|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
02.VIII.2007
Умирала Наталья Тимофеевна. После недельного поста в тело пришла необыкновенная лёгкость, а голода совсем не ощущалось.
- Мама, да поешь ты, - ворчала Аннушка. - Нельзя же так.
Была она на последнем месяце и ходила утицей по землянке.
- И пить совсем не хочется, - шелестели старческие губы. - Чистой на небеса уйду.
- А? Что? - Аннушка досадливо отмахнулась.
Во дворе грохнул ружейный выстрел. Трёхлетняя Люся, игравшая с куклами на земляном полу, подняла тёмноволосую головку, Аннушка не обратила внимания, Наталья Тимофеевна вздрогнула:
- Егорка упал.
- С чего ты взяла? - удивилась сноха. - Уток стреляет - болото-то рядом.
Вошёл Егор Кузьмич, пригибая голову в низких дверях, с подстреленным селезнем. Показал трофей дочери, отдал жене. Та тут же пристроилась у печи щипать.
- Что с картошкой-то тянешь - а как дожди пристигнут? Выходила, на горизонт смотрела - вроде как насовывает.
- Да я что, разорвусь - и на дому один, и в огороде.
- Ты лешку вскопай да иди, колотись, а я повыбираю.
- Егор, - позвала с кровати Наталья Тимофеевна. - Посиди со мной.
Егор Кузьмич оглянулся на мать, кинул взор на двери, потоптался в нерешительности.
- Посиди. Помираю.
- Ну, что ты, мама, - Агапов сел на табурет у изголовья, пригладил матери седые волосы. - Вот, погоди, дом дострою, переселимся, и встанешь ты на ноги и побежишь с внучкой на перегонки.
- Када ты его достроишь, меня уже не будет.
- Потерпи: должны до холодов перебраться.
- Ты, Егорушка, двужильный, - Наталья Тимофеевна легко, одними пальцами погладили мускулистую руку сына. - Весь в отца. Такой был Кузьма Василич - спорый, сильный, мастеровитый. Любую работу правил, никогда в помощь не звал. Сколь уж в земле лежит - не упомню. Теперь мне свиданью назначает...
- Ты, мама, как скажешь, - откликнулась у печи Аннушка. - Он погиб едва сорок перевалил, а тебе уж восьмой десяток - какая вы пара.
Наталья Тимофеевна обиженно поджала губы:
- Ты думаешь, там, на небесах, года не идут? Идут.
Анна Егоровна опустила с колен утку:
- Так это... Люся наша первая, должно быть, в школу пошла... небесную.
Она склонила голову к плечу, задумалась. Внимая её словам, примолкли все, углубились в память. Только маленькая Люся бубнила что-то, тихонько выговаривая своей тряпичной воспитаннице.
Наталья Тимофеевна опять погладила руку сына.
- Ты с Нюркой-то помирись, на похороны позовешь, и помирись - хватит вам собачиться: не чужие.
Егор промолчал, накрыв своей широкой ладонью материну иссохшую руку.
- Матрёне сообщи.
Сын покосился на неё и легонько покачал головой.
- Умерла Матрёна. Как Леночку схоронила, жить не захотела и уморила себя.
- А что с Ленкой случилось?
- Проглядели девку - от аборта померла.
- Таньку с Егором позови.
- Нету Таньки - в войну всем семейством угорели. Егор уж с другой живёт - поди, не откликнется.
- Федосья?
- Вряд ли. Не в уме она - совсем блажная. А Илья родни чурается - думаю, не приедут.
- Лизка приедет.
- Лизка приедет, - как эхо повторил Егор.
- Вот кому повезло в жизни. И сколь же у меня детей было - одиннадцать? двенадцать? - всех не упомню. Любил Кузьма Василич мой ребятишек, до смерти любил. Особенно сынов. Оно и понятно - кому-то род продолжать. Тебе досталось. Фёдора корень пресёкся. Антон по молодости помер. Ты один Агаповым остался. Василич так и сказал, на фронт отъезжая, пуще всех береги последыша - он тебе и кормилец и поилец будет на старости лет. Так и вышло, по его.
Устала, глубоко вздохнула всей грудью, прикрыла глаза. Егор покосился на дверь, встал на цыпочки, осторожно потянул свою руку из-под материнской. Наталья Тимофеевна встрепенулась:
- Егор...
Поймала его взгляд.
- Сыночка, прости меня за Антошу - не досмотрела, не уберегла - моя вина.
Пришло время Егора до отказа наполнить грудь воздухом и тяжело выдохнуть.
- Век себя казнить буду, - продолжала Наталья Тимофеевна.
Поманила пальцем сына. Тот наклонился к её лицу.
- У Нюрки пупок вверх торчит - парнишку жди - верная примета.
- Дай Бог, - Егор потянулся перстами ко лбу, вспомнил, что неверующий и почесал его.
Егор Кузьмич вскопал несколько рядов картофельных кустов, посмотрел на землянку - над трубою вился дымок. Должно быть, Анна утку палит. Сейчас варить поставит и выйдет картошку выбирать. Это в её-то положении! А что поделаешь? Нет других помощников - один как перст бьётся - и дом надо до холодов закончить, и с огородом управиться.
Егор взобрался на крышу, заскрипел шлак под ногами. Кинул взор на округу - ни кола, ни двора - с него начинается улица. В исполкоме так и сказали, вбитыми колышками обозначив усадьбу, здесь будет новый микрорайон, стройся .пионер.. До болота рукой подать - дичь не пугана, на берег выходит. Егор покосился на ружьё с патронташом, лежавшие рядом с плотницким инструментом. Стрелял с крыши в пролетавших уток, стрелял метко, не для баловства. Ещё вот задумка - плоскодонку сколотить, сетей навязать - только ленивый здесь не прокормится. Вздохнул - сначала дом.
Стропила поставлены, обрешётку закончить и можно толь раскатывать. Крышу закроет, окна вставит - рамы смастрячены, застеклены, ждут в сарае своего часа - и можно печку разжигать: новоселье. Внутри и по зиме копаться не зябко. Успеть бы до дождей: кончается бабье лето - двадцать третье сентября.
Егор пристроил доску к общему ряду, тремя ударами молотка пришил её гвоздём к стропилу. Работа закипела, увлекла - руки делают, а мысли опережают. Как толь без помощника стелить? Что-нибудь придумаю. Так думай!
Ложатся доски в ряд, ниже, ниже, скоро уж весь скат покроют. Показалось, крикнул кто-то. Егор наклонился, за стропила держась, кинул взгляд вниз, на подслеповатую - с одним оконцем - землянку. Потом посмотрел на огород. Аннушка уж три ведра картошки набрала - стоят вряд, его дожидаясь: ей-то не унести. Сама откинулась назад, на руку опёрлась, другой машет ему. Как матрос по трапу, мигом спустился по приставной лестнице лицом вперёд.
- Ой, Егор, началось.
- Подожди, потерпи.
Кинулся во двор, выкатил из сарая мотоцикл, топнул по рукоятке - завёлся. Бывает, что и не уговоришь, дёргаешь, дёргаешь - надо бы зажигание проверить, да где время взять. Побежал за женой. Привёл, осторожно придерживая за плечи.
- Садись.
- Егор, да разве ж можно так? Не доеду ведь...
- Ты ноги на одну сторону ставь и коленки прижми. Держись руками крепко, а я тихонько поеду.
Устроились, поехали.
- Ты бы маме сказал - потеряет ведь.
- Не потеряет. Тебя отвезу и вернусь - в больнице я на что.
- Брось, сегодня не работай. Картошку собери и отдохни. Утку довари, Люсю покорми. Мама, вот беда, совсем есть перестала - ты уж уговори, постарайся. Ой!
- Ничего, ничего, потерпи - подъезжаем.
Иж-49 без дороги, целиной катил в райбольницу.
- Ну, ты, папаша, и удумал - разве ж можно роженицу на мотоцикле везти. Потерял бы вместе с ребёнком.
- Ничего, ничего, - суетился Егор, провожая жену в приёмный покой. - Доехали и слава Богу.
- Ждите.
Егор присел на стул, откинул голову к стене, прикрыл глаза. Почувствовал, как неимоверно устал за эти годы мытарств на чужбине, если считать Петровку родиной. Прав ли он? Туда ли идёт и семью за собой тащит? Не проще было бы пойти к Пестрякову Пал Иванычу (он теперь первый в райкоме) и попросить какую-нибудь должностёнку. Можно и в райцентре. Может, и квартиру б дали. К чему кажилиться пупком, когда головой можно все проблемы решить?
И приснился Егору сон - голые задницы, нахально целясь в него, пихаются, друг дружку оттирают. Что за чертовщина! Он обошёл этот диковинный строй и удивился ещё больше - мужики, как свиньи, стоя на четвереньках, хватают ртами из корыта куски, хлебают бурду, торопятся набить брюхо и всё никак не могут. Ба, знакомые все лица! Назаров Василий Ермолаевич, петровский председатель - а как же без него в таком деле! Серафим Иванович Босой давится и ест, торопится, косится на соседей зло - брюхо друзей не терпит. Предисполкома здесь, районный прокурор. Эк, вас понагнало-то к кормушке! Вон Бородин кабановский суёт голову меж рук у Пестрякова - кореша. Давно ли стали?
- Место присматриваешь, брат?
Егор вздрогнул и оглянулся. Фёдор? Нет, не Фёдор - солдат, как исполин-памятник, в плащ-палатке, каске, с автоматом на груди. Лица не видно, а голос вроде братов.
- Фёдор? Ты? Живой?
- Жив, покуда помнят.
- Не знаешь, почему мужики-то голые?
- Народ их такими видит.
- Да, нет, люди кланяются им - они власть, они сила.
- Люди кланяются, а народ презирает. Народ - это память, это истина, это История. Хочешь, чтоб тебя таким запомнили?
- Что ты! - испугался Егор. - Хочу пинка дать под зад.
- Ну и дай.
Отпинать-то их всех не мешало, но начать стоило с Босого или Василия Ермолаевича, подумал Егор. Так, Назаров или Серафим Иваныч? Зашёл в тылы чавкающей компании. Чёрт, забыл, кто каким с какого края... Ну, тогда, на кого бог пошлёт! Разбежался, размахнулся крепкою ногой в яловом сапоге...
- Мужчина! Вы чегой-то распинались? Примите одежду...
Егор вздрогнул и проснулся. Немолодая пухленькая сестричка подала свёрток.
- Роды начались у вашей супруги - ждите, скоро результат будет.
- Не могу - ребёнок дома без присмотра.
- Ну, так поезжайте - своё дело вы уже сделали, теперь мы как-нибудь без вас.
Небо затянуло серой мглой. Когда Егор спрятал с крыши инструмент, собрал вскопанный картофель, закрапал дождь - не даром покойник во сне привиделся.
- Говорю, Фёдора во сне видал, пока в больнице сидел, - повторил Егор и окинул взором домочадцев.
Люся наигралась своими куклами и просила есть. Наталья Тимофеевна лежала с закрытыми глазами и открытым ртом. Так уж был сотворён её дыхательный процесс - вдыхала носом, а выдыхала ртом. Зато никогда не маялась горлом. Егор тревожить её не стал, но на всякий случай поднёс к губам пёрышко из подушки - оно затрепетало. Достал утку, расщипал её на кусочки в тарелку, поставил перед Люсей. В бульон сыпанул две горсти домашней лапши и необжаренный лук - так любил. Подкинул в печь.
За окном стало темней - дождь усилился. Егор разжёг керосиновую лампу. Люся поела и заклевала носом. Егор сел на стул у изголовья кровати, позвал дочь. Та пристроилась на коленях, согрелась и засопела, уснув. Отец её тоже сомлел. Дважды вскидывал голову, отгоняя дремоту, а потом, не в силах бороться, пристроил её на дужку кровати.
Вздрогнул, проснувшись от Люсиного голоса:
- Баба. Баба.
Дочка одной ручкой тормошила его подбородок, пальчиком другой указывала на покойную. Почему покойную? Она жива. Она только что была жива. Но первый взгляд, просыпаясь, Егор бросил на лампу. Пламя её колыхнулось - кто-то вышел, вошёл - хлопнув дверью. Дверь была на месте и недвижима. Душа отлетела, подумал Егор, и тогда назвал мать покойной.
Наталья Тимофеевна лежала всё в той же позе, но у открытого рта уже не трепетало пёрышко. Егор поднёс зеркальце для бритья, но и оно не затуманилось. Он взял её за руку.
- Мама, мама...
Потряс за плечо.
Егор поднял дочку на руки:
- Ты не боишься?
- Бабушка умерла, да?
- Да.
Белый больничный потолок отразил крик новорожденного, и Аннушка улыбнулась обескровленными губами.
- Вот мы какие голосистые, полюбуйтесь мамочка на сынка своего. Как назовёшь-то?
- Антоша... второй.
- Первый дома что ль? Папаша?
- Утонул.
- Ну, этот не утонет - вон, как бровки хмурит - сердится.
Завязав и обрезав пуповину, акушерка продемонстрировала ребёнка мамаше. Женщины улыбались.
А мне было зябко в этом лучшем из миров, больно от их процедур, и я сучил всеми конечностями, и вопил во всю силу своих маленьких лёгких.
А.
Агарков.
8-922-709-15-82
п. Увельский 2007г.
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
Всё на месте: говор местный, картинки из жизни простой, деревенской, ружьё на крыше и крик новорожденного-автора в конце рассказа. Но особенно хорош сон Егора: "Каприччос" Гойи. За двумя руками!
|
|
Недостатки? Но у кого же их нет, Господи?!..
|
