Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Проголосуйте
за это произведение

Поэзия
31 мая 2007 года

Владимир Берязев

Могота

Роман о любви

Часть первая

Бог создал Сочи, а черт - Могочи.

Поговорка

Жил-был Ваня, терпенье храня, -
То свинарник, то силос.
И ему среди белого дня
Богоматерь явилась.
- Брось, Иван, ты своё ремесло,
И извоз, и шабашки,
Поезжай, горемыка, в село,
Что прокисло от бражки,
Будешь строить там крепость мою,
Прозревать год от года,
Милость Сына и силу даю,
Славной будет работа...

Тут Иван уложил инструмент,
Поклонился могилам,
И презрев злотекущий момент,
Душу - набело, с мылом, -
Вымыл. Стронулся, сел на баржу
И поплыл себе с миром
По Оби или по Иртышу,
Вдоль по безднам и дырам.
Что ни пристань, то морок и срам,
Что ни дом, то разруха.
По таким затрапезным углам,
Ох, разгульна житуха!

Но не то всё, не те берега,
Всё терпимо, однако...
Где ж клубится людская тоска
Среди боли и мрака?
Где для муки воздвигнут престол,
Как острог среди ночи?
- Вот то место! - Сказал и сошёл
На причал у Могочи.

Здесь болото и лесоповал,
Здесь бараки и зона,
Весь Советский Союз побывал
Здесь во времечко оно.
С крутояра широко видать

Как уходит на Север
Мать Сибири, великая мать -
Обь, сестра Енисея.
Катит серые волны река,
Тащит тучи вдоль гривы,
И вздымает до неба тайга
Свои хвойные нивы.
Бездорожье, безденежье, бес...
Беспробудное пьянство.
За Уралом, возможно, и лес,
Здесь же - дебри пространства.
Лишь .Ракета. скользнёт на Чулым,
Проползут сухогрузы.
Лишь соляры одышливый дым
Сплюнет катер кургузый.
Штабеля, штабеля, штабеля
Деловой древесины.
Поселенцы, бичи, дембеля,
Молдаване, грузины...
Пристань - скопище автомашин,
Рык и мат, и проклятья!
В телогреечке, эх, хороши
Люди все - без изъятья.

И с печатью изжитых времён
Не простилось селенье.
И согласные мёртвых имён
Ропщут лиственной тенью.

III

Тут когда-то был старый паром,
Он таскал через реку
Люд различный с обеих сторон:
То конвой, то телегу
Раскулаченных в зиму крестьян,
То отряд новобранцев,
То чекистов, обутых в сафьян,
Не привыкших мараться.

Жил паромщик один, словно перст,
Годы, войны, изломы...
Тучи зэков из тысячи мест
Протекли мимо дома,
Одинокого дома его.
Ни семьи, ни коровы...
Не согрели, увы, никого
Стены мрачного крова.
Дом стоял высоко на юру,
За оградой дощатой,
Воротами скрипел на ветру,
Как немой провожатый,
Всё-то силился пересказать
Боль и муку ухода.
Из Могочи немного - назад
Воротилось народа.

А паромщик всё правил весло,
Налегал на лебёдку,
Исполняя своё ремесло,
Полагался на водку,
На всегдашнюю водную мощь
Да на волю судьбины
У границы берёзовых рощ
И таёжной равнины.

Много, много воды утекло
С той поры беспросветной.
Заколодилось старое зло.
По дороге бесследной
Вдаль уплыли и эти, и те...
Дом лишь - тёмною ношей -
Устоял на последней версте,
Позабыт-позаброшен.

На юру, у дороги былой,
Где корыто причала
В струпьях ржавчины, рыхлой скалой
Из песка выступало,
Где обрывки канатов, тросов,
Рельсы, блоки бетона,
Где баржи металлический зов,
Наподобие стона,
Дом паромщика, словно приют
Одинокого духа,
Пережил человеческий суд,
Как внучат - повитуха.

За бесценок, почти задарма,
Взял подворье художник.
В те поры поднялась кутерьма
Дел и бед невозможных.
Независимость, гласность, права
И свобода нагая.
Змей исчез... Но царит голова -
Что ни день, то другая!
Был Горыныч, а стала семья
Живородных драконов.
Был казак по прозванью Илья,
Стало - племя ОМОНов.

Но художник усадьбу, семью
Ограждал от напасти:
Огород, мастерскую свою,
Инструменты и снасти -
Всё наладил, всё мудро привёл
К доброте и порядку:
Душу - творчеству, друга - за стол,
А соления - в кадку.
Звали Павлом его. А жена -
Наречённая Анна...
Мир и лад, благодать, тишина.
И - в трудах неустанно.

Ледоход или вновь ледостав,
Навигация, зимник, -
Тот же строй, тот же свет на холстах
Золотистый и синий.
Но пока, побеждая тоску,
Павел с миром сражался,
Средь села, на другом берегу
Монастырь подымался.

Год прошёл, и другой пролетел
За работой текучей.
Всё, что выдумал, всё, что хотел,
Только легче и лучше
Выходило у Павла как раз:
То пейзаж, то скульптуры,
То большой и доходный заказ
Для отдела культуры.
Баню выстроил, вывел сарай,
В нём станки и прилада,
Свалка хлама, архаики рай
И подобие склада.
В том сарае нацелился он
Из коряг и металла
Группу .Гибнущий Лаокоон.
Изваять для начала.

Матерьалы давала река -
Корневища тугие,
Золотые тела топляка,
Бёдра, торсы нагие...
А металл добывал из песка
Возле пристани ржавой:
Рельсы, трубы, обломки крюка,
Кости прежней державы...
И однажды, по милости пса,
Яму рывшего яро,
Вынул бухту стального троса -
Под скалою у яра.

Он распутал колючий клубок,
Подивился находке:
- Это ж надо, удача и рок,
Как два борта у лодки.
Видно, шлёт мне речной Посейдон
Тело змея в подмогу...
Трос забрал, и под крики ворон
Бросил ношу к порогу.

VII

Навигация грузы несла
Вниз и вниз по теченью,
Чтобы Севера снежная мгла
Не теряла свеченья.
Чтобы снова полярный туман
Пронизали радары,
А Студёный ночной океан
В час ледвяного дара
Не замкнул бы под панцирем сна
И посёлки, и вахты...

На реке разгоралась весна,
Солнца беглые такты
Разогрели окрестную даль.
Павел вышел к сараю,
Злыми зубьями взвизгнула сталь,
Дух древесный по маю
Разлился, как из чаши настой.
Закипела работа.
Из хламья, из коряги простой,
Из кузнечного пота,
Из столярных забав и причуд,
Из таланта - всецело! -
Возникал металлический спрут,
Пожирающий Тело...

Гибнущий Лаокоон

Не пророчествуй, не прекословь,
Не глумись над богами, несчастный!
Богохульствуй, имея любовь,
А не можешь, у жизни напрасной

Не проси воздаяний за то,
Что способен предвидеть событья.
Сила знания - лишь решето,
Ты вовек обречён на пролитье!

Дар отнимется, Жизнь утечёт
Сквозь пустоты, что непостижимы.
Троя вечная всё же падёт...
Чёрный снег... погребальные дымы...

Думал Павел, из трупов дерев
Вырезая фрагменты и части.
И пророк, словно гибнущий лев,
Проявлялся из морока страсти,

Из гривастых кудрей корневищ,
Из витых древомышечных складок,
Гол, покинут и верою нищ -
Тщетной гордости горький остаток.

Шёл монтаж. И в горниле культур,
В пекле страха, мольбы и протеста
Откликался то скорбный Сидур,
То титаны бездомного Эрнста.

Безысходного рока тавро
Сквозь изгибы, изломы и стыки
Проступало, как карты Таро -
Сквозь живые и нежные лики.

И когда, весь металлом прошит,
На болтах, на шарнирах, на скрепах,
Встал троянец, лишённый души,
Понял Павел - болезненный слепок

Он отторг от себя навсегда,
Он избавился от наважденья,
Окончанье большого труда
Стало знаком иного рожденья.

Оставалось лишь кольца троса
Размотать, на фигуру набросить...
А пророк всё смотрел в небеса
С выраженьем немого вопроса.

VIII

Но ещё инструмент не остыл,
Как со службы армейской
Прибыл братец меньшой, Михаил,
Снайпер роты гвардейской.
Он приехал из южных краёв,
Воин волей Закона.
Там в одном из кромешных боёв
Дева-Радость, икона,
Появилась в разбитом дому,
Среди праха и дыма.
Повинуясь знаменью тому,
Миша неумолимо,
Словно движим по нити златой

В пекле бойни без правил,
Покрестился и, как за чертой,
Кровь и смерти оставил.

Он ещё воевал, убивал,
Но, в наитии Девы,
Он уже одолел перевал
Злобы, мести и гнева.
А когда увольнялся в запас,
Брат в письме, между делом,
Сообщил, что Могоча сейчас
Стала Божьим приделом,
Что какой-то отец Иоанн,
Пастырь горького люда,
Весь в трудах - и талант ему дан!
Ибо из ниоткуда
Возникают и кельи, и храм,
Стены крепости мощной.
И бредут ко смиренным вратам
Люди дённо и нощно.

- Здравствуй, Павел, такие дела,
Всё-то борешься с Богом?..
Принимай, брат, калеку-орла!
Службе - крышка. Итогом
Станет новая служба. Пойдём
От твоих прометеев,
Лакоонов - к хозяюшке в дом.
Душу, что ль, отогреем...

Сели братья за тёсаный стол,
К ним, как лёгкая смута,
На ходу поправляя подол,
Вышла Анна, Анюта.
Взмахом древним простор отворя,
Льна прохладную скатерть
Расстелила, как холст января...
Снег рассветный на паперть
Так ложится, а храм золотит
Его чистые струи.
Тихо. Брат против брата сидит.
Не обмолвятся всуе...

Анна ловко, бесшумно снуёт,
Смотрит быстро и чутко,
Тень улыбки сокрыть не даёт
Её мысли и чувства.
Гостю рада, как рада вода
Родниковая литься.
И горда. И лихая беда
Здесь навряд поселится.

Нам ли, русским, в пороке коснеть?
Лучше водочки выпить!
Вдоль по скатерти царская снедь,
Как посольство в Египет,
Едет... Катит лиловый кочан
Весь в свекольном рассоле,
Перец - как капюшон палача,
Сельдь - в зелёном камзоле.
Огурцы подбоченились в ряд,
Трутся с чувственным скрыпом,
Стоп-сигналы томатов горят,
А к разрезанным рыбам -
Маслом спрыснута, свежая горсть
Ароматного лука...
Пьёт хозяин, ответствует гость.
Нам же - зависть и мука.

Томным холодом светит фарфор,
И, повадкою княжей,
Оживляет мужской разговор
Жар ушицы стерляжей.
Под неё - по второй и, ага,
По четвёртой и пятой...
Нету в мире роднее врага,
Ближе нет супостата!
И когда потеплели глаза
От любви и покоя,
Михаил кое-что рассказал.
Кое-что... кое-кое...

Смерть для всякого - вроде отца:
Бойсь и не попадайся.
А война для добра молодца -
Точно рис для китайца.
Но всему наступает предел:
Пресыщение крови
Или кровью... Ты цел пока цел,
И здоров во здоровье.

Кто, когда написал .Валерик.?
Михаил? да, поручик.
Как находит язык на язык
В катастрофе падучей.
В этой грозной, угрюмой резне
Нет ни умных, ни правых.
Но приходят, приходят во сне
Тени воинов безглавых,
Вклочь изодранных минным огнём,
Обгорелых, безносых,
Об отмщении - лишь об одном -
Их немые вопросы.

Почему, для чего, для кого
Они в муках казнимы?
Может призрак Врага Самого
Взмыл из бездны за ними?
Два языка, два мира, две тьмы
Захлестнулись и рвутся...
- Зарекаться сумы и тюрьмы,
Но в безумье уткнуться
Суждено, видно, нашей душе?..
Миша выпил понуро.

- Поздно, братец мой, поздно уже.
Опоздала скульптура!

XII

Не спадай раньше срока с лица.
Расскажу: в нашей роте
Службу мыкали два близнеца,
Кержаки по породе.
Как-то .духи. вдоль минных заград
Для затравки пустили
Дочь свою же... Такой вот парад!
Жизнь и смерть - или-или...
Та идёт, ни жива, ни мертва,
Очи - карие сливы,
Вбок косит и ступает едва,
Озираясь пугливо.
Ждём - иль наша растяжка рванёт,
Или их... Замирает
Всё в груди. И гнилой оборот
Дело в миг принимает.

Наш близнец по прозванью Верста
Не сдержался, скаженный,
Встал по грудь над стеной блок-поста
И орёт, как блаженный:
Мол, куда, растаку мать, идёшь?!
Дура, жить надоело!
Дуй назад, пропадёшь ни за грош!..
Чья-то прорезь прицела
В этот миг изловила его,
Грянул медленный выстрел,
Он рукою взмахнул и... того,
Будто рюмочку выпил,
Рухнул навзничь...
С дырой между глаз...
Прямо под ноги брата.
Вот такой невесёлый рассказ,
Но суровей - расплата.

Брата брат и омыл, и одел,
И во гроб упокоил,
И отправил в родимый предел
Груз и горе лихое.
Он, живой, словно тоже погиб,
Словно что-то сломилось:
То замрёт, не надев сапоги,
То вдруг выронит мыло,
И глядит непонятно куда.
А когда оклемался,
То в глазах - как со снегом вода,
Ледовитая масса.

Близнеца меж собой стали мы
Называть - Половинкой.
Замкнут, сгорблен под ношею тьмы,
Всё поигрывал финкой,
И, в оптический глядя прицел,
Всё высматривал .духов..
Страшно, Павел, ты цел - пока цел.
Чуть ослаб, и - разруха.
Неделимы мы. Нет половин
У любви и у веры.
Воин во поле проклят, один, -
Рыцарь, гордый без меры.

Вскоре выслали в тыл близнеца,
Он, как пёс одержимый,
Убивал, убивал без конца,
С равнодушьем машины.
Ждал часами единственный миг -
Гулкий щёлк перепонок...
И не важно - девица, старик
Или даже ребёнок.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На бесчестье ответим враждой,
Местью - на вероломство?..
Слишком простенько, Паша, постой,
До безумия просто.

XIII

Аня, Аннушка, ангельский свет,
Слёзы вытри украдкой,
Поглощает зияние бед
Душу всю без остатка.
Но светло тебе, ты не одна,
В сострадании дивном,
И высокая правда видна
В зле неисповедимом.

Не избыть, не отплакать того,
Что огромней, чем горе.
Лучше спой! Ничего, ничего,
Всё уладится вскоре.
Лучше деверю тихо подай
Тело ладной гитары:
Степь да степь, Волга-мать и Валдай,
Черноокие чары!
А затем - фронтовая печаль,
Исаковский, Фатьянов...
В песне русскую душу не жаль.
Так в глуши океанов
Не погибнет свободный дельфин.
Вновь плывём на свободе!
Пой, боец, восставай из руин,
Пой о грозном походе.

Потерянный взвод

солдатская песня

Нас послали на смерть,
Но мы всё ещё живы,
Хоть и в списках потерь
Наш потерянный взвод.
Суждено ли забыть
Нам благие порывы
В том краю, где горами
Закрыт горизонт?..

У разбитых лачуг
И у древних развалин
Мы проходим чужими,
Как тени в ночи.
На кроваво горящем
Войны карнавале
Мы статисты, мы маски,
Но не палачи!

Дальше, дальше, дальше!
Не теряй друг друга из вида.
Дальше, дальше, дальше!
Прикрывай огнём и плечом.
Дайте, дайте, дайте
Больше веры и крепче спирта!
Остальное мы сами
Из бездны извлечём!

Мы вернёмся к родным,
Словно звери с охоты.
Мать заглянет в глаза
И заплачет навзрыд.
Но уже не забыть,
Как поют миномёты,
И в лице у младенца
Безумье горит!

Мы солдаты, мы все
На посту и под Богом,
Поминаем друзей
И не просим долгов.
А когда упадём
Перед милым порогом,
Вы простите по-русски
Своих мужиков!

XIV

Вновь сирена поёт на барже.
То с реки полуночной
Чей-то плач о погибшей душе
Ветер юго-восточный
До окна норовит донести...
Не стихает застолье.
Мраку плыть, а тревоге расти,
Восставать из подполья.

Анна скажет: .Беда, Михаил,
Тяжко жить наизнанку.
А семьи на войне не нажил?
Не пленил персиянку?..

.Нет, избег и насилья, и чар
Темнооких красавиц.
Но, когда приходил на базар,
То не то чтобы зависть -
Восхищенье с печалью глухой
Я испытывал, глядя
На смиренный и царственный строй:
Жёны, как на параде
Здесь сидели, торгуя вином,
Сигаретами, мылом,
Чтоб на хлеб хоть в дому их родном
И на топливо было.
А одна - всё глядела в глаза,
Сдачу долго считала,
И однажды... однажды слеза
Вдруг на руку сбежала,

И она, запрокинув лицо,
Скорбно так и устало,
Теребила на пальце кольцо
И шептала, шептала:
.Жизни нет, муж убит год назад,
Не препятствуй, не надо,
Забери меня, слышишь, солдат,
Из проклятого ада!
Увези хоть куда, хоть куда,
Я служить тебе стану!....
А из глаз ручейками вода
Всё лилась неустанно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всё прошло, всё сгорело внутри,
Но - такая надсада:
.Забери меня, забери
Из проклятого Ада!..

Ох, не к ночи помянутой быть
Той угрюмой напасти,
Что вовек не умеет любить,
Но стремится ко власти.

Ожил дом. Где-то скрипнул засов.
Днище стронулось с мели,
Словно бой заржавелых часов,
Склянки баржи запели.
Мимо окон шеренгой сплошной
Тени, тени поплыли
Прямо к пристани - бывшей, ночной, -
Злой покорные силе.
Из сарая послышался стон
И движения звуки,
Словно стронулся с места вагон
Беспокойства и муки.
Из закрытой двери мастерской
Вышел призрак безглавый
И, блуждая в пространстве рукой,
Вниз, во тьму переправы
Тяжко, гулко ступая, ушёл...
Зазнобило остудно.
Слышно - скрипнул причал, звякнул стол,
Всё - отчалило судно.

XVI

В тишине лепетал мотылёк
Над лампадой ночною...
Павел первым опомниться смог,
Закачал головою:
.Тень паромщика! Надо же, как!
Не брехали в Могоче.
Значит, впрямь этот старый варнак
Любит белые ночи.
Впрямь ему износившийся трос,
Лопнув, голову срезал.
До сих пор, стал-быть, служит матрос
В авангарде прогресса.
Вновь повёз подопечных своих
Строить вечное зданье.
Лих сюжетец, пронзительно лих!
Ну, Харон, до свиданья..

И умолк. И по сотке налил,
Улыбаясь так странно,
Что невольно вздохнул Михаил
И не принял стакана:
.Не шути, брат, не стоит играть,
То запретная тема,
В одиночку не ходят на рать,
Паша, вспомни же, где мы!
Мы в миру, мы во власти того,
Кто здесь правит и княжит.
Не дразни понапрасну его -
Бог в мольбе не откажет.
Завтра съезжу с утра в монастырь,
Братство службу отслужит,
Призрак сгинет, как мыльный пузырь!
Паша, с бесом не дружат,
Не знакомятся даже!.... Но брат
Не ответил, хмелея,
Он заснул, отклонившись назад,
Дерзкий опыт лелея.

XVII

Смел художник. Он первый создал
Знак Небес, знак Творенья,
Он быка на скале начертал

И стрелка - во боренье!

Смел художник. Он смеет сказать
То, что впрямь несказанно.
На талант можно тьму нанизать,
Тьма же - вся бесталанна.

Павел в лёгкой похмельной тоске
Холст грунтует упрямо.
- Поезжай, поезжай налегке.
Призрак? Тоже мне, драма.
Шумный дух - он не стоит гроша,
Он пугает невежду.
Ехай, мерь, дорогая душа,
Чернецову одежду!
Как-то примет тебя Иоанн?
Нрав у старца осенний.
Но, хотя, ты ж - заблудший баран,
Ты стократ драгоценней.
Не волнуйся, коль будет сюрприз,
Я примчусь за дружиной.
Ты, конечно, того, помолись,
Любит шутки, вражина...

Анна рядом стояла, крестясь
И шепча Трисвятое.
Михаил, потихоньку простясь,
Вышел в лето густое...

.Паромщик.

картина на холсте

Сумрак пепельный, холод сырой,
На разбитом корыте парома
Отплывает печальный конвой,
Дети Солнца и жертвы погрома,

Отплывает немытая Русь,
Отплывает немая Россия,
Цель и числа сказать не берусь -
Гонит, жжёт пересыльная сила!

Обь штормит, и со снегом волна,
Словно чёрные токи Харибды,
Борт скребёт. Молодая жена,
В неприятии казни и кривды,

Отпускает младенца за борт...
Среди скорбных - Шульгин и Флоренский,
Даниил, Варлаам, Раппопорт,
Клюев иже - весь причет вселенский.

А паромщик один на корме,
Безголовый, стоит у штурвала.
Спрутом кольчатым вьётся во тьме
Трос - ошмёток девятого вала -

Он над судном, как Сциллы клубок,
Шестиглав, шестихвост, шестимерен!
Рок безжалостен, но, видит Бог,
Лишь до тех пор, пока не изверен

Век людской... Среди вздыбленных вод
В серой пляске и в венчике пенном
Голова рулевого плывёт,
И улыбка о даре бесценном,

О надежде, о праве любви
На губах издевательски вьётся.
Ты плыви, моя лодка, плыви!
Мил уехал, уже не вернётся.

Голова рулевого плывёт,
Улыбается странно и дико...
О, свободный над бездной полёт!
Там, внизу, поджидает владыка.

XVII

.Ну, брат-Пушкин, зело хорошо!
Бляха буду не я ли?
Мы с тобою такого ишшо
Отродясь не ваяли!..

Павел смерил работу с угла,
И на свет, и со света:
.Суждены нам крутые дела!
Ну, не счастье ли это?
Аня, глянь, какова высота!
Жаба съест итальянцев!
Да иди же, иди же сюда,
Хватит, право, бояться.
Этот старый обрубленный хрен,
Словно муха в сметане,
Он у нас теперь запечатлен
Он ужо не восстанет..

Анна смотрит. Такую тоску
Ей внушает картина.
Анна ждёт, прислонясь к косяку.
Рвётся, что ль, пуповина?
Что-то стронулось. Что-то грядёт.
Мрак и боль расставанья.
.Как чудесно мы прожили год!. -
И смирила рыданья.

.Не держи это в нашем дому., -
И печальней, и глуше:
.Павел, милый, зачем, почему
Михаила не слушал?..

XIX

Белый день перед Троицей встал
Колокольнею белой,
Облака по холмам разверстал,
Солнца чашею целой
Окатил притаёжную даль,
Крылья света расправил
Над рекой, над Могочей... Туда ль
Направляется Павел?

Анна рядом. Зигзицей ночной
Наперёд ему пела:
.Попроведай, как брат твой родной,
И напомни про дело,
Пусть приедут, ведь он обещал,
Пусть молебен отслужат..
Вот и новый высокий причал.
Гравий. Очередь. Лужа
От вчерашней весёлой грозы.
Полный катер народа.
И лазурный полёт стрекозы
На просвет небосвода.

Муж уплыл. Воротилась домой
Ясноглазая Анна.
Мельтешили стрижи над водой,
И кричали бакланы.
По дороге цветов полевых
На лугу насбирала
И в кувшин из керамики их
Прихорашивать стала.

.Сон-трава, медуницы, жарки,
Фиолетовый ирис -
Все в тени, где снегов языки,
До тепла сохранились.
Аромат запоздалой весны,
Талой льдинки прохлада,
И девичьи любимые сны,
И такая отрада!....

Улыбалась, и песню вела,
И по дому порхала.
И совсем никого не ждала.
Только вдруг услыхала
Скрип ступенек и двери распах.
- Чёрт! Я деньги оставил.
Анна в горницу, в дверь, Анна... ах!
- Напугал! Ты ли, Павел?

- Я, конечно.
- Но ты же уплыл?
- Я вернулся, как видишь.
- Как вернулся?
- Дружок подсобил.
- ??..
- На китайский, на идиш
Перейти, чтобы ты поняла?
Я вернулся с парома.
- Но... так быстро?
- Любовь помогла.
- У меня не все дома.
Через два с половиной часа
Будет вновь переправа?
- Аня, что с тобой, прямо гроза,
Что за пошлые нравы?
Подвернулась оказия мне.
Ты сердита? Не рада?
Не к лицу моей верной жене
И печаль, и досада.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Павел ловко приобнял её,
В шею ткнулся губами,
Лёгкой дрожью полузабытьё
Поплыло меж телами.
- Я поспею к монахам. Гляди,
Ты как в юности сникла.
И румянец, и птаха в груди!
И ознобные иглы
Колкой цепью бегут вдоль спины.
Слышу... чувствую... знаю...
Жаль - не видишь ты со стороны,
Ты иная, иная!..
Словно брошенный на пол букет,
Лёгкий шёлк сарафана
Лёг на тёмный дубовый паркет,
Запрокинула Анна
Навзничь голову. Тихо сползла
На пустую кушетку.
Уплыла, и запомнить смогла
Лишь сирень, только ветку,
Что смущённо взглянула в окно
И дурманом пахнула...
.Как давно, Боже мой, как давно
Я в тебе не тонула
До потери рассудка, до дна....
Меж прохлады и зною -
Нежный ток золотого вина,
Где волна за волною
Набегает, кружит и несёт...
И листает, листает
Ветер книгу - то наоборот,
То сначала читает.
Открывая хрустальную дверь,
Не считают осколки!
Не исчисли, не жди, не измерь -
Вместе падайте! с долги-и...
С долгим криком сквозь радужный мрак
Прямо на берег сонный.
Где-то рядом мерцает маяк,
Плещут томные волны...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Сквозь ресниц - не очнулась ещё:
- До свидания, Анна!
И - на выходе, через плечо
Улыбнулся, но... странно...

Часть вторая

Вместо Лесбоса - лесоповал
Музе я предназначил.
Вместо вестерна - серый причал,
Берег веры и плача...
Много странностей в нашем роду,
Но куда это денешь?
То в канаве, то в райском саду...

Так оборванный дервиш
Бродит, радостный, у чайханы,
Говорит с небесами,
А увидит следы сатаны -
И зальётся слезами.
Так, так, так! Всё знакомо до дна,
До морщин, до прожилок.
Развалилась родная страна,
Но остатний обмылок
Всё ж велик, непомерно велик -
Не сожрать, не измерить.
Мы - не нация, мы - материк,
Здесь положено верить
В неизменность состава земли,
В чудо леса и луга,
В то, что каждой весной журавли
Возвращаются с юга,
С малярийной чужбины - домой!..
А иначе зачем же
Строй могил, и небесный покой,
И земное кочевье?

Я бывал на другом берегу
В то горячее лето,
Когда вождь, захмелевший в дугу,
Дирижировал где-то...
Когда пепел Победы былой
Жёг сердца ветеранов,
Когда Слава была кабалой,
И эпохой баранов
Представлялся египетский плен
И труды вековые
Тех, кто вновь поднимали с колен
Тело падшей России.

Плен распался! Мы в пустынь бежим
От вселенского срама -
В Град Небесный, в Иерусалим...
Михаил возле храма,
В серой робе, в спецовке простой,
В кирзачах заржавелых,
Мне кричит: .Под стрелою не стой!.
Прахом белого мела
Он засыпан, как мельник мукой...
В перемол, в переплавку
Всё, всё, всё - и судьбу, и покой,
И последнюю главку.

III

В голове Михаила туман,
Он надеялся втайне,
Что признает его Иоанн,
Что на первом свиданье
Дар монашеский в нем разглядит
И на подвиг духовный
Тут же воина благословит...

- Отложи свой греховный,
Гордый помысел. Ты же солдат.
Ведь понятия строя
И приказа - пообок стоят,
Всё твоё - не чужое.
Государевой силе служа,
Ты с уставом сроднился.

А душа, ты ведь знаешь, душа
То высоко, то низко,
Словно ласточка, может летать,
Может в бездну сорваться.
Ждет Всемирный обманщик и тать
Над тобой насмеяться.
Ты пришёл. Новой службе пора,
Ты раб Божий отныне -
Быть на службе любви и добра,
Позабыв о гордыне,
Разве срам? Разве воля Христа
И Устав его братства
Тяжелы?.. Разве бремя поста
Хуже тьмы окаянства?

Иоанн покачал головой
И тяжёлым, как гиря,
Кулаком очертил пред собой,
Словно стены, четыре
Направленья, границы, черты:

- Мир вражды и неволи
Сбрось, уверуй - пребудешь и ты
Стражем Дикого Поля.
Но не подвиг, а служба и труд,
Труд и служба при храме
Каждый день, каждый час тебя ждут.
Лишь делами, делами
Можно нам признаваться в любви
И быть верными Богу...
Ты с недельку в тайге поживи,
Комариную йогу
Испытай на себе, посади
С полгектара картошки
(Там у нас огороды, сады),
Пообвыкни немножко,
Там посмотрим...
Легко рассуждать
О свободе и вере
В тёплом кресле. А если видать
Атлантический берег
Из окошка? А если еда
И питьё в изобилье?
Ни труда, ни молитвы тогда -
Блуд и свадьба кобылья.

Не наряд - послушанье даю...
Между сущим и мнимым
Ты, Михайло, знать, снова в бою,
Но - с собою любимым.

Монастырь - не Коммуна, не Цех,
Не колхоз и не зона.
Монастырь - это место для тех,
Кто не видит резона
В продолжении вечной борьбы
За успех и свободу,
Здесь не княжьи, а божьи рабы -
Только духу в угоду
Можно жить, и молитву творить,
И трудиться в общине,
Жить любовью, а не говорить,
Как скиталец пустыни,
О любви, как о капле воды
Или бреде сознанья, -
Мираже из воздушной слюды
И сухого желанья.

Михаил это понял вполне:
Принимая моготу,
Он мальчишка на новой войне -
Марш в учебную роту!

Он младенец на новой войне -
Ни силёнок, ни знанья.
Вроде крепок - а надо вдвойне.
Вроде цел, но заранье
Не предскажешь, насколько крепка
Связка тела и духа...

Ест глаза полевая труха.
Длится страдная мука.

За трудом, за молитвой простой,
За беседою братской,
Так срослось - за двадцатой верстой
С прошлым разом расстаться.
Жизнь былая стекает с руки
В почву - струйками пота.
И становятся странно легки
И мучения взвода
Среди той непонятной войны,
И обиды, и страхи,
И удушье похмельной вины,
И предчувствие плахи...

Смирный конь не чурается пут,
Он пасётся да тянет,
Но когда б не мошка, не паут,
Но когда бы не память
О привольных лугах стригунка...

Михаил помаленьку
Притерпелся, опали бока,
Он, сухарь о коленку
Раздробив, отдыхал иногда
На краю огорода
И мечтал, и стремился туда -
В мир, за край небосвода.

Но, увы, не за день, не за ночь
Тишины и покоя
Михаилу далось превозмочь
Преткновенье былое -
Эту слабость, зависимость от
Ежедневного мрака,
От пустых и никчёмных забот,
От всегдашнего страха
Не достигнуть, не взять, не поспеть -
Суета-завируха! -
За круженьем невидима смерть
И бессмертие глухо...

VII

Как лицо замедляет беда,
Так любовь оживляет...
Чередою, тропою труда
Михаил забывает
Всё на свете. Лишь мерный поклон,
Лишь: .Помилуй мя, Боже..
Лишь глубокий, как пауза, сон,
И нетяжкая ноша
Послушанья, когда ты живёшь
О себе и не помня,
Как растенье, с рассветом встаешь
И, с природою ровня,
Набираешь спасительный ритм,
Подчиняешься, дышишь
И, не думая, - душу, как дым
Ветром по небу, движешь.

Но не просто, не просто далось
Отдаленье от мира,
Заскрипела и треснула ось:
Деньги, книги, квартира,
Дружба, служба, любови, дела,
Обещанья, могилы,
Обольщающие зеркала
И мужицкие силы -
Всё проснулось и всё пронеслось
Перед внутренним взором,
Пальцы вместе, а мысли поврозь,
То ли ангельским хором,
То ли шелестом лиственных крыл
Воспаряется лето.

Так себя ты и не покорил:
Есть вопрос - нет ответа.

VIII

Право слово, сбежать из тюрьмы -
Кратковременный подвиг.

Там - в плену ограниченной тьмы,
Где, колонною по два,
Тени, тени - вдоль вечной стены,
Вдоль изломов и трещин...
Там, пред каменным страхом, равны
И зэка, и тюремщик.

Но сбежал - и неведомо что
Тебе делать с собою,
Сто соблазнов и демонов сто
Ненасытной гурьбою
Окружают, зовут и манят:
.Ты свободен, свободен!.,
И с неистовым танцем менад
Вихрь чувственный сроден.

День и ночь - без концов и начал.
Слух - открытая рана.
Но - когда бы в душе не звучал
Тихий глас Иоанна:

.Ход Закона, что страхом храним,
Благодать лишь отменит,
Лишь сияющий Свет-Херувим
Оградит и умерит
Бурю сердца и ужас борьбы
С бестелесным и мнимым
Духом ночи. Ах если б, кабы
Над Могочей, Нарымом,
Над Сибирью простёрла покров
Божья Матерь... Но рано
В дебрь урмана, в улус комаров,
В глушь болот Васюгана
Ждать посланцев небесных полков.
Запустенье пустыни...
Прах отринь, откажись от оков,
Ты свободен отныне.
Вавилонского града тюрьма
Блудна и стоязычна,
В ней была ограничена тьма,
Здесь же тьма безгранична.
Страх смири, будь готов ко всему,
Каждый куст, каждый омут -
Искушенье душе и уму.
Круг да будет разомкнут!....

Как-то утром, когда над тайгой
Полыхнула зарница
И в речушки зеркальный покой
Окунула синица
Клюв и с каплей водицы в зобу
Упорхнула на ветку,
С полотенцем, покинув избу,
По тропе, до рассвета
Незадолго - шагал Михаил
На мостки умываться,
Не дошёл и невольно застыл:

Среди диких акаций
Вдруг открылся сухой чернотал...
Как же прежде не видел?
Просто - раньше обычного встал,
Просто - кряжистой выей
Ствол кривился на фоне зари,
И воды амальгама
Отражала, хранила внутри,
Как старинная рама,
Чёрно-красный горбатый излом...

И косынка тумана
Вкруг ствола завивалась узлом.
- Как там Павел? Как Анна?..

И мгновенно ожили внутри
Все тревоги, все зовы.
Так по нежному взмаху зари
Задрожали покровы
И безстрастья, и братской любви.
Грустно - некуда деться...

.Ты немного в тайге поживи....

- Трудно, больно, отец мой!..

Но неведомо сколько прошло
Дён, как облак мгновенья...
Годы скрадывает ремесло,
Хороня от забвенья
Лишь таланта златые плоды.

...На заимке таёжной,
Отложив послушаний труды,
Эмигранты безбожной
Сирой власти - сидят у стола,
Ужин высветлил лица:
Лук, редис, отварная свекла,
Щи да чай с медуницей,
Да домашнего хлеба гора,
Да канва разговора:
.А морковь-то проредить пора....
.Вдоль болота до бора
Надо загодя волок пробить,
Дров ведь на зиму мало....
.Так бы жить незаметно и жить,
Без конца и начала,
Обо всём, кроме братства забыв,
Ни о чём, кроме веры
Не заботясь....

От пасмурных ив
Путник, ветхий и серый,
Опираясь на посох, спешил.
И умолкла беседа,
Каждый голову поворотил
В ожидании деда.
Что за гость? Что за странный ходок?
Сразу видно, что дальний.
С узелком, налегке, без сапог,
С бородою мочальной,
В незавидного цвета штанах,
В гимнастёрке линялой.
Бесконечного странствия прах
Красил облик усталый
В цвет земли...
Тело, как решето,
Как заштопанный ранец.
- Дед, - спросил его Миша - Ты кто?
- Я - Порфирий Афганец!

Подконвойных давно не видать
На просторах Могочи.
Но конвоя незримая рать
Без конца, дни и ночи
Продолжает нести свой дозор:
Духи, призраки, тени,
Всех, кого Лучезарный Приор
Сонмом тёмных видений
Посылает смущать и страшить
Нас, кто страстью и страхом
Вскормлен, вспоен - затем, чтобы жить,
Жить за смрадом и мраком.

Но обитель, как сильный магнит
Приближает гонимых,
Тех кто болью и ложью разбит,
Вещих-знающих-мнимых
Проповедников, псевдопослов,
Зрящих истину света,
Исцеляющих магией слов,
Рерихнувшихся где-то
На тропе от себя до любви,
Суицидом крушимых,
С наркодозой соблазна в крови,
Слабых и одержимых!..

Признаёт, обнажает обман
Мир - затравленный данник!
Так, треща, отрыгнул в океан
Мусор - гиблый .Титаник....
Так в крушенье души ли, страны,
Словно ядерный выброс,
С тучей слуг своих - из глубины
Вырывается Иблис.
Гость Порфирий был родом из тех
Одержимых пророков,
Кто до Тартара вычерпал грех,
Кто, не ведая сроков,
Говорил о погибели зла
Через духов подвластных.
А в глазах его стыла зола
Бездн и пекл непролазных.

XII

- Я пришёл поглядеть на людей
Отрицающих крово...
Питие?! Я - у чаши моей!
Вы у чаши Христовой.
Вы причастны. Вы кровью его
Исцеляете душу.
Я же скоро своё вещество
И бессмертье порушу.

- Дед, ты кто? Ты откуда возник?
- Я не дед. Я разведчик.
Цель моя - заповедный язык,
Смысл тайный и вещий...
- Ну, таких мы видали..
- Молчи!
Ты видал бесноватых,
Их морочит по кругу в ночи
Свора карлов горбатых.
Шёпот карла для них, как звезда
Для волхвов Вифлеема.
Но - чья воля влечёт и куда?
- Это скользкая тема.
Сам-то волен? Откуда идёшь?
И по чьёму приказу?
- Я разведчик, я странник, я бомж,
Будь я проклят, ни разу,
После крови, что я испытал,
Не случалось Команды,
Сам себе я начало начал,
Мне подвластны - все гады,
Бесы, тени и духи среды
(Он коснулся стакана,
И прозрачная масса воды
Вверх, как будто из крана,
Взмыла)... Небо заоблачных мест
У пределов Тянь-Шаня
Мне явило на Севере крест -
Столп огня Васюганя!
Я пришёл посмотреть и узнать,
Что сияет над бездной...
- В одиночку не ходят на рать,
Сядь же с нами, любезный.

Рассказ Порфирия Афганского

Убивать не труднее труда,
А когда по приказу - тем боле,
Кровь людская - живая вода,
А вода исчезает на воле,
Испаряется, в почву, песок
Проникает, стекает, уходит.
Если пуля пронзила висок,
Ничего больше не происходит...

Я разведчик, я просто служил
На заставе вблизи Сандыгара,
Ел баранину, жил не тужил,
Бил душманов и слоем загара
Покрывался, как пылью сапог.
Но случилось заданье штаба -
В горы Бактрии, на восток,
На .вертушке., туда, куда бы
Очертя башку не полез...
Если б, кабы... Нас было трое -
.Снежных барсов.. Каждый боец -
Равен взводу. Свои герои
В битве всякой. Мы не из них.
Мы незримы и безымянны.
Мы, вернувшись на материк,
Присягнуть должны, что душманы
Не прознали, кто был в гостях.
Лишь пустыня глядит нам в лица!
Как бы не был велик Аллах,
Но - ни факта, ни очевидца!

Караваны, базы, склады -
Засекли, нанесли на карту.
И - бросками, рубя следы,
То по гребню, то краем воды,
В... гроб Пророка и в мать-Астарту!
В точке N и в такой-то час
Нас погрузят на борт 17,
Отдыхаем последний раз:
.Пепел., .Пепел.! Я - .Снежный Барс.!
Всё нормально, готовы сняться..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Македонского легион
Здесь рассеян был и раздавлен.
Лев британский здесь оскоплён...
Скалы, осыпи, знойный сон,
Лишь прохладными бороздами -
Тьма ущелий, долин сады,
Кишлаки, арыки, дувалы,
Жизнь - дешевле кувшина воды,
Нищий ветер,
Алмазные льды,
Что венчают Азии залы!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы уходим...
Но кто глядит,
Притаившись птенцом в застрехе?
Глаз распахнут, губа дрожит...
Пастушок! Он в кишлак бежит...
Стоп-машина! Дозор раскрыт!
До утра забыть об успехе!
Знать о .барсах. не может враг,
Лишь пустыня глядит нам в лица.
Как бы не был велик Аллах,
Но - ни факта, ни очевидца!..

Был кишлак тот почти пустым,
Пара .духов., десяток хижин,
Кизяка сладковатый дым...

Легче пепла, дыханья тише
В самый миг пробужденья - смерть.
Ни одна... ни один не вскрикнул...
Гром не грянул, не рухнула твердь,
Только месяц дугою выгнул
О зарю обагрённый серп.
Всё сыграли мы - нота в ноту...
Юным днём у пушистых верб
Мог ли знать я эту работу?
Мы ушли, усыпив кишлак,
Словно вестники Азраила,
И ущелье зияло, как...
Как одна большая могила.

Я с тех пор никому не служу,
Я скитаюсь по белу свету
И ответ у мира прошу,
Но в миру, знать, ответа нету.

XIII

- Боже мой, он, как вепрь, могущ
И, как ветр, - неприкаян!
Одинок и несчастен - идущ
По тропе: той, что Каин
Проложил...

Михаил всё смотрел
На волхва, всё старался
Угадать - что за странный удел,
Что за новая раса?
Он и слушал, и зримо себе
Представлял, хмуря брови,
Как пошёл напролом по судьбе
Одуревший от крови,
Как восстал на себя, на войну,
Как был изгнан из части,
Как за всю свою боль и вину,
Вместо веры и счастья,
Получил, от кого? - не секрет,
Силу, власть и свободу,
Для гордыни - спасения нет;
Воздух, пламя и воду
В подчиненье дают лишь тому,
Кто страшнее стихии.

Тяжело на земле одному,
Невозможно - в России...

Да, не чувствовать холод и зной,
Жить без пищи и крова,
Видно, может не только святой.
Воздаянье - сурово.
Значит, можно достичь волшебства,
Ведать бездны и броды,
Но - страдать без любви и родства
Среди хмеля природы!

Не тоска ль,
Не твоей ли души
Полуночная птица
В этой всеми забытой глуши
Зазвала появиться?
Даже Демону снится Эдем...
Сквозь печаль и усталость
Слышу я - ты пришёл лишь затем,
Чтоб надежда осталась.

XIV

Грузовик обречённо завыл
У реки на пригорке.
Тонким холодом предгрозовым
Неприкрытые створки
Бах! со звоном сквозняк пролистал,
И кусты закипели,
Зарябил, раздробился кристалл
Водосточной купели.
Словно утка, вразвалку подплыл

По гремучим ухабам
Монастырский раздолбанный ЗИЛ
С лесом, жестью, прорабом
И небритым хмельным мужиком -
Ленин в кепке, ей-богу,
Этак - ручкой - над броневичком...
- Перевешивай ногу!
Выгружайся! Вались через борт.

Словно куль с потрохами,
Выпал вождь:
- Замечательный спорт -
Э-э, борьба на татами,
Суть его я на этих досках
Понял в общем и целом:
Я в каких-то разъятых кусках,
А резиновым телом
Глядь-поглядь - отскочу от земли...
- Паша, Бог мой, откуда
Тебя, бедного, извлекли?
- Как говаривал Будда:
Не лови крокодила за хвост
И не плюй против ветра!
Загулял я, ага, в полный рост,
Полтора километра
Водки выпил уже. На паром
Сел, а бакенщик Вася
Тут как тут... мы о том да о сём,
И душа понеслася...
- И давно ты, страдалец, в пути?
- Сей момент я у цели.
А-а... поскольку успел обрасти,
Значит - больше недели.

Над болотами столб облаков
Всё темнел, всё клубился.
На разгрузке звено мужиков
Хлопотало. И лился
Из кабины эфирный ручей
О страданьях Тамары...
- Михаил! Я порядок вещей
Опрокинул, я чары
И проклятья сумел одолеть.
Я - замкнул преисподню!
Холст и рама - железная клеть!
Окаянную сотню
Вместе с призраком я посадил
В заключенье навеки.
Фауст, Мишенька, умницей был,
Ведал мощь в человеке.
- Значит, ты не послушал меня,
Значит пташка на воле...
- Нет! созданья земли и огня,
После Слова-пароля,
Остаются во власти творца!
Я познал это Слово.
- Да... познал, но с другого конца.
Может, вместо улова,
Посчитаем потери? Ты сам
Не в сетях ли лукавых?
- Я - художник. Тебе к небесам
Нынче ближе... Руками
Я умней и свободнее всех.
- Это рабство свободы:
Мир материи - сборочный цех,
Мастерская природы.
Ты из тлена, из праха, греха
Жизнь и свет высекаешь.
Но - талантом водима рука,
Дар - дарован, ты знаешь.
Если Самость, помимо любви,
Воздвигает кумира, -
Тьмой и смертью созданья твои
Прорастут среди мира.

XVI

Из приёмника плыл баритон:
Снова Гость - до денницы
Ворожил удивительный сон
На шелковы ресницы.
В штабель - плахи, а жесть - под навес.
Самовар закипает...
Но в душе Михаила воскрес,
Оккупировал память
Дом паромщика: горница, чай,
Ароматы сирени,
Лёгкий смех и движенье плеча,
И раскрытые сени,
И... и стон, что пронзил тишину...
- Паша, господи, Павел!
Ты же Аннушку в доме одну,
Слышишь, ты же оставил!..

Так бывает в мучительном сне:
Дверь наружу закрыта,
Сеть разводов на серой стене,
Полумрак лабиринта,
Тупики, тупики, тупики -
До бессилья, до крика,
И касанье холодной руки...
Сзади... жутко и дико...
И прорыв из безумия в явь
На пределе дыханья.
И - луч солнца сквозит, просияв.
И - груди колыханье...
Аня, Аннушка, ангельский свет,
Как ты, Господи, где ты?
Твой летящий златой силуэт
В птичьем очерке лета!
Ты идёшь, как жарки, горяча,
Ветром... платьем объята,
И бретелька сползает с плеча,
И речная наяда
Тебе брызжет со смехом в лицо,
Как любимой подруге.
А на пальце сияет кольцо -
Знак любви и поруки...

XVII

Павел медленно сел. Протрезвел:
.Слышишь? - меццо-сопрано
У Тамары... Вот ангел запел...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ведь она меня - Анна -
Послала за монахом сюда!
Где я был? Где мотался?
С кем, зачем? Ни лица, ни следа.
Так, как будто отдался
Чьей-то воле. Безвременье. Чад.
Мык и топот баранов.
Лишь клыки и бутылки торчат
Из душевных проранов.
Кружит, кружит то Гоголь, то бес
За погостом у тына...
Что за дело? Какой интерес?
Неужели - картина?
Неужели попытка понять
Заповедана пыткой?..

В одиночку не ходят на рать,
Так ли? Может ли быть так?.

Держит паузу русский театр
До предела, до мрака;
Вся Россия, как тот ихтиандр
В бездне дышит двояко.
Ниже, ниже - до грунта, до дна,
До ракушек, до крабов.
Кто, вчера ещё, пел у окна,
Был и весел, и храбр?..
Нам похмелье затем и дано,
Как болвану - декреты,
Чтоб виною измерить вино
И бедою победы.
Павел смотрит, забыв про вопрос,
Казнь принявший заранье,
И тоска, словно дым папирос,
Застилает сознанье.
И с небес, в патриаршую мощь,
Гласом гнева и рока
Хлещет молния, падает дождь,
Треск и громовый рокот!

XVIII

Среди хаоса и череды
Залпов яростной выси
Перед Павлом в потоках воды
Вдруг Порфирий явился.
Бос и грозен. Не сам ли Толстой
Лев и граф отлучённый
Смог восстать из пучины пустой?
В дождь и вихрь облачённый,
Он стоял, не зайдя под навес,
Опираясь на посох...
И по радио вдруг полонез
Зазвучал. И в оконцах,
Дребезжа, отразилась гроза:

.Здравствуй, родный мой крестник!
Отвернулись от нас небеса.
Ты такой же кудесник,
Худодей - не слабее меня.
Но гордец - несравненный,
Прометей, похититель огня!
Как создатель вселенной,
Ты хотел свою волю творить,
Подчиняя стихии?!
Я-то знаю, кому мне служить
С преклонением выи
Предстоит... но кровавой судьбой
Я земную свободу
Заслужил. Ты, увы, не такой.
Дара Божья природу
Ты впитал и восполнил, и смог
Преумножить таланты.
Но забыл ты: Бог дал, но и Бог
Заберёт в виде платы...
Сам себя ты готов посрамить.
Нежить - хочет и может
Жить! А ты её запечатлить
И взнуздать, и стреножить
Возомнил. Ты ей форму создал!
Ты - душой поделился!
Неделимый заветный кристалл
Раздербанить решился..

Всё смешалось:
И правда, и глум,
Вой и звуки хорала,
Словно гневный пророк Аввакум,
Протопоп огнепалый,
Слал Порфирий уголья словес
На поникшего брата:
.Ты, безумец, хотел, чтобы бес,
Словно малое чадо,
Ведал азбуку воли твоей.
Ты поддался обману.
Что же - досуха чашу допей!
Бес - жену твою, Анну,
Одолел, соблазнил, как дитя....

И, с усмешкой сатира,
Он исчез за стеною дождя
Без следа,
Без пунктира...

Часть третья

Встаю расслабленный с постели.

Не с Богом бился я в ночи, -

Но тайно сквозь меня летели

Колючих радио лучи.

В. Ходасевич

Лик на камне, эпиграф, тавро

Или слепок на глине -

След и знак принадлежности... Про

Поимённое ныне

Время смуты поведает вам

Репортёр подневольный,

Он обучен текучим словам,

Как слепец алкогольный,

Он бормочет статейки свои

О правах и свободах.

А кругом - полыньи, колеи,

Даль и стынь небосвода...

Хватит, батенька, хватит, чудак!

Помолчи, образумься.

Посмотри, надвигается мрак

На твои амбразуры.

Нету прав, кроме права любить.

В воле Божьей - свобода.

Не изверить и не позабыть

Древо отчего рода.

Не пайцза, не печать, не клеймо

Государевой власти

Из тебя извлекают дерьмо,

Как из адовой пасти.

Это корчится в жилах Содом

И клубится Гоммора,

Это бреда ползучего ком

Жёлтый сок мухомора

Порождает в сознанье пустом,

На бумаге, в эфире...

И в Могоче, Великим постом,

Слышно в небе Сибири,

Как потоки глумливых лучей

Пронизают пространство,

Вызывая дрожанье свечей

В храме нашего братства.

Но стоит крепостная стена,

Но поёт колокольня,

Но проходит сквозь все времена

Света горнего штольня.

Только камень надгробный молчит,

Смотрит крест на дорогу:

.Здесь покоится русский пиит,

Душу вверивший Богу..

Ах, дорога, любимый удел,

Жизнь, что длится покуда.

Сколько раз я счастливо глядел

На бескрайнее чудо

Набегающих в очи полей,

Рощ, восхолмий, излучин,

На шеренги рудых тополей,

На отвесные кручи

Перевалов... А вещую дрожь

От присутствия смерти

Лишь по шороху шин узнаёшь

На крутом километре,

Когда стрелка тихонько ползёт

К рубежу .полтораста..

Будем верить, что всем повезёт,

Рупь, душе мое, за сто,

Мы доедем, доскачем, домчим

До причала, ночлега...

И иного ковчега ключи

Сыщет жизни телега.

Так однажды я думал, катя

По дороге в Ордынку...

Разрывая косицы дождя

И рассветную дымку,

Ветер в клочья трепал синеву,

Гнул кусты вдоль обочин.

Рябью трогал водицу во рву.

И, по-прежнему точен,

Сквозь эфир пробивался .Маяк..

Я, устав от известий,

Пребывал в молчаливых краях

И, с приёмником вместе,

Отключил преспокойно весь мир,

Гной, агонию, ругань;

И смотрел на рассветный визир

Восходящего круга.

Со стекла водяную пыльцу

Брили дворники мерно.

Ехать, ехать! - к началу, концу -

Всё нам единоверно...

И нежданно, естественно, вдруг,

Как и прежде бывало,

В горле ожил мелодии звук,

И сама зазвучала

Песня. Та. Про дорожную даль,

Про ямщицкую вьюгу,

Про густую степную печаль

И любовь, и разлуку.

Напевая, по трассе летя,

Я нечаянно тронул

Кнопку радио... Капли дождя,

Знаки, брызги, ворону

Возле лужи - всё так же следя,

Я вдруг понял с испугом,

После паузы, чуть погодя,

Что с неведомым другом

(Что в эфире) мы песню поём...

В унисон... слово в слово...

Кто ж пронзает меня, как копьём?!

Чей же дух в тебе, Вова?..

III

Чьи лучи, чьи слова, чей огонь,

Чьи мотивы приемлю?

Ты - на Запад, а я - Посолонь.

Любознатную землю

Мы прошли, присягнув не тому,

Кто ей Свет и Владыка.

Оттого ли пустынно в дому,

И бездарно, и дико?..

Боже правый, ужели башка,

Как приёмник Попова,

Ловит нервом волну .Маяка.

(И другого такого

Тла и мусора пыльный сквозняк,

Как зимой паутина),

Ловит страх, ловит грех, ловит мрак...

Так ли Павла картина -

Лишь проекция вопля и мук

Тех, лишённых покоя?..

Поднимай же бойцов, политрук,

Для смертельного боя!

Поднимай же, душа моя, ввысь

И хоругви, и стяги,

Где начертано: .Верь и молись!.,

Где любви и отваги,

Словно золотом шиты, лучи...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не узнает голуба

Как я строки, слова, кирпичи

Клал средь старого сруба,

Как выкладывал новый очаг,

Как мечтал о невесте

И в каких заповедных ночах

Спрятал наше поместье!

То пространство, что я породил,

Что реальнее яви,

Я не вправе пустить на распыл,

Обустраивать - вправе.

Эта область сильнее меня,

Оттого-то лечу я,

Рифмой душу навек полоня,

Как на дно поцелуя.

Я лечу на прибрежный откос,

Где распахнута баня

После стирки. Белья - целый воз.

И румяная Аня,

На ветру расправляя крыла

Простыней и сорочек,

Кружит, как лебедица бела;

А счастливый комочек

Сердца падает от крутизны

Предстоящего лета,

Света, счастья ли... Это не сны

И не воля поэта.

Песенка Анны

Ой-ты, Финист, ясный сокол,

Прилетай, лети ко мне,

Обернись слепящим ливнем,

Что прольётся среди дня!

Обернись упругим ветром,

Обнимающим меня,

Обернись лучом рассветным,

Что пробудит ото сна.

Даже ночью, ночью тёмной

Я окна не затворю.

Я сожгу перо стальное

В заговоренной заре...

Пусть поёт. Пусть не знает о том,

Что, ты, автор, готовишь.

Все преданья о веке златом

Повествуют про то лишь,

Что в неведении счастья залог,

Мир - в незнании мiра,

И об этот простой оселок

Разбивается лира

И учёности, и высоты

Просвещённого духа;

Тычем, тычем плебейское .ты.,

Так навозная муха

Норовит проволочь свой живот

По цветку и по хлебу,

Благо - воском божественных сот

Запечатано Небо.

Но засижен за тучами слов

Книжный свет и оконный.

И не виден сквозь грязный покров

Даже образ иконный.

И не духом, а правдою нищ,

Ты, с присущею ленью,

Ищешь слухи из церквы Мочищ,

След чудес обновленья.

То ли в рубрике .Чёрный квадрат.,

То ль - .Забавное рядом.

Ты читаешь: .Недавно у врат

Царских, вместе с окладом

Обновилась чудесным путём

Абалацкая Дева..

Но сомнение ржавым гвоздём

Бдит у смертного зева.

V

Чудесами обласканный мир

Ане был изначально

Столь понятен. В посёлке Чагир

И светло, и печально,

И просторно, и сладостно так

У предгорий Алтая

Простежил её девственный шаг

В кущах детского рая.

Черемша и саранки, и сныть,

И щавель и солодка...

Лета сквозь, как воздушная нить,

Как бумажная лодка,

Лета сквозь - до румяной зари,

До запретного плода,

Свиристели, скворцы, снегири,

Тишина и свобода,

Круговерть листопадов и вьюг,

Танца белых черёмух

И неведомо сладкий испуг

В зеве первого грома,

И отвесного ливня восторг,

И жестокий Онегин,

И в душистом объятии стог

С опрокинутым небом...

Это юность...

Сорока снесла

Весть. Прощай, Маргарита!

И Маэстро! И с краю стола -

Ветхий томик Майн Рида.

Уезжала девичья душа

Из отцовского сада

На брег дикий Оби-Иртыша,

В дебрь незнаема града.

Анка, где твой усатый Чапай

Или Петька родимый?!

Бровки в тонкую нить ощипай,

Тушью неукротимой

Нанеси предвоенный раскрас

На орудия боя.

Мы в отчаянье были не раз,

Но другое любое

Положенье помимо любви

Нам с тобой не годится.

За душою одни соловьи

Да живая водица

Под названием .Алиготэ.

На столе общежитья.

Ни примера, ни моралите,

Никакого открытья

Не поведаю, если скажу,

Что студентка Анюта

Не веселию и кутежу,

А учёбе как будто

Предалася. И, рвеньем горя,

Всё конспекты листала:

Всё про Съезды, про свет Октября,

Диктатуры начало...

Сколь мозгов о премудрости те

Мы расквасили тупо!

Но, однако же, .Алиготе.

В стенах женского клуба

Возымело живящий эффект.

Тут и гости поспели.

На закат поворачивал век.

По ТВ еле-еле

Изъяснялся генсек. Тяжело

Ане веки поднять -

Всё пропало!

А когда наконец рассвело,

Кто - в объятиях Павла?..

VII

Одиночество - тот лабиринт,

Где больным Минотавром

Бродит память...

Молва говорит,

Что даётся задаром

Телу молодость, дабы душе

Стало тесно с годами.

Возле грядок, на грубой меже,

Позабытая нами

И родными, Анюта сидит,

Слёзки редкой капелью

В ковшик льются...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ко острову Крит

С неизвестною целью

Тысяч пять или десять назад

Лет, понятное дело,

Прибыл Он, предвкушая азарт...

Тут - принцесса запела,

И влюбилась, и тонкую нить

Той любови вручила,

Разрешая пойти и убить

То, что страшно и мило,

Что хранилось под спудом веков,

Что с землёю роднило,

В чём таилась, помимо оков,

Её крепость и сила.

И пришелец по нити пошёл

И угрюмого стража

Всех запретов, мучений и зол

Усыпил... или даже

Уничтожил. Преданье полно

Кровожадных деталей.

Но - как знать?! В лабиринте темно.

От афинских сандалий

Ни следа, ни молекулы нет.

Лишь герой-соблазнитель

Не покинет никак белый свет,

А за ним - сочинитель,

А за оными - каменный гость

Восстаёт из тумана...

И опять - виноградная гроздь -

Анна, вновь, донна Анна,

Вся пронизана неги лучом...

Вновь судьба безвозвратна!

И супругу ли стать палачом,

Расскажи, Ариадна!

VIII

Эта нить,

И кого тут винить,

Довела до Могочи.

Мы готовы! себя соблазнить,

Пусть помянутый к ночи

Не елозит, как мелкая блядь

Под уснувшим клиентом.

Мы и в бездне привыкли сиять -

Будь на том ли, на энтом

Свете!

Помнишь, читатель, до дней

Распоследних, до донца!

Не досталось нам Четьев-Миней,

Но достанет патронца.

А талант не упрячешь в штаны!

Как маяк среди бури

Он сигналит в пустыне страны

О высокой культуре.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Аня ковшик на кухню несёт

Со слезой и редисом.

Где-то там по сетям .Телесот.,

Как Елена с Парисом,

Нежно-нежно, в эфирных путях

Заплетаются Двое...

Где же Павел? На полных парах

Не несёт ретивое

Его к дому. Куда запропал?

Уж два дня с половиной

Губ горячих в меду не купал

И с улыбкой невинной

Не следил, как, от стона бледна,

Далеко запрокинув

Ясну голову, грезит жена

Вольно руки раскинув.

Уж цветы увядают в воде,

Клонят на бок бутоны.

Уж сама, позабыв о стыде,

Как певица Мадонна

Иногда так плечами ведёт,

Изнывая всем телом,

Что и клёны зашепчут вот-вот

О желанье всецелом.

Свет мой, зеркальце!

Что за беда -

На себя любоваться?

А когда ты ещё молода,

А когда целоваться

С милым хочешь, однако, увы...

Вот тогда почему-то

Жальче мамы и слаще халвы -

Золотые минуты,

Когда тело сияет само

Сквозь просторное платье,

И старинного дуба трюмо

Раскрывает объятья.

Ты коснулась тихонько стекла

У зеркального края,

Ситчик летний бездумно сняла,

Тело вновь узнавая,

Повернулась туда и сюда,

Провела по извивам

Средним пальцем. Легко, без стыда

В полушаге красивом

Взад-вперёд шаловливое па

Станцевала с улыбкой,

Но опять, на движенья скупа,

По поверхности зыбкой

Зазеркалья легко поплыла,

Губы полураскрыла

И гребёнку со шкафа взяла,

И на грудь распустила

Золотую корону волос...

И, мгновенную прихоть

Испытав, вдруг наморщила нос

И отбросила лихо

Гребень в сторону и, как юла,

Закружила по полу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Очи долу! Уйду от стола

Пить свою .Пепси-колу.!

Но смущение преодолев,

С той же точки продолжим.

Может быть, у иных королев

Пажи есть и вельможи,

Барды, рыцари, принцы и пр. -

Мы не знаем про это.

Их Европа - не наша Сибирь.

А любовь - не конфета.

С отраженьем дружить не грешно,

Если не с кем и словом

Перемолвиться. Вместо кино

В нашем крае суровом,

Вдалеке от сетей Интернет,

На реке, возле мыса -

Свой зеркальный мерцающий свет

И проделки Нарцисса.

- О, майн Гот, дама в дезабилье!

- Нет, совсем беспортошна...

У трюмо, снова в полуплие,

Анна вспомнила вдруг о белье,

И, визжа скоморошно,

Разбросала наряды свои

И коробку достала,

Там - атласной прохлады ручьи,

Там кружавчики, рюшечки и

Всё другое, что мало

Бы сгодилось одеждою быть,

Но однако же, братцы,

Заставляет жесточе любить

И сильней восхищаться,

Заставляет смотреть сквозь бутон

В сердцевину соцветья,

И подъемлет до сердца, пардон,

Меч любви сквозь столетья!

Отчего мне так хочется петь

Возле женского тела?

Отчего б о душе не скорбеть,

Не глядеть онемело

В точку Дао и светлую даль -

Где Создателя имя,

Где струится златая печаль

Небесами пустыми...

Нет же, сызмальства древний порок

В моём сердце гнездится:

.Вор в клети, а мешок на порог..

Вряд ли красна девица

Знает смысл загадки простой.

Но, стыдом обожжённый,

Помню тот луговой травостой,

Силуэт обнажённый

Юной женщины возле реки,

Я - в чащобе прибрежной,

Волны, импульсы и сквозняки

Страсти огненно-нежной.

Прежний трепет слегка поостыл,

Но глаза не отвыкли

За барьером, за краем перил

Зрить всё те ж фигли-мигли!

Оттого с наслажденьем смотрю,

Как весёлая Анна,

Зазывая вечерню зарю,

Так легко и желанно

Продолжает примерки свои:

То бикини, то топлес,

То накидка с узором змеи,

То, особая доблесть,

Лёгкий призрачный вихрь -

Пеньюар!

То белейшие лифы.

Каждый дорог, ведь все они - дар.

Увлажнялись, как сливы,

Очи Павла, когда привозил

Он исподнее чудо.

...То, что снять часто не было сил, -

Никаких, ниоткуда...

XII

Слово - право! Нам врать не с руки.

В полумраке зеркальном

Снова ожили вдруг сквозняки,

В ритме маниакальном

Влажный ветер по кровле ступал

Всеми лапами клёна.

Звук родился и в душу запал...

И всё так же влюблённо

И беспечно взглянула она

На своё отраженье.

Там возникло, как будто со дна,

Круговое движенье,

Там вся комната стала иной,

Вздрогнув, будто пропала,

Там с испугом она за спиной

Вдруг увидела Павла.

- Как! Ты здесь? - Обернулась, прижав

Перекрёстные руки

К шее стройной...

В прохладе кружав,

С выражением муки,

С грудью - в неге и всей полноте,

Затаённой на вдохе,

Замерла, словно бы в пустоте,

Не упомня о Боге.

- Как ты здесь? - И сморгнула слезу,

И улыбка стесненья

Покачнулась, ага, навесу...

Но стремительной тенью,

Быстрым соколом наперерез

Этой горлице кроткой

Павел кинулся с тёмных небес!

В грозовой и короткой

Ночи - так же зарницы немой

Нас манит полыханье,

Вея страхов неведомый рой

И лихие желанья.

Поцелуй! -

Упоительный всклик!

Морокотова бездна!

В бисер, в брызги раздробленный миг,

Где светло и отвесно

Упадает нагая душа,

Словно пёрышко рая,

К той черте, где на стали ножа

Кровь и пламя играет.

XIII

Инь и янь - вечный танец любви,

Суть и смысл балета.

Их союз немотой не зови:

Свиток мрака и света,

Иль объятья огня и воды,

Иль соитие плоти

Изъяснимы не мерой вражды,

А согласьем в природе.

Потому только танец рождён, -

Нет, не кисть и не слово! -

Повторить этот свадебный стон,

Эту песнь Крысолова.

Только танец двух радостных тел

Чрез полёт и слиянье

Предрекает блаженный удел

И ведёт на закланье!

Объясненья, признания - вздор,

Когда кожа и пальцы,

Руки, губы ведут разговор...

Когда, словно скитальцы,

Возвратясь из своих одиссей,

Мы не ведаем сами

Как уходим поверхностью всей

В нежноярое пламя!

И в ладонь прорастает ладонь,

И под нёбом двояким

Языками - всё тот же огонь

Провоцирует знаки

Обнажённого, словно клинок,

И согласного боя...

Не бесславен и не одинок

Всяк, пронзаем любовью!

Анна, Анна! Цветок ли златой

Ниже сердца затеплил

Свой набухший от сока, литой

И сияющий в теле

Живородный горячий бутон?!

-Я люблю тебя, Анна!

Ты святее всех прежних мадонн,

Ты навеки желанна!

XIV

- Ты не тот, ты другой, ты иной,

Ты как будто из бездны,

Непонятный, нездешний, не мой,

Ведь тебе не известны

Были ласки такие.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Стыдом

Не спасённое судно

Захлестнуло!..

Что было потом -

Анна помнила смутно:

Кто объял два плода в две руки?

Кто щадит и карает?

Кто янтарным зерном позвонки

Дивно перебирает?

Чистотела ли талый родник

Засочился в межгрудье?

По стволу зазмеился язык,

Зазвучало орудье

Восходящей, как лиственный ток,

Магеллановой страсти!

Кокон нежности.

Влажный песок.

В ветошь рваные снасти.

И легчайшая ящерка, ах!

Вдруг шершаво скользнула

С шеи в русло заветное. пах-х.

Снежным ветром пахнуло!

Как? - средь двух половинок небес

Угнездилася птаха?

Арфа. флейта.

Витой полонез.

Состязание страха.

И когда уже пали врата,

Как пустые вериги,

Взвились в области жжёного льда

Изумлённые крики.

Как в России сильна буква "Ё"!

Снова ёкнуло всеми

Сочлененьями тело моё.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Злой и дикий туземец,

Я не знаю частушек других

И наречья другого.

Кровь и семя! - неиствует стих

От эпохи Баркова

И до наших разбойных времён.

Зазевалась Европа!

Меч куён, но не перекуён -

Ла-ду-шки! Опа-опа!

Есть в разительном слове "конец"

И в таком же, похожем,

Содроганье, зиянье, свинец,

Разрывающий кожу,

Мясо, кости.

Апостол не знал

О моготе России,

Когда песню конца сочинял

Там, на Патмосе сидя.

Содрогнетесь.

А мы поживём,

Пошалим на просторе.

Пушкин знает, где наш окоём,

И зачем на заборе

Нарисована детской рукой

Сцена Декамерона.

Пушкин - это архангел такой,

Страж российского лона.

XVI

Пересохшие губы раскрыв

И глазами блистая,

Аня - будто замедленный взрыв

Увидала, витая

В синем небе. И с той высоты

Наблюдала с испугом

Как в распахнутый зев пустоты

Чередой, друг за другом

Улетают, гонимы огнём,

Чьи-то горькие души

Вместе с дочерна выжженным днём

И остатками суши.

Увидала как будто тоннель,

Что сквозит в межзеркалье.

Мир свихнулся и осатанел,

И Завета скрижалью

Вышиб вон холостые мозги!

У кого? - у себя же.

Лишь в обители возле Реки

Дух остался на страже.

Это было видение. Но -

Не простое виденье.

То, что взято, - не возвращено,

А присвоено Тенью.

Кот учёный давно рассказал

Мне с лукавой улыбкой

Тайну двух озарённых зеркал,

Что поверхностью зыбкой

Друг во друга влюблённо глядят

Только света во Имя.

Между ними кончается Ад,

Время спит между ними.

Да, коль свет умножаем на свет,

Радость радостью полня,

В миг любви - БОЛЬШЕ ВРЕМЕНИ НЕТ,

Нет ни века, ни полдня.

Но увы тебе, трижды увы,

Плачь, молися и бойся

В час, когда вдруг на месте любви,

И пуста, и белёса -

Немочь!

Ты ли сей дар расплескал?!

ТВОЙ соблазн, словно пламя,

Пожирает одно из зеркал.

Там, как в огненной яме,

Гибнет любящий, лю-бя-щая,

Обнажая зиянье

Кровожадного небытия

И земного страданья.

XVII

Аня, ну же, очнися, смири

Спазмы сладкой истомы,

Не сдавайся, вздохни, посмотри -

Ты не дома, не дома!

Ты за гранью, средь призрачной мглы,

По ту сторону Леты,

Здесь туманом замыты углы

И двоятся предметы.

Аня, Аннушка, ангельский свет,

Вспомни Слово живое,

Что звучит уж две тысячи лет:

- Если где-нибудь двое

Соберутся во Имя моё,

Третьим буду меж ними.

Кабы, если бы это знатьё,

Мы бы были другими.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Кто ты, Павел? И Павел ли ты?

Словно нить парафина,

Таю, вспыхнув у нежной черты,

Погибаю, невинна.

И хочу тебя, и трепещу,

Изнываю и снова,

Прямо до смерти, снова хочу -

Жутко, жутко родного!

Слёзка, вниз соскользнув, на губе

Замерла, засветилась.

И опять, привлекая к себе,

Словно стебель, склонилась

Анна навзничь:

- Иди же, иди!

Я любить тебя стану.

Уж не важно, что ждёт впереди,

И какому прорану

Уготовано сердце моё.

Боже, тьма без ответа,

Страсть сладка, и её забытье

Крепче жизни и света.

Заметалась по наволочке,

И, губу закусивши,

Угол простыни сжав в кулаке,

Вся забилась.

Но тише,

Тише стала.

А Павел, как стон,

Снова шепчет ей: "Анна,

Будь же жарче всех прежних мадонн,

Будь навеки желанна!".

XVIII

Понесли! - во метели, во мгле

Мечут бег беззаконный

Кони-звери по скользкой земле,

Клубы, топот подковный,

По дороге, потом по степи,

Глядь, сбежавший из гроба,

Гоголь щерится вслед: "Уступи

Тройке, сводня-Европа!".

Тройка - женщина в ражем огне,

В наслажденье мятежном,

В пене, в бешенстве, в гриве, вовне,

В упоенье кромешном!

Тройка - женщина,

Взнузданный вихрь.

Слышишь тонкое ржанье?!

Мы не делим любви на троих,

Не смиряем вожжами

Этой скачки. По лютому льду,

По слепящему снегу,

На погибель, вразнос, на беду,

На последнюю негу

Свищет, плачет, смеётся душа,

Златоскифская птица,

И Грифоны, её сторожа,

Хмурят мёртвые лица.

Павел, финистом оборотясь,

Жертву бьёт на излёте

И когтит, и, очами светясь,

Жилки трепетной плоти

Тянет, тянет, как сети со дна,

Плечи горбит, клекочет,

И глядит, как, смертельно бледна,

Анна будто бы хочет

Что-то вымолвить.

Но изошли

Силы. Сникло сиянье.

Лоб в росе ледяной.

Лишь вдали,

Пронизав расстоянье,

Закатясь в самый дальний конец,

Там, у самого края,

Продолжает звенеть бубенец,

Серебром угасая.

XIX

Вещий обморок.

Всё, что могла,

Отдала, отдарила,

А себе ничего не взяла,

А себя позабыла.

Мятый хлопок под ней, как снега,

Что погоней изрыты.

Беззащитна, беззвучна, нага -

Как в аду Маргарита.

У изножия долго стоял

Мрачный Павел. С лихвою

Жизни вынул он, даром отъял.

И, качнув головою,

Улыбнулся, как ласковый бес,

Поверх сумрака глянул,

Обернулся и. махом исчез,

Словно в зеркале канул.

Звон струны.

Забубённая грусть.

Шорох ветра по кроне.

. Анна, помни меня! Я вернусь.

. Вспоминай о Хароне.

Но навряд ли запомнит она

Этот шелест невнятный.

Между нею и явью - стена,

Ей дороги обратной

В одиночку уже не найти.

Бредит. мечется. грезит.

Всё ей кажется: посереди

Неба, ясно до рези,

Плачет малый младенец её,

Золотой, нерождённый,

Словно бьётся во Время своё

Вон - из глыби бездонной.

Как спасти его?

Нет, не спасти,

Не спасти в одиночку.

Он всё плачет небес посреди,

Удаляется, в точку

Превращаясь.

- Уходит, ухо-о-о.

Где же, Господи, где ты?!

Не оставь же меня со грехом,

Без надежды и света.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Старый дом, как корабль плывёт.

И окошко во мраке

Всё не гаснет, как будто зовёт

С того берега братьев.

Лето ширится.

Плещет река.

Полыхают созвездья.

И на ранней заре облака

Зреют, будто соцветья.

И варакушка свищет в саду

О любви без изъятья!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так - одну,

в лихорадке, в бреду

И найдут её братья.

Часть четвертая

Ведёт сумеречный образ жизни.

Надпись на клетке со львом

I

Мутным утром коснёшься лица,

Заскулишь оробело,

Осязая с тупого конца

Своё жалкое тело.

Кто я, где я, зачем я опять

В этом тесном сосуде?

Лишь недавно могущий объять

Божий мир, а не груди

Увядающей женщины - я

Вновь в застенке болезней,

Суеты, межеумства, вранья!

Веселей и любезней

Было плавать над милой землей,

Уходить в поднебесье,

Чем томиться бездушной игрой

В череде чужебесья.

Чем я думал, чего я хотел -

Славы, веры, обмана? -

Заплывая в печальный предел,

В даль живого романа.

Затонула пустая баржа,

Дно куда-то пропало.

Здесь уже одного куража

И желания мало.

Помнишь, был и напарник, и друг?

Помнишь, вместе рубились?

А теперь только смерти вокруг, -

Воедино склубились

Тени, призраки, страхи, грехи!

В небе ветер иудит,

И, как знать, запоют петухи

Или утра не будет.

Горше к осени родины хлеб.

От чужбины - воротит.

Хорошо, пока молод и слеп,

На крутом повороте

Засмеяться под визг тормозов

Набегающей бездне.

Но в ярме невозвратных часов

Мне, как прежде, любезней.

Ну-с, пора приниматься, милок,

За старинное дело.

- Что, совсем?

- Да, совсем одинок.

- Где ж.

- Увы, отшумела.

Но уже отступать не с руки,

Не к лицу, не по летам.

Ладно, пусть не поют петухи,

Тьма - праматерь поэтам.

Я нырял туда. Музыка там,

Словно царская водка

Настигает, плывет по пятам,

Величаво и кротко

Тянет, властвует -

Лоно,

Зеро,

Песня скорби и снега,

Растворяя златое ядро

Самобытного эго.

Там по странным орбитам кружат

Силуэты предметов.

Там прообразы судеб дрожат.

Там великих ответов

Хромосомы таятся на дне

Не разъятых корпускул.

Даже истина там - не в вине,

А в забвении тусклом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Всё -

коль словом не связано - блеф!

Но - у века в вольере,

Словно тот, прежде царственный, лев,

Подчиняясь химере

Распорядка, закону неволь,

Карте вора на зоне,

Я сыграю известную роль

В кровожадной погоне.

Те, кто ближе сумел подойти,

Вы табличке поверьте:

Сумеречный я буду вести

Образ жизни. иль смерти.

III

Это холод желанной строки,

Золотой, не рожденной.

Не в угоду и не вопреки,

Но судьбе потаённой

Подчиняясь, её ты настиг

Трепеща и ликуя,

И шипит, и двоится язык,

Ждёт душа поцелуя.

Время заполночь. Самый разгар

Игр паранормальных.

Я пытал этот меченый дар.

Среди мест аномальных:

В чаще страха;

У древних могил;

У святилищ Алтая;

Иль в толпе - среди скопища рыл,

Угли злобы глотая;

В жерле зависти - в створе дверей

На пороге Успеха;

Среди крепости монастырей,

Где от светлого эха

И высоких молитвенных слёз

Бесы мечутся в гневе,

Там, где жизнь до конца и всерьёз,

Где в суровом отсеве

Остаётся лишь .да. или .нет.,

Там, там, там, почему-то

Много темных и страшных примет -

.Кажется. и .как будто..

Всякий раз, когда чаши весов

Ждут случайной песчинки,

И, как мухи на смертный покров,

Извергая личинки,

Тени тварного мира летят

Ко вратам расставанья,

Сколь чудовищ толпится у врат,

Сколь ужасно желанье

Овладеть - полонить, оковать

Душу живу.

Я знаю:

Лишь любви

не страшна эта Неть -

Свора -

хмарная стая!

Три героя.

Три жизни прожить

Довелось мне. Три года

Я сплетал, как суровую нить,

От звезды до восхода

Из кудели дорог и судеб

Эту странную повесть.

Мир трещал и кренился.

Но где б

Ни был я - то ли совесть,

То ль тревога томили меня:

Братья. бедная Анна.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тот - четвертый, как дым из огня,

Морок ли из тумана,

Тот - четвертый верстает игру,

Кто он - дух или демон?

И каким я ключом отопру

Эту тёмную тему?

И ни Лермонтов, ни Сологуб,

Ни Андреев, ни Врубель

Не помогут и не сберегут

Если только на убыль,

На истаянье, словно свеча,

Пламя Анны клонится.

Влажны локоны возле плеча.

Бредит красна девица.

Тот - четвертый, как чудный, в цвету,

Куст глазастой сирени -

Сгусток магмы схватив на лету

Из сугубой вселенной

Живописца и Мастера, он,

Сын бесплотного мира,

Вдруг восстал, и горяч, и силён -

Николсон и Де Ниро.

Он зияет, как дырка во лбу.

Он глумлив и неведом.

И, как звук в голубином зобу,

Страх мой копится следом.

Дай мне алый цветок, Гильгамеш,

Я забуду о сроке,

Отодвину последний рубеж

За седые отроги

Арарата, я буду молчать

О бессмертии нашем,

Пока вскрыта лишь третья печать

В гордом мире вчерашнем.

Ты, в Аиде блуждавший Орфей,

Расскажи мне о боли.

Мы с тобою единых кровей

И похожей любови.

Жаль, до Господа не досягнуть,

Тени в очи мне бьются.

Если счастья вовек не вернуть,

Можно лишь оглянуться.

Путь в отчизну.

Ты знаешь, герой:

Где игра - там расплата.

Мы бредём через призрачный строй

Сирых узников Ада.

Повествуй, многоумный Улисс,

Как у жертвенной крови

Души мертвых, роясь, собрались,

Умоляя о Слове.

Vita Nova -

Про небо любви

Мне поведает Данте,

И какие в Раю соловьи.

Но с тоской эмигранта

Я влеком в лабиринты кругов,

Тьмы и тьмы погруженье!

И на скулах - сквозь толщи веков -

Преисподнее жженье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В одиночку не ходят на рать.

Потому, не взыщите,

Не хочу в цвете лет умирать

И прошу о защите

Вас, ходивших незнамо куда

И любовью хранимых,

И вернувшихся из Никогда

По молитве любимых.

Здесь - не там, а сейчас - не потом.

Вновь владыка мгновенья

Мне твердит, что не грешен Содом

И смешно откровенье.

Мол, живи настоящим - оно

Вечным кайфом покроет

Дно души, сокровенное дно.

Но в четвертом герое

Вижу корень сомнений моих

И загадку цифири.

Хорошо разливать на троих

В нашем тройственном мире.

Хорошо по своей простоте

В трех соснах заблудиться.

Хорошо на горбатой версте

Третьим сыном родиться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пёс мой скажет, башку почесав,

Кем я вновь четвертован:

Ем и пью, и живу по часам,

К метроному прикован,

Слышу тиканье, шорох песка,

Шум и капанье крана

И мерцающий смех двойника

Словно из-за экрана.

Притаился за левым плечом

Дубль мой, Хронократор:

.Не жалей ни о ком, ни о чем

И дави акселератор..

Он рожден не со мной, не вчера -

Безымённый воитель,

Он искусен в обличье добра,

Умник и обольститель.

Он текуч, словно ярая ртуть,

Сквозняки и пустоты -

Его родина, вера и суть.

Но. издержки работы! -

Я творю для него иногда

Формы существованья:

И тоска, и змея-пустота,

И лихие желанья

Глядь-поглядь - да проступят в стихе!

Что поделать, бывает.

Пьёт Левша. Тяжело и блохе.

Даже бес изнывает.

VII

Вот и мило.

О чем то бишь я?

О мучениях беса?..

Разделилась большая семья,

А продажная пресса

Отщепенцев бранит почем зря,

Попирает ногами,

Мол, не трогай престол и царя,

Не ровняйся с богами!

Коль низвергнут в геенну с небес

(Как утопленник с мосту),

Крыл лишенный, униженный бес, -

Трепещи и немотствуй!

Грозный труженик Архистратиг

Молоньёю шарахнет,

Враз поймешь - кто величья достиг,

А кто сохнет и чахнет

Над протухшею чьей-то душой

Иль бочонками злата.

Но, по правде сказать, небольшой

Дар - зачаток таланта -

Был в отверженном. Эта стезя

Есть основа пародий.

Всяк готов передразнить ферзя,

Но не в каждом народе

Подражатель, кривляка и шут

И ценим, и обласкан.

До Могочи извилист маршрут,

Миф, история, сказка -

Все смешалось. Служителю зла

Приходилось несладко:

То царевна в гробу ожила,

То на стражу порядка

Святогора с Гераклом пошлют.

Так и мыкался бедный.

Оплюют, проклянут, изобьют.

Он, как дым сигаретный,

Принимал то один, то другой

Образ и. растворялся.

Но, в рождении создан слугой,

Так вовек не собрался

И не сможет, он в тело свое.

Тень, проекция чья-то,

Виртуальное небытие,

Немочь в поисках брата.

VIII

Когда Еве шептал древний Змей

О забвении страха,

Сладострастно спевала над ней

Непонятная птаха.

То не птаха - треклятый чужак

Вторил слову соблазна.

И с тех пор - если что-то не так,

Коль пуста и напрасна

Жизнь покажется, ты оглянись,

Может, рядом маячит,

Не стесняйся, кажи ему .брысь!.,

И нехай себе скачет.

Так ведь было не раз и не два

В человеческом роде:

Выгорала трава-мурава

Во саду-огороде;

То Кощей, то Горыныч шалил,

Красну девицу крали;

То Персей, то Иван говорил

О любви и печали.

А чужак тут как тут, чик-чирик,

Словно вечный скиталец,

То купец, то лукавый старик,

То в совете седалец,

То у клада стоит на посту,

То дразнит Моисея,

То протянет монету Христу

В образе фарисея.

Это он, пересмешник и тать,

Жаждал зрелища Страсти

И тянулся солдатам подать

Гвоздь, пронзивший запястье.

На кресте его проклял Иисус.

С того дня и поныне

Завывает волками в лесу

В нем грудное унынье.

Он гоним, словно облако слёз.

Ни покоя, ни воли.

И в душе его вздыблен торос

Униженья и боли.

У гордыни любви не найти.

И - напротив, напротив.

Возле храма (как голубь в сети) -

И блажен, и юродив,

Ангел Анны томится, пока

Её сникшую душу

Полонила лихая рука.

Пока весело трушу

На пороге инобытия

И за Пушкина прячусь:

Так ли истинна вера моя,

Может, переиначусь,

Полиняю, рассыплюсь во прах

Перед страхом разлуки

И отправлюсь на полных парах

В ирреальные муки?

Среди гордых любви не сыскать.

И, во мрачной руине

Униженья,

Лишь гневу близка

Суть горящей гордыни.

Зной бессилья в пустыне твоей,

Горечь опустошенья

Не омоет молитвы елей

И слеза умиленья.

Из иллюзий цветного стекла,

Из тщеты геометра

Блажь-забава лишь произошла -

Тетрис, кубики - мера

Бесполезности нашей игры

И горячки азарта.

В том Стакане сгорают миры,

Словно пасть динозавра -

Жизни бег. Суетою сует,

Вечной гонкой за призом

Обернется мелькание лет;

Станет мудрость софизмом,

Станет истина пошлым словцом

И надежда - упрямством.

А игра, с неизменным концом,

С роковым постоянством

Все быстрее швыряет свою

Кубатуру событий!

Ты очнешься, увы, не в раю -

Level 0(ноль), извините.

Горе кликает белая мышь

На вселенском дисплее.

Вновь Москву подпалил Тохтамыш,

Вновь поёт Лорелея,

Вновь терзает гитару Пьеро

И театр преисподней

Отворяет - нажатьем .зеро.,

Вновь летучею сотней

Змеекудрых горящих медуз

Дубль мой атакован.

Бьют куранты.

А ядерный груз

В тело змея закован.

В лабиринте, в сетях пустоты,

Где архаика страха,

Роют новые норы кроты,

Киберпризраки мрака.

Донный холод и тления смрад,

Штольня в логово зверя,

Демонический электорат,

Монструозно ощеря

Зубы, - вновь выбирает меня

Как духовную пищу.

В полымя - из горнила огня,

В омут, на пепелище,

В слизь могильную, в жижу болот,

В чрево Левиафана,

В мир, что вывернут наоборот,

В грязный зев Котлована,

За борт разума - вечный аборт!..

И туда же, туда же

Мою светлую, Анну влечёт

Дымно-серая стража.

Шахты, лифты, мерцание мглы,

Гулы, липкая лужа,

Гнёзда крыс, серный запах, углы,

За которыми - ужас.

Вдоль сочащейся желчью стены,

И с душой наизнанку,

К зиккурату Обратной страны

Привели полонянку.

Циклопических семь ступеней...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наверху пирамиды -

Черный жрец.

И тринадцать огней.

И гранитные плиты.

Семисвечники вдоль балюстрад,

Мрак, что брагою бродит,

Гулом лестниц усилен стократ,

Дольний голос нисходит:

- Анна предана.

Русской душе

Ничего не осталось,

Кроме как позабыться во лже, -

Только мгла и усталость.

Ей не вспомнить уже о своей

Бескорыстной работе,

Быть Христовой послушницей ей

При незрячем народе

Не достойно.

Устала вмещать

Добродетели мира,

И болеть, и других защищать!

Ниспадает порфира

Красоты и смиренья.

Конец -

Наступает измена!

Надевайте ж терновый венец

Сладострастного плена.

Мы не в силах исчислить её,

Покорить, уничтожить,

Но способны продлить забытье,

И грехи приумножить.

Пусть сочится по тайным стезям

Наслаждения плазма.

И на смену небесным слезам -

Упоенье оргазма

Сотрясает рыданиями

Наши темные своды.

Так сочтёмся. сравнимся с людьми

В пониманье свободы.

И ударил томительный гонг.

С пирамиды отчаянья,

Чтобы грозные Гог и Магог

Начинали венчание.

XII

Ах, как, Господи, теплится свет

В красноватой лампаде.

Как двоится судьбы силуэт,

Как глядит Христа ради

Криворукий олигофрен,

Ожидая в притворе.

Я и сам среди храмовых стен

Утишения горя

Шёл искать.

Там декабрьской зарей

Сквозь морозные стёкла

Был окутан церковный покой,

Там неясно и блёкло

Лики тихо глядели с икон

В полумрак предвечерний.

Пуст был храм.

Лишь чуть слышимый звон -

Блики малых свечений

В люстрах дрогнули. В правом крыле

Вдруг послышалось пенье,

Свечи затрепетали во мгле,

Тут же, через мгновенье,

Выйдя крадучись из-за колонн,

Я увидел венчанье.

Золотая - Она. Смуглый - Он.

Аналой со свечами,

Крест, Евангелие. Дьякона бас.

Глас священника. Хоры.

Окольцованный золотом час,

И счастливые взоры.

И венцы в драгоценных камнях,

Словно свет благодати.

Трижды благословения взмах -

Божьей славы и знати

Возглашение! Чаша с вином.

Жениху и невесте

Упование лишь об одном -

Век и дале быть вместе.

И - под пение райских хоров -

Трижды вкруг аналоя.

Совершилось. За горестный ров

Отошло все былое.

Нет невесты, я снова один

Средь пустынного храма.

В царской вотчине - простолюдин

С вечной болью Адама.

XIII

А поныне - видение дна -

Искаженье обряда.

Анна, нега, нагая - она

В круги тёмного града

Введена. Окружают её

Тени, тени и тени,

Тьмы тягучее небытиё,

Голубое цветенье

Редких факелов, пепел, туман,

Шелест вечного страха,

Над кумирней звезда Адамант

И - позорища плаха.

- Принесите алмазный венец

И фату с жемчугами!

Будет Анна, как меч-кладенец

Упокоена нами,

Будет сладко томиться в бреду,

О себе не воспомня,

Ни мольбе, ни любви, ни стыду

Страсть забвенья не ровня,

Эрос будет ей мужем навек,

Наркотическим мужем.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И на плечи - фата, словно снег.

И - лукавым окружьем

На чело золотая змея,

Что себя же сжирает,

Опустилась. Не смерть ли моя

В изумрудах играет?

Во змеиных очах расцвели

И горят бриллианты!

И звучат, словно из-под земли,

Мантры, сутры и тантры.

Вопли трубные. Мерная медь.

В ритме культовых пений

Вьётся, просит уснуть-умереть

Льстивый дух воскурений.

Капля семени в алом вине

Закипела, ликуя.

Губы дрогнули, словно во сне,

Жезл власти целуя.

Обернулась метелью фата!

И - венчанье итожа -

От стыда, навсегда, в никуда,

На высокое ложе.

XIV

Бьётся, кличет, оплакивает

То ль себя, то ли Павла,

Вся в соузах любовных тенет,

Дева-лебедь, купава.

В голос, горлом, как будто бы над

Мёртвым, стелется причет!

Тело - медленно вянущий сад,

Страсть - магический вычет,

Лабиринт, поглощающий нас,

Страсть и время едины,

В них живёт только .здесь. и .сейчас.,

В них, подобием льдины

В синий день на весеннем песке,

Неминуемо тают

Сроки близости. и в кулаке

Пустота прорастает.

А любви это знать не дано -

Без нужды, вне заботы.

Для влюблённых - мгновенье одно,

Как летейские воды.

Для любви не .сейчас., а .всегда.,

Не пожар, а сиянье,

Ей вовек незнакома вражда,

Смертный страх, расстоянья

И преграды, что Время несёт.

Трех миров телепаты

Не постигнут тех светлых высот,

Что, как дивные клады,

Все открыты любезным очам.

- Я люблю тебя, Павел.

Ах, зачем в разоренье ночам

Мою душу оставил?!

Содрогается тело её,

Содрогается тело.

Сладострастное небытиё,

Как искусный Отелло,

Льнёт все жарче. Узоры фаты

Алым вспыхнули, губы ж

зашептали: - А ты меня, ты,

Павел, ты меня любишь?

Голос бездны:

- Конечно. люблю...

И в бреду, быстротечно,

Гаснущему подобна углю:

- Неужели - конечно?!

Заблудившийся Экзюпери,

Одинокая птица.

Всё кончается. Лишь лабиринт

Беспредельно ветвится.

Иерархия тёмных миров,

Мрака бурное море,

И душа, потерявшая кров,

Та! - о светлом просторе

Не забывшая, ищет свою

Участь или спасение!

Но очнётся, увы, не в раю -

В череде воскресения.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ожила золотая змея

И скользнула по коже,

Раздвигая устами края

Двух шелков у изножья.

Сжав лодыжку, уже по бедру,

Как по древу Эдема,

Сквозняком пронизая жару,

Зачарованно, немо

Потекла, воздымая главу.

Полночь шороху внемлет.

Лёгкий треск - так сухую траву

Ветер зноем объемлет.

В яром блеске алмазной пыльцы

Устремилась по стану

Целовать молодые сосцы

И небесную манну

Плеч и шеи. А после опять

В ложесна опускаясь,

Устье небытия целовать,

Медленно погружаясь

В грозный хаос,

В безгласный предел

Врат рожденья и смерти,

Дух святой до Творенья радел

Здесь о свете и тверди.

Пьёт сиянье и силы змея!

И, вздуваясь от гнева,

Пронизает устами края

Беспредельного зева.

Яд алмазный, блистая, проник

В кровь и - бездной клубится!

И шипит, и двоится язык.

И агония длится.

XVI

Близок локоть, но сало вкусней.

Так ли, братья-славяне?..

Мы воспели единство корней

И величье деяний

Мудрых предков, но нынче кишка

Стала жиже однако.

Сторонится старшой дурака,

Средний эдак и всяко

Норовит приспособить себя.

Но любовь - не картошка.

Жить по совести, брата любя,

Утомляет немножко.

Где ж ты, милый конёк Горбунок?!

Где Ванюша сердешный?

Утекла на фальшивый манок,

В звон хрустальный, кромешный,

Отлетела царевна-душа,

Жизнь дрожит, замирает,

Семизвездьем Большого Ковша

В белом дне догорает.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В монастырь, за спасением, за

Словом пастыря вещим

Рвутся братья. Слепая гроза

Громыхает и плещет

Над Могочею и за рекой,

В кровле старого дома.

Бледен Павел, лишь шарит рукой:

Где ты, боль и стыдоба,

Но не схватишь, одна пустота

Под рубахой джинсовой.

Их встречает, сомкнувши уста,

Как привратник суровый,

Иоанн: .Нагулялся, герой?

Думал мир опрокинуть?

Но нарвался на призрачный строй

Совладельцев могилы.

Лишь Михайле подвластно сейчас

Этот образ иудин

Победить, отправляйтесь как раз,

Мы же Господу будем

Службу править, чтоб ратью на рать,

А не с тенью бороться.

Ну же, дайте ж вас поцеловать,

Тяжко ноне придётся..

XVII

Ухожу за Непрядву, за Дон,

За обскую излуку.

Песней древнего поля ведом,

Принимаю науку

Светлой жертвы. А сроки близки,

Брезжит ночи останец,

Снова зябнут в тумане полки

И печалится старец:

- Слава Господу, за шесть веков

Зло искусней не стало.

Те же тьмы харалужных врагов,

То же льстивое жало

Преисподней, и зыбкая гать

Гнилословья над нею.

Дай же, Господи, нам распознать

Правду - волей Твоею.

Ложь постичь, зло, не брата, убить

Помоги Михаилу,

Коли с поприща не отступить,

Дай уменье и силу.

Дай любви покаянную нить

Анне, братьям пред битвой!

Дай монахам Твоим истомить

Змея светлой молитвой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он всю ночь среди кельи пустой

Простоял на коленях,

Ночь и вечность.

С последней звездой

На путях параллельных

Снова птицы, огни, поезда

Свои песни запели.

К утру братьев обская вода

К заповеданной цели

Донесла. Заскрипела в песке

Лодка. Хлюпнули волны.

И в великом томленье, в тоске,

Лишь тревогою полны,

Брат и брат поднялись по тропе.

Дом был сер и безмолвен.

Дверь открыли навстречу судьбе.

Словно карлица в колбе,

В зыбких стенах жила тишина.

И, почти бездыханна,

У Картины лежала она,

Анна, пленная Анна.

XVIII

Мне остался последний рассказ,

И пространство романа

Затворится в назначенный час.

Но не жду каравана

Славы дальней.

Слежу облака

Настающего марта.

Пусть летит, как фанера, строка

Над огнями Монмартра!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отливали водой ключевой

И святою водою.

Обносили пасхальной свечой

И лучистой звездою -

Вифлеемскою от Рождества.

Под иконою клали.

Говорили родные слова

О любви и печали.

На кровати открыла глаза,

Никого не узнала,

Поглядела мучительно за

Братьев, в сторону зала

И забылась. И Павел поник,

Сел на стул к изголовью,

Телом юноша, взором старик,

Сокрушённый любовью.

Краски замерли. Медь и акрил

Приглушили звучанье.

В сером доме один Михаил

Из затвора отчаянья

Душу вывел: куда же со дна

Бреда Анна глядела?

На Картину? Ужели цена

Дерзновенного дела,

Мастерства и подобья Творцу -

В жертве самым и самым

Драгоценным? Ужели Отцу

За златыми весами

Так угодно?.. Картина несла

Ту же боль, то же судно,

Окликая за волнами зла

День последний и Судный:

Тот же мрак в бурунах грозовых,

Борт ещё накренился,

Увеличились муки живых,

А мертвец - испарился...

Часть пятая

Если преступление может совершить только безумец, как испугать его угрозой наказания? Нужны какие-то особые письмена, понятные лишь безумцам.

Мисима. .Золотой Храм.

I

Так ли, иначе - скоро финал.

Эти лета и зимы

Мир на лезвие слёз променял

По завету Мисимы.

Завершая .роман без вранья.,

Ждём, в открытом эфире,

Средь пошлейшей тоски бытия

Совершить харакири.

Но искусство кончается там,

Где над жертвенной кровью

Распустилась, подобно цветам,

Смерть - в обнимку с любовью.

Это не вожделенье скопца

И не гибель хмельная,

Отдавая, отдай до конца!

Свищет пламя Синая.

Если правду. И если всерьёз -

По последнему счету,

Как Шукшин у изножья берёз,

Как штрафную пехоту

На прорыв. неужели тогда,

Лишь тогда и тогда лишь

Открывается бездна стыда?..

И небесных ристалищ

Перспективы, обратный провал,

Низвергают сиянье!

- Кто на чьей стороне воевал?

Веру и покаянье

Предъявить!..

Но нема без любви

Ни того, ни другого,

Немы буквы в Талмуде равви

Без имён Иеговы.

В доме скорби светлее душе

И отраднее сердцу.

Ветер бродит в углах, переше-

пты-ва-ет-ся, и серой

Пылью-тенью, тягучей тоской,

Как старушечий ропот,

Наполняет тревожный покой,

Тот, что стынет у гроба.

Даже автор не знает, куда

Наше всё подевалось.

Но светлейшая бездна стыда,

Но последняя малость -

Нить любви в лабиринте губи-

тель-но-го одичанья,

Старый дом над простором Оби,

Дом мольбы и отчаянья!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я прибегну к сухому письму.

В общем, все уже ясно:

Жил художник - в миру ли, в дому,

Думал, все не напрасно,

Волю пестовал, знал и умел

И в прекрасное верил,

Был талантлив и цел, пока цел,

Но однажды похерил

Древний принцип печного горшка

Ради блеска кумира.

И теперь перед ним лишь река,

Что объяла полмира

И уносит, уносит (куда?)

Жизнь и разум, и душу:

- Будет Анна всегда молода.

На далекую сушу

Буду к ней приплывать за пятак

И просить возвратиться.

Капитан! где же ты, коли так?

Мне пора расплатиться!..

III

Лёд не тронулся - тронулся ум

И куда-то поехал.

Стался Павел не то что угрюм,

Но как будто с прорехой

В голове, с пустотою в глазах,

Сам себе незнакомый

И ненужный.

В душевных пазах,

Словно ветр заоконный,

Древнеродственный хаос сквозил.

Он слонялся по дому,

По усадьбе, пока Михаил,

Как ребенку грудному,

Приготавливал Анне бульон

И снадобья, и соки.

Лишь гортанный пронзительный стон,

Стон, по-птичьи высокий,

Иногда прорывался из уст

Павла. Он озирался,

Но пейзаж был по-прежнему пуст.

Он тогда порывался

Резать холст, изваянья крушить.

Михаил уговором

Убеждал, мол, не надо спешить,

Не грозой, а измором

Одолеть можно гостя сего.

Ведь, терпения кроме,

Не осталось уже ничего,

Ты пойми - Анна в коме.

Пыль на зеркале. Старый букет

Весь осыпался. Рядом -

Разворошен комод. и пакет

Для белья. И наряды.

Муж, хозяин, любовник, творец -

В прошлом. Ужели это

Так?.. Захлопнулся милый ларец,

Полный неги и света?

Сникла яшма, защелкнут замок,

Ключ утерян до срока.

.Как паромщик, и ты одинок,

Казнь твоя - одинока.

- Что ж Ты бросил меня, как скота,

Как пустынную падаль?!

Ведь не сам я явился сюда

От гордыни горбатый.

Я не крал у Тебя, не просил

Дар ума и творенья!

Кто-то ж дал мне уменья и сил

Для ночного боренья?!

Разве лишь для себя создавал

Живописные храмы?

Разве я из геенны воззвал

Братство Адонирама?

И теперь я - раздавленный червь,

Нет души, но иное

В изографии вспоротых чрев -

Токи смрада и гноя.

Да, я лишь человек, глинозём,

Но Тобою изваян!

Обвиненный до кучи во всем

И изъятый из рая.

Будь же проклят тот час или миг

Сочетания чисел,

Когда был моей матери лик,

Как сияние выси,

Когда семя отца истекло

И глубин досягнуло,

Когда дрогнуло древнее зло

От союзного гула.

Будь же проклят, поскольку я раб

Раздвоённого мира,

Жажда, кровь и нахрап - на шарап!

Магма вместо эфира.

И талант мой, будь проклят! На что

Чудеса и красоты,

Если бедной души решето

Грязнет, как от блевоты.

Пепел - эхом хулительных слов -

На Помпеи извержен.

Говорят, преподобный Иов

Тоже был невоздержан

В выраженьях...

Какая беда

В сотрясании кровель?!

Если выпита бездна стыда,

Если жертвенной крови

Чаша полная на алтаре,

Мерой веры российской

Полыхает, взывая горе,

Как огонь олимпийский.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Миг двоится.

И солнце в мороз

На два диска пылает,

И, двухпуткою из-под колёс,

След судьбы убегает,

Да и нет,

Полутень-полусвет,

Сном играющий измрак,

В чистом поле утрат и побед

Жизни зыблется призрак.

Мысль двоится .

Меж .быть. и .не быть.,

Между словом и делом,

Меж желаньем и правом любить,

Между духом и телом.

Шифр и код биомассы таков,

Что генома скрижали

Вшиты в жезл посланца богов

В двузмеиной спирали.

Свет, рожденный в тончайшем из сит,

Золотыми слезами

Испокон и вовеки сквозит

Меж двумя полюсами.

Простирается воля сия

От вселенского клира

До двоичного небытия

И двуострого мира.

- Брат мой, Бог нас обоих поил

От лозы дароносной,

Я - художник, а ты Михаил,

Сотник армии грозной.

Я был проклят за творческий зуд,

За кропанье подобий,

За грехом оскверненный сосуд

Для священных снадобий.

Анна вздрогнула.

Острый заряд

Электрической боли

Пронизал, как томительный яд,

Обе лобные доли.

- Говори! Что-нибудь говори,

Она, кажется, слышит.

- Обезножели поводыри.

Никого не колышет

То, что за гуманизма зарей

Слышен рёв одичанья.

А талант лучше в землю зарой,

Может быть, полегчает.

Тик височный и трепет ресниц,

И какие-то тени,

Словно шелест свободных страниц

Или ропот растений.

- Павел, Павел! Скажи о любви,

Позови её, Павел.

- Я устал от взаимозави-

си-мо-сти! Я губами

Всё ищу этот выход из не-

обратимости чисел!

Забирай же меня!.. Но в цене

Мы пока - не сошлися.

VII

Только святость не знает границ,

Остальное ущербно.

Электрический треск власяниц

В полумраке пещерном,

Пенье братии, ропот теней

За стенами Могочи,

И молитвы, молитвы о ней -

Возле лествицы ночи

Оступившейся. Павел уже

До конца отвергает

Гнёт реального. В гордой душе

Панорама другая.

Глыбой - пепельный обсидиан -

Брошен в самое пекло,

И разъятия меридиан,

Как от лезвия, бегло,

С гулким выщелком, перечеркнул

То, что создано целым,

В миг единый, ничтожно неул.

(ах!) ловимый, на белом,

Свете белом, явилась беда,

Вновь - по русскую душу.

- Будет Анна всегда молода.

На далёкую сушу

Стану к ней приплывать за пятак

И просить возвратиться.

Брат мой, Мишенька, что-то не так,

Неужели блазнится? Или впрямь.

Резко оборотясь,

Михаил обмирает.

Никогда, никогда отродясь,

Даже если чурает

Душу невидаль, даже во сне

Не случалось такого:

Зев картины на белой стене,

А под ней, право-слово,

На диване, (мужайся же, брат,

С бездной бездна совпала!)

Сфинксами улыбаясь, глядят

Друг на друга два Павла.

VIII

Фирма .Ксерокс., даёшь близнецов!

Дубли, мать вашу, клоны.

Истребившие семя отцов

Новые миллионы.

Впрямь,

Любить себя разве грешно?

Не любить себя - худо,

Исключая одно только .но.:

Лишь до тех пор, покуда

Отраженье, портрет, манекен,

Восковая фигура,

Либо новое тело - взамен,

Как живая скульптура,

Не окуклится. Блядская жизнь!

Бред Оскара Уайльда!

Достоевский у нас окажись,

На бесовское сальдо

Трех веков указал бы, стыдясь.

В новом тысячелетье

Блок бы не произнёс:

.Здравствуй, князь!.?

Княжит в нашем предместье

Тень властителя. Копия - есть

Извращенье творенья,

Ибо копия, собственно, лесть -

Грим на мерзости тленья.

Битва вызрела на рубеже

Матерьяльного мира:

Дар бессмертья дарован душе

И не терпит копира.

Повторить невозможно, а жаль,

Светлый дух Страдивари.

Не о музыке наша печаль -

Об изящном футляре.

Содержимое трижды изрань,

Изуродуй, но только

Оболочку, телесную ткань,

Внове - с матрицы тонкой

Жизни временной превоплоти! -

По-змеиному томно

Ветхий образ меняя в пути.

Но пустыня огромна,

Но бесплодна и пагубна Ночь.

Мир увижу ли снова,

Где Россия - не .Ксерокса. дочь,

А невеста Христова?

Необязательное дополнение,

написанное в форме драматического произведения и повествующее о том, как могли бы развиваться события далее. Читателю вряд ли следует продолжать чтение, так как жанр этот весьма условен и, может быть, имеет смысл лишь при сценическом воплощении. А может быть, и не имеет.

Вот и кончился странный роман.

Дальше пишется пьеса.

Снова комната,

Кресла, диван,

Непонятного веса -

Тёмный воздух,

Кровать у окна,

Неподвижная Анна.

Как повешенная - тишина.

Словно три истукана,

Братья замерли.

(Пепел и снег.

Вихри света по сцене.

И Свиридова дивный разбег!

В ожидании цели -

Жертвы - гибели -

счастья - любви -

Мреет музыка вьюги,

Ледяные свистят соловьи,

Изнывая от муки.)

МИХАИЛ:

- Боже, вот ОНО и началось!

Дождались, доигрались.

Перемолот овёс на авось,

Грани, зыбкие грани

Довернулись и - вот тебе на.

ПАВЕЛ, сидящий слева:

- Миша, выруби зуммер!..

Иль свирепо звенит тишина?..

Или я обезумел?..

ПАВЕЛ, сидящий справа:

- Это мир обезумел.

Вдвойне

Стало - мглы и распада.

И потерь, как на всякой войне.

Но не надо, не надо

Ужасаться и криком кричать.

Бесполезное дело.

Всё спалив, можно снова начать!

Только целое - цело.

ПАВЕЛ(л)

- Это истина не про меня.

Я разъят и разрушен.

Кто ты? Тень ли?

Исчадье огня?

Я - зачем тебе нужен?

ПАВЕЛ(п)

- Два лица у монеты, и я

Лишь твоя половина.

ПАВЕЛ(л)

- Ты гордыня и мерзость моя!

ПАВЕЛ(п)

- Тогда чем же повинна

Твоя душенька, ежели зло

Отделилось и бродит

В новом теле?..

ПАВЕЛ(л)

- Такое могло.

Да, да, да, в самом деле.

Неужели же - произойти?

ПАВЕЛ(п)

- Кто творец и художник?

Кто хотел Самого превзойти?

Кто, как дерзкий острожник,

Возмечтал о свободе?..

ПАВЕЛ(л)

- Молчи!

Миша, это неправда!

ПАВЕЛ(п)

- Правда, Паша,

кричи не кричи,

Поздно нашего брата

Звать на выручку.

ПАВЕЛ(л)

- Это не я!

ПАВЕЛ(п)

- Сказки старые живы:

И Кощей, и водицы бадья,

И удалый служивый.

ПАВЕЛ(л)

-Ты про что?

ПАВЕЛ(п)

- Оживают как раз

Мощи старого мифа,

И поймёшь ты в назначенный час,

Что родимо и мило.

ПАВЕЛ(л)

- Эй, куда ты, нечистый, клонить

Взялся?

ПАВЕЛ(п)

- Всё уже было.

Одного из нас, Паша, убить

Суждено Михаилу.

Может, ты - это я. Мы равны,

Как две капли. Мы дубли.

И с какой ни зайди стороны -

Нас обоих надули.

ПАВЕЛ(л)

- Значит ты - для закланья баран?

Я ж - поделенный атом?..

ПАВЕЛ(п)

- Вот такой ему выбор и дан -

Между братом и братом.

Между тем Михаил всё молчал.

Всё качал головою,

То крестился, то что-то мычал,

Словно прочие двое

Вызывали ломоту в зубах

Или страха зевоту.

(бормочет)

- Раз, два, три, Карабах-Барабах,

Во страстную субботу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Раз, два, три, Карабах-Барабах,

Во страстную субботу

Черти ехали в новых гробах,

Раз, два, три, на работу,

Черти ехали в новых гробах

По церковной ограде,

Повстречали хмельного попа,

Он кричит: .Христа ради!

Дайте рублик на чарку вина,

Я пойду к Лизавете,

Не узнает про то Сатана,

А Господь не заметит..

К изголовью склонился солдат,

Тихо свечку затеплил:

(бормочет)

Анна, Анна, двоится мой брат,

Муж твой вон что затеял.

Анна, Анна!

Такая беда.

Не оставь его, Анна,

От себя, от глухого стыда

Не уйти ему. Рана

Пронизает его всё верней,

Тьмы кромешные жала

Проникают до корня корней,

Как в пещерах Непала.

(шум, возня, падение тел)

С Павлом Павел, один на один,

В поединке зеркальном,

Как с подземною тьмой - Аладдин,

Как в рисунке наскальном -

В круговерти сплетённые два

Зверя, духа, начала!

ПАВЕЛ(л)

- Моё тело! Моя голова!

ПАВЕЛ(п)

- И мудё! И кончало!

ПАВЕЛ(л)

- Гад, змеюка, рептилия, тварь!

ПАВЕЛ(п)

- Как в любом их творений,

Крови божецкой в нас киноварь.

ПАВЕЛ(л)

-Хватит! От говорений

Блудно-масляных - только тошнит!

ПАВЕЛ(п)

- Так поблюй же, не медли.

Правда - хуже, в ней горе и стыд,

Не забраться бы в петлю.

ПАВЕЛ(л)

- В петлю сам полезай! А мою

Душу лучше б не трогал.

Вот что, демон, я просто убью,

Я убью тебя.

ПАВЕЛ(п)

- С Богом.

ПАВЕЛ(л)

- Ты глумишься!

ПАВЕЛ(п)

- Ну, что ты, ничуть,

Это путь самурая -

Вдохновенный, возвышенный путь,

Где горит не сгорая

Принцип чести, как кровь на клинке.

Мы едины, как листья

На одном золотом стебельке,

ЭТО - самоубийство.

ПАВЕЛ(л)

- Вот и ладно.

Коль ты пропадёшь,

Околеешь, издохнешь,

И моя приуменьшится ложь.

ПАВЕЛ(п)

- Браво, рыцарь! Но допреж

Того срока позволь вопросить:

Вдруг не то, чего жаждешь,

НЕ ТОЕ доведётся убить?

Ты ж ведь не кровожадный?..

Ну, как вылезет всякая плешь,

Чертовщина, поганство?

ПАВЕЛ(л)

- Ты и есть эта самая брешь,

Пропасти окаянство,

Из которой таращат зрачки

Мои подлые страхи!

Мы мутанты, а не двойники.

Наше место - на плахе.

Ком глотая неявленных слёз,

Павел (или не Павел?),

Зарычав как дворовый барбос,

Все приличья оставил -

Клык за око

И око за клык,

Как у Лондона Джека,

Цап за глотку, за самый кадык,

Ш-шоб заг-грызть человека.

Но противник не хуже ничуть,

Словно знает заране

Этот самый .возвышенный путь.,

Ломовое старанье

Проявляя, не слабже сопит

И рычит, и упорно

Вырви-глаз совершить норовит

Иль добраться до горла.

Так в репейниках да колтунах,

Когда кровли подтают,

Вихри злобных стремительных драк

Кобели затевают.

Клочья пены, вонючий клубок

Шерсти, крови и воя!

Ах, не смог благовест-голубок

Помирить все живое.

Жизнь жестока, как цирк-шапито

Для наивного нрава,

И уже не понять ни за что,

Где здесь лево, где право,

Где тут Павел? где змей огневой?

Где родня, где безродье?

Кто ответит своей головой

За пустые угодья?

Два удара! Решил Михаил,

Мол, довольно базара,

Очень скупо и точно вонзил

Два коротких удара

В эту свалку.

Упали тела

Симметричным валетом.

МИХАИЛ: (смотрит на две одинаковые бессознательные фигуры)

- Для кого же ты, Анна, цвела?

Правда -

В том?

Или в этом?

АННА: (в бреду, невнятно, скороговоркой)

С Запада, с Запада

На горячий Восток,

С Севера, с Севера

За горы полдня

Летели два ворона,

Один черный,

Другой белый,

Один страшней страшного,

Другой мудрей мудрого,

Один карком кричит,

Другой колокольным окликом!

Не буди беду,

Не пускай кровь-руду!

Не перечь царю,

Не зори зарю!

Мимо, мимо свисти,

Пересвистывай!

Вот тебе полымя!

Вот тебе имя полое!

Господу уступи,

Из себя выступи.

А - а - ах!

Темно-то как!

Тесно. тесно.

А им -

Нетопырям ночным -

Вкусно да завистно.

МИХАИЛ:

На юродивых нету суда,

Серафимы голубят

Их бессвязную дерзость стыда.

А пророков не любят.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лабиринт я прошёл до конца,

Мерзопакостей - масса,

Но назад, не утратив лица,

Выйти вряд ли удастся.

Вот лежит - не жива, не мертва -

Жизнь моя, моя радость

И любовь. И любые слова,

И любая награда

Не искупят утраты её.

Отче, что же мне делать?

Ты просил, я прочёл житиё,

Там Феврония пела,

Пётр плакал и Агриков меч,

Рассекая лже-Павла,

Тьму и нечисть ярился отсечь,

Там навеки припала

К светлой влаге родная душа,

Там - все было в начале! -

Ключ хрустальный и щедрость ковша

Для любви и печали.

Зло таилось, лукавило, жгло,

В ране пенилось ало,

Но лица обрести не могло,

В теле не прорастало.

А теперь?

А теперь я могу

Убивать до победы.

Мы в плену. Лишь на том берегу

Исполняют обеты,

За стеною, на том берегу,

У отца Иоанна

Ангел шепчет: .Тебя ль берегу,

Свет-душа покаянна..

Что мне делать, скажи мне, отец,

Как поладить с собою?

Даже лазерный меч-кладенец,

Даже честнаго бою

Круговерть - не помогут уже.

Им нужна, им потребна

Жертва-кровь в озлачёном ковше

И во гробе царевна.

Им нужна без любви красота

И без доблести сила,

Чтобы вновь у изножья креста

Безнадёгою взвыла

Пустота,

пустота,

пустота.

Эхо. Блуждающее эхо,

как будто теннисный мяч,

мечется в замкнутом мирке.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Свист ветра, порывы, завывания.

Однако наперекор этим звукам, навстречу,

в противовес, вопреки - возникает музыка Рахманинова,

словно из ничего вырастает Божественная Литургия.

Музыка усиливается.

Музыка пронизывает дом, сцену, зал,

все окружающее пространство.

МОНАШЕСКИЙ ХОР:

Ты, союзом любви увязавший апостолов души,

Ты, и нас, своих верных рабов,

породнивший любовью,

Ты, сказавший: лишь пламя любви

распалит ваше сердце,

Милосердный,

от уз земнородных навек воскресивший,

Сокрушивший врата преисподней,

ты - Жизнеподатель,

Упование наше услышь:

всею крепостью нашей,

Всей душою, всем сердцем

и мыслями всеми благими

Призываем и молим

о помощи и избавленье

От нечистого духа, от скверны,

от семя соблазна,

От унынья и гордости,

что позволяют проникнуть

В наши души и плоть

беспощадной тщете беззаконья.

Пусть очнутся рабы твои,

пусть они служат любови,

Милосердью, добру!

И, питаясь от Духа Святаго,

Пусть навеки отринут

диавола тёмных посланцев,

Чтобы с чистою совестью

вновь воспевать Твое светлое имя.

Удаляющееся молитвенное пение.

МИХАИЛ: (становится на колени перед недвижным телом Анны)

Ничего, ничего не могу,

Не умею, не знаю.

По солдатскому лишь сапогу

Все сужу, измеряю

И крою, и пытаюсь латать.

Я однажды обучен

Одному ремеслу - убивать,

Слишком жестко закручен

Мой сюжет.

Боже мой, неужель,

Неужели же, Боже,

Му-че-ни-чес-кая канитель

Так и будет, похоже,

Так и будет тянуться, тянуть

Жилы, кровь. так и будет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ЗНАЧИТ, РАДИ ВОТ ЭТИХ МИНУТ,

ОТЧЕ, СОЗДАНЫ ЛЮДИ?

Анна, слышишь, любовь широка,

Шире обской излуки,

И великая эта река

Вовсе не для разлуки,

Всё, что живо в божественных снах,

Всё, что дышит и веет,

Радости на восьми сторонах

Вместе

благоговеет.

Анна, Анна, скорее вернись,

Будет!

жизни

поляна

Опрокинута в синюю высь.

Не оставь меня, Анна.

На заднем плане в луче света возникает старец-настоятель.

Он говорит отстранённо, куда-то в даль,

но обращается, видимо, к Михаилу.

ИОАНН:

Тяжек крест наш. Но Бог не творит

Дольних бед и страданий.

Покаянные совесть и стыд

Человечьих созданий -

Лишь они нам даны как залог

И родства, и спасенья.

Бог не выдаст.

Но нам, видит Бог,

Надо - до воскресенья,

До трубы,

что Последнего сна

Нас лишит, вопрошая, -

В сердце запечатлеть имена

Тех насельников рая,

Кто радел и молился, и вёл

Нас по лезвию жизни.

Тех, кто ждёт нас в забвении зол

И в небесной Отчизне.

Тяжек крест. Ведь его древеса

До поры возрастали

В почве страсти, где не бирюза

И небесные дали,

А сгоревшего сердца подзол

И суглинок незрячий.

Будь смирен, ты сегодня посол,

В наших скорби и плаче,

Ты сегодня последний рубеж,

Арсеналом любови

Оградись, путешествуя меж

Святотатства и крови.

Луч гаснет. Лишь у изголовья Анны слабо трепещет свеча.

Мрак становится всё более глухим и зловещим.

МИХАИЛ:

Духи, где ваш пророческий хор?

Похоронная рота,

Сгинь покуда!

Неужто я вор -

Тот, что с черного хода

Норовит проскользнуть до дверей

В кабинет господина?..

Ад, я помню твоих егерей!

Но и брата Картина

Не открыла того, что я знал,

Что увидел за краем.

Слышишь, вот я!

И близок финал,

Будь готов, поиграем.

Михаил поднимается с колен, движения его замедленны. Михаил, ступая, передвигается вокруг ложа с телом Анны, ложе незаметно оказывается в центре комнаты (сцены). Среда будто бы сопротивляется, противоборствует каждому его жесту и шагу, всё это мучительно напоминает некий боевой танец.

Выбор мой.

И за то, что решил

Не идти на попятну,

Я отвечу.

А что я совершил -

И Отцы не простят. Но,

Может быть, по закону утрат

И статье замещений,

Будет жить мой единственный брат!

А чреду воплощений,

Колесницу страданий и бед,

Как спираль киноленты,

Превратит он в ликующий свет.

Всемогущи - художник, поэт;

Их ничтожество не для сует -

Для божественной лепты.

Раскинув руки крестом, ложится на пол у изголовья Анны.

Луч упирается ему в спину.

Я казнён.

Я пространству чужой.

Я забыл своё имя.

Брошен за пограничной межой

Где-то в Иерусалиме,

Трое, Мемфисе - в мясе времён,

В кровотоке событий,

Распылён среди сотен имён

По лазурной орбите.

Справа на заднем плане возникает образ Христа Нерукотворного. Михаил переворачивается на спину, находит этот образ глазами, тянется к нему, затем вновь ложится ниц, раскинув руки крестом, и медленно, как бы преодолевая встречный поток, начинает ползком продвигаться в его сторону. С этого момента сцена все больше напоминает обряд посвящения в монахи. Воздух словно бы сгущается, уплотняется, в нем улавливаются просверки и судороги, как говорят иноки, от присутствия в большом количестве бесов и тёмных сущностей. Тела двух Павлов тоже начинают подрагивать и совершать конвульсивные движения. Анна издает невнятные высокие звуки, напоминающие молитвенное пение.

Отдаю себя в руки Твои,

Совершается треба,

На любови, а не на крови

Строят лестницу в небо.

Я не знаю,

простятся ль мои

Мерзости и паденья?

Смерти был я служителем и

Не искал снисхожденья.

Два белых силуэта, два ангела-хранителя* возникают по левую и правую руку от Михаила, медленно продвигающегося в сторону самосветящейся иконы. Чуть погодя ангелы несколько отдаляются, уступая место старцу, по виду очень напоминающему святого преподобного Серафима Саровского, как известно, не раз говорившего о своём воскресении в конце девяностых годов ХХ столетия. Старец простирает над Михаилом руки, распространяя световой покров, благодать Святого Духа.

МИХАИЛ:

Только милости, Господи мой,

Милосердия только!

Анна станет любовью самой,

Её света и тока

Проводницею. Я ж послужу

Тебе верой и правдой.

К жизни, за золотую межу,

И в объятия брата,

Да, родного, единственного,

Вороти её, Боже!

И прости!

Без перста Твоего

Им ничто не поможет.

Иконописный образ почти совсем приблизился к распростёртому по полу Михаилу. В руках старца появляются ножницы. Отдалённо звучит пение хора. Обряд продолжается. Старец, наклоняясь, как бы случайно роняет ножницы у головы Михаила, Михаил нащупывает их и протягивает старцу, ножницы раскрываются, но вновь выскальзывают, Михаил ещё может отказаться от пострига, но снова протягивает старцу то, что символически отсечет его от всего мирского. В третий раз со звоном падает металл. В третий раз всё повторяется в точности. Напряжение достигает кульминации. Все, кто присутствовал на посвящении, помнят этот момент как наполненный немым, почти невыносимым ужасом. Душа оставляет земное попечение, бесы источают ярость и гнев, но помешать не могут. Щелкают ножницы, и на голове Михаила в четыре приёма крестом выстригаются волосы.

Свершилось.

Облегчение и величайшая радость.

Звучит акафист.

Образ Христа, чуть отдалясь, превращается в яркий луч света.

Ангелы больше не видимы.

Старец, как бы пятясь, отступает в глубь, в сумрак, но перед уходом произносит:

Всею правдой и крепостью всей

Братство Бога молило,

Ныне имя твоё - Елисей!

Больше нет Михаила.

Чрез спасенье,

Чрез подвиг души,

Будет вырвано жало

Смерти.

Ты же Своё соверши -

То не мало,

Не мало.

Вновь рождённый - монах Елисей поднимается,

он облачён в просторную холщёвую рубаху до пят,

больше напоминающую саван,

по сути дела это и есть саван, ибо Михаил умер.

Вообще, дальнейшее возможно выразить не словом,

а, скорее, музыкой и танцем.

Прощаясь, Елисей вкладывает в руку Анне

увядший букет полевых цветов и крестит.

Она просыпается.

Затем подходит к телам двух Павлов и,

как крыльями, закрывает их своим саваном.

Когда он отступает, наваждения, двойника больше нет,

брат единствен.

Елисей, наклонив голову, уходит.

Анна и Павел тянутся навстречу друг другу.

Следует танец двух любящих.

КОНЕЦ

1997-2003,

Новосибирск

* у монаха появляется второе имя и второй ангел-хранитель

Проголосуйте
за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

274778	2007-06-02 00:37:56
Валерий Куклин

- Прекрасная вещь, настоящая литература, класс высокий. полностью присоединяюсь к мнению Льва Аннинского, высказанную им в рецензии на эту вещь. Не могу назвать ни романом, ни поэмой все-таки, а просто хочется сказать: Вещь!

Валерий