тысячи, – напомнил мальчишка.

– Осюков ещё хуже. Игорь просто тупой и ленивый, а Осюков тупой, лпенивый, подлый и пьяный. Из двух зол я выбираю меньшее, – проговорила Юлия, смахивая с глаз предательскую влагу.

– Хорошо, – кивнул Соловей. – В нашем углу с деньгами деватьца некуда. Если только в небо взлететь или под землю провалиться. Да Врагов и провалился бы, но в нижнем мире деньги ему ни к цему.

– Все вы кончите белой горячкой, – Юлия снова вздохнула. – И я вместе с вами.

Заверив каждый лист договора собственноручной подписью, Юлия протянула кипу листов и шариковую ручку Соловью.

– Тебе тоже надо подписать. И Аглае. Делянка и у вас в долевой собственности.

Будто во сне, Юлия наблюдала, как нечистой вилкой, взятой в её захламлённого стола Карп Соловей протыкает ещё более замызганный указательный палец своей левой руки, как тычет окровавленным пальцем в листы договора, как слизывает с пальца кровь, как удовлетворённо щерится, наслаждаясь её изумлением.

– Сцытай, что я и за Аглаюшку расписался. У нас с ней кровь одна.

– Да и чёрт с тобой, – подавляя рыдание, Юлия махнула рукой. – Ах, я устала!

Юлии вдруг почудилось, будто они прощаются навсегда. Почуяв в ногах неприятную слабость, она плюхнулась на водительское сидение автомобиля. Игорь прочно воздвигся напротив, словно его в землю врыли. Он бросал ревнивые взгляды на суетящегося тут же Осюкова.

– Возьми Врагова. Он водит трактор. Думаю, и с машиной справится.

– Да и что это за машина – «Жигули». Да и Врагов пропал. Осюков говорит, что уже три дня не выходил на работу.

– Зайди к Гавриле, узнай. Может быть, он в запое валяется.

– Осюков заходил. Гаврила сказал ему, что Врагов простился и куда-то уехал.

– Что ты всё «Осюков» да «Осюков»? А сам ты что делаешь? – вспыхнула Юлия.

– Конечно не Осюков! Осюков работает, а ты всё больше валяешься!

– «Осюков работает», – передразнил её Игорь. – Какая там работа – с утра до вечера таскаться по грязи. Мне настоящая работа нужна и настоящая зарплата!

– Какая работа, такая и зарплата, – вздохнула Юлия.

Она выжидала. Очень уж не хотелось передавать Игорю деньги при Осюкове. А ну как углядев пачку купюр не захочет ехать в ней в Вологду? Юлия не очень-то хорошо управлялась с городским движением, побаивалась улиц Вологды, где кто-нибудь все время норовит кинуться под колёса.

– Осюков, надо воды набрать в дорогу, – проговорила она.

Скроив приторно угодливую мину, Осюков скрылся за высокими зелёными воротами, отделявшими «поместье» Юлии от деревенской улицы.

– Не увиливай! Теперь ты всюду с Осюковым. Думаю, скоро он и спать будет в твоей комнате. Ведь так и было раньше?..

– Как нет? Пацан мне рассказал, как после гибели отца уже через неделю Осюков оказался у тебя в постели. Ты слаба на передок и даже память о муже не в счёт. А я тебе не муж. Сколько раз ты обещала мне: «в субботу подадим заявление»? Когда же настанет эта суббота? Я вообще не понимаю, как женщина с твоим характером могла выйти замуж. Сколько можно тебя уговаривать?

Юлия ни слова не говоря достала из сумочки перетянутую резинкой пачку розовых банкнот и помахала ими перед внушительным носом возлюбленного. Игорь умолк, скосив глаза к носу.

Игорь потянулся за деньгами, но Юлия отвела руку.

– Это плата за лес. Покупаю на корню у Соловья. Ты поедешь в Предверие, пометишь делянку и передашь деньги – сто пятьдесят тысяч. Четыре доложишь из тех, что взял из ящика на кухне.

Игорь затолкал огромную ладонь в передний карман джинсов. Юлия поняла: именно там хранится его заначка. Любопытно, сколько? Если умыкнул четыре тысячи, то, возможно, брал и раньше, просто она не заметила.

– Это не всё, – продолжала Юлия. – Потом надо будет гнать в Предверие "Times New Roman";mso-fareast-language:AR-SA;mso-bidi-font-style:italic'>«Ты Вологды. Так что надо будет оперативненько поворачиваться. С этой сделки тебе, как прорабу плачу не зэпэ, а процент с контракта. Так что есть смысл быть честным.

Она заметила, как Игорь хмурился, что-то подсчитывая в уме. Наконец, не выдержав, он извлёк смартфон и принялся что-то подсчитывать на калькуляторе. Глаза его томно увлажнились.

– Закроем контракт и можно будет в ЗАГС идти, – подначила Юлия, и Игорь вскинулся.

Он едва не выронил смартфон, но она успела заметить красивый вид на горы итемноволосую женщину на фоне горного водопада.

– Стащить четыре тысячи – мелочь, но умыкнуть полторы сотни – это уже тянет на хороший уголовный срок. Помни об этом, пока мы не женаты.

– Отдать деньги Соловью и разметить делянку.

– Наоборот, олух! Сначала делянка, потом деньги.

– Вот опять ты обзываешься. И мальчишку тому же учишь. И он меня по-всякому обзывает…

Явился Осюкова с двумя полуторалитровыми пластиковыми основательно запотевшими бутылками и в сопровождении мальчишки.

– Хватит миловаться. Поехали, – бросил Осюков, укладывая бутылки на заднее сидение.

– Мама, а меня не вырвет? – спросил мальчишка.

Юлия успела сунуть пачку денег за шиворот Игорю так, чтобы Осюков не заметил.

– Дополнительные инструкции по ватсапу, – прошептала Юлия, усаживаясь в автомобиль.

Треньканье рингтонаWhatsapp застало Юлию на половине пути из Вологды в Промежуточное.

«Ты только ищешь повод чтобы не идти в загс. Я не пил. У них хвосты и коса. Врагов летает»

«Какая коса? У кого хвосты? Я же сказала обратиться к Карпу Соловью. Ты встретился в ним?»

Смартфон полетел в сторону, ударился в обивку салона. Осюков ухмыльнулся. Сынишка на заднем сидении освободился от ремней безопасности и прильнул к спинке переднего пассажирского кресла.

– Мама, ты не хочешь спать с Игорем? – спросил мальчик.

– Нет. Но придётся, – угрюмо отозвалась Юлия.

Автомобиль вильнул – Осюков внезапно дёрнул рулём на совершенно пустой трассе.

– Осторожно! – возмутилась Юлия, но мальчишка, сумевший удержать равновесие, продолжал приставать:

– А почему дела не заставили тебя купить мне телефончик?

– Но мне надо новый, как у тебя. Ты же обещала!

Whatsapp затренькал где-то под сидением. Юлия оставалась невозмутима. Осюков казался совершенно бесстрастным, только мальчишка всё не унимался:

– Не хочу читать. Я устала. Прочитаю, когда приедем в Промежуточное.

– А может там не надо читать. Может, это звуковое сообщение.

Получив чувствительный удар по лбу, мальчишка завалился навзничь, захныкал. Автомобиль увеличил скорость. Юлия покосилась на приборную панель. Стрелка спидометра приближалась к отметке «150». Автомобиль потряхивало.

– Послушай, Осюков. Я хочу добраться до Промежуточного живой. Сыночка, пристегнись.

– Нет. Я хочу поскорее узнать какие такие деньги и зачем ты ему дала.

– Мнооого денег дала! – прогундосил мальчишка с заднего сидения.

А на полике УАЗ-Патриота, под ногами у Юлии продолжал бренчать рингтон Whatsapp – наверняка это Игорь шлёт одно сообщение за другим.

А УАЗ, тем временем, свернул вправо и запрыгал по ухабам бетонки.

– Не надо было есть столько пахлавы в кондитерской.

– Как так «помедленней»? Ты же торопишься спать с любимым.

– Хватит трепаться. С кем мне спать – не твоё дело. Сбрось скорость. Мальчика укачивает.

Осюков, наконец, сбросил скорость. Теперь автомобиль колыхался, как лодочка на волнах. Мимо них проплыла помойка. Ещё 22 километра, и они вкатятся за околицу Промежуточного. Осюков не прав. Юлии совсем не хочется домой. Дома Юлию ждут новые выяснения отношений, и, возможно, неприятности, связанные с потерей денег.

Юлия дремала, когда фары УАЗа выхватили из темноты фосфоресцирующую табличку с чёрными буквами на белом фоне: «Промежуточное». Сейчас они минуют мостик, возле церкви повернут направо и увидят знакомый, едва ли не единственный в Промежуточном фонарь над зелёными воротами дома Эбигейл Червяковой.

Отстегнув ремень безопасности, кое-как согнувшись в три погибели, Юлия шарила по полику в поисках давно уснувшего смартфона. Ей помог Игорь. Дисплей засветился. Противно заверещал сигнал вызова.

– Любимый беспокоится о своей суженой, – буркнул Осюков, нажимая на педаль тормоза. – Ну-ка, парень, открой ворота!

– Мама, а что Осюков мной командует? Скажи ему, что ты не будешь с ним спать и пусть он не командует.

– Слушаю, Игорь! Мы уже у ворот. Спустись и открой нам.

– Ты охренела, точно! Скажи мальчишке. Пусть откроет. Надо же и его приучать хоть к какому-нибудь труду!

– Ты сам охренел! Роди себе детей и их как хочешь приучай!

– Теперь ты понял, парень? – проговорил он, оборачиваясь к мальчишке. – Твоя мама не будет спать с дядей Игорем и поэтому у них будут разные дети.

Сказав так, он вывалился из машины. Слушая бурчание Игоря, Юлия наблюдала, как Осюков отваливает одну за другой обе воротины. Вот перед ними открылось тёмное пространство двора. Темноту нарушал лишь слабый ночник над входной дверью, но он освещал лишь саму дверь и ступени крыльца. Всё остальное тонуло в темноте, густой, как патока. В доме не светилось ни одно окно. Осюков скрылся из вида. Юлия включила громкую связь и отстранила от себя смартфон. Ей хотелось плакать.

– … надо же было посылать меня чёрт знает куда. Что за дыра это Предверие! И название-то какое-то дебильное. А Соловей? Он же козёл, ты не в курсе? А ещё меня покусали…

– Дома. Я в подвале терема. Это такой большой дом в Предверии. То есть самого дома нет. Там над подвалом три этажа и ветер гуляет. И засрано всё. Кто засрал не знаю.

– Не скажу! Я тебе посылал голосовые сообщения. Ты почему не отвечала? С Осюковым трахалась? С этой пьянью? Забыла, как я тебе рассказывал о его поступках? Он твоего сыночку по лбу щёлкнул, а я видел…

– Мама, он правда щёлкнул! И сейчас щёлкнул, когда из машины вылезал. И Игорь тоже щёлкал!

Двор, наконец, осветился и Юлия увидела заставленную разным хламом внутренность гаража и посыпанную гранитным гравием дорожку перед крыльцом и примостившуюся сбоку чахлую клумбу.

– Подожди. Сейчас Осюков запаркует машину. Мы поднимемся к себе и тогда я тебе перезвоню.

– Опять этот Осюков! Я не привык жить в такой конкуренции со всякими козлами. И твой бывший и эти ядовитые дети. Ты ведь не в курсе, а в Предверии меня покусал какой-то пакостный мальчишка.

Осюков возник перед капотом автомобиля и Юлия не только нажала на отбой, но и выключила смартфон.

– Теперь вылезай, сыночка. Дядя Осюков сам запаркуется, а нам с тобой пора ложиться спать.

– Я лягу с тобой? Ура! И никакого Игоря! И никакого Осюкова!!!

Мальчишка мигом выпорхнул из машины. Юлия последовала за ним. Её шатало. Голова кружилась. А ведь совсем недавно она мечтала о беременности, о счастливой жизни с Игорем. Нет, ничему такому не бывать. Юлия брела к дому, придумывая повод, чтобы избавиться от сына и отправить его спать в детскую. Ей требовался отдых. И тишина. И уединение.

По счастью в Вологде она купила пену для ванны с новым ванильным ароматом. Этой-то пеной ей и удалось заманить сынишку в ванную, где он благополучно заснул. Уложив ребёнка в постель в его собственной, богато украшенной спальне, Юлия отправилась к себе. В комоде нашлись початая бутылка армянского коньяка и нечистый стакан, который тут же наполнила до краёв. Только ополовинив стакан, она включила смартфон. Игорь объявился незамедлительно:

– Спишь? А я вот спать не могу. В этом подвале далеко не жарко и мыши бегают…

– Явление природы: тупая бизнесвумен. Я тебе в пятый раз повторяю: подвал терема. Терем – это такой большой трехэтажный пустой дом, где нет окон и всё засрано…

Юлия расположилась у окна. С коньячным бокалом в руке она наблюдала за Осюковым. Ворота на двор он уже закрыл и запер, но ворота гаража всё ещё были распахнуты и внутренность его походила на ярко освещённый, плавающий в тёмном космосе аквариум. Осюков суетился, выгружая из автомобиля пакеты с покупками. Время от времени он посматривал на окно Юлии, но та света в своей комнате не зажигала.

– … я должен спать тут один, вместе с мышами. А ты там в мягкой постели и, возможно, с Осюковым…

– Я одна и очень устала. Ты что-то говорил о деньгах. Вы разметили делянку?

– Конечно нет! Вот дура! Как ты могла такое подумать? А денег нет. Ты слышишь? Денег нет!!!

Ребёнок явился рано утром, ещё не было и семи часов. Юлия только-только задремала и поначалу крепко разозлилась на мальчишку. Но её «сыночка» оказался ласков, ничего не требовал и даже притащил ей чашку холодного, позавчерашнего чая.

– Что случилось, мамочка? Почему у тебя такое красное лицо? Ты плакала? Тебе хотелось спать с дядей Игорем, но он не пришёл?

– Дядя Игорь потерял крупную сумму. Всё, что я ему дала.

– Нет, именно потерял. Похоже там у них в Предверии что-то произошло. Надо ехать разбираться.

– Значит ты будешь спать с Осюковым? Сказать ему?

– Не надо. Мы поедем в Предверие с тобой вдвоём.

– Погоди! Не надо прыгать по кровати! У меня голова болит…

– Мы вдвоём поедем в деревню!!! Мы вдвоём поедем в деревню!!! Без Осюкова и без противного Игоря! Мы будем вдвоём!!! Вдвоём!!! Вдвоём!!!

– Да тише ты! Вот Осюков услышит, тогда не отвяжешься.

Трасса М-8 Вологда – Архангельск. «Вольво» плавно катится по зеркальной поверхности шоссе. По обочинам дороги полупрозрачные, тонкоствольные леса. Болотистые почвы не позволяют соснам вырасти высокими и возмужать. Меж стволами редколесья плавают лоскутья тумана. Пустынно. От дорожного указателя «Самжа» спидометр намотал тридцать километров и ни одного населённого пункта. На обочинах трассы лишь болота и редкие останки вымерших деревушек – проваленные крыши, родящие лишь бурьян заброшенные огороды, поля борщевика.

– Пока дорога хорошая. А ты говорила: «плохая дорога – плохая дорога», – сказала задумчиво Ксения.

– Я говорила, что последние тридцать километров, как стиральная доска. Но пока мы едем по М-8 всё будет нормально. Поворот за Чувашцами. Смотри внимательно на указатели.

– А ещё ты говорила, что сразу с Кавказа поедем его выручать, а сама вернулась в Москву и проторчала там до середины лета.

– Я не могла уехать раньше… Это что за руины?

– Смотри внимательно направо. Там должен быть съезд на дорогу. Ах, вот он.

Зоя нажала на педаль тормоза, сбросила скорость до двадцати километров в час. Инерция бросила Ксению вперёд и она ухватилась обеими руками за торпеду.

– Дорога. Соловей так и объяснял: разбитый просёлок. Будем надеяться, что тот самый. Навигатор заработал?

– Тут где-то должна быть помойка. Если она есть, то мы правильно свернули.

– Выключи радио – шипит. Что за глухомань? Ни одна радиостанция не ловится.

Зоя выключила приёмник. Они проделали ещё пяток километров в полной тишине.

– Это помойка? Как по–твоему? – спросила Зоя указывая направо.

– Соловей сказал: от помойки двадцать километров до моста, за мостом направо и ещё километров десять…

– Глухомань. У нас такие леса только в горах.

– У нас лучше! Солнце ярче, небо выше и в ясную погоду видно Казбек. А здесь чего?

– Вот что: тучи натянуло, дождь моросит, холодрыга, дорога как стиральная доска! И это всё среди лета, в июле! А у нас и природа, и асфальт гладкий…

– Зато в твоей Суворовской подметки прилипают к асфальту от жары. И ещё…

Так они препирались, а спидометр «Вольво» накручивал километры: пять, десять, двадцать. С заднего сидения авто доносился ритмичный стекольный перезвон. Из динамиков аудиосистемы «Вольво» звучал, выдавая все пять октав, голос Мортена Харкета.

– Я тебе сто раз повторяла: оберни каждую бутылку газетой. Каждую! – ворчала Зоя. – А ты?

– Та я говорила зятю: «оберни». Но разве он станет слушать? Это ещё нам повезло, что он такого хорошего коньяку за такие дешевые деньги добыл. Не то пришлось бы потратиться. Такой коньяк на самом деле знаешь сколько стоит?

– Та вот дороже! Такой коньяк пить, всё равно что радость жизни пить! Десятилетняя выдержка. Ты посмотри какие бутылки. На них пыль веков.

– Такой коньяк пьют только из запылённых, покрытых паутиной бутылок. Только так можно ощутить настоящую радость…

– Ты смотри на дорогу-то! Тут по обочинам болота. Вот застрянем и тогда…

– Та чему тут учиться? Болото оно и есть болото!

– Нее! Я о радости от выпивки, о пыльных бутылках и так далее.

– Та то зять. Он разбирается в коньяках. Он учил меня.

– Та вот враньё! Пьёшь, но не такой коньяк, а всякую московскую дрянь. «Кампари» ей подавай!

– Включи «Бум бокс», да погромче. Звона не станет слышно, – миролюбиво посоветовала Ксения. – Разве я знала, что у вас в России такие кривые дороги?

Ксения скинула кеды и положила босые ноги на торпеду. В руках она держала вязание, на коленях атлас автомобильных дорог России, раскрытый на странице «Вологодская область».

– Включи навигатор! – рявкнула Зоя. – Чуешь или мне кажется, что коньячищей воняет? Наверное, уже одна бутылка крякнулась, а может и не одна…

– Та их по десять в каждом пакете, всего три пакета… – рассеянно отозвалась Ксения. – Если одна разобьется – не велика потеря. А насчет навигатора – безполезняк. Сети нет, навигатор не работает, Соловей не доступен. Ты не забыла о своем обещании?

Ксения оглянулась назад. Там, на заднем сидении, рядом с дребезжащими пакетами, в которые были упакованы бутылки зеленого, пыльного стекла, лежал длинный черный футляр.

– Ты обещала научить из карабина стрелять, – напомнила Ксения. – Ты рассказывала, как тебя отец учил. Я тоже хочу, чтобы меня учили.

– Разве терские казаки не умеют стрелять с рождения? А как же генетическая память? Да и чему тут учить? Бери и стреляй! Впрочем, тебе огнестрельное оружие доверять опасно. Терские казаки – народ темпераментный, не то, что мы – русские. Ещё попадется кто–нибудь под горячую руку. Разлучница какая-нибудь.

– Не хочешь дать карабин, дай звезду, – буркнула Ксения.

Зоя потянулась к бардачку, откинула крышку, ухватилась за цепь и вытянула звезду наружу. Ксения быстро перехватила медальон. Тёмный камень засиял, а вот пасмурное небо окончательно померкло, словно звезда вобрала в себя значительную долю дневного света.

Этот совет Ксения не стала оспаривать. Надела цепь на шею, а звезду сунула за пазуху.

– Та она и тепловатая, – сказала она немного помедлив.

– Тебе кажется. Просто она согрелась в бардачке, – Зоя улыбалась.

Ксения снова увлеклась вязанием. «Вольво» тихонько катится по «стиральной доске» просёлка.

Со свойдной сестрой Зоя познакомилась пару лет назад при обстоятельствах совершенно невероятных.

Зое припомнился бабушкин дом в Видном, вишнёвый сад, садовая дорожка ведёт к стеклянной двери на веранду.Весной там всегда слишком светло и холодно. Под потолком висит прошлогодняя пыль. Пахнет специфическим весенним запустением. Пять шагов по давно не крашенному полу, и ты оказываешься у оббитой дерматином двери, за которой прихожая и скамья вишнёвого дерева. А в столовой вишнёвый буфет. Вязанные крючком салфетки, фарфоровые барышни и собачки расставлены и разложены в идеальном порядке. Тут же фотографии родни в рамках из папье-маше.

Круглый стол под плюшевым абажуром покрыт плюшевой скатертью с бахромой, на которой Зоя в детстве навязала множество узелков. За столом её двоюродные сёстры – старшая Марина и младшая Лена. Обе с женихами. Празднуют последний бабушкин день рождения. В тот день бабуля, чувствуя близкую смерть, заговорила о наследстве. Достала завещание – листок обычной пожелтевшей от времени бумаги. Бабуля зачитывает свою волю, согласно которой дом в Видном достаётся её старшей внучке Марине, а бабулино странное украшение, грубой работы железная подвеска в виде звезды с огромным алым кристаллом посередине её средне внучке Зое. Ленке же так, кое-что по-мелочи, антикварные безделушки, книжки.

Зоя запомнила вишнёвую с павлово-посадской росписью шаль на плечах прародительницы и алеющую звезду Трояна у неё на шее. Гости бабули уже сыты, когда на столе появляется очередная семейная реликвия − десятилитровый лучистомедный сосудс вычурными ручками, украшенный изящной чеканкой и резьбой по металлу. Звезда Трояна отражается в его горячем боку, наполняя комнату багровыми бликами.

Напившись чаю, Зоя достаёт свою колоду таро. На картонных прямоугольниках отрывки сюжетов с извнстных классических полотен. Зоя наугад выкладывает на плюшевую скатерть три карты.Королева мечей похожа на Зою. Зое так же идут лиловые оттенки. Принцесса кубков – Лена. На третьей карте изображена красивая дама с длинной, светло каштановой косой и с золотой монетой в руках – королева пентаклей.

— Смотри, ба. Вот всё твоё потомство. Королева пентаклей, королева мечей и принцесса кубков, − говорит Зоя.

— Не хватает ещё двоих, — отвечает бабуля. – Дай-ка и мне поиграться.

Зоя, послушно вложила колоду в сухие, покрытые старческими пятнами ручки.

Казалось, никого кроме Зои не удивило искусство, с которым бабуля тасовала колоду. Прямоугольники карт мелькали в её руках. Ловким движением и, казалось бы, тоже наугад, бабуля вытащила из колоды ещё три карты: на одной суровый мужчина в тяжелой железной короне и печалью в очах, вооруженный мечом, на другой – темноволосая девчонка. Волосы распущены по плечам, глаза дерзкие, губы плотно сомкнуты. Платьице на ней совсем детское, всё в оборочках с широким поясом и бантом, но у правой руки эфес обнаженного меча. На третьей томная матрона парит в темных небесах над мчащимися в бешеном хороводе людьми. Пышное облако служит ей ложем, яркая луна – светильником.

— Меченосное семейство, — пробормотала бабуля, выкладывая три свои карты в ряд в первыми тремя. – Да. Я сделала правильный выбор. Смотри. − бабуля пододвинула все пять карт поближе к Зое. − Смотри. Вот вся твоя семья. Когда я уйду – ты останешься в ней главной.

Король мечей – без сомнения отец Зои, которого она уже слишком давно не видела. Дама на облаке или Луна – бабушки дочь, мама Лены. Но дерзкая девочка с мечом… Кто она? Зоя не знала такой девочки в своей родне.

Тогда подлинный смысл бабушкиных слов остался для Зои тёмен, ведь наследницей всего своего состояния бабуля назначила старшую из своих внучек – Марину. Да и не могла она понять, каким образом она, Королева мечей далеко не самый шлавный аркан в колоде таро, может оказаться старшей в роду.

Все эти вопросы Зое пришлось разрешать самостоятельно уже после смерти бабушки, которая случилась едва ли не на следующий день после памятного чаепития.

Зоя вспомнила свою поездку на Урал, «внезапную» втречу в купе поезда Москва-Нижний Тагил. Смартфон цвета фуксии и рассмешившее её облие страз на одежде Ксении. Вспомнила Цирцею из Старого Бисера[5]и её старшего мужа Осколкина. Пережитые Зоей и Ксенией удивительные приключения сплотили их. Они действительно стали подругами, сроднились, как сёстры.

Именно колдунья из Старого Бисера смогла объяснить Зое странные свойства звезды Трояна и раскрыть связь, существующую между Зоей Шишкиной, рождённой на берегах Москвы-реки и Ксенией Онисимовой, чьи деды держали фронтир на берегах бурного Терека. К своему удивлению, Зоя узнала, что её родной отец является так же и отцом Ксении. «Меченосное семейство» − так говорила бабушка!

Приключение в Старом Бисере закончилось. Время текло, но оно оказалось не в силах разорвать связь, возникшую между Зоей и Ксенией. Часто Зоя думала об отважной терской казачке, как о самом близком человеке. Да и звезда принадлежала им обеим, ведь согласно завету древнего воина Трояна, потомками которого являлись обе женщины, наследовать артефакт мог человек из его рода, появившийся на свет 22-го сентября. По феерическому стечению обстоятельств обе сестры появились на свет в эту дату, но с разницей в 12 лет и обе они в равной мере являлись потомками древнего воина, а значит звезда по праву принадлежала им обеим.

Но всё же… всё же… Зоя всегда чувствовала своё превосходство над более молодой, слишком уж впечатлительной и безгранично доброй Ксенией.

Глава четвёртая. Всё началось в тот день, когда слуга Самаэля вышел из-за деревьев.

Наконец автомобиль вкатился в деревушку. Справа – дорожный знак, черные буквы на белом фоне: «ПРОМЕЖУТОЧНОЕ».

– Ну и названия у вас в России… – буркнула Ксения, поднимая глаза от вязания.

– Неа! Мы – терские казаки, а не какие-нибудь крестьяне…

Ксения примолкла, с любопытством посматривая на обочины.

– Никогда не бывала в таких местах, – молвила она. – Думаю, Игоряшке плохо тут.

Серые дома, безликими досужими зеваками стояли по обеим сторонам дороги. Да что за дома – срубы, сложенные из почернелых бревен под высокими двухскатными крышами. Ксения рассматривала фантазийную резьбу наличников и подвесов. Общую серость разбавляло разноцветье палисадников. Зоя вела автомобиль медленно. «Вольво» переваливался с боку на бок от одной колдобины до другой. Дворники добросовестно сгоняли с ветрового стекла мелкую дождевую морось. Вскоре девушки увидели церковные купола. Храм возвышался над зарослями бурьяна на противоположной стороне неглубокого, густо поросшего камышом ложка, по дну которого протекала сонная речушка.

Через ложок перекинут деревянный мостик с перильцами. Мостик неширок – двум автомобилям нипочем на нем не разъехаться. Яркая синь куполов, свежая белизна храмовых стен и звонницы казались ослепительно яркими на фоне пасмурных небес и контрастировали с унылой серостью окрестностей.

− Будто ангелы этот храм выбелили да высенили, − проговорила Ксения.

− Картина полного торжества небесного над земным, − кивнула Зоя.

Купол и карнизы колокольни густо облепила воронья стая. Черные силуэты виднелись и на золоченом кресте, венчавшем синий купол. Птицы сидели неподвижно, словно изваяния. Деревенская улица казалась пустынной. Только возле моста маячила одинокая фигура в длиннополом одеянии.

– Вот, Соловей всё толково объяснил. Вижу мост, – проговорила Зоя.

– А возле моста одинокая фигура – дед, – добавила Ксения.

Действительно, «одинокой фигурой» оказался пожилой мужичок в брезентовом дождевике. Капюшон плаща прикрывал его лицо, оставляя на всеобщее обозрение лишь сизый нос да седую с прожелтью бороденку. Мужичок левой рукой опирался на кривой, гладко отполированный и вычерненный временем, деревянный посох. Большая корзина, полная опятами стояла у его ног. Зоя остановила автомобиль, заглушила двигатель, опустила стекло.

– Доброго дня! – крикнула Ксения, высунувшись в опущенное окно.

– Доброго денечка, девицы! – мужичок качнулся сначала наперед, потом начал было заваливаться назад, но устоял.

– Нам в Предверие, – проговорила Зоя. – За мостом направо, верно?

– Позвольте осведомицца, – мужичек словно не слышал вопроса. – Вы не к Карпу ли Соловью наладились?

– Тогда получаецца направо, – мужичонка махнул рукой в бок, в сторону церкви.

– До свидания! – Ксения улыбнулась старику со всей мыслимой приветливостью.

Зоя нажала на соответствующую кнопку. Стекло плавно поползло вверх, но старик с проворством вполне трезвого человека пресёк его движения оголовком своего посоха.

– Номера-то на машине московские… – нагловато ухмыляясь, прошамкал он. – Только чтой вы с Москвы на вологодчину к нам? За какой надобой?

– А как там с дорогой? – поинтересовалась Ксения. – Проедем ли на джипе?

– По сухоти проехать можно, – важно кивнул мужичок. – Там у Карпухи усе на одной улице: и изба, и терем-теремок… Достопримечательность!

Зоя снова опустила стекло и заглушила двигатель.

– Мы ищем одного человека, – добавила Ксения.

Старик загадочно молчал, часто моргая нетрезвыми глазами.

– Карп написал нам, что готов помочь в розысках нашего… гм, друга, если мы дадим денег на восстановление терема.

– Вот–вот! – оживилась Ксения. – Мы хотим терем посмотреть и сфотографировать! Зоя увлекается фотографией. – Ксения подняла с полика и продемонстрировала поселянину кожух большой профессиональной камеры.

– Фотографировать? – мужичек посмаковал редко употребляемое им слово. – А ты чем увлекаешься?

– Та на такую камеру у меня денег нет. Снимаю на телефон. Зато у нас в Суворовской есть литературный кружок и танцевальный ансамбль.

– Значит, ты не москвичка, – подытожил старик. – А зачем терем снимать?

– Терем представляет ценность, как объект культурного наследия, − нехотя прокомментировала Зоя.

Лицо Зои отвердело, и Ксения стала опасаться худшего исхода. Что, если карабин заряжен? Ведь зачем-то Зоя взяла его с собой. Конечно, в проклятую разлучницу можно и пулю пустить, но ведь за это накажут. Совсем другое дело – вцепиться в волосы или расцарапать щёки.

– Вы не затем приехали. И врёте, а врать нехорошо, – отсмеявшись проговорил старик. – Как это, прости Господи?..

– Культурное наследие! – повторили хором Зоя и Ксения.

Мужичок переминался с ноги на ногу, загадочно ухмылялся, громко сопел, цыкал зубом. Зоя в раздражении запустила двигатель автомобиля и перевела рычаг коробки скоростей в положение «Драйв». Однако, что-то мешало ей тронуться с места, да и Ксения ёрзала. Рано было уезжать.

– А она-то не русская, – старик ткнул пальцем в сторону Ксении. – Нешто жидовка? Али хуже того, татарка?

– Я ж толкую – жидовка! – мужичок зареготал приплясывая на месте. – Ой ёёё! Какой только твари в вашей Москве не обретаецца! Вот уж во истину, Ноев ковчег посреди вселенского потопу!

Зоя отпустила педаль тормоза. «Вольво» медленно тронулся с места, но мужичок не отставал, шагал рядом, ухваьившись за ручку водительской двери. Он споткнулся о свою корзину. Ксения видела в зеркало заднего вида, как та опрокинулась. Лисички рассыпались по мокрой траве.

– Я Карпа мнооого лет знаю, – тарахтел мужичок. – Моно скать с сотворения миру. Божья тварь этот Карп. Божья тварь неуместная, лишняя, вредная…

– Он нам обещал старинные прялки продать. Я с ним и списывалась, и созванивалась, и о цене мы сторговались…

Ксения болтала. Ксения врала о каких-то прялках. Почему-то она не хотела или стеснялась говорить чужанину правду. Мужик тяжко дышал Зое в лицо перегаром. При этом он как-то по-трезвому шнырял глазами по салону авто и наверняка заметил и бухло в пакетах, и карабин в чехле.

− Вы на Соловья с оружием на приступ?.. – зареготал мужик. – Прялки из ружжа отбивать?..

Зоя вместо того чтобы поддать газу и уехать, утечь от навязчивого поселянина, остановила автомобиль и снова передвинула рычаг в положение «Паркинг». Борода поселянина раздалась вширь, губы разъехались и он сделался похожим на лешего из иллюстрированной детской книжки.

– Карпуха до молодых бабонек охоч. Прялок у него много, хоть печь ими топи. Жена–то у него старая, как есть баба Яга и по виду, и по змыцлу. Вот он на сторону и отлучаецца, кохда получаецца, инда не часто, по нашему–то безлюдью. А тут вы сами с сисями. Гы–гы. Да не боись! Ему хоть кака сгодицца, хоть и терская казачка. Всяку употребит. Тем более под стока бухла…

Ксения распахнула дверцу, выскочила из машины. Подбежала к мужичёнке, встала перед ним подбоченясь. Карие глаза сверкают.

– Экая зараза!– хмыкнул мужичок, окидывая её оценивающим взглядом. – Чистый гусар, только сабли не хватат. Так быть. Соглашусь. Может быть ты и русская.

Ксения вспыхнула, складывая в уме горячую отповедь, но старик будто бы перестал замечать её гнев.

– Ты не расстраивайся. Карпу любые годяцца. А насчет тебя я обшибся. Впал…

– Вы … Вы… – губы Ксении задрожали. – В наших краях тех, кто обзывается, кто не уважает девушек… Им мстят!

– Только целок уважаю, – отрезал мужичок. – Остальных… ну не могу и всё тут! Вы целки, э?

Ксения просунулась на заднее сидение «Вольво», уже ухватила карабин с цейсовским оптическим прицелом, уже щёлкнули замечки чехла и на свет явился воронёныйматово поблескивающий ствол. Не позаботившись о заряде, и не думая о том, чтобы прицелиться, Ксения направила ствол в сторону приставучего жителя сельца Промежуточного.

– Заплукался! От оно словцо–то! – весело заорал мужичок, отважно заглядывая в черное дуло. – Заплукался! Нешто убить человека, если он сам себе заплукаецца, но желает познать…

Зоя тоже вылезла из автомобиля. Она решительно ухватилась за ствол карабина, потянула его на себя.

– Вот редко на вологодцине увидишь армянских женщин!.. – реготал он. – А на вольном Тереке живут одне армяне!..

– Я вам не женщина!... – Ксения почти рыдала. – Я – терская казачка!

Между тем, Зоя без труда вырвала из ослабевших от гнева пальцев подруги карабин и сунулась в автомобиль, чтобы упрятать оружие в обратно в футляр – подальше от греха. А мужичок вразвалочку надвигался на расстроенную Ксению, растопырив пальцы в непристойном жесте.

– … вот интерес имею: ты ж наверное в очереди первая стояла, когда Господь наш сиськи раздавал? У нас на вологодцине таких сисятых отродясь не видали. Всё вот такие бабы как твоя подружка – плосковастые, либо сильно тяжелые на низу. А вот насчет энтих прелестей – ну нет как нет!

Он подошел совсем близко. Ксения уже чуяла крепкий дух перегарного дыхания, смешанный с песьим ароматом подмокшей козьей шерсти, из которой была связана мужичья душегрея. Она толкнула его не сильно. Ксения всегда опасалась драться, не любила она таких занятий. Но если уж доводилось, то в пол силы не получалось. Мужичонка упал навзничь, глухо стукнувшись головой о мелкий щебень, покрывавший дорожное полотно. Ноги его, обутые в высокие сапоги из толстой кирзы взметнулись кверху, засаленная кепка отлетела в сторону. Мужичонка как упал, так и остался лежать без движения. Тихий дождичек орошал его бугристый нос и бороду. Ксения подкрадывалась к нему. Осторожно, наморщив нос, словно принюхиваясь, она склонилась над ним. Из–за ворота её толстовки вывалился тяжелый, кованный амулет в виде пятиконечной звезды. Затупленные временем кончики лучей касались щек, бороды, шеи поселянина. Несколько минут сосредоточенно рассматривала Ксения темные, в синих прожилках веки, окаймленные дивными белыми ресницами. Брови незнакомца оказались не широкими и кустистыми, как это обычно бывает у стариков, а узкими, изящно изогнутыми, словно посеребренными. Борода его, увлажненная дождичком, завилась крутыми кольцами. Нос влажно поблескивал. Он перестал походить на картофелину, словно дождик смыл с него и грязь, и лиловые оттенки, приобретаемые многолетним запойным пьянством. Прохладная водица стерла с лица поселянина и ехидно–скабрезное выражение, сделав его благообразным подобием иконописного лика. Даже запах, источаемый мужичонкой, изменился. Перегарный смрад куда–то исчез, сменился странным, малознакомым Ксении смолистым ароматом.

– Эх, мать!.. – пролепетала Ксения и тут же зажала рот ладонью, дабы оттуда не выскочило ненароком бранное слово.

– Эх, рука у меня тяжелая, – испуганно произнесла Ксения. – Деда покалечила.

– Не ссы, он не умер, – буркнула Зоя. – Дрыхнет. А ты… Эх, горячая голова! Какая тебе разница, что несет пьяная деревенщина? Зачем так завелась? Сразу в драку!.. Отдай-ка мне звезду. Лучше я её спрячу.

Перешагнув через лежащего навзничь незнакомца, Зоя приблизилась к Ксении, сняла с её шеи цепь и спрятала звезду у себя на груди.

А потом они пытались растолкать как-то разом помолодевшего и похорошевшего мужичка. Потратили не менее получаса, но тот никак не хотел просыпаться, только бормотал, смешно шлепая розовыми губами одну и ту же странную фразу:

– Погоди, милая… слуга Самаэля ещё не вышел из–за дерев… Ты годи, милая…

Ксения сбегала в ближний ложок, набрала в пластиковую бутылку воды. Потом, помогая дождику, брызгала мужичку на лицо воду из бутылочки, а когда та опустела, сбегала ещё и к реке. По дороге она успела и всплакнуть, и испугаться, а недавний гнев её совсем прошел.

То ли речная, мутная водица, оказалась полезней для лесного жителя, то ли какие-то иные обстоятельства сыграли в этом деле свою роль. Кто знает, чьею волей неподвижная до поры воронья стая взметнулась в воздух? Только оглушительный грай и заполошное хлопанье крыл вывели мужичка из состояния похмельной дрёмы. Он приподнялся на локте, пристально глянул на Зою, молвил тихо, голосом вовсе трезвым.

– А тебе какое дело? – встряла Ксения. – Вставай, слышь! Ты нам надоел сильно. Нам ещё до Карпа ехать, а тут ты валяешься на дороге.

– Сейчас я встану, – произнес поселянин и поманил Зою пальцем, прося склониться к нему.

Зоя повиновалась. Ей понравился иладанный аромат, исходивший от его бороды, и новое благообразное его обличье. Она старалась дышать поглубже, и не могла надышаться.

– Ты нарочно покажи им амулет своей бабушки, и тогда они явят свою истинную сущность. – он говорил едва слышно, печальная улыбка блуждала по его устам. – Они захотят его добыть. Алчность взъиграет, но звезды Трояна…

Незнакомец поднял руку. Странный порывистый жест. Перед глазами побежали огненные линии. Зоя и Ксения отшатнулась. Обеим почудилась, будто житель села Промежуточногочертит рукой в воздухе таинственные знаки.

Он повелевал. Они повиновались с несвойственным обеим смирением.

Поддерживаемый Зоей и Ксенией под обе руки, мужичок поднялся на ноги и тут же снова превратился в пьяного обормота: слипшаяся борода, нос – лиловая картофелина, мутный взгляд.

– Уважаю обеих! – заявил он громогласно. – Потому как обе – целки!

Ксения фыркнув, бросила его локоть и помчалась к машине.

Неудоумевая, Зоя брела следом. Она обязана собраться с мыслями, сесть за руль и доставить их обеих к месту назначения. Там она поможет Ксении разыскать Игоряшку, вызволит, если потребуется, из беды и отправит в Суворовскую. Ксения несколько раз оборачивалась, надеясь ещё раз узреть ангелоподобное смоздание, но на обочине дороги шатался, словно ветла на ветру, всё тот же в стельку пьяный субъект в длиннополом прорезиненном плаще. Зоя уже села за руль. Она медлила, будто ждала какого-то откровения, посматривая на присмиревшую Ксению.

– Карпухе от деда Гаврилы привет передавайте! – сказал мужичок, приблизившись. – Дед Гаврила – это я!

– Мы уж догадались, – шмыгнула носом Ксения, пристегивая ремень безопасности.

– Скажите, дескать, жив ещё Гаврила и о нём, о Карпе, тоись, помнит!

Слова мужичонки потонули в оглушительном вороньем грае. Птицы вились в пасмурных небесах. Их черные, крестообразные силуэты метались над позолоченным крестом звонницы.

– Ишь! – мужичонка ткнул в небеса поросшим жестким, псивым волосом пальцем. – Как изгаляюцца! Заманиват, зазыват, а потом…

Он сделал весьма выразительный жест, будто словил да и раздавил надоевшую всем муху.

– Мы, может, и ночевать–то не станем. Так только посмотрим что к чему… − пробормотала Зоя.

– Поедем, Зоя, пока светло. Сеть тут не стабильна. На навигатор надежда нет, – проговорила Ксения.

– Сеть! – мужичок усмехнулся, обнажив гнилые пеньки передних зубов. – Сеть уж раскинута от оне и ждут хто в неё поймаецца! Одного поймали, да без толку. Теперь им других подавай, тоись вас. А теперь ступайте….

Зоя отпустила педаль тормоза, «Вольво» покатился.

− Мне показалось или он что-то знает о звезде Трояна? – проговорила Ксения.

− Ну же! Жми на газ! Слуга Самаэля уже вышел из-за дерев. Пусть злое существо послужит доброму делу! – кричал им вслед Гаврила, размахивая руками.

За мостом Зоя направила автомобиль вправо, на узкий проселок, шнырявший между церковной оградой и густыми зарослями полыни. Скоро миновали деревенскую околицу и вкатились в лес. Поначалу ехали вдоль свежей вырубки. Ксения, как завороженная, смотрела на штабеля сосновых бревен, на широченные пни, на завалы лапника. Она опустила стекло и упивалась сосновыми ароматами леса, щедро приправленными тонами сырой земли и подопревшей хвои.

– В наших местах таких деревьев не бывает! – восхищенно шептала она. – Толстые–то какие! Ой, ой! Глянь! А вот и дровосек!

Зоя притормозила. Действительно, на краю вырубки стоял бородатый человек в камуфляже и черной, трикотажной шапочке.

– А перчаточки–то в заклепках, – пробормотала Зоя. – Нет, подруга, это не дровосек, а такой же турист как мы с тобой.

Зоя надавила на газ, и они быстро миновали вырубку. Теперь дорога шла молодым, недавно поднявшимся лесом. Юные елки и тонкоствольные осинки ещё не сомкнули над дорожным полотном тенистый полог. Ксения всматривалась в редкий подлесок. Ей чудилось смутные тени каких-то невиданных животных. Нет, у них на Северном Кавказе леса совсем другие – светлые, просторные. А тут страшно как-то… Тайга, одним словом.

Зоя всецело сосредоточилась на вождении. Колея проселка оказалась так глубока, что передний парктроник время от времени начинал неистово верещать. Зоявела машину, стараясь уклоняться от острых сучьев. Они углубились в лес не более, чем на пять километров, но потратили на это не менее получаса. А потом дорога выровнялась, словно кто-то прогладил ухабистую колею утюгом, и Зоя прибавила газу. Деревья по сторонам дороги слились в сплошную, зеленую стену. Ксении стало скучно смотреть на дождь за окном, на густо-зеленый, хмурый однообразный пейзаж, она снова сбросила кеды, положила ноги на торпеду и собралась уж задремать.

– Смотри, смотри! – завопила Зоя, вдавливая в пол педаль тормоза. – Заяц!!!

Ксения подалась вперед, уперлась ступнями в торпеду, но ремень безопасности всё равно больно сдавил грудь. Зоя бесновалась, тыча пальцем в заросли ежевики на обочине дороги.

– Заяц! Заяц! – вопила она. – Серый, здоровый, ушастый!

Зоя перевела рычаг переключения передач в положение «Паркинг».

– Ты куда собралась? – насторожилась Ксения.

– Я только посмотрю… – Зоя умоляюще глянула на неё и вздрогнула. Лицо её внезапно переменилось, просительное выражение сменилось на нем настороженно-строгим. Она смотрела куда-то выше плеча Ксении, через боковое стекло, в лес. Ксения обернулась, следуя за её взглядом.

Это был он: черная трикотажная шапочка, камуфляж, ладони прикрыты перчатками, тонкие пальцы обнажены, на плечах ремни рюкзака.

– Та разве это заяц? – пробормотала Ксения. – Интересно, он тоже бухой? Ах, нет. Не интересно.

Незнакомец № 2 приблизился к автомобилю и жестом попросил опустить стекло, дескать, надо поговорить.

– Вы в Предверие? К Соловью? – он улыбался одними губами.

Темные, глубокие глаза его оставались печальны.

– Да, мы в эту… деревню… – Зоя отвела взгляд.

Ей почему–то сделалось не по себе. Ксения сосредоточенно возилась со шнурками своих кед.

– Предверие – не деревня, – печально заметил незнакомец. – Предверие – это предверие. Подвезите. Там, у дороги, в лесу есть заброшенная церковь, мне туда. Это недалеко, но я устал…

Он сидел на заднем сидении, будто мышка в норке, молча и, казалось, даже не дышал. Зоя украдкой посматривала в зеркало заднего вида. Н–да. Сухое, точеное лицо. На лице тщательно ухоженный беспорядок, именуемый трехнедельной щетиной. Весь облик – детально спланированная небрежность. Все вроде бы и просто на вид, но чрезвычайно дорого. Нет, этот человек не может быть местным. Более того, она, Зоя, его раньше где-то видела. Минувший год, осень, Москва. Ах, эта суетная жизнь! С памятной сцены в Бунинском сквере и года не минуло, но столько всякого успело произойти! Нет, пожалуй, в Бунинском сквере она видела другого, бравого, определённо счастливого. Этот же слишком печален и чем-то явно недоволен. Сколько дней он провел в лесу? Зоя прикинула. Они от Вологды ехали четыре часа на хорошей машине. А если добираться на общественном транспорте? Она ещё раз, для подстраховки глянула в зеркало заднего вида. Нет, облик незнакомца не носил следов дальнего пути, усталости, перенесенных неудобств. Волосы подстрижены очень коротко, но не под машинку, а ножницами, мастерски. Ноги длинные, плечи прямые, сложен отменно и, видимо, ловок. Ботинки – «Лакост», рюкзак «Гуиди», под манжетами камуфляжа поблескивают часы – ярко синий циферблат в блескучем обрамлении нержавеющей стали. Скорее всего «Тиссот». Нет, он точно не из Вологды, не местный. Ксения таких пацанов называют «бруталами». Ах, да она и зарделась, зарумянилась, что твой розовый бутон. Карие глаза сделались влажны, томны. Откуда же он взялся в этом лесу? Не с небес же спустился? Погруженная в раздумья, Зоя рассеянно следила за дорогой. Её вывел из задумчивости внезапный толчок – «Вольво» подбросило на ухабе.

Мужчина на заднем сидении скривился, но промолчал.

– Как вас зовут? Вы какими… – Ксения наконец обернулась к нему, глянула в глаза, улыбнулась приветливо, смутилась, запнулась.

Зоя спрятала улыбку. Наверное, у подружки уж и сердечко заколотилось-занялось, и дышит-то она часто-часто.

– Ой, мне вдруг показалось, будто свалилась с берега в глубокий омут и вокруг черным черно, и нечем дышать, и я тону, – Ксения прижала руки к груди.

– Врагов, – неохотно ответил незнакомец. – А тебя?

– Меня – Ксюша, Ксеня, Ксения… – Ксения совсем растерялась. – Мы с Зоей заехали в эту глушь…

– Чтобы посмотреть древние терема и храмы. На экскурсию, – твёрдо закончила Зоя.

– И я… просто посмотреть храмы. Повысить квалификацию. Господь покинул эти места, вот я и подумал, не сгодятся ли они для меня.

Румяное личико Ксении выражало самое живое участие. Ах, где же Игоряшка? Похоже, он забыт.

Парень извлек из карманов камуфляжа красную пачку. На ней большими белыми буквами, курсивом было выведено «Прима».

Парень закурил, щелкнув титановой зажигалкой. Ещё одна странность – дорогущая зажигалка, а папиросы без фильтра, старомодная «Прима». Нащурясь сквозь облако дыма поймал в зеркале заднего вида настороженный Зоин взгляд.

– Давнишняя привычка… – голос его звучал хрипло, приглушенно. – Привык к этому говну. Так и курю его много лет.

– Откуда вы приехали? По какой специальности повышаете квалификацию? – продолжила расспросы Ксения.

Ксения зарделась пуще прежнего да и умолкла, не в силах оценить остроту шутки.

Зоя резко тормознула. Ей вдруг показалось, будто слева, за деревом мелькнуло что-то бурое. Неужто медведь? Зоя обернулась назад. Карабин оказался на месте. Устраиваясь на заднем сидении, незнакомец пристроил длинный чехол себе на колени. Недокуренная папироска тлела между пальцами. Некоторое время он настороженно посматривал то на девушек, то на бренчащие кизлярским стеклом пакеты. Скоро взгляд его несколько оживился.

– Ты хоть пепел на пол не бросай, ладно? – сурово произнесла Зоя. – За окно его.

– Пусть Ксения не обижается, – парень улыбнулся. – Я действительно закончил музыкальное училище по классу бубна. Я чрезвычайно одарен по этой части. А вы… Неужели готовы идти с этим карабином на медведя?

Зоя отпустила педаль тормоза. «Вольво» снова покатилось.

– Вы не местный, не вологодский? – сурово спросила она.

– Я бродяга, – Врагов снова улыбнулся. – Тот там живу, то тут. И в Москве живал. И на Кавказе доводилось бывать. На Кавказе мне показалось лучше. Не люблю больших городов.

– А помнишь, тот ангельский старик бормотал про какого-то Самаэля? – выпалила Ксения.

– Гаврила? – пассажир улыбнулся. – Я знаю его. Пьяница, как любой хирург.

– Он хирург? – Ксения едва не подскочила до потолка. – Не может быть! Не похож!

Ксения заметила, с какой подозрительностью её старшая подруга посматривает в зеркало заднего вида. Наверняка, тоже думает: не пьян ли пассажир.

– Та вы не вместе ли бухали? – расхрабрившись, спросила Ксения.

– Та дааа! – в тон ей ответил пассажир. – Заливали тоску по нашим бабам… − он осёкся и даже, кажется, всхлипнул, помолчав, добавил:

– Гаврила ухитрился жениться на человеческой женщине. Ангел, а дурак!

И Врагов рассмеялся с пугающим, сатанинским задором.

Ксения глянула на Зою. Та неотрывно смотрела на дорогу и лицо её, как обычно, выражало непреклонную решимость.

Храм возник внезапно. Он, словно притаившийся в лесу бродяга, выскочил из густого подлеска, стал на краю колеи. Старый, потрепанный непогодами и невзгодами, он подпирал пасмурные небеса обветшалыми стенами. За его спиной темнела угрюмая чаща, перед ним прорастала из земли юная древесная поросль. Юные березкиукрашали его изумрудной зеленью листочков. Тонкие деревца зацепились, проросли на карнизах храма, словно дочки на плечах могучего отца. Зоя, как зачарованная смотрела на храм: облупившаяся штукатурка обнажила кирпичную кладку, крыша и купола обвалились, одна из стен просела, открыв внутренность храма влаге и ветрам, но звонница, увенчанная синим куполом, выстояла. Зоя заглушила двигатель, выбралась наружу, приблизилась вплотную к зарослям бурьяна, со всех сторон окружавших печальное строение. Дождик продолжал моросить, и Зоя натянула на голову капюшон толстовки. Она раздвигала толстые стебли полыни, приминала подошвами упругие стволы борщевика пока, наконец, не добралась до ступеней паперти. Она осторожно поднялась по расщепленной побегами осота, вросшей в почву лестнице и, отвалив в сторону воротину, ступила в притвор. Зоя сделала несколько робких шагов. Половицы под ногами ходили ходуном, но Зоя прошла притвор и заглянула внутрь храма. Сверху, из прорехи в кровле, моросил дождь. Шагать дальше оказалось невозможно – доски пола прогнили и рассыпались в прах, а может были разобраны местными жителями для каких-то насущных нужд. Обнажённые лаги почернели и казались не надёжными, под ними темнела пустота. Но алтарь манил Зою неизъяснимо. Чудом сохранившиеся царские врата, покрытые кружевной резьбой столбы, отделявшие клирос от среднего храма, узорчатое обрамление иконостаса – всё сохранилось.

– Тебе туда нельзя, – услышала она тихий голос. – К тому же под лагами пустота, а ты боишься высоты. Так ведь?

Зоя обернулась. Лицо Врагова оказалось совсем близко. Он улыбался. Зоя смело глянула ему в лицо, отважно задержала взгляд на темных стеклах солнцезащитных очков. Зачем он надел их в такую пасмурную погоду?

– Ты хотел здесь остаться? – спросила она наугад.

Ещё один вопрос наобум, бестактный. Она всматривалась в стекла его очков, но ничего не могла разглядеть кроме собственного отражения – собеседник надёжно отгородился от неё.

Наконец он почему-то решил обнажиться, снял очки.

Зоя отшатнулась. Там, на заднем сидении «Вольво» он был подобен тлеющему угольку, горячему, яркому, опасному поджигателю. Но здесь, на него словно ведро ледяной воды выплеснули. Зое почему-то снова припомнился сквер между Поварской и Молчановкой, липы, памятник Бунину, детская площадка, внезапная кома Фундуклеева. Врагов смотрел на неё не отрывая глаз, и во взгляде его читалась не угроза, но жалоба. Нет, тот странный парень из Бунинского сквера был самоуверен и даже воинствен.

Она вдруг испугалась: вдруг он услышит в её вопросе ехидство.

– Поедем, – молвил он печально. – До Предверия осталось всего пару километров.

Дорога кончилась внезапно – вбежала на поросшую травой опушку и пропала. Зоя видела перед собой всего лишь две разделяющиеся тропы, какждая из которых устремилась в свою сторону. Слева возвышался тот самый терем, о котором толковал дед Гаврила. Он, как и разрушенная церковь в лесу, как сельский храм, был увенчан куполом небесной синевы. Справа и впереди на краю поляны прижалась бочком к стене леса вычерненная временем избушка.

Зоя выскочила из «Вольво». Ксения последовала за ней. Трава под ногами оказалась мягкой, будто ворсистый ковер, а вокруг стояла невероятная, оглушительная тишина. Но, не мертвенное, могильное безмолвие опустило покрыло округу прозрачными крылами. Тишина жила, она говорила с ними едва различимыми голосами леса, она дышала, она разглядывала их из-под полога темной чащи, сплошной стеной обступившей поляну. Зоя замерла, затихла, подставив лицо медленному мелкому дождичку.

– Послушай, – прошептала Ксения. – Как тихо!

Тишину разрушил отдаленный стук, словно где–то внутри терема с грохотом свалился тяжелый предмет.

Она глянула в сторону автомобиля – тот оказался пуст. Все четыре двери распахнуты. Зоя подбежала, глянула внутрь. Вроде всё на месте, ключ в своём гнездышке, её синяя безумно дорогая сумка «Барбери» лежит себе на сидении, сзади как и прежде чехол с карабином и пакеты с бутылками, но ни Врагова, ни его рюкзака в машине не оказалось. Пропал, оставив по себе лишь ощутимый аромат дешевого табака.

– Засранец! – фыркнула Зоя. – Ботинки у него «Лакост», а курит такую дрянь!..

Она шарила глазами, пытаясь отыскать высокую, узкую фигуру в камуфляже.

– Вот он! – крикнула Ксения, указывая рукой на верхний ярус терема.

Стена леса отозвалась насмешливым эхо. «Он! Он!! ОН!!!» Но долгого звука не получилось. Звонкий девичий голос увяз в тишине, сгинул. Зоя смотрела наверх. Бревенчатый терем, высокий, с многоярусной крышей, заканчивался открытой террасой, огороженной парапетом из почерневших, изъеденных временем балясин. Врагов уже достиг верхнего яруса – террасы, расположенной как раз под синим куполом. Ловкач, он взобрался по внешней стене терема. Зачем? Ведь двери терема были распахнуты настежь, а на ветхие ступени полуразрушенного крыльца были положены чьими–то заботливыми руками свежеструганные, крепкие доски.

Ксения подбежала к Зое, вцепилась пальцами в рукав. Зоя слышала её прерывистое дыхание и тихий шепот: Ксения шептала молитву.

– Ты видела какие у него глаза? – Ксения задыхалась.– Как бездны!

– Станет приставать – посылай его в те самые бездны, поняла? Это тебе не станица Суворовская. Это…

Зоя внезапно запнулась. Её внимание привлекла изба. То ли скрипнула где-то ржавая петля, то-ли что-то завозилось, зашелестело в зарослях бурьяна.

Зоя подошла к избушке, поднялась на крылечко. Через щели кривой, дощатой двери заглянула в сени: оцинкованное, до краев полное чистой водой ведро, несколько порожних бутылок из-под водки. Этикетки всё разные: «Беленькая», «Ёшкин кот», «Столичная», «Богородская мягкая». Бутылки всё чистые, не запыленные, этикетки новенькие и много их, очень много. Зоя подергала за оловянную, покрытую патиной ручку, прислушалась к бренчанию новенького навесного замка, продетого в новые же блестящие петли. Потеряв надежду проникнуть в сени через дверь, она побрела сквозь заросли полыни вдоль потемневшей от времени стены, вглядываясь в мутные оконца. Сбоку от избушки, в густых зарослях полыни-лебеды её чудилось какое–то едва уловимое движение. То ли сквознячок шевелил толстые стебли, то ли бродило там какое-то мелкое, неприкаянное животное. Из-за избушки неслышно вышла Ксения. Зоя с облегчением вздохнула, разглядев в зарослях её сиреневую ветровку.

– Заперто…Я обошла вокруг избы. Всё тихо и все пусто. Никого. Ни огорода у них нет, ни курятника. Как живут? Дикари!

– Так и живут… – отозвалась Зоя. – Ты набрала бы Соловью…

– Я набираю, – вздохнула Ксения, протягивая подруге беленький корпус айфона.

Из динамиков нудный женский голосок твердил одно и тож: «абонент не доступен или находится вне зоны действия сети…». Зоя в недоумении уставилась на дисплей. Как же так? Ведь договаривались же!

– А Врагов-то на куполе сидит! – прошептала Ксения, дергая подругу за рукав. – Смотри!

– Как гаргулья! Ну и хрен с ним, – огрызнулась Зоя. – Пусть там дымит своей гадостью.

Хозяюшка явилась из бурьяна. Ни стара, ни молода, ни тоща, ни широка, не красива, но и не страшна, а так себе – горбата. Горбатым было у хозяйки всё. На голове её горбился цветастый, намотанный подобно чалме платок. Разноцветная бахрома его ниспадала живописными локонами на безупречно гладкий лоб, придавая ещё большую живость её озорно блестящим глазам. Тонкий, острый нос её обладал очаровательной горбинкой, а лицо её можно было бы назвать милым, если б не узкогубый, плотно сжатый рот. Хозяйка оказалась чрезвычайно маленького роста, шла переваливаясь с боку на бок, словно катилась, но поступь её казалась легкой. Она плыла вкруг избушки, и высокие стебли крапивы–лебеды раздвигались перед ней. Так подобострастная челядь расступается, давая дорогу барыне-боярыне. Метелки полыни склоняли головы, будто кланялись. Тяжелые кирзовые ботинки хозяюшки словно парили над влажной травой не приминая стебельков. Хозяйка дошла до крыльца, поднялась по шатким, подгнившим ступенькам и девушки увидели её со спины. Из-под цветастого платка выбегала толстая, рыжая, перевитая синей атласной летной коса. Она змеилась по горбатой спине хозяйки, свиваясь кольцами и снова распрямляясь. Зоя вздрогнула.

– Заноцуете? Или так потащитесь, не емци? – хозяйка обернулась, её блестящие глаза смотрели и строго, и лукаво. – Вас двое? Цудно! А где прощелыга перекатнай? Э?

Не дожидаясь ответа, она скрылась в темных недрах избы.

– Что будем делать? – прошептала Ксения. – Может свалим?

– Ступайте сюда! – послышалось из сеней. – Нецто приятно под дождем–то стоять? Эх, люди, люди! Странный вы народ!

– Мы ищем Карпа Соловья. Мы договаривались… он нам обещал… – Ксения говорила торопливо, она была явно смущена. – … Мы условились обменять разные старинные предметы… ну прялки там… блюда деревянные…

– Цто ты мелешь, девка, – отозвались из избы, а Ксения решилась на очередную опасную откровенность:

– Словом мы ищем Игоряшку и привезли обещанное, а Соловья… я не могу дозвониться… в этом лесу нет сети… а у нас, на Кавказе…

В ответ послышались металлический лязг и грохот. Хозяйка вновь появилась на пороге избы с кочергой в руках.

– Надо пець топить, а тяги нету! А Соловей ваш дрыхнет с бодуницша, ууууу, окаянный!...

И она замахнулась кочергой. Ксения попятилась.

– Входи, смелей! Москвичка? – подбодрила её хозяйка. – И ты входи, казачка!

– А откуда вам известно… – начала было Ксения и тут же примолкла, напуганная косой, которая выскочив из-за спины хозяйки повисла у её левого плеча.

– Так мы переночуем у вас? – отважно уточнила Зоя. – Мы заплатим…

– Конецно, заплатите, – усмехнулась хозяйка. – Проходите!

Они поднялись по ветхим ступеням. Миновали темные, пахнущие плесенью и сухой берестой сени, и остановились на пороге горницы. Подслеповатые оконца, скрипучие, щелястые полы, дощатые двери, по стенам грубо сколоченные полки, а на них горшочки и баночки, глиняные сосуды, укупоренные пеньковыми затычками. В каждом закутке шевелится вязкий сумрак. Странные существа обитают в нем: живые, но бездушные, одушевленные, но лишенные вещного воплощения. Зоя чуяла их повсюду, но ей почему-то не было страшно. Вот под лавкой щелкает латунными челюстями расписной ларец. Вот чьи-то черные крыла трепещут в углу, нетопырь или дух-птица – не разберешь. Вот странный шорох послышался из-за печи – кто-то будто кряхтит и стонет, пытаясь выбраться из темного закутка на свет.

– Сказка! – тихо прошептала Зоя. – Не хватает только лупоглазого филина и черного кота.

Словно услышав её, где-то совсем близко, за перегородкой заблеяла коза.

– Где же мы уляжемся? – шепотом поинтересовалась Ксения. – Тут и кровати нет. – Та на лавке же! Можно?

Зоя молчала, настороженно всматриваясь в затянутые паутиной углы.

А хозяйка,тем временем, бойко ворочала кочергой в темном брюхе печи.

– Печь шалит, – ворчала она, засовывая в широкое жерло топки голову и плечи. – Не слушаецца хозяйки, не подчиняетцца…

Девушки изумленно смотрели на её косу, которая беспокойно переползала с одной стороны её горбатой спины на другую, время от времени начиная судорожно подергиваться, подобно кошачьему хвосту.

– Не заладилось с поддувалом, – голос хозяйки звучал глухо. – Надо б процыстить, но пьяный нетопырь дрыхнет день-деньцкой.

Зоя и Ксения всё ещё топтались на пороге. Зоя раздумывала: не разуться ли? Не ловко заходить в чужой дом, не снимая обуви. Между тем, хозяйка ходила по горнице, не снимая кирзовых ботинок. Вот, оставив в покое печь, она зажгла светец. В избе стало светлее, но тени в углах завозились пуще прежнего. Зоя огляделась: ни на одной из стен, ни на потолке она не обнаружила следов электрической проводки. Нигде ни одного выключателя, ни одной розетки. Как же в таком случае Карп Соловей заряжает аккумулятор мобильного телефона?Поразмыслив, Зоя пришла к решению, что им обеим безопасней провести предстоящую ночь в салоне автомобиля.И предлог благовидный нашла: машину надо охранять. Глупо конечно – кто угонит автомобиль в глухом лесу да и куда его гнать?

– Ляжете на пеци. Вы тощие, так что обе поместитесь, – распоряжалась между тем хозяйка, отставив в сторону кочергу. – Только вот харцей горяцих не обесцаю. Не лады с поддувалом. Беда!

– Мы вообще-то Соловья ищем, – робко напомнила Ксения. – Карпа Соловья.

– Да це его ицкать-то? – фыркнула хозяйка. – Вон он, окаянный. Залил буркала и дрыхнет. Как проснется, так и узрите морду его неумытую.

И действительно, в углу зашевелилась кипа кое-как сваленной старой одежи и грязноватых ватных одеял. Кто-то всхрапнул и закашлялся. Хозяйка с некоторым даже изяществом, пнула кирзовым ботинком груду. Ответом ей был тихий протяжный свист, словно где-то в отдалении закипел чайник.

– От он, Карп-то Соловей и неце искать! А вы насцет?..

– Игоряшки… – напомнила Ксения. – Мы всё привезли, как условились… кизлярский коньяк…

Услышав о коньяке, Хозяйка вскинулась. Рыжая коса плотоядно обвилась вокруг её шеи.

– Мы-то больце самогон уважаем. Водка только по праздникам, – быстро произнесла она.

– Я–то? Я – Соловьиха. Но вы можете меня звать по свойски: баба Аглая. – Хозяйка шмыгая носом, оттирала лицо от печной сажи. – Ты, сисястая, ступай за коньяком, да присмотри там за перекатнам, кабы терем не поджог, цтой ни низок, ни высок, а ты, тощая, пособи с поддувалом. Иначе и вам, и Соловью моему жрать вецером неце будет.

Ксения вдохнула полной грудью влажный воздух. В родимой Суворовской воздух после дождя так же наполнялся сладостными ароматами сырой земли, так же дышал первозданной свежестью. Но здесь, в вологодском лесу всё пахло иначе, и свет дня казался иным. Наверное, и в этих местах разбегаются облака, обнажая прозрачную синь. Но небо здесь высоко – не допрыгнешь – не достанешь, а солнышко скупо, холодновато, бледно – не угреешься, не обгоришь. Нет, у них на Северном Кавказе природа щедра на ласки, или как говорит её московская подруга, темпераментна. А здесь, в вологодском лесу всё сдержанно, сурово, холодно, даже летом.

Ксения глянула на купол терема. Он всё ещё сидел там. Странный знакомец застыл на скате купола, подобно тощей, задумчивой горгулье. И дождь ему нипочем, и голод, и жажда. У каждого своя мука. Вот и этот мается.

Вздохнув жалостливо, Ксения разыскала в автомобиле фотоаппарат и принялась бродить вокруг да около терема, пытаясь выбрать интересный ракурс для съемки. Ей хотелось снять синий купол, но треклятый Врагов постоянно попадал в кадр.

Отчаявшись, Ксения направилась в лес, надеясь отыскать в зарослях жимолости яркую шляпку мухомора, а может быть и белый гриб.

Девушка сидела на опушке, под низко свисавшими ветвями ракиты набережку небольшого, густо поросшего ряской бочажка. Светло русые, выбеленные солнцем, необычайно длинные волосы полностью закрывали её спину. Длинные пряди, струились по шее и груди, опадали светлым водопадом на траву. Склоненную головку покрывал венок из желтеньких цветов куриной слепоты, слегка разбавленных голубизной незабудок. Пестрый букет полевых цветов покоился на её коленях. Заслышав шаги, девушка подняла головку, узкими ладонями развела на стороны пряди, посмотрела недобро. Ксения смутилась. Девушка оказалась совершенно нагой. Ксения не могла отвести взгляда от её белой груди и живота, от округлых розовых коленей, от длинной изящно изогнутой шеи, от нежных пальцев с зеленоватыми ноготками, перебиравших стебли полевых цветов.

Девушка смотрела пристально, изподлобья, недоверчиво. Зеленые глаза её, полуприкрытые пышными ресницами, ярко светились в пасмурном свете дня.

– Ты одна, где ещё двое? – снова спросила она.

– Ну да, мы приехали втроем… – бормотала обескураженная Ксения.– Но только они… Они там…

– Ты назвала троих. Где Ксюша и Ксеня? – раздраженно проговорила девушка.

– Это всё я, я… Просто имени три… На выбор… Называйте как хотите… – лепетала Ксения. – А вам не холодно?... А вы тут сидите так…

– Я деньги потеряла, – строго ответила девушка, не отрывая от Ксении зеленого светящегося взгляда. – Вы не находили?

– Может Ксюша или Ксеня нашли? Тогда пусть отдадут. Деньги мои!

Девушка стремительно, рывком вскочила на ноги, отбросила в сторону пук лесных цветов.

Уж не угаром ли надышалась, русалка? Отчаянно труся, Ксения начала пятиться. Повернуть и побежать прочь – стыдно, вот она и пятилась мелкими шажками до тех пор, пока не уперлась в препятствие.

Ксения охнула, обернулась, уткнулась лицом в шершавую ткань камуфляжной куртки незнакомца. Это был Врагов, но всё же будто не совсем он. Лицо их нечаянного знакомца осунулось, потемнело, неуловимо изменилось, словно состарилось. Приветливое выражение сменилось на нем маской угрюмого разочарования, в зрачках заиграли багровые блики. Ксения лишь глянула мельком, да и отвела взгляд. Зябко ей сделалось и маятно, и тревожно.

– Испугалась? – Врагов набросил на лицо улыбку.

– Да… – отозвалась Ксения. – Эта странная женщина гуляет по лесу голая и пристает.

– Забей, – сказал Врагов. – Это всего лишь Марфа. А она, по-ходу, дура. Просто жадная дура.

– Явился, демон! – проговорила Марфа. – Сгинь! Уйди!

– Прикройся хоть букетом, Марфа! Иначе я за себя не отвечаю! – Врагов снова улыбнулся.

Странное дело, прожив на свете целых двадцать два года, Ксения не научилась чувствовать вращение земли. То есть, она, конечно, знала, что земля вращается. Об этом и в школе говорили, и в колледже. Но сейчас она, Ксения, словно сделалась великаншей, а планета под ней небольшим таким шариком, крошечным островком тверди, на котором ей едва удается уместиться. И островок этот вертится, вертится, вертится, норовя сбросить её вон. Наконец, Ксению действительно оторвало от земли. Казалось, день померк и яркие созвездия ночи несутся ей навстречу. И она вопреки законам мироздания, попирает их, потому что она велика, а они ничтожны.

Хозяйка тарахтела не переставая, время от времени пересыпая тирады странными вопросами:

– Знацыт, сытая и довольная. А у нас тут еды вдоволь только на свадьбы да на поминки. Как есть, только по праздникам погреба толком отпираем. Вон у Цервяковых… Ты Абигайлю не знаешь? Ну что ты! Наша бизнес как там. Мун вун… Церт!

– Она! Так у Абигайли Цервяковой было сватовство: там они пекли блины да жрали их, да с брусникой моценой. А ещё шаньги и капусты квашенной вдоволь. Ну и колбаса! Колбасы в нарезку ешь сколько хоцешь. Я сама резала и ела. Но только потом, как полагаеца, изжога. Но водки сколько хоцешь. Дак Соловей мой три поллитровки выкушал и все не доволен. Потом у меня блинов и шанежек требовал. А я что могу? У меня с поддувалом нелады и в печи тяга худая. Как затоплю – полна изба дыма. А вы на Москве водку пьете?

– Ах, ликёр тебе! Нет у меня ликёра. Как на духу – нету! А шаньги пекете? А блины?

– Каку? У нас по выходным – блины, по праздникам – шаньги. А на буднях жри картоху с капустой и радуйся. Ну и брусника, конечно…

Не переставая говорить, Аглая сновала по избе. Принесла дрова, посовала их в печь поверх заранее заготовленной бересты, поднесла зажженную спичку, подула, покривилась.

Зоя сидела в уголке, держа в руках эмалированную кружку с водой. Она успела утолить жажду, но хозяйка, едва заметив, что у гостьи кружка пустеет, снова и снова, между делом, наполняла её водой. А дрова в печи никак не желали разгораться. Хозяйка сетовала то на дождливую погоду, то на дурную тягу.

– Да ещё этот церт на терему расселся, словно галка, толь не карчет! Все беды от него!

Хозяйка внезапно перестала быть словоохотливой. Она, будто колебалась: говорить – не говорить или вовсе позабыла слова.

– Турист! – изрекла она наконец. – Такой же турист, как вы! Понаехал еще зимой. У Гаврилы квартировал. На палатях дрых день и ноць бухой, а потом заскуцал и с нами стал знакомица. Тары-бары, картишки. Тут мы его разумееца…

Аглая внезапно умолкла. Коса её дёрнулась, встала торчком и Зоя поняла: хлопоты по дому не мешают хозяйке следить за гостьей. И не только это. Гостья хозяйке зачем-то очень нужна. Намерения хозяйки без сомнения опасны и лучше бежать, но вода в кружке казалась такой вкусной. Да и речи хозяйки, хоть и сбивчивые, и тёмные, но занимательные, увлекли Зою.

– Он китаец. Тоцно китаец, – продолжала хозяйка.

– Русский мужик уже спился бы, а он не спиваеца.

– Не похож! Мне кажется, я его видела где-то. Совсем знакомое лицо.

– Китаец – это такая шутка, которую китаец называет «фигурой рецы», – пророкотал внезапный бас.

Зоя вздрогнула и расплескала остатки воды из чашки. А мужичок уже выбрался из-под кучи тряпья и сидел себе на сундуке в линялых кальсонах и шерстяных носках грубой вязки.

– Позвольте представиться: Карп Соловей к вашим услугам! – и он сделал жест, будто снимал с плешивой головы несуществующую шляпу.

– К нашим услугам? – хмыкнула Зоя. – Мы пару дней не могли до вас дозвониться…

– Как же! Дозвоницца! – снова затарахтела хозяюшка. – Когда этот оголец на терему сидит! Он как явицца, так у нас тут ни сетей, ни связи, ни розвязи, ни толку, ни проку… Ницего!

Из печной топки в горницу повалил густой дым.

– Нету тяги! Как есть – нету! – причитала Аглая. – Как явицца нищеброд, так ни связи, ни тяги!

И хозяйка снова побежала в сени, и вернулась оттуда с большим листом жести. Почернелой кочергой она принялась выгребать на него из топки едва занявшиеся дрова.

– Нету тяги! Нету! Нету! – твердила она. – Эй, нетопырь! Коли продрал глаза, слазий внутрь, глянь, что с поддувалом.

– Да, я лазил же, Аглаюшка! – отвечал супруге Соловей. – Нету моей возможности просунуться так далеко. Больно уж большой я!

Зоя покосилась на Соловья. Эх, доводилось ей видеть мужиков и покрупнее. Так-то он дядя упитанный, но не толстый. Хоть и староват, но плечи широкие, руки перевиты мышцами, да и брюшко не слишком велико. Вот только лицо… Зое вдруг вспомнились чьи-то не так давно слышанные слова, дескать, супруги живущие долгие годы бок о бок становятся схожи не только привычками, не только характерами притираются, но и внешне становятся схожи. Так и Соловей оказался похож на свою жену, хотя черты лица имел крупные, мясистые, тело прямое и ноги длинные.

– Не удобно гостью-то на грязную работу подряжать, – смущенно пробормотал Соловей. – Но нам-то не под силу. Что скажешь, бабонька?

– Что, что! – отозвалась Аглая. – Мне в печку не пролезть. И сами останемся без шанег, и гости будут картоху одну трескать, в нарушение всех законов гостеприимства.

– Ой как нужна-то! – Аглая обернулась к ней и рыжая коса её, словно так и полагалось ей природой, своею волей переползла с горбатой спины хозяйки на впалую её грудь.

А Зое уж всё казалось обыденным: и печной дым, клубящийся под потолком, и странная аглаина коса, и жалобные её просьбы поскорее залезать в печь да посмотреть, что там засело в устье треклятой трубы.

И Зоя решилась. Полезла. По настоянию хозяйки стянула с плеч синюю толстовку. Потемневшую, разгорающуюся звезду сунула за ворот футболки, не придав значения алчным взглядам Соловья.Ей хотелось лишь забраться в печь и непременноисследовать устье трубы. В этом сейчас была её цель, а она привыкла идти к цели, не замечая препятствий.

– Мож крыска застряла, – тараторила Аглая, подпихивая Зою в зад. – А мож и покрупнее тварь. Мало ли зверья по лесу шатаецца? Мож кто свалился в трубу, вот и не стало тяги. А мож этот нищеброд китайский с терема перелетел да задом-то своим тощщим на трубу-то и уселся. Кто ж его китайскую душу знат? А? Да ты цацку сняла бы. Драгоценная она, небось. Зацем дорогую весчь в печной золе пацкать?

Так приговаривала хозяюшка и Зоя, словно обезумев, перед тем, как залезть в печь, сняла с шеи цепь. Так она отдала Аглае звезду Трояна. Вот просто отдала и всё.

Поначалу ей казалось: до устья трубы – рукой подать. Стоит ей только залезть в печь, стоит протянуть руку, как она тут же упрется в заднюю стенку топки. На деле же всё оказалось не так просто. Зоя ползла на четвереньках метр за метром, отираясь боками и крестцом о шершавую кладку. Время от времени она протягивала вперед руку, сжимала и разжимала пальцы, пытаясь поймать черную пустоту. Она пыталась нашарить у себя над головой провал – устье трубы, но ладони без всякого толка оглаживали кирпичи. Поначалу она ещё слышала частое реготание Аглаи и звуки торопливых шагов, словно кто–то бегал по горнице туда-сюда, но скоро все звуки затихли, а она всё ползла и ползла вперед. Тянуло дымком,дышать стало трудно. Тогда Зоя улеглась на живот и прикрыла глаза. Старалась не вдыхать глубоко, она пыталась размышлять здраво. Но в головушке её витал и клубился один лишь дым, сизый дым.

Ксения очнулась на мягком. Мягко было под ней, мягко было с боков и сверху. Кто-то заботливо обернул её ватным одеялом и даже подоткнул под матрац его края. И всё было бы уютно и даже изумительно, если б не запах. В нос бил отвратительный запах грязных мужских носков, дымный смрад, запах паленых волос и горелой резины. Приоткрыв глаза, Ксения увидела над собой дощатый потолок. Она выпростала руки из-под одеяла и сразу же озябла. В горнице оказалось прохладно. Она приподняла голову и увидела, что обе двери распахнуты: первая оббитая древним дерматином, ведущая из горницы в сени и вторая, кривая, дощатая, ведущая из сеней на улицу. Там, на покрытой мягкой травой лужайке, творилась непонятная суетня. В проеме двери мелькала горбатая, переваливающаяся с боку на бок фигура хозяйки. Невнятные крики перемежались свистом таким пронзительным, словно где-то неподалеку спускал пары паровоз. Ксения попыталась сесть. Она поднялась осторожно, опасаясь, что своевольная планета снова пожелает избавиться от неё, отправив в открытый космос. Но этого не случилось. И тут же, незамедлительно, произошла новая радость: отыскалась Зоя. Ксениина верная подруга лежала вытянувшись, навзничь на грязном полу возле печки вся покрытая копотью. Опалённые волосы разметались по нечистому полу. Ксении никак не удавалось разобрать: Зоя то ли спала, а, возможно и лишилась чувств.

– Зоя! Зоя!!! – Ксения силилась закричать, но голос изменил ей.

Подруга не отзывалась и оставалась недвижимой. Ксения нашла в себе силы выбраться из–под одеяла. Она тискала и теребила Зою, поливала её на лицо водичкой из зеленой кружки с облупившейся эмалью да тех пор, пока та не приоткрыла глаза.

– Не пей воды…– едва слышно пробормотала Зоя.

Конечно! Первым делом советы и указания. Ксения вспыхнула, а Зоя повторяла снова и снова:

– Да, да! – обрадовалась Ксения. – Я набрала из ведерка, но если там… Я сбегаю до колодца…

И она потащилась на улицу. Между тем свист и беготня на лужайке прекратились. Хозяева, пыхтя, волокли связанного Врагова к распахнутым воротам терема. Там, рядом с полуразрушенным крыльцом зияла чернотой небольшая дверка – ход в подвал. Врагов хохотал и слабо отбивался, приговаривая:

– Не надо, о, не надо снова совать меня в подвал! Обещаю и клянусь: больше не буду!

– Будешь, будешь, нищеброд! – приговаривала Аглая.

Её рыжая коса в гневе металась из стороны в сторону, безжалостно хлеща по щекам и хозяйку и потного, взопревшего Карпа, помогавшего ей. Соловью приходилось нелегко. Одной рукой он сжимал конец аркана, другой, сжатой к кулак время от времени стукал пленника по коротко стриженной голове. Аркан, прижимавший руки пленника к бокам, время от времени соскальзывал и Врагов, тихо посмеиваясь, дергал плечами, делая вид будто сейчас освободится. Тогда Соловей принимался посвистывать, негромко, но пронзительно. Врагов болезненно морщился и оставлял свои попытки. Аглая и Марфа, прикрывшая наготу цветастым платьем, держали его за ноги, а он время от времени вздрыгивал конечностями, норовя вырвать их из цепких лап пленительниц. Босая Марфа двигалась проворно. Холодная ли роса, покрывавшая траву, жгучие ли побеги крапивы - всё ей нипочем. Ступала, как по ковру. Аглая вопила:

– Не замай, демон! Изуродуюююю! Выдерну лягалы и в пець, и в пець!

– Держи его! – шипела Марфа. – Тюкни, тюкни его по балде, Соловушка! Уууу, змей!

– Да пни ты их! Чего сразу сдался! – пробормотала Ксения, но вмешиваться не стала, побежала к колодцу.

Неуклюжая возня деревенских чудаков развеселила её. Пока она бросала в колодец ведро, пока крутила ворот, пока переливала кристально прозрачную воду в почернелый от времени чугунный ковш, подобранный в сенях, Врагова затолкали в черный провал подвала. Дверь с грохотом захлопнулась, Аглая навесила и заперла замок.

Ксения торопилась в избу с полным ковшом, но и не забывала оборачиваться, стараясь не терять из вида хозяев и Марфу. Ковш отлитый из чугунины она держала обеими руками, да не устояла, запнулась о первую ступеньку, упала, больно ударилась локтями, но воду расплескала не всю. Громко топоча и охая, она вбежала в горницу.

– Что с тобой, что? – приговаривала Ксения, стирая влажным подолом толстовки сажу с лица подруги. – Вот угорела же… Угорела!

– Сама не знаю как и зачем, полезла в печь, дура…– буркнула Зоя.

– Врагов помог, – Зоя,по-детски шмыгая носом, выглядела непривычно беспомощной. – Этот… Врагов… Вытащил меня за ноги из печи, Соловью морду набил, бабу Аглаю за косу оттаскал. Но тут явилась эта… Голая такая девка.

Зоя, поднялась, постояла, словно не веря собственным ногам, нетвёрдой походкой отправилась к двери.

Зою шатало, но настроена она была решительно.

Она быстро зарядила карабин. Руки не дрожали, но ноги! Нет, ногам своим она пока не доверяла – донимала дурнота. И Зоя решилась – вытащила из объемистого пакета одну из бутылок зеленого стекла, кое-как откупорила, сделала два больших глотка и мир расцвел новыми красками. Туманный денек сделался ясным, в теле образовалась приятная легкость. Зоя достала из кармашка большой красной сумки дюжину патронов и сунула их в задний карман джинсов. Сделала ещё один большой глоток. Вот теперь совсем хорошо!

– А мне? – услышала она тоненький, тихий голосок.

Зоя обернулась. Рядом с ней стояло маленькое, тщедушное существо, в длинной, до пят, льняной сорочке и пестрой ростоманской шапочке. Из–под расшитого васильками, маками и бисерными вензелями подола сорочки выглядывали мыски валенок.

– Валенки тоже расшитые, – сказало существо, поймав Зоин взгляд.

Оно приподняло подол сорочки так, чтобы Зоя могла рассмотреть алых петухов и желтые соцветия подсолнухов, вышитых шелковой гладью. Голенища валенок казались слишком широки для тонких, покрытых густым рыжим волосом ножек.

– Ты мальчик или девочка? – строго спросила Зоя.

– Какая разница? – ответило существо. – Дай коньячку хлебнуть. Дай! Дай!

Тонкая ручка ухватилась за бутылку, вырвала её из ослабленной изумлением Зоиной руки. Тара опустела в мгновение ока. Зоя сосредоточенно считала сколько раз дрогнет кадык на шейке у её нового знакомца. Кадык дернулся три раза.

– Мы с дедушкой пришли на праздник, – ответило существо. – Зови меня Миняем и дай ещё коньяку. Я чую, у тебя есть.

Она попыталась захлопнуть дверь автомобиля, но Миняй подставил расшитый валенок, оттолкнул Зою, влез в автомобиль. Через минуту пестрая ростоманская шапка мелькала в зарослях крапивы. Разбойник несся во весь опор. Подол льняной сорочки задрался чуть ли не до плеч. Зоя, широко открыв в изумлении рот, наблюдала молочно-белые, обнаженные ягодицы Миняя, его длинный, волосатый хвост, оканчивающийся пышной кисточкой. Миняй прижимал к груди большой полиэтиленовый пакет, в котором звенела и бренчала на все лады полудюжина бутылок, наполненных в подвалах Кизлярского завода коньяком десятилетней выдержки.

– Хвост! Смотрите, у него хвост! – вопила где-то неподалёку Ксения.

Марфа и Карп Соловей вторили ей в унисон свистом и хохотом.

– Твари! Мерзкие, подлые твари! – прорычала Зоя. – Ворье в Предверии живёт!

Она сделала всё, как учил её отец: глубокий вдох и полный выдох. Приклад крепко прижат к плечу. Мушка совмещена с целью, разброс учтен. Зоя плавно нажала на курок. От удара пули ведро на краю колодца подскочило в воздух. С оглушительным грохотом разматывая цепь, оно обрушилось в колодец. Второй выстрел сшиб с лысой башки вывернувшегося откуда-то Соловья потрепанный треух. Зоя нажимала на курок снова и снова. Пули метко сшибали соцветия бурной разросшейся сныти на пути бегства подлеца-Миняя и тот, наконец подал голос: заверещал, заголосил, подобно упившемуся брагой поросенку. Наконец, голозадый засранец запутался в подоле собственной рубахи, закрутился, задохнулся воплем и завалился в густые заросли крапивы. Но падал Миняй грамотно, стеклотара не пострадала от удара, коньяк уцелел. Бренчание, тарахтение и визг сменились тихими стонами и заунывными жалобами на злобных городских снайперов, которые понаехали в их спокойную глушь, чтобы устраивать беспредел с грабежом и стрельбою.

– Лучше отдай по-хорошему! Ах, ты пакость! Вор! В траве не видать, а уже алкоголик!

Причитая таким незамысловатым образом, Ксения бегала по поляне. Однако, к Миняю она благоразумно не приближалась. Зоя торопливо и неловко перезаряжала карабин. А ловкая Агния, тем временем, отобрала у Миняя пакет. Опасливо позыркивая на Зою, она откупорила одну из бутылок, к которой и сама приложилась, и Соловья с Марфой успела угостить.

Стоило лишь Миняю остановиться, как к нему тут же подскочила Аглая. Отобрав у него пакет с бутылками и позыркивая на Зою, которая торопилась перезарядить карабин, Аглая и сама сделала несколько глотков кизлярской мальвазии и с Марфой поделилась, и с Соловьем. Ксения спустилась с крылечка и стояла в растерянности перед избой.

Зоя дала новый залп и вся компания, сбив с ног зазевавшуюся Ксению, ринулась к дому.

– Пусть не подстрелю, хоть напугаю, сволочь!– рычала Зоя.

Теперь пули выбивали щепу из дверных наличников. Население Предверия металось по поляне, голося на все лады.

– Ой, не стреляй! Ай, не губи! – возопила Аглая. – Я и так едва жива! Эх, Соловей–то меня ухандакал, усвистал! Эх, выдала меня мамка за разбойника!

И она грянулась оземь. И валялась она, и каталась, и кривлялась, и выла, и причитала. Марфа-злыдня попинывала её, муж-Соловей тихонько, носом посвистывая, косился не добро на ружейное дуло. А сердобольная Ксения схватила ведро, до колодца сбегала, водички набрала, на Аглаюшку вылила, отступила в сторонку, насупилась. А баба Аглая с земли поднялась, забегала, вырвала из слабых девичьих рук порожнее ведро, вспрыгнула в него, возопила нечто невнятное, возроптала да и взвилась в воздух. Улетела баба Аглая в пасмурное небо, скрылась за зубчатым краем кущи.

– От, пугало небесное! – фыркнула Марфа-злыдня.

Ксения осталась сидеть на мокрой траве, готовая снова обрушиться в беспамятство.

– Опусти карабин, – услышала Зоя тихий голос. – Пулями из обычного металла их не возьмешь.

Зоя скорчила недовольную гримасу, но ствол опустила и к терему обернулась.

– У меня стальная дробь, – серьезно ответила она.

– Не надо! – послышалось из-под терема. – Они к тебе вражды не питают!...

– Всё верно, не питаем! – подтвердил Соловей и дружески присвистнул.

– Это я – враг, – печально продолжал пленник. – Враг Творца, враг всего им сотворенного. И самому себе я не друг…

– Всё верно говорит, нищеброд, – подтвердил Соловей.

Зоя и не заметила, как Карп подошел к ней вплотную, как протянул мохнатую лапищу. Она не видела, как засветилась изнутри дверца под порогом терема, не видела, как раскалились до красна и петли, и замок, навешенный бдительной Аглаей. Зою ослепила холодная молния, оглушил грохот, в нос ударил отвратительный запах паленой шерсти, то занялся, затлел жесткий волос на предплечьях Соловья. И гореть бы тому синим полыменем, подобно газовому факелу в приполярной тундре, если б не расторопность доброй Ксении, которая снова оказалась тут как тут да с полным ведром воды. Так и окатила, щедро, с размаху. Соловей согнал заскорузлой ладонью воду со лба, отжал в горсти бороденку и засвистел.

День померк, на их бедовые головы пала вечная ночь. С окрестных дерев облетела листва и осыпалась хвоя, увяла в одночасье зеленая трава на лужайке, пожухла крапива-лебеда. Так свистел Соловей и Зое казалось, будто свист его не вонзается ей в уши, не лезет в нос, не протискивается в глотку, размыкая крепко сжатые зубы. Злобный, обиженный свист его, струился по её венам, бурлит в артериях, причиняя нестерпимую боль, вселяя неведомый ей, первобытный ужас. Слабеющими руками Зоя из последних сил сжимала карабин. Сквозь дурнотную дамку она наблюдала, как добрая её подруга надевает на голову разбушевавшемуся Соловью порожнее ведро, а тот стоит себе, не сопротивляясь, увлеченный разбойным своим занятием, словно один он остался на выморенном тоскою белом свете. Свист, однако, сделался глуше, и Зоя нашла в себе силы, ухватив карабин за ствол, размахнуться и садануть увесистым прикладом по донышку ведра. Свист тут же сменился оглушительным звоном – то Марфа-бестолочь выронила пакет с бутылками.

В наступившей тишине голос Соловья звучал гулко из-под ведра:

– Извиняйте, девушки. Не сдержался, позволил себе… Эх! Не могу я терпеть, когда нищеброд в меня молоньями мечет! Не могу! Эй, Марфа не весь ли коньяк похерила, дура? Дай-ка мне жажду утолить. Эх, горлыцко моё иссохло, а в башке колокола звонят так мерзостно, словно вернулись прежние времена, когда при каждой церкви служил прицытаюсыйся ей поп!

Зоя покосилась на терем. Но там всё казалось тихо-пустынно. Ни дыма, ни, тем более, огня не наблюдалось. Замок, навешенный Аглаей и дверные петли странным образом вернулись на место.

Зоя выдохнула, отыскала в траве брошенную ею же бутылку, допила коньяк, утерла рот рукавом толстовки. Оказалось ничего, нормально пить без закуски и залпом. Приятное опьянение растеклось по жилам, голова прояснилась, ноги окрепли.

Зоя сунулась на заднее сидение автомобиля, но там оказалось пусто.

– Ах ты… – Зоя хотела выругаться, но наткнулась на строгий взгляд Ксении.

Подружка заглядывала в автомобиль с противоположной стороны.

– Когда ж они успели?... – изумилась Ксения. – Дело рук шустрилы в ростоманской шапке. Всё упер.

Зоя поискала взглядом Миняя. Оголец пробирался среди толстых стеблей пожухлого бурьяна в сторону лесной опушки. Каждый его шаг сопровождало внятное бренчание. Ксения поспешила следом, пытаясь обогнать прыткого Соловья.

– Стой! – кричала она. – Куда понес? Это для Соловья припасено!

– Так я Соловью и несу! – Миняй обернулся, осклабился.

Широкий его рот оказался полон острых, мелких зубов. Улыбающийся Миняй походил на опереточного вампира.

– Нынче, в июльское полнолуние мы играем, – Миняй подпрыгнул, игриво подергал хвостиком. Стеклотара громко звякнула.

Ксения тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение. Она застыла среди пожухлой лебеды. Плешивая голова Соловья торчала из зарослей неподалеку от пестрой ростоманской шапки Миняя.

– А ты выпей ещё, – посоветовал Соловей бережно вытаскивая из рук Миняя пакет. – Отдай бутылки, упырь. Пить охота! Жажда! А ну!

Хозяин Предверия извлек из пакета бутылку, откупорил, приложился. Приблизившись, Ксения зачарованно наблюдала, как утекает из пыльной бутылки тусклого, зеленоватого стекла тёмная жидкость. Наконец, пустая стеклотара с глухим звоном ударилась о траву.

– Пьянь… – тихо проговорила Ксения. – А мы-то думали обменять коньяк на Игоряшку.

Соловей вздохнул, тихонько присвистнул, подскочил поближе и крепко ухватил Ксению за загривок.

– Ноне полная луна, а что это означает? Ну ка, а ну ка, Миняй, расскажи–тка! – прошипел хозяин Предверия.

– В полную луну население окрестных лесов собирается у дяди Соловья в избе, – проговорил Миняй. – В таку ночь все становятся дураками, даже те, кто испокон дураками не являлися! И приезжие тож.

– От! – Соловей встряхнул Ксению. – А зачем оно собираецца?

– Картишки, выпивка, пляски, – хмыкнул Миняй. – Ну и конечно…

Хвостатый отрок плотоядно зыркнул на Ксению, та зарделась.

– Тебе рано буде, – зареготал Соловей, притягивая Ксению к себе. – А у меня Аглая шибко ревнива, да коцерга её сильно тверда. Ан другое дело братья. Им только того и подавай, им только того и надо! Так что вы оставайтесь покамись с нами.

Ксения задумалась. На языке вертелись вопросы о забытом Игоряшке. Ах, да какой там Игоряшка! Им обеим лучше уносить немедленно ноги. Но как осуществить такое, когда единственный водитель – Зоя – в стельку пьяна? Да и Игоряшку всё же лучше не оставлять в лапах лесных обормотов. Мало ли что! Мысли её путались, одолевало странное легмыслие. Действительно, хотелось танцевать. Они же приехали для участия в празднике, а не по какому-то там важному делу. К чёрту важные дела! К чёрту изменщика Игоря!

– Да какой там ряшка! – фыркнул Соловей. – Нашла время о хахале вспоминать! Говорю же: сейчас братья прибудут и вам не до хахаля станет.

– Ой, крадется! – заверещал Миняй, указывая грязным пальцем куда–то за спину Ксении.

Он опоздал, потому что подкравшаяся Зоя ударила Соловья прикладом в волосатое ухо. Ударила не сильно, так для острастки и для прикидки. Ксения тоже оказалась не лыком шита, ухитрилась пнуть разбойника коленкой в пах, а потом успела и в сторонку отскочить. А Соловей-то даже не крякнул, только за ухо схватился да присел, да

– Не уехац вам всё одно. Он она коробка-то заветная, у Миняя. Хе–хе. Так что отдыхайте, девки, пока братья не явилиц.

– Что за братья? Зоя! О каких таких братьях он всю дорогу толкует? – крикнула Ксения в восторге.

Но минутная активность у Зои сменилась очередным приступом апатии, и она ничего не ответила подруге.

– Иван да Петр. Петр да Иван – всё процто, – проговорил Соловей. – Вот какие братья.

А Ксения и трясла, и щипала, и щекотала Зою, но та в немом бесчувствии всё таращилась на черненькую пластиковую коробочку–ключ, украшенную символом бренда «Вольво» на большом брелоке – мягком, лопоухом зайке. Отвратительный Миняй нанизал колечко брелока на витой шнурок, которым была подпоясана его льняная рубаха.

– Что же нам делать? – слегка оживившаяся Зоя воззрилась на Ксению.

Он уже опорожнил ещё одну из бутылок и дыхание его благоухало ванильными коньячными тонами.

– Что смотришь, москвичка? Разве не мне ты везла коньяцок в уплату за услуги?

– Разве не видела ты сама, каких неописуемых бед способен натворить китайцкий нищеброд?

– Громы и молнии мечет, паскуда. А на мне дак и одежда горит от одного его взгляда, – вставила Марфа.

Злыдня кстати вышла из-за избы, оправляя широкое, цветастое платье и распространяя вокруг сногсшибательные ароматы кизлярского коньяка. Глаза Марфы влажно блестели, бледные щеки зарделись.

– Он трезвенник, ик, – громко сказала Марфа. – Не пьет он. Да яму ж нихто и не предлагат. Он только на наш, ик… рететь.. сурететь.. среть.. Тфу, дьявол!

– Суверенитет, – культурно подсказала Ксения.

– На его, на его, – согласилась Марфа. – …Покушаецца, сволочь. В прошлом годе всю выпивку украл. И жаль, хоть то была голимая брага. А счас? Да рази ж это напиток? Это … это…

– Десятилетний коньяк, – вздохнула Зоя. – Вы пьёте десятилетний коньяк, как воду.Это какой-то вертеп!

– От, правда! От, лигентенция московская всё знат! – обрадовалась Марфа. – Тервеп! А слово-то какое красивое!

– Вот и ступай туда, – распорядился Соловей, тыча пальцем в сторону терема. – Вот и посиди там, вот и покарауль нищеброда, москвичка! А мы свои нужды тута справим и тогда Миняй вам коробчонку-то отдаст, да я от себя присовокуплю обещанное и ступайте себе на свою проклятущую Москву!

Хозяин Предверия торжественно вручил Зое большой оловянный ключ.

– Держи! Доверяю тебе ключи от подземелья! Инда не выпустишь ты на волю ацкую силищу!

– А сама-то бухаш, – ехидно вставил Миняй. – Я сам видел, как из горлА колдовское зелье хлестала… лигенция Москвоская!

Но Соловей не дал ему разговориться, присвистнул в пол губы легонечко, но у Миняя рыжий пух на башке стал дыбом, а у Марфы платьишко до плеч задралось, обнажив все её, сказать по правде, завлекательные прелести.

Ксения зажала уши ладонями. Зоя же, спрятав ключ в карман, снова будто бы слегка оживилась. Перехватив карабин половчее, примерилась дать Соловью под вздох да не смогла, Соловей ловко увернулся.

– Не бей меня, девка, не надо! Побереги запал для слуги Самаэля! Лучче с него шкуру сымай, а меня поцти что безвреднаго оставь!..

Зоя побрела к терему. Она испытывала лёгкую досаду, но это уже много лучше, чем полное бесчувствие. Соловей продолжал разливаться трелями:

– … тебя, красота неземная, одурманил – это два. Избу нашу чуть не спалил – это пять. До Марфы домогался – это семь. Мне по носу съездил – это четыре. И только что, на глазах у всех громогласное светопредставление с молниями устроил – это раз!

Карп Соловей всё таки опять присвистнул. Ксения осела на траву, больно исколовшись о торчащие пеньки поломанной полыни-лебеды. Но лучше уж так, чем грянуться навзничь или ничком, когда от Соловьиных «трелей» ослабеют ноги.

А на лужайке между избой Соловья и теремом бушевала Марфа

– Позабыл ты, Карпуша, помянуть как злодей тебе по шее накостылял! – вопила она. – Позабыл, как меня, честную девушку, позорил! Позабыл, как твою жену обижал! И вообще, сильно надоел, демон! Демон!!!

Зеленые глазищи Марфы сверкали, лиф платья распахнулся, обнажив прекрасную белую грудь. Марфа ярилась. Принялась Зою последними словами величать. Так баба разволновалась, так завелась, что пришлось Соловью её широким подом платья спеленать. А Марфа и кусалась, и брыкалась, и блажила, и кляла, и клялась. Дело дошло до потасовки. Марфа и Соловей сцепились, как взбесившиеся коты. Миняй колготился вокруг да около катавшихся по траве Марфы и Соловья. При этом рубаха на его заду трепыхалась так борзо, словно под ней бесновался осиный рой.

– Один только раз угадала, – вяло пролепеталаЗоя. – Да, я стерва. И ты меня ещё попомнишь.

Нанеё навалились усталость и безразличие. Она улеглась под крылечком терема, у входа в подвал. Прижалась спиной к теплой еще дощатой двери. Визг, гам и шипение потасовки не помешали ей мгновенно уснуть.

Ей снилась добрая милая Ксения. Вот она приходит откуда-то из темноты, вот усаживается рядом, вздыхает. Наверное, опять в кого–то влюблена. Не в Врагова ли? Вот уж напрасно!

Аглая явилась из лесу уже затемно и самым человеческим образом, то есть пешком. Ведро она несла, как все нормальные люди это делают, за ручку.

В вечеру из лесу притащился дедушка Миняя, Лаврентий. С виду тот ещё обормот. Высокий, худой, сутулый, пучеглазый, украшенный козлиной бородой и огромными, мохнатыми ушами. Одет дедушка Миняя был как положено, в портки, рубаху и кирзовые сапоги. Сколько Ксения не приглядывалась к заду деда Лаврентия, шевеления портков так не заметила.

– Ты на его зад не засматривайся, – буркнула наблюдательная Марфа. – Петр Иванович ему ещё весной хвост-то откусил.

– Или Иван Иванович. Всё едино – змеиное рыло. А нынче где они шляюцца? А если без них удасца напицца и им ничего не останецца, то что? Наново кусацца и жечь полыменем всё и вся? Уж пора бы им явицца

В ответ на её призыв по проселку, пешком, явились двое дяденек. Оба в ветровках «Columbia» и брезентовых шляпах, оба курносые и круглолицые. Первый, с виду постарше, в очках, лысый, толстые пальцы унизаны перстнями с самоцветными каменьями. Второй – белобрысый, молодой и в золотых часах. Ксения догадалась – это и есть братья Иван Иванович и Петр Иванович.

Стоило лишь братьям явиться, как Аглая поднесла Ксении полный ковш холоднючей воды. Заставила выпить всё со словами:

– На-ка, протрезвись. Чай, женихи явились, не китайские нищеброды. А на кой женихам пьяная невецта?

Ксения осушила ковш, и вода показалась ей невероятно вкусной. Тело её тотчас же налилось тяжестью, мысли спутались плотным колтуном, зато зрение прояснилось. Вот на плечах тяжёлым плащом повисли сумерки светлой северной ночи, и она видит всё так ясно, будто над головой солнце в зените. Своим новым обострившимся зрением, Ксения принялась изучать вновь прибывших гостей. Облик братьев показался ей смутно знакомым, словно видела их когда-то, причём обоих разом. Но где и когда? Эх, водица Аглаюшки пьянит пуще Кизлярского коньяка, ввергая человека в беспамятство.

Вскоре Ксения обнаружила себя за обшарпанным, нечистым столом между Аглаей и Марфой ни жива ни мертва. Снеди хозяева выставили не густо, зато выпивки навалом. На столе, под столом, на широких подоконниках, на печной полке – повсюду стояли полные и порожние бутылки из подвалов Кизлярского коньячного завода. А на закуску было предложено лишь большой чугунок пареной репы, горка печеной картошки на прокопченном противне, немного постного маслица да три кирпича серого хлеба из пекарни села Промежуточное.

Старик Лаврентий, оглушительно чавкая, харчил хозяйскую репу, заливая её стаканами коньяка. В животе его оглушительно урчало. Аглая подливала Ксении в кружку щедрою рукой чистой водицы из ковша, подносила ко рту то репку, то ломоть серого хлеба. Хлеб Ксения жевала, а от репы отказывалась.

– Может лучку? – осведомилась внимательная Аглая. – Как же ты, милаха, такие сиськи нарастила коли ничего не ешь…

– Мне бы шашлычку… – пискнула Ксения. – Мы, терские казаки, привыкли к мясу.

– Мы мясо едим только человецье, – заявила Аглая откровенно. – Однако, беспризорной мертвецыны нынче не найти. Ай, что ты? Уже тошнит? Или загребовала нами? Понимаешь, догнать живого и убить – это по человецьи и беззаконие. Вот мы мертвецыной и пробавляемся.

– Странные законы! – фыркнула Марфа. – Догнать, убить и съесть нельзя. Но можно уморить.

– Вот мы и постимся, пока кого-нибудь не уморим.

Ксения зажала рот ладонью. Упругий душный ком подкатил к горлу, стало трудно дышать, глаза застлала пелена.

– Да будет тебе глаза-то таращить, – Иван Иванович взмахнул красивой крупной ладонью. – А ещё терская казачка!

Пальцы его, все, включая большой и мизинец, были унизаными. На запястье посверкивали браслеты. У Ксении зарябило в глазах.

– Зачем здесь эти девки? – громовым шепотом осведомился Петр Ивановач. – Одна таращится и молчит, другая с ружьем в обнимку под теремом спит.

– Нам эта вовсе не нужна, – отвечал Иван Иванович, указывая на Ксению. – Нам нужна та, что с ружьем. Печать у неё.

– Печать моя, – завил Соловей и для значительности присвистнул.

− Не твоя!!! – оскалился Иван Иванович. – Троян печать с меня снял! Она моя!!!

Пламя свечек всколыхнулось, на миг погасло и снова зажглось.

– Разыграем? Сдавай картишки! – Петр Иванович примирительно потер ладонью о ладонь. – Кто наберет больше очков тому и печать достанется.

Среди прочих словес, прозвучало и здравое мнение деда Лаврентия, дескать, печать у носителя не отнять силой. Можно в кости либо в карты выиграть, либо получить в подарок. Но кто ж такою реликвию по доброй воле отдаст? Аглая заявила, что печать можно снять с мёртвого тела. Но её никто не стал слушать. Убивать нежить не желала. Пугать – да. Морочить – да. Убивать – нет.

Насельник Предверия заспорили, заругались. Каждый выкладывал на стол свои веские аргументы. Соловей несколько раз принимался свистеть, а Аглая бдительно следила за Ксенией, не давала ей улизнуть за дверь. Она всё подливала и подливала ей в кружку водицу из ковша, со словами:

– Сиди себе смирно, сисястая. Ешь, пей, угощайся от наших щедрот.

А Ксении хотелось и по малой нужде, и глотнуть свежего ночного воздуха хотелось. Ай, томно было от дымного смрада. Ай, муторно от странных разговоров. И страшно, и жутко, и скучно.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Ксения рассматривала братьев Ивановичей. Зоя называла бы это déjà vu, фыркнула и отвернулась бы. Но Ксения, прихлёбывая из кружки вкуснейший в мире напиток, испытывая, в целом, полнейшее счастье, мучилась одним лишь вопросом: когда и где она могла видеть братьев Ивановичей прежде?

А на столе, между тем, появилась засаленная колода, Соловей уж раскидал картишки. Ксения успела заметить двух одинаковых червонных королей, но не придала этому обстоятельству ровно никакого значения. Один бородач оказался на руках у самого хозяина, другой – у его горбатой супруги. Играли вшестером: сам хозяин с хозяйкой, оба брата Ивановича, Лаврентий и Марфа. Хвостатый-вороватый внук Лаврентия, нажравшись печеной картохи, улегся под столом и уснул на Ксенииных ногах, подобно домашнему коту. Ксении тоже сдали карты, но она не взяла их в руки. Отстранилась.

Игра оказалась короткой. Ушлый Иван Иванович быстро раскрыл плутни хозяев. Ох, и разгневался же он, ох, и разорался! Ноздри запылали, изо рта белый дым повалил, очки запотели. Ювелирные изыски на его руках засверкали, разбрасывая по стенам разноцветные блики. Соловей, не будь дурак, виниться принялся, на дурное воспитание ссылаться, да на деревенское простодушие. Дескать, не знал он и не ведал, что в карточной колоде каждой карте по одной лишь штуке быть полагается.

– В общем ты проиграл, Карп, – изрёк Иван Иванович. – Раз проиграл – плати!

– Как платить-то? – насупился Соловей. – Ты же видишь, нашу бедность – репу с огорода жрем и тому рады.

– Да живете вы погано, не в простоте, но в грязи, – авторитетно заявил Петр Иванович. – И взять у вас нечего кроме девиц. Как раз по одной на брата приходится.

– Которая из двух девиц лучше? – глаза Ивана Ивановича за стеклами очков превратились в узкие щелки.

– Эх, подружки-веселушки! – хихикнул дед Лаврентий. – У одной большая грудь, у другой – широкая натура.

– А я не люблю широких натур, – насупился Петр Иванович. – Они слишком много места занимают, мне становится тесно!

– Тогда ты бери большегрудую, – распорядился Иван Иванович. – А я займусь второй. Эй, Соловей выводи всех баб на поляну, будем им смотр устраивать! Может нам двоих мало покажется. Может нам всех захочется. Пусть пляшут, пусть поют, пусть себя нам во всей красоте показывают. А там уж мы решим. Так ли, брат Петр?

– Не так! – курносый нос Петра брезгливо наморщился. – А тут такое… Не знаю даже как и назвать!

– Позабыл то слово, которым Аглая называеца? – Марфа усмехнулась, чихнула и утерла чумазый рот подолом платья .

– Я предпочитаю интеллигенцию, как та, что терем сторожит, – фыркнул Петр Иванович. – Предпочитаю беседовать и культурно проводить время! Но без широты натуры! Этого мне не надо!

– Ишь, выродок курносый! И ты, урод очкастый! Интеллигенция! Время им проводить! – Марфа скривила губы. – Нечего изголяцца! Нечем гордицца! Такая ж нечисть, как все!

– В отместку за плутни желаю иметь… – Иван Иванович громко засопел и из его ноздрей снова повалил дым. – … желаю иметь баб. Всех!

– Как то? – Аглая всплеснула руками, и коса её игриво завихляла из стороны в сторону. – И меня? Каким же это манером всех-то? Ах ты, пришлый упырь! Забыл, что я замужем?

– Всех! – провозгласил в унисон брату Петр Иванович. – Пусть на лужайке предо мной пляшут! А уж кого иметь, а кого нет – потом разберем! И замужество побоку!

То ли пропела ночная птица, то ли безвестный упырь-музыкант дунул в берестяную дуду. Насельники и гости Предверия отреагировали на этот звук по-разному. Иван Иванович об руку с братом поспешно отправился на улицу.

– Тож живые сусчества, – хмыкнул Лаврентий. – Ишь, отлить пошли. Вот что значит братская любовь – как отливать, так тож вместе, совокупно.

Соловей мутным взглядом обвел горницу. Уперся стеклянными глазами в Аглаю, набрал полную грудь воздуха, но свистнуть не смог. Любящая супруга успела и к плите подскочить, и чугунную сковородку схватить, и супруга по лысой башке огреть, да так крепко, что воздух из его чрева вышел наружу совершенно иным путём и беззвучно. Не откладывая дела в долгий ящик, Аглая сгребла супруга подмышки, выволокла вон из избы и быстренько вернулась назад. Щеки её раскраснелись, и коса на груди свивалась и развивалась живописными кольцами.

Марфа выбежала из избы не дожидаясь приглашения. Её цветастое платье, скомканное и грязное, осталось лежать на заплеванном полу.

– Ступай и ты до ветру, тетерев, – велела Аглая Лаврентию. – Вижу, вижу намастырился в избе нагадить. А ну, кыш!

– Я не могу, – смутилась Ксения. – Да и холодно там…

– В последнее летнее полнолуние голыми на лужайке плясать – вот обыцай.

– Голыми? На севере? Да разве это лето? Холодно!

Ксению выручил Миняй. Он выскочил из-под стола, подпрыгнул, схватил с плиты большой закопченный чугун с остатками пареной репы, кинулся к выходу.

– Ах ты ворьё перекатное! – взвыла Аглая, хватая кочергу.

Черная пластиковая коробочка с логотипом «Вольво» осталась лежать на полу. Преодолев дурноту и нарастающую апатию, Ксения догадалась спрятать коробочку в передний карман джинсов.

Ксения выбежала из избы следом за Аглаей и Миняем. Свежий ночной воздух, напоенный влажными ароматами лесной чащи, ворвался в легкие, остудил больную голову. На улице ейпоказалось слишком светло после дымного полумрака избы. Тучки разбежались и лунный свет разрисовал поляну перед избой черными тенями. На противоположном её краю темнел угловатый силуэт терема. В широкой кроне липы, среди сучьев метались синие искры и молнии. Подсвеченные холодными огнями листы трепетали, словно в сени дерева резвилась огромная птичья стая. Слышался треск и странное утробное гудение, словно кто-то выпускал из баллона сжатый газ. Ксения смотрела, как искры и молнии, притягиваясь к друг к другу, завиваясь тугими спиралями, превращались в огромную крылатую фигуру. Минуло не более пары минут, когда под сенью вековой кроны, на нижнем толстенном суку воссел, посверкивая чешуей, двухглавый дракон. Одна из голов существа казалась почти человечьей. Слегка вытянутая морда была покрыта нежной розовой кожей. Только нос сильно отличался от человеческого и больше походил на огромных размеров поросячий пятак. Нос бы чрезвычайно подвижен, из круглых его ноздрей вырывались молочно-белые, расцвеченные синими искрами, клубы пара. На этом-то пятаке умещались блестящие окуляры в оправе из белого металла. Вторая голова, покрытая золоченой чешуей, вращала сапфировыми глазами, извергая из хищно ощеренной пасти потоки огня.

– Ну и понты! – прошептала Ксения. – У нас, в Суворовской, такого отродясь не видали!

Горбатая Аглая, обнаженная Марфа и хвостатый Миняй с чугуном в руках, скакали по поляне, вертелись, приседали, выбрасывая в воздух ноги, словно все трое слышали одну и туже зажигательную мелодию. Карп Соловей куда-то пропал, а Лаврентий стоял на пороге избы рядом с Ксенией и приговаривал восхищенно:

– Ууу, змеище! Ууу, красавец! Жаль токма, что Троян первую башку ему отсек. Та-то голова была самая умная из трех, а энтих хоть и две, а всё равно, что ни одной.

– То братья Петр и Иван слилися во драконе, – благоговейно пояснил Лаврентий.

Чудище взмыло в воздух. Ксения, задрав голову, с невольным восхищением следила за его эволюциями в ночном небе. Шоу получилось отменным.

– Станьте раком, бабы! – ревела из поднебесья человечья, украшенная сверкающими окулярами голова. – И ты, хвостатый, становись!

– Я мальчик! – крикнул Миняй, пускаясь наутек.

Вослед ему неслась струя раскаленного пара, расцвеченного каскадами искр среди которых мелькнудо что-то алое.

Преодолевая чудовищную сонливость, Ксения кинулась вперёд, туда, где в тёмной траве перливалась красным звезда Трояна.

Вот уже железная цепь в её руке. Ксения сунула звезду под ветровку. Куда её спрятать? Она огляделась. Всё население Предверия кружилось в сатанинской пляске. Неистовствуя под парами изделия кизлярских мастеров, они позабыли о звезде. Двуглавый дракон кружился над ними, демонстрируя лесным жителям фигуры высшего пилотажа. Ксения кинулась к терему. Ей стоило немалого труда растолкать спящую Зою, повесить ей на шею звезду, умолять тот час же завести мотор и…

− Нас догонят. Бесполезняк, − проворила Зоя, указывая вверх, где в светлеющем небе совершал свои чудощные кульбиты Змей Иванович.

У Ксении не оставалась сил даже на досаду. Заплетающиеся ноги понесли её в сторону автомобиля. Она надеялась, улучшив момент, завести двигатель и как-нибудь по-тихому улизнуть. И наплевать на их смешную миссию. И наплевать на Игоряшку.

– Проснулась? – услышала она голос из–за двери.

– Я скучаю за Миреле. А ты за кем-нибудь скучаешь?

Она чувствовала, он совсем рядом, сидит возле двери, дышит глубоко, шумно.

– Что с тобой? Ты волнуешься? – неожиданно для самой себя спросила она.

– Не бросай меня сейчас, не уходи, – ответил он. – Продолжай охранять, как хотел Соловей.

Зоя смотрела на усыпанное созвездиями небо.

– Что ты там видишь? – снова услышала она тихий голос пленника. – Поговори же со мной, не будь жесткой. Я тоскую, я скучаю по моей Мериле…

– Я вижу созвездия: Большую медведицу, Малую медведицу, Полярную звезду. Если смотреть долго час или два, то можно заметить, как они вращаются…

– Если б ты была моей, то созвездия стали бы не интересны тебе, луна и солнце, вода и воздух станут не нужны, – снова заговорил он. – Ты перестанешь мерзнуть… я обниму тебя…я укрою тебя своими крыльями… Да-да! У меня есть крылья… и нас никто не увидит, и мы будем вдвоем… мы уснем… уснем…

Зоя хотелось закурить, но она не нашла ни зажигалки, ни спичек. Наконец, уронив в темноту незажженную сигарету, она смирилась, притихла и снова стала прислушиваться к тихим шорохам в подвале терема.

– А как же твоя несравненная Мериле? – она ещё пыталась сопротивляться.

– Зачем ты со мной так… жестока… – в его голосе слышалось рыдание. – У тебя есть плед?.. Может быть, одеяло?.. Я мёрзну. Согрей меня…

Зоя молчала, но рука её словно повинуясь чьей-то непреодолимой воле, нащупала в кармане большой оловянный ключ.

– С чего бы это? К чему доказывать то, чего нет.

– Для того, чтобы привязаться к человеку мне нужны веские основания…

– Перестань! У меня нет оснований выпускать тебя. Раз тебя посадили в подвал эти странные люди, пусть всё останется как они хотят.

– Не в смирении дело. У них ключ от моей машины. Без него нам не уехать.

– Ключ они вернут. Но твоя печаль не о ключе, одинокая королева мечей.

– Да какой там жених! Но она его любит, и я вынуждена смириться.

Зоя молчала. Апатии и сонливости как не бывало. Теперь ей просто скучно. Как долго ещё продлится эта бесконечная ночь? И эта яркая луна в окружении ватных облачков, и это слишком светлое небо, и темнеющая громада леса, и беспокойные огоньки в оконцах Соловья – всё очень и очень скучно.

– Я не один в подвале, – внезапно проговорил Врагов.

– Конечно. С тобой мыши и, возможно, крысы. А может быть и кот.

– Все трое не ели и не пили уже несколько дней. Один из троих ребёнок. Противный, капризный, недолюбленный, как я, но ребёнок.

– Не кричи. Лесная нечисть не так уж безобидна и мне жалко их. Жениха твоей подруги – или она сестра тебе? – вряд ли кто-то станет искать. Но женщина! Она имеет в человеческом мире некоторый статус. Она не такая крутая, как твой приятель Фундуклеев…

– Тише. Женщину станут искать и тогда лесным дикарям не поздоровится. Выпусти меня, и я помогу освободить пленников, в том числе возлюбленного твоей сестры. Или она подруга?

– Если я тебя выпущу, то они в отместку и нас с Ксенией запрут. Это первое. И второе: если уж ты так печёшься о «лесных дикарях», то должен понимать и то, что пленники о них донесут. Такой поворот сюжета в твоей сказочке предусмотрен?

В этот момент луна выплыла из-за туч, окатив мертвенным светом своим дощатую дверь у основания терема.

– Умная красивая Зоя! – пленник засмеялся. – Ты не лишена вполне человеческой логики. Но помимо человеческой есть и высшая логика. Сначала возьми в руку бабушкино наследство, а потом посмотри сюда, обернись!

Зоя обернулась, рассчитывая узреть в одной из щелей его алчный, тёмный глаз. Но вышло иначе. Вместо своего предполагаемого собеседника, она увидела открытый, продолговатый дверной проём и подземелье: сводчатый каменный потолок, выложенные кирпичом стены и пол. Огромную лохань воды посредине погреба, трёх людей вокруг лохани. Один из троих, действительно ребёнок. Крепенький мальчишка лежит на боку, обхватив руками тело спящей женщины – дородной, крупной женщины, выбеленные волосы которой разметались по нечистому полу. По другую сторону лохани расположился мужчина. Он лежит навзничь, раскинув руки и ноги. Рубаха на его животе задралась, обнажив выпуклое, поросшее волосом пузо. Все трое вовсе не выглядят измождёнными узниками. Скорее напротив, все трое спят крепким сном вполне сытых и благополучных людей.

Зоя встряхнула головой, несколько раз открыла и закрыла глаза, пытаясь отогнать наваждение. Наконец, она достигла желаемого результата – вместо ярко освещённого подземелья перед ней снова оказалась дощатая, запертая на висячий замок дверь.

– Выпусти! – снова прошептал пленник. – Отопри дверь!

– В том-то и дело, что не могу! Предверие –владения мелкой нечисти, которая вошла в силу после удаления отсюда людей – хлебопашцев, купцов, промысловиков. В таких местах моей силы нет. Я всесилен лишь там, где есть люди с их грехами и слабостями. Чем больше людей, тем я сильней.

– Ах, эти люди с их выборочным благоразумием! А печать Трояна тоже, по-твоему бред? В печать она верит, а мне нет! Почему? Послушай! Сейчас прозвучит сигнал и нечисть выскочат на улицу. Начнётся веселье, пляски, буйства, разврат и прочее. В таком состоянии они, что токующие глухари – ничего вокруг себя не замечают. Тут-то можно и улизнуть.

Зоя всё ещё не очень-то верила в реальность происходящего. Однако её очень смутило брошенное словно ненароком упоминание о внезапно скончавшемся осенью прошлого года Феликсе Фундуклееве. Пленник, возможно, был как-то связан с господином Фу. Но как? Дурман в голове Зои хоть и рассеялся немного, но мыслить совершенно здраво она пока не могла.

Она услышала тихую возню и удаляющиеся шаги. Из ума не шёл лежащий навзничь голопузый мужик. Зоя достала из кармана мобильник, открыла WhatsApp и принялась листать его меню. Ксения не раз присылала ей изображения своего Игоряшки и портреты, и в полный рост. Наконец она нашла искомое и эти находки заставили её задуматься пуще прежнего. На всех фотографиях Игоряшка очень походил на узника лесного подземелья. А вдруг это действительно он? Сомнения терзали её недолго – Зоя решила обследовать подвал.

Он отперла замок, приоткрыла дверь. Петли оглушительно скрипнули. Зоя несколько раз окликнула пленников. Тишина дышала ей в лицо из темноты подвала. Она не пугала, не настораживала, но манила. Таким же притягательным может быть дружеское застолье или звучание приятной музыки. Включив фонарик мобильника, Зоя вступила в большой сводчатый зал. Подземелье оказалось каменным и не слишком уж сырым – лишь кое-где тёмные пятная плесени и потёки влаги. В подвале приятно пахло прошлогодней хвоей и чем–то незнакомым Зое, приторно укропным, кариандровым. Осторожно ступая вдоль стены, она осмотрела каждый уголок, но пленников не обнаружила.

Обследовать высокие своды подземелья оказалось намного труднее – слабенький лучик фонарика терялся, размывался мраком, истаивал не достигнув цели. Однако, Зоя завершила своё исследование с уверенностью, что в кладке свода нет таких дыр или отверстий, в которые смог бы пролезть даже щупленький ребёнок.

Закончив с потолком, она принялась осматривать пол и стены. Ползая на коленях, она ощупывала каждый шов в каменной кладке пола, полагая, что под верхним подвалом вполне может находиться ещё один этаж, где итомятся пленники. Ползая по холодным камням, Зоя быстро замёрзла. Колени отчаянно саднили. В довершение всего, случилось самое ужасное: аккумулятор мобильника, отдав последние силы полированным камням древнего подвала, уснул беспробудным сном. Всё ещё ощущая в теле и душе, навеянную Предверием патологическую вялость, Зоя не смогла толком испугаться. Она просто легла, распластавшись, раскинув в стороны конечности, как морская звезда. При этом, семейный талисман Шишкиных оказался как раз между ней и ледяным полом, в районе диафрагмы.

Первое время темнота её вполне устраивала, и потому она просто лежала на полу, прижимая животом звезду к полу. Уснуть не удавалось, а ведь ей сейчас более всего хотелось бы заснуть. Так продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала слабую вибрацию, словно где-то под полом, в толще древнего камня ритмично сокращалось и расширялось живое сердце. Не придав этому ровно никакого значения, согревшаяся Зоя предприняла очередную попытку заснуть. Но сон никак не шёл. Мешали какие-то голоса. Две женщины беседовали тихо-тихо. Интонации первой были усталыми. Вторая то тихо плакала, то жалобно уговаривала первую. Порой женские голоса прерывали рыкающие мужские интонации. В голосе мужчины Зое слышались недовольство и упрёк. Уверенная, что уже крепко спит, Зоя перевернулась на спину и уставилась на каменный свод, кроваво подсвеченный сиянием Трояновой звезды.

– Я не сплю, – прошептала Зоя. – А звезда… она…

– Наверху кто-то зажёг свет, – произнёс женский голос.

– Красный фонарь, – подтвердил мужской. – Я же говорил тебе: надо стучать в потолок. Давай я возьму на руки мальчишку, подниму его и он как раз дотянется и постучит.

– Он может занозить руку. Доски очень грубые, – возразила женщина.

– Я не могу. Я ещё не ужинал, – капризно заметил ребёнок.

– Тогда сдохнете тут с голоду, – прорычал невидимый мужик.

Зоя постаралась крикнуть как можно громче, и голоса тот час же умолкли. Несколько минут в подземелье царила тишина. А звезда разгорелась так ярко, что уже не грела, а обжигала кожу на животе Зои. Пришлось извлекать её из-за пазухи. Яростно сияющий амулет озарил подземелье багровымы сполохами.

– Свет! Мама! Свет! – закричал снизу срывающийся детский голос.

За возгласом последовал грохот. Зояпочувствовала удар в области лопаток. Сонливости и апатии как не бывало. Срывая с шеи медальон, Зоя вскочила на ноги. Звезда сияла ослепительно. Прикоснись – обожжёшься до волдырей. В её свете Зоя узрела на полу прямо перед собой квадратную крышку люка. Ржавые петли, деревянная, отполированная многочисленными прикосновениями ручка. Сосновые доски посерели от времени и сливались с полом. Бросив звезду на под, Зоя отвалила в сторону крышку люка, и уставилась в черноту.

– Баба какая-то! Подними его. Эй, ты там! Прими ребёнка!

Тут же из черноты нижнего подвала вынырнула белёсая головка ребенка: капризное, бледное личико, худые ручки тянутся к ней с доверчивой трогательностью.

– Принимай! Чего уставилась? – потребовали снизу.

И Зоя приняла в свои объятия хнычущего отпрыска Эбигейл Червяковой.

Яркая, полная луна, кружась в хороводе созвездий, льёт в подвал свой холодный свет через распахнутую дверь. Лёгкий ветерок выдул невесть откуда белёсую вату облаков. Тёмно-синее небо красиво контрастирует с яркой и полной луной. На фоне огромного золотого диска чернеет причудливый орнамент древесной кроны. Облысевшая от старости старая липа доживает последние десятилетия своей долгой жизни неподалёку от избушки Соловья. На нижнем, самом мощном её суку примостилось грузное тело огромной птицы – не птицы, зверя – не зверя, длинношеего и крылатого. Существо огромное, ширококрылое. Прямоугольная голова венчает лебединую, изящно изогнутую шею. Голова поворачивается из стороны в сторону. В сияющих глазах отражается лунный свет. Голова покачнулась, шея изогнулась, опуская голову ниже. Крылья неведомого зверя затрепетали, и Зоя увидела вторую, чуть меньшую по размеру, но рогатую голову, насаженную на такую же лебединую шею. На носу этой второй головы в лунном свете блеснула металлическая оправа очков. Зоя ахнула и перекрестилась.

– Вот он, десятилетний коньячок, – пробормотала она. – Вот она, Аглаюшкина водица. Ну ничего. Посмотрим, как этим головушкам понравится моя дробь…

Тихонечко скрипнув, дверь в подвал сама собою притворилась. Зоя подобралась к ней, высунула наружу руку, вслепую поводила ладонью по неровным камням крылечка, на котором совсем недавно спала.

– Быстрее, девушка! – торопила её Эбигейль Червякова.

Её сынишка тихонько похныкивал. Игоряшка же угрюмо молчал. Зоя слышала лишь, его сопение.

Им отозвались сразу несколько голосов, доносившихся из густой тени создаваемой всё той же кроной старой липы.

– Сейчас я Ивановичей с дерева сниму, – проговорил Соловей.

– Оставь, Капуша. Жалко. Не чужие они нам. Такая ж нечисть, – уговаривала мужа Аглая.

– Крылатому змею или дракону от человеческой пули вреда не будет. Отскочит от его шкуры пуля и все дела, – авторитетно заметил Лаврентий.

За спиной Зои спасённая ею Эбигейль грязно и витиевато выругалась. Открыв дверь, Зоя хотела уж выбираться наружу, но в этот миг хлопнул выстрел, за ним второй и тут же поляна между теремом и избой Соловья озарилась яркой вспышкой. Вооруженный её карабином в центре поляны стоял хозяин Предверия собственной персоной. Вокруг Соловья растерянно сгрудились его присные. И Аглая, и Марфа и Лаврентий с внуком – все были тут.

– Ксюняааа! – во весь голос заорала Зоя кинулась наружу.

Смятение вынесло Зою на центр поляны. Она едва не упала, больно ушибла ногу, споткнувшись о собственный карабин.

От холодного пламени занялись ветки и влажная листва старой липы. Липа горела факельно, ярко и долго, и Зоямогла видеть, как скукоживается истлевая, тело Карпа Соловья, как хозяин Предверия превращается в невзрачную серенькую птаху, как трепеща хрупкими крылами, птаха растворяется в предрассветном сумраке. Будто завороженная, смотрела Зоя, как в самый разгар лета, горбатая баба Аглая улетает в небеса, закручиваясь белым вихрем поземки, как буйная Марфа, попирая траву голыми пятками, проминает мягкую, напитанную дождями лесную почву, как стекает в неё превращаясь в сонный бочаг. А Лаврентий? Разве стоял с вечера у входа в избу этот подернутый плесенью, вычерненный тлением березовый пень? Огромное дерево истлевало в жутком, синеватом огне, заливавшем неземным светом гиблое место, называемое Предверием.

Зоя видела, улепетывавшего в панике Миняя, она знала, что крылатое, двухголовое чудище, искусно заложив вираж, выпустит из пастей струи пара и огня, сварит, испепелит, превратит и хвостатого лешего в подгнивший мухомор, или хуже того – в безглазого крота.

– Беги ко мне! – закричала Зоя и Миняй кинулся с ней, упал, пополз на карачках, прижался к её ногам. Его костлявое тельце сотрясала крупная дрожь, толстая волосня на щеках намокла и слиплась от слез.

А чудище летело низенько по-над поляной, распространяя серный смрад. Их взгляды встретились. Изумрудное сверкание очей золотой головы на миг ослепило Зою. Ох, и древняя же тварь, ох и скупая же, ох и злопамятная, ненавидящая весь её, Зоин, род. И ненависти этой не менее тысячи лет.

Звезда Трояна сияла на Зоиной груди. Алые протуберанцы отражались в зрачках надвигающегося чудища. Она не попыталась сдернуть с шеи цепь, она просто сжала звезду в ладони. Медальон снова сделался нестерпимо горячим, но Зоя не выпустила его из руки. Змей шипел и извивался, его длинные шеи свивались и развивались, пасти щерились, показывая рубиновые клыки, словно силясь сказать что-то. Одна из голов, чешуйчатая, таращилась на звезду изумрудными очами. Зато другая, свинорылая, словно в насмешку, украшенная человеческими очками, смотрела куда-то вверх, где на матовом фоне вездесущего лунного диска была ясно видна маковка терема. Из обеих пастей сочились и угасали в ночной прохладе струйки ленивого пламени. Зоя глянула на купол терема. Врагов был там. Она видела бледный овал его лица под полами капюшона, видела пальцы, сжимавшие тлеющею сигарету, видела дымок увивавшийся вокруг его тонких пальцев. Врагов был интресней Зои. Двуглавое чудище приземлилось на кровлю одной из хоромин терема и замерло там, на почтительном расстоянии от Врагова. Теперь обе головы рассматривали сидящего на верхотуре «китайского нищеброда», время от времени выпуская из ноздрей внушительные струйки адского пламени.

Зоя выпустила из ладони звезду, и та повисла на цепи, согревая грудь. Девушка нащупала по поясе гаманок с патронами, подобрала с земли карабин, бегло осмотрела оружие. Вроде бы цел!

– Значит, говоришь, человеческой пулей их не возьмешь, – шептала она, заряжая оружие. – А если дробью? Ничего, ничего! У меня дробь крупная, девятимиллиметровая!

Она целилась чудищу по глазам. Первый залп ударил в чешуйчатый череп. Дробины со треком отскочили в разные стороны, не причинив чудищу вреда. Змей, однако, прекратил испускать пламя, вспорхнул и с поистине воробьиным изяществом опустился на землю. Теперь он кружился по поляне, стараясь подобраться к проивнику со спины. Зоя поворачивалась вокруг собственной оси, держа в перекрестье прицела свинорылую морду в человеческих очках.

А Врагову вдруг надоело курить, и он выщелкнул коротенький бычок средним пальцем. Оранжевый огонек сигареты начертил в черноте мироздания яркую дугу и упал точнёхонько на нос змея туда, где над пускающим пары поросячьим пятачком, размещались блестящие стеклышки окуляров. Раздался оглушительный хлопок, за которым последовало шипение, словно где-то неподалёку лопнул и сдулся воздушный шар. Сделалось жарко. Зоя чуяла, как испаряется росная влага с травы, как уходит легким паром колодезная вода, как сохнут, превращаясь в хрупкий тлен хвоинки елей на опушке леса.

А драконоподобное чудище завертелось волчком, став черным силуэтом в коконе оранжевого пламени, постепенно истончаясь, усыхая пока, наконец, не исчезло совсем.

Короткий диалог освобождённых узников заставил Зою оглянулась. Эбигейл Червякова − крупная блондинка стояла на пороге в подвал, загораживая своим мощным телом весь дверной проём. Правой рукой она тискала мобильник. Левой прижимала к животу крепенького мальчонку. Эбигейл Червякова – а это без сомнения была именно она – основательно потратилась на улучшение собственной внешности. Дело не ограничилось наращиванием ресниц и татуажем век и бровей. Губы Эбигейл косметических дел искусник подкачал силиконом, щеки слегка подтянул к ушам. Не забыл о крыльях носа и подбородке. Ушные раковины блондинки имели не вполне обычную, слегка заострённую форму, что тоже наводило на мысли о скальпеле пластического хирурга. Но что касается груди, то тут трудно было вынести компетентное суждение, потому что тело Эбигейл от шеи до пят скрывал весьма целомудренного фасона балахон, больше похожий на сутану францисканского монаха, чем на дамский пеньюар.

Рядом с Эбигейл толокся с ноги на ногу большой и нестарый ещё мужик. Зоя некоторое время и без всякого интереса такая же кудрявая и густая ость покрывала шею и подбородок мужика Брутальность вздыбленные густые волосы, выпирающий из-под рубахи волосатый живот. Точно justify;text-indent:35.45pt;line-height:normal;mso-hyphenate:none'>

– Офигеть! Настоящее побоище! А это что такое? «Вольво»? Офигеть! Откуда у лесных придурков такая тачка? – бормотал мужик.

– На скрысенные у меня деньги купили… – проговорила Эбигейл.

Она всё ещё не отрывала глаз от дисплея смартфона.

– Мама, дай телефончик! – мальчик капризно скривил губы.

Пытаясь почесать пузо под рубахой, мужик задел женщину локтем.

– Нет, ты мне объясни, почему мне не полагается зарплата? Ты же обещала платить сорок тысяч в месяц, а сама даёшь только пять. Шо мне делать с пятью тысячами? Объясни!

– Мама, дай мне тоже пять тысяч. Почему Игоряшке даешь, а мне нет?

– … вот видишь, Юля, мелюзга называет меня «Игоряшкой», а я Игорь Анатольевич! Это ты меня унизила маленькой зарплатой и потому он так меня называет. Это неуважение ко мне.

Она плюхнулась на опалённую траву, уселась скрестив ноги. Карабин держала наготове, поперёк колен. Мало ли что? Вдруг Ксенино сокровище опять пустится в бега? Пусть кругом густая чаща и от Предверия до Промежуточного не менее тридцати километров – с Игоряшкиной комплекцией пешком ходить умаешься. Впрочем, Игоряшка хоть и ленив, но из Суворовской-то бойко слился.

Зоя ещё чувствовала в себе отголоски злой ворожбы. Хотелось повалиться на спину, прямо на измятую траву и долго-долго смотреть в серое рассветное небо. И не думать ни о чём, и не беспокоиться.

Но вокруг избушки Соловья всё ещё происходила какая-то возня. Заросли бурьяна колыхались и вздрагивали. То и дело слышался странный звон и тихий посвист. Зоя думала высмотреть в зарослях прощелыгу-Миняя, но быстро отступилась от своей затеи – утренние сумерки и усталость сделали своё дело. Дурацкие препирательства бывших пленников так же мешали сосредоточиться.А о лешачьем внуке не стоило слишком-то волноваться. Ну, убежал поганец в лес. Ну, утащил с собой чёрную коробочку ключа. Почему-то Зоя была уверена, что Миняй непременно найдётся и ключ у него окажется в сохранности. Просто пока им с Ксенией ключ не нужен. Пока не понятно в какую сторону и как им отсюда выбираться. Да и Врагов куда-то запропал.

Тем временем, освобождённые из застенка пленники продолжали браниться, не обращая на Зою никакого внимания. Игорь корил Эбигей недоплаченными деньгами. Она упрекала его в лени и тупости. Мальчишка непрестанно ныл, требуя внимания. Ничего нового. Обычная семейная жизнь не слишком-то разумных людей. Скука.

–… та шо же такое? Какое такси в лесу? – бормотал Игоряшка, потирая нежной ладонью не ладящего с трудом человека свой крупный, под стать животу, нос.

– Не «шо», а что! Я звоню Осюкову. Он приедет и отвезёт нас с сыночком домой.

– Тогда катись пешком и до самой Самжи. А там на пазике…

Слово «ПАЗИК» почему-то показалось чрезвычайно забавным мальчишке, и он зашёлся хохотом, приговаривая:

– Пааазик… отстой… ха-ха-ха… пааазик… отстой... Мама, дай пять тысч!..

Прислушиваясь к вялой их перебранке, Зоя не теряла из вида и заросли крапивы-лебеды с трёх сторон окружавшие избушку Соловья. Там среди плетей жирной крапивы, похоже, возобновлялось самое экзотическое из виданных ею цирковых представлений. Там меж полынными метёлками снова замелькал пёстрый платок Аглаи. Оттуда слышалось и свирепое цыканье Марфы, и посвист самого Совья, пока тихий, робкий, но уже вполне внятный. Зоя на всякий случай проверила карабин, передёрнула затвор. Мальчишка Эбигейл отреагировал незамедлительно. Найдя укрытие в узкой щели между стеной терема и мощным задом своей матери, он поглядывал на Зою настороженно.

А Эбигейл кому-то названивала. Какой-то Осюков грозился приехать через час, не раньше, а пока предлагал Эбигейл двигаться пешим порядком по лесной дороге от деревеньки Предверие в направлении села Промежуточного. При этом Осюков поминутно и безо всяких негативных для себя последствий именовал несравненную Эбигейл Юлей. Они спорили о каких-то деньгах. Упоминалась крупная для здешних мест сумма в полторы сотни рублей.

Зоя заметила, как при упоминании денег, пусть и отсутствующих, пусть и абстрактных, головы Соловья, Аглаи и Марфы на некоторое время высунулись из зарослей бурьяна. Высунулись и тут же спрятались. А на крыльце появилась сонная Ксения. Она недоуменно прислушиваясь к перебранке на поляне.

– Вот что я скажу! – вопила Эбигейл. – Никуда ты не поедешь, а будешь отрабатывать долг. Да!!! Если потребуется, Осюков закует тебя в кандалы! Ты должен мне полторы сотни, не забывай!!! Ишь ты, уезжать он собрался!!! Терский он казак!!! Прежде чем бежать в свою Суворовскую, узнаешь, как обирать матерей одиночек!!! А это что ещё? Ещё одна претендует?!!

Зоя хотела было возмутиться, но тут же передумала. Собственно, она именно претендовала. Она стояла посреди поляны перед теремом с карабином наизготовку. Её смущали не только крики Эбигейл и потерянный вид Ксении. Тревогу вызывала и усилившееся снование нечисти в зарослях. А тут ещё и Врагов явился откуда ни возьмись. Просто вышел из-за терема с обычным своим окурком на нижней губе и братьями Ивановичами ошую и одесную. Врагов выглядел вполне обыденно: половина лица скрыта капюшоном худи, за плечами рюкзак. Петр Иванович и Иван Иванович снова обрели обычный, человеческий облик и выглядели вполне по-будничному, цивильно.

– Мы направляемся в Промежуточное. В пять часов там от автостанции уходит автобус, – сказал Петр Иванович.

– Госпожа Эбигейл! Предлагаю вам за этого вепря отступного, – добавил Иван Иванович, указывая на Игоряшку унизанной перстнями десницей.

– Сколько отступного? – приняв самый деловой тон, спросила Эбигейл.

– Сколько у тебя, Врагов? – спросил Петр Иванович.

– Полторы сотни, – ответил Врагов, сплёвывая окурок на траву. – Всё что есть. Только на что мне этот…

Врагов тут же закурил новую папиросу из знакомой красной пачки. Зоя насторожилась. Не те ли это полторы сотни из-за которых спорили Эбигейл и Игорь?

С появлением Ивановичей и Врагова направление сооры несколько изменилось. Выходило так, что Врагов соглашался обменять похищенную у Эбигейл сумму на Игоряшку.

– Давай деньги? Где они? – Эбигейл уставила алчный взор на Врагова.

– Постойте! – крикнула Ксения. – Полторы сотни – это очень много.

– И то правда, – кивнул Врагов. – Эта треска хоть и жирная, но таких денег не стоит.

– Игоряшка, поедет со мной! Он не останется тут! Я сама заплачу! – кричала Ксения, симпатичная мордашка которой выражала самую отчаянную решимость.

– Он не может. Хозяйка хочет его перепродать, – губы Врагова сложились в обаятельнейшую улыбку сытого хищника.

– Он раб, – подтвердил с самым деловым видом Петр Иванович.

– Как же так? У нас рабство давно отменили. Ещё в девятнадцатом веке, до октябрьской революции!

Сказав так, Ксения сбежала с крыльца и встала рядом с Зоей.

Игоряшка посматривал на Ксению то жалостно, то с вызовом, время от времени утирая шмыгающий нос нежной ладонью. Оставаясь равнодушным к постыдному торжищу, он беспомощно топтался на краю поляны и даже не пытался бежать. Разлучница торговалась ожесточённо, попеременно то нахваливая Игоряшку, то унижая самым бессовестным образом. Врагов скалился. Братья Ивановичи ерепенились. Лицо Зои выражало самую злую иронию. Время от времени она прикладывала карабин к плечу, делая вид, будто целится и тогда ватага торгующихся прыскала в разные стороны.Карабина боялись все, кроме Эбигейл, которая, без сомнения являлась самой обычной женщиной. А русскую женщину – это каждому известно – карабином не и спугаешь.

Однако, через короткое время торгующиеся опять сплачивались вокруг несчастного Игоряшки и саркастического Врагова. Пачка денежных купюр была для них столь же притягательна, как притягателен магнит для металлической стружки.За низеньким крыльцом, в зарослях дурман-травы, переговаривались похохатывая, хозяева избушки. Говорок Марфы звучал громче остальных. Злыдня уговаривала остальных выкупить Игоряшку для собственныхзлых надобностей. Сначала уморить, а потом съесть? Такая, кажется, у них технология?

Голова Ксении всё ещё кружилась. Соображалось с трудом. Она снова и снова пыталась подсчитать свою не шибко богатую наличность. В кошелёчке – две пятитфсячные купюры. За подкладкой рюкзака припрятано ещё две, да в кармане куртки примерно полторы тысячи мелкими деньгами. Она, конечно, готова отдать всё, но сучка-Эбигейл тогрует близкого человека за полторы сотни рублей, а у Ксении, если выгрести всё, чкть больше двадцати тысяч наберётся. А ведь ещё надо как-то до дома добраться – билеты, еда, другие непредвиденные дорожные расходы. Ксения колебалась, попеременно то хватаясь за голову, то рыская по карманам. Голоса торгующихсянапоминали ей то волчий вой, то клёкот оголодавших падальщиков.

– Я не дам за него и окурка, – ухмыляясь, произнёс Врагов. – Какие там полторы сотни! Он ни на что не годен!

– Почему же? – возразил импозантный Иван Иванович. – Он достаточно жирный и жрать его будет довольно вкусно.

– Он большой и сильный, – поддержал брата хитроватый Пётр Иванович. – Его можно использовать на тяжёлых работах.

– Да-да! – взликовала отчаявшаяся было Эбигейл. – Можно и жрать, и использовать.

– Только у тебя почему-то всё это не получилось, – хмыкнул Врагов. – Скорее наоборот. Жрал и использовал тебя он. Эх, люди!

– Можно сожрать прям сейчас, – проговорил Иван Иванович. – Пока он нас не объел.

В ответ на его слова Зоя дала предупредительный залп. Компания расступилась. Сынишка Эбигейл повалился животом на траву, под ноги одиноко стоящему Игоряшке.

И тогда Ксения решилась. Набрав лёгкие побольше воздуха, она крикнула:

– Я отдам всё, что у меня есть! Двадцать тысяч!

– Ты это всерьёз? Поверила в то, что они станут его жрать? – усмехнулся Врагов. – Они не люди, а значит и не людоеды. Просто прикалываются. Вороваты – есть такое, но в остальном довольно безобидны. Так что оставь свои двадцать тысяч себе.

Зоя опустила карабин. Она стояла к Ксении спиной, но поза её – плечи, ноги, линия позвоночника – всё, как казалось Ксении,выражало пренебрежение к ней.

Броситься, обнять, просить прощения за то, что такая дурёха. И Зоя простит, пожалеет. И примет Игоряшку, как родного. И отвезёт их на своей машине до самой Суворовской так, что дорогой и не понадобятся никакие двадцать тысяч. Но сначала надо договориться с этой недоброй женщиной. Как там её?

–Зоя, мне надо взять деньги из машины. Ключ у меня. Ты только не волнуйся.

– Я от себя добавлю ещё пять, − Зоя достала из заднего кармана джинсов смятую розовую бумажку.

Ксения вздохнула. Зоя относится к деньгам несколько пренебрежительно – мнёт купюры, бездумно рассовывает их по карманам, а потом забывает и стирает вместе с одеждой. Порой она щедра до расточительности, но иногда чудовищно скупа. При этом Зоя всегда при деньгах. Ксения, вздыхая, поглядывала на мятую тысячерублёвую купюру.

Не выпуская из рук карабина, Зоя подошла к возлюбленному Ксении и сунула деньги ему за шиворот.

– Отдай! Ты мне должен! – заверещала Эбигейл.

Зоя передёрнула затвор, и разлучница умолкла. Игоряшка, расправив купюру изучал её на просвет.

– Не сомневайся, у неё всё настоящее: и дробь, и деньги, – ухмыльнулся Иван Иванович.

– На что нам такое добро? – Пётр Иванович пренебрежительно махнул рукой в сторону Игоряшки. – Пусть его делят между собой эти влюблённые женщины.

– Действительно, я-то в него не влюблён, – поддержал брата Иван Иванович.

– И я не влюблён, – проговорил Пётр Иванович.

– Человеческие женщины всегда в кого-нибудь влюблены. Этим-то они и привлекательны, – подъитожил Врагов. – Совсем иное дело…

– Итак, мы в торгах не участвуем! – провозгласил Иван Иванович.

Под руку с братом, он удалился по травянистой колее в сторону села Промежуточного.

– Пять косарей не деньги. У неё есть ещё. Пусть даст, – сказал Игоряшка.

– У твоего Игоряшки глаза такие же косые, как у Аглаи и Марфы, – заметила Зоя. – Может быть и он того… нечисть?

Заросли крапивы ответили ей истошным свистом и улюлюканьем.

– Ты поклёп на наших баб не возводи! – прокричал Соловей.

– Он украл сто пятьдесят тысяч! – взвизгнула Эбигейл. – Верните деньги и забирайте его. Мне такой…

Она не закончила фразы, потому что мобильник в её руке завибрировал, и она ответила на звонок.

– Я набираю тебя в десятый раз, – прорычал смартфон. – В Предверии связи вообще нет. Ты всё ещё там, Юлька?

– Это Осюков, – пояснила присутствующим Эбигейл. – А вот и он!

На лужайку перед избой Соловья действительно выкатилось чудо техники с логотипом концерна BMW на капоте. Металлические части корпуса автомобиля покрывали разнооттеночные пятна ржавчины. Очертания кузова, обвес, дизайн решётки радиатора и салона – всё свидетельствовало о почтенном возрасте транспортного средства.

Зоя фыркнула. Врагов оскалился. Игоряшка, пряча в карман брюк розовую купюру и не дожидаясь приглашения, полез в салон на заднее сидение. Рассвирипевшая пуще прежнего Эбигейл ухватила его сзади за брючный ремень.

– Мама, он положил деньги в передний карман! – верещал мальчишка.

– Правильно! – вторили ей из зарослей крапивы. – Оставь его нам. Пусть долг отрабатывает. Воду носить, дрова колоть, дымоход прочищать, крапиву эту изничтожить, картоху посадить!..

Врагов, скинув с плеч рюкзак, принялся обшаривать его многочисленные карманы.

– Смотрите!Он ищет! Сейчас достанет! – шелестело в зарослях полыни-лебеды. – Деньги! Тысцы!!!

Врагов же, наконец, извлёк на свет большой белый перетянутый резинкой конверт.

– Вот! Оставь его! – он протянул конверт Эбигейл.

Мальчишка хотел было схватить конверт, но Врагов ловко отдёрнул руку.

– Ишь ты, пакость! Ещё один Миняй, только бесхвостый! – рыкнул он и мальчишка отступился, хныкая полез на заднее сидение BMW.

– Ты маво внука не порочь! Сам пакость та ещё! – послышалось из крапивы.

Отпустив ремень Игоряшки, Эбигейл вцепилась в конверт.

Она сдёрнула резинку. Разодранная впопыхах бумага упала ей под ноги. Ксения ахнула, увидев в руках разлучницы толстую пачку розовых банкнот каждая номиналом в пять тысяч рублей. Эбигейл листала купюры, рассматривая рисунок на каждой, словно надеялась обнаружить на них нечто новое, ранее не виданное. Мгновения бежали. Врагов уже закинул рюкзак за спину, но уходить почему-то не торопился. Игоряшка, высунувшись из машины, таращился на купюры, словно видел их впервые. Зоя покуривала, не сводя внимательного взгляда с затихших зарослей крапивы.

– Вот нашла! – воскликнула, наконец Эбигейл. – Меченая купюра. Ах, вот ещё одна! Это же моя пачка!

И она с размаху, наотмашь, хлестнула пачкой по Игоряшкиному расстроенному лицу.

– Он не виноват! Это Врагов! Демон! Он украл!!!

Кто это вопит так неприлично громко? Над кем это эхо лесное хохочет? Кого дразнит, вывалив наружу розовый язык, сынишка Эбигейл? Ксения разрыдалась.

– Ксения! – Зоя обняла её за плечи. – Пойдём! Нам пора уезжать. Где у тебя ключ?

Ксения устало опустилась на траву. Слёзы душили её. Хотелось взлететь или провалиться сквозь землю. Игоряшка – предатель и подлец, но как вернуться в Суворовскую без него? А может он и не предатель. Надо же всё до конца выяснить. Возможно, и не подлец он. Просто у него собственные, отличные от Ксениных, взгляды на жизнь. Вот и Зоя так же считает, дескать, у каждого свои недостатки. Имеет же и Игоряшка право на недостатки.

Так она сидела на траве, сбив в комок тоскующее тело. Так она уговаривала себя, силясь в кратчайшие сроки изгнать из души тоску и боль, изжить, выплакать, забыть.

А где-то рядом жизнь шла своим чередом – люди выясняли отношения. В общем хоре голосов теперь ясно выделялся фальцет вновь прибывшего Осюкова, который то и дело наскакивал на Игоряшку, пытаясь протаранить его своей костистой грудью. Осюков мало интересовал Ксению – мелюзга, шибздик, хоть и горластый не мог представлять реальной угрозы для высокого, увесистого, защищенного бронёй сала, Игоряшки. Если только…

– Цто не видел такого лезвия? Это нахи в ваших краях такие ножички делают. Это я у нахов купил. Сто долларов отдал – не дешёвка.

Ксения протёрла глаза и уставилась на Осюкова, проворно скакавшего вокруг монументально застывшего Игоряшки. В право руке Осюкова матово блистало обоюдоострое лезвие.

– Осюков, оставь его! Липосакция этому дебила с последующей отправкой в ещё более северные, чем наш регионы? Игоряшка того не стоит. Успокойся, Осюков.

Ксения встрепенулась, нашла глазами Врагова. Так и есть, это действительно произнёс он, потому что лезвие мгновенно исчезло из руки Осюкова, будто испарилось. Да и Эбигейл залебезила глазками. Только Игоряшка стоял, как истукан – этого ничем не проймёшь.

Ксения глянула на Зою и прочтя на лице подруги бешенство, втянула голову в плечи.

− Забираем Врагова и едем, − хрипло проиказала Зоя.

− Я беру только Врагова, а ты, если хочешь, можешь присоединиться к Эбигейл и компании.

Врагов выскочил из «Вольво» сам не свой. Ксения ещё не успела заглушить двигатель, а он уж сидел на стропилах храма, курил, посматривая вверх на звонницу, словно намеревался лезть ещё выше.

– Эй! – робко позвала Ксения. – Тебя дождик–то не намочит? Зачем мы здесь?

– Как может повредить земной дождик тому, в чьей душе горит огонь преисподней? – послышалось в ответ.

Задарв голову, Ксения пыталась угадать настроение Врагова, но ей удавалось разглядеть лишь улыбающийся рот, кончик носа и тонкие пальцы, сжимавшие чадящую папиросу.

– Вы мне надоели. В аду лучше. Я хочу вернуться в ад! – голос его слышался так же ясно, как если бы он стоял рядом.

– Хватит болтать! Слезай, только аккуратно, не то расшибёшься.

– Ты волнуешься обо мне? Как это мило! А если я прыгну?

– Не прыгай! Надо аккуратно! – закричала Ксения.

Дух её занялся. Она знала наверняка: непременно прыгнет и незамедлительно!

И он прыгнул. Ксения прикрыла глаза ладонями, напряглась, ожидая услышать стук упавшего тела и стон, но ничего не услышала, кроме его порывистого дыхания и запаха дешевых папирос – его запаха. Ксения почувствовала обжигающее прикосновение – он отвел её ладони от лица. Теперь они стояли друг напротив друга: нос к носу, глаза в глаза.

На дне его зрачков плескалась первобытная тьма. Из-под капюшона худи на неё смотрел кто-то отдалённо напоминающий их случайного знакомца. Возможно, это был Врагов, но всё же не совсем он. Врагов был молод, едва ли старше Зои. Но этот… Ксению в упор рассматривало древнее, как мир, существо. Телесно тёплое, но словно бездушное, давным-давно умершее. С лицом у существа всё в порядке: лоб, глаза, осенённые ресницами, брови, щеки, нос, подбородок, губы. Кожа идеально ровная и очень бледная, как у пластикового манекена, а ладони, сжимающие её запястья очень горячие. Лицо мертво. Живут только глаза. А в них боль, одиночество и тоска, да такие страшные, такие глубокие, каких у живого человека не может быть. Не может живой человек вынести такой вот боли и тоски.

– Тебя ведь не Враговом зовут? – робко спросила Ксения. – На самом деле у тебя ни имени, ни фамилии. На самом деле ты…

– Я – Врагов, – ответил он. – Не бойся меня, девушка. Прошу только об одном зайди в храм, подойди к алтарю и вот…

Он отпустил её руки и достал из-за пазухи тонкую свечу, улыбнулся. Лицо его на короткий миг оживилось, приобретя совсем детское выражение беззащитной доверчивости и Ксения стушевалась. Тоскующим он ей нравился больше. И зачем городским такие изыски? У них, в Суворовской, люди ставят себе зубы золотые, а кто победнее – железные. А у этого? Белый кристалл, алый, зеленый, синий! Блещут так, что разноцветные зайчики по стене прыгают.

Ксения взяла в руки свечу, понюхала. Свеча пахла медом, а на ощупь оказалась мягкой. Или это ладони её были слишком горячи?

Лицо его снова застыло, сделалось замкнутым и он заплакал.

– Я любил только мою Миреле, а Его я не любил никогда. Миреле сложна и прекрасна, а Он простой, Он такой же как все!…– он указал пальцем на полустертое изображение Спаса над дверями храма. – Он говорил: любовь – это я. И я любил Миреле, но такая любой оказалась неугодной Ему. Выходит, он солгал. Солгал, как лгут все. И за это … и за это…Меня прогнали отовсюду! И теперь я ничей, я скитаюсь…

– Хорошо, – вздохнула Ксеня. – Я войду. Вот только Зоя, кажется, говорила будто в храме прогнили полы…

– А ты помолись! – глаза его сверкнули. – Помолись и доски выдержат даже такую толстушку, как ты…

Ксеня попыталась скрыть гнев и досаду, но щеки предательски зарделись. И он заметил, это! Эх, заметил и снова улыбнулся.

– Тогда я пойду, – едва слышно выдавила из себя Ксения. – Раз уж ты так любишь эту… как её там…

Но он не дал её уйти. Объятия его оказались крепки, а поцелуи так сладостны и горячи, что бедная Ксения перестала отличать день от ночи, верх от низа, а начало от конца.

Впоследствии она не помнила, как оказалась внутри храма, у осквернённого, агаженного алтаря, не помнила, как возжигала свечу. Она припоминала лишь пасмурные, полустертые лики святых, сладковатый, странный, привкус дыма и свои страстные мольбы. В пустой полутьме храма сделалось светлее и звонче так, словно зажглись все алтарные светильники и сверху, с разрушенных хоров зазвучала тихая музыка.

– Надейся на прощение, верь, верь… – пели тихие голоса.

Пешая ходиба всегда помогает, в случае если душит бешенство. Что может делать человек в таком состоянии? Разваливать с одного удара топором толстые чурбаки? Бить в колокола? Мстить? Нет, месть – последнее дело. Тратить силы на месть?.. Ах, она и без того устала. Зоя опустилась на лежащее дерево неподалёку от семейки грибов. Опять опята? Вспомнился дед Гаврила с его корзиной. Гавриил – странное имя, архаичное. А вот и он сам, в том же прорезиненном плаще и кирзачах. И корзина при нём. И кланяется. И улыбается. Трезвый! Спрашивает:

Дед уселся рядом с Зоей. Запах ладана и мирры достиг её ноздрей. Она влохнула поглубже, и…

− Отшила её жениха. Не посадила к себе в машину. Так?

− Когда тебя раздирает злоба и гордыня, есть способ менее шумный, чем пальба из ружья или брань. Да по нечисти и палить-то без толку. Бессмертные оне. А браниться с ними, как в карты играть. Ну, ты понимаешь…

− Просто пешая ходьба. Пять, десять километров. Надо устать. Надо, чтобы дурная кровь отвалила от надрывающегося сердца. Вот я, например, грибочки собираю…

− От Промежуточного ты двадцать семь километров прошёл… Устал?

− Спасибо, что сидишь здесь и ладаном пахнешь.

− Ну, посидели и будет. Смотрю я, ты уже отошла. Пойдём женгиха твоей сестрички выручать.

− Ах, на неё-то самое большое сердце имеешь, потому что она добра. А ведь она тебе сестра. Вижу едину кровь, едину плоть, един корень. Род свой ведёте от плохого человека. Злой, жестокий, дурной, разбойник, он дал вам обеим жизнь для искупления мнооогих своих грехов. Его молитвами питается ваша удача. Ему, – старик ткнул грязным пальцем в небо. – угодны молитвы Трояна, который по-злому пресекал ещё более злое. А в итоге выходило по-добру.

− Как-то это слишком сложно, − Зоя вздохнула. – А вот Врагову я хочу помочь. Жалко его.

Старик поднялся, и Зоя поплелась следом за ним. Ярости в душе, как ни бывало. Влкомая ароматами мирры и ладана, она почти бежала, не удивляясь тому, как это столь пожилой человек ухитряется передвигаться так быстро.

Они нашли «Вольво» припаркованным на обочине дороги неподалеку от заброшенного храма. Автомобиль стоял криво, загораживая проезд, двери оказались не заперты, ключ в гнезде зажигания. Зоя и злилась на бестолковость Ксении, и радовалась находке. На заднем сидении в большой красной сумке по–прежнему лежали патроны. Зоя быстренько перезарядила оружие. Влажные заросли бурьяна закрывали вход в храм. Эх, снова мокнуть, снова шагать в неизвестность. Она слышала громкое, с нутряным хрипом, сопение деда Гаврилы. Теперь можно и проститься со стариком. Впрочем, Бог с ним. Пусть валяется на траве пока она ищет Ксению. Лишь бы не совался под ноги. Зоя споткнулась об оставленную дедом корзину и едва не упала. Часть опят высыпалась на траву.

– Зачем надо было тащить с собой корзину? – ворчала Зоя. – В этом лесу опят, как в Москве угарного газа. В любой момент и где угодно можно снова набрать. Да в ней килограммов семь!

– Одиннадцать! – поправил её Гаврила. Старик, скрестив ноги, сидел на примятой траве.– Без корзины путных дел не получаецца, зло не превозмогаецца, добро не насаждаецца…

– Сейчас мы насадим добра! Погоди, старик! – пробормотала Зоя, настороженно присматриваясь к тихим руинам. – Моя Ксения где-то здесь и, возможно, она в опсности.

Подвинув ногой корзину, она направилась к отверстым дверям храма.

– Иди-иди, – сказал старик ей вслед. – Твоя сестра там. Молится Господу за грехи и неправоту адской твари. Вот уж добрая душа!

Старик говорил что-то ещё, но порывы ветра рвали фразы в клочья и уносили обрывки. Этот же внезапно поднявшийся ветер, сорвал с головы Зои капюшон толстовки. Не позволяя глубоко вздохнуть, он свистел в ушах и звук этот был слишком похож на хулиганские трели Карпа Соловья. Ветер пригнал в лес серые сумерки, будто вечер уже наступил. Последний десяток метров дался Зое с большим трудом. Она запиналась об упругие стебли бурьян-травы. Воздух сделался густым, будто кисель. Наконец Зоя упала, наступив на собственный шнурок. Падая, она выронила карабин. Ветер тут же стих.

– От она, церковь-то, ступай унутрь, что же ты? – услышала Зоя тихий голос.

– Ступаю, ступаю, дед. Не видишь – шнурок развязался.

Затвердевший от влаги и грязи шнурок никак не хотел слушаться её пальцев. Зоя нервничала, костерила в пол голоса и добрую Ксению, и Врагова, и вымокший до последнего листочка лес, и помянутую дедом «адскую тварь».

Внезапно сделалось светлее, но она увлеченная своей работой не придала этому значения. Мало ли что могло случиться? Тучка набежала и отодвинулась, несомая ветерком. Солнышко снова явило миру радостный лик. Наконец, Зоя справилась со своей работой. Рука потянулась за карабином и не нашла его. Ах, незадача! Повинуясь внезапному порыву, Зоя обернулась. Врагов стоял в дверях храма. Та же одежда и повадка. К нижней губе приклеилась тлеющая папироса. Однако, лицо другое. Куда подевалась всегдашняя, с нотами цинизма, насмешливость? Лицо Врагова исказила мука, словно он находился под пыткой или внезапно потерял кров, Родину и всех близких. И не только это! За спиной нечаянного знакомца Зоя заметила трепетание огромных теней. Ритмично расширяясь и опадая, они осеняли собой фигуру врагова. Их периодическое трепетание походила на взмахи огромных крыльев. Врагов смотрел куда-то поверх головы Зои. Теряющуюся в ли в лесу дорогу высматривал он или его заинтересовал притулившийся на опушке нахальный старик, его бывший собутыльник, Бог весть? Но Врагов в правой руке карабин так ловко, словно долгие годы не разлучался с оружием, словно единственным призванием его и талантом была война.

– Ты опоздал! – сказал Врагов. – Слишком поздно пришел. Как обычно.

– Туда, где тебе предназначено быть, нельзя опоздать.

Ответ дерзкий. Звонкий голос говорившего, вовсе не походит на шамкающую речь старца Гаврилы

– Не факт! – Врагов усмехнулся, выпуская изо рта стайку разноцветных зайчиков.

Зоя хотела обернуться, но Врагов молниеносно поднял оружие. Щелкнул курок. Оружие дало осечку. Нажал ещё раз – снова осечка.

Зоя растерялась. Что делать? Пусть Врагов целится не в неё, но пуля может угодить в пьяненького старого Гаврилу или неизвестного, неведомо откуда взявшегося спорщика, которого Зоя пока не видела. Тогда она схватила корзину. Какие там одиннадцать килограмм! Дед преувеличил свои достижения. Зоя подняла корзину над головой, размахнулась и бросила. На Врагова обрушился водопад опят, он отмахивался стволом карабина. Зоя снова услышала голос: высокий, чистый, странный, мужской или женский – не разобрать.

– Он не примет тебя, но Он тебя прощает, освобождает от большой муки и награждает искуплением, – высоким и торжественным голосом произнёс невидимый неизвестный.

Зоя собралась возразить, но проснувшийся медальон уже чувствительно обжигал её грудь. Пришлось вытащить звезду из-за пазухи. Пришлось явить её миру, горячую, сияющую.

– Что за бред! – пробормотала Зоя. – Какие там муки! Бухать надо меньше и найти себе путное занятие. Тогда и мукам конец.

– Не настало ли время выбросить бесовский подарок? – на этот раз голос звучал набатно, будто на обветшалой звоннице ударил колокол.

Зоя подняла голову. Он стоял над ней в простой, просторной одежде, высокий, светловолосый. На чистом и строгом его лицене было ни теней, ни чувств, ни сомнений. Его фигура оказалась так высока, что Зое приходилось запрокидывать голову, чтобы видеть его лик. За его спиной медленно трепетали огромные белые крыла, а в руках он сжимал узкий меч с простой кованной рукоятью. Солнце, низко висевшее над лесом, бросало на лезвие кровавые отсветы. Фигура выглядела грозно и торжественно, очертаниями своими напоминая монумент на Мамаевом кургане. Тем не менее, Зое достало храбрости заступить неизвестному дорогу.

– Он, наверное, не очень хороший человек. Деньги украл. Врёт. Но всё же, наверное, не стоит его мечом-то… – растерянно проговорила Зоя. – Это как-то слишком.

В ответ она ожидала гневной выходки. Возможно крылатое существо заругается. Возможно, станет и ей грозить. Звезда Трояна сияла, бросая алые отсвета на меч и лицо крылатого. Любоваться или пугаться? Зоя застыла, растопырив руки, чувствуя меж лопаток твёрдый холодок ружейного ствола.

– Отойди, человек! – хрипло попросил Врагов. – Наша вражда тебя не касается.

– Отойди, дитя! – в унисон Врагову проговорил Крылатый. – Битву за твою душу этот мученник проиграл, но остались другие.

Зоя подалась в сторону. Она наблюдала, как они раскрыли друг другу объятия, словно желая слиться воедино. Она видела, как горячий оранжевый свет одного поглотил холодное синее свечение другого. Она осязала трепетание двух пар крыл, она слышала стоны, смех и мольбы. Карабин упал на траву и Зоя, преодолев страх, притянула оружие к себе.

Внезапно смертельная усталость навалилась на неё, придавила, заставила улечься ничком, накрыла тяжелой ладонью веки.

Вольво остановился у огромных железных крашенных зелёной краской ворот, по обе стороны которых отцветали летние клумбы. Рядом с воротами на кирпичной стене красовалась выцветшая табличка: «Дом семьи Эбигейл Червяковой и К^о». Зоя снова расхохоталась, а Ксения уже отралась возле Игоряшки, который расположился неподалёку от ворот на вкопанной в землю скамье. Он сидел, широко расставив колени и свесив голову на грудь. При появлении Ксении, плечи его слегка дрогнули, но голову он не поднял.

– Та где ж твои вещи? – Ксения всплеснула руками.

– Та вещи забрали в счёт долга, – мрачно ответствовал Игоряшка.

– Сходи и забери их! – скомандовала Ксения. – Мы едем домой. Та шо ж такое! Ведь было два чемодана! Два!!!

Милый, любимый, вновь обретённый. Ксения ловила его взгляд, читая в нём вину и смущение. Что глаза косят – не беда. Возможно, злая Эбигейл стукнула его по голове. Может быть Осюков сильно напугал, а неровен час и лесная нечисть надругалась. Её Игоряшка одумался и раскаивается. Он снова хочет свою Ксюню. Он тоскует по летней жаре, вяленным помидорам и солёным арбузам. Он снова хочет удить форель в горной речке и пропускать вечерами по стаканчику, налитому из бутылки с этикеткой Кизлярского коньячного завода.

Ксения попыталась обнять широкое тело возлюбленного и как обычно её ручки так не смогли сомкнуться на его спине. Хорошо хоть не похудел. Хорошо хоть питался хорошо. Ксения замерла, прижимаясь щекой к родимой груди. Туго обтягивавшая её ткань рубашки в крупную клетку уже намокла от девичьих слёз.

– Та сейчас же и уедем. Вот только Зойка вернётся.

– Зойка? – в голосе возлюбленного послышались тревожные интонации. – Она вернётся?

– Та они в замке. Она их там оставила. Та тут некому красть. Миняй-то в лесу остался.

– Если ключи в замке, то давай уедем без Зойки. Плохая она. Фригидная.

– Какая-какая? – Ксения отстранилась, уставилась в знакомые, заметно косящие глаза.

– Она мне сделает что-нибудь, – Игоряшка смущенно шмыгнул носом.

– Та она ж за твоими вещами пошла и мои двадцать тысяч вернуть. Она считает: так правильно. Только пустое это. Ничего они не отдадут. Та пусть хоть попытается. Потом вместе уедем.

В ответ на её слова из-за ворот послышались громкие голоса. Эбигейл тараторила безостановочно. Неприятный фальцет Осюкова невнятно подлаивал хозяйке. Мальчишка ныл, требуя к себе вниания. Голоса Зои слышно не было.

– Давай уедем. Ну хоть у церкви встанем. Не хочу больше Юльку видеть. Пусть Зойка сама с ней…

Сказав так, Игоряшка направился к автомобилю, полез на место водителя, но Ксения, опередив его, молниеносным движением выхватила ключ из его гнёздышка.

Взгромоздившись на водительское место, Игоряшка вздыхал и вертелся, поцокивал языком, оглаживая кожаную обивку салона.

– И что она так взъелась из-за каких-то двадцати тысяч? У самой денег куры не клюют. Жадная.

– Зато у меня эти двадцать тысяч до дома добраться и неделю ещё потом жить, – надулась Ксения.

Она уже сидела рядком с любимым на пассажирском месте и протягивала ручки, чтобы снова обнять. И склоняла головку к любимому плечу. Но Игоряшка снова отстранился.

– Погоди, Эбигейл со своим за ворота прётся. Восстановила Осюкова в правах. Не хочу при них. Погоди.

Из-за зелёных ворот на улицу действительно высыпала целая компания. Осюков тащил два объёмистых чемодана. Его потное лицо выражало озабоченность и решимость. За ним следовала разряженная в пух и прах Эбигейл: белые лосины, белые же на высоких каблуках ботфорты, карминового колера широкая размахайка из меха неведомой зверушка, на голове утыканное блестящими булавками подобие пожарной каланчи. Мальчишка, по обыкновению, цеплялся за край материнской одежды. Замыкала шествие суровая Зоя.

Ксения нажала на одну из кнопок ключа и дверь багажника поднялась кверху.

– Клади чемоданы в багажник, – скомандовала Зоя и Осюков повиновался.

– Не могу. Вещи заберу, а его вам оставлю, - ах, эта Зоя! Вечно она со своими шутками. - Эй, Игорь! Слезай-ка с моего места. Пора ехать.

– Вот новость! – взъерепенился Осюков. – Такого уговора не было!

Ксения прекрасно видела его побагровевшее от гнева лицо в зеркальце заднего вида. Они оба, Осюков и Зоя стояли у распахнутого багажника. Эбигейл с мальчишкой бродили вокруг автомобиля, что-то внимательно высматривая.

– Она мне двадцать тысяч не отдала. Мы договаривались, что она отдаст чемоданы и деньги, тогда я увезу Игоряшку. Она выполнила только половину договора, поэтому Игоряшка остаётся.

– А давай по-другому располовиним, а? Ты заберёшь Игоряшку, а чемоданы оставишь.

– Не могу! Содержимое чемоданов – приданое вашего жениха – оплатила моя Ксения и потому они принадлежат ей. А Игоряшка – свободный мужчина. Не женат и никому не принадлежит. Верно, Ксения?

Ксении пришлось соглашаться, ведь иного ответа Зоя не приняла бы.

– Враньё. Я твой, – шмыгнув носом, проговорил Игоряшка.

Ксения зарделась. Дверь багажника громко хлопнула, но Ксения расслышала, как Осюков проговорил:

– Хорошо. Я отдам из своих. От Юльки… т о есть Эбигейл ты денег не жди – тут строго одностороннее движение.

Осюков проворно скрылся за зеленой воротиной, а Зоя с изяществом фокусника извлекла откуда-то сторублёвую купюру. Эбигейл, перестав бродить и высматривать, уставилась было на деньги, но оценив достоинство купюры, разочарованно отвернулась.

– Послушай, Игорь, – сказала Зоя. – Вот в том ларьке продаётся мороженное. Нам бы с Ксенией по эскимо на дорожку. Ксения, ты хочешь эскимо?

– Мне в вафельном стаканчике, – сказала Ксения.

– Не с службу а в дружбу, – Зоя протянула сторублёвку Игоряшке.

Смущённый ястребиным взглядом Зои, не решаясь возражать, Игоряшка побрёл в направлении ларька.

– Поторопись, мы уезжаем! – крикнула ему вдогонку Зоя.

Ах, Игоряшка ведь так не любит, когда им командуют. Игоряшке совсем нельзя давать никаких поручений. Можно лишь деликатно упрашивать, пообещав какую-нибудь весомую награду. А Зоя и денег-то дала в обрез: на третью порцию мороженного не хватит. Сейчас-сейчас Игоряшка передумает, откажется. Выскажет Зое всё и они поссорятся. Ксения на всякий случай вылезла из автомобиля, собираясь следовать за возлюбленным хоть в нощь, хоть в дождь, хоть в каторгу, хоть в ларёк за мороженным. Её светлый порыв прекратило появление Осюкова. Лучший друг распутной разлучницы возник из-за ворот руки в брюки, на лице выражение глубокой и наверняка фальшивой печали.

Мотор «Вольво» заурчал. Ксения обернулась и увидела Зою, сидящей на водительском месте и в полной боевой готовности. Осюков же продолжал стоять у кирпичной ограды немым воротным столбом.

– Если решила взять с собой Осюкова – не советую. Он неопрятен и бухает много, – авторитетно заметила Эбигейл.

– Она меня не возьмёт, – вздохнул Осюков. – Она из Москвы, а так такого добра как я навалом.

– Деньги принёс? – повторила Зоя, закуривая.

Она топталась у водительской двери, с бесцеремонным любопытством рассматривая внутренность салона автомобиля.

– Ксения, поехали! – сказала Зоя, выпуская табачный дым в лицо распутной разлучницы.

Эбигейл отпрянула. Захлопывая водительскую дверь, Зоя совсем нечаянно ударила ею вездесущего отпрыска. Мальчишка захныкал, а автомобиль медленно покатился в направлении ларька, так что Ксении пришлось догонять его и вскакивать в салон на ходу.

– Послушай! А как же Игоряшка?!! – задыхаясь спросила она.

– Пусть остаётся в паре с Осюковым. Пристегнись.

Зоя надавила на педаль газа. Автомобиль покатился быстрее.

– Та шо ты! Ты ж его сама за мороженным послала!

«Вольво» степенно набирал скорость. Ксения видела Игоряшку, который топтался у ларька, выбирая из узкого оконца упаковки с мороженным и сдачу. Дым Зоиной сигареты изливался через опущенное окно водительской двери прямо в потное лицо Осюкова.

На колени Зои упали смятые купюры. Ксения схватила деньги.

– Четыре купюры по пять тонн каждая. Всё правильно!

«Вольво» миновал ларёк. Мимо Ксении проплыло растерянное лицо Игоряшки. Зоя увеличила скорость. В боковое зеркальце Ксения видела трусящего по обочине Игоряшку. Две порции мороженного – эскимо и вафельный стаканчик – он держал в вытянутых руках перед собой, как держат древко знамени. Некоторое время «Вольво» и Игоряшка синхронно набирали скорость. Ксения злилась, а лицо Зои выражало полное, окончательное, райское блаженство.

И откуда он взялся? Вылез из бурьяна на обочине? Спрыгнул с крыши сарая? Спустился с небес? Он стоял посреди дороги откинув за спину капюшон своего прорезиненного плаща. Он улыбался. Изящные дуги его бровей, его лучистые глаза, его улыбка, выглядыыающая из золотистой кучерявой бороды, всё его лицо с каждым мгновением становилось всё ближе.

Зоя ударила по тормозам. Ксения резко подалась вперёд и завопила. Гаврила приблизился к водительской двери.

Зоя глянула в зеркальце заднего вида. Игорь приближался. Ксения в отчаянии дёргала за ручку двери в тщетных попытках вылезти наружу. Пожалуй, влюблённая овца останется в селе на вологодчине со своими двадцатью тысячами и в полном распоряжении Эбигейл и К^о.

− Почему я должна это делать? – прошипела Зоя.

Тогда Зоя разблокировала двери, и Ксения переместилась к возлюбленному на заднее сидение, после того, как тот, влезая в автомобиль перепачках свиную кожу оббивки шоколадной глазурью с эскимо.

− Желаю терпения, − проговорил Гаврила, когда автомобиль тронулся.

Машина медленно катилась, а её водитель смотрела в заркало заднего вида на уменьшающуюся фигуру в прорезиненном плаще.

[1] - Я верю в любовь! (англ.)

[2] Вино, контролируемое по месту происхождения виноматериалов (фран.)

[4] Строка из стихотворения Б. Пастернака

[5] Старый Бисер – посёлок городского типа в Горнозаводстком районе Пермского краяРоссии..

Слуга Самаэля