К истории одной родословной

 

 

Вступление. Откуда есть и пошли «архангелиты»

 

С началом Перестройки мы, российские граждане, обрели реальную возможность восстановить древо рода, которое у многих из нас было потеряно. В лучшем случае оно заканчивалось на прадедушках-прабабушках. К примеру, в моей семье, когда я была ребенком, об институте бабушек и дедушек вообще не упоминалось. Их в моей памяти не было, о них в семье не говорили. По линии мамы ее родители были раскулачены, и она осталась сиротой в семь лет. Отец, по его рассказам, с пяти лет жил в приемной семье эвенков, а лет с пятнадцати бродил по «диким степям Забайкалья, где золото роют в горах». За золото купил себе паспорт. Под чужой фамилий пошел на фронт, а после Курской, потеряв в первый день жестокой битвы ногу, в тех же местах и бросил якорь (одна из главных причин тому была девушка, моя будущая мама, согласившаяся выйти замуж за инвалида). То есть фамилия, которую я считала родовой, на самом деле была псевдонимом. Литературным псевдонимом я ее и оставила, а паспортной взяла татарскую фамилию мужа, которая сохранилась в подлинности, несмотря на гонения (дед мужа был также раскулачен). Попытки найти место захоронения бабушки и дедушки (родителей мамы) ни чему не привели, но место, где был их дом, мне показали. На этом месте теперь растет дикая яблоня.

Наверное, древо моего рода и есть та самая дикая яблоня, и я завидую белой завистью тем, у кого родословная с разветвленной, окультуренной памятью многих поколений кроной. Как, например, у петрозаводчанина Евгения Петровича Божко, который в начале двухтысячных принес в отдел публицистики журнала «Север», где я тогда работала, очерк о своих голландско-немецких предках, приехавших в Россию по приглашению Петра I и пустивших здесь корни.

К слову сказать, Евгений Петрович в советские годы также мало знал о своих предках (семья не афишировала связь с ними). И лишь в девяностые стал настойчиво и последовательно сначала строить древо рода, а потом писать о его поселенцах.

Это были в основном люди мастеровые, предприимчивые. В Архангельске они образовали своеобразный уголок Европы, так называемую Немецкую слободу:

«…Чистые улицы и прочные деревянные тротуары, не прогибавшиеся под ногами прохожих, утопавшие в зелени аккуратные домики с красными крышами и кружевными занавесками на окнах напоминали один из кварталов немецкого городка, сходство с которым подчеркивала лютеранская кирха с готической крышей и колокольней…»

Иноземные переселенцы, которых в Европе стали звать “архангелитами” (archangeliten), привезли на русский Север даже своих коров, впоследствии давших начало знаменитой чёрно-пестрой холмогорской породе.

Архангелиты женились на русских, принимали русское подданство, некоторые брали русские имена и фамилии, и постепенно начали играть ведущую роль в социальной и торгово-промышленной жизни Архангельска.

Евгений Петрович рассказывал о своей поездке в Архангельск и показывал фотографии, привезенные из путешествия к «родове»:

– …Вот набережная Северной Двины – здесь высаживались первые поселенцы из Европы… Вот кирха Святой Екатерины, где с 1763 по 1776 год проводил службы наш общий прародитель, досточтимый Эгбертус Хоолбоом… Вот лютеранское кладбище с могилами наших предков… Соломбала, квартал бывшей Немецкой слободы…

Из более близких по времени предков Е. Божко мне особенно запомнился градоначальник Архангельска, бывший владелец фотоателье Яков Лейцингер (1855 – 1914). Во-первых, г-н Лейцингер ни разу за одиннадцать лет своей службы городским главой не брал отпуска, что, видимо, сказалось на росте городских доходов (в два раза!) и заметном благоустройстве Архангельска, плюс новые школы и больницы. Во-вторых, он был крайне щепетилен в тратах общественных денег и даже будучи тяжело больным отказался от половины суммы, выделенной городской думой на его лечение, вернув их в бюджет. Но зато какая память об этом выдающемся человеке! Второго сентября 2014 года в Архангельске в присутствии потомков был открыт памятник Я. И. Лейцингеру. Евгений Петрович записал слова, которые сказал об экс-губернаторе иеромонах Амвросий:

«Человек, потрудившийся во славу Божию и для пользы людей, никогда не остается забытым… Память о таких людях необходима для того, чтобы мы знали о своих духовных корнях и духовном отечестве, учились любви друг к другу и к тому месту, где Господь судил жить».

В своем очерке Е.П. Божко вольно или невольно следовал известному нидерландскому историку и философу Йохану Хейзинги, по которому в истории главное не герои-звезды, а сам уклад жизни людей. По Хейзинги, через жизнь и характеры частных лиц можно (и нужно) прослеживать становление целого века. То есть, цитирую Хейзинга: «История создается людьми, и Большая историческая реальность возникает из малых реальностей, имеющих индивидуальные очертания. Нельзя постичь время, не постигнув создающих его людей…»

Вот и Евгений Петрович, восстанавливая историю рода, одновременно писал и собственную, осознав, что он также был одним из тех, кто участвовал в создании советской эпохи при всем негативном отношении к ее «черным» страницам.

Очерк о собственной жизни Евгений Петрович назовет «Зигзаги», и это будет точное название, т.к. в первую половину жизни он много метался – в профессии, в поиске места жительства, в политических пристрастиях… И лишь к пятидесяти годам нашел тот оселок, что придал ему устойчивости:

«Пришло осознание, что история моего рода – это часть истории России, которой мои предки служили не за страх, а за совесть на протяжении более трех веков…»

 

Часть I. От Корнелиса Поля к Освальду Полю

 

1

Из всего многостраничного очерка Е. Божко об архангелитах «Север» взял лишь фрагмент – о судьбе их потомков после 1917 г. Этот фрагмент под названием «Убиты, но не прокляты. Прокляты – и тоже убиты»[1] (по аналогии с романом Виктора Астафьева «Прокляты и убиты») был опубликован в номере, посвященном девяностолетию Октябрьской революции.

Печальная, надо признать, была судьба в России пра-пра-правнуков немецко-голландского рода. В тридцатые годы, а также в преддверии и во время Великой Отечественной иноземное происхождение поставили архангелитам в вину. Многие были посажены и расстреляны.

В числе жертв режима оказались и сыновья Якова Лейцингера. «Вячеслав, – пишет Е. Божко, – был арестован 22 ноября 1937 года по обвинению по ст. 58-6 УК РСФСР. 13.03.38 года он «умер» на следствии в архангельской тюрьме, будучи до этого совершенно здоровым. Реабилитирован 2 января 1957 года… Дважды орденоносец, командир 26-ой Отдельной авиационной эскадрильи Игорь Лейцингер арестован органами НКВД в 1938 г., в 1939 году выпущен, а в 1943 году умер от сердечного приступа… Третий сын Аркадий служил в "Севгосморпароходстве". Был арестован 23 февраля 1938 года по обвинению по ст. 58-6 ч.1 УК РСФСР и приговорен "Тройкой" уНКВД по Северной области к ВМН (высшая мера наказания). Расстрелян 31 ноября 1938 года. Реабилитирован 28 мая 1956 года….»

С помощью родственника-программиста Евгений Петрович завел сайт «Архангелиты», на котором полностью опубликовал очерк «Потомки голландского мастера», ранее вышедшего в его книге «Дети мастера».

Одной из самых увлекательных страниц этой книги стала для меня глава о голландском учителе русского царя – «Мастер Поль и Петр I»:

«…родоначальником одной из трех ветвей нашего рода был голландец, корабельный мастер Корнелис Поль (Cornelis Pool van Alphen)… В 1603 году у него родился сын Клаас (Claesz Cornelisz Pool), с раннего детства обучавшийся у отца на верфи и заменивший его затем на должности мастера… В семье Клааса и его жены Гертье было одиннадцать детей. Наша линия продолжается от самого младшего и самого известного – управляющего верфью Геррита Поля (Gerrit Claesz Pool). Известного благодаря его именитому ученику – Петру I…» (Курсив мой. – Г.А.)

С «ветви» Поля и начался новый этап наших творческих отношений с автором «Архангелитов».

2

Как-то Евгений Петрович позвонил и рассказал о возникшей у него проблеме. Она касалась тех страниц родословной, где появились новые имена предков, восстановленные тщанием его поиска. Одним из этих предков оказался… наци – Освальд Поль, приговоренный Нюрнбергским международным судом к смертной казни.

Евгений Петрович колебался – стоит ли включать его в древо рода? Не «замарает» ли он тем самым славное имя корабельного мастера, учителя русского царя – Геррита Поля?

– Конечно, включать, – ответила я. – У каждого из нас свои скелеты в шкафу.

Одним из моих скелетов было подленькое предательство, которое я совершила в начале семидесятых на семинаре молодых журналистов соцстран в Польше. Там я подружилась с немецкими коллегами: мы вместе сидели на лекциях, вместе проводили вечера и… открывали друг другу душу… Но все изменилось в один день – после посещения Освенцима... В тот вечер во время ужина я не села за один стол со своими немецкими друзьями и никто с ними не сел… А ведь это уже было послевоенное поколение, не имеющее отношения к «лагерям смерти». Но, видимо, под воздействием увиденного в лагере мы невольно возложили вину конкретных преступников на всех немцев.

К Освенциму имел отношение и родственник Е.П. Божко. Нет, он лично никого не отправлял ни в лагеря, ни в газовые камеры… В команде Гитлера обергруппенфюрер Освальд Поль был, что говорится, главным завхозом – начальником административно-хозяйственного управления СС и, значит, по самой специфике своей работы не мог отдавать приказы на уничтожение. И тем не менее его приговорили к самой жестокой казни – через повешение.

Вот как описывал эту казнь непосредственный свидетель Нюрнбергского процесса писатель Борис Полевой:

«Приговорённые поднимались по 13 деревянным ступенькам к платформе высотой 8 футов. Веревки свешивались с балок, поддерживаемых двумя столбами. Повешенный падал во внутренность виселицы, дно которой с одной стороны было завешено темными шторами, а с трёх сторон было заставлено деревом, чтобы никто не видел предсмертные муки повешенных…»

«Предсмертные муки повешенных…» То есть казнь продолжалась и после казни.

В защиту О. Поля выступил ряд известных лиц того времени: президент Бундестага Герман Элерс (ХДС), министр земли Рейнланд-Пфальц Питер Альтмайер, госсекретарь Федерального министерства юстиции Вальтер Штраус…

Апелляции рассматривали, но… приговор оставляли в силе. И это несмотря на логичные доводы известных правоведов. Правда, их мнения сыграли свою роль хотя бы в том, что Освальду Полю было подарено еще несколько лет жизни: его казнили только спустя три с половиной года после вынесения приговора.

Такова была самая поверхностная информация, которую я получила в интернете, т.к. прежде, до разговора с Е.П. Божко, ничего об Освальде Поле не слышала. Да и самим Нюрнбергским процессом не слишком интересовалась. Отсмотрела когда-то об этом советский фильм – и ладно: хороший суд, справедливый…

Однако с тех пор, как я видела «нюрнбергскую» картину, прошло столько лет… Мир изменился, мы изменились… Появились новое кино и новые книги с более многомерным взглядом на проблему: жертва – палач.

И об этом криминальный роман известного шведского писателя Хеннинга Манкелля «Возвращение танцмейстера» (М., изд-во «Иностранка», 2004).

 

3

Писатель показывает параллельно анатомию преступления (издевательства нациста над двенадцатилетним еврейским мальчиком) и анатомию мести (убийство состарившегося нациста бывшей жертвой, теперь уже пожилым мужчиной).

А начинается роман в 1945, со дня казни через повешение по приговору Международного трибунала двенадцати нацистских преступников. Для казни доставляется самолетом профессиональный палач. Автор подробно описывает рассчитанный до автоматизма церемониал действий палача, для которого это прежде всего его работа.

За обедом сопровождавший палача английский майор рассуждает о том, что «никто не рождается злодеем» и что «безумие» – нацизм – могло поразить любую страну – Англию, Францию, США… Но «вышло так, что нацистами стали немцы…»

У палача нет мнения на этот счет. Его работа не предполагает размышлений. Для него день казней был просто еще один удачный день: «Задание выполнено превосходно. Никто из осужденных не пытался сопротивляться, когда их вели к виселице. Ни одна голова не оторвалась…»

На этом вступительная часть заканчивается и разворачивается кровавая драма, которая происходит в Швеции спустя несколько десятилетий после окончания Второй мировой войны, когда снова набирают силу настроения расовой чистоты и нетерпимости к иноплеменным. Одна из героинь прямо говорит: «Меня тошнит от одной только мысли, что на шведской земле строятся мечети…» Однако бывшая жертва наци, «путешественник» Арон Зильберштейн этих настроений словно не замечает. Он, как стрела в туго натянутой тетиве, направлен к одной цели – найти и убить палача. При том, рассуждает Арон наедине с самим собой, что он никогда никому в жизни не причинял зла и ненавидит насилие. И все-таки убивает. Убивает с особой жестокостью, превращая спину своего бывшего мучителя «в кровавые лохмотья».

Месть состоялась, и, кажется, можно успокоиться. И вроде отомстивший успокоился. По крайней мере, Арон рассуждает, что «совершенное убийство не превратило его в чудовище. Он остался обычным человеком…» и «то, что он сделал с Гербертом Молином, растворилось, исчезло в тот самый момент, когда он оставил в лесу его обнаженный труп».

Но это роман, придумка писателя. А вот реальность следственной тюрьмы для старших и высших чинов НСДАП и СС в Ненндорфе, где в 1945 – 1947 годах вершила «священную» месть» британская военная разведка, взяв на вооружение гестаповские методы. Обвиняемых, среди которых был и Освальд Поль, «помещали в залитые ледяной водой камеры, избивали кабелями в свинцовой оболочке, загоняли под ногти сверла, сутками держали без сна…» (http://www.russian-bazaar.com/ru/content/17669.htm)

По протестам католической церкви и члена британского парламента, лейбориста Ричарда Стоукса тюрьма была закрыта, назначено уголовное расследование, но главные фигуранты наказания избежали. Потому как нацисты убивали, а они всего-навсего мстили.

Надо ли удивляться, что с 2006 года Ненндорф стал тем местом, где молодые неонацисты ежегодно проводят свой, как они говорят, «траурный марш протеста против послевоенных преступлений держав-победительниц».

Да, кажется именно так: месть, пользующаяся тем же оружием, что и преступление, рано или поздно может обернуться против самих мстителей – прежде всего потерей их собственной человечности.

Что касается утверждения, что мир стоит на двух китах – прощении и отмщении… Пожалуй, да. Православная часть мира в лице своих выдающихся святых (Серафим Саровский) призывает к прощению. Но другая часть больше за отмщение. А где отмщение – там бесконечные войны. И, похоже, для человечества это пока неразрешимый вопрос.

 

Часть II. Зигзаги

 

1

Наши с Евгением Петровичем мнения по поводу мести и прощения были созвучны православным. Но по автобиографическому очерку Е. Божко «Зигзаги», с которым он познакомил меня в начале двухтысячных, можно проследить, как его мотало от мыслей о мщении к мыслям о прощении и наоборот.

К отмщению взывали ближайшие родственники:

«26 октября 1954 года мой дядя, Константин Яковлевич, вернулся в Петрозаводск из заключения по реабилитации, оставив «хозяину» ещё 4 неотсиженных года. Худой, небритый, с желтыми глазами. Его ужасные рассказы о тюрьмах, пересылках и лагерях, о поножовщине в бараках и утренней крови на снегу, об оуновцах и власовцах, о стукачах и «мастырщиках», о побегах и ссучившихся товарищах врезались в мою детскую память накрепко. Через пару месяцев он умер на наших руках… На его похоронах я впервые увидел моего деда Якова Дмитриевича… Постепенно дед стал рассказывать о жизни лагерников 30-х – 40-х годов: о массовых расстрелах и пеших этапах, когда конвоиры пристреливали любого, выходящего из колонны – "... шаг в сторону считался побегом..." О том, как иногда хотелось побыть одному, а люди и днем и ночью рядом, и некуда от них скрыться, даже в сортире; и сплошная матерщина на каждом шагу… О том, что лагерь ожесточает и калечит душу…»

Много позже, уже в Перестройку Е. Божко удалось побывать «экскурсантом» в одном из лагерей, через которые прошли его дядя и дедушка–«английский шпион». Самое большое впечатление у него осталось от почти зеркального блеска деревянных нар, отполированных боками заключенных.

«Сколько же народа должно было пройти через ГУЛАГ, чтобы так эти нары отполировать? Чтобы разорвать связь с прошлым, чтобы не знали и не помнили мы своих предков…»

Копя ненависть к «коммунякам», Е. Божко слушает «Немецкую волну», «Голос Америки», Би-Би-Си, «Свободную Европу» и другие «голоса». Порой, не сдержавшись, высказывается неосторожно на публике по поводу властей и партии, хотя «мама не раз мне говорила: “...ох, и посадят тебя, как дедушку и дядю Костю…”».

Он мечтал о демократической, уважающей права личности стране, где не нужно бояться высказать свое мнение; где можно читать любые книги и слушать любую музыку и не быть за это наказанным… Где никогда не повторится 37-й… И казалось, его мечты наконец сбылись. По крайней мере, Перестройку Е. Божко встретил как звездный час своего поколения: «В 1991 мы полагали – наконец эта страна принадлежит нам!..»

«Нам» т.е. среднему классу, типичным представителем которого был Евгений Петрович, в конце восьмидесятых – главный энергетик на предприятиях Подмосковья и Петрозаводска, имевший к сорока годам полный комплект советского «середняка»: квартиру, автомобиль и дачу.

Середнякам с высшим техническим образованием было очевидно нарастающее отставание советского хозяйства в «эпоху застоя». Они жаждали обновления и с пониманием отнеслись к идее приватизации.

Евгений Петрович был в числе ее пропагандистов, т.к. считал, что «Приватизация обеспечит подъём страны, откроет дорогу техническому прогрессу и создаст систему действенных капиталистических предприятий, которые покажут всю несостоятельность управленческой системы советских времен…»

Однако все пошло не так, как мечталось и хотелось: воровство, обман, разбой, бесстыдство стали метами новой жизни. Мстительное чувство возвращается к Евгению Петровичу:

«До этого позорного состояния страну довели ее коммунисты-расстриги, умевшие добиваться титулов и званий при социализме, встроенные по самое «немогу» в вертикаль власти в СССР, распинавшиеся о «идеях марксизма-ленинизма», оголтело отстаивавшие партийные лозунги и установки, вкусно и сытно жравшие из коммунистической «спецкормушки»…»

Но годы идут и на смену старым партийцам из КПСС приходят новые кадры – единороссы. И в своих потребительских устремлениях они оказываются ничем не лучше «отцов». И уже к ним выставляет свой счет бывший советской гражданин:

«Мы – дети войны! В страшные 1941–1945 годы совсем маленькими и чуть постарше наравне с взрослыми гибли мы под фашистскими бомбами, голодали, теряли родных, страдали от невзгод и умирали в концлагерях. У тех, кто выжил, осталось подорванное здоровье и сиротство. На заслуженный отдых мы уходили в основном в начале 90-х, получив платную медицину и недоступно дорогие лекарства, непомерно высокие тарифы ЖКХ и урезанную пенсию, превратившись в поколение малоимущих граждан. В Германии дети солдат гитлеровской армии давно получают надбавки в качестве социальной поддержки, так как Государство признало, что их детство было искалечено войной. Платят «детям войны» даже в Латвии, где нет ни нефти, ни газа. У наших властей на «детей войны» нет денег, хотя на «эффективных менеджеров» – казнокрадов Минобороны и «Роснано» находятся миллиарды…»

 

2

Именно в это время к Евгению Петровичу приходит понимание не только «злого», но и доброго в советской эпохе:

«В наши годы люди были добрее друг к другу, более открыты... Все чувствовали себя действительно единым народом, единой семьей, все были равны. Отрицательные стороны жизни нас не только возмущали, но и смешили. Хотя не было свободы слова, мы в своей компании говорили все, что угодно. Анекдоты текли рекой, например: “В чем отличие ленинского субботника от субботника в наши дни? – Бревно то же самое, а Ильич другой” ...Это была светлая и беззаботная жизнь. Ни тебе безработицы и нищеты, ни олигархов и килеров, ни МММ и ОПГ, ни рэкетиров и рейдеров… Конечно, и в Советском Союзе были грабители и воры, но их добычей не становились целые заводы и отрасли, считавшиеся народной собственностью…»

Он вспоминает об увиденных в детстве и юности фильмах («”Союзмультфильму” надо памятник поставить за человечность, творческую фантазию и сбережение детской души») прочитанных книгах (Хемингуэй, Ремарк, Роллан, Фейхтвангер…) и особенно «Опытах» Мишеля Монтеня, «написанные просто и мудро о том, что жизнь, подчиненная умеренности, лучше жизни, допускающей излишества и крайности, и что самопознание — первейший долг и обязанность человека…»

Когда младореформаторы исключили из уголовного Кодекса страны статью 93.1 – об ответственности властьимущих, вплоть до смертной казни с конфискацией имущества за хищения государственной собственности, Евгений Петрович лишился последних иллюзий.

Для него стала реальной параллель между нынешними российскими нуворишами и нацистскими идеологами: «Наследие доктора Геббельса нашло себе богатое практическое применение в современных технологиях массовой рекламы. Как некогда в третьем рейхе СМИ лепили из человека “идеального арийца”, так и сейчас массмедиа в унисон с неувядающими геббельсовскими принципами – «простота, повторение, образность» – лепят из окружающих “идеальных потребителей”. Меняются только термины…»

Потомок архангелитов, создавших свое богатство и завоевавших почет и уважение честным трудом, он задает себе и обществу, т.е. всем нам, непростые вопросы:

«Кто сформулирует самый верный вывод из всего того, что произошло и происходит в нашей российской жизни? Почему хотели в 1917 году социализм: заводы – рабочим, земля – крестьянам, а получили Сталина, партийную бюрократию и репрессии невинных людей? Почему хотели хрущевскую оттепель, а получили кукурузой по голове? Почему хотели гласности, равенства и правды, а получили распад СССР? Почему хотели демократии, главенства закона и разумного, цивилизованного рынка, а получили обманную приватизацию, олигархов, монополизм, коррупцию, преступность и повальное воровство (такого грабежа и разбоя русская земля не знала за всю свою более чем тысячелетнюю историю)? Почему...»

Сам Евгений Петрович ответа не знает. Разве что ссылается на излишнюю доверчивость «русских Иванов», ждущих, что очередной дуче наладит их жизнь. Впрочем, разве не та же доверчивость характерна для немцев, французов, американцев…

Реакцией на обманутое доверие и вопиющую несправедливость, считает Евгений Петрович, будет месть – появление наци ХХI века:

«Никто в сорок пятом году не предполагал, что Гитлер впоследствии станет объектом поклонения для определенной части молодежи западных стран, в том числе и в России. И дело не только в том, что фигуры в черной форме, марширующие под барабанную дробь, завораживают незрелое воображение. Через семь десятилетий после поражения в войне, крушения третьего рейха и самоубийства фюрера, фашизм, кажется, перестает быть олицетворением зла — для немцев и, что удивительнее всего, для русских…»

С этими мыслями Е.П. Божко и начал писать очерк об Освальде Поле.

 

Часть III. Переписка

 

Время от времени Евгений Петрович присылал мне отдельные фрагменты очерка на «консультацию». Я читала и если у меня возникали вопросы, он дописывал и присылал снова.

В начале 2016 г. я получила уже готовый очерк с просьбой по возможности отредактировать, т.к. Евгений Петрович хотел разместить его на сайте авторов Национальной библиотеки. Вскоре я отослала редактуру, а вместе с ней письмо:

«Евгений Петрович, добрый день! Прочитала, в меру сил отредактировала (помечено красным, также и вопросы красным). Но это на ваше усмотрение. Теперь о содержании. Тема крутая, и я бы даже с сказала – в определенном смысле нервная, т.к., что ни говори, а вы выступаете в роли адвоката "наци", который, пусть и не казнил, но не мог не знать о происхождении дыма газовых печей. И все же вашу позицию понимаю, т.к. у каждого явления есть не только поверхность, но и изнанка. Нюрнберг не исключение. Ваш очерк сильно цепляет, наводит на многие раздумья, но в библиотеке вряд ли его возьмут, а если возьмут по недосмотру, то потом снимут "по просьбе трудящихся". У этих "трудящихся", по слухам, даже Гюнтер Грасс, нобелевский лауреат, вызвал протест, когда в библиотеке отмечали его юбилей. А он всего лишь написал про “То, что должно быть сказано”. Удачи в поисках. Г.А.».

ххх

«Добрый вечер, Галина Георгиевна! Спасибо большое за редактирование (обязательно сделаю, как Вы рекомендуете). Конечно, Освальд состоял в НСДАП[2], конечно, он не был наивным, знал о дыме Освенцима, но он, повторяю еще раз, не отправлял заключенных в газовые камеры, да и не за это его судили. Основное обвинение – якобы личное руководство Поля по разрушению Варшавского гетто. Хотя прекрасно известно, что приказ уничтожить варшавское гетто получил группенфюрер СС Юрген Штрооп по приказу Гиммлера. И Штрооп его уничтожал с 19 апреля по 16 мая 1943 г. «Акция, – докладывал Юрген Штрооп в Берлин, была закончена лишь 16 мая взрывом варшавской синагоги». Затем Гиммлер отдал приказ Освальду Полю: «Бывшее гетто, находящееся в центре города, нужно полностью сравнять с землей и засыпать каждый погреб и каждый канал. После того как работа будет завершена, территорию следует засыпать землей и посадить большой парк».

Поль заключил контракты с четырьмя частными фирмами, которые взяли на себя обязательство сносить строения уничтоженного гетто (уничтоженного, повторю еще раз, не Полем, а Штроопом по приказу Гиммлера) и ежедневно вывозить 4500 куб. м. строительного мусора. Получается, что Поль получил смертный приговор именно за вывоз строительного мусора, т.к., по мнению судей, «…под завалами зданий должны были быть оставшиеся в живых». Любой адвокат мог бы сказать: «Это просто невероятно». Но судьба Поля была в руках американцев[3]. А там царил «дух мести». Вам бы надо было написать об этом роман. С большим уважением. Евгений».

 

Конечно же, я отказалась: как говорится, не по Сеньке шапка. А вот что-то типа документальной пьесы от лица потомка «наци», т.е. самого Евгения Петровича, и последующей ее читки[4] в Национальной библиотеке я пообещала. На эту тему сохранилось несколько электронных писем, которыми мы обменивались в мае 2016 г.

 

«Добрый день, Евгений Петрович! Поскольку я понемногу врабатываюсь в материал для будущей пьесы, мне интересно, какие фильмы о наци вы смотрели? Я недавно специально пересмотрела "В лабиринте молчания" и "Музыкальную шкатулку". Если не смотрели, советую. Из этих фильмов следует, что фашисты были везде: кроме немецкого – венгерский, итальянский, испанский фашизм... А что у нас не было? Было. Почитаешь воспоминания бывших сидельцев, Олега Волкова или Шаламова... А сколько из вашего рода пострадало... Г.А.»

 

ххх

Добрый вечер, Галина Георгиевна! Посмотрел названные вами фильмы плюс «Чтец». Они из разряда – на чьей ты стороне. Показана драма людей, попавших в мясорубку бесчеловечной идеологии. Немцев не сжигали в концлагерях, их просто превратили в винтики системы, и миллионы стали работать на благо фашизма, до конца не сознавая, что они делают. Поступкам нацистов, разумеется, нет оправдания, а дым печей Освенцима ничем не заслонить. Но в пределах одной нации не может быть столько патологически жестоких людей, значит, были еще какие-то побуждающие мотивы... И эти побуждающие мотивы нужно искать в Первой мировой, в поражении Германии. А это был удар в спину! Экономика пошла под откос… Безработица ужасающая… Немцы были психологически сломлены и морально унижены… Генерал Поль это чувствовал на себе. Поэтому без особых раздумий в 1925 году он вступил в СА (Sturmabteilung) – штурмовые отряды, созданные на базе «Добровольческого корпуса», а в 1926 году – в НСДАП. Он надеялся спасти отчизну…

Галина Григорьевна[5] пригласила меня 2 июня, сказала, что к тому времени мой материал поставит на сайт библиотеки. А я пока пытаюсь освоить тему анабиоза, буддизма и «Аненербе»[6]. Не уверен, что получится, но стараюсь. С уважением. Евгений».

 

ххх

Доброе утро, Галина Георгиевна. Просмотрел 5 док. фильмов про нацистов, и еще несколько по этой же теме. Нигде даже не упоминается Освальд Поль, и это недаром, т.к. он и на самом деле кроме финансовых дел ни в чем не был замешан. А попал просто под раздачу. С уважением. Евгений».

 

ххх

Евгений Петрович, рада, что вы посмотрели эти фильмы. У меня тоже есть вопросы, и вы правы, ну не могут же все немцы быть зомби... Сегодня посмотрела еще парочку западно-американских фильмов. Один – документальный, называется «Нацизм». Там есть кадры, где в каменоломне работают на немцев новые рабы – поляки, и это очень напоминает Беломорканал тридцатых. Разница в том, что немецкая власть использовала рабский труд чужих, а советская власть – своих… Второй фильм Стенли Крамера – о «малых Нюрбергских процессах», проводимых американцами. Ну тех самых, где заслушивалось дело и Освальда Поля. Крамер и делает главным ответчиком лицо, подобное Полю. Подсудимый – человек трудолюбивый, ответственный, любящий родину… То есть мало похож на преступника: сам лично никого не убивал, о концлагерях не знал, правда, подписывал «нехорошие» акты, но это же под давлением и во имя интересов Германии… Чем не портрет Освальда Поля… Правда, Освальду не повезло с судьями, зато его кинематографического собрата судит замечательный человек, который чувствует груз ответственности за чужую жизнь и пытается детально разобраться в деле подсудимого… Нет слов, – идеальный образ. Но насколько безнадежнее была бы наша жизнь, не допускай мы самой возможности такого идеала. Правда, удивил один из комментов к фильму: «...фильм Крамера, при всех его художественных достоинствах – идеологически тенденциозен, причем направлен не столько против давно поверженной к тому моменту нацистской Германии, сколько против США и находящегося под американской защитой цивилизованного мира, родной, между прочим, для режиссера страны и среды…» Ну что тут можно сказать… У настоящего художника идеология может быть одна – человечность, и он не может ее предать даже по имя «лучшей из стран». Г.А.»

Часть третья. «Кредо»

 

1

Двадцать девятого сентября 2016 г я прочитала в «ЛГ» статью о Нюрнбергском процессе «Суд истории и история суда». Снова были названы виновные и приговоренные к казни. Об Освальде Поле ни слова. Одни намеки, на еще неоткрытые тайны Нюрнбергского трибунала. О статье я сообщила Евгению Петровичу, и он снова повторил свое предложение – чтобы я написала роман, взяв за основу судьбу Освальда Поля. Евгений Петрович не понимал, что это тема для Томаса Манна, но уж никак не для меня.

И тем не менее я вместе с Е. П. Божко продолжала поиск, который с неизбежностью привел меня к «Кредо» – исповеди Освальда Поля, написанной им в камере и уже после его казни изданной в Мюнхене католическим священником Карлом Моргеншвейсом, навещавшего Поля в тюрьме.

К поиску «Кредо» я подключила дочь, специалиста немецкого языка, живущую в ЕС. Месяца через два ей удалось приобрести раритетный и, возможно, единственный (судя по цене) экземпляр исповеди. Естественно, дочери пришлось и перевести «Кредо».

Но прежде несколько слов о человеке, без которого мы бы не узнали о «Кредо» и которому Освальд Поль на форзаце обложки книги выразил «глубокую благодарность» за то, что тот «в любви привел меня домой к Троице».

Карл Моргеншвейс еще до войны служил в тюрьме, естественно, и в период войны и после войны. Такова работа, точнее, служба священника. Во время нацистского режима он исповедовал и поддерживал «врагов народа», тех, кто выступал против нацистов. А после войны в этой же Ландсбергской тюрьме он исповедовал и поддерживал заключенных, приговоренных к лишению жизни.

Священник присутствовал практически на всех казнях, а это числом около 250, в то время как другие конфессии отозвали своих пастырей, так как подобное испытание трудно выдержать даже закаленному человеку. Но Карл Моргеншвейс считал своим долгом проводить в последний путь осужденного.

Много позже священник признался, что во время судебного процесса помогал заключенным тем, что тайно проносил корреспонденцию. Из переписки Освальда Поля с его другом и стало известно о перенесенных им пытках: «В результате зверского со мной обращения в Ненндорфе и жестокого обращения в Нюрнберге, психологически я был сломленным человеком…»

В 60-е годы Карл Моргеншвейс получил от католической церкви несколько значимых наград за свое служение.

Ну а теперь, собственно, о «Кредо».

 

2

«Свои детство и юность я провел среди фабричных дымовых труб, подъемных башен и закопченных "колониальных домов", – знакомит со своей биографией будущих читателей Освальд Поль. – После окончания реальной гимназии, я попал со школьной скамьи в Императорский флот Германии…»[7]

И сразу лето 1913 г.:

«Мне только что исполнился 21 год, и я впервые совершил плавание на борту немецкого крейсера. А теперь я находился далеко от родной земли где-то в Тихом океане на острове Понапе[8] перед солдатскими могилами. Здесь покоились молодые матросы с кораблей Императорского морского флота Германии, погибшие год или два назад во время восстания местных жителей. И я словно слышал их голоса. “За что, – спрашивали они меня, – мы погибли?” Позднее, уже вернувшись на родину, я узнал, что причиной беспорядков стало подстрекательство конкурирующими христианскими миссиями местных жителей. Неужели, – думал я, – только из-за того, что миссионеры, отправившиеся в путь нести ”язычникам” Благую весть, поссорились между собой, молодые люди должны были умереть?»

С тех пор, признается Освальд Поль, «история могил с острова Понапе преследовала меня и занимала мои мысли постоянно…» Он, не мог понять, как справедливый и милосердный Бог, позволил святым отцам стравливать народы, допустил убийство молодых парней.

В то время молодому человеку не могло прийти в голову, что за действиями миссионеров стояли прежде всего территориальные и иные претензии крупных государств, которым нет дела ни до коренного населения, ни до собственных солдат. Честолюбие президентов и генералов, интересы капитала – вот движущая сила этих претензий[9].

Солдатские могилы Понапе и шоковый опыт Первой мировой заставляет Освальда порвать со своей, данной ему при рождении протестантской верой, и больше того – отказаться от Бога: «Тогда в полном отчаянии я бросил Библию в огонь .... "Бог мертв!" (Ницше)». Однако три кита протестантской религии – Труд. Долг. Честность. – то, что впитано с молоком матери, остаются с ним.

Именно этими категориями, а также философией стоиков (умеренность, терпение, мужественное перенесение ударов судьбы, но главное – долг) руководствовался в своей жизни и Освальд Поль. И мог ли он с таким внутренним багажом нарушить закон… приказ… Или исполнить их халтурно? Не случайно, в предисловии к исповеди О. Поля его духовный наставник Карл Моргеншвейс отмечает, что «Освальд Поль – служащий от макушки до пят…»

3

За свою журналистскую практику я видела десятки советских службистов, воспитанных в той же парадигме трудолюбия и ответственности, но попортивших немало крови окружающим своей безмерной исполнительностью, в которой подчас терялась элементарная разумность, я уж не говорю о человечности. А с другой стороны – без ответственных и трудолюбивых чиновников государство может запросто развалиться, что мы наблюдали в девяностые и что продолжает нас тревожить по сей день.

И все же самое важное – это принципы, по которым строится государство. Принципы строительства немецкого государства Гитлер изложил в книге «Майн кампф», которую он написал в середине двадцатых в той же Ландсбергской тюрьме, где в 47-ом сидел и Освальд Поль. И, конечно, Поль не мог не знать и не читать эту книгу. Однако в «Кредо» о ней не упоминается. Возможно, потому, что здесь главное не чистота расы, не геополитика и даже не официальный Нюрнбергский процесс, а те часы и дни, которые человек, говоря словами самого Освальда Поля, проводит «перед трибуналом собственной совести».

Он вспоминает о тех годах, которые обещали возрождение Германии после «позорного» Версальского договора[10]. И, конечно как патриот своей страны он не мог остаться в стороне. Освальд вступает в народное движение, а затем в национал-социалистическую немецкую рабочую партию. А начиная с 1933 г. его как высококлассного профессионала Гиммлер осаждает предложением – заняться структурной организацией управления войсками СС (государственной безопасности). Освальд отказывается: «Мое положение во флоте давало мне уверенность, о которой мечтает любой отец семейства, заботящийся об обеспечении своей семьи. Поэтому у меня не было повода и экономической необходимости менять рабочее место…»

Но все же настойчивость Гиммлера побеждает: «Приняв предложение Гиммлера я, ничего не подозревая, оказался в организации, которую через 11 лет назовут преступной…»

Неделя за неделей месяц за месяцем проходила перед Освальдом его жизнь: «Без протекций и связей я прошел путь от сына рабочего до высокого положения солдатского мастерства: благодаря усердию, трезвости мысли и жертвенности за дело, которому я отдался на заре моего восторженного идеализма, честного, полного отдачи участия в возрождении фатерланда, родины – которую одну я видел и в чью победу я верил до катастрофы…»

Катастрофа – это 1945.

«Крах Германии привел меня на трибунал победителей, который отправил меня на виселицу как «военного преступника» после 35 лет солдатской службы…»

Находясь в тюрьме, Освальд задумывается о своем «внутреннем человеке», о своей душе:

«Когда я сидел на нарах в темной холодной камере и предавался первым раздумьям, на меня накатилось ледяное одиночество и неимоверная беспомощность “словно я был в земле пустой, иссохшей и безводной”…

Бездна взывала к бездне. Я пытался через «самообладание» сохранить лицо в свете своего безнадежного положения. На то я и солдат. Но чем больше в меня вцеплялось гнетущее чувство одиночества, тем сильнее и требовательнее становилась самокритика…»

Узник, приговоренный к смертной казни, задает себе вопросы: «Как обстоит, Освальд, дело с твоей фактической виной?»; «Где, собственно говоря, была моя совесть в последние годы, когда приближался конец и методы национал-социалистической государственной власти принимали апокалипсические формы?»

И отвечает:

«Многое от меня не ускользнуло, хотя я и не принимал в этом личного участия. Многое, против чего без сомнения восстала бы здоровая интуиция в нормальное время…»

Нормальное время… То есть без войны, без истребления одних другими, без физических пыток…

4

И тут я отвлеклась… В связи с кончиной знаменитого Мавроди показывали фильм о новых МММ под видом социальных фондов – как они обирают доверчивых россиян, в основном тех, кто несет последние копейки в надежде купить себе жилье или отправить на лечение ребенка за границу. Демонстрировалась реклама: популярный, харизматичный российский актер обещал гражданам райские кущи, если они отдадут свои деньги в названный фонд, как, мол, отдал и он сам.

На самом деле – вранье. Актер не отдавал деньги. Но на вопрос корреспондента – зачем врал? – тот возмутился: «Моя профессия – актер. Исполнитель! Это моя работа. Меня наняли – я исполнил. Остальное меня не касается…»

Актер талантлив и умен, он понимает, что к чему. Однако ему не хватило ума, чтобы просчитать последствия. Отныне ему никто не предложит хорошей роли в художественном кино: кто ж такому исполнителю поверит…

Я возвращаюсь к «Кредо». По-моему, Освальд Поль о том же:

«А где была совесть у многих, слишком многих, которые тоже не были глухонемыми? При этом я не говорю о круге главных преступников, совершивших страшные поступки, а подразумеваю гораздо больший круг, который об этом «знал», но молчал. И не только в Германии – повсюду! Это касается правящих и тех, кем управляют, отдающих приказы и тех, кто повинуется, членам интеллектуальной верхушки и простых людей…»

У нас тоже многие говорили, что не знали о тридцать седьмом. «А если я этого не видел, то этого и не было…», – однажды довелось услышать мне, хотя и по другому поводу, от моего современника. Или другое кредо, и тоже моего современника: «Ничего не вижу, ничего не знаю, ничего никому не скажу…» Считается, что эти люди умеют жить.

Безногих и безруких российских инвалидов Второй мировой видели многие их современники. Видели – и отводили глаза. Вот как пишет об этом Е. П. Божко в «Зигзагах», вспоминая послевоенные годы:

«Город был наводнен людьми, получившими тягчайшие увечья в Великой Отечественной войне. Молодые парни без рук, без ног, обожженные, страшные, на костылях и протезах, на каталках — самодельных тележках на подшипниках, на которых ехали, отталкиваясь от земли «утюжками»… И вдруг они исчезли… Ночью, тайком, чтобы не было шума, органы НКВД ловили их по дворам, по закоулкам, по вокзалам слепых, безногих, безруких, грузили их в «воронки» и увозили на остров Валаам, в интернат закрытого типа с особым режимом, находящийся в ведении НКВД…»

У автора этих строк ясно прочитывается чувство национальной обиды. Казалось бы, отцы своими жизнями, своими оторванными в бою руками и ногами победили могущественную из стран – Германию – так «почему же вместо заслуженных наград, заботы и почета унижения?»

Разумеется, можно сослаться на то, что страна была в руинах, что подавляющее большинство советских граждан сами еле выживали… И мы в девяностые еле… Благо было кого винить: то «коммуняк», то «либероидов»…

Освальд Поль, пройдя свой страшный путь пыток и унижения, приходит к осознанию, что бесконечные человеческие трагедии связаны с тем, что «люди потеряли способность верить! Потеряли, не осознав потери. Это связано с незаметной трансформацией человека. Чем больше человек знает о себе или думает, что знает, тем больше он ускользает от самого себя как единой целостности. Он становится неким множеством, с которым он больше не может справиться. Чувство беспомощности дезориентирует его. Это чувство в свою очередь рождает недоверие одиночки к человеческому бытию. Оно убивает настоящую любовь к самому себе и тем самым к ближнему. Оно бросает его в ледяную изоляцию несмотря на все старания избежать ее. Его действия больше не направлены ни на Бога, ни на человека…»

 

Последнее «почему» Евгения Петровича было опять-таки связано с Освальдом Полем. Евгений Петрович зачитал мне список Нюрнбергского суда: «К смертной казни приговариваются: Освальд Поль, Георг Лернер, Карл Зоммер, Франц Эйреншмальц…» И прокомментировал:

– Лернеру, Зоммеру и Эйреншмальцу отменили казнь, дали по пятнадцать, десять и девять лет, а приговоренных к пожизненному заключению – Августа Франка, Макса Кифера, Карла Мумментлей – освободили в начале пятидесятых… Смертный приговор был утверждён только Освальду Полю… Почему?»

 

Эти «почему» и должны были лечь в основу нашей совместной с Е. П. пьесы и последующего ее обсуждения ее с участниками Читки. Увы, этого не случилось: в канун столетия Октябрьской революции, 2 ноября 2017 г. Евгений Петрович покинул наш бренный мир.

 

P.S.

Перед тем, как отправить мне перевод «Кредо», дочь дала почитать исповедь Освальда Поля своей знакомой – восьмидесятидвухлетней Гудрун, о которой рассказала следующее:

Вторую мировую Гудрун пережила ребенком. От войны и послевоенных лет у нее осталась глубокая травма. Родители ее были фермеры, и выросла она в Восточной Германии. Когда русские брали Берлин, ее семью эвакуировали на северо-запад Германии, что рядом с Данией. Свои же немцы приняли их крайне плохо, семья голодала, и в конце концов Гудрун оказалась в интернате. Из тех лет привычка курить – в юности она курила, чтобы заглушить голод. Ее возмущало мнение у части победителей сразу после войны, заклеймивших всю немецкую нацию преступниками.

После войны волей победителей Гудрун стала жить в советской зоне – ГДР, что не мешало ей оставаться протестанткой и ходить в протестантскую церковь. Она высказала следующие мысли по поводу «Кредо»:

Книга ей однозначно понравилась. Она высокого мнения о моральных качествах Освальда и понимает его мотивы, почему он в свое время принял приглашение и вступил в нацистскую партию (Германия была тогда крайне унижена). В то время так бы поступил каждый уважающий себя военный, считает Гудрун.

В Освальде Поле ее привлекает его ум и начитанность: «Он цитирует в своей книге работы известных философов – Канта, Ницше и других».

Важно для Гудрун и то, что Освальд Поль – глубоко верующий человек, воспитанный в строгих рамках протестантизма. «Он бы так и остался протестантом, если бы протестантская церковь повела себя более достойно во времена Гитлера…»

 

И мнение переводчика:

«"Кредо" Освальда Поля, на мой взгляд, – своего рода философский трактат, где он не только описывает свой путь к вере после всего пережитого им, но и размышляет о мире и человеке вне Бога. В выстраданность «Кредо» О. Поля, невозможно не поверить, ведь писал он, зная о предстоящей казни и готовясь к ней. По-моему, его мысли, высказанные в этой тонкой книжечке, не потеряли и сегодня своей актуальности. А, возможно, она даже возросла».

И вот размышление О. Поля, на которое обратила особое внимание моя дочь:

”Отличительная черта современного человека - потеря корней. Отход от церкви в 16 веке создал в 18 веке внутреннюю необходимость отхода от Христа, что в свою очередь привело к отходу от Бога в 19 веке. Таким образом современная духовность была вырвана из своей самой важной, самой глубокой жизненной связи - из связи с абсолютом. Жизнь потеряла свой великий смысл, свое внутреннее напряжение и стремление к высшему, свой сильный, всепроникающий Эрос, который может зажечь только Божественное начало (Эрос в понимании Платона и Сократа - прим. переводчика). На место человека на мега-уровне связанного с Богом пришел человек ”автономный”, рассчитывающий только на себя. Через разрыв с церковной общиной он оборвал свой второй жизненный корень: связь с народом. Он потерял связь с ”ты” и ”мы”, оправдавшую себя за многие века в печали и радости, в молитве и любви, с той изначальной и сверхличностной целостностью и наполненностью, из которой отдельный человек может снова и снова черпать силы и питаться и без которой он внутренне беднеет и засыхает. Но процесс отчуждения от Бога на этом не закончился. С тех пор как просвещение сняло с престола разум, единое объединяющее мышление и возвело во главу угла рассудок, распался внутренний уклад человека, его духовная целостность, на параллельно живущие силы и функции. Теперь говорят не о душе, а о ”психических процессах”…»

 

Именно эту тенденцию, о которой Освальд писал семьдесят лет назад, мы сейчас и наблюдаем. Не потому ли тема "потери корней" актуальна сегодня как среди западных философов и психологов, так и среди российских. По сути темой «корней» занимался и Евгений Петрович Божко. И в конце жизни он обрел «корни" в понимании Освальда Поля – пришел к Богу.

Правда, в автобиографическом очерке Евгения Петровича есть важное уточнение:

«Вера в Христа не снимает ответственности с христиан за происходящее…»