Рассказы

Утром у Петрикова украли чертеж.

История с этим чертежом такова. Несколько дней назад позвонил Пет-рикову некто Сендерович ≈ друг не друг, знакомый не знакомый... словом, приятель: учились вместе когда-то в институте, в одной группе. Позвонил этот Сендерович и сказал:

≈ Привет, старик.

≈ Привет-привет, ≈ ответил Петриков.

≈ Дело к тебе, гений рейсфедера.

≈ Да уж понимаю, без дела не звонил бы.

≈ А чего без дела звонить?

≈ Я и говорю... Давай по делу.

≈ Кхм... Значит, так... У одного моего друга племянник есть. Балбес, как водится.

≈ Это даже мне понятно. Племянники у друзей всегда балбесы. И?..

≈ На третьем курсе учится... в нашей с тобой альме, так сказать, матери...

≈ Какой свежий поворот разговора! И главное, неожиданно так... Редуктор, что ли? По деталям машин? У Пешнева? Курсовой?

≈ А ты всегда был понятливый...

≈ Сколько? ≈ спросил Петриков.

≈ Это я у тебя должен спросить. Но учти, друг мне очень близкий человек!

≈ Раз близкий, то пятьдесят баксов.

≈ Ну... давай за тридцаточку, а?

≈ Не жлобись. Я не имею права портить рынок. Сам добавь двадцатку, коли уж такой тебе близкий человек...

≈ Ладно, Шурик. Ты сокрушаешь мою ранимую душу своей пошлой любовью к деньгам. Посылаю тебе балбеса!

Честно говоря, Петриков только слышал, что можно таким образом зарабатывать на студентах. И цены знал тоже понаслышке. Но признаться пройдохе Сендеровичу, что такая оказия представляется ему впервые, он почему-то стыдился.

На следующий день балбес явился. Им оказался тихий, тонкошеий, кучерявый очкарик в отглаженном костюмчике (это в июньскую-то жарищу!), в белой рубашечке без галстука, отчего имел провинциальный вид. Балбес, переминаясь и мямля, передал Петрикову исходные данные. Петриков потребовал, играя крутость, десять баксов задатку. Очкарик покраснел, смутился и прошептал, что о задатке ему никто ничего не сказал, а то бы он, конечно, принес... Петриков позвонил Сендеровичу, поругался от души, но, видимо, не очень убедительно, потому что Сендерович в ответ хохотал и весело орал , что это, мол, не тот случай, тут солидные люди и все такое. Словом, Петриков взялся чертить без задатка. За пару дней ≈ урывками, оглядываясь, не видит ли Секачева, ≈ начертил. Скатал ватман в рулончик, поставил незаметненько в уголок за кульманом, звякнул Сендеровичу: Пущай твое тонкошеее приползает, да баксы не забудет.

Вчера, однако, тонкошеее не приползло. Петриков ждал его с утра сегодня. Заглянул в его угол Гузь, сказал, что Секачиха в министерство куда-то учесала, так что орбита свободна. Гузю отказать Петриков не мог: все-таки зам Секачевой, хоть и бездельник редкостный. Но что-то с Секачихой его связывало... Пришлось резаться с ним в шахматы, в блиц, и курить его LM. Поиграли (на сей раз Петриков играл плохо и продул Гузю семь партий из десяти, что случалось редко). Поиграв, отправились выкурить по последней на верхней лестнице. Покурили. Гузь, кривя одутловатую, испитую физиономию и моргая красными веками, рассказал, как вчера провел вечер с новенькой кошечкой и сколько и чего они с ней выпили. Бабник Гузь питал противную и непонятную Петрикову страсть к рассказам о своих кошечках. По его сегодняшнему рассказу выходило, что ради выпивки и встречались, над чем Петриков и сыронизировал неудачно. Гузь надулся, обозвал Петрикова нехорошим словом, и они вернулись в отдел.

И вот Петриков глядь ≈ а чертежика-то и нет! Редуктора этого самого, который пятьдесят баксов стоит, ≈ нет как нет! Мелькнуло воспоминание ≈когда курили на лестнице, вроде проскользнуло в запыленном лестничном окне видение ≈ внизу, на трамвайной остановке, проскочило что-то похожее на тонкошеее, в белой рубашоночке, с белым рулоном в тонкой белой ручке и запрыгнуло в трамвай... Там, раздраженный на Гузя с его кошечкой , Петриков видению как-то не придал значения, а здесь понял: застенчивое, очкастое, тонкошеее свой чертежик-то умыкнуло, увело ≈ не заплатив...

На всякий случай Петриков пошуровал в ящике стола: вдруг племянник друга Сендеровича оставил полтинничек. Все ж солидные люди!.. Ага, сейчас, оставил. Жди! Не-е-ет, тонкошеее свой чертежик, как выразился бы Гузь, если б узнал, скоммуниздил.

Петриков кинулся звонить Сендеровичу. Секретарша (Сендерович был генеральным директором какого-то 000) проинформировала, что Сендерович с сегодняшнего дня в отпуске и будет не раньше чем через месяц... В общем, пятьдесят баксов тю-тю.

Петрикову сделалось противно жить. Жалко было, во-первых, двухдневных трудов: редуктор хоть и примитивный, вполне школярский, в жизни таких не бывает, но пришлось все же и считать вручную, и эскиз прикидывать (контора, где трудился Петриков, еще не обзавелась компьютерами, денег все не хватало ≈ только и был один, но, запароленный, он стоял в закутке у Секачевой и доступа к нему никто не имел, Секачиха им пользовалась как пишущей машинкой). Ну, и во-вторых, деньги, конечно, бабки, как выражался Гузь; пятьдесят баксов ≈ это сумма, это больше трети петриковской зарплаты... Петриков мечтал, как он эти баксы заначит от жены, как пивка бочкового, Heineken, попьет в баре за углом, как на бега сходит, в букинистический заглянет пару разиков...

Хрен тебе, Петриков, а не Heineken. ≈ Гадко, однако, гадко, господа...

2

Петриков рассеянно и неохотно чертил, часто отвлекаясь и глядя в окно. За окном маялись на необычной для июньской Москвы жаре вялые липы и клены. Меж их темными стволами виднелся кусок залитой солнцем булыжной улицы, по которой время от времени проносились грузовые каблучки и газели: неподалеку от петриковской конторы располагался какой-то оптовый склад. Боги, как скучно жить!.. Иногда громыхал с лязгом, на миг загораживая улицу грязно-красным боком, трамвай. Вся эта неинтересная картина созерцалась Петриковым каждый Божий день; она не изменялась, и не могла измениться.

О боги, боги!.. Пятьдесят баксов, боги!

≈ Петриков! ≈ позвала лаборантка Оля. ≈ Тебя Алла Андревна хочет.

Петрикова все почему-то называли по фамилии. Была одно время такая странная мода ≈ называть сослуживцев по фамилии. Мода прошла давно, люди стали друг друга снова называть по именам, иногда с отчеством ≈ а Петриков так и остался Петриковым,.. Никто, кажись, и не помнит, что его звать Александром Васильичем, или Сашей... Нет: Петриков.

≈ Петриков, слышишь?! Сама зовет!

Вернулась... Не уезжала б, не было бы дурацких шахмат с Гузем и пятьдесят баксов сейчас ласкали бы карман...

Петриков положил карандаш и поплелся по длинному проходу между кульманами в угол, где, отгороженный от основного пространства огромной рабочей комнаты неким подобием ширмы ≈ вертикальными деревянными жердочками на петлях, чтоб можно было сложить при надобности, ≈ стоял громадный письменный стол хозяйки фирмы Аллы Андреевны Секачевой. За столом восседала сама: монументальная, но не толстая, ухоженная, подтянутая, строголикая, с массивным златоперым паркером в пальцах, унизанных золотыми кольцами. Петрикова она встретила суровым взглядом карих блестящих глаз (все знали в конторе, что она глотает аспирин бессчетно, дабы этого блеска добиться).

≈ Это к тебе, Петриков, студенты шляются?

≈ Не знаю... ≈ Петриков растерялся от неожиданного наскока. ≈ Нет, скорее всего...

≈ Скорее всего... Только что тут прошастал один... в очечках, такой из себя... курчавый. С рулончиком нашего ватмана... Я хотела его остановить, так он еще и обхамил. Не ваше дело, говорит! Ну?! Не мое дело, ты представляешь?! На моем предприятии!.. Что у нас за народ, не пойму! Хочешь подзаработать ≈ бери халтуру домой да и рисуй сколько влезет! Нет, все норовите на работе, в рабочее время... У меня не выйдет, слышишь?! Застукаю ≈ выгоню! Понял? У нас не коммунязм! Слава Богу, с коммунязмом покончили! Хватит расхлябанности, разбазаривания, безответственности! У нас капитализм! Каждая минута денег стоит!.. Но я тебя вызвала не затем. Вот, взгляни-ка! ≈ Она бросила Петрикову пухлую папку.

Он раскрыл: техдокументация по его насосу НБВ-1П (то есть насос для бурения на воду, модель первая, автор ≈ Петриков ). Каждая запятая, каждая цифирка здесь была им выстрадана в прошлом году до последнего нерва, до последней жилы, до последней клеточки мозга.

≈ И что? ≈ спросил Петриков.

≈ Вот письмо. ≈ Секачева сунула Петрикову бумагу. ≈ Заказчик требует проектировщика. Лети-ка, Петриков, в Крым.

≈ Когда?

≈ Сегодня, самолетом, в восемнадцать ноль-ноль. ≈ Секачева чеканила металлом. ≈ У нас капитализм, раскачиваться некогда. Сейчас брось все, дуй в их представительство, там уже билет тебе готов. ≈ Секачиха доверительно снизила голос и покосилась на ширму. ≈ Ты кумекай, Саша (!!!), что для нас означают живые деньги от них сейчас. Сразу закупаем компьютеры, первый ставлю тебе, выплачиваю долги по зарплате всей конторе, а ты получаешь премию. Угу? Сделаем?

≈ Сделаем... А пообедать хоть можно?

Секачева кинула взор на настольные часы:

≈ Если столовая открылась уже ≈ валяй. Если нет ≈ никаких обедов. Они тебя там накормят... Дуй, Петриков! Попутного ветра тебе!

И вот вечером того же дня Петриков ≈ едва успевший перед самолетом заскочить домой, кое-как собрать дорожную суму и оставить записку (все пребывали на даче), что все, мол, не поминайте лихом, каждому свое: кому на даче вдыхать благорастворение воздухов, а кому в командировку по жарюке пилить, ≈ уже легонько сбежал с трапа самолета в симферопольском аэропорту прямехонько в объятия Богданчика Семеренко, владельца и директора той самой фирмы, которая выдернула Петрикова из Москвы; микроавтобус фольксваген ждал здесь же, у трапа, прямо на летном поле. Встречали по классу VIP! Не хухры вам мухры... Богданчик, коренастый, ладный, загорелый, с картинно разлохмаченной ветром светлой шевелюрой, крепко стиснул его ≈ так, что у Петрикова суставы в плечах захрустели. И от трапа покатили с ветерком в Феодосию, и через час с небольшим взошел уже Петриков в двухкомнатный номер в гостинице, которая принадлежала тоже Богданчику Семеренко. Гостиница стояла на горе, и из номера во всю ширь виднелось темно-синее море, самое синее в мире.

Накрытый яствами стол раскинул свои крылья на полкомнаты.

Фирма у Богданчика была богатой и многопрофильной. Одним из профилей ее было бурение на воду. Вода для степного Крыма ≈ это вечная и неизбывная проблема жизни и смерти, и деньги на нее в бюджете находились всегда; и некоторые частные компании в воде нуждались ой-ей-ей как, так что финансирование не очень стесняло конструкторскую мысль Петрикова. По заказу фирмы он разработал в прошлом году принципиально новую конструкцию некоего насоса, в котором теперь ему предстояло поменять кое-какие фильтрики, добавить пару мембраночек, от которых менялись параметры насоса и, соответственно, конструктивно менялось многое, но в целом работка была плевая; для обсуждения и обкатки насоса Петрикова и вызвали, предложив конторе деньги не меньшие, чем год назад за саму конструкцию. Игра стоила свеч, и Петриков был архидоволен. Даже про украденный утром чертежик ценой пятьдесят баксов забыл.

Пыльный городок плавился под свирепым крымским июньским солнцем. Асфальт подавался под ногой ≈ подошвы вдавливались в него как в тесто. Перспектива улиц дрожала в раскаленном воздухе. Прохлады не находилось нигде: в тени жар изливался не сверху, а поднимался снизу, от тротуаров, волнами наваливался от белых боков домов.

А Петриков не мучился от жары. В офисе фирмы гудели японские кондиционеры; следовало стеречься, дабы не простыть. После работы, выходя в раскаленный мир, Петриков жадно дышал сухим крымским воздухом... В Москве он страдал от липкого зноя, потел, внутренне корчился от брезгливости в непродуваемо душном метро, изнывал в горячем автобусе, битком набитом такими же, как он, потными и злыми людьми. А здесь он ходил свеженький, радовался безумному солнцу и тому, что воздух пах не по-московски, а степью и морем, то есть лучшим запахом в мире.

Здесь, любезный читатель, пора сказать, что Петриков был родом из Феодосии, в ней родился и вырос. Сколько-то лет назад он поступил в Москве в институт и переехал в Москву ≈ как оказалось, навсегда. Так получилось, что до прошлого года, до славного заказа на насос, он в родном городе и доме (белостенная хата под абрикосами на краю города), почитай, и не бывал. Мать с отчимом перебрались из Феодосии в Питер ≈ по веским и не касавшимся Петрикова причинам; в доме остался хозяином младший брат, рано женившийся, быстро народивший кучу детей, ≈ так что в доме и приткнуться толком стало негде; очень скоро брат стал пить (генное наследство отца сказалось) ≈ и не просто пить, не горько пить, а люто как-то, словно сатаной одержимый... Несколько лет назад он по пьянке пропал без вести, как на войне. Петриков написал в то лето его не то жене, не то вдове (в значительной степени из человеческого сострадания, а не по зову души: братнина жена с самой свадьбы питала к Петрикову непонятную неприязнь, и он не лез родниться), что хотел бы навестить ее, может быть, помочь в чем по хозяйству, а заодно отдохнуть немного на море, в родном доме, с женой и дочками, ≈ и получил в ответ такое злобное и неумное письмо (мол, дом этот не его, а ее, и если он раскатал на него губу, так пусть он закатит ее назад, иначе ему мало не покажется, и все в том же духе и стиле), что Петриков ошеломленно перекрестился и вычеркнул из души и родной дом, и братнину вдову-жену, и Феодосию.

В тягомотине московских хлопот он особенно и не жалел о сем разрыве с родиной. Ближе к лету начинал было вспоминать и тосковать, но ≈ поспевали дачные заботы... Все свои отпуска Петриков проводил на даче: с тестем, тещей, женой и дочерьми. Сажал картошку, возился с колорадским жуком, ползал по грядкам, окучивал проклятую клубнику, поливал георгины и гладиолусы, лопатил компост ≈ последнее проделывал с отчаянным недоумением, ибо не мог отделаться от мысли, казавшейся странной: он, взрослый мужик и не трутень вроде, лопатит тещины и женины фекалии как самый презренный раб. К тому же тесть каждый год откуда-то привозил грузовик бесплатного навоза... На фоне этих дачных прелестей и лес в округе дачного поселения был не в лес, как-то не дышалось в нем.

С годами привык однако, и дача сделалась элементом бытия. Выявились и прелести. Например, хоронясь от женщин, тихонько попивали с тестем водочку в лесу, под одной приметной сосной, тесть называл это место лесной ресторан . Делом чести было женщин, препятствовавших выпивке, обмануть, стащить закусь: на кухне ≈ кусок хлеба, а с грядки ≈ огурец или молодой чеснок; однажды Петриков умудрился украсть с обеденного стола поллитровую банку маринованных грибов, извлеченную из погреба к обеду, и вилку прихватил; к обеду явились пьяные. Петриков, ты снова пьян! ≈ возмущенно налетала на него жена в первые лета. Петриков, ты горький пьяница! ≈ говорила она с сарказмом в последние лета. А Петриков терпеть не мог ни вкуса водки, ни состояния опьянения (с детства ненавидел пьянство отца) ≈ выпивал из чувства солидарности с действительно попивавшим тестем и отчасти от скуки. Преодоление расставляемых женщинами преград вносило оживление в жизнь и даже походило на творчество .

Петриков не мог жить без творчества. Но жене это как-то не объяснялось, не находилось правильных слов ≈ так же как и для объяснения многих других вещей. Например, старшая дочка вдруг спросила у него, почему он бедный и не хочет заниматься бизнесом. Петриков изумился до немотствования.

≈ Нет, ну кем ты работаешь? ≈ пристала дочь.

≈ Старшим инженер-конструктором...

≈ Старшим? А над кем ты старший?

≈ Над младшими инженерами, ≈ попробовал отшутиться Петриков.

≈ Нет, а в самом деле, ≈ вмешалась вдруг жена, ≈ что это за должность у тебя такая? Над кем ты, в самом деле, старший?

≈ Вы хотите сказать, что я рядовой? Да, родненькие мои, я рядовой, маленький инженер. Мое дело, любезные, конструировать, создавать вещи, полезные людям, получать за это деньги и на эти деньги вас кормить. Кормлю я вас? Кормлю. Колбаску, мясцо, сыр ядите? Ядите. Какого рожна вам еще от меня нужно? Обуты, одеты...

≈ Рядовой ты мой, маленький старший инженер Петриков... ≈ вдруг ласково, подлинно ласково, сказала что-то вдруг понявшая наконец жена и даже, как малыша, погладила его по голове теплой рукой, и с дочкой при этом значительно переглянулась: видно, у них какие-то скрытые разговоры по его адресу происходили. Даже слеза почудилась Петрикову в ее голосе...

Тесть хмыкнул при этих словах. Под коммунистами когда жили, он был большим человеком, принадлежал к номенклатуре, и сейчас бы принадлежал, да пенсионер уже по возрасту; и сразу номенклатурство его стерлось, потускнело; сетовал, выпивая в лесном ресторане:

≈ На что жизнь ушла? На дурость какую-то: боролся-боролся за идею, а идея-то, оказалось, и не идея вовсе, а так, хренотень какая-то...

Но с коммунистами якшался, ежемесячно на какие-то сборища в ДК завода "Знамя труда" или "Красный Октябрь" ездил, с Анпиловым в кулуарах шушукался... Что они там решали? Да ничего, Господи: понося порядки, душу отводили ≈ аутотренинг своеобразный для стариков...

Так вот жил в Москве Петриков.

Командировочные дни, наполненные приятной работой и в целом небессмысленными вечерами, летели быстро. Наконец, в офисе дело закончилось. В начале июля Петриков съездил пару раз на механический завод, где готовился опытный образец модернизированного насоса; и там деньги делали чудеса: на что раньше уходили месяцы унылого утрясания и прочего, сейчас преодолели за два дня ≈ и спустя неделю готовый образец уже поехал в поле.

В геологической партии, бурившей на воду в Восточном Крыму, под Керчью, у деревни с названием Фонтан, Петриков провел пять дней. Насос его показал потрясающую надежность во всех режимах, даже в самых диких. Геологи ≈ как в старых фильмах, бородатые, классически грубоголосые дядьки, видавшие всякие виды, ≈ качали восхищенно головами, лезли обниматься (для них аварии насоса были подлинной отравой, бичом, проклятием всего их геологоразведочного бытия) и за ужином под звездами наливали ему первому. Пили за славянское братство и за его, Петрикова, здоровье.

Как-то после ужина Богданчик (хоть и генеральный директор и владелец фирмы, а сам в поле поехал и наравне с другими и грязь месил, и в железках копался) подсел к нему. Щурясь от света костра, спросил тихонько:

≈ Сань, а слабо тебе сюда переехать?

≈ Куда?!

≈ В Феодосию, куда же... На родину! Делаю тебе должность главного конструктора с правами зама генерального директора, оклад ≈ полторы тыщи баксов. На квартиру кредит дам, погасишь быстро, у нас квартиры дешевые... Ты ж голова, профессионал, каких мало... Наконструируем на весь Крым, на всю Украину... Менеджер по сбыту у меня знаешь какой орел! Все, что наконструируешь, поставим на поток и сбыт наладим. А, Сань? А то ведь грабит тебя Алка, за гроши мозги твои покупает...

≈ Ох, Богданчи-и-ик!.. Если честно, я б из Москвы ≈ хоть сейчас, да ведь... У меня ж семья там. Жена ≈ москвичка... Дочки тоже... Старшая в колледже каком-то таком, что уже сейчас на трех европейских языках трещит как птичка... Младшая этим несчастным фигурным катанием просто бредит; тренеры раскудахтались: талант, талант!.. большой спорт!.. Разве от этого уедешь, Богданчик, милый? Разве их от этого оторвешь? Это ж их жизнь. А Алка... Если б Алка меня, безработного, не подобрала, положение у меня было хоть вешайся... Не-е-ет, Секачихе моей я благодарен ой-ей-ей как...

По ночам в поле он спал не в палатке, а под открытым небом. Он долго не засыпал и смотрел на звезды, как в детстве: на душе было томительно. Да нет, разве это возможно?.. ≈ с тоской думал он. ≈ Их жизнь ≈ там, здесь они заскучают...

Вернулись в Феодосию, и на утро Богданчик сообщил, что фирма решила премировать его лично. Секачева не должна ничего знать ≈ эту премию Петриков заработал сам, как профессионал. Фирма хочет отблагодарить по-настоящему, не по-жлобски. Чего он хочет?

Компьютер, ≈ вырвалось сразу, он даже не успел как следует подумать и прикинуть. И они с Богданчиком на фольксвагене рванули в Симферополь, и Петриков с трепещущим от счастья сердцем долго выбирал себе компьютер, с трепетом примерял все довески к нему: принтер, сканер и прочее.

Вот это да-а-а, пела его душа.

А еще через день он уезжал домой, в Москву, ≈ поездом. Поезд отправлялся в шесть с чем-то вечера. С утра в тот день Петриков отправился на базар ≈ в детстве мать с отцом каждое воскресенье брали его с собой на базар. Тогда это воспринималось им почему-то как праздник.

И вот Петриков и отправился за праздником.

Блестело солнце в высоком белесом небе. Из-за длинной беленой стены доносился немолчный людской гомон: там ≈ базар. Там должно остро и тяжко пахнуть свежей рыбой, там ≈ горы вишни, алычи, редиски, ведра деревенской сметаны, шматы сочного творога, бидоны меда...

Петриков вошел в ворота и сквозь толпу протолкался к молочному павильону. В гулком помещении с высоченными арочными потолками он купил у чистенького деда триста грамм сливочно-желтоватого, одним сплошным сочащимся жирным куском творога. В колхозном киоске он взял бутылку кефира (в Москве кефир в бутылках давно исчез, все в пакетах, в пакетах) и булочку с изюмом: всегда мать покупала ему здесь булочку с изюмом. Вдруг пахнуло чудным запахом жареной кефали. Раньше на базаре такого, чтоб торговали жареной кефалью, не было в заводе. Опрятненькая бабуся жарила кефаль тут же, на виду у публики; увесистые длинные куски с золотистой корочкой выглядели аппетитно до умопомрачения.

Кефаль, жареная!..,

Боги, сколько уж лет Петриков не ел жареной кефали! Забыл, что такое блюдо существует на белом свете!

Он взял два куска поподжаристей; у выхода с базара купил в хлебном киоске половину паляницы ≈ пышной, пахучей, обжигающей руки...

Чем дальше уходил Петриков от базара, тем тише становилось вокруг на улицах и в его душе. Он, забыв о голоде, неторопливо брел по широкой, тенистой улице, вдоль глухих, в полтора человеческих роста, каменных заборов, которыми отгораживались от мира тесные татарские дворики, ≈ это была старая, самая древняя часть города. Улица была обсажена акациями, с которых ссыпались уже последние, присохшие и пожелтелые, цветы. Возник скверик ≈ со статуей пионера, поднявшего руку в салюте. Ты глянь-ка, уцелел пионер! Петриков вспомнил это место: слева в сквер выдвигался массивный угол здания городской типографии и городской газеты, прямо загораживал окоем задник дома, где с той стороны располагались центральный в городе книжный магазин и гораптека ╧1; так и врезалось в детскую память: Гораптека номер один ≈ часто приходилось ездить сюда, когда болел и умирал отец. А еще дальше слева виднелась улочка, извилистая, узенькая, которая выводила прямо к кинотеатру "Победа". Почти ничего не изменилось с тех пор; только вот этих ленкоранских лохматеньких акациек в его время не было... А может быть, он просто запамятовал... Бог с ними.

Он небольшого росточка, в нем есть что-то мальчиковое. Он, сидя на скамеечке в тени высоченных тополей, ест, сутулясь, в неторопливом упоении от яств детства, и под голубой рубашкой в тонкую белую полоску и с короткими рукавами шевелятся его худые, острые лопатки. Он с наслаждением обсасывает поджаренный плавничок кефали, медленно поедает воздушно-телесную мякоть паляницы и время от времени окидывает окружающий его мир своими голубыми мальчишескими глазами и, кажется, улыбается...

Стоит тишина ≈ особенная, ни с чем не сравнимая тишина летнего дня. С моря доносится долгий гудок ≈ словно привет из давно ушедшего времени. Ветер, который шумит в тополиной листве, не мешает тишине и пахнет горькой степной травой. Сочный, прохладный творог тает во рту. Ничего более вкусного Петриков не едал за всю свою жизнь.

И в эту благословенную минуту мы прощаемся с нашим маленьким старшим инженером Петриковым.

Дай ему Бог...

Не будем ему мешать.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

290326  2009-10-19 15:46:23 - Супер! Аффтару - зачот!

Copyright (c) "Русский переплет"