Не любят пришлых и чужих.

С околоземной верхотуры светла долина, горы хмуры,

От той гряды, где чернь и золото, до двух хребтов у горизонта,

Что в синей дымке залегли,

Даль ограждённая, ковчежная, заветная и неизбежная,

Как сон затерянной земли.

По берегам заимки летние, курят, отпугивая слепней,

Дыша овчиной и кирзой,

И от становий вдоль покоса рябит на перекатах Кокса,

Притормози, ослабь поводья, вот створ и своды Беловодья,

Странноприимные места,

Раскольники, переселенцы хвалили этот сад зеленый

Во славу Господа Христа.

Буддисты и несториане, баптисты, суфьи-мусульмане

И пилигримы всех мастей

Брели сюда, в огне и в духе, чтоб у подножия Белухи

Увидеть свет благих вестей.

Но здешний быт суров и сдержан: ойротский глаз, кержацкий стержень

И неуступчивый язык.

Винтарь, топор, седло УАЗа, императрицина Указа

Слова про вольный материк.

А только небо и вода,

И горы в ангельском обличье поют Отцовское величье.

Странноприимные места.

Когда по лету все отары, под звоны, крики, тары-бары,

Мы угоняем на верхи,

В безлюдье вязнут пастухи.

Тот мир пустынен и просторен. Для человека не проторен

Ледовый путь через кордон,

Жить в окруженье стражи вечной да бессловесности овечьей

От века Авель обречён.

Ни чем не скрасишь полногласной и безответной, и напрасной

Всё поглотившей тишины,

Молчит луна, молчат собаки, молчат таинственные знаки

Во лбу базальтовой стены.

И только чайник забормочет, задребезжит и заклокочет

Над древоядным очагом,

Под мяса вяленым куском.

На женский смех, на детский крик.

Но только духи, только духи, как полумёртвые старухи,

Кудель сомненья и тоски

Растеребят, рыдая, ночью, на клочья сна, на веры клочья,

То едущий по небу витязь, то столп огня, то звёздный выброс,

То призраки, то голоса.

Как розы зев, вершина шает и свет до бездны возвышает,

И одиночеством гнетёт.

Сюда, к подножию, на склоны, бредут паломники и клоны,

Разнокалиберный народ.

Туристы и сноубордисты, сенсеи, маги, рерихисты,

Чья страсть азартна и слепа,

Ловцы тарелок, контактёры, расстриги, вечные актёры,

Разноплеменная толпа.

Они у алтаря Природы поют и водят хороводы,

Рисуют мандалы у скал,

Уже в любое время года всё ищут в Шамбалу прохода

Ждут просветления накал.

Но вход зарёю навечерней, как огненным мечом очерчен,

Что у Привратника в руке,

Не был с Отцом накоротке.

Но, видно, близость тайны тайной по траектории фатальной

Услышать стук плодов в Эдеме, познать, одолевая время,

И вкус, и шорох вечных вод.

Наверх, по тропам, мимо стойбищ, мол, посвящённые достойны

За поднебесными лугами, где высь одета ледниками,

Найти себе последний кров.

Ввиду алмазного сиянья, они, как Будды изваянья,

Садятся лотосом живым

И замерзают отрешённо, восторженно, заворожено,

Пред ангелом сторожевым.

А по весне, под новым солнцем, когда по осыпям несётся

И до Студёна океана со льдов Алтая и Саяна

Когда у скальных оснований в черте земных обетований

Уже проталины цветут,

Себя оставившие тут.

Лукавому отдавшись духу, как будто стерегут Белуху

Окоченевшие тела,

И тайнознанья кабала.

На них наткнувшись волки воют, их огибает всё живое,

Крик вертолётчика с небес

Их древним матом покрывает, и ничего не согревает

Упокоенья веры без.

Лишь пастухи по милосердью при столкновении со смертью

Над бренной тенью возведут

Каменногорбые курганы, и медногорлые варганы

Те погребенья отпоют.

И всё останется как было, когда лишь Авеля любила

Медоточивая земля,

Творенья и любови для.

И длящийся, как день воскресный, вершины облик поднебесный

В потоке белого луча

Неугасимая свеча.

Я не успею оглянуться, душе захочется вернуться

И посетить, и облетать

Стоянки, юрты и заимки, и золотые фотоснимки

В себе самой перелистать.

Играя с ветром, повторить

У очага поговорить.

Народ у самой кромки льдов!

Травы, деревьев и цветов.