|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
14 мая 2013
Хроника пикирующего
фантасмагория
Тринадцатого февраля тринадцатого года я получила заказное (с уведомлением!) письмо, какие обычно приходят из налоговой или из судебных органов. Ну чтобы гражданин не отвертелся - мол, не получал, был за пределами досягаемости и т.д. И хотя я ни в чем таком не была замешана, все же неприятный холодок пробежал по всем моим членам. Что же мы не знаем - был бы человек, а налог всегда найдется.
Итак, едва любезная почтальонка скрылась за дверью, я тотчас взглянула на обратный адрес. Письмо было из СП, что тоже удивило - никогда прежде из СП я писем не получала. Наверное, с юбилеем решили поздравить, - с благодарностью подумала я. Дрожащими от нетерпения пальцами я вскрыла конверт. И, о ужас! На бланке с шапкой "Региональное ОТДЕЛЕНИЕ ОО .Союз писателей России." руководитель СП и главред альманаха "Милая малая родина" господин Елкин сообщал, что я исключена из СП. Во-первых, не посещала собрания. Во-вторых, не платила взносы. Лично ему, Елкину, за его подвижнический труд.
Действительно: не посещала и не платила. Потому
как
льготами не пользовалась и в альманахе "Милая малая родина" не
печаталась.
Да и откуда было взяться средствам, если живу я не за свой счет, а за счет
моего восточного мужа Гюльмамеда оглы.
"Но числилась же! - ехидно напомнил мне внутренний голос. - Да, числилась, - нехотя призналась я. - Тогда я была одинокая и боялась, что некому будет похоронить. А СП всегда похоронит. По крайней мере, раньше, при Советах, всегда хоронил.
Я уже хотела показать письмо Гюльмамеду оглы, который в это время был на кухне и готовил той* по случаю моего юбилея, но тут позвонили по телефону.
Звонила поэтесса Сойкина, с которой мы не то что не дружили, а и при случайной встрече едва раскланивались. То есть я бы - с радостью, но мои порывы сдерживал надменный, еле заметный кивок Сойкиной и ее "здрр..." - сквозь плотно стиснутые зубы, что, наверное, должно было мне показать, какая важная птица сойка в сравнении с дроздом ("Дроздова" мой псевдоним, так как восточная фамилия моего мужа многим режет слух. Впрочем, "Сойкина" - тоже псевдоним, хотя у нее вообще нет мужа. Да и "Елкин" - псевдоним. На самом деле он - Дубов).
На этот раз Сойкина была сама любезность и даже обратилась ко мне на "ты", ну словно мы с ней были самые разлюбезные подружки.
- Говорят, тебя из СП исключили?
- Исключили.
- Ну и гад, этот Елкин, - посочувствовала Сойкина. - Почему-то Родендрону заплатил за стих аж восемь тысяч, а мне за целых три - шиш с маслом. - Я тебе что посоветую - напиши на него письмо министру Мидинскому. Он вроде тоже член СП, разберется.
- Будет он из-за какой-то Дроздовой разбираться.
- Из-за Дроздовой не будет, а если подпишемся под письмом мы (тут Сойкина кроме себя назвала еще несколько фамилий известных в СП деятелей) - будет.
Я не любила писать писем - не только министрам, а и вообще, - о чем и сказала Сойкиной.
- Зря, - сказала Сойкина. - Очень выигрышно бы получилось. Когда-то исключали Пастернака, теперь - тебя.
Сравнение с Пастернаком мне понравилось, но я стояла на своем.
Сойкина разочарованно попрощалась.
Я уже было снова направилась на кухню, откуда шли вкуснющие призывные запахи, как опять позвонили.
Это была детская писательница Надежда Лакова, прежде работавшая юристом то ли в Зимбабве, то ли в Йемене. Мне она была симпатична хотя бы тем, что при встрече не важничала, а всегда загадочно улыбалась.
- Я знаю, что вас исключили, - без всякого вступления начала она. - И вы, наверное, будете писать Елкину письмо. Так вот, подобные письма всегда нужно начинать с вопроса "почему"? Почему не предупредили? Почему не учли пункт 3.4 - "помощь начинающим писателям" - и пункт 3.6 - "забота о ветеранах литературы"? Почему нарушили мои, то есть ваши конституционные права? Если ответчик уходит от ответа, пишет обтекаемо, следует повторно послать письмо. И снова - "почему?" "Почему вы не ответили на мои предыдущие вопросы?" В случае повторного увиливания от ответа можно усмотреть в действиях ответчика преднамеренно уклонение от ответа (последние слова Лакова выделила голосом). А это уже статья. Но прошу на меня не ссылаться. Сразу откажусь: ничего не вижу, ничего не знаю, ничего никому не скажу. Это мой принцип. Вам же звоню из добрых чувств. Мне ваши стишата да и рассказики нравятся. Будьте здоровы.
В трубке раздался отбой. И снова позвонили - на этот раз в дверь.
Я посмотрела в глазок и увидела поэта Карпова, с которым мы за все годы моего членства в СП едва обменялись парой фраз: настолько Карпов был "вещь в себе". И надо же, стоит перед дверью навытяжку как пионер - с черным портфельчиком и с букетом красных революционных гвоздик. Растроганная донельзя, я открыла дверь.
- С юбилеем вас! - и Карпов неловко втиснул мне в руки букет.
- Спасибо. Раздевайтесь, - предложила я Карпову снять его огромную заячью доху.
В нашем доме топили на совесть. И все, кто ни приходил к нам, говорили: "Ну и Ташкент тут у вас..." Но Карпов мрачно, уводя глаза в сторону, снял лишь облезший заячий треух, пробурчав, что вообще-то он по делу.
Я жестом пригласила незваного гостя в кабинет. Карпов сел на стул, вытер скомканной тряпицей влажное от перегрева лицо и достал из портфельчика листок.
- Наверное, уже знаете, что вас исключили.
- Знаю, - радостно сказала я.
- Исключили не только вас. Исключили меня, Жигалову, Котловайнена, Грызунова... Всего тринадцать человек.
Радость моя померкла. Ну ведь не может быть сразу тринадцать Пастернаков.
- И что? Всех за взносы?
- Кого - за что. Я, например, обозвал Елкина подлецом. За то, что выборы подделал. Должны были выбрать Жигалову, а выбрали его. Снова на пять лет. Но мы написали протестное письмо. Вы подпишете?
Карпов протянул мне листок.
Письмо было трогательным и наивным: перечислялись изданные и неизданные книги, выступления на фабриках и заводах (из оставшихся на плаву), мол, это и есть главный взнос в копилку СП, а не какие-то там деревянные рубли.
- Нужно было проконсультироваться с Лаковой. Все-таки юрист, - заметила я.
- С Лаковой? Да она же секретарь у Елкина. Думаете, он сам додумался до заказных писем? Это ее рук дело.
Я благоразумно промолчала и чисто на автомате укрепила плод коллективного творчества парой где-то слышанных фраз про симулякров. Ну это когда думаешь, что он - этот, то есть настоящий, а он, оказывается, еще тот симулякр. Перечитав письмо, я расписалась, заметив, что моя фамилия стояла третьей после Карпова и Жигаловой.
- Вы уверены, что подпишут остальные?
- А куда денутся. В их же
интересах.
Получив листок с моей подписью, Карпов неожиданно разговорился:
- Дрянной человечишка, - злобно сказал он о Елкине. - Захапал "Милую малую родину" и теперь печатает одного себя и таких же, как сам, - председателей. Да еще хочет, чтоб мы ему отстегивали.
- Дрянной, - с удовольствием и тоже злобно подтвердила я.
- Надеется войти в историю, - проскрежетал Карпов. - Но в историю войдут...
И он назвал
две поэтические фамилии, которые тут же выскочили у меня из головы. Тем не
менее я кивнула в знак согласия и подбросила полешек в костер:
- Читали, что он пишет про депутата Лаптева? Такая клюква...
- Я прозу не читаю. Но вы напишите, напишите про клюкву, я тоже подпишусь. Могу примерчиков из области поэзии подбросить. "Моя душа как нежная улитка..." - процитировал он строчку из стихотворения Елкина, которое тот часто читал по радио. - А улитка, по Далю, "животное из отдела слизней". И я буду иметь дело со слизнями... Нет уж, увольте!
На этом, довольные друг другом, мы с Карповым расстались.
Между тем,
настенные часы пробили тринадцать ноль-ноль, и я проследовала на кухню, где
меня уже ждали плов, манты, салаты, зеленый чай и восточные сладости. Было
полное ощущение, что мы не на Севере, а в теплом южном Коканде, откуда был
родом мой муж и где мне в советские годы не раз довелось погостить у
любезных
тетушек Гюльмамеда оглы - тетушки Зейнаб, тетушки Лейлы и тетушки Равили
(царство им небесное!).
- А меня из СП исключили, - похвасталась я. - Приходил Карпов с протестным письмом, я подписала.
- Оно тебе надо? - по-восточному коротко отреагировал Гюльмамед оглы, накладывая мне на тарелку душистый, зернышко к зернышку плов.
Мне было не надо. И я не понимала, зачем я подписала письмо? Зачем мне этот СП - я ведь теперь не одинокая, есть кому похоронить? А елкинская "духовность", о которую он, бедняга, уже стер последние зубы? Она-то мне зачем? Ответа я не находила. Ответить мне, наверное, мог только Фрейд. Но он, увы, был давно по ту сторону.
И тогда я сказала себе: у тебя, Виктория, есть верный друг Гюльмамед оглы, с которым вы целых двадцать пять лет растили свою прекрасную дочь-принцессу, а потом выдавали ее замуж за такого же прекрасного принца. Прибавь к тому "домик в деревне", озеро, две стройные, как кипарис, березы на берегу и музыку Вивальди, пластинку с которой ты приобрела по огромному блату еще в СССР.
И еще, Виктория, ты должна помнить, что не СП, а Гюльмамед оглы создал тебе условия, чтобы ты могла спокойно писать о таких же, как ты сама, обыкновенных гражданах и гражданках. Он поощрял тебя в твоем занятии и даже выразил надежду, что когда-нибудь ты напишешь "настоящий роман". И потому молись за Гюльмамеда оглы, чтобы он жил долго-долго, счастливо-счастливо, а СП забудь, словно его никогда и не было.
Уже на следующий день слухи об исключении из СП "группы талантливых писателей" дошли и до СМИ. "С кем останется страна, если Елкин будет так разбрасываться кадрами?" - вопрошала известная городская сплетница - "Наша газета" - и тоже просила министра Мидинского "поспособствовать".
Но тому, скорее всего, было недосуг: ему бы с питерским Неделькиным, которого он на днях посадил наместником на один из самых знаменитых российских островов, разобраться. Там местные подняли бунт - "не хотим питерца, хотим своего!" - после того, как в "Милой малой родине" прочитали его интервью.
Да, Неделькина, судя по всему, "понесло" под ласковый говорок Елкина. Это ж надо так откровенничать, когда вовсю идет пропаганда ценностей "милой малой родины", а борьба с коррупцией просто зашкаливает. И в это самое время Неделькин, как ни в чем не бывало, заявляет на всю страну, что воспитывался он на западном роке - "Битлз", "Лед Зеппелин", "Пинк Флойд"..." и что "к каждому крупному проекту будет прикрепляться высокопоставленный чиновник..." (ну сами понимаете - для чего). Или еще один совершенно наглый пиар: "Среди сенаторов в Совете Федерации наши отечественные санатории стабильно значатся вторыми в рейтинге востребованности, опережая Баден-Баден и Куршевель...". И совсем уж детское: "Я привык не думать о личной выгоде. А на фик мне эта выгода, у меня зарплата хорошая..."
Я, правда, не уверена, что Елкин специально "раздел" Неделькина: ну откуда было ему знать, что островитяне забанят питерца. Скорее, с ним и его героем сыграли злую шутку верноподданнические чувства, к которым Елкин очень и очень был расположен.
Ну это я так, к слову. Возвращаясь же к нашим событиям, должна сказать, что такого сочувствия, которое мне выражали разные, часто незнакомые люди - библиотекари, учителя и даже школьники - я давно не встречала. "Вот до чего дошло, - думала я, - пока не исключат из СП и не узнаешь, как много у тебя друзей".
А пятнадцатого февраля исполнилось мое заветное желание: мне позвонила Калерия Львовна Добродеева и пригласила в свой литературный салон, в котором я уже давно мечтала побывать.
Располагался салон в обыкновенном хрущевском доме на последнем, шестом этаже и вела к нему не просто опасная лестница, а очень опасная - с большими дырами-воронками, словно оплавленными космическими пришельцами. Лестничные же площадки представляли настоящее кратерное поле, и у меня просто дух захватывало, когда я брала очередную высоту. Особенно опасалась я за сохранность белой розы для хозяйки салона, хотя в магазине мне ее и упаковали в несколько слоев старых газет.
На площадке шестого этажа я остановилась, чтобы отдышаться и освободить розу. Но тотчас, как в каком-нибудь универсаме, дверь одной из квартир сама собой отворилась, и очень стройная и моложавая для своих лет дама с красиво уложенными "валиком" волосами, в длинном, с кружевами и воланами платье и в расшитых бисером туфельках, в каких нынешние женщины не ходят, устремилась ко мне с распростертыми объятиями. Это была хозяйка салона.
Лихорадочно обрывая газеты и переживая, что меня застали за столь неэстетическим занятием, я, наконец, вручила Калерии Львовне розу, и... чуть не повернула обратно. Из-за ее спины выглядывал старейший члена СП Измаил Григорьевич Стенькин, которого я всегда старалась избегать по причинам необъяснимого поведения моего организма: к одним людям меня притягивало, около других я была ледышка ледышкой, ну а от третьих, как, к примеру, Стенькин, меня просто отбрасывало. Муж объяснял это моей сверхчувствительностью: "Тебя даже снежинка может оцарапать", - не раз говорил он мне. Но сейчас мне грозил целый снежный обвал в лице патриарха СП.
Наверное, все это отразилось на моем лице, так как Калерия Львовна, слывущая в нашем городе не только самой изысканной дамой, но и непревзойденным миротворцем (я всегда представляла ее на месте Коллонтай - женщиной-послом), мгновенно среагировала и обозначила статус Стенькина:
- Старинный друг дома.
Что ж, против друга я ничего не имела. Это их личное хозяйское дело. И сопровождаемые радушной Калерией Львовной, мы со Стенькиным направились в гостиную, увешанную изображениями великих писателей - с бородами и бакенбардами.
За накрытым столом уже сидел человек в инвалидной коляске. Это был муж Калерии Львовны. Как и первого русского поэта, чей портрет кисти Крамского открывал здешний пантеон, его звали Александр Сергеевич.
Я поздоровалась с Александром Сергеевичем, пожала его руку, безвольно лежавшую на подлокотнике кресла. Рука была очень холодная, зато улыбка, с которой Александр Сергеевич смотрел на меня своими чистыми, прозрачными глазами, была теплой и дружеской.
Хозяйка усадила меня на диван рядом со Стенькиным, но я по возможности отодвинулась, чтобы быть ближе к Александру Сергеевичу и его теплой улыбке.
Сама Калерия Львовна продолжала хлопотать, нося из крошечной кухоньки все новые и новые блюда и попутно рассказывая мне историю Александра Сергеевича (Стенькин как друг дома, конечно же, был в курсе). Из семьи потомственных музыкантов... окончил консерваторию... был выдающимся аккордеонистом... много концертировал. Калерия Львовна, выражаясь современным языком, была его продюсером и везде сопровождала мужа. Но двадцать пять лет назад с Александром Сергеевичем случилась беда - у него появилась дрожь в руках, а позже отказали ноги. Врачи констатировали болезнь Паркинсона. "С тех пор Сашенька ни разу не был на улице... Прогноз докторов самый неутешительный..."
Мне показалось, что о "неутешительном прогнозе" не стоило бы говорить при Александре Сергеевиче. Может, ему это было больно слышать, пусть он и не подавал вида. Но Калерия Львовна, словно угадав мои мысли, поспешила успокоить:
- Да вы не волнуйтесь. Сашенька плохо слышит.
И тогда я задала вопрос, который задала бы на моем месте всякая женщина при виде ухоженной, красиво одетой и причесанной Калерии Львовны?
- И как вы со всем этим справляетесь?
- Помогают дочь и зять. Они живут отдельно, но каждый день утром и вечером заходят ко мне.
Она сделала знак Измаилу Григорьевичу, и тот, мгновенно поняв ее, как понимают друг друга давно спевшиеся, близкие люди, приступил к обязанностям тамады.
Калерии Львовне он налил красного вина, себе - русской горькой, Александру Сергеевичу капнул в чай ложку коньяка и вопросительно посмотрел на меня.
Не знаю уж почему, видимо от волнения, я выразилась не литературно, как обычно выражалась, а так, как говорили в деревне, откуда я была родом:
- Положите и мне ложечку коньяка.
Со стороны Измаила Григорьевича дунуло ветерком:
- "Положить"... Фрр... Фрр... Это же надо... "Положить"!
- А положите лучше две ложечки, - взыграло во мне ретивое. Все-таки я теперь не член СП и могу говорить как хочется.
Мне "положили" с брезгливым выражением на лице. После чего Измаил Григорьевич, окинув орлиным взглядом заставленный яствами стол, воскликнул:
- За хозяйку!
- За хозяйку! За хозяйку! - с удовольствием отозвались мы с Александром Сергеевичем.
- Она такая... такая... - Александр Сергеевич не сводил с Калерии Львовны своих чистых глаз. - Я даже не знаю, какая она... Она каждый день другая.
И Александр Сергеевич через трубочку потянул из кружки чай с коньяком. Тремор в руках не позволял ему держать не только кружку, но и ложку.
Калерия Львовна наклонилась к мужу - поправить салфетку за воротом его рубашки.
- Ты, Сашенька, совсем зарапортовался, - ласково, но строго попеняла она ему.
И с улыбкой - нам:
- Больше не дадим ему коньяку.
- Не дадим, не дадим! - подхватил Измаил Григорьевич.
Но было видно, что непременно дадут и что все это давно заведенная и известная всем троим игра.
Мы со Стенькиным принялись за угощение - салаты, селедку, грибы, маринады, котлеты, картошку... Калерия Львовна с ложечки кормила мужа.
- Хорошо! - то и дело восклицал Измаил Григорьевич, цепляя на вилку маринованный огурчик или ядреный грибочек.
- Хорошо, - улыбалась я, расслабленная обильной, вкусной едой.
- Я на днях про китайцев прочитал, - начал культурную программу Измаил Григорьевич. - Оказывается, они хоть и называются китайцами и живут в Китае, а все говорят на разных языках. Например, пекинец и шанхаец ни за что не поймут друг друга...
- Я тоже что-то читала на эту тему, - поддержала разговор Калерия Львовна. - Мне понравилась мысль насчет миролюбивости китайцев. Они никогда не завоевывали народы, а просто приходили на новые земли, прогоняли прежних администраторов и из бедных, нуждающихся государств быстро делали процветающие. Все были довольны.
- Да, за Китаем большое будущее, - важно заметил Измаил Григорьевич, отправляя в рот бутерброд с красной рыбой.
Мне тоже было интересно про китайцев, но больше про нас, сидящих за одним столом и вкушающих одну и ту же пищу. На первый взгляд, мы совершенно разные: Стенькин, как он однажды признался в какой-то газетке, из рода самого Стеньки Разина; Калерия Львовна - дворянского звания; у Александра Сергеевича в семье все музыканты; я - из крестьян... Но в отличие от китайцев все говорим на одном языке. У меня созрел тост:
- За дружбу! - подняла я чашку с остатками смеси из чая и коньяка. - Дружбу разных людей и народов!
Все расцвели улыбками и согласно выпили. После чего разговор как-то естественно переключился на литературу и, естественно, на Елкина - какая ж литература без его "Милой малой родины".
Измаил Константинович похвалил Елкина:
- Вот кто дело делает! Не то что эти крикуны, ни на что негодные.
"Уж не знает ли он про письмо? - мелькнула тревожная мысль. - С чего это он про крикунов...".
- Он печатает таких же, как сам, председателей. И, между прочим, за государственные денежки. И выборы подделал. Жигалову должны были выбрать, - повторила я жалкие слова Карпова, чувствуя, что и сама становлюсь жалкой.
Измаил Григорьевич усмехнулся в черную, без единого седого волоска библейскую бороду:
- Ну и что! И раньше так делали.
Мне бы помолчать, уступить уважаемому члену СП, но я продолжала свою жалкость:
- Пиарит депутатов, а те ему - золотое перо.
Калерия Львовна заговорщицки усмехнулась:
- Сразу видно, что Веллера не слушаете. Веллер же объяснил, что каждый может получить золотое перо и даже стать "гражданином мира". Нужно лишь заплатить сколько-то тысяч.
- Да что вы все по мелочам! - взорвался Стенькин, и от его мощнейшего биополя посыпались искры. - В корень нужно смотреть! Елкин сохранил СП и "Милую малую родину". На сегодня он - лучший во всем СП. Потому и победил на выборах.
- "Побеждают лучшие и сильнейшие, и эти лучшие ужасны..." - вспомнила я вслух Булгакова.
- Хм... Хм... Нет, вы послушайте ее... Хм... Хм... - и Измаил Григорьевич одну за другой опрокинул в себя несколько рюмок русской горькой, как бы гася жар своего биополя. - Крикуны эти. То Елкин им не нравится, то Неделькин...
- Так что же, крикуны не люди? Может, разобраться надо.
Я вдруг заметила, что исключение из СП придало мне смелости и даже отваги: раньше я бы ни за что не решилась возражать Стенькину с его-то термоядерным биополем.
- И вообще... Зачем Елкину две должности? Зачем ему и там, и здесь?
- То-то и оно, что дальше своего носа не видите. Разве это нужно самому Елкину? Это нужно для укрепления авторитета "Милой малой родины". Конкуренция на госзаказ большая, нужно влиять со всех сторон, в том числе и со стороны СП. А кто не согласен -
пожалуйста, на выход. И я считаю, правильно Елкин сделал. И Мидинский - тоже. Пора очистить ряды. Точнее, укрепить эти ряды деловыми, ответственными людьми.
Хозяйка, кончившая в это время кормить мужа, встрепенулась:
- Это правда, Виктория Викторовна, что вас исключили из СП?
- Не исключили, а сняли с учета, - уточнил зачем-то Стенькин.
- Какая разница, - поморщилась я. Разговор этот мне совершенно не нравился.
- Большая, - ухмыльнулся Стенькин. - Русский язык нужно знать. Вот меня исключали, так и исключали. Это еще при бывшем председателе, Мишуткине, - кивнул он Калерии Львовне.
И она тоже кивнула ему: мол, знаю, знаю.
- ...говорит: я тебя исключаю. А я ему, - голос Измаила Григорьевича наполнился энергией глубинной ярости, - не ты меня принимал, не тебе меня и исключать! Сразу отстал.
И тут я впервые задумалась: а что это такое - "СП"? Почему Стенькин, да и другие тоже, так держатся за него? Ведь после изгнания тринадцати там останутся всего... я мысленно посчитала... - всего семь человек, включая иностранных граждан (в девяностые, при Мишуткине в СП стали принимать не только иностранных граждан, но и лиц без гражданства. Правда, отчего-то иностранцы, не платя взносы, пользовались всеми льготами СП. То есть их поддерживали и свои, и наши; и там, и здесь у них издавались книги).
А сам-то Стенькин кто такой? О нем мне было известно совсем немного: заядлый книжник и спорщик. Автор умственных статей, обильно уснащенных цитатами из книг. Этими зацементированными, а когда-то живыми мыслями давно ушедших авторов он и бил по читательским головам: "Так надо жить... так надо жить...".
На вечеринках СП, охотно посещаемых мной до замужества, я встречала жену Стенькина, совсем простую, словоохотливую женщину. Позже я узнала, что она умерла от высокого давления. К слову сказать, в нашем городе все больше и больше людей умирает от давления. Прямо мор какой-то навалился.
В остальном Стенькин, конечно, колоритная личность - борода, голос, что труба иерихонская... Я одного не могла понять, что связывало с ним утонченную Калерию Львовну? Когда и почему Стенькин сделался "другом дома"? Неужто еще с тех пор, когда Калерия Львовна работала в райкоме, а Стенькин был секретарем парткома СП?
Я взглянула на хозяйку салона, та ласково улыбнулась мне в ответ:
- Ну и что будете предпринимать? Подадите апелляцию? (это насчет моего исключения из СП).
Я обернулась: Стенькин потупил заинтересованный взгляд.
"Кажется, разведка боем?" - усмехнулась я.
- А ничего. Щи буду варить. Мой муж Гюльмамед оглы - большой охотник до щей.
- И правильно, - одобрил Измаил Григорьевич. - Жена да убоится мужа. А то моду взяли - писать. Не женского ума это дело.
Да... Выйди за такого замуж... Запилатит в первый же год. И я в который раз порадовалась, что вышла за Гюльмамеда оглы, с которым мы впервые встретились у памятника "Девушка и Пушкин", где я читала стих о своей родной маме. На глазах Гюльмамеда оглы были слезы, когда он подошел ко мне. "Вы сейчас как будто рассказали о моей маме", - сказал он. И эти его слова решили мою, то есть нашу с ним судьбу.
Калерия Львовна постучала ножом по тарелке.
- Минуточку! Александр Сергеевич что-то хочет сказать.
Александр Сергеевич повернулся к нам со Стенькиным:
- Я очень, очень вам благодарен, что оказался в вашем кругу. Что вы почтили нас своим присутствием, своей беседой... Настоящие писатели теперь редкость.
- Настоящих писателей теперь нет, - изрек Стенькин, откусывая кусок сочного мясного пирога. - Ушли вместе с великими стариками. - И он показал взглядом на пантеон.
Великие старики не состояли в СП! - чуть было не ввернула я, но вовремя прикусила губу.
- Ну что вы, Измаил Григорьевич! Вы - настоящий! - взволновался Александр Сергеевич и молящим взглядом обратился за поддержкой к Калерии Львовне.
- Кто бы сомневался! - любовно посмотрела хозяйка на Стенькина.
И тут, словно бес толкнул меня в ребро. Я придвинулась еще ближе к Александру Сергеевичу, положила свою горячую руку на его почти безжизненную и ледяную и крикнула ему в самое ухо:
- Вы! Вы - настоящий!
Калерия Львовна, как умелый кормчий, ловко перевела стрелку.
- Говорят,
готовится книга воспоминаний о Баженове (Баженов писал исторические романы и
был особо почитаем Стенькиным). Очень хотелось бы почитать.
- Да, человек был незаурядный, - вкусно почмокал Измаил Григорьевич. - Бывало, выхожу из райкома, а навстречу Баженов - в сапогах, косоворотке, строгий, важный, на тебя и не смотрит. Но если рядом оказывалась какая-нибудь молодая и симпатичная, тут он совершенно менялся: глазки становились голубые-голубые, голосок - нежный-пренежный...
Измаил Григорьевич замолчал, видимо, предался воспоминаниям. И я позволила себе продолжить литературную беседу:
- Недавно рассказ писателя Рокотова читала. Будто прошли столетия, и вот в потустороннем мире Булгаков и Сталин идут рядом, разговаривают... Ну совсем как Иешуа и Пилат в "Мастере..."
- Да никогда они не будут рядом! - взвился Измаил Григорьевич. - Какой-то там Рокотов... Пфрр... Пфрр...
С каждым мгновением биополе Стенькина все больше и больше накалялось, мой левый бок, уже, кажется, получил ожег.
- Иешуа - это дряблая, ни на что не способная личность! Порождение больного сознания Мастера... Я давно уже пишу, но никто не хочет замечать... Мастер писал Евангелие от дьявола. А в нашем, христианском Евангелии... - и Измаил Григорьевич с видимым удовольствием процитировал: - "И не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч". Не может быть мира с силами зла!
Клокоча от негодования, он подвинул себе бутылку водки и налил целый стакан, при этом не переставая фырчать.
Я не могла утверждать, что Стенькин неверно записывал за Булгаковым - каждый пишет, как он дышит. Но у меня было свое мнение. Только Стенькин вряд ли стал бы меня слушать. Я для него была всего лишь глупым, изначально неполноценным женским существом - а в данный момент теми самыми силами зла (за неимением других - более полноценных!), с которыми он не хотел мира.
Калерия Львовна с беспокойством смотрела на нас со Стенькиным. Александр Сергеевич сидел недвижно, глядя прямо перед собой. Его пушистые серебристые волосы светились над головой словно нимб. И я, несмотря на боль в боку, ощутила себя как бы щитом беззащитного биополя Александра Сергеевича, а еще биополей Иешуа, Мастера и писателя Рокотова:
- Так они ж в горних, в горних высотах... Там мир, но не меч... Возлюби ближнего... - через силу выговорила я.
И тут на меня полыхнуло такой густой, такой темной энергетикой, что у меня закололо в висках и мучительно отдалось в затылке.
"Ничего себе салончик. Да тут запросто можно в ящик сыграть" - и я мысленно перекрестилась, желая только одного - как можно быстрее очутиться дома, чтобы муж мой Гюльмамед оглы возложил свои добрые руки на мою голову, как делал он всегда, когда у меня что-нибудь болело.
В это время Александр Сергеевич подался вперед, словно что-то увидел в окне.
- Дождь, - сказал он своим надтреснутым, слабым голосом.
- Что-что? - переспросил Измаил Григорьевич.
Калерия Львовна снисходительно улыбнулась:
- Сашенька фантазирует. У него это бывает. Вчера, например, сказал: "Хоть бы мне дожить до смерти".
Измаил Григорьевич захохотал:
- Ну, до этого-то мы все доживем.
Хозяйка встала из-за стола, подошла к окну, развела в стороны белый на розовом тюль.
- Ну какой же здесь дождь? Снег! Чистый, пушистый... - На ее лице появился легкий румянец, глаза заблестели. - Как в том стихотворении... Помнишь? - взглянула она на Стенькина. - Снег чистый, чистый, светлый, светлый, пока летит, пока не тает..."
Стенькин, не отводя восхищенных глаз от Калерии Львовны, ответил ей в тон:
"Мороз и солнце, день чудесный, еще ты дремлешь, друг прелестный..."
И это тоже была игра, но уже понятная не троим, а лишь двоим. Потому что Александр Сергеевич, опустив голову, казалось, ушел в себя, а может, просто устал.
...И кто из них жертва? - думала я, стараясь отвлечься от боли в затылке. - Он, прикованный к коляске, к жизни без воздуха, без озера, без "домика в деревне", а главное - обреченный "заедать" век других, и, прежде всего, - очаровательной Калерии Львовны? Или все-таки она, проведшая цветущие женские годы соломенной вдовой, ухаживая за инвалидом?
"Милости хочу, а не жертвы", - внезапно всплыли строчки из Евангелия. Но был ли это ответ, мне неизвестно. Да и мог ли он быть вообще для стороннего лица?
Я сослалась на головную боль и, пожав на прощанье руку Александра Сергеевича, покинула салон.
...Когда я вернулась домой, Гюльмамед оглы сидел в гостиной, уткнувшись в телевизор. Морщась от боли, я подошла к нему:
- Ты не мог бы...
Но он прервал меня:
- Смотри! Смотри! Сейчас начнется...
Ничего не понимая, я уставилась в телевизор. В титрах шло название передачи -"Хроника пикирующего". Увидела незнакомый город, пересекающиеся черные дороги с островками неубранного снега. Множество машин, несущихся по этим дорогам. Высоко над городом тянулся яркий лохматый шлейф. Слышались мужские голоса, видимо, тех, кто снимал это видео. И, видимо, сидели видеолюбители в авто, где было включено "Дорожное радио". Доносились популярные мелодии шестидесятых - "У моря, у синего моря со мною ты рядом со мною..." Одна из песен "Туман, туман - на прошлом, на былом..." была из старого фильма "Хроника пикирующего бомбардировщика". Я поймала себя на мысли, что именно пикирующего бомбардировщика и напоминал мне небесный шлейф.
И вдруг... Голоса рванули матерком "А-а-а! Твою мать! Давануло..." Город осветило резким, как при фотовспышке, светом, и тотчас раздался взрыв, звон разбитого стекла, отовсюду полетели рамы и двери, а по улицам побежали люди. У многих по лицу текла кровь...
- Это что? Что это? - запаниковала я.
- Метеоритный дождь над Челябинском, - ответил муж. - Чуть-чуть траектория бы сместилась и могло бы обрушиться на наш город. Но, кажется, боженька на этот раз нас пожалел.
Значит, все-таки Стенькин прав - "не мир, но меч!" На этом у меня все поплыло перед глазами, и я потеряла сознание.
Очнулась в спальне. Гюльмамед оглы держал свою ладонь на моем лбу.
P.S.
А из Налоговой я все-таки получила письмо. Меня уведомляли, что по данным инспекции я, Дроздова Виктория Викторовна, являюсь учредителем "Рег. ОТД. ОО .Союз писателей России." с 1995 г. И все эти годы мной, Дроздовой В.В., "не исполняется ст. 23, п. 6, ст. 80 Налогового Кодекса РФ по предоставлению налоговой отчетности", за что с меня, Дроздовой В.В., "согласно ст. 119 и ст. 126, а также ст. 15.5 Кодекса об административных нарушенииях... будет взыскан штраф...".
Когда я дозвонилась до Налоговой, чтобы уведомить почтенную службу о своей полной непричастности к СП, хотя бы потому, что "снята с учета" в этой организации, бесстрастный женский голос сообщил мне, что "Региональное ОТДЕЛЕНИЕ ОО "Союз писателей России." исключено из реестра общественных организаций как бездействующее.
* Той . праздник.
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
