Человек в Пути
19 июня 2011

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Шакал

Стояла июльская жара. Гора, на которой находилась астроплощадка, была невысокой. Однако при высокой температуре воздуха даже сравнительно небольшая высота создает особые условия, к которым необходимо привыкнуть. Большое неудобство причиняет недостаток кислорода. Единственное желание, которое возникает в такое время, - это залечь в тень и затаиться без движения, глядя в бездонное, голубое небо. К противостоянию, начало которого ожидалось в эту ночь, все было приготовлено. Противостоянием астрономы называют такую конфигурацию в расположении небесных тел, когда Земля оказывается между Солнцем и некоторой другой планетой, причем на одной прямой линии. Делать было, по сути, нечего. Днем можно было наблюдать разве что за отвесными гранитными скалами внушительных размеров, по пластам которых можно отсчитывать многовековую работу природы. Холмы и подножия гор, богатые растительностью, я всегда разглядывал, как только появлялась такая возможность. Мне это нравилось настолько, что, кажется, наблюдал бы за этой красотой целую вечность.

Темное пятно, которое появилось у холма, мне показалось подвижным и заинтересовало меня. Мое любопытство пересилило мою полуденную лень, и я поднялся на смотровую площадку. Направив трубу телескопа в сторону пятна, я обнаружил, что лось медленно передвигался среди деревьев, останавливаясь и оглядываясь почти на каждом шагу. Лось, истекающий кровью, с трудом передвигался по редкому лесу, пытаясь удалиться от своего преследователя. Его преследователя я обнаружил случайно. Я стал размышлять о причине случившегося события. Наверное, его ранил волк, подумал я. Но если бы был волк, то он до конца бы исполнил свое волчье призвание. Может быть, между ними была смертельная схватка? Думая об этом, я медленно перемещал направление трубы телескопа на близкие окрестности того места, где был лось, и через некоторое время вдоль креста искателя промелькнула черная тень. Поймав ее и закрепив трубу, я поправил резкость основного окуляра. На меня смотрели два невозмутимых глаза. Это был шакал. Он выжидал, когда лось потеряет силы. Вряд ли шакал боролся, но сейчас он на своем месте и, дождавшись, готов был выполнить свою звериную миссию.

Я был готов продолжить свои внеплановые наблюдения и хотя бы своим сочувствием, издалека, быть на стороне лося, но пришли пастухи и помешали моим дальнейшим наблюдениям. Увидев их, мне показалось, что я залился краской от стыда и ожидал всякие каверзные вопросы об истинном предназначении телескопа. Но эти опасения были напрасны. Они набрали питьевой воды и спустились к себе и даже пригласили к себе отобедать с ними. Когда я вернулся к своим внеплановым наблюдениям, то уже никого не обнаружил на склоне.

На следующее утро я проснулся поздно и вспомнил о приглашении пастухов. Утро у астрономов никак не связано с восходом Солнца, у меня утро иногда начиналось после обеда, когда я просыпался после ночных наблюдений. Мне почему-то казалось, что я там, у пастухов, узнаю дальнейшие подробности случая с лосем. Не размышляя долго, я спустился к ним. Их обед всегда оказывался между обеденным временем и ужином. Они начинали готовить свой обед в полдень, но готовили достаточно долго. Для них это был целый ритуал. Мужчины тоже могут готовить, но при условии, что при этом будут зрители процесса приготовления. В противном случае, процесс этот становится будничным, и мужчины теряют к нему интерес. Пастухи же были зрителями друг для друга и интерес к процессу подготовки пищи, тем самым, поддерживался. Их было трое, и они были такие разные, что меня всегда удивляло то, как они могли ладить между собой. Загон из наскоро сколоченных досок содержал около двух или трех сотен овец. Около загона паслись лошади пастухов. Домик, в котором они жили, больше похож был на большую крышу, под которой были отгорожены небольшие комнатки. Подойдя к пастухам поближе, я поздоровался с ними. Один из пастухов показал мне то, что я долго разглядывал в телескоп, то есть лося. Подойдя к загону поближе, я увидел раненного лося, который мирно сосуществовал с остальными обитателями, и которого овцы приняли как равного, несмотря на то, что лось сильно выделялся среди них. Рану пастухи обработали и туго перевязали. Пастухи рассказали, что лось подошел к загону так, как будто знал, что здесь он найдет свое спасение. Без страха и предосторожности. Возможно, что сил и выбора у него не оставалось. Я понял, что это окончание истории с лосем, причем достаточно оптимистичное. На приглашение пастухов пообедать с ними я ответил, что как-нибудь в другое время и что мне надо идти к себе. Про себя подумал, что часто пользоваться гостеприимством вредно для морального и душевного здоровья. Возвращаясь обратно, вспомнились два сверлящих глаза шакала, как будто он смотрел не на лося, а на меня. Паранойя, подумал я про себя. Хотя в этом что-то есть. Когда кто-то наблюдает за кем-то или за чем-то, то это не всегда праздное любопытство. Может быть, любопытство и не порок, но это так только в случае любопытства непорочного. А любопытство зверя как-то настораживает.

Поднявшись к себе, я решил, что лучшее средство от паранойи - это привести в порядок свое рабочее место, свои бумаги, свои мысли, наконец. Перебирая бумаги, я почувствовал, что это не помогает. Может быть, я и параноик, но не настолько, чтобы обращаться к врачам. Надо искать внешние причины. И тут я обнаружил, что в пыльных отчетах кто-то что-то искал. Они мало интересны для кого бы то ни было. Кто искал? Что искал? Зачем?

Тут я вспомнил об исчезнувших документах. Начальник лагеря сообщил недавно об исчезновении важных, для лагеря и для нас, документов. Исчезновение этих документов для меня и для всех в лагере означало, что в случае необходимости мне надо будет доказывать что я - это на самом деле я. Объяснение было простое. При перебазировании лагеря документы могли случайно попасть к тем бумагам, которые подлежали к уничтожению в виду их ненадобности. Начальник лагеря самоустранился во время перебазирования и занял позицию постороннего наблюдателя, хотя он мог это сделать только в том случае, если бы был уверен, что у него есть помощник, который обеспечит полную сохранность этих документов.

Может быть, это не мое дело, осуждать начальников. В действительности, в своих делах, и даже в рассуждениях, я стараюсь избегать проблем, которые впрямую меня не касаются. Я ищу вполне конкретное, то, что во мне, внутри меня. Не то, чтобы меня не интересовало то, что меня не касается. Скорее я так устроен, что, во-первых, я стараюсь не совершать поступков, которые в моей голове или в душе не укладываются. Хорошо это или плохо, трудно сказать. Иногда бывает плохо. Тогда я чувствую себя человеком, бегущим за паровозом и не решающимся сесть в него из-за того, что не знаю, куда ведут рельсы или сомневаюсь, что ведут туда, куда мне надо. Я много раз осуждал себя за свою нерешительность, но вспоминал многие другие случаи, когда моя нерешительность спасала меня, когда я не садился в этот паровоз, и оказывалось, что хорошо, что не садился, ибо путь оказывался заведомо ложным. Меня не интересует то, что меня не касается. По крайней мере, я всегда стараюсь так думать, если становится невыносимо тяжело на душе. Благодаря этому безвыходные ситуации начинают выглядеть более или менее сносными. Отгораживаясь от части общих проблем, мы находим себе покой и путь к счастью. В этом смысле, самые счастливые, наверное, пастухи. Не вообще пастухи, а те трое, которые внизу, готовят обед, пасут овец. Они здесь живут, им все здесь нравится и никуда они, по крайней мере, пока не собираются.

Шадриха

Впервые встретил я этих пастухов три года назад. Тогда я отстал от экспедиции, уехавшей без меня по-военному точно в назначенный срок. Я же, человек по духу и, по сути, не военный, был наказан тем, что добираться до лагеря надо было самостоятельно. Все было бы ничего, если бы был транспорт или хотя бы более или менее подробный маршрут и карта. Карта маршрута, небрежно нарисованная на листе бумаги с немногими и малозначащими указателями, и уверения, что найти дорогу до лагеря просто, меня успокоили, и я собрался в дорогу. Главным ориентиром была деревня Шадриха, точнее то, что от этой деревни осталось. Дорога к деревне есть, но деревня в лесу, и по ней перестали ездить, так как в Шадрихе давно уже никого не осталось. Когда закончилась цивилизованная часть моего маршрута, я вышел из автобуса в условленном месте и стал искать дорогу на Шадриху. Мне показали направление, в котором находилась заброшенная деревня. Вскоре я нашел заросшую травой дорогу и обрадовался, что так быстро она нашлась. Но оказалось, что радоваться было еще рано. Когда прошагал я по ней около двух километров, дорога разделилась на две дороги. По какой из них идти, я уже не знал. Ориентиров, указывающих на это раздвоение, на карте не было и я, почти наугад, пошел по одной из них. Дорога уходила глубоко в лес. Вся окружавшая местность состояла из холмов, покрытых лесом, глубоких лощин и невысоких гор. Чем дальше углублялась дорога, те менее заметной она становилась и я, время от времени, забирался на ближайшие холмы в надежде разглядеть хоть какие-нибудь признаки, напоминающее о бывшей деревне Шадрихе. Но ничего вокруг не было видно, кроме соседних холмов и густого леса. По положению Солнца я обнаружил, что я сильно изменил направление движения, и мне показалось, что дорога ведет меня не в нужном направлении. Я сошел с дороги, забрался на ближайший холм, выбрав среди них тот, который повыше, и начал строить план дальнейшего поиска деревни. В самом выборе, наверное, проявилось нечто типичное для всех тех, кто ищет. Взобравшись на холм, я обнаружил, что лес на этом холме не такой густой, холм местами лысый. Но главное, я нашел там первый надежный ориентир, указанный на карте. Это была пасека. Пруд, указанный на карте возле пасеки, я тоже нашел. Пруд был, конечно же, не рядом с пасекой, но ведь и карта была не совсем картой. Пруд оказался на противоположной стороне холма, под холмом. Лысина на холме была не совсем натуральная. Когда устраивали здесь пасеку, видимо, срубили часть деревьев, о чем неопровержимо свидетельствуют оставленные пеньки. Пасеки сейчас уже как таковой не было. Были деревянные штыри, на которых когда-то размещались домики пчел. Подойдя поближе к тому месту, где была пасека, я выбрал удобное для короткого отдыха место, ибо решил, что я, найдя пасеку, заслужил этот отдых. Солнце было еще высоко. Я сидел и представлял себе улей, возле которого суетились пчелы. Мне часто приходилось наблюдать за пчелами в детстве. Наверное, поэтому их одинокое жужжание у меня часто ассоциируется с мирным, беззаботным и неторопливым течением времени. Мне кажется, звук, который издают пчелы, и есть время или что-то очень похожее на время. Время, которое, то течет так медленно, что думаешь, его вовсе нет; то так быстро и сокрушая все, что думаешь, уже не о существовании времени, а о его всемогуществе, ибо все происходит во времени. Время объемлет все, и нет большей сущности, чем время. Жужжание, которое можно услышать внутри улья, совсем другое. Какой должен быть порядок для того, чтобы в таком маленьком пространстве организовать и устроить тысячи жизней. Кто устраивает этот порядок?

Осматриваясь, я обнаружил развалившийся шалаш, наверное, ночлег хозяина пасеки. Спустился в противоположную сторону холма, где был пруд, и обнаружил, что недалеко от пруда проходит столбовая дорога, также указанная на карте. Точнее то, что со временем осталось от столбовой дороги, то есть признаки столбов, по которым, наверное, когда-то шел ток в деревню Шадриха. Приближалась огромная туча, и я поспешил по этой дороге. И не зря поспешил. Едва приблизился я к первым домам деревни, а вернее сказать к развалинам домов, как полил дождь. В одном из домов я нашел себе укрытие. Дождь был сильный и при слабом ветре. Трудно было угадать, скоро ли он закончится. Разглядывая развалины вокруг моего укрытия, я размышлял о причинах, которые могли заставить людей покинуть свои дома. Наверное, уехали на поиски своего счастья. Хорошо там, где нас нет. Тот, кто живет в глухом лесу, видит свое счастье в цивилизованной жизни. Тот, кто живет, имея все удобства, ищет спокойной жизни, без суеты и без злоключений. Невольно приходишь к выводу, что счастье вовсе невозможно, даже в принципе, и человек обречен к тому, что невыносимый быт и лишения подвигают его к поиску лучшей участи и человек устремляется в город в поиске своего счастья. Я задумался о причинах, по которым люди вообще поселяются в глухих лесах. Причины, конечно, разные. Но эта история вполне конкретная, которую просто надо знать, а не выдумывать.

Тем временем, дождь закончился, и я пошел по мокрой и заросшей травой дороге вдоль Шадрихи. Оказалось, что в деревне все-таки есть жители. В трех домах, расположенных неподалеку друг от друга, были признаки жизни: возле этих домов были куры, паслись гуси и утки. Солнце уже садилось, и я подумал, что попрошусь на ночлег, если до темноты не найду дорогу в лагерь. Однако, выйдя из Шадрихи, в отмеченном на карте месте, я увидел загон и понял, что спать буду в лагере. Стадо было в загоне, видимо, из-за дождя, и пастухи суетились возле костра, готовили ужин. Я подошел к ним поближе, поздоровался и спросил, не знают ли они про экспедицию? Они пообещали, что отведут меня после ужина и что немного придется подождать. Я к этому времени изрядно устал, поэтому охотно согласился посидеть и подождать. Я сел в стороне от костра, на котором пастухи готовили ужин, и стал осматривать окружающую местность. Пастухи громко разговаривали между собой, то об ухе, которая готовилась в ведерке, то на разные отвлеченные темы. Когда ужин был готов, они предложили мне поужинать с ними. Я поблагодарил их за приглашение и сказал, что меня ждут в лагере и поужинаю я в лагере. Они настаивали, говорили, что человек, который отвечает за размещение в лагере, понимает свои обязанности так, как ему надо. Поэтому надеяться мне на него особо не следует, да и ведро достаточно большое и ухи хватит на всех. Пока мы ужинали, я спросил у них, где они ловят рыбу? Оказалось, что я был уже возле этого пруда. Пастухи налили мне горячий и крепкий чай. Я начал пить, остужая, но заметил, что чай не остывает и по-прежнему обжигает. Они заметили мое замешательство и громко расхохотались. Мой чай разбавили они наполовину спиртом. Помогает от простуды, заметил один из них. Видимо, когда я подходил к ним, они заметили, что ноги мои были мокрые от ходьбы по мокрой траве после дождя и решили, таким образом, поддержать мое здоровье. Собираясь в лагерь, я спросил про того, кто отвечает за размещение. Они назвали его Швондером и сказали, что я все сам скоро узнаю. Я хотел еще спросить про Швондера: прозвище это, связанное с героем Булгакова, или же его на самом деле так зовут. Но подумал, зачем спрашивать то, что я скоро узнаю сам и даже больше, чем знают пастухи.

После ужина один из пастухов проводил меня до лагеря. Было недалеко, но, не зная дороги, найти лагерь было бы сложно. Лагерь был небольшой. Многие уже отдыхали. Пастух отвел меня к палатке, из которого вышел человек среднего роста. Кхе-кхе-кхе выпалил он сходу, выйдя из домика. Его смех был похож на короткую очередь из автомата в горах, когда хлопки от выстрелов некоторое время раскатываются в пустоте, отражаясь от гор. Смех человека говорит о многом. У него был смех функциональный, то есть предназначенный для чего-то. Два пустых глаза, которые прямо смотрели на меня, тоже ничего мне не говорили и я, поздоровавшись с ним, начал изучать ближайшую окрестность. Это был тот, кого пастухи прозвали Швондером.

Прогуливаясь по лагерю, я подумал, что начинаю заранее относиться плохо к незнакомому мне человеку. Я почувствовал, что так не должно быть. Со мной это бывает, и потом я начинаю сожалеть об этом. Но хорошо и то, что об этом я умею не говорить никому. Это меня спасает. Если бы я говорил обо всем, о чем я думаю, то имел бы столько врагов, что пришлось бы искать другую планету для проживания. Изучая окрестности лагеря, я продолжал себя осуждать за свое предвзятое мнение и старался забыть об этом. Ведь имя человека само по себе ничего не значит, тем более, что скорее это прозвище. Так я попал в лагерь.

Временность и вечность

С тех пор прошло много времени и многое о лагере я уже знаю, и спрашивать мне никого не надо, но не всё. Вопросы о том, кто искал, и что искал, не покидали меня. Чужих бумаг, да и вещей тоже, я не держу при себе принципиально. Всё чужое меня тяготит. Разве что стихи. Но их хозяина уже нет в живых, да и маловероятно, чтобы кто-то здесь серьезно интересовался стихами. Проверив себя, таким образом, я немного успокоился и, чтобы окончательно забыть об этом инциденте, я решил прогуляться в сторону загона. Пространственная раздельность лагеря и загона, подумал я, должна помочь забыть о посетителе. По дороге вспомнил, что давно уже обещал рассказать пастухам про то, что наблюдаем. Но не решался. Во-первых, чисто профессиональные разговоры, конечно же, их не интересуют и, к тому же, я интересно рассказывать не умею. Считаю, что человек должен сам увидеть то, что его интересует. Тогда все будет очевидно и не будет предмета для ненужного спора. Во-вторых, я опасался того, что чем подробнее я буду объяснять цель наших наблюдений, тем более напрасными будут им казаться наши усилия. Это я могу сказать почти наверняка по опыту таких объяснений. Тогда я решил, что буду стараться применять общие и известные понятия, например, поговорим о времени. Тем более, то, что мы наблюдаем, действительно касается времени.

Пастухи вели какой-то беспредметный разговор, может быть, мне так показалось. Когда они поняли, что я готов рассказать им о наших наблюдениях, они заинтересовались. Я, как и задумал, старался не пользоваться профессиональной терминологией. Но, чем больше я старался оберегать их от научных терминов, тем более оказывался в глупом положении. Пастухи сами меня поправляли, напоминая об этих научных терминах. Тогда мне стало интересно, кто они на самом деле. Из разговоров я узнал, что настоящий пастух только один из них. Другие два пастуха - несостоявшиеся студенты университета, отчисленные когда-то за академическую задолженность. Оказалось, что мне и объяснять-то особо ничего и не нужно. Спор, который разгорелся между ними, был очень похож на споры в государственной думе. Тот, кто мог стать физиком, настаивал, что времени, как такового, вовсе не существует. Есть только качество существующих вещей, которое никак временем не назовешь. По его мнению, есть вечность, с которой обычно соотносят движение, вечность неподвижная и незыблемая. Он считает, что путешествия во времени, которые логически вытекают из теории Эйнштейна, - это мистификация. Я старательно перебирал в голове мысли Карнапа об основаниях физики, пытаясь как-нибудь возразить или ответить на его настойчивость. Но я пожалел его убежденность в своих мыслях и его счастливые, горящие глаза, которые сверкали светлым блеском, когда он про всё это рассказывал. С другой стороны, если бы я сказал, что, согласно Карнапу, у пастуха с Эйнштейном лишь терминологические расхождения, то он бы не принял эти доводы как основательные. Ибо совсем и ни при каких обстоятельствах не хотел верить в то, что через какую-то дыру можно проникнуть в будущее или прошлое. Но тут я вспомнил свою давнюю поездку в Москву, где впервые я физически ощутил присутствие другого времени. В Москве я посетил Покровский собор. Холодные стены храма хранили фрески и иконы, на столах была расставлена старая утварь. Я почувствовал, что я оказался в чужом доме, и через мгновение, другое войдет хозяин этой обстановки и будет осыпать меня упреками за непрошеное вторжение и любопытство. В это мгновение я почувствовал, что я проник в другое время, в другое тысячелетие, причем без всякой дыры. Вся обстановка поддерживала во мне это чувство и только выйдя из собора, некоторое время спустя, я понял, что это чувство только кажущееся. Я рассказал об этом пастухам, а физик нашел в моем рассказе подтверждение своей теории и начал развивать свою теорию с новой силой.

После разоблачения мистификаций Эйнштейна, пастух принялся за астрофизиков и начал с вопроса. Время, протекающее на одной звезде и на другой звезде в данный момент, - это одно время или нет? Ответ современной физики простой. Время на этих звездах может быть и одно и то же, но о том, что происходит в этих звездах, мы могли бы узнать только спустя миллионы лет. Иначе, нет физических оснований для такого утверждения. Может, этих звезд давно уже не существует, а есть только свет, который стремится от бывших звезд к нам. Лично мне такая пессимистическая картина не устраивает. Мир не может быть таким недоделанным. Но дело не в том, нравится это кому-то или нет. Не следует миру приписывать какие бы то ни было недостатки. Наука всегда добивалась значительных успехов только тогда, когда исходила из гармоничности мира. Время есть вечность и вечный метаморфоз жизни. Время структурировано в действительности и его меру следует искать в настоящей действительности.

Пастух закончил свою восторженную речь, хотя ясности в моей голове после его монолога не стало больше, чем было. До этого момента я думал, что астрономы лучше всех знают, что такое время. Но вдруг я начал сомневаться. Если говорить только о способах измерения времени, то да, астрономы лучшие, да и то только в макропроцессах. В целом же со временем не так все просто, как может показаться. Если, подобно пастуху, принять точку зрения Создателя всего, для которого время не имеет никакого значения, то пастух прав. Для нас значимо то, что воздействует на нас. Независимо от того, какое это воздействие, материальное или духовное. Неужели для пастухов, в действительности, время не существует. Никто над ними не довлеет и они свободны и счастливы. Но это лишь подтверждение ущербности мироздания. Ведь провинция или лесная глушь и есть та дыра, в которой только и можно реально ощутить отсутствие времени, свою свободу и некое подобие с Создателем. Как же высоко оценивают себе пастухи.

Когда я вернулся на площадку, было уже темно и, вглядываясь в бездонное небо, я искал спасительный ответ. Небо загадочно молчало. Я приступил к исполнению своих обязанностей. Может быть, я и не решу своими наблюдениями проблему времени, но я точно знаю, что не будет покоя, пока астрономы или физики, или математики, или, наконец, пастухи, не все ли равно кто именно, не объяснят, что же такое это загадочное время и чем отличаются предсказание будущего и проникновение в будущее.

Пастух

На следующий день небо окутали облака, и я понял, что некоторое время буду занят чтением депрессивной литературы. Так называют художники литературные произведения психологической направленности. Романы Достоевского, Булгакова и других писателей. Я же находил в этих романах следы времени, в котором жили эти писатели и ответы на многие другие вопросы. Для чего? Для того чтобы понять время, в которое я живу. Не потому, что коммунисты загубили до неузнаваемости нашу жизнь и ее трудно узнать вообще. Я их всегда ненавидел в глубине души, не скрывая особо, но и не выказывая свою ненависть. Я никак не мог ненавидеть конкретных людей, если даже они коммунисты. Виноват ли человек в том, что он только наполовину умный? Мне кажется - нет. Не дано, значит, не дано. Но всегда мне внушало страх то, что они, объединяясь, составляли страшную и безумную силу. Это меня и пугало и вызывало ненависть к ним одновременно. С другой стороны, меня вполне устраивала размеренная жизнь, в которой четко определена твоя задача: пространственно-временная координация. Формулировка задачи говорит о том, что сформулировали ее знающие люди, а нам следует знать только то, что необходимо для исполнения своих обязанностей. То, что я мог достаточно легко исполнять свои обязанности, создавало иллюзию исполненного долга и сиюминутного счастья. По крайней мере, до тех пор, пока кто-нибудь тебе ее не испортит. Но меня волновали глобальные процессы, происходившие в жизни, которые проявлялись в деталях и частностях. Почему люди покидают свои сады, усадьбы? Почему исчезают деревни, Шадриха, например? Почему необходимо уединиться в лесу, быть пастухом, чтобы быть свободным и счастливым? Я хочу быть свободным, но не хочу быть пастухом. Неужели это невозможно? Я не думаю, что пастухи найдут ответы, устраивающие меня. Но эти вопросы касаются их тоже и, наверное, они как-то объясняют свое существование, свое бытие. Подумав об этом, я начал искать повод для того, чтобы попасть к пастухам. Проходя мимо загона и не придумав повода, я решил прогуляться дальше, до пруда. Я не всегда любил ловить рыбу, но мне всегда нравилось наблюдать за движением рыб в прозрачной и глубокой воде. В глубокой воде рыбы чувствуют себя в безопасности и не боятся появления людей.

Подходя к пруду, я заметил рыбака с удочкой. Один из пастухов ловил рыбу. Это был третий, который не физик и не математик. Я поздоровался с ним, спросил как клев, и всякими обходными путями постарался приблизиться к формулировке своего вопроса. Он догадался, к чему я клоню, и пояснил свою точку зрения. Он сказал, что я неправильно формулирую вопросы, обращенные к себе, и пояснил.

Если ты идешь к хирургу и говоришь о своей проблеме, то хирург решает, делать тебе операцию или нет. А к кому, при этом, идет хирург? Хирург идет к богу, обращается к нему, а может к своим знаниям, своему опыту. В любом случае отвечает бог: ты режь, а я пока подумаю, как быть. Даже хирург решает не все. Что же ты хочешь тогда? Вот у тебя болит что-нибудь? Только мне не говори, что именно. Это бесполезно, я не хирург. Просто сам подумай о том, что тебя сильно беспокоит, и от чего ты хочешь избавиться.

Я сказал, что думаю. Он налил мне горячий чай из термоса, и мы заговорили о рыбалке. Он так увлеченно рассказывал, что я едва успевал следить за ходом его мысли, и я задремал. Заснул так глубоко, что приснился сон. Как будто я стою в ущелье, возле горной реки и мне надо по этой реке спуститься вниз по течению. Оглядываясь, я заметил плот и людей на плоту, управляющих плотом. Они взяли меня на плот. Усадили на мешки, набитые чем-то твердым, и мы поплыли дальше. Жесткость моего сиденья меня беспокоила, и я потихоньку выяснил то, что находится в мешках. Это контрабандисты переправляли золото. Когда я им сообщил, что я уже на месте и дальше мне не надо плыть, они остановили плот. Сойдя на берег, они переговорили между собой и предложили мне взять немного золота. Я поблагодарил их за то, что они меня подвезли, и сказал, что не знаю, зачем мне нужно золото. Они удивились моему заявлению, но возражать не стали и отправились плыть дальше. Поднимаясь по каменистому склону, мне казалось, что я иду, заранее зная, куда иду. Вошел в дом на вершине склона и оказался среди врачей в белых халатах. Консилиум врачей, подумал я. Но вместо того, чтобы обсуждать, они окружили меня и начали издавать какие-то звуки, чем-то напоминающие пение шаманов. Так продолжалось некоторое время, затем все стихло, и один из них сделал заключение - невменяемый. Я не понял, что это значит, и с ужасом думал о том, каким будет их следующий шаг. Но они расступились, и один из них сказал: иди. Я вышел из этого дома и пошел дальше по течению реки вдоль склона, но уже сомневался, что именно туда мне надо. Вдруг откуда-то с высоты полетели на меня камни больших размеров, и я едва успевал от них уклоняться. Через некоторое время я почувствовал, что уже теряю силы и, изнемогая, думал: за что мне такое наказанье. Но камни все летели и я, собрав последние силы, начал кричать уже вслух: за что? За что?

Тут я проснулся, пастух сидел рядом, как ни в чем не бывало, и посмеивался надо мной.

-                     Но ты и спать! Я пытался тебя разбудить, но ты как невменяемый, - сказал он.

Я спросил его о том, что было в чае. Он ответил, что чай как чай, корни женьшеня и немного спирта. Больше ничего. Я не поверил. Рассказал ему про свой сон. Он спросил:

-                     Ты точно не брал золото? - Я ответил утвердительно: нет. - Золото, - продолжил пастух, - служит злу в руках людей. Люди лишаются рассудка при виде золота. Золото меньше всего подвластно времени, чем и привлекает людей. Человек, оказавшись во власти золота, перестает быть во власти самого себя. Поэтому, избавиться от власти золота почти невозможно. Такие люди неизлечимы, не смогут вылечить себя, если даже сильно захотят. Понять все это не сложно, а принять - сложно. Слово действует на человека иначе, чем золото. На тебя действует слово, а значит, тебе можно помочь. Это я тебе кричал .невменяемый., - сказал он. - Так что, твой сон был не совсем сон, а то, что ты отбивался, это хорошо. Результат узнаешь у врачей.

Вот такой странный разговор состоялся у пруда с пастухом. Еще больше я удивился позже, когда был у врача на обследовании. Мне сказали, что камни, которые показывало УЗИ, исчезли. Я забыл то, что хотел у него спросить. Он, заметив мои сомнения, добавил, что не владеет гипнозом и, только лишь один раз одна молодая особа призналась ему в том, что он, пастух, умеет заговаривать зубную боль, что при разговоре с ним у нее перестал болеть зуб.

После этого разговора, мои приготовленные вопросы о свободе и счастье мне показались такими ничтожными, что, не задав их, по крайней мере, я не выглядел глупо перед ним. Я понял, что это окончание нашего разговора и, поблагодарив своего собеседника, отправился обратно в лагерь. Такая самодостаточность простого пастуха меня так поразила, что я назвал бы чудом то, что произошло возле пруда, если бы верил в чудеса. Ситуация, когда я думаю, что мои мысли важны и значимы, а через некоторое время они меркнут в новом свете, мне хорошо знакома. Но этот случай был все-таки особым. Выходит, что человек может и должен управлять собой, своим здоровьем. Свободный и счастливый тот, кто способен управлять собой независимо того, что рушится Рим или Шадриха, мир или государственные устои. Я шел и чувствовал себя самым свободным и самым счастливым человеком на свете, узнавшим то, что долгое время оставалось мне не понятным. Мне казалось, что теперь я способен понять все.

Брачук

Приблизившись к астроплощадке, я заметил спускающегося оттуда человека и следом донесся металлический смех, по которому я узнал посетителя. Нет, это был не Швондер. Зря его так прозвали пастухи. Он образованный, из родовитой семьи. И внешне выглядел очень даже представительным. Жители поселения, расположенного у подножья гор, считали вообще, что в лагере живут такие интеллигентные люди, почти ангелы. В этом плане я тоже не без греха, я астрономов тоже считал почти ангелами и стремился быть к ним ближе. Основания для этого были, да и сейчас, наверное, есть. По крайней мере, начальник лагеря для меня почти как бог, хотя и не совсем мне понятна определенная его бесшабашность. Но я себе объясняю это тем, что богу тоже надо отдыхать иногда. Вот и получаются всякие проколы. Жители же поселка думают так потому, что там жизнь намного хуже. Все познается в сравнении.

Тот, кого пастухи назвали Швондером, был другим. Он человек без правил. Человек сего дня и, как никто другой, является воплощением своего времени. Если бы можно было материализовать время и разобрать на части, то он оказался бы одной из этих частей. Впрочем, мне кажется, с материализацией природа и сама хорошо справляется. Люди, имеющие свои принципы, почти или совсем неизменны и не интересны в этом плане. Он же - то, что надо. При коммунистах - был коммунистом. Когда в государстве преобладали бандиты, был бандитом. То есть, как все. И главное, ни в чем не упрекнешь. Скажете, когда это было? Это легко установить. Необходимо зайти в любое ухоженное кладбище и обратить внимание на мраморные плиты с портретами молодых, загубленных людей. Даты их смерти и есть то самое время: 1989 - 1995 годы. Сейчас он ангел во плоти, и доказать что-либо невозможно. Да и кому доказывать? Время такое, а значит все такие или почти все. .Ангел. спустился и сказал, что искал бумаги. Я спросил, нашел он или нет. Он сказал, что нашел. Соврал, конечно. То, что он искал и то, что у меня сохранилось, ему ни для чего не нужно. Да и не получит ни при каких обстоятельствах, подумал я. Лично у меня к нему никогда и никаких претензий не было. И обращался к нему только в крайних случаях и лишь по служебным вопросам. Он барчук, а я рабочая лошадь. Какой может быть между нами разговор? Он всегда жаловался и завидовал тем, кто, ничего не делая, имел все. Единственный раз, когда я пытался возразить ему по этому поводу, он воспринял сказанное мной в свой адрес как оскорбление и спросил: за что я его так ненавижу? Я попытался разъяснить свою точку зрения, но быстро понял, что это разъяснение ему не нужно. Тогда я воспользовался классическим приемом, чтобы закончить этот глупый разговор. Я вспомнил одно эклектическое рассуждение из этики Мура и напомнил ему об этом. Мне показалось, что он не обиделся. Но на следующий день он доложил начальнику лагеря, что я обругал его бранными словами. После этого случая я старался по возможности избегать встреч с ним, зная заранее, что эти встречи сами по себе неприятность.

Так закончился пасмурный день, в который внес просветление замечательный пастух, с жирной кляксой в конце, которую оставил добродушный с виду человек, наполненный внутри черными чернилами. Я допускал, что радость часто меняется на огорчения, день обращается в ночь, но не ожидал, что это произойдет так быстро.

Художник

Всю ночь было пасмурно, работы не было и я не находил себе места. Может быть, от вчерашних разговоров, а может, из-за того, что погода распорядилась по-своему, и наблюдения не состоялись. Мне было непонятно, какое дело Ангелу до всех без исключения бумаг художника? Можно объяснить его интерес к разным распоряжениям и справкам, а к стихам? Художник был по профессии архитектором. Интересовался практически всем, астрономией в том числе. Но называл себя любителем астрономии, вкладывая в это название едва ли не больше, чем те, кто себя называют профессионалами. Это задевало Ангела. И, как только он появился в лагере, энергичный и всезнающий, он, конечно же, попал в черный список Ангела. Но художнику не нужна было ничья милость. Он самостоятельно проводил какие-то наблюдения и лишь изредка выступал в научных конференциях с сообщением о своих наблюдениях. Ангел не мог смириться с тем, что люди шли смотреть ночное небо, небесные тела, к художнику. Не ходили к Ангелу, в общеизвестное заведение. Ангел еле сдерживал свое негодование. Художник же все успевал, и все делал собственными руками. Он по своему проекту построил трехэтажный особняк на окраине поселка. Особняк был похож больше на средневековый замок с небольшим куполом на крыше. Два жилых этажа, а третий, мансардный этаж, был собственной обсерваторией художника. Он собирал одаренных учеников из школ и проводил с ними занятия. Посещали часто и взрослые, имеющие любопытство к небесным телам. Многие архитекторы, в то же время, являются художниками, и он хорошо рисовал и писал картины. Картины не собирал, раздавал все знакомым и друзьям, почти ничего не оставляя себе. Но я не знал о том, что он увлекался стихами. Стихи, конечно же, тоже любительские. Стихов, наверное, было немного. Если даже и были другие, кроме тех, которые у меня, то об этом уже никто не узнает.

Я перебирал все, что было мне известно о художнике, но не понял, зачем Ангелу все бумаги художника? Может историю лагеря собирается писать? Вспомнил случай, когда я перебирал старые фотографии и случайно при Ангеле выпалил, что хочу написать исторический очерк о лагере. Он тогда посмотрел на меня как зверь на свою жертву, и я понял, насколько для него важно то, кто напишет это и как напишет. Тогда я сказал, что пошутил, и что вообще не имею таланта писателя, да и желания тоже. Не то, чтобы я его боялся, просто пожалел о том, что сказал об этом. Он цепляется за любую информацию и пытается делать все сам. Но сам он все делает плохо. Он об этом хорошо знает. Чаще делает чужими руками, но приписывает себе.

С материалом для исторического очерка связать интересы Ангела к бумагам художника тоже трудно. Не станет же он писать очерк о человеке, которого до смерти ненавидит. Никакой логической связи не получалось. Уже светало. С отдыхом после наблюдений тоже не получалось. В своих рассуждениях я пришел в тупик. Лучше всего в таких ситуациях прогуляться по свежему утреннему воздуху. Часто такая прогулка помогала мне. Отдохнуть и отоспаться можно, в конце концов, и днем. Я пошел в сторону поселка и остановился на макушке холма, откуда открывался красивый вид на поселок, медленно приходящий в движение после ночи. Дом художника был на краю поселка. С холма его почти не было видно, только купол отражал серебряный свет, привлекающий прохожих. Но сейчас на этом месте была только чернота от головешек, оставшихся после пожара. Посидев некоторое время на холме, я спустился к поселку и направился к дому художника, точнее к тому месту, где был дом художника. Выгорело все, что может выгореть. Но меня удивило то, что до сих пор никто не посмел прикоснуться к тому, что осталось от дома после пожара. Близких родственников у него не было, есть дальние родственники, но живут далеко, пояснил мне прохожий. Прошло около трех лет с тех пор, и никто из них даже не поинтересовался о нем. Я спросил прохожего, что с ним произошло, выпивал ли он?

-                     Пить не пил, это точно. Сказали, что дом загорелся от проводки. Кто же теперь знает? Столько времени прошло. Вы лучше нас знаете его, он же ваш. Может, еще пастухи, - сказал прохожий.

Наш-то он наш, но не совсем, подумал я, да и кто у нас скажет правду. А если скажут, то такую правду, что пожалеешь о том, что спросил. Остается опять надеяться только на пастухов.

Диссиденты

После этого, я пошел к пастухам, впервые не задумываясь об оправдании своего появления у них. Мне не нужно было искать для этого повод, он был. Чтобы не оказаться в каком-нибудь глупом положении, я по пути обдумывал прошлый разговор с одним из пастухов. Что же он все-таки имел в виду? Неужели он мнит себя богом или я его неправильно понял? Я знал, что все, живущие в Академгородке и в ближайших его окрестностях, считали себя если не богами, то, по крайней мере, кем-то в этом роде. Значит, и пастухи тоже? Спрашивать напрямую об этом глупо. Конечно же, он откажется от этой роли, на шизофреника он точно не был похож. Чумак тоже лечил, и лечил даже почти всю страну. Но это не значит, что он больной. Общество было больное, или его значительная часть, если Чумак оказался востребованным временем. Может быть, Чумак это тоже не настоящая его фамилия, а название диагноза какой-нибудь не известной науке мозговой чумы, заразившей за семь десятилетий миллионы людей? Значит, я тоже болею этой болезнью, и пастух подтвердил этот диагноз.

Подходя к загону, я увидел обычную картину и подумал, что основная работа этих пастухов, наверное, состоит в приготовлении себе еды, обсуждая, при этом, разные околонаучные проблемы. Они говорили о диссидентах. Я поздоровался с ними и прислушался к их разговору. Разговор их меня заинтересовал, поскольку я в жизни сталкивался с диссидентами, хотя диссидентом не был, не считал себя таковым никогда и не старался им быть. Я не любил коммунистов по-своему, по собственной воле и никогда не нуждался ни в какой поддержке. Как-то само по себе получалось. Этим своим качеством я не восхищался. Дурное дело не хитрое и ума много не требует. Меня устраивало государство, в котором я жил. Может быть не вполне, но я никогда не хотел ни в какие Штаты. Даже если там лучше. Все относительно. В Штатах тоже хорошо тогда, когда ими правит Моника, плохо, когда Паранойя. Если случится так, что изберут несколько раз подряд в президенты Штатов Паранойю, то волны российской эмиграции захотят покатить обратно в Россию, обустраиваться в ней. Для этого Россия должна хранить и беречь свои территории. Вечно хорошо нигде не бывает, даже в Штатах. Цивилизации рождаются и умирают, причем сами, без особой посторонней помощи, в основном. .Закат Европы. тоже сильно преувеличен. Закат старой Европы и восхождение новой можно ожидать в связи с изменениями, происходящими в России. Россия это новая основа для оптимизма Западной Европы и, следовательно, основа для нового ее рассвета. Чем раньше это поймут на Западе, тем лучше для них и для России тоже. В противном случае, будет паранойя.

Те, с кем я общался в студенческие годы, давали мне литературу, которая называлась запрещенной. Я не понимал, почему эти книги были запрещенными. Читал я, всегда понимая, что написано, но, не всегда понимая, зачем написано. Я был согласен с ними в том, что дураков надо называть дураками. Но зачем для этого писать .Дуракологию.? Зачем строить науку о составлении диагноза, если симптомы болезни налицо. Для кого эта наука? Я этого не понимал. Не понимал также, почему .Понедельник начинается в субботу. или .Собачье сердце. являются диссидентской литературой. Когда я им говорил об этом, то они смеялись и говорили .счастливый ты человек.. Я знал, проблема была не в том, что ты думаешь иначе, чем другие. Думать запретить никогда невозможно, ни в какое время. Нельзя было оглашать свои мысли, ибо это могло увлечь других и, тем самым, поколебать устои государственности. Но для меня это было невозможно тогда и невозможно сейчас тоже. Я не верил и не верю в то, что, прочитав .Собачье сердце., можно изменить человека. Изменить человека может только сам человек в результате глубокой, внутренней, духовной работы. Поэтому, в свою очередь, считал диссидентство наивностью. Я так действительно считал, но никогда не считал нужным сказать им об этом вслух. Во-первых, потому, что получал пользу от чтения этой литературы, во-вторых, они ничего не требовали от меня за это. Это вполне устраивало меня и их тоже.

Пастухи возле костра обсуждали одного знакомого биолога, который занимался проблемой раковых опухолей. По ночам он проводил исследования, наблюдал в микроскоп. Лаборатории по ночам были свободны, а днем он работал в том же институте вахтером, чтобы иметь деньги на существование. Исследования, конечно же, не оплачивались. В свободные дни они рассуждали о том, как .обустроить Россию.. Я присутствовал в нескольких таких разговорах, но чувствовал себя посторонним и никогда не встревал в разговоры. Они же не считали меня опасным для себя и терпели мое присутствие.

Я знал, о ком говорили пастухи, может даже больше, чем знали пастухи. Они говорили о человеке, который в течение трех моих студенческих лет был моим наставником во всех отношениях. Я приходил к нему каждый раз, когда не понимал чего-либо или не знал по причине своего замкнутого характера.

Но меня в настоящее время интересовала другая проблема, и я раздумывал о том, как разговор пастухов перевести в нужное мне направление. Мне не пришлось прерывать их разговор. Они поняли, что я пришел к ним по делу, и выслушали меня. Я напрямую спросил о том, что меня интересовало. Тот, который мог бы стать математиком, сказал вопросительно, что я, наверное, лучше их, пастухов, знаю то, что случилось с художником. Я объяснил, что художник меня интересовал потому, что мне нравится бывать в мастерских художников, хотя они неохотно допускают к себе в мастерскую. В мастерской художника я был несколько раз, видел его графические работы. Мне нравились его работы, и как он работал. Если никакие мысли не приходили ему в голову, то он делал репродукции известных картин. Литературу, которую я любил читать, он называл депрессивной и никогда не читал. Он говорил, что в депрессию не надо впадать, тогда и выбираться из нее не будет необходимости. Его работоспособность меня поражала. Он работал всегда, днем и ночью. Я спросил его как-то, для чего он так, по сути, издевается над собой? Он вполне серьезно ответил:

- Когда придет время умирать, я смогу сказать, что я использовал все свои внутренние возможности, ресурсы. Тогда и умирать легко будет. Мертвому не нужны ни способности, ни возможности.

Я ждал, что он скажет дальше, но, так и не дождавшись, подумал. Как все просто. Ни тебе наследники, жаждущие твоей смерти, ни накопление золота и драгоценностей. Просто реализовать свои возможности и спокойно уйти, зная, что ты сделал все, что мог. Просто сгореть дотла.

Пастухи не понимали о том, что я у них пытаюсь узнать. Какую информацию о художнике мне нужно. Сказали, что я больше их знаю о художнике. Тогда я уточнил свой вопрос, предварительно рассказав о том, что Ангел ищет какие-то бумаги.

- Так бы сразу и сказал - ответил один из них. - Это не так просто, но узнать можно. Приходи как-нибудь в другой раз. Постараемся к этому времени что-нибудь узнать.

Государство

Я ушел от пастухов, так и ничего не узнав у них, но с надеждой на то, что узнаю. Их разговоры навели меня на воспоминания об Академгородке. Академгородок был основан инопланетянами в 1956 году, точнее академиками из Москвы. Москва для России в целом это другая планета. Так было и, наверное, так будет. Ничего плохого я в этом не вижу. Надо было построить наукоград в Сибири. Вот и построили. Надо было собрать лучшие умы, собрали. Осталось совершать новые открытия. С этим всегда проблемы. Что-то получается, а что-то нет. Того эффекта, которого ожидали от больших финансовых и интеллектуальных вложений, не получилось. Если поискать причины, то найдутся и объективные причины. Но что-то получилось, а значит надо идти дальше. Такова судьба государства, в отличие от судьбы человека, который смертен, и которого не вернуть, если он умрет. Но самое главное, как жить тем, кто остается. Ведь если умирает академик, то, по существу, от его научной школы почти ничего не остается, одна схоластика. Может быть, заменить схоластиков на тех, кто оказался в лесу, на неучей, которые знают все? Может быть, но кто точно знает, что именно это надо делать? Может быть, бандиты, которые быстро сообразили .как обустроить Россию.? Это вовсе не шутка. Действительно, они знают все, что им надо делать, в отличие от схоластиков. Те, кто выращивает коноплю, знают, что сначала надо правильно выбрать место для посадки конопли, найти семена, посадить и следить за посадкой и так далее. Пока государство выясняло то, каким ему бизнесом следует заниматься, а каким нет, выбирая наиболее выгодный бизнес, бандиты давно уже знали, что их .бизнес. самый выгодный и формы могут быть самые разные. И даже многих чиновников они убедили в том, что бандитизм - это самый выгодный бизнес. Этот бизнес проглотил почти десятилетие возможного поступательного развития России. Какой законодатель, такой и закон. Если законодатель назначает себе зарплату по своему усмотрению, то исполнителю он, тем самым, дает полное право решать, исполнять эти законы или нет. Ибо равные права и равные обязанности у всех, у законодателей и у исполнителей. Иначе быть не может. Все люди равны и не только перед богом, но и каждый человек друг перед другом. Если законы можно исполнять, а можно не исполнять, то это крах любой государственности. Может быть, депутаты не знают об этом? Конечно, было бы лучше, если бы не знали. Ведь от незнания до знания всего один миг. Если знают, то проблема становится более сложной. Тогда аналогия полная. Если бандиту сказать, что он нарушает закон, то он рассмеется и всё. Если депутату сказать, что, назначая по своему усмотрению себе зарплату, он, депутат, тоже нарушает закон, депутат также рассмеется. Ибо он, депутат, не издал такого закона, который бы запретил ему это делать. Что дальше? А дальше все просто. Если депутат имеет полное право не издавать неугодные ему законы, то бандит имеет полное право не исполнять эти законы. В этом случае они поступают одинаково, и между ними нет большой разницы, учитывая меру вреда, который наносит каждый из них государству. Оба они разваливают государство.

Я не знаю, когда сеять добро будет более выгодным, чем сеять коноплю или, когда сеять добро станет самым выгодным бизнесом. Но эти два вида бизнеса исключают друг друга, если есть один из них, то другому нет места, или мало места. Я знаю, что будет неизбежно предшествовать этому. Наступит такое время, когда у нас в головах будет наступать прояснение не через пять или шесть десятилетий, а достаточно быстро, в считанные часы, минуты, а то и секунды, в зависимости от обстоятельств. Прояснение того, что депутат, особо себя не утруждающий объяснениями деталей своего решения, по сути, не может быть законодателем. Ибо не будет исполнителей таких законов. Если же и найдет какое-нибудь дурацкое объяснение, то это значит, что законы будут у него такие же, дурацкие. Вот и опять нужна .Дуракология. и нужны диссиденты.

Если бы я был диссидентом сейчас, то я бы вместо .Дуракологии. написал теорию ценностей, аксиологию. Она как никогда нужна сейчас, когда идет подмена ценностей и смешение понятий. Приятно видеть человека за рулем хорошей машины, но обидно перед человечеством, если в этой паре, человек и машина, значимым оказывается только машина, а человек лишь постольку, поскольку машина хорошая. Получается красивая форма без содержания, пустое пространство. Пространство, в котором мы живем, не может быть пустым и не может ожидать. Если не сеять добро, своими поступками, мыслями, не выращивать его, то вырастает сорняк. Найдутся люди, ни хорошие, и ни плохие, просто люди, которые, зная или не зная, будут сеять зло. Так выросло бандитское государство, в котором люди жили в страхе в 90-х - 95-х годах.

Можно сказать и так, что государство, в котором мы живем, есть результат нашего выбора. Если это так, то бандитское государство создано нами, в том числе и мной. Но я не хожу на выборы, почти никогда. Я не могу понять, как по фамилиям, написанным на избирательном листе, можно представить себе результат своего выбора. Только в этом случае можно говорить о выборе. Иначе выбора, как такового, нет. У нас есть право участвовать или не участвовать на выборах, то есть право выражать свое отношение. Это и называется выбором. Но понятия выбор и выражение своего отношения, свое согласие, сильно отличаются. Выбирая что-то, человек несет всю полноту ответственности за свой выбор, со всеми вытекающими обстоятельствами. Голосуя же, или выражая свое согласие или несогласие, человек выражает свое отношение к чужому выбору. Следовательно, мы всегда находимся в ожидании того, что нам выберут такого президента, с которым мы могли бы согласиться, президента целостного и вменяемого. Целостного для того, чтобы не путал и не смешивал понятия. Не путал карманы свои и государственные. Чем более настойчиво он будет требовать такой целостности от себя и других, тем прочнее будет Россия. Тогда единству России ничто не сможет угрожать, ибо это единство будет духовным, неистребимым. Это не национальная идея, это элементарная порядочность, которая трудно достигается в одиночку, которая ценится, должна цениться, дороже золота. Порядочность, которая в большом дефиците в любом государстве.

Может показаться, что политику и порядочность совместить невозможно. Может быть и так. Особенно тогда, государство имеет негативный опыт. Когда Германия болела, она приобрела негативный опыт как создатель чудовищной машины для сжигания людей, как создатель Бухенвальда. Может быть, люди, живущие в настоящее время в Германии, настроены против такого опыта, но прошлое остается навсегда. Будущее изменить можно, а прошлое - невозможно. Этот рукотворный символ долго еще будет закреплен за Германией как наказание в назидание.

Соединенные Штаты вправе ожидать сюрпризы за Хиросиму и Нагасаки. Государство, создающее негативный прецедент, ставит свое население под угрозу возмездия и, независимо от того, наступит возмездие или нет, государство будет жить в режиме ожидания. Причина к тому простая. При отсутствии факторов сдерживания, всегда работает самая простая и понятная схема: око за око, зуб за зуб. В присутствии факторов сдерживания проблема загоняется в тупик, и такое государство может найти себе предупреждение только в постоянной агрессивности и в параноидальном, непредсказуемом поведении. Эта болезнь почти неизлечима и требует к себе спокойного и терпеливого отношения.

Россия не имеет такого, ярко проявленного в отношении других народов, негативного опыта. В этом преимущество России, которое необходимо оберегать всеми силами. Но есть у России негативный опыт по отношению к своему народу. Российская государственность в бесконечном долгу перед своими гражданами, над которыми долго издевалась во имя мнимого всеобщего блага.

Вменяемость президента также необходимое качество. Кто, если не президент, может увидеть и помочь сотням тысяч бедствующих. В этом случае большого значения не имеет конкретное имя президента, и я бы пошел выразить свое согласие о духовном родстве с таким человеком. В противном случае, выборы только раскалывают общество, и государство начинает совершать хаотические движения вместо поступательного развития.

Национальная идея для каждого человека - это благополучие своей семьи, собственное благополучие. Не следует эту идею вменять президенту. Это либо лукавство, либо незнание истины. Национальная идея каждого предприятия или учреждения состоит в развитии и процветании предприятия. Национальная идея бандитов состоит в благополучии бандитов. Следовательно, национальные идеи бывают и есть самые разные. Какую бы национальную идею, и кто бы, не назвал для всего государства, она окажется, сразу же или со временем, защищающей интересы части людей. Национальные идеи - это только средства достижения предвыборных целей и все они частные. Общая же идея не столь красочная и привлекательная, не для общего обсуждения. Воплощение этой идей требует огромных усилий и состоит в выстраивании всех частных национальных идей так, чтобы они не противоречили друг другу и не разрушали в целом государство. Состоит в упразднении всех структур, которые не являются созидательными и не выстраиваются в единую логическую систему, которая называется государством. Национальная идея государства заключается не в выдумывании идей, а в действии всех по выстраиванию того, что сложилось к данному времени в государстве. Противоречивость интересов в рыночных отношениях способна легко разрушить целостность государства. Бизнесом не может быть то, что служит разрушению государства. Государство должно исключить даже возможность появления таких дел. Без решения этой задачи государство не может решить никакой важной задачи. Если государство болеет, то это значит, что бизнес его не поддерживает, а разрушает, и такой бизнес не служит данному государству. Бизнес должен быть во благо того государства, в котором делается этот бизнес. Может быть, это создает видимость вмешательства государства в бизнес, но это лишь предупреждение разрушения государства. Такое предупреждение в интересах самого бизнеса, если только интересы бизнеса не временные или не направлены на разрушение государства.

Я подходил уже к лагерю и подумал про себя, что сам с собой завел диссидентский разговор. И если бы кто-нибудь услышал все это, то обязательно подумал бы, что я новоиспеченный диссидент. Возразить бы я не смог, ибо внутри себя я чувствовал, что все вокруг меня не устраивает. Но я диссидент только для самого себя. От того, что я диссидент, буду страдать только я сам, и никто даже об этом не узнает. Это непременное условие моего диссидентства. И диссидентом я буду при любом строе и при любом президенте. Я инакомыслящий, и в каждую данную минуту думаю иначе, чем в предыдущую минуту. И это не является, мне кажется, недостатком для людей, которые имеют обыкновение думать и имеют собственное мнение. Но я не знаю, где жить и как жить таким людям. Диоген жил в бочке. Я так не хочу. Платон придумал свое государство и в нем, мысленно, жил. Можно придумать государство и в шалаше, попытаться сделать счастливыми половину населения государства, утопив при этом в крови вторую половину. Но на крови счастья не построишь. Может быть, Бируни знал, как быть счастливым? Да, может быть, но, сколько он страдал, знал только он сам. Глядя в небо, можно забыть обо всех житейских проблемах. Но это, значит, не иметь ни семьи, ни дома и вообще ничего не хотеть.

Хорошо, что звезды нельзя украсть, а значит, никто тебя не заподозрит в том, что ты можешь их украсть и можно быть спокойным, по крайней мере, в этом отношении. Но с другой стороны, если подумать, я никто, нигде и никакой. Матрица эн на эн без определенной размерности. Зла никому я не причиняю, но и пользы никому от меня никакой. Зачем я нужен природе, если она меня сотворила? Кто я? Время, которое никакое по сути, точнее разное. Время, которое, может, есть, а может его не существует вовсе. Если судить о той каморке, в которой я живу, я скорее похож на Диогена. С той только разницей, что не дразню состоятельных людей. Каждый живет так, как хочет и как может. Меня же устраивает моя жизнь. Хотя бы потому, что ни одна зараза мне не позавидует, да и работу мою мало кто захочет. Лучше всего, когда тобой никто не интересуется, ибо интересы чужих людей почти всегда не к добру.

Думая так, я не могу быть вообще никем и нигде, ибо любая работа так или иначе потребует контакта с теми, с кем работаешь, и ты обязан будешь делать то же, что и все, а не то, что считаешь необходимым делать. Если все воруют, то ты тоже должен будешь воровать, или уйти с этой работы. В результате получается, что с точки зрения человека, то есть по-человечески, понять нашу жизнь невозможно. Кто судья для человека? Этот вопрос очень сложный, если даже на первый взгляд может показаться простым. Ответы могут быть разные. Первый ответ - никто. Этот ответ приводит человека к беспределу, затем к хаосу, а затем к его краху. Второй ответ - сам человек. Не всегда работает, а значит не для всех. Третий ответ - бог. А если человек не верующий? Тогда суд божий не имеет на него действия. Четвертый ответ - закон, государство. Может быть этот ответ ближе всех к истине, но не безусловный. Какой закон? Закон Божий? В этом законе лучшее, что придумано человечеством. Но опять же человечеством, человеком.

Трудно не только выяснить, кто судья для человека. В наше время трудно найти ответы даже на самые простые вопросы потому, что не грамматическими, а социальными синонимами становятся слова честный и нищий, добрый и глупый и другие.

Думая обо всем этом, я приблизился к своему помещению, где я жил. Возле него стоял незнакомый человек, который представился работником УБОП. Про себя я подумал, ну вот, наконец, нашли преступника. Сейчас найдут у меня в кармане какую-нибудь звезду, и придется уступить свою бочку Диогена, может, тогда успокоятся. Я сам не знаю, почему я так подумал. Наверное, так думают все диссиденты. Я ничего против УБОПовцев не имею, но когда они меня беспокоят, то всегда о них думаю так, или что-то в этом роде, искренне считая их порождениями бандитов. Если бы не было бандитов, то не было бы и УБОПовцев. Но, заговорив с ним, я пожалел о том, что так о нем подумал. Молодой человек был на редкость вежливым. Узнал он у меня, прописан я или нет. Я показал свою прописку и на этом наш разговор закончился. Уходя, он спросил, как бы случайно, про Ангела. Я сказал, что с виду он добродушный человек, но я с ним мало общаюсь и почти не знаю его. УБОПовец мне даже понравился, и я пригласил его к наблюдениям, если ему нравится наблюдать небесные тела. Он обещал прийти, может из вежливости, и на этом мы расстались. Никогда больше я его не видел.

Он ушел, я остался в своей каморке и думал, что, наверное, я слишком быстро думаю. И в этом моя проблема. Говорят, что надо сначала подумать, потом сделать следующий шаг. Я же думал на три шага. Оказывается, что это тоже вредно. Пока я продолжал свое самобичевание, в дверь постучались. Вошел Ангел. Я про себя подумал, какая оперативность. Я ожидал автоматную очередь в виде механического смеха. Но смеха никакого не было. Это меня и удивило. Что изменилось? Он был вежлив как никогда. Поздоровался и спросил об УБОПовце. Я сказал ему все, что сказал УБОПовцу и он, распрощавшись, ушел. Оставшись один, я подумал, что на сегодня событий достаточно и отправился на смотровую площадку.

В болезни и здравии

Государство сильно болело в 90-е годы, и было не ясно, кто в состоянии его вылечить, и сколько времени потребуется на его выздоровление. Впрочем, болезнь государства - это, прежде всего, наша болезнь. Когда болею я, то начинаю злиться на все и начинаю искать вину где угодно, только не в самом себе. Это значит, что я не в состоянии разобраться даже со своими личными проблемами, со своим здоровьем. Наверное, надо сильно верить в то, что делаешь, для того, чтобы не бросало тебя из одной крайности в другую и не носило тебя бесцельно по Земле, как осенний ветер носит по земле запоздалые листья.

После разговора с пастухом мне захотелось проверить его гипотезу о моем здоровье. Можно было просто поверить в то, что сказал пастух, но я верю в науку. Надо было проверить и убедиться. Однако, долгое время меня что-то останавливало. У меня было предчувствие чего-то неприятного, нежелательного, разочарования. Когда я бывал раньше у врачей и пытался объяснить свои проблемы, мне казалось, что врачи фиксируют то, что я им говорю о себе, делают на этом основании вывод о моем здоровье. Может быть, врачи так поступают, следуя специальным инструкциям? А если то, что я говорю о себе, есть всего лишь образ моего больного воображения? Тогда вывод врача будет основан на больном воображении пациента. Такое обоснование и соответствующее лечение может оказаться просто опасным. Насколько тонко надо чувствовать врачу эту грань между истиной и видимостью для того, чтобы точно определить диагноз. Как много надо знать о человеке, чтобы быть врачом. Наверное, все писатели, которые были врачами, остро чувствовали эту сторону проблемы и, в конце концов, становились исследователями души, а не тела. Для меня врач - это Чехов. Читая его рассказы или повести, я становлюсь намного здоровее, чем от посещения врачей. Может, это тоже мое больное воображение, подумал я, и решил, на всякий случай, сходить к врачу.

У окна сидел мужчина, интеллигентной внешности с красивой сединой. Пенсне он не носил, но я подумал, что это вовсе необязательно для того, чтобы быть хорошим врачом. Как же я был не прав, осуждая врачей. Вот же - сам Антон Павлович. Ну и что из того, что без пенсне. Это вовсе необязательно. Сейчас он спросит о том, что меня беспокоит, и я ему расскажу обо всем. Пусть даже зафиксирует то, что в моем больном воображении. Это ничего. Может, даже что-то еще скажет от себя или направит на дополнительное, ультразвуковое, обследование.

Пока ко мне возвращался дар речи, возможно, я неосознанно создал неловкое положение, и слегка дрожавшие руки врача затряслись слишком откровенно. Врачу не понравилось то, что я это заметил. Когда ко мне вернулся дар речи, я чуть было не спросил .Что Вас беспокоит, доктор?. Я этого не сделал, но врач все это прочитал в моем лице. Тогда получилось то, что получилось. Доктор Яблоков спокойно, но с иронией, спросил буквально:

-          Чо пришел?

Я подумал, что это мне за затянувшуюся паузу, не надо было так долго разглядывать доктора. Может, и не за это. Может быть, есть и другая причина. Если в этой местности живут Чопришёлы, то он совершил не очень большой грех. Он привык принимать Чопришёлов и всех всё устраивает. Вот и принимает он так, как принимает всех. Меня заинтересовало другое обстоятельство, как он меня так быстро узнал? Как узнал, что я и есть Чопришёл? Вроде бы и оделся как можно лучше и причесался, а все-таки узнал. Надо же. Антон Павлович тоже узнал бы, может быть, но он не подал бы никакого вида, и не было бы никакого даже намека. Так в чем же здесь дело? Чем заболела интеллигенция? Болезнью Чопришёл? Тогда, кто будет спасать больное государство? Государство - это, прежде всего, люди, отдельно взятые. Только потом, вместе взятые. Следовательно, надо лечить людей и, прежде всего, интеллигенцию, независимо от вида деятельности, которым они занимаются. Необходимо, чтобы заработала цепная реакция выздоровления нации через ее интеллигенцию. Интеллигенция является компасом государства, указывающим направления полюсов. Пока этот компас сбит или не проявляется, выздоровление государства невозможно. Полюса должны быть выверены и установлены на самом высоком, государственном уровне. В противном случае, у каждого доктора, или даже не доктора, будут трястись руки, просто так или от пьянства, не так уж и важно от чего. В любом случае результат трясущихся рук будет один и тот же - сам доктор заболеет болезнью Чопришёл. Такова же будет и судьба государства.

Доктору Яблокову я объяснил цель своего посещения, но уже как-то сбивчиво и без особого желания. Он, как человек умный и интеллигентный, тонко чувствующий, понял, что от него мне ничего не нужно. Но мне было нужно, хотя и не много. Я вежливо попросил его направить меня на ультразвуковое обследование и, наверное, зря. Он принял мою просьбу за личное оскорбление и очень подробно объяснил, что по пустякам он такое направление не дает и в таких простых ситуациях может разобраться он сам и незачем беспокоить еще кого-то. Он говорил так убедительно, что я сразу же согласился и отказался от своей просьбы. Мало ли что может наговорить пастух. А тут все-таки врач, светило науки. Я быстро понял, что действительно не стоило приходить к светилу по такому простому делу. Я очень сильно извинился перед ним, у него даже перестали трястись руки и, в результате он мне выписал несколько аптечных трав и рекомендации.

С доктором Яблоковым мы расстались если не друзьями, то, по крайней мере, людьми, не имеющими ни тени зла друг к другу и понимающими друг друга. Я вышел на улицу и подумал, что здесь сработал мой эгоизм. Есть люди, которым больше меня необходима помощь доктора, а я занимаю это время. По сути, я здоров. И это подтвердил доктор. Но я хочу узнать правоту пастуха. Я знал, что не имею на это права, если я здоров. Но я болел. Камень был. Если исчез, то это чудо, а в чудеса я не верю. Мне было нужно научное подтверждение. Рассуждая так, я понял, что я на этом не остановлюсь и обо всем узнаю, так или иначе. В конце концов, найду другого доктора.

Президент

Встреча с доктором, несмотря на отсутствие результата, оказала позитивное влияние. Во всяком случае, в течение некоторого времени начинаешь полагаться только на себя и начинаешь чувствовать себя здоровее. Это так, если нет серьезной угрозы здоровью. Когда же случается беда, то мы все становимся ничтожными перед врачами, боготворим их. После выздоровления начинаем их учить тому, как им следует лечить нас. Может быть и прав тот, кто сказал, что и пастух, управляющий стадом, может управлять государством. Однако, это утверждение всегда меня настораживало. Все-таки управлять стадом овец, наверное, проще. Но если вспомнить историю, то, наверное, среди бывших правителей можно найти и таких, которым не следовало бы доверять и стадо овец. Может быть, дело вовсе не в правителях, а в неуправляемости таких параноиков как я? Если бы все были покорные хотя бы как овцы, то для управления ими достаточно было бы и пастуха. Я часто в своих рассуждениях, иногда и поступках, находил то, чего желательно было бы избежать. Но его величество случай раскрывает всегда именно те карты, которые в масть идут твоему будущему поступку. В результате происходит то, что не укладывается в твоей голове, что тебе не по душе, вопреки твоей воле и разуму.

Пастухи возле костра как-то рассуждали о том, как президенту следует управлять государством. А почему бы и нет? Если свобода, то пусть будет свобода и в этой возможности. Я слышал много таких споров, но старался не участвовать в них, ибо ни при каких обстоятельствах не допускал и в мыслях быть избранным и не искал пути к избранным. У каждого свои недостатки. Думать о президентах, конечно же, я тоже думал. Так же как пастухи, придумывал советы президенту, как ему следует править и на что обратить внимание. Один из пастухов как-то сказал:

-          О чем бы ты спросил президента, если бы встретился с ним?

Я про себя подумал, что скорее всего я потеряю дар речи, как всегда, и на этом закончится наша встреча. К тому же это нереально. Что потерял президент в этой глуши? Поэтому и не задумывался серьезно об этом. Однако, оказалось, что зря не задумывался.

Прошел год после наблюдений и встречи с доктором. Я спускался по основной дороге к поселку. Меня остановили хорошо одетые люди в штатском. Они вежливо порекомендовали мне повернуть обратно и отойти от дороги. Они не были похожи на бандитов, но, с другой стороны, бандиты тоже хорошо одеваются. Я не стал с ними спорить и выяснять отношения, но про себя ругал их за ограничение моей свободы передвижения. Решил, что пережду это неудобство в административном здании, где можно что-нибудь почитать, коротая время.

В административном здании я узнал более подробную информацию об инциденте на дороге. Оказалось, что в поселке живет скульптор, которому президент заказал памятник к могиле родственника. Президент должен был проехать по дороге, ведущей к поселку, и по этому случаю спецслужбы президента охраняют ближайшие подступы к этой дороге. В административном здании все возбужденно обсуждали поездку президента. Я подумал, что родственники президента - это его личное дело и нас это не касается. Сейчас кортеж промчится на большой скорости и все забудется. Кортеж ждали недолго. Но тут произошло то, чего никто не ожидал. Кортеж поравнялся с административным зданием и остановился. Президент вышел и в сопровождении охраны направился к административному зданию. В здании все забегали. Я держал в руках тяжелый каталог с эфемеридами и он, как якорь не давал мне сдвинуться с места. Я смотрел в окно, дверь в библиотеку была закрыта. Шаги за дверью то приближались, то удалялись. Я подумал, что президент осматривает здание. Я пытался оценить вероятность появления президента в библиотеке. В этот момент дверь в библиотеку открылась и зашли охранники, за ними президент. Я отошел от окна, держа в руках каталог. Президент осмотрел взглядом стеллажи с книгами. Ему рассказали о ценности редких книг, которые хранятся в библиотеке. Я подумал, что этим рассказом интересы президента будут удовлетворены. Тогда он покинет здание. Но он заметил каталог в моих руках и стал расспрашивать о книге. Я не помню о том, что я ему говорил, так как в то же самое время я судорожно пытался вспомнить о том разговоре с пастухами, о вопросе к президенту и осуждал себя за то, что считал такую встречу невозможной. Когда закончился разговор о каталоге, президент спросил:

-          А как вам здесь живется?

Я не знал, как отвечать на такой вопрос. Наверное, коротко. Надо было сказать, что хорошо живем. Президент, наверное, и ждал такой короткий ответ. Или, по крайней мере, ничего, жить можно или потихонечку. Если бы теперь, то я так бы и ответил. Сам вопрос как бы рифмуется со словом хорошо. Но я был тогда в оцепенении и не мог бы произнести даже хорошо заученные фразы. Я точно знал, что он не для того задал вопрос, чтобы я подробно рассказал ему о том, как здесь живется. И я действительно оказался в тупике. Опять ненавистная пауза, которая всегда заканчивается печально. Что угодно, только не пауза, подумал я. И в этот миг по непонятной мне причине я выдавил из себя:

-          Спиваются люди.

Я сказал то, чего никогда и в мыслях у меня не было. Выпивают люди, но не от хорошей жизни, нет хорошей работы с хорошей зарплатой. Я живу вместе с ними, мне все они нравятся или почти все. Какая муха меня укусила на этот раз. Лицо президента изменилось и, после небольшой паузы он переспросил:

-          Спиваются, говоришь?

Я уже не мог отказаться от своих слов, но как-то надо было выйти из создавшегося положения. Получилось, что астрономы спиваются. Чтобы не создавать паузу, я продолжил:

-          Все спиваются, вообще все, не только у нас.

Президент задумчиво смотрел в окно, возле которого я стоял. В лице президента не было тени обиды. Значит, он правильно понял меня. Потихоньку я приходил в себя, и следующая моя фраза прозвучала мольбой:

-          А нельзя что-нибудь сделать с этим, пожалуйста?

-          Да, конечно, надо, - ответил президент.

Охрана подала знак президенту, что пора ехать. Кортеж выехал в направлении поселка. Скоро оцепление сняли, но я забыл, зачем собирался в поселок и вернулся к себе.

Апофис

Пришел я к себе. Настроение было подавленное. Вроде бы ничего страшного не произошло. Все было полной неожиданностью для меня, и я не мог ничего спланировать. Получилось то, что получилось. Так случается часто и не только с людьми. Успокаивая себя, я вспомнил об одной астрономической конференции, на которой ко мне подошел человек, интересующийся астрономией. Его вопрос был настолько неожиданным для меня, что я не знал, что ему ответить. Он спросил:

- А как вы думаете, люди, человечество готово в настоящее время к тому, что нас может ожидать приближение Апофиса?

Апофис - это астероид, который имеет орбиту сближения с Землей. Он долго разъяснял мне свои соображения по поводу сближения Апофиса. Из того, что он мне рассказал, я сделал для себя один важный вывод: если то, что происходит в глобальном смысле с нами и с природой, есть игры разума, то это не разум человека. Мир в целом гармоничен и в этой гармоничности, наверное, проявляется присутствие и участие разума, как самого высшего проявления природы, которое только известно человеку.

- Почему люди так пассивны и, как будто бы готовы ко всему, что с нами может произойти в результате сближения или столкновения Апофиса с Землей? - говорил незнакомец.

Я ему пытался ответить, что люди пока не научились изменять орбиты небесных тел, которые имеют большие массы. Отсюда и вытекает определенный пессимизм в отношении больших угроз со стороны астероидов.

- Получается, - продолжал он, - очередное ожидание Создателя, может быть, также не оправдается. И покроет Землю вода. И будет вариться снова бульон зарождающейся жизни в океане. И будет ждать Создатель еще одиннадцать тысяч лет, когда из этого бульона зародятся живые существа и вновь появится человек разумный. Он никуда не торопится. Время для Него ничего не значит. Для Него время просто не существует.

Я не выдержал тогда и задал ему встречный вопрос:

- А что, по Вашему мнению, для Создателя это всё игры разума?

- Хорошо, что мне не пришлось говорить об этом, - продолжил он, - я почти уверен в том, что это игра. Если люди, человечество не способно решить эту проблему, то Создатель имеет полное право сказать или подумать: .Game over, мои хорошие. Опять у меня получилось не совсем то, что надо..

Я не стал с ним спорить потому, что не знал, как продолжить этот разговор. Так же как и в случае с президентом не был готов к такому разговору. Да и вообще, можно ли быть готовым к таким глобальным вопросам? Я тоже мог бы осыпать множеством вопросов кого угодно. Например, может ли поэзия оказать влияние на окружающую нас действительность? Может ли художник своими картинами или президент своими указами повлиять на того, кто по своей воле отказывается быть разумным? Наверное, может, если поэзия, картины или указ будут проливать свет разума на нашу действительность и в результате наступит просветление в душе человека именно от этих стихов, картины или указа. Может быть, человек устроен так, что становится на путь самопожертвования только тогда, когда начинает чувствовать или понимать серьезную угрозу для своего существования. Тогда действительно, всё в мире есть игры разума. Но главное заключается в том, чья это игра. Создателя, вселенского разума? Или человеку также дана возможность играть в игры разума? Ответ определенно только один: конечно, дана также такая возможность. Дана такая возможность постольку, поскольку человеку дан разум. Другое дело, как человек распорядится данной возможностью. Может играть в эту игру, а может отказаться. Тогда игра заканчивается не начавшись. В действительности всё не настолько печально. В действительности надежда не умирает ни первой, ни последней. И вообще не умирает, если сам человек старательно и методично не будет ее убивать, отказываясь от игры. Человек создан для того, чтобы быть разумным, ибо разумность, прежде всего, и отличает человека от других живых существ. Следовательно, принимать разумное, человечное решение всегда и везде есть главное предназначение человека. Звериные решения принимают звери, в этом их предназначение.

Я не знаю, сможет ли президент призвать людей к благоразумию и отказаться от вредных привычек. Не знаю также, готовы ли астрономы или военные изменить траекторию Апофиса. Но я уверен, что каждая игра разума для человека стоит свеч и в эту игру стоит играть несмотря ни на что.

Разоблачение

На следующий день проснулся я поздно. После ночных наблюдений долго приходил в себя. Я не в состоянии был сделать что-либо или думать о чем-либо. Зато ничего в душе не осталось из того, что было вчера, и я решил, что весь день ничего не буду делать. А иначе и с ума сойти не долго. Решил подвести итоги, противостояние заканчивалось. Результаты наблюдений необходимо было должным образом оформить и сдать. Но Ангел не уходил из моей головы. Он-то в чем меня подозревает? Он мне, по большому счету, ничего не сделал, я ему - тоже. Ни хорошего, ни плохого. И вообще, между нами нет ничего общего. Он точно знал, что я ему скажу правду об УБОПовце и врать ему не стану. Не потому, что я его боюсь, а потому, что всегда стараюсь говорить правду, если только эта правда явно и смертельно не угрожает кому-либо. Он это знал, поэтому пришел ко мне за информацией. Но он не знал о том, что я не знал больше того, что ему сказал, а если честно, то и знать не сильно хотелось. Если бы знал что-то, то скорее всего кому-нибудь рассказал бы, без всякого зла, просто так. Потому что искренне считаю, что любая информация является общим достоянием. Скрывать всю информацию и обо всем стараются только воры, кому есть, что скрывать. Закон .не пойман - не вор. придумал вор. Не пойманный вор это вор, который пока не пойман. То есть вор это вор; пойман он или пока не пойман - это совсем другой вопрос. Вопрос теории доказательства, то есть - теоретический. А практически, вор становится вором, как только он что-то украл. Доказательства не так уж и важны по большому счету, также как и то, что они крадут. Важно то, что происходит метаморфоза понятий, подмена понятий, лишающая смысла всякого разговора. Избежать этого можно, только предав все огласке. Огласка для воров страшнее всего на свете, по сути, это их смерть.

Беспокойство вокруг утерянных бумаг укрепило мое мнение о том, что что-то происходит вокруг нас важное, что тщательно скрывают от нас. Пастухи, скорее всего, знают о многом, но я не знаю, как их об этом спросить. В лучшем случае скажут, а зачем тебе это надо. Я вспомнил, что пастухи обещали мне узнать что-нибудь о художнике. Это был хороший повод прийти к ним, а там - как получится. Пастухи могли узнать то, что произошло с художником. Их знакомый сидел в тюрьме, в пожизненном заключении, и, если ему что-либо известно, то он может все выложить, терять ему больше нечего. Но как они могут узнать и когда? С другой стороны, может быть, они уже что-то узнали. Не надеясь особо ни на что, я все-таки решил сходить к ним.

Пастухи сидели возле костра. Я рассказал им то, что не укладывалось в моей голове, то есть об УБОПовце. Они сказали, что в тот день УБОПовец посетил их тоже. Это ускорило события. Пастухам самим не пришлось добывать информацию. За них это сделал УБОПовец, причем профессионально и оперативно. Несколько дней спустя, УБОПовец пригласил Ангела для разъяснения некоторых обстоятельств какого-то дела. После этого, Ангел в лагере больше не появлялся. Никто о нем больше не говорил, будто его не было вовсе. И, когда кто-нибудь случайно заговаривал о нем, все дипломатично меняли тему разговора. .Ангел. сидел в тюрьме.

Пастухи не изменяли свои обычаи и свой распорядок дня. Вполне серьезно разговаривали о науке, об Академгородке, об Архимеде и Евклиде. Я знал, что в институте Математики есть работы Архимеда и Евклида, но какая связь между институтом Математики и пастухами мне было непонятно. Но вопрос разрешился просто. Один из пастухов указал на того пастуха, который мог бы стать математиком, и сказал, что он доставал им классику науки. После этого разговора я стал больше понимать то, что их связывало. То, что их связывало, во много крат превосходило то, в чем они расходились. Это их удерживало вместе. Однако, несмотря на то, что многое о пастухах мне уже стало известным, многое в их отношениях и их существе остается для меня загадкой до сих пор.

Я отправился от них в сторону поселка, не зная при этом для чего. Прошел весь поселок, задавая себе один и тот же вопрос. Что же все-таки произошло? Если причиной пожара в доме художника была не проводка, то, что же было причиной? Имеет ли к этому делу отношение .Ангел.? Не осознавая того, я подошел к дому художника, и, не понимая зачем, отыскал там лопату с коротким, сломанным черенком и начал выгребать золу с порога дома художника.

Незаконченная картина

Когда я приходил к художнику, в мастерской, в углу возле окна, всегда видел одну незаконченную картину. Я несколько раз пытался спросить у художника про эту картину, что это за картина. Он каждый раз уклонялся от прямого ответа. Вместо ответа каждый раз рассказывал какую-нибудь историю. Однажды рассказал о том, как он после фильма Тарковского о Рублеве носился как ребенок по Академгородку и почти кричал, почти вслух .Свершилось.. Я спросил, что же свершилось-то. Он сказал, что в этом фильме он увидел .преображение.. После этого начал писать эту картину. Он рисовал лик, образ, похожий на человека, черты смиренности, мысли и спокойствия на фоне суетности и угрожающей опасности стихии. Он говорил, что человек становится вне времени, фрагментом вечности, благодаря своей способности мыслить. Благодаря этой способности человек может найти тот образ, о котором он сам мечтает и стремится, он сам и многие другие люди. Что человек на Земле должен искать примирение. Он говорил, что основное борение человека происходит в небесах, а здесь же, на Земле, отражается лишь бледная тень этой борьбы, борьбы духовной не на смерть, а ради лучшей жизни. Лучшей жизни, только не в смысле Осборнов, когда собирают семьдесят пять тысяч бедных африканцев и объявляют им, что все на Земле принадлежит им, и они вправе себе взять все это. Бедные и изнемогающие африканцы воспринимают все это буквально, как голос с небес и идут громить все, что присвоили когда-то другие, может и им же подобные. В результате, эхо кровавой симфонии прокатывается по всему миру, удивляя всех чудовищным безумием происходящего. Призыв к действиям более опасен, чем призыв к бездействию. Последний - тихая смерть, а первый - буйное и кровавое месиво. Но кто сказал, что надо выбирать крайности: немедленное действие или бездействие. Есть в этом тоже золотая середина. Но главное не в этом, все это всем хорошо известно. Важно то, что все это представляется Осборнами от имени Создателя всего. Могут ли быть тогда уместными призывы к смиренности и благоразумию, когда вакханалию возвышают в ранг религии и веры? Может ли быть тогда картина, в которой изображено со-бытие образа смиренности и вакханалия безнадежности? Как изобразить художнику лик смиренности, мудрости в окружении вакханалии? Ответ один - слепым.

В слабом блеске лучей Солнца, исходящих из окна, я увидел лик старца, мудреца с белыми глазницами, углубившегося в раздумье. Вакханалия, творившаяся вокруг него, не проявлялась ни на одной черточке его лица. Я спросил себя: почему? Видение художника? А в жизни что, разве иначе? Почему нет связи? Создатель не хочет видеть то, что творится или предполагает все это и допускает? Оказывается, нет связи не только на Земле, но и на Небе тоже. Художник не верил в то, что Создатель может ходить по воде так же хорошо, как и по земле. Надо ли Ему вообще ходить куда-либо, если он везде. В образе человека - Он человек, должен вести себя как человек. Остальное - гордыня человека и его вымыслы. Чудо творить не нужно специально потому, что это смешно выглядит. Все сотворенное и то, что происходит, и есть чудо. Изучая природу, мы ни на миг не сомневаемся в том, что это изучение будет длиться бесконечно. Это и есть чудо.

Остается только одна тайна, это сам Создатель. Может, он вчера был у пастуха и вылечил меня. Может быть, решил задержаться у пастуха подольше, Бог Его знает. Верно одно, Он любит действовать через нас и творит только добро. Тогда возникает вопрос. А кто творит зло? Наверное, зло никто специально не творит, оно получается само, по стечению обстоятельств, так складывается. Происходит сбой в мозговой системе человека, происходит преображение и человек начинает верить в необходимость разрушения. Чем дальше человек уходит от Создателя, тем ближе становится к разрушению, к Разрушителю. Я только теперь понял глубину простой фразы художника: бесконечно много работать, значит, быть бесконечно близко к Создателю и дальше от Разрушителя. Действительно, все просто.

Пенек

Противостояние заканчивалось, осталось все сложить, инструменты, бумаги с отчетами. Прежде чем снять трубу телескопа, я с любопытством посмотрел в ту сторону, где я несколько дней назад увидел ожидающего шакала. Вдруг мне показалось, что картина в точности такая же, какая была несколько дней назад. Мистика какая-то, подумал я. Снова шакал? Не может быть? Такое бывает только в фантастических рассказах. Направил туда трубу телескопа. Там был пенек спиленного дерева. Больше - ничего. Я вздохнул с облегчением и снял трубу телескопа.

Инструменты сложить оказалось просто. Гораздо сложнее разобраться с историей художника, с ним не все складывалось. Художника звали Ян, Ян Логин. Наполовину он был чех. Как попали в Россию его предки, мне не известно. Учился в Архитектурной академии, стал архитектором, но его проекты специалистам казались слишком экстравагантными и не ко времени. Менять себя он не хотел. Тогда решил заняться преподаванием в школе. Проработав некоторое время в школе, ушел оттуда и решил организовать свою школу, в котором можно было бы внедрить новую методику преподавания, Вальдорфскую методику. Построить небольшое здание школы с обсерваторией. Именно по поводу обсерватории он впервые пришел в лагерь. Обсерватория в школе, согласно Вальдорфской педагогике, является почти обязательным элементом. Добродушный внешне, Ангел поддержал наивного художника и даже предложил больше, чем он просил.

-Зачем строить новое здание, у нас все есть, - сказал Ангел.

Но художник сказал, что ему необходимо еще собственное жилье. На это Ангел ничего не смог ответить, но предложил свои услуги и сказал, что в любом случае поможет и что его возможности хотя и скромные, но не такие уж и малые. Художник заинтересовался загадочными возможностями Ангела, так как больше никто и ничего не предлагал, а ждать тоже уже нельзя было. Проект здания школы у художника был уже заготовлен заранее. Как и у всякого мечтательного человека, здание на рисунке выглядело как средневековый замок. Конечно же, такое здание никак не могло быть ко времени. Но хозяин - барин. Что хочет, то и строит. Откуда только взялись Камазы с необходимым строительным материалом? Все выросло почти на глазах, как в сказке. Все образовалось. И вот уже школа заработала по новой, Вольдорфской методике. В основную программу школы была включена большая часть астрономии и, по сути, школа получилась элитной и не для всех. Художник объяснял это тем, что не позволяют занимаемые школой площади. Наверное, с этого момента и с этого объяснения начинался обратный отсчет. Сказка постепенно превращалась в быль, а быль - в пыль.

Ангел предложил художнику свои услуги в преподавании. Художник обещал подумать, но, подумав, сказал, что это изменит его, художника, планы. В интересах обучаемых следовать единому плану. Ангел не ожидал такой неблагодарности со стороны художника. После всего того, что он сделал художнику, он мог бы надеяться на большее. Ангел даже виду не подал, что обиделся. Напротив, сказал, что пошутил и преподавать он и не собирался, и у него на это нет времени. Тем не менее, это было начало конфликта между ними. У Ангела не только не было времени, но и способности, и призвания к преподаванию. Однако он узнал из этого разговора то, что хотел. Неблагодарность художника. Теперь же он был готов действовать и проявить всю свою сущность. Конечно же, были и другие случаи, когда их мнения расходились, но каждый раз, когда это случалось, они только утверждались в своих мнениях и в том, что между ними вообще ничего общего быть не может. Конфликт вырастал с каждым днем. Разрешить его так просто было невозможно. Каждая из противоборствующих сторон положила на алтарь свою жизнь. В таком конфликте теоретические рассуждения бессильны.

Узнав, что школа элитная, братки решили, что школа, открытая художником именно для их детей. Братки понаехали к зданию школы и сообщили о своих пожеланиях. Художник дипломатично объяснил им, что школа действительно элитная, но не в том смысле, в каком понимают братки. Он порекомендовал их детям выбрать школу с экономической направленностью. Долго после этого объяснял, что в целом и общем ничего против их детей не имеет, но взять их в свою школу не может. Их мало интересовала обоснованность рассуждений художника. И чем больше он говорил им, тем больше их злил. Конфликт переходил в более опасную, трагическую фазу. Опять все правы. Дети - дороже всего на свете, наше будущее. Это хорошо понимают даже братки. Братки не умели шутить и не шутили. Но, посовещавшись между собой, решили, что нет оснований для немедленных разборок. Нашли другую школу, с экономическим уклоном, и, казалось бы, конфликт был исчерпан. Со временем все забудется. Однако продолжение конфликта получилось так же естественно, как естественно слияние двух рек, протекающих близко друг к другу. В результате, один из братков, а именно - исполнитель, получил пожизненное заключение. Его помощники - большие сроки. Тот, кто получил пожизненное заключение, рассказал самым подробным образом все, что было.

Ангел, узнав, что братки также обижены художником, собрал всех .благотворителей. и на этом собрании решили, как быть с неуправляемым художником. В окнах дома художника не было решеток, да и, кроме того, был выход на крышу. Поэтому, они привязали художника к кровати и дом подожгли. Предварительно сделали видимость короткого замыкания в сети электрического питания.

На этом все и закончилось. Нет человека, нет проблем - бандитское решение всех вопросов и данного конфликта в частности. После этого случая о лагере и его жителях не думали больше как о почти ангелах. .Ангел. умер. И вообще, все, что тщательно скрывается, рано или поздно становится явным, достоянием всех людей. Может быть это наивно, но мне кажется, что именно в этом прояснении наше спасение, в делании всего явным и ясным, в прояснении и проявлении всего и во всем, и в науке тоже. Ибо трудно отделить науку и человека, занимающегося наукой. Наука и бандиты несовместны. В прояснении не заинтересованы только те, кто выбрал темный путь. Таких людей интересует только, какова вероятность, что они попадут в тюрьму и на какой срок. То есть, только конкретная калькуляция, а не человеческие судьбы. И чем дольше будет скрыта истина, тем лучше для них. Но для остальных же людей важно уметь отличать людей от бандитов, несмотря на их с виду добродушное обличие, несмотря на их видимость делания добра. Это не так уж и сложно, как может показаться, но так необходимо для того, чтобы не повторялись и не создавались подобные конфликтные ситуации, которые почти всегда заканчиваются смертью.

Со временем, вся эта история о художнике стала общим достоянием и, мне казалось, что не следует вспоминать о ней. Но я вспомнил про стихи художника и подумал об их публикации. Если даже они написаны непрофессионально, все равно останется хоть какая-нибудь память о нем. Я начал писать предисловие к его стихам. Мне казалось, что без пояснения причины публикации, не следует их опубликовывать. Скорее это опыты стихотворчества. Поэтому предисловие было необходимо. Но краткое предисловие писать - на это тоже необходимо умение и талант. Получилось то, что получилось. Закон тождества.

Прошло много лет с тех пор, как это произошло, и я случайно оказался недалеко от тех мест, где похоронили художника. Я решил найти то место, где его похоронили. Бетонная дорога вела в новую часть кладбища, в конце которой были строем установлены мраморные плиты: 1971 - 1992, 1973 - 1996, 1972 - 1996 . . А вот и его. Ян Логин 1961 - 1994гг. Я стоял возле него и думал, успел ли он кого-нибудь полюбить? Наверное, да. Если судить по его стихам, то да. Конечно же, по-своему. Без любви жить невозможно. Любовь - это начало добрых дел, а ненависть - начало зла. Ненавидел он тоже, но ненавидел бандитов и тех, кто им потакает. Закончилось его противостояние злу, но закончилось ли противостояние вообще? Можно ли было избежать трагедии? Неужели она была неизбежна? Трудно сказать, каждый человек только сам может решить этот вопрос и только для себя, в отношении самого себя. Но есть, наверное, и нечто общее. Каждый шаг человека в большой степени предопределяет его последующий шаг. Следовательно, не надо делать таких шагов, которые так или иначе могут в дальнейшем ограничить выбор и возможности выбора. Напротив, делать только такие шаги, которые расширяют возможности. Это формула успеха. Она известна многим, но трудно реализуема практически. Успешным становится лишь тот, кто шаг за шагом реализует свои возможности и расширяет свои возможности, а не ограничивает их. Несомненно, что художник старался быть успешным. Ничего благороднее, казалось бы, и быть не может. Но где свет, там и тень. Активность тени в действительности иногда становится более поразительной, чем даже в сказочных описаниях тени. В действительности, магические слова .тень, знай свое место. не срабатывают. Тень, облаченная разумом, знает, что трудно доказать, кто и кем управляет, человек тенью или наоборот. Все происходит одновременно. Поэтому можно быть тенью, ничего не делать, но иметь все. Спасение от нее одно. Не следует тени давать управлять собой, никогда не говорить тени - да, если даже тень обещает золотые горы. Да и вообще, не надо разговаривать с тенью ни о чем, чтобы избежать возможных последствий.

Земля часто бывает в противостоянии с планетами, так же как и добро и зло, любовь и ненависть. Нам остается только готовиться к противостоянию и стараться в нем оставаться людьми, а не бандитами и даже ни на минуту не быть на их стороне. Вспомнил я и про пастухов, их споре о времени, о том, что времени не существует. Время все-таки существует, только оно похоронено здесь, подумал я, и оставил в покое художника и время, в котором он жил, в котором многие жили.

Жизнь после смерти

В противостоянии жизни и смерти, в отличие от астрономического противостояния, все процессы необратимые и если человек умирает, то это навсегда. Поэтому в жизнь после смерти я не верю, также как и всякой мистике, которую сочиняют писатели. Но то, что произошло с художником, настолько было похоже на мистику, что я с трудом, восстанавливая по крупицам события, постепенно узнавал то, что с ним происходило до его смерти, на чем была основана неотвратимость всех этих событий. Действительно ли эти события были неотвратимы? Какие бумаги искал Ангел? Пастухи не смогли ничего узнать. Может быть, Ангел искал то, чего не было в действительности. Но на него это не похоже. Художник мог оставить какие-то документы. Значит, Ангел знал что-то наверняка.

В последний раз, когда я был возле дома художника, ко мне подошел один из жителей поселка и спросил.

-          Зачем выгребаете золу? Ищете ли что-то?

Я не знал, что ему ответить и выдержал паузу. Тогда он продолжил.

-          Весь металл вынес мой сосед и, наверное, уже сдал в металлолом.

Я слушал его, но не понимал, зачем он все это мне говорит. Когда посадили Ангела, я думал, что на этом вся история исчерпывается. Думал, что бумаги художника могли интересовать Ангела только до тех пор, пока не была раскрыта причастность Ангела к трагической судьбе художника. Но эти поиски продолжались и после его ареста. Меня это удивило. Когда Ангел искал эти бумаги, он делал это так скрытно, аккуратно и методично, как будто эти бумаги могли передвигаться и вообще живут своей жизнью, как будто художник не умер, а живет еще в этих бумагах. Ангел мог знать про эти бумаги, и если их искали, то это значит, что у Ангела этих бумаг нет. Братки не искали эти бумаги. Они бы точно нашли, они были очень находчивые. Рассудив, таким образом, я подумал, что бумаги могут быть у человека, который даже не подозревает, что их содержит. Тут я вспомнил про разговор с прохожим и про металлолом. Нашел его соседа. Он сначала от всего отказывался. Я объяснил, что ничего страшного в том, что металлолом сдается, нет, и даже есть польза в этом. Он обрадовался, на радости вынес бумаги и добавил.

- Если нужен сейф, то можете его тоже забрать. Все остальное я сдал в металлолом.

Я взял бумаги и, поблагодарив хозяина, ушел. В этих бумагах была несгораемая часть - душа художника, до которой не добралась рука Ангела, и до которой нет дела у братков. Комментировать эти записки нет смысла. В них борение души и духа.

Copyright (c) "Русский переплет"