Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

ПРОЗА

Алексей ЯШИН

Коммуна комиссара Гоши

Повесть

u Николай Андреянович, как истинный ╚шестидесятник╩, то есть его юность пришлась на золотые советские 60-е годы, самые оптимистические и уже сытые √ для желудка и души, всегда интересовался отечественной историей. Да и именно в эти годы стала массово издаваться историческая √ художественная и публицистическая √ литература. А ведь до того времени знания эти у народа ограничивались куцыми школьными учебниками, выдерживающими установки небезызвестного Покровского, заново переписавшего русскую историю в 20-е годы, когда в стране еще царствовала идеология троцкизма.

Давно изъяли из обращения (и вообще из этого света) Иудушку Троцкого, но учебники истории долго поостерегались менять: и авторы-долгожители, и ╚Краткий курс╩ все более на советский период в истории указывают┘ Но вот наступили шестидесятые годы, а страна действительно стала самой читающей в мире. Более же всего читали инженеры, к касте которых относился Николай Андреянович. То есть во всем мире читали═ (кто умел, конечно) детективы и комиксы, а в СССР читали серьезную классику и современников, но более √ исторические романы.

Совсем интересно стало в годы семидесятые: кроме официальных авторов в стране появились диссиденты. Они тоже имели свой взгляд на историю, преимущественно советского периода. Брошюры их √ от типографски изданных на Западе до ╚слепых╩ машинописных копий √ загуляли по стране. Николай Андреянович читал их с интересом, но настораживали не по-русски звучащие фамилии и частое пребывание авторов в Кащенке*, а особенно √ какой-то специфический язык, который позже уже полудемократический председатель Госкомпечати Миша Полторанин назвал лагерным ивритом┘

Властителем диссидентских дум в семидесятых стал, понятно, Александр Исаевич Солженицын, выраженный исторический сочинитель.

u В те славные времена даже матерые парторги, понятно, в узком кругу, недоумевали: а что это за игру ведут компетентные органы с хилым и малочисленным диссидентским племенем? Тем более, что перед глазами великолепный пример героического и очень умного Фиделя с Острова свободы. Когда ему прискучило сажать в тюрьмы и на дармовщину кормить там воров и недобитых в Бухте свиней контрас, а также перевоспитывать тамошних диссидентов, посылая их на сельхозработы в горные районы Сьерры, Фидель поступил так же решительно, как и в пятьдесят девятом году, изгнав из страны американскую марионетку Батисту┘ Словом, велел собрать по всему побережью острова негодные к употреблению баркасы, слегка их подлатать. Затем в эти баркасы усадил несколько тысяч бандитов, воров и диссидентов. Спросили: ╚Хотите в Америку?╩ ╚Да!!╩ √ радостно ответили те. ╚Ну и плывите на здоровье!╩ √ сказали бойцы кубинской армии и оттолкнули баркасы от пристаней. Кто не потонул, тот доплыл до Флориды и организовал там мощную мафию, по действенности сравнимую с итальянской и мексиканской, вместе взятыми.

Так мудрый Фидель сразу трех зайцев-гусанос* убил: соблюл международные (то есть американские) демократические права человека жить там, где он хочет; избавил страну от преступников и потенциальных агентов ЦРУ; досадил главному врагу кубинцев √ США, инициировав там создание еще одной организованной преступной группы.

А вот наши цекисты и гебисты заигрались со всякой мелочью, прозевав крупную птицу. Речь, понятно, об Александре Исаевиче. Русские люди крепки задним умом. Только после разрушения СССР до Николая Андреяновича и немногих соотечественников, умеющих разумно мыслить, стала ясна роль нобелиста Солженицына в уничтожении его же бывшей родины. В холодной войне, говоря языком военным, он один заменил армейский корпус, если и не полнокомплектную армию. Как тот, описанный им в ╚Архипелаге╩, немецкий диверсант, впущенный за деньги (это как сейчас за доллары гаишники и прочие ╚силовики╩ пропускают до самой столицы взводы и роты чеченских боевиков) в армейский склад под Подольском, подрезал стропы у пяти тысяч парашютов. А это целая воздушно-десантная дивизия.

u А тогда Николай Андреянович с интересом прочел в ╚Новом мире╩ о лагерной жизни Ивана Денисовича, слушал через завывание глушилки ╚Дойче велле╩ и ╚Голос Америки╩ с чтением глав ╚Архипелага╩. Однако смущали приводимые автором цифры; получалось, что посадили и расстреляли половину населения страны. Будучи инженером, то есть пройдя институтский курс математической статистики и теории вероятности, Николай Андреянович знал, что по ограниченному числу фактов можно достоверно судить об общем явлении.

Поэтому он вспомнил всех знаемых своих родственников по нисходящей линии, расспросил друзей-приятелей, даже просто незнакомых соседей по столикам, заходя по воскресеньям в пивные и распивочные. Вспомнил биографии так называемых публичных людей страны √ из числа издавших мемуары. Словом, постарался вовлечь в свое расследование людей из различных социальных и прочих групп. Далее освежил в памяти соответствующие главы из учебника теории вероятности, посчитал и пришел к неоспоримому выводу: ни о каких десятках, тем более сотнях, миллионов репрессированных речь не идет. Против науки математики не попрешь! Уже в новые времена Николай Андреянович в солидном ╚Военно-историческом журнале╩ нашел полное подтверждение своим расчетам: даже в годы переусердствования Николая Ивановича Ежова (за что он и пострадал!) число политических не превышало число обычных уголовников. Здесь его еще больше настораживал тот факт, что сам Солженицын был по образованию математиком.

В конце восьмидесятых √ начале девяностых, когда литературные журналы всем скопом взялись печатать все, что полагалось неудобным для публикации в предыдущие семьдесят лет, Николай Андреянович выписывал в год до десяти изданий, благо цены еще сохранялись советскими. Понятно, что журналы старались побыстрее напечатать все написанное вермонтским отшельником.

Николай Андреянович взялся было читать ╚Архипелаг╩, но постоянно натыкался на знакомые по давним радиоголосам места. Стало неинтересно и бросил это дело. Правда, кое-чем заинтересовался в ╚Круге первом╩, а в бесчисленных томах ╚Красного колеса╩ с трудом осилил по нескольку страниц. Отложив очередной номер журнала ╚Нева╩ с солженицынскими сочинениями, где доказывалось, что ╚Тихий Дон╩ написал не Шолохов, а казак Федор Крюков, Николай Андреянович подумал: ╚А вот Леонид Ильич при вручении ему Ленинской премии по литературе за известную трилогию, написанную вроде как Аграновским, честно признался: дескать, я не писатель, я √ журналист╩.

u В политических бурях, путчах и танковой стрельбе начального демократического периода о вермонтском отшельнике основательно подзабыли. А потом он сам напомнил: с помпой поездом через всю Сибирь репатриировался в Москву. Публичные демократы, вспомнив о нобелевском диссиденте, возликовали, предчувствуя, что на смену почившему академику Сахарову пришла знаковая фигура такого же масштаба.

Но все же Солженицын оказался не ╚Солженецыром╩, как то коварно подсыпали в общественное мнение гебисты 70-х годов, а истинным русским человеком (если, конечно, не под Льва Толстого играл┘), то есть вместо объятий с наиболее отъявленными демократами вдруг обрушился на них, проклял за развал великой страны. Словом, отрекся, как и Толстой, от дел всей своей предыдущей жизни. После этого о нем все забыли: правые и левые, кривые и все иные. Бог √ не Микишка, видит на ком шишка┘ По русскому своему характеру Николаю Андреяновичу порой даже жалко становилось дважды опального. Но и он скоро забыл о нем. Не до литературных дел √ порой на ужин после трудового дня супруга со вздохом разливала домочадцам только жидкий супчик из картошки и разварившейся рыбки мойвы. Сродни той же похлебке из лагерного быта в ╚Архипелаге ГУЛАГ▓е╩.

К рубежу веков и тысячелетий, когда благодаря джихаду, объявленному мусульманским миром зажравшейся Америке, на нефть установились высокие устойчивые цены, а отечественные воры √ от мелкой сошки до олигархов √ украли все что можно, слегка полегчало и рядовому ╚электорату╩. Тем более что количество едоков каждый год уменьшалось на миллион и более, а ЦРУ и Моссад еще не успели искусно и коварно перевести вектор исламской ненависти на нищую и ни в чем не повинную Россию.

┘Словом, у Николая Андреяновича появилось и время на чтение, а порой и сотня-другая деноминированных на покупку раз в полгода очень уж раритетной книги. Тогда же по СМИ объявили, что Солженицын издал первый том из задуманной трилогии исторического плана ╚Двести лет вместе╩. Понятно, что тема книги почти столько же лет не дает покоя всем мыслящим, а в бытовом плане и вовсе не мыслящим, русским людям.

Понятно, что писать и всенародно публиковаться по такой щекотливой теме позволено только людям со сложной биографией, к каковым относится Александр Исаевич. Прочитав первый том √ от раздела Польши до Февральской революции, √ Николай Андреянович полностью согласился с отзывами в сохранившейся патриотической периодике: да, материал несомненно интересен; автор оперирует действительными фактами, о чем ранее нард только на кухнях шептался; но автор √ великий хитрец, умело подбирает цитаты (2/3 текста книги √ прямые цитаты), а сам как бы со стороны хладнокровно смотрит.

Николай Андреянович такой прием одобрил; даже правые и ортодоксальные СМИ как-то глухо поворчали, даже слегка похвалили за объективность, кажется, премию дали. Какую? √ Этого Николай Андреянович не запомнил, наверное, не первостатейную.

На втором году нового века и тысячелетия вышел и второй том √ от свержения Николашки Кровавого до начала горбачевщины. Увы, с прежним интересом прочитав увесистый том, Николай Андреянович огорчился кратким заключением ╚От автора╩. Так вот, здесь автор пояснил, что описывать новейшее время еще рано. Надо, дескать, подождать, чтобы по прошествии лет объективно оценить┘ и так далее. А это, мол, уже явно за пределами отпущенных ему лет.

u Николай Андреянович еще раз поразился мудрости солидного возрастом сочинителя. Кто же позволит ему писать о нынешних финансовых властителях России? А ведь, правда, зачем писать? Все этот и так перед глазами стояло пятнадцать лет и посейчас стоит. А коль скоро частная собственность конституционно объявлена священной, а ее обережение √ первой и основной задачей государства, то и будет стоять┘ Наконец, это просто неинтересно, как не занимает мыслящего историческими категориями человека серая современность.

Николай же Андреянович историей интересовался со школьных лет. А в свете событий последних двух десятков лет интерес этот сосредоточился на начальном периоде советского государства. Из публикаций того же Солженицына, многих книг, впервые изданных в 90-ые годы, выходило, что не такая уж она простая √ история от Октября до первых сталинских пятилеток.

Поэтому он еще раз перечитал первые главы второго тома ╚Двести лет вместе╩. Отметил в памяти многое: что-то и раньше знал √ читал, слышал от бывалых людей. А что-то новое нашел. Вообще говоря, читая этот том, постоянно помнил, что в предыдущих книгах автор достаточно вольно трактовал многие события и факты истории советского периода. Поэтому старался при чтении припоминать известное из других источников, сравнивать.

Более всего Николай Андреянович доверял рассказам очевидцев, а таковых он в шестидесятые-семидесятые годы своей юности и молодости застал в избытке. Понятно, что и родители его, их браться и сестры что-то знали; дедов и бабок он в сознательном возрасте уже не застал; и они рано умерли от тягот жизни, и он сам был поздним ребенком┘

Впрочем, отец детские годы, то есть те же двадцатые, провел в калужской деревне, где население сугубо однородное, тем более из старообрядцев. Сестры его старшие замуж повыходили. Дядья же, вернувшись с империалистической и гражданской, устроились кто где: от службы в ОГПУ-НКВД до паровозных машинистов √ и все в Калуге, городе купеческом. Ничего такого в памяти их не отложилось. Дядька из НКВД знал многое, но бывшая профессия к разговорчивости не располагала. Так их накрепко приучили в ведомстве Николая Ивановича и Лаврентия Павловича. Зато мать много помнила из своего архангельского детства.

Мать его, урожденная Третьякова, родилась в большом монастырском селе Великий Халуй, что в Ошевенской волости Каргопольского уезда (в советское время большой Каргопольский уезд разделили на несколько районов, Великий Халуй вошел в Приозерный район) Архангельской губернии, почти ровно за год до Февральской революции. А за год до ее появления на свет вернулся после тяжелой контузии на позициях империалистической отец Андрей Иванович. От этой же контузии и умер он, едва дождавшись рождения дочери. Так что скорую вторую революции, уже Великую и социалистическую, Татьяна Алексеевна (сама она дожила до хрущевских времен) встретила вдовой √ с дочерью Маней в неполных два года и шестилетним сыном Мишей.

u Село Великий Халуй, как и все поселение этого северного края между Онегой и Северной Двиной, расположилось в полутора верстах как раз от Онеги на взгорке пологого и обширного холма, опоясав его полукольцом. Дело все в том, что тамошние реки не как наши среднерусские: они не имеют высокого берега, а по обе стороны ленты воды земная твердь почти вровень с ее зеркалом. И вправо и влево заливные луга.

На гладкой же вершине холма осел белокаменный монастырь с высокими внешними стенами с бойницами. В утренние августовские туманы, закрывавшие село, со стороны реки монастырь парил над землей. Летом его белизну оттенял темно-зеленый еловый лес, сплошняком стоявший за холмом. Зимой же над сплошной белой равниной сверкали на нечастом солнце золотые купола и кресты, плыл на десятки верст окрест усиленный нешуточным январским морозом малиновый перезвон колоколов.

(Слушая рассказы матери, Николай Андреянович, не чуждый высокой поэзии русского серебряного века ее, пришел к мысли: знаменитое свое стихотворение ╚Белый монастырь╩ Николай Гумилев написал, побывав именно в этих краях┘).

Жители села, многочисленные богомольцы с окрестных мест и даже из других губерний знали со слов настоятельницы, игуменьи Спиридонии, что нынешний Ошевенский Богоявленский женский монастырь построен при царе Алексее Михайловиче, но еще с новгородских времен здесь обетовалась монашеская пýстынь. Монастырь этот был, конечно, менее известен, не как знаменитые Соловецкий и Сийский, но высоко чтился в этом северном крае.

Имелись в двух монастырских церквях чудотворные иконы, образа, писанные учениками Рублева, мощи местночтимых святых, канонизированных в восемнадцатом-девятнадцатом веках. А в церковных оградах были захоронены три архиепископа и митрополит архангелогородский Никодим. По устной молве-преданию в разное время монастырь удостоили своим посещением и стоянием на службе государь Петр Алексеевич и в совсем уже недалекие времена вдовая императрица Мария Федоровна.

На покаяние и в наказание сюда почти не ссылали за всю долгую истории монастыря. Устав строгостью не отличался, в праздники допускались молящиеся и паломники обоего пола. А Преображенская церковь имела и вовсе внешний предел, где окормлялась паства села и окрестных деревень. Народ окрест был сплошь грамотным: в монастыре действовало девичье церковно-приходское училище, в селе имелось училище земское.

Тихое и благолепное было здесь место. Отродясь не знавшие крепостничества, местные крестьяне веками являлись монастырскими, а после реформ Александра Второго именовались государственными. Ни народовольцы, ни посланцы питерских марксистских кружков сюда не пытались даже и заглядывать. Революционные бури тоже обошли село стороной, равно как и англо-американские десанты, высаживавшиеся в Архангельске, и лупившая их 14-ая Красная армия. Просто в положенное время в Ошевенке поочередно заменили над крыльцом волостной управы царский стяг на флаг Временного правительства, а затем на красное полотнище. После чего управа стала называться сельсоветом, к которому приписали и Великий Халуй. Бывший же сельский халуйский староста Федор Трофимович получил должность заместителя председателя сельсовета и записался в большевистскую партию. Других партийцев в селе не было. Потому и низовой партячейки═ не имелось.

u Прошло три года советской власти, а там и зима подвалила. К новому календарю еще не попривыкли, потому рождество и последующие зимние праздники правили по-старому. Даже Новый год, который на селе отмечала только сельская интеллигенция, то есть учитель с учительницей, фельдшер, оба священника и лавочник, тоже не совпал здесь с новопринятым в РСФСР.

Смех, как известно, с грехом рядом ходят. Здешний северный народ трезвого поведения и благонамеренный в жизни, но под праздник, особенно великий, обязательно что-то случится: под троицу пьяный если не утонет, то лоб расшибет, прыгнув в реку с обрыва, что ребята насыпали; на второй день пасхи парни жениховского возраста из-за кобылистой девки до дрекольев, а то и ножей дойдут, задав работу фельдшеру Архипычу и вызванному из волости уряднику (ныне участковому). И зимние праздники не только песнями, но порой и слезами горькими завершались.

А в это рождество и вовсе несчастье случилось. Накануне хозяин сельской лавки Егор Клюшкин на двух подводах ездил за товаром на железнодорожную станцию Плисецк. Путь долгий, почти в шестьдесят верст два раза: туда и обратно. Товаром хорошо запасся, но примотался станционный патруль, сутки разбирался. Отпустили под вечер, потому ночевать к куму отправился. На обратном пути одна лошадь расковалась┘ словом, вернулся в Халуй чуть не под самый праздник.

Народ набился в лавку со всего села, да из окрестных деревень подвалил: всем к празднику закупиться нужно. Егор с приказчиком мешки и ящики с саней в подсобку сносят, а жена его Авдотья прямо из них на прилавок мечет. Люди галдят, торопят, к вечерней службе надо еще попасть┘

Авдотья уже полдня на ногах; она и рада обильной выручке, и по нужде все больше и больше хочется. А на кого прилавок оставить? √ Не то что украдут, этого здесь нет в заводе, да ведь потраченные минуты √ это потерянные┘ ╚Ой, чтой-то с Авдотьюшкой?╩ √ зашумел народ, когда лавочница, сдавленно ойкнув, упала за прилавком. Фельдшер Архипыч, случившийся в очереди, поспешил к упавшей. Через пару минут он поднялся над прилавком и закричал на подоспевшего Егора Клюшкина: ╚Пряжь лошадь в санки и мчи супружницу в Ошевенскую лечебницу! Может доктор и поможет╩.

Но доктор не помог, а Авдотья померла от разрыва мочевого пузыря. Вот почему на селе и приговорили: смех да грех! Смеху, понятно, тут никакого, а до смертного конца довел грех алчности, православной церковью не поощряемый.

┘А так жизнь по четвертому году советской власти в их глубинке мало чем отличалась от прежней. Правда, налог заменили продразверсткой, которой пугали демобилизованные, в основном по ранению, из Красной армии, но здесь благодетель Федор Трофимович все село оберегал-выручал. Пробыв старостой при царе почти два десятка лет, он знал всех чертей едва не до Архангельска-города! Быстро освоил и нынешний политический этикет.

Договорился в сельсовете, чтобы продотряды на село не слали: сами на подводах до плесецкой станции доставим. Понятно, что и число пудов жита, ячменя и овса, говядины и сала тож, свел к разумному: со старыми приятелями ╚смирновской╩ с домашними припасами, а с начальниками из пришлых √ размахивая партбилетом┘ а впрочем, той же ╚смирновской╩ припасами. Комиссары, особенно из малых чинов, тоже есть хотят в два горла.

В конце семнадцатого мобилизовали в Красную армию с десяток молодых мужиков. Но с начала империалистической к этому попривыкли. Еще летом прошедшим учителя с учительницей в Приозерное вызывали, наставляли учить по-новому. Школу же при монастыре закрыли. Иногда, не часто, обычно по хорошей погоде приезжали какие-то непонятные люди в полувоенной одежде и с пóртфелями. Одни напоминали прежних земских статистиков, другие просто требовали выпивки и закуски. Пробовали по бабам молодым шастать, да мужики на их френчи и наганы не посмотрели┘

А вот третьи, но без ревóльверов, народу нравились. Собирали всех на сход, долго и интересно говорили о новой жизни, в основном о будущей. Сразу после крещенья нарочный из сельсовета привез Федору Трофимовичу предписание: вывешивать на избах красные флаги по революционным праздникам.

u Федор Трофимович с утра следующего за приездом нарочного дня, что был Татьяниным днем, занимался обычной зимней работой: в холодных сенцах нижней половины дома* набивал на тележные колеса ободы, заново заклепанные намедни кузнецом Левонтием. Руки сами делали привычное, а голова старосты была занята злополучными флагами. Рассуждал он долго и обстоятельно. Если просто на сходе приказать всем обзавестись кумачной материей и уже к ближнему празднику Парижской коммуны водрузить на древках на коньках крыш┘ Нет, не пройдет это у нас, всегда отговорку найдут √ не из жадности, а из вредности.

Значит, надо из общественных денег взять. А потом добрать. Егор-лавочник вот сороковину по супруге покойной справит, поедет за товаром √ ему и заказать. Федор Трофимович, хорошо считавший в уме, прикинул потребное число аршин мануфактуры. Заодно, вспомнив Егора Клюшкина, в который раз задал себе вопрос о том, как сейчас выкручивается тот? Ведь лавка его теперь вроде как кооперативная, Егор не хозяин, а управляющий. Но по-прежнему ведет себя как единоличный владелец┘

Еще Федор Трофимович отметил: надо расспросить учителя Сергея Пантелеймоновича про эту самую коммуну. Что за коммуна такая, ежели флаги вывешивать велено?

Про город Париж он знал от хромого Мирона Карнаухова, полгода тому назад вернувшегося из германского плена, в который тот попал из Франции. А случилось то потому, что своей статью тогда еще не хромой Мирон приглянулся в воинском мобилизационном присутствии и был зачислен в пехотную дивизию, что царь направил кружным путем для подкрепления армии союзной Франции. Вот в битве под Верденом, где положили с обеих сторон поболее миллиона бойцов, и попал рядовой Карнаухов из русского экспедиционного корпуса в немецкий плен, где ему сначала лечили разбитую ногу, а опосля отправили, как некондиционного, батраком к бауэру в Фрисландии, на берегу моря.

С дивизией своей Мирон пару недель проторчал на окраине Парижа. Хорошо он о городе отзывался, о вине тамошнем, о бабах тож. Карнаухов по коммуну слышал: это в Париже вроде как волости или уезд внутри города.

Федор Трофимович отнесся к этому рассказу с сомнением: ведь вывешивать влаг в честь какой-то французской волости, это все одно, что таким же манером приветствовать и наши уездные города: Мезень, Онегу, Пинегу или Шенкурск. А в честь губернского города Архангела Михайлы и вовсе тогда по два флага на избу вывешивать? Но здесь его от размышлений отвлек голос Мишкá Третьякова, донесшийся с улицы через растворенную в сенцы дверь. Он вышел, а Мишко, уже обращаясь к старосте, громко и возбужденно скороговоркой:

√ Дядь Федор! Глянь √ через Онегу на подводах много-много едут!

Разглядывая в позднем утреннем мареве вереницу подвод, черной движущейся полоской видневшейся на полутораверстовом расстоянии, тем не менее он усмехнулся, мигом сообразив: почему десятилетний Мишко Третьяков сегодня не в школе, училище по-местному говору. Как же! Будет Сергей Пантелеймонович, да еще человек не здешний, где тверёзость соблюдается, в Татьянин день уроки урочить! Хотя и двадцать лет, как закончил в Вологде тамошнюю учительскую семинарию, где готовили наставников для земских школ своей губернии, да Архангелогородской и Олонецкой в придачу, а студенческий праздник помнит хорошо┘

u Учитель местной школы, бывшей земской, а теперь как-то чуднó именовавшейся, Сергей Пантелеймонович Ревякин в Татьянин день не работал уже два десятка лет. В этом году на третий десяток перешло. Вообще-то человек не то чтобы пьющий, но┘ это как в присказке о рюмке после баньки; старая бурсацкая присказка эта.

Единственно, последние шесть лет с зельем этим плохо*. Самогон пить как-то неинтеллигентно, да здесь его и не гонят. Хорошо Егор Клюшкин выручает: то ли у него запас большой с прежних времен, а скорее всего в Плисецке отоваривается┘ Войны, революции, опят войны √ а пьют ведь, кто желание имеет: правда, кто ╚смирновскую╩, а кто и настоенную на махре ханку. Гришка Распутин мадеру жрал, а в Петрограде и Москве, бывалые люди говорят, во всех ресторациях шампанские пробки потолки, как пулеметом, обстреливают┘ Так какой же это сухой закон? Чудны дела твои, Господи!

А вообще-то говоря, для местного народца что сухой, что мокрый √ все одно малопьющие, хотя и не староверы. Кажется, Владимир-город, родные места Сергея Пантелеймоновича, не другой вовсе край света, а все там не пропустят, но работают не хуже здешних. Потом, до самой Москвы владимирские и ярославские мужики своей хваткостью знамениты: веселые, бойкие, любознательные. Не чета здешним. Живут как на краю света, только вот война и революция немного расшевелили. И как из таких Михайла Ломоносов вышел? Может правда √ в учительской семинарии посмеивались: дескать, Ломоносов √ незаконный сын Петра Великого, вот и в Москву попал, а там и в академики дорога по тайному делу была открыта. Сочинил русско-амхарский* словник √ и в Академию!

Сергей Пантелеймонович налил еще в стопку √ хрустальную, с серебряной оковкой донца. Поднял ее, полюбовался. Из жениного приданного, как никак его Наталья Филимоновна ярославского купцы второй гильдии дочь. Из губернского женского епархиального училища, вся в идеалах народовольческих, как и он сам, в глушь архангельскую сеять разумное, доброе, вечное поехала┘ Седни вот, солидарная с супругом, он же и руководитель школьный, ушла в дом Клюшкина √ портной Осип Соломоныч приехал. Кому что пошить, все уже там.

Сколько лет Осипу √ то никто не знал. Еще при царе Александре Александровиче, как и сейчас, дважды в год на неделю-другую в село наведывался. Последние десять лет в просторном доме лавочника останавливается. А Егору это лишняя прибыль: для Оськина шитья мануфактуру, нитки, пуговицы √ все у Егора заранее завезено-припасено.

Сергей Пантелеймонович с удовольствием выпил, закусил свежим пирогом с грибами, ткнул вилкой в тарелку с тонко порезанной малосольной белорыбицей. Опять потянуло на эпическое, философское. Вот, мол, опять те же революции и войны, взамен царей адвокаты страной правят, а портной Иосиф как был, так и есть, полвека обшивает едва ли не весь Каргопольский уезд √ по территории чуть самую малость уступает той же Бельгии, где солдат Мирон Карнаухов охромел┘

Выпил еще стопку, мыслями возвратился в юность свою, учебу в семинарии: бурсацкие проделки, весенняя гоньба по девкам, но тут же кружки по интересам, а интересы у всех тогда были политические. Листовки народовольческие, брошюры. По ночам при тайно зажженной свече чтение Прудона, Кропоткина, Плеханова, таинственного Ильина*.

┘А вообще, если хорошенько разобраться, то здешний народ из всех российских подданных наиболее готов к новой, теперешней жизни: никогда здесь не было помещиков, жили общиной, не кулачились. Нищетой не мучены, хозяйственны, не воры и не пьяницы, грамотны поголовно. А советская власть так и прописывает: свобода, равенство, братство! Словом, каждое село или деревня здесь √ уже готовая коммуна┘

Послышался хлопок входной двери, шаги по лестнице в жилую верхнюю половину. Вошла супруга с большим узлом в руках, с ходу сообщила и новость: дескать, по зимнику с Онеги поезд саней в село движется. Кого это принесло?

u Настоятель внешней монастырской церкви в честь Преображения Господня отец Игнатий, в отличие от иеромонаха о.Сергия, служившего в монастырском Богородичном храме, имел поповку** с правого края села, почти рядом со школой, где он раньше наставлял детишек в православной═ вере. Матушка его, Глафира Васильевна, еще с вечера прослышав о приезде Иосифа-портного, отстояв праздничную утреннюю службу, ушла в дом Егора Клюшкина с обеими дочерьми, почти погодками: пятнадцатилетней Надей и Серафимой √ на два года старше.

Вот о дочерях-то и думал сейчас отец Игнатий, вернувшись с утренней ╚татьяниной╩ службы, оставив мирской придел храма на церковную старостиху Татьяну Третьякову (обычно ей помогала матушка). Он наскоро вздул самовар, заварил чай √ почитай из последних запасов Егора Клюшкина. Новой власти было еще не до чая┘

А кому было дела до его дочек? Оно, понятно, в смутное время лучше дочерей иметь нежели сыновей, особливо близких к возмужалости. Но какое будущее у Наденьки и Серафимы? Нет, конечно, все со временем образумится, придет в порядок. На то оно и государство. Историю в духовной семинарии хорошо преподавали.

Обе проучились в монастырской школе, старшая еще и три года в архангельском епархиальном училище┘ Закрыли училище, домой привез ее отец Игнатий в прошлом году. Тревожно становилось на душе, как начинал думать наедине сам с собой о дочерях. Вот и сейчас подошел к образам, поправил закоптившую было лампадку, помолился: ╚Приидите, поклонимся и припадем ко Христу! Спаси нас, Сыне Божий, во Святых дивен сый╩.

Стало легче на душе, еще не старой телом. А тут чай настоялся. Пил с любимым брусничным вареньем; лучше чем давно исчезнувшие лимоны. Мысли переключались на иное, но тоже сегодняшнее. Что ожидает святую церковь? Из писем своих коллег, некогда семинарских однокашников, знал: начинаются гонения на храмы, на священников, на высших иерархов. Уже уверенно новая власть заговорила (из газет отец Игнатий знал, что изредка привозил из своих поездок Егор Клюшкин) о конфискации церковных ценностей. Уже в крупных городах началось, скоро и до их глуши доберутся. Все меньше и меньше власть прислушивается к новоизбранному после революции патриарху Тихону, в насмешку над саном называя его частным лицом √ гражданином Белавиным Василием Ивановичем.

Вспоминались читанные тайно в семинарские годы революционные брошюры┘ так выходило по ним, что лучшее устройство для русского народа √ это коммуна, государство, составленное из тысяч коммун: их село √ коммуна, Ошевенка √ коммуна, Плисецк и Каргополь тож. И так по всей необъятной России, бывшей империи, а сейчас Российской Советской Федеративной Социалистической республики. О-хо-хо-хо! Раззевался отец Игнатий от чайной теплоты, растекшейся по всему телу. Глянул в окошко √ а через зимнюю дорогу по Онеге движется поезд повозок. И кого это принесло?

u Судьба забросила Гошу Пинскера под самый новый 1921 год в Архангельск. Куда только не кидала его жизнь в последние три года, когда бежал он от петлюровцев из глухого местечка на Волыни. И не куда-либо, а сразу в Москву. Но бесшабашный характер, за содержание которого его проклял собственный отец, не позволил задержаться в столице: попался было на примитивном грабеже с разбоем, но выручил начальник милиции √ из своих же, из волынских, партиец со стажем. Лично излупил в участке и велел немедленно убраться из города.

Отсиделся в Талдоме у тамошнего сапожника подмастерьем √ единственная профессия, которой он овладел в своем местечке. Там же проучился два года в хедере*, был грамотным. А в Талдоме, временно уняв буйство энергичного характера, перечитал все книги, что были у хозяйского квартиранта, новоприбывшего откуда-то с юга учителя с университетским образованием.

Сразу после разгрома эсеровского мятежа в Ярославле, учуяв конъюнктуру, ринулся в недальний город. И правильно все угадал: учреждения после чистки по поводу мятежа обезлюдели, а сохранившие посты большевики были сплошь приезжие, в основном из Гошиных земляков √ из бывшей царской черты оседлости; словом √ комиссары. Поэтому он на второй день по приезду уже получил (пока как беспартийный, но сочувствующий) странную должность √ и со склада полное кожаное обмундирование √ в подотделе исполкома: что-то связанное, как он тотчас сообразил, с учетом гужевого транспорта для нужд коммунального хозяйства города. На квартиру его поставили к молодой вдовушке, с которой он тотчас и по взаимной приязни сошелся.

Как шибко грамотный, он не бегал по дворам в поисках ломовых битюгов, но вел канцелярию. Через пару месяцев на собрании уже всего отдела исполкома произнес по вдохновенью получасовую речь о международном положении и происках контрреволюции в тылу сражающейся на четыре фронта (англичане и американцы высадились намедни в Архангельске). Его заметили ╚сверху╩ и приняли в члены ВКП(б). Еще он получил крокодиловой кожи портфель с чемоданной ручкой, наган с портупеей и направлением комиссаром в отдел наробраза. Опять же учли его грамотность и знание партийной литературы. Но все равно отправили на курсы Наркомпроса в столицу. Со столицей у него не получалось дружбы: пропивая командировочные и подотчетные на приобретение пишущих машинок-ундервудов и партийной литература для своего отдела в ╚Славянском базаре╩, подрался на национальной почве с каким-то бывшим белогвардейцем. Увы, тот оказался комбригом с колчаковского фронта, а гулявшие с ним сослуживцы измолотили Гошу со случайными приятелями.

Любознательный комбриг этим не ограничился, расспросил официанта о личности Гоши (как завсегдатая заведения) и наведался в отдел кадров ведомства товарища Луначарского Анатолия Васильевича. В отделе кадров обрадовались случившемуся штрафнику и, даже не делая запроса в Ярославль, отправили Гошу на укрепление кадров в заштатный город Киржач, что во Владимирской губернии. В краю мануфактурщиков и офеней* он тоже недолго задержался.

Дальнейшие его скитания он и сам частично подзабыл, главное √ никогда не стремился на фронты, сумел сохранить партбилет и наган. Вот только крокодиловый пóртфель спьяну обменял на серебряный портсигар с гравированной стандартной надписью: ╚Гърою обороны Портъ-Артура╩.

┘Итак, под самое старорежимное рождество Гоша вместе с двумя приятелями, с которыми сдружился по сходству характеров и устремлений несколько месяцев тому назад, прибыл в Архангельск с туманного содержания отношением от Петросовета ╚использовать тов. Пинскера Григория Исаевича, как члена ВКП(б) со стажем и опытом работы в органах просвещения и советского хозяйствования, а также сопровождающих его товарищей, для укрепления кадров по востребованности архангельского губкома и исполкома╩.

Документ этот изготовил Гоше в Вологде за три золотых червонца местный умелец, оставшийся без работы ювелир.

u Мудрость быстро приходит с годами, даже с небольшими, а Гоше стукнуло накануне двадцать три. Пора остепеняться, то есть браться за серьезное дело. Поэтому он не сразу заторопился в губернские учреждения, а решил осмотреться вокруг, понять, где и на чем можно сделать хороший гешефт. Деньги на троих на первое время имелись: новообретенные приятели сделали, покидая гостеприимную Вологду, несколько гоп-стопов без особой уголовщины √ на испуг затаившихся до НЭПа лавочников. И сам Гоша взял кое-что на память от квартирной хозяйки, бывшей бандерши (╚мамки╩ по-здешнему). Ведь тоже в милицию или губчека не побежит┘ Залегли, пока не выставляя себя, по исправным документам в Доме крестьянина, бывшей второразрядной купеческой гостинице, заняв своим коллективом номер с умеренным число тараканов, но без клопов. Гоша с детства был брезглив.

Повечеряли чем бог послал (татарину Махутке, то есть Мухамеду, соответственно √ аллах), а с утра Гоша дал себе и компаньонам вводную. Махутке с Ваняем было велено вести себя благопристойно, подружиться с гостиничной обслугой, с соседскими дворниками и прочим многознающим народом. Все слушать и мотать на ус, о некоторых своих профессиях забыть. Не до сладкого!

Сам же отправился по разным местам, включая редакцию губернской газеты, коммунхоз, где царила предновогодняя расслабленность. Где надо √ представлялся командированным из столицы, а где не надо, то и вовсе рекомендовался отдыхающим после ранений на польском фронте. Попутно заводил ни к чему не обязывающие знакомства, брал на примету возможно полезных людей.

Прошли праздники, перепутавшиеся между собой из-за недавнего еще перехода на григорианский, европейский календарь. Обстановка прояснилась; сразу после крещенья Гоша при полном кожаном параде, утепленном кавалерийской шинелью и смушковой папахой, отправился в губисполком, предъявил отношение и попросил направить на работу в сельхозотдел на освободившуюся должность заведующего подотделом крестьянской кооперации. Просьбу охотно исполнили, ибо этот подотдел считался гнилым местом. Ваняя Гоша устроил в собственную канцелярию курьером, а Махутку √ отдельским истопником. По документам они именовались Иваном Трефиловым и Мухамедом Гиляевым, бывшими красноармейцами.

u Так что же за мысль завелась в неугомонной Гошиной голове? А мысль, достойная трезвомыслящего человека в это слабоустроенное время и почти на краю света.

Гоша полагал себя истинным революционером, вкладывая в это определение полную перемену быта, нравов, политики. В новой России ничто не должно напоминать мерзкие черты гнусной Российской империи с ее населением-рабами, средневековой чертой оседлости, колониальными устремлениями и так далее. Новое государство, рожденное в героических битвах с Антантой и внутренними осколками старого мира, должно развить и утвердить идею равенства наций, народовластия, подлинной свободы. Однако здесь Гоша вносил собственные коррективы; так получалось, что народ в своей массе неразумен, особенно русский, еще даже близко не сбросивший с себя личину крепостного раба. Поэтому в течении ближайшего полувека, а то и целого столетия, им нужно умело и целенаправленно управлять, направляя к светлым идеалам. Этот тяжелый труд на себя должны взвалить избранные, к каковым Гоша относил и себя.

Понятно, что великие преобразования не делаются в белых перчатках; тому примеры √ французская и наша революции.

Наконец, история не дает ни единого рецепта построения нового общества, поэтому первый этап √ это сплошные эксперименты методом проб и ошибок. Да и сама текущая жизнь давала массу примеров: инспирированные советские революции в Германии и Венгрии, натиск на Польшу, поэт Велимир Хлебников идет летописцем с полками Красной армии в поход на Персию┘ Лев Давыдович Троцкий и вовсе собирался послать Первую конную армию Буденного в поход на Индию. И в самой стране всевозможные опыты с автономиями, независимыми гуляй-полями и республикой ломового извозчика Козолупа в самом центре Москвы!?

Ну, ладно в городах какая-никакая, а организация советской жизни уже налаживается. Но оплот, опора внутригосударственной реакции, российская Вандея-деревня! Вот где надо беспощадно ломать старые устои. И первое дело здесь √ организация сельскохозяйственных коммун. Итак, коммуна; первую коммуну в глухом архангельском крае создаст он, Григорий Пинскер.

u Заведующий сельхозотделом губисполкома товарищ Хворостов многажды сожалел, что принял на службу к себе петроградского выдвиженца Пинскера. Поначалу тихий и незаметный, новый заведующий подотделом крестьянкой кооперации уже на вторую неделю пребывания в должности развил бурную деятельность, пока, слава богу, бумажную. Опасения его были небезосновательными: как бывший эсер, он законно остерегался молодого нахала с большевистским партбилетом и, как он полагал, с друзьями в петросовете.

Поэтому когда Гоша пришел к нему с основательно составленной докладной запиской, где обосновывал испрашиваемую длительную √ года на полтора √ командировку в село Великий Халуй Ошевенского сельсовета для организации сельскохозяйственной коммуны, то Хворостов мысленно перекрестился и самолично сходил к председателю губисполкома за разрешающей резолюцией. Село же Великий Халуй Гоша выбрал по причине недалекого нахождения от железнодорожной станции Плисецк и наличия в селе монастыря √ оплота религиозного дурмана.

Получив из рук Хворостова мандат губисполкома, уже сам Гоша забегал по всем губернским инстанциям, поручив разожравшимся на вольных хлебах Ваняю и Махутке подобрать с полдюжины крепких мужиков, не особо вороватых, легких на подъем. Желательно с фронтовым опытом, но без дела прозябающих.

┘Незадолго до Татьянина дня пассажиры, ожидавшие на железнодорожном вокзале Архангельска посадки на московский поезд, с опаской поглядывали на группу в полтора десятка человек, с шумом вошедших с морозной улицы и занявших целый угол рядом со входом в буфетный зал. Не столько они самими собою заполонили этот угол, но многими мешками и перетянутыми веревками ящиками, что внесли пришедшие с помощью целой бригады вокзальных носильщиков.

Одеты все были вразнобой, но преобладали солдатские шинели, явно еще не разношенные, пахнущие складскими мышами, с синими ╚разговорами╩*, видимо, только что выданные гарнизонным интендантом. Их винтовки угадывались в длинном рогожном куле, тож обмотанном веревкой. Опытные пассажиры, ко всему привыкшие за последние годы, сразу опознали нескольких латышей и мадьяра, а короткорослого китайца и узнавать не требовалось.

Командовал бригадой молодой чернявый комиссар в распахнутой офицерской кавалерийской шинели, под которой воронела новая же кожанка с портупеей и наганом на боку. Он бегал туда-сюда, к коменданту вокзала, в другие служебные комнаты, сопровождаемый двумя порученцами в нагольных полушубках, перетянутых портупеями √ но без наганов.

Служивые погомонили, расселись на лавках и ящиках, задымили махоркой. Солдат-латыш принялся было развертывать свой сидор, но один из порученцев, по всей видимости, татарин, заорал на него, дескать, западло жрать в одиночку; вот сядем в вагон и пошамаем! Услышав, что ботают по фене, пассажиры задвигали свои пожитки к себе поближе.

Объявили посадку, набитый вокзал зашумел, ринулся наружу, а у третьего с головы состава вагона уже стоял комиссар с порученцами обок и кричал: ╚У меня литера на команду до Плисецкой станции, сначала погрузимся, а остальные потом!╩. Матерясь и перебраниваясь, нижние чины с носильщиками погрузили пожитки в вагон, сами забрались. Пассажиры, не протиснувшиеся в другие вагоны, с опаской входили в развеселый третий┘ И чего эти оглашенные в Плисецкой забыли?

u Впрочем, добропорядочные штатские пассажиры, в основном, мешочники из Соломбал*, везшие в Москву на рынок копченую семгу, царь-рыбу здешних мест, зря обеспокоились досадливыми соседями. Как только поезд тронулся, комиссар велел татарину-порученцу пододвинуть поближе мешок, куда вошел бы целиковый кабан, развязал, порылся и вытащил тонкую брошюру:

√ Тише, товарищи! Пользуясь свободным временем, продолжим наши политзанятия. Тема сегодняшнего знаменательна: совсем недавно советской власти исполнилось три года. Вот и была в Москве издана эта брошюра √ доклад товарища Сталина на торжественном заседании Бакинского совета ╚Три года пролетарской диктатуры╩. Мне надо сейчас найти начальника поезда, кое-что согласовать, а вот Ваняй, то есть товарищ Трефилов Иван, он человек грамотный, реальное училище чуть не закончил, зачитает вам этот знаменательный и крайне своевременный доклад.

Гоша порылся в другом мешке, выгнул небольшой газетный сверток, сунул его в карман синих командирских галифе, еще раз строго оглядел свою команду и вышел в тамбур. Засуровевший Ваняй сел на председательское место, открыл брошюру и громко, назидательно начал читать доклад: ╚┘Несомненно, что основным вопросом в жизни России за три года деятельности Советской власти является вопрос о международном положении России┘╩.

Матерые мешочники ехидно улыбались, а случившиеся две-три старушки, поджав сухие губы, перекрестились. К середине чтения доклада китаец заснул, а латыши о чем-то тихо переговаривались. Остальные сидели истуканами, еще слабо понимая: а куда это они попали?

Командир вернулся только к ночи и изрядно навеселе, сообщил загадочно, что все дела утряс. Ночью все спали вповалку, а с рассветом шибко мчащийся по прямому, без узловых станций, пути состав подкатил к Плисецкой станции. Гоша действительно душевно поговорил с начальником поезда, так что поезд смирно стоял все время неспешной выгрузки солдатиков. А в это время начальник с Гошей, дружески полуобнявшись, направились к станционному строению.

┘Состав с длинным паровозным гудком, медленно разгоняясь, скоро скрылся в ближнем лесу, а Гоша построил на досчатом перроне свою команду для переклички и проверки сохранности груза. Все были налицо, а груз почему-то увеличился на одну единицу √ здоровенный тюк, на десять метров отдающий приятно-закусочным, да таким ядреным, что Гоше тотчас примерещился графинчик очищенной.

√ Откуда? √ поинтересовался командир.

√ Случайно прихватили, товарищ комиссар, √ доложил Ваняй, ухмыляясь.

√ А-а что, хозяин не возражал?

√ Всю ночь стерег, а с рассветом сон сморил.

√ Нехорошо все это, классово близкого человека обидели. Впрочем, при таком обилии вещей нетрудно и ошибиться. А сейчас √ кладь в вокзал, поставить часового, остальным в столовую для паровозных команд. Я договорился.

u Полсотни верст до Халуя в один день не одолели, накануне навалило снега. Сделали ночевку в маленькой деревушке, а поутру скоренько добрались до места.

Мандат губисполкома, заранее данная из Архангельска телеграмма с соответствующей подписью, а более всего благорасположение станционного начальника, с которым Гоша скоренько сошелся, помогли зафрахтовать пять подвод с возчиками и два верховых коня. Особенно сложно было вытребовать этих коней. Гоша завел и местное начальство и даже своих подчиненных, но твердо стоял на своем: ╚Не могу же я, боевой комиссар, и мой порученец въезжать в будущую коммуну на крестьянских дровнях! Советской власти надо держать крепкий авторитет╩.

Коней дали только когда Гоша направился к станционному телеграфисту, давать депеши в противоположных направлениях: на север √ в губком, на юг √ прямо в Кремль. Поскольку же в разыгравшийся мороз ни командир, ни Ваняй с Махуткой, ни кто другой мерзнуть верхом не собирались, то всю дорогу кони вольнолюбиво семенили без наездников на длинной привязи за последней повозкой, очевидно, вызывая жгучую зависть ездовых своих коллег┘ Гоша же возлежал на лучшей повозке, завернувшись в обширный тулуп и зарывшись в сено. На коней он и Ваняй воссели только в виду Великого Халуя.

На ночевке в деревушке, названия которой никто не спрашивал, остановились в самом большом доме. Коней тягловых устроили в поместительном амбаре, а кавалерийских дармоедов √ в конюшне, потеснив двух хозяйских лошадей. Сами же заняли жилой этаж. Семья была небольшая: муж √ легкий фронтовой инвалид, жена на сносях и двое погодков-ребят. Впрочем, бабу, после того как она сварила большой чугун щей и ведро почищенной картохи, вместе с детишками отослали ночевать к соседям. Гоша мотивировал это тем, что бойцы спать не будут ввиду экстренного партийного собрания с обсуждением опубликованных в ╚Правде╩ материалов к грядущему весной съезду ВКП(б) с главной повесткой дня: замена продразверстки продналогом. ╚┘А посторонним, тем более беспартийным, слышать об этом пока рано╩, √ подобрел голосом комиссар, учуяв запах мясных щей. Инвалидного же хозяина немного опосля Ваняй послал за самогоном: ╚Без ханки не возвращайся! Хоть из-под земли, но приволоки┘╩.

Закусывали наваристыми щами, толченой с салом картошкой и копченой царской рыбой семгой, так удачно прихваченной с поезда. Допущен был и хозяин, как фронтовик и сочувствующий линии партии. Кстати, в команде Гоши из фронтовиков оказались только иностранцы: китаец Лю Сые, мадьяр Дьёрдь Кáлоши и латыши Юрис Пумантис и Карл Каудзитас. Всех их судьба по-разному забросила в Россию и в этот глухой ее край. Латыши Юрка и Карла (понятно, что в отряде только Гоша знал их полные имена, ибо имел на руках список личного состава) с четырнадцатого года, будучи призванными в Первую латышскую стрелковую дивизию, шагали по России с винтовкой. Люська был поверстан в Красную армию на колчаковский фронт из слободы-китаевки близ железнодорожной станции в Самаре-городе. Хмурый Калоша бежал в Россию с отрядами Бела Куны в девятнадцатом голу после поражения Венгерской советской республики.

Оставшись не у дел к завершению Гражданской войны в чужой стране, с чуждым по нраву народом, каждый из них по-своему проштрафился по некрупному воровству и мордобитию. Учитывая интернациональное и пролетарское происхождение, фронтовые заслуги перед советской властью, их самое малое время продержали в кутузках Москвы, Ярославля и Владимира, а потом отправили в Архангельск √ для исправления характеров и устроения в новой жизни, то есть в штрафную гарнизонную команду. Понятно, что архангельский комендант на отношение из губернского совета не нашел более достойных кандидатур для создания первой образцовой коммуны в северном крае┘

К военной косточке в явочном порядке причислили себя Гоша, Ваняй и Махутка. Вторая половина экспедиции была штатской. По исполкомовскому расписанию в штате команды коммунаров полагались агроном, врач и учитель. Однако в наличии оказались только помощник землемера, санитар и безработный Сутягин с гимназическим образованием. Впрочем, другие два специалиста тоже не имели уже несколько лет работы по причине беспокойного характера и запойного пьянства в стране с ╚сухим законом╩. Как известно, очень даже хорошо известно*, что чем жестче в России запреты, тем искуснее они обходятся.

Все же как-то протрезвев, бывший помощник землемера Холин и бывший же санитар карантинной службы архангельского порта Шишкин записались на трудовую биржу и попали сразу под разнарядку исполкома. Так все трое попали в команду комиссара Гоши. Остальных пятерых штатских завербовали на базарах и в трактирах (теперь именовавшихся столовыми) города Ваняй с Махуткой. Чем-то они походили на порученцев Гоши √ вполне безликие Егорка, Малахай, Тимофей-помор, одноглазый Епифан и бывший одесский биндюжник Семен; в Гошином списке он значился Симоном Гольцером.

Такой вот Ноев ковчег на Татьянин день переехал через Онегу в виду монастырского села Великий Халуй.

u ┘Последние полчаса перед подъездом к Великому Халую отошедший от дремоты Гоша, скучая от однообразного пейзажа, словоохотливо рассказывал Ваняю о встречах в Москве с убийцей германского посла графа Мирбаха Яковом Блюмкиным и даже со знаменитым революционером Глебом Бокием. Как шептались в Москве и Петрограде, последний был прямым потомком славного в истории России боярского рода Ордын-Нащокиных и активно исповедовал теософскую доктрину Блаватской (Гоша, как уже говорилось, в талдомском ничегонеделанье много чего прочитал). А вспомнил он Блюмкина и Бокия, размышляя вслух при пассивном слушателе Ваняе, по той причине, что, ввиду близости цели экспедиции, уяснял для себя стратегию и тактику организации коммуны.

Дело в том, что опыт бесчисленных французских революций касался только города; видать, французское крестьянство исторически сложилось таким кулачьем, что даже Робеспьер с Маратом не решились их коллективизировать┘ Ничего конкретного не нашел Гоша и в опыте отечественных народовольцев-ходоков в народ. Плеханов, Кропоткин и даже гениальный Владимир Ильич тоже обходили этот щекотливый вопрос.

Гоша, конечно, привирал лопоухому Ваняю, что накоротко знаком со знаменитыми революционерами Бокием и Блюмкиным, но в Москве, от нечего делать, несколько раз бывал на поэтических сходках в Политехническом музее, где и слышал выступления означенных политических деятелей, известных почитателей творчества Николая Гумилева и Владимира Маяковского. Гоша, уже тогда размышляя о пролетаризации закостенелого в частнособственничестве крестьянского сословия, передал записочки с вопросами Блюмкину и Бокию √ в разные посещения Политехнического музея. Яков Блюмкин, только что вернувшийся из петлюровского плена, еще не отошедший от побоев, потому несколько задумчивый, ответил в том смысле, что коллективизация на селе необходима, но для именно массовой, всероссийской пролетаризации крестьянства необходимо выбрать соответствующий политический расклад. Пока же √ показательные═ коммуны.

А Глеб Бокий, уже тогда в первых шеренгах революционных вождей, благодушно и пространно, красуясь перед интеллигентной публикой поэтического вечера, разъяснял: дескать, русский народ √ сакральный и уже изначально сплоченный в коллектив сельской общины. Поэтому сразу после победы над местной и мировой контрреволюцией крестьянство, следуя примеру пролетариата города, сообразуется в коммунальные братства┘

Определенная мысль об организации коммуны в голове Гоши так и не созрела: только наметки √ от романов утопистов, в основном Томаса Мора, до воспоминаний о родном местечке, где тоже что-то навроде коммуны имелось; община там относилась к хасидам любавического толка.

u Здесь мы на миг короткий прервем стройное течение воспоминаний матушки Николая Андреяновича и обратимся nota bene к размышлениям самого нашего знакомца.

Дело в том, что, расспрашивая мать, он интересовался: а как в первые годы после революции народ относился к новым, советским праздникам, к официальной отмене прежних. На что мать, окунувшись в воспоминания детства, отвечала в том смысле, что и названий праздников новых в их селе поначалу не могли упомнить, а праздновать? Так в деревне, особенно от Пасхи до Покрова и Казанской, и прежние-то не замечали √ не до того, летний день год кормит! А в более свободные зимние месяцы выделяли Рождество да Крещенье, масленицу опять же. То есть праздники все сплошь церковные. Их и продолжали отмечать до самой войны, да и после ее тоже.

К Октябрю и Первомаю попривыкли в тридцатые годы, когда колхозы пошли. Пытались объявившиеся тогда же комсомолисты и к Парижской коммуне народ приобычить, да сами же и сообразили: после комиссара Гоши слово ╚коммуна╩ в селе и окрест его стойко считалось ругательным, даже шибче слабо употребляемого в здешних краях мата. То есть и старые праздники не забыли, и к новым неспешно попривыкли.

√ Постой, мам, √ уточнял Николай Андреянович, √ это ты все про церковные толкуешь. А гражданские дореволюционные?

√ А какие-такие гражданские? Ну-у, говорили у нас, что в городах-то три дня за царя и три за царицу давали отдыха. А у нас в деревне каждый сам себе хозяин, так что ж: пахать надо или жито убирать, а народ по два-три дня прохлаждаться будет? Нет, про те праздники мы только узнавали, когда староста флаг у себя на избе вывешивал. Да я-то сама не застала уже, от старших слыхивала.

А спустя много лет Николай Андреянович вспомнил давние разговоры с покойной матерью √ вспомнил осенью года повторного всенародного избрания президента, когда накануне Октябрьского праздника дума ни с того ни с сего поставила √ и очень даже оперативно √ вопрос об отмене этого праздника. Как сообщалось в прессе и по телевизору, инициатива исходила от православной церкви (Николай Андреянович, как потомок старообрядцев √ с отцовой стороны √ даже в мыслях называл ее никонианской┘).

Порывшись в нехилой памяти, он с интересом обнаружил: все периодически всплывающие инициативы о выносе Ленина из мавзолея, отмене советских праздников и тому подобное, озвучиваемые, как правило, от лица выдающихся демократов первой волны, приходились либо на вторую половину осени, либо же на первые две декады весны. Недоумение Николая Андреяновича рассеял сосед, врач-психиатр, с которым он, не сговариваясь, как-то в одно время оказался у стойки ближней распивочной; оба √ после трудового дня. Выслушав, сосед расхохотался:

√ Это как два пальца об асфальт: так сейчас выражаются киногерои в сериалах. Все дело в том, что в названные вами, милейший Николай Андреянович, времена года у людей с неустойчивой психикой случаются сезонные обострения. Проще говоря, чертик в голове заводится. Нет-нет, на других людей они не бросаются, тяжесть заболевания не та. Этот чертик требует выхода из подсознания, причем учитывая основной род занятий хозяина головы: учитель или университетский дóцент начинает нудно поучать домашних, инженер-изобретатель, некий ваш коллега, лихорадочно рисует вечные двигатели, сутяга пишет доносы на всех и всея┘

√ Это понятно, Игорь Владиславович, но вот как же с законопроектами связать? Значит получается, что вынести Владимира Ильича требует тайный гробокопатель, а праздники отменить √ некий трудоголик и анохорет, не выносящий вида праздных людей?

√ Ну-у, это вы усложняете. Просто чертик, ответственный за мероприятия общегосударственного масштаба, сидел в голове профессионального демагога, специализирующегося на законотворчестве, а в данной конкретной ситуации еще и люто (от души или за доллáры) ненавидящего вскормившую его страну, то есть СССР. Давай, Николай Андреянович, за их здоровье √ больные же люди!

┘Хотя Николай Андреянович и работал на режимном предприятии, но выход на интернет в вычислительном отделении имелся. Он иногда заходил к тамошним приятелям, стучал по клавиатуре компьютера в поисках чего-либо занимательного. Вот и перед праздником, который в Москве вознамерились отменить, зашел в обеденный перерыв. И сразу попал на сайт, посвященный злободневной теме, а там нашел стихотворение, подписанное псевдонимом Семен Народный:

Отныне нет в стране раздоров √ таков

сановнейший вердикт! Ограбленный

целует вора, обнялся с жертвою

бандит┘

Богач и нищие √ отныне √ милей друг

другу во сто крат! Теперь и гусь √

товарищ свиньям, и сытый для голодных √

брат!

Объединились: лед и пламя, с собакой √

кошка, с мышью √ кот, пол √

потолком, с косою √ камень, с ягненком

√ волк и с дегтем √ мед!..

Согласье сплошь и примиренье! Во всем и

вся √ и мир, и лад! Отныне √ соль

кладут в варенье, селедку √ сахаром

солят!..

Зима теперь зовется летом, весною √

осень, ночью √ день, Сплошная тьма

зовется светом, покоем √ буря, елкой √

пень!..

Сронив слезу от умиленья, смотрю на

лист календаря: даешь √ согласье с

примиреньем, долой! √ 7 Ноября!

┘О, мощь сановной резолюции! √ Раз, два!

√ и нету революции! Всего лишь дури

чьей-то стоили десятилетия истории!..

От души посмеявшись, Николай Андреянович вспомнил, отчего это он связал нынешние демигры с историей чуть не вековой давности: по рассказам матери команда комиссара Гоши вступила в село в Татьянин день, то есть в праздник студентов, который де-факто отмечался и в самый разгар советской власти.

u √ Сто-о-ой! √ заорал Гоша, прервав беседу-монолог с Ваняем, √ подавай коней: мне и себе. Да скажи Махутке √ пусть достает горн и трубит весь оставшийся путь до села.

Соскучившись политрассуждениями руководителя экспедиции, Ваняй сиганул из саней и, прихватив по пути китайца Люську, помчался в конец поезда за верховыми.

Скоренько √ перед переездом через Онегу √ построились в боевой порядок: впереди на боевом коне Гоша, за ним тоже оконь Ваняй с развернутым красным знаменем. Запряженных в повозки лошадей взяли под уздцы воины-интернационалисты, как одетые в полную красноармейскую форму. Махутка, пересаженный в заглавную повозку, откашлявшись и отплевавшись, задудел в полковой горн что-то грозное и героическое.

√ Команда, трогай! √ прокричал Гоша и нервически дернул поводьями; конник он был никудышный.

Уже не только зоркая ребятня, а все село повываливало из изб, заслышав звонкую на морозе трубу Ваняя.

Гоша, невольно копируя знаменитого барона Унгерна фон Штернберга (кстати, ровно через полгода того расстреляют) при его въезде в завоеванную Ургу, так тогда называлась монгольская столица, посредине санного пути через Онегу, опустил поводья, обернулся:

√ Махутка! Мигом фляжку мою!

Отложив горн с эмблемой Ахтырского гусарского полка, выданный экспедиции в материальном подотделе губисполкома, бойкий татарин, ухмыльнувшись, схватил посеребренную фляжку с водкой и косолапо побежал вперед поезда. Гоша, нагнувшись, взял фляжку, запрокинул голову и сделал несколько основательных глотков. Жажду же он почувствовал по причине нахлынувшего вдохновенья √ того требовала ответственная ситуация: начало создания Первой образцовой коммуны имени Кондратия Булавина.

Приятное тепло √ на контрасте с крепким морозцем √ растеклось от желудка в противоположных направлениях: в ноги и в голову. Гоша окинул взором село на пригорке, величественно повел рукой с распростертыми пальцами, с фальшивым пафосом прочел строфу Николая Гумилева, слышанную от автора на вечере в Политехническом:

Так вот и вся она, природа,

Которой дух не признает, √

Вот луг, где сладкий запах меда

Смешался с запахом болот.

Оставшиеся полторы версты и пригорок одолели скоро. Въездная в село дорога упиралась в добротный дом с государственным флагом, повисшим в безветрии. Вокруг старосты Федора Трофимовича, загодя предупрежденного малолетним Мишко, столпилось почитай все село.

Гоша, шенкеляя поотвыкшего от работы коня, лихо спешился, сразу определил здешнего старшóго, по-военному откозырял. Осведомившись о звании и имени-отчестве, вручил Федору Трофимовичу мандат. Тот надел для солидности очки, хотя и без них свободно разбирал печатное, и зачитал вслух, как то повелось с официальными бумагами на селе с революционных времен. Так посоветовал комиссар, приезжавший три года тому назад устанавливать советскую власть.

√ По представлению земотдела и согласованию с орготделом губкома исполком Архангельской губернии настоящим мандатом делегирует тов. Пинскера Григория Исаевича с сотрудниками, согласно прилагаемому списку, в село Великий Халуй Ошевенского сельсовета Каргопольского уезда для организации Первой образцовой коммуны имени Кондратия Булавина┘

Здесь Федор Трофимович споткнулся на незнакомом имени, прервал чтение и вопросительно посмотрел на молодого комиссара.

√ Это был такой борец с самодержавием и мировым империализмом, √ пояснил небрежно Гоша, √ правда, в староцарские времена.

Озадаченный Федор Трофимович докончил чтение хрусткой бумаги с подписями и печатью:

√ ┘ Руководителям всех уровней и трудовому крестьянству предлагается оказывать означенным тт. всяческое содействие и, проявляя политическую зрелость и сознательность, всячески поддерживать организуемую коммуну.

Староста зачитал и подписи с должностями, а синюю печать просмотрел на свет.

Гоша перехватил инициативу:

√ Здравствуйте, товарищи трудовые крестьяне! Мы сейчас передохнем с дороги, а пополудни соберемся. На морозе негоже по душам разговоры разговаривать┘ вижу, амбары у вас здоровенные, пусть управляющий подберет что почище, лампы принесет. Все пока! Явка строго обязательна.

Народ еще немного поглазел на приезжих, особенно дивясь генеральским галифе с лампасами на Махутке и китайцу Лю Сые, и, озадаченный, начал расходиться. Гоша же отвел немного в сторону от подвод Федора Трофимовича и разъяснил диспозицию.

√ Насчет амбара ты уже слышал. Расстарайся. А сейчас определи команду √ всех вместе √ на обед и отогреться. Еще найди надежное помещение √ спецгруз с саней сгрузить. Лошадей разведи по ближним дворам: покормить да на ночь оставить, а утром обоз с возчиками отправить в Плисецкую. Все ясно?

(В обозе приехали трое возчиков, взятые на станции для обратного пути).

Сразу поддавшись начальственному голосу комиссара, Федор Трофимович чуть подумал и указал для груза свой амбар (╚Я же и за сохранностью послежу, хотя у нас и не принято по чужому лазать╩). А на обед и отдых послал команду с вертевшимся тут же Мишко к Егору Клюшкину. Злорадно усмехнулся таким удружением: очень уж лавочник самоуверился в последнее время: до села доходили слухи, да и учитель растолковывал, что скоро партейный съезд, где вновь разрешат частную торговлю┘ Вот, дескать, и похарчи пока посланцев заботливой о лавочниках власти! Федор Трофимович здесь как-то забыл, что он сам член ВКП(б), да еще сам-один на все село и окрестные деревеньки.

u На сход собрались в два чала пополудни в амбаре хромого Мирона Карнаухова, благо тот с конца лета затеял с помощью родичей настлать там полы, ибо амбар использовал для тонкой работы √ плел сети-неводы для поморцев. Полы-то настлал, да рухлядь, распиханную временно по сараюшкам, еще не успел занести: хоть всем селом пляски-балы устраивай! Федор же Трофимович принес свою знаменитую семилинейную лампу, сделанную еще перед империалистической на заказ в Каргополе. Еще три лампы поплоше соседи пожертвовали на обчественное дело, принесли столярный стол, табуретки. Из запасного на флаги кумача Федор Трофимович выдал три аршина. Словом, не хуже чем в Ошевенском сельсовете получилось.

Когда народ подтянулся, явился и Гоша в сопровождении Ваняя, тройки специалистов √ Сутягина, Шишкина и Холина; военную часть представлял двухметроворостый Карл Каудзитас. Остальные, как пояснил Гоша старосте, отдыхают от дальнего переезда. Все слегка были под хмельком, а откровенно пьяного учителя Сутягина в президиум не пустили, усадив на табуретку в ближнем углу амбара. Федор Трофимович с сомнением смотрел на пришедших: четверть часа назад заходя к Егору Клюшкину доложить комиссару о готовности помещения, выслушал много гневных слов лавочника, что де гости ведут себя дерзко, нашли и выкрали ящик с водкой из неприкосновенных запасов, кой-что из съестного уволокли на жилой этаж, хотя обед им на славу приготовили. Пуще всего возмутился Егор Клюшкин приставаньем какого-то нерусского по прозванью Калоша к племяннице Настехе, взятой в дом после смерти Авдотьи для ведения хозяйства и ухода за двумя детьми, оставшимися без мамки. Так что пришлось всех троих на время отправить в сестрин дом.

√ Слышь, Трофимыч? Я на сходку эту не пойду √ все пограбят и дом пожгут. А ты давай их на другой постой ставь, хватит с меня, не то соберу родичей со всего села, не посмотрю на их шинеля и комиссарство √ ружей и дреколья у нас хватит!

√ Ты, Егор, не кипятись. Разберусь.

С тем и ушел, норовя перед собранием накоротке поговорить с комиссаром, но Гоша сходу взял дело в свои руки, встал за стол с кумачной скатертью, цыкнул на рассевшихся с разговорами подельников, весело посмотрел на робевших сельчан. Поймав взгляд Федора Трофимовича, указал на крайний слева от себя табурет президиума. Ораторским жестом поднял правую руку, призывая к вниманию.

u √ Трудовое крестьянство Прионежья! Товарищ Хворостов, заведующий сельхозотделом губисполкома, давая нам ценные напутственные указания, особо подчеркнул: вы, товарищи, отправляетесь в глубинку северного края, где советская власть еще не успела как следует поработать, где во всей доисторической полноте царствует частнособственничество и махровая поповщина, да не просто церковная, но отживший свое монастырь символически возвышается над вашим селом!

И все это в момент, когда советская страна, разделавшись почти со всеми внешними и внутренними врагами, ведет наступление по всем фронтам борьбы за новую жизнь, за нового человека. Товарищи Ленин и Троцкий ночей не спят, пролагая из Кремля пути к новой жизни: свободной от капиталистического рабства и кулацкой эксплуатации, от поголовной безграмотности и политического невежества. Главное же √ навсегда выбить из голов и душ людей проклятую заразу накопительства, скопидомства┘ Лозунг нового времени √ коллективизм! Только свободный труд в коллективе может принести истинные свободу, равенство═ братство.

На заводах и фабриках, в Красной армии, в госучреждениях эта задача успешно решается. Там сами условия совместного труда помогают сплотиться под знаменем идей большевистской партии. Но вот в крестьянской, сельской среде, особенно на глухих окраинах вроде нашей губернии, к этой задаче почти еще и не приступали┘

Здесь Гоша уловил шумок в толпе. Еще боковым зрением отметил, что заскучавший президиум начинает смаривать в сон. Переобедавшие Шишкин и Ваняй и вовсе прикрыли глаза и опирались щеками на ладошки. Холин как-то странно раскачивался на табуретке. Один трехаршинный Карл Каудзитас сидел по стойке ╚смирно╩; и сидя он казался одного роста со стоявшим Гошей.

√ Тише, товарищи крестьяне! Имейте уважение к приехавшим: несмотря на усталость длительного перехода, бессонную ночь и прочие неудобства, они пришли на встречу с вами. Встаньте, товарищи! Пусть народ посмотрит на вас и устыдится своей недисциплинированности.

При этих словах Гоша слегка лягнул ногой Ваняя. Тот пробудился, мигом вскочил и по цепочке передал пинок остальным заседающим. Гоша жестом усадил компаньонов и продолжил:

√ Еще Кропоткин и Плеханов √ это, товарищи крестьяне, были такие знаменитые революционеры при старом режиме √ так вот, они и сами товарищи Карл Маркс и Фридрих Энгельс приводили пример Французской революции: после победы ее в Париже и других городах крестьянство французское оказалось самым реакционным классом населения. Именно опираясь на них, будущий император Наполеон сумел узурпировать власть и ввергнул Францию в пучину бесконечных войн.

Но при всем величайшем уважении к выдающимся основоположникам у нас есть великие вожди Владимир Ильич и Лев Давыдович, которые сказали четко и ясно: советская власть победит полностью и окончательно только после того, как крестьянская Россия начнет жить и трудиться коллективно!

Кстати говоря, мы привезли соответствующую литературу. Жаль, что тяжелое наследие империализма √ безграмотность не позволит вам самим┘

√ Э-э-э, товарищ комиссар! Ты вроде как пальцем в небо попал √ у нас на селе все грамотные, на что же у нас училище и монастырская школа? √ перебив невежливо оратора, выкрикнул кто-то из толпы.

√ Ты, товарищ, не перебивай официальное лицо, каковым я являюсь. Грамотность вашу мы еще проверим. На то у нас свой учитель имеется: вот товарищ Сутягин, что справа от президиума сидит. Он немного устал в дороги, задремал┘ Трефилов! √ толкнул он под локоток Ваняя, √ проведи учителя к остальным нашим товарищам, мучается человек с устатку.

┘А вот монастырская школа √ это пережиток проклятого прошлого. Там особой, с позволения сказать, грамотности учили: как подставлять шею под кулацкое ярмо, да дармоедов-попов на той же шее весь век нести! Нет, мы эту заразу под корень изведем и научим вас настоящей, советской грамотности.

В образовавшейся паузе Гоша чутким ухом уловил с улицы через закрываемую Ваняем дверь песню проснувшегося Сутягина: ╚По До-о-ну гуляет, по До-о-ну гуляет казак молодой┘╩

В толпе слушателей кто-то противно захихикал, но Гоша погасил начавшийся разлад эффектной фразой:

√ Поп и кулак √ последний оплот контрреволюции в деревне!.. в селе тож.

√ Мил человек, √ перебил Гошу кузнец Левонтий, стоявший в первом ряду, √ да что ты все про кулаков-то заладил! Нетути их у нас, никогда и не было┘

√ Да-да, √ поддержал Сергей Пантелеймонович, √ вы, товарищ или гражданин комиссар, наверное, родом из центральных или из южных губерний, где крепостная зависимость была, а кулаки на смену помещикам пришли. У нас же испокон веков вольные хлебопашцы, государственные крестьяне проживали. Правда, наше село √ монастырское до реформ Александра Второго считалось, но все одно┘

√ Вот-вот! Все вас на попов и монахов тянет, √ побагровел раздосадованный Гоша. √ Ему вдруг до отупения мыслей захотелось хватить стакан водки┘ И с ужасом он вспомнил: у команды на жилом этаже лавочникова дома остался на две трети еще затаренный ящик водки, а у команды, очевидно, уже прошло первое похмелье?!

√ Так, товарищи крестьяне и граждане несознательные. Ваши намеки насчет моего родства с южными губерниями отношу к проискам контрреволюции. А разговор сегодня у нас с вами, чувствую, не получится. Расходитесь по домам, подумайте над моими словами, а днями снова соберемся и продолжим.

Народ загудел, ожидая пока агитаторы покинут амбар. Проходя мимо озадаченного Федора Трофимовича, Гоша прошипел:

√ Сегодня у лавочника заночуем, а завтра подыщем что другое. А коль ты партейный, то давай работай с народом!

Гоша шел быстро, так что остальные, догоняя, растянулись в цепочку. Однако в доме его ожидал сюрприз: на краденном ящике с водкой сидел Люська с трофейным √ с колчаковского фронта √ никелированым браунингом, с которым никогда не расставался, и монотонно бубнил: ╚Начальника не велела трогать, начальника не велел трогать┘╩. Хмурые после протрезвления коммунары стояли полукругом, набычив головы.

u Утром Гошу разбудил пробравшийся в дом лавочника старшина возчиков, спросил: не будет ли каких поручений на Плисецкую станцию? Гоша, морщась больной со вчерашнего веселья головой, тем не менее обрадовался:

√ Вот хорошо зашли. Понимаешь, у нас тут учитель занедужил, захватишь с собой √ там по начальству в больницу направят. Подгони сюда сани, где сена побольше.

Егор Клюшкин, не сомкнувший за ночь очи, с изумлением наблюдал, как латыши Юрка и Карла снесли с жилого этажа укутанного в шубу учителя Сутягина. Тот что-то мычал, дергая связанными руками и ногами. Клюшкин последовал за ними на улицу. Вышел и Гоша, напутствуя возчиков:

═√ Белая горячка у нашего педагога случилась, не развязывайте его.

Испуганный старшина таращился, наблюдая, как латыши нахлобучивают на больного шапку, укутывают в шубу, заваливают сеном.

√ По дороге-то оглядывайся: не задохнулся ли, не выпал из саней┘ Ну, как говорится, с бывшим богом трогай!

═┘Забегая несколько вперед, скажем, что на счастье станционного коменданта, сразу после возвращения обоза с неожиданным подарком в сторону Архангельска шел эшелон с какой-то хозяйственной армейской частью и санитарным вагоном. В нем Сутягина по дороге привели в нормальное состояние и прямо с вокзала отпустили на все четыре стороны.

Спустя полгода, когда вести об окончании экспедиции коммунаров в Великий Халуй дошли до губернского города, Сутягин от радости сильно подвинулся и без того слабым рассудком и определился добровольно в психлечебницу. Как больного с правильным поведением его═ вскорости сделали истопником с правом свободного хождения. В базарные дни экс-учитель заходил в распивочную, но пил осторожно, случайным собутыльникам рассказывал, что, видно, всевышний его любит, потому и спас от неминучей, но преждевременной, через ниспосланную белую горячку. Его излечили по новому методу профессора Россолимо. Сутягин взялся за ум и до самой пенсии работал статистиком в горфинотделе. Женился на бывшей купеческой дочке, заимел трех детей. Внук его был зачислен в отряд космонавтов, но в космос его не пустили врачи: конкретных противопоказаний не было, но имелась честно составленная зиц-космонавтом анкета.

Гоша же на утреннем построении мрачной с ноги команды не досчитался Тимофея-помора. Куда, когда и √ главное √ как он исчез? Никто, в том числе лавочник, не смыкавший глаз ночью, ничего сказать рассвирепевшему Гоше не смог. По распоряжению Федора Трофимовича полдня мальчишки и молодые парни обыскивали все село и окрест═ его. Гоша хотел было устроить громкое дело о кулацких происках, но, подумав, публично ничего не сказал, а в команде объявил исчезнувшего ╚дезертиром трудового фронта╩.

┘А вот Сутягин, уже остепенившийся, где-то ближе к концу второй сталинской пятилетки, будучи по своим мелким служебным делам в горкомхозе, узрел что-то знакомое в тамошнем дежурном милиционере. Внешнее сходство дополнялось и отсутствием безымянного пальца на левой руке √ как у Тимофея-помора. А когда Сутягин, шутливо козырнув стражу, назвал его по имени, Тимофей не на шутку испугался, тож узнав бывшего коммунара, однако быстро оправился, когда Сутягин показал свое удостоверение служащего.

Потом они часто встречались в домашней обстановке (Тимофей также завел семью), и Сутягин узнал историю таинственного исчезновения новообретенного приятеля √ бывшего коммунарского знакомца.

По словам Тимофея выходило так, что в ту достопамятную ночь он проснулся еще задолго до позднего рассвета. И было ему видение покойной матери со словами: ╚Беги, беги отсюда, сынок!╩ Пил он мало, ибо действительно из поморов-раскольников происходил, поэтому видение воспринял серьезно. Стараясь не шуметь, оделся-обулся, при лунном в окошко свете осторожно вытащил из кармана полушубка, коим накрылся Махутка, запасенную там тайно бутылку водки (еще вечером подсмотрел). Смазанные хозяйственным лавочником дверные петли не скрипели, как и лестница с этажа. На счастье Тимофея и сам Егор Клюшкин вышел из сенцев, где дежурил, в лавку √ кваску испить.

Выйдя из дома, все при том же лунном свете, беглец спустился к Онеге, перешел ее и дошагал до ближнего леса. Наломал елового лапника, присел, подогнул ноги в валенках под полы полушубка, да еще и накрылся с головой прихваченной шинелью, быстро надышал. А когда в полудреме услышал лошадиный топот и скрип розвальней, вскочил, перекинул шинель через плечо, выждал пока с ним поравняется последний возок с ездоком, вышел из-под елового полога, предварительно засыпав снегом свое логовище, и подбежал к саням.

√ Друг, довези до станции?

√ А ты что? В обратную что ли собрался? Не-е-т, мне от ваших комиссаров по шеям вовсе как не хочется.

Меж тем Тимофей уже впрыгнул в сани, молча пододвинул к возчику свернутую шинель √ совсем новую и подал бутылку:

√ Возьми в оплату.

√ Ладно, я-то подвезу, а как остальные наши узнают?

√ А на кой леший им к тебе подходить? Да и в сено я зароюсь. А перед самой станцией незаметно соскочу.

┘В ежовскую чистку, когда в лагерной охране случился дефицит с кадрами, Тимофея-помора направили старшиной вохры в лагпункт близ Пинеги. Больше два последних коммунара не встречались. Младший сын Тимофея стал полковником КГБ.

u Предупредив, что следующего дезертира, если таковой случится, он пристрелит лично, Гоша спустился в лавку и сообщил Клюшкину: через час-другой команда покинет ╚этот гостеприимный, радушный по-северному дом╩. Обрадованный лавочник легко согласился на отступное: горячий завтрак (Настасья, правда без детей, уже явилась и спозаранку растопила печь), опохмелку из расчета бутылка на троих, еще пару для НЗ ему лично в руки, сухой паек на сутки.

Когда повеселевшие коммунары покидали дом, Гоша вручил приглянувшейся ему хозяйской племяннице толстенный том Августа Бебеля ╚Женщина и социализм╩, велев прочитать, а он будет заходить и консультировать по неясным вопросам. А проходя мимо хозяина, шутливо толкнул того локтем в бок:

√ Небось пошаливаешь с племянницей-то, старый ловелас? Смотри, у нас в коммуне с этим строго!

Егор досадливо сплюнул и перекрестился на раздавшийся звон монастырской колокольни.

Коммунары же завернули во двор старосты √ забрать свое имущество из хозяйского амбара. Федору Трофимовичу посуровевший Гоша объявил, что штаб будущей коммуны расположится в монастыре.

√ А монашки куда? Ведь им по чину не надлежит за одной оградой с мужчинами┘

√ Ха-ха-ха! О чем это ты, старина? Да мне в архангельском агитпропе говорили, что еще год тому назад тебе было послано предписание использовать здания монастыря под общественно-хозяйственные нужды. Что √ разве не получал?

√ Получать-то получал, а потом и комиссия приезжала по церковным ценностям, зачем-то описывала весь священнослужительский инвентарь. Забирать что ли хотят?

√ Это не вашего ума дело.* На то власти есть. А ты не уводи разговор в сторону: получал предписание?

√ Получал. На там ничего не прописано про разгон монашек. А═ постройки нам не нужны.

√ Так читать следует между строк. Ничего, придет скоро время √ все ясным языком объявят! Значит из монастыря ничего не брали, не вывозили?

Заметив забегавшие в глазах комиссара алчные огоньки, Федор Трофимович чуть усмехнулся:

√ Говорю же: комиссия только все переписала в монастыре и в Преображенской церкви, два дня пропьянствовали, по мелочи кой-чего═ украли┘

√ Ты мне контру не пропагандируй! А то живо в уезд под охраной отправлю! Ничего, скоро мы вас всех перевоспитаем. Значит так. Сегодня мы будем обустраиваться, а завтра к полудню √ всех в монастырь! Продолжим собрание.

Коммунары потянулись в гору, горбясь под тяжестью мешков и ящиков, а староста подозвал как всегда вертящегося рядом третьяковского Мишко:

√ Вот что, дуй что есть мочи к отцу Игнатию, он в церкви, скажи, что я послал, а комиссар со своими еретиками пошли монашек выгонять.

Отослав Мишко, Федор Трофимович призадумался, бормоча: ╚Вот и до нас добрались┘╩ Хитрил староста, член ВКП(б), разговаривая с Гошей. В последний год, беседуя с обоими священниками, игуменьей Спиридонией, учителями, фельдшером Архипычем, многознающим √ по своей подвижной профессии √ Егором Клюшкиным, пришли они скопом к выводу: долго еще монастырю, да и ╚гражданской╩ Преображенской церкви, не устоять. Советская власть в силу вошла; вот-вот с поляками замирятся*. Она для народа полезная, продразверстка √ дело вынужденное и временное. Учитель из газеты вычитал: скоро очередной партейный съезд ее отменит напрочь и посильным налогом заменит. Вот только зачем на церковь-то так ополчилась власть? Вроде особо и не мешает, а в деревне, где театров и кинематографов не имеется, куда народу пойти, отвлечься от тяжелой работы, зимнего мороза, летней мошкары и болот, осенних дождей? А в церкви все золотом блещет, священник хорошо говорит √ одно слово, благолепие!

А потом не царское время: кто верует в бога, тот и ходит на службы┘ И ведь сама-то власть еще в начале восемнадцатого отделила церкву от государства, патриарха Тихона позволила избрать┘ Нет, что-то тут не так.

┘И порешили они некоторое время назад подготовиться, если приедут═ от властей закрывать монастырь; ведь уже если к таким обителям достославным как Соловецкая и Сийская вплотную подобрались, то, видимо, не сможет Бог уберечь от напасти их небольшой Богоявленский монастырь.

Потому-то и тайно перенесли в кладовку Преображенской все мало-мальски ценное из монастырской церкви: золотые и серебряные украшения и утварь √ вклады знатных попечителей, старинные иконы новгородского и суздальского письма. Оставили только иеромонаху отцу Сергию самое необходимо для служб, что поплоше: кадило, копиё, чашу-дароносицу, предметы для причастия. Как они сообща порешили √ до обычных церквей, конечно, дело дойдет, но не сей день.

Федор Трофимович опять вспомнил алчный блеск в глаза комиссара, усмехнулся. А Мишко он послал к отцу Игнатию, чтобы тот со служкой, как было ранее договорено, наглухо затворили внутреннюю, монастырскую дверь, перетянули ее перекладиной-засовом и заставили иконами-складнями. Погрустнев, пошел по известным ему домам √ готовить к приему на постой монашек.

u Почти все село смотрело, как вверх к монастырю по протоптанной тропке тянулась черно-серая колонна, возглавляемая двумя конниками; как и раньше, Ваняй держал красное знамя.

√ Антихристы, - бормотали бабки, опасливо оглядываясь на ходившего меж домами по своим квартиръеским делам Федора Трофимовича; хоши и свой, но все же партейный! Народ в селе по-доброму сочувствовал старосте: чего не сделаешь ради людей? √ Даже в партию вступишь┘

Меж тем коммунары, матерясь от ходьбы в гору с грузом на горбах, пришли к окованным железными лапами воротам, сбитым из еловых брусов в пять вершков толщиной. Не слезая с коня, Гоша нагнулся с седла и решительно подергал за ручку выпущенной через отверстие в воротах веревки: за воротами звонко забился колокольчик. Переждав пару минут, Гоша уже непрерывно затрезвонил. Легонько щелкнув, отошла в сторону заслонка, открыв окошко размером в две ладони, в котором Гоша разглядел лицо пожилой монахини, низко забранное черным платком.

√ Что хотите, люди добрые?

√ Мы, тетка, не люди добрые, а представители советской власти, откомандированы губисполкомом. Открывай незамедлительно ворота!

√ Без разрешения матери игуменьи не могу. Монастырь женский, мужчинам входить не позволительно.

√ Хорошо, зови свою ведьму. Ждем пять минут, а потом забросаем ворота бомбами.

Для убедительности Гоша вынул из кармана шинели ╚лимонку╩ и сунул ее под нос монахини. Та ахнула и быстро-быстро пошла в сторону приземистого строения, забыв заслонить окошко, не по возрасту быстро вбежала на низенькое крылечко и скрылась за дверью. Гоша же, красуясь, просунул руку с гранатой в окошко, для убедительности просунув большой палец в кольцо. Восхищенный военной решительностью командира Ваняй подбоченился, но тут же левая его нога выскользнула из стремени, он покачнулся в седле и древком знамени ударил по крупу командирского коня. Тот от неожиданности взбрыкнул, Гоша подскочил, рука его в оконце резко дернулась, а граната, получив ускорение своему весу, вырвалась из руки и упала на землю по ту сторону забора, оставив на большом пальце кольцо.

Прошло две-три секунды, пока Гоша осознал случившееся, а затем с силой пришпорил коня, дернул повод влево и заорал:

√ Ложись!

В наступившей тишине и на морозе граната взорвалась с оглушительным стекольным грохотом. С крестов и деревьев монастырского кладбища всплеснулась стая грачей, громко загалдевших. Еще пару минут коммунары лежали, зарывшись головами в снег, придавленные своими мешками и ящиками. Напуганные кони ринулись вдоль монастырских стен в разные стороны, причем конь Ваняя сбросил своего седока в сугроб. Гоша же удержался и, сделав круг в сотню саженей, вернулся к воротам, которые медленно растворились вовне: взрывной волной снизу вышибло из гнезд перекладину.

Гоша же, наезжая успокоившимся конем на выбирающегося из сугроба Ваняя, орал:

√ Ты, гадский папа! Ты что это, урод, творишь?

√ Так ведь случайно получилось┘

В это время проворный Люська поймал коня и подвел к воротам, передавая поводья осыпанному снегом Ваняю.

√ Отставить, - продолжал орать Гоша, √ еще что учудишь, дубина стоеросовая! Товарищ Лю Сые! Бери знамя и садись на коня. А вы, черти, хватит валяться. Встать и построиться в колонну. Вперед √ марш!

u Подъехали к крылечку жилого помещения, оказавшегося квадратным поместительным зданием в форме квадрата с кирпичным цоколем и невысокой деревянной надстройкой √ кельями монахинь. Сейчас в них молились, приняв взрыв гранаты за начало бомбардировки монастыря, все двадцать восемь насельниц: монахинь и послушниц. Во внутренней же Богородичной церкви молились отец Сергий и игуменья Спиридония.

Гоша слез с коня, взошел на крылечко и отворил вовнутрь дверь, оказавшуюся незапертой. Через все здание пролегал коридор, заканчивающийся противоположной дверью. На ближней скамейке сидела в тревоге давешняя монахиня.

√ Ты это что, старая, расселась? Где твоя настоятельница или как там ее?

√ Так ведь бомбить начали, у меня и ноги подкосились

√ Никто вас не бомбил, а ворота надо по команде открывать! Давай, вели к своей главной небокоптительнице.

√ Матушка в церкви.

√ Тьфу! √ сплюнул Гоша, √ с вами только гранатами и можно разговаривать. Вы тут оставайтесь, а мы с Ваняем, Махуткой и Лю Сые пошли в церковь старуху искать.

Гоша вышел на улицу. Прощенный Ваняй, подобострастно забегая вперед и влево, заторопился к церкви. Перед церковными воротами Гоша цыкнул на Ваняя и, не снимая шапки, вошел в притвор. В слабом свечном свете он разглядел близ алтаря двух согбенно молящихся в застывшем полупоклоне священника и монахиню в высоком головном уборе. Громко топоча подкованными сапогами, Гоша с сопровождением прошагал через церковный зал. Остановился возле молящихся, осведомился:

√ Кто такие? Я √ комиссар из Архангельска.

Пожилая монахиня выпрямилась, повернулась лицом:

√ Я здешняя игуменья. Негоже в храм божий с покрытой головой входить и мирские разговоры вести. Пойдемте выйдем их храма.

Выйдя вперед коммунаров из церкви, Спиридония осведомилась:

√ Кто вы такие будете, почему взрываете бомбы и врываетесь в храм?

√ Надо власть уважать и ворота открывать. Тогда и взрывов не будет. Я √ комиссар со специальными полномочиями от архангельского губисполкома. Согласно выданному мандату прибыл организовывать коммуну. Монастырь, как пережиток темного прошлого, я реквизирую под штаб коммуны. Па-а-прашу в четверть часа очистить территорию!

√ Согласно закону Совета народных комиссаров от двадцать третьего января одна тысяча восемнадцатого года от рождестве Христова, церковь отделена от государства. Для закрытия монастыря мне нужно указание от епарх┘

√ Ма-а-лчать! Я те дам указание! Хочешь под дулами винтовок вылететь за ворота? Немедленно очистить бывший монастырь.

√ Я буду жаловаться по своим и светским инстанциям. Подчиняясь силе неправедной, мы уйдем.

√ Вот-вот, жалуйся хоть своему бывшему богу. А ты, поп, дабы пожара не случилось, загаси свечи и лампады и тоже выметайся. Жаловаться иди, ха-ха-ха!

√ До принятия официального решения гасить лампады не будем. Это богохульство.

√ Хрен с вами. Махутка! Загаси огни.

Больше не оборачиваясь, Гоша пошагал к дверям жилого здания.

u Когда монахини и послушницы, за исключением двух поварих, которых Гоша насильно оставил на кухне и запер, игуменья и отец Сергий, перекинув через плечо котомки с нехитрыми пожитками, скорбной чередой вышли из ворот монастыря и остановились, обернувшись, отдать последний поклон обители, в горку вбежал Федор Трофимович с увязавшимся Мишко. Прибежали они на услышанный в селе взрыв гранаты. Спиридония вкратце рассказала о происшедшем, попросила позаботиться о сестрах и послушницах. Сама она переночует у Татьяны Третьяковой, церковной старосты Преображенского храма, а иеромонаха Сергия приютит до утра отец Игнатий. Еще она попросила назавтра отрядить кого-либо с повозкой √ отвезти их с отцом Сергием до станции: поедут в Архангельск правды искать у епископа и советских властей. ╚Хотя и мало надежды╩, √ скорбно сказала игуменья.

Забегая вперед, скажем, что Спиридония и Сергий назад уже не вернулись. Спустя год от отца Игнатия, ездившего в Архангельск к архиерею, который спешно собирал священнослужителей епархии по поводу появления декрета об изъятии церковных ценностей, узнали: о возвращении монастыря власти и слушать не пожелали. Оставшихся без дел Спиридонию и Сергия отправили в Москву на патриаршье подворье. Некоторое время они пожили в Новодевичьем монастыре. Затем Спиридонию благословили игуменьей Кременецкого монастыря на Украине, а иеромонах Сергий волею судеб оказался аж на греческом Афоне.

√ Да-а, √ захмурился Федор Трофимович, √ перегибает власть, перегибает. Нехорошо это, многими бедами откликнется.

√ А ведь нехорошее число их: исключая командира √ тринадцать, √ сказал отец Сергий, √ не к добру...

Не успел иеромонах закончить слова свои, как изнутри монастыря раздался страшный крик и глухой стук, как падает свысока туго набитый═ чем-то мешок. Все замерли, а через минуту в незапертые ворота выбежал Махутка и заорал: ╚Фершала зовите, фершала!╩ За фельдшером Архипычем взялся сбегать Мишко.

Как выяснилось, едва последняя монахиня вышла из монастыря, Гоша велел водрузить повыше над взятой твердыней красное знамя. От маковки церкви и колокольни сразу отказались, поэтому Гоша послал Карла Каудзитаса, хотя и двухметроворостого, но ловкого, укрепить стяг на верхнем ярусе колокольни. Тот скоренько взбежал по внутренней лестнице, осмотрелся и обнаружил в метре от открытой площадки на стене удобное отверстие. Перегнувшись через перила, Карл почти дотянулся древком до него, но сапоги его заскользили по промороженному каменному полу, туловище перевесило, и латышский стрелок вольной птицей полетел вниз. На его несчастье каменная же площадка округ цоколя колокольни аккуратно расчищалась монахинями после снегопадов и метелей.

┘Пришедший спустя четверть часа Архипыч только развел руками. ╚Вот и двенадцать стало, √ тихо проговорил отец Сергий, √ но и это число антихристам ничего хорошего не сулит╩.

Изгнанники спустились в село, а подоспевшие бабы, загодя предупрежденные старостой, по одной, по две повели монашек по своим домам. Послушницы же были из местных √ из села и окрестных деревень, √ поэтому и вернулись к родительским дворам.

Беспокоясь за судьбу двух оставленных послушниц-кухарок, Федор Трофимович вернулся в монастырь, спросил Гошу.

√ Слушай, несознательный ты, а еще член нашей партии! Видишь, товарищ наш боевой погиб, с красным знаменем не расставаясь. Не до тебя. Кухарки будут при кухне. Должен же кто-то харч нам готовить. Вечером отпустим, а затем хоть их, хоть кого других каждый день присылай с утра готовить. Считай √ по разнарядке коммуны. Так что иди себе. Да-а, собрание пока отменяем.

u По всему чувствовалось, что Гоша был напуган потерей в течение суток трех человек команды, поэтому в кровь разбил рожу коммунару Егорке, на крик кухарки заглянув в кухонное помещение: от облапил послушницу (вторая в это время вышла за охапкой дров) и уже тянулся блудливой рукой к подолу темного монастырского платья. Более того, приказал охальника на трое суток посадить в карцер √ келью на втором этаже жилого дома, заперев ее на внешний замок, кормить раз в день сухомяткой. Также велел поставить туда два ведра: одно с водой для питья, другое под парашу.

Карла, хотя тому при жизни и не снилось быть мусульманином, похоронили ввечеру того же дня. Похоронили с честью, в церковной ограде рядом с могилами архиепископов и митрополита Никодима. Памятник последнему несколько повредили: устав копать промороженную землю, далее углубляли динамитом, хозяйски прихваченным Гошей с архангельских складов. Покойного коммунара уложили в наспех сбитый хромым Мироном Карнауховым гроб (Гоша приказал старосте), хоронили под гудение горна и ╚Интернационал╩, исполненный хорошо владевшим гармонью землемером Холиным. Хромку также вытребовали из села с отдачей. Однако игра Холина понравилась Гоше, и он реквизировал музинструмент.

Поминали опять же пением революционных песен, расположившись в просторной трапезной, приготовленным кухарками-послушницами ужином, двумя бутылками водки из Гошиного НЗ. По случаю траура командир объявил═ амнистию Егорке. Тот же в благодарность сообщил узнанное от кухарок днем √ он был на сегодня назначен дневальным по коммуне, потому и вертелся на кухне, снимая пробу. А узнал он от простодушных послушниц, что в церковном подвале имеется запас вина кагора для причастий, сохраненного игуменьей еще с давних времен и крайне экономно используемого в годы лихолетья.

Гоша, прихватив Ваняя и Махутку, самолично пошел с проверкой. Подобрав ключ из отобранной у игуменьи связки, подвал открыли и обнаружили целых три ящика кагора хорошей, еще довоенной крымской лозы. Ради новоселья и похорон Гоша велел ординарцам взять целый ящик, а ключ от подвала снял с кольца связки и упрятал в левый карман френча рядом с партбилетом.

У команды при виде вина светлая грусть окончательно переросла в веселье. Холин весь долгий зимний вечер играл плясовые. Потом под гармонь же завели разбойничьи и каторжанские песни.

Пока шло веселье, Гоша с Ваняем, взяв фонарь ╚летучая мышь╩, обошли все кельи второго этажа, размечая: кого куда поселить. И на первом, кроме трапезной с кухней, монастырской библиотеки, имелось несколько комнат, где раньше жили послушницы, занятые ведением хозяйства монастыря. Затем вышли на улицу, проверили замки на служебных постройках, что шеренгой расположились между жилым помещением, кладбищенской оградой и задней монастырской стеной.

Себе же Гоша и адъютанту Ваняю присмотрел маленький домик в левом углу монастырского двора, что раньше занимал отец Сергий. Бывшая поповка восхитила поотвыкшего от домашности своим уютом, отдельной крохотной спаленкой, гостиной с диванчиком, круглым столом, камином и приличной библиотекой духовной и естественно-философской литературы.

Перед самой полуночью командир объявил общий отбой. Коммунары разошлись по кельям, захватив свечи в подсвечниках; еще днем Гоша приказал снести их из всех помещений дома в трапезную: для яркого света. Махутку назначили дневальным на эту ночь по дому, то есть он должен был при фонаре дремать в коридоре на вынесенном из библиотеки топчане. А непьющего китайца Люську, снабдив валенками, тулупом, малахаем и винтовкой, отправили постовым на охрану монастырского двора. На ночь установили три фонаря √ у ворот, церкви и хоздвора. А часовому разрешили заходить греться в дом, печи которого натопили, не жалея дров.

Люську же отрядили даже и не потому, что трезвый, а про себя решили: ходить по двору рядом с кладбищем, где свежий покойник, страшновато, а Лю Сые √ нехристь, ему все нипочем┘

u Еще раз строго-настрого наказав Махутке не все время дрыхнуть, а особо присматривать за дверями в кухню и в библиотеку, она же комната для монашеских посиделок-занятий, куда временно сложили весь привезенный груз, Гоша сам и зашел на кухню, положил в мешочек хлеба, уворованной в поезде семги, в также припрятанную бутылку кагора, после чего отправился в свой домик.

Там ярко горели свечи, а Ваняй уже вовсю раскочегарил камин и голландку, обложенную сиреневыми изразцами со сценами из Ветхого завета. Своими боками печка выходила в гостиную, спаленку и прихожую с топчаном, на который и улегся уставший от хлопотного дня Ваняй, накрывшись шинелью. Командир вручил ему добрый ломоть хлеба с жирным куском семги.

Гоша же снял сапоги, обув натруженные ноги в меховые домашние обутки иеромонаха, а также заменил пропотевший френч на хозяйский же теплый халат монашеской темно-синей расцветки. Удобно устроился в резном деревянном креслице с подлокотниками, протянув ноги к полыхающему камину. Тепло подумал о Ваняя, сгоношившем и самовар. Гоша заварил настоящий чай из запасов иеромонаха, налил в серебряную лафитницу кагора. Выпил, закусил семгой. И чай к этому времени настоялся. В отличие от Ваняя, о прежнем хозяине дома подумал неодобрительно: ╚Совсем попы зажрались: посуда серебряная, камины всякие том┘ шлепанцы меховые┘ Правильно товарищ Троцкий говорит, что дурман церковный в сто крат хуже контрреволюции с Антантой╩.

Разомлевший от давно забытого уюта, крепкого чая и умиротворяющей ночной тишины, нарушаемой только потрескиванием поленьев в камине да отдаленного дверью храпа Ваняя, комиссар Гоша впал в полудрему-полуявь. Мысли текли как-то отстраненно, но убедительно.

Из общения с местным населением Гоша понял: к коллективному труду эти куркули не готовы. Да и прямых директив партии не имеется, а грядущее введение продналога, как понимал Гоша, отсрочивает полную и окончательную коллективизацию деревни. Так что же √ возвращаться с позором в Архангельск? Нет, это не в его характере. Просто надо подкорректировать задачу экспедиции: ставку делать на личный пример, создать в монастыре образцовую коммуну, пример совместного труда и жизни, а село? √ Пропаганда, политпросвещение, агитация за советскую власть!

Все же сон окончательно сморил уставшего комиссара. Был он во всех отношениях приятен и оптимистичен. Минула холодная северная зима, растеклись и влились в разбухшую с ледохода Онегу весенние ручьи, зазеленела первая травка, а там и деревья┘ Но тут Гоша сам себя во сне поправил: здешние ели и зимой зеленые. Но все равно: белое ушло, осталась зеленая земля да голубое небо. Все село вышло на пашню, везде веселые переклички занятых коллективным трудом людей, вчерашних забитых бедняков и во всем сомневающихся середняков. Мрачноваты раскулаченные, но и они постепенно вливаются в ряды пролетариев сельского труда.

По просторным пашням едет он на кон (И во сне рачительный Гоша озаботился: а хорошо ли Ваняй с приданым ему в помощники Егоркой покормили коней, поставленных в монастырскую конюшню в соседство с двумя же монастырскими ездовыми лошадьми?). Рядом и тоже на коне √ Ваняй с красным знаменем в одной руке и с горном в другой.

√ Здравствуйте, товарищи трудовые крестьяне!

√ И ты будь здоров, товарищ комиссар, с хорошей погодой тебя!

√ Да, погода благоволит. Так и овсы скоро взойдут. А с житом-то управитесь в срок?

√ Управимся, непременно управимся┘

Беседа и дальше продолжалась, но как-то в общем, поскольку Гоша слабо знал сельскохозяйственную терминологию. Ваняй затрубил в горн, созывая работающих на поле крестьян на десятиминутную политбеседу. Гоша спешивается и достает из планшетной сумки свежую брошюру с тезисами съезда ВКП(б) по аграрному вопросу. На других полях и пашнях сеют доброе и вечное остальные коммунары, только Махутка дневалит в бывшем монастыре, да землемер Холин послан в соседнюю деревню: тамошние хлеборобы попросили обмерить пашню, чтобы равномерно распределить работу между двумя бригадами.

Санитар Шишкин помогает фельдшеру Архипычу в приеме легких больных; тяжелых в селе-коммуне давно уже нет. Малахай на соседнем поле, что справа от села, сам пашет на монастырских лошадях. Одноглазый Епифан плотничает с хромым Мироном Карнауховым; как люди слегка инвалидные, к полевой работе негодные, они оборудуют самый большой на селе амбар под клуб.

Семен, как человек политически грамотный, к тому же и художник-самоучка, на том же дворе √ под навесом на случай дождя √ готовит наглядную агитацию для скороспелого клуба: натянув на деревянные каркасы кумач, выписывает красками цитаты из трудов Маркса, Ленина и Троцкого, время от времени справляясь с печатным текстом из книжки ╚Агитатор на селе╩.

Лю Сые тоже остался в коммуне-монастыре, но он кропотливо сажает огород: будет припас овощей для команды на всю долгую зиму! Юрис же Пумантис, сам из сельских кузнецов, с Левонтием с самого рассвета в кузне: приводят в годность поизносившийся инвентарь. А чем занят Дьёрдь Кáлоши? Никак не мог придумать Гоша подобающее занятие вечно хмурому, плохо говорящему по-русски мадьяру. В голову лезло все нелепо-плакатное: ╚А бывший боец Венгерской советской республики товарищ Кáлоши с винтовкой в руках охраняет мирный труд┘╩

И в этот предутренний, последний за ночь сон явственно ворвался хлопок выстрела. Гоша открыл глаза и с минуту неподвижно лежал, угретый под шинелью. С улицы послышался топот, хлопнула входная дверь, кричал Махутка: ╚Калоша застрелили!╩

┘Наспех одетый Гоша, опережая Ваняя и Махутку, ворвался в дом. У растворенной в библиотеку √ комнату для занятий двери уже толпились необутые, полуодетые коммунары. Калоша лежал на полу в перевернутом стуле с подлокотниками: от двери виднелись только его поднятые и согнутые в коленях ноги в сапогах. Рядом лежал вороненый наган с блесткой рукояткой. На столе, от которого при выстреле отвалился Кáлоши, лежал лист бумаги √ вырванная из книги подобложечная чистая страница. Впрочем, на листе было написано карандашом только два слова: ╚Kedves Erzsi┘╩* Видно, Дьёрдь сообразил, что из этой глухомани письмо, да еще написанное по-мадьярски, никуда не дойдет.

Гоша нагнулся и поднял с пола щегольский револьвер с серебряной пластинкой на рукояти. Сколько он ни силился, но не мог понять ни слова из гравированного текста. ╚Украл, наверное, у кого-то╩, √ подумал Гоша. Рядом стоял Юрка-латыш, он наклонился к револьверу в руке командира, наморщился, зашевелил губами.

√ Что? Или прочитать можешь?

√ Знаете, я ведь из полулатышской, полуэстонской деревни, у нас там все оба языка знают. А венгерский и эстонский чем-то похожи┘

Юрка взял протянутый Гошей револьвер, пару минут водил глазами по надписи:

√ Получается так, что Дьёрдь Калоши награждается именным оружием от председателя Венгерской советской республики Бела Куна за боевые подвиги. В этом смысле написано.

√ Да, не простой человек был наш Калоша, мне еще в Архангельске намекали. И чего это он?

√ От тоски, должно быть, √ встрял Холин.

√ Вы тут со своей тоской коммуну в похоронную команду превратите! Все это от безделья и пьянства. Баста! Объявляют на территории коммуны сухой закон. Провинившихся √ в карцер на десять суток!

Гоша сорвался на истерический крик; с ним случился вроде как забытый с юности припадок. Коммунары оторопело смотрели то на мертвого венгра, то на дергающегося на полу командира. Шишкин растолкал зевак и деловито √ на карантинной службе в порту всего насмотрелся √ стал разжимать подвернувшейся щепкой изрыгающие белую пену стиснутые зубы комиссара.

u Николай Андреянович не только из рассказов матери представлял себе тот северный край и его людей. Во-первых, сам родом с Крайнего севера, что на тысячу с лишком километров ближе к полюсу, чем родина матери. А во-вторых, довелось ему и самому побывать на этой родине.

Учась на предпоследнем курсе политехнического института, решил он, поддавшись уговорам матери, съездить в ее родные места. Благо √ впереди зимние каникулы, билет студенческий железнодорожный √ льготный, в полцены. Да и сам не против проветриться после зимней сессии, слякотной долгой осени и вялой зимы. Захотелось в северный ядреный мороз, да и материного брата Михаила навестить: видел-то его только в самом раннем детстве, забыл, как и выглядит, дядя Мишкó, как его всегда называла мать Николая.

Сдав последний экзамен, Николай, прихватив сумку с материным гостинцем √ вареньем из вишни и крыжовника, доехал на электричке до Москвы, перешел с Каланчевки на Ярославский вокзал и уже через пару часов сидел в купе поезда в приличной компании флотских офицеров, ехавших в Северодвинск принимать новую атомную подлодку. Флотские офицеры в те времена на публике не пили, а вот в соседнем купе всю ночь напролет веселились под гитару, как понял Николай, торговые морячки из Холмогор, пели что-то разухабистое про ╚Емцу-дрицу╩. Николай спал вполявь, но легко. А в одиннадцать утра следующего дня сошел на станции Плисецк, легко нашел восемнадцатый дом по улице Октябрьской, где, предупрежденный материной телеграммой, его ждали дядька Михаил и тетка Катерина, равно и обильно накрытый стол. Оба сожалели, что в ближайшие две недели их дочь Светлана, работавшая инженером на космодроме в Мирном, не сможет приехать: дисциплина там военная, а сейчас каждый день ракеты со спутниками запускают.

Дом дядькин, хотя и одноэтажный, был построен им по всем северным порядкам: с духовым отоплением от русской печи; баня, туалет, мастерская по хозяйству √ все под одной крышей. После бани для гостя сели за стол, выпили, завязали разговор.

Историю жизни дядьки Николай хорошо знал со слов матери. Когда он подрос, то в═ армию его не взяли по причине плоскостопия. Когда в тридцатых годах село коллективизировали, Мишкó очень скоро стал зваться Михаилом Андреевичем √ сначала бригадиром, а потом и вовсе председателем колхоза ╚Красный Север╩ в двадцать пять лет. Тогда же и сестра его Маня вышла замуж в соседнюю деревню Погост. Женился и он сам, но в тридцать восьмом, лютом для начальников всех рангов году, не дожидаясь возможных доносов и ареста, съездил в Архангельск, нашел кой-каких знакомцев в тамошнем управлении Главсевморпути и получил назначение начальником маяка в Кольском заливе. Туда же выписал после войны и сестру Маню, оставшуюся без погибшего мужа сама-трое с малыми детьми. Там она и встретила отца Николая.

Как только наступили хрущевские времена, дядя Миша, выслуживший льготную северную пенсию, вернулся в родные края, но не в село Великий Халуй, а осел и отстроился в Плисецке и еще с десяток лет проработал в райпотребкооперации на приличной, хотя и не верхней должности. Теперь заслуженно отдыхал.

В первый день заговорились до полуночи. Опять же дядька сожалел, что не удастся им в этот приезд съездить в родное село Великий Халуй. Благо и недалеко═ по здешним расстояниям, всего шестьдесят верст без гака, но зимой дорогу не ахти какую заметает, так что два-три месяца в году рейсовый автобус отменяют. ╚Вот приедешь летом √ навестим Халуй, монастырь, хотя уже полуразрушенный, посмотришь┘╩

Неделю прогостил Николай у родни. Стояли в эти дни крепчайшие морозы при круглосуточно ясном небе, а в доме √ пряное тепло духового отопления, тетка Катерина с утра пироги в печь мечет, уху из вяленой рыбы варит, а на ужин парит магазинную курицу. К курице дядька, нагнувшись под обеденный стол, подмигнув, достает из нарочно купленного к приезду гостя ящика бутылку ╚зубровки╩. На второй же день по приезду Катерина затушила и домашнего гуся.

После ужина Николай вышел прогуляться. За полчаса обошел весь невеликий поселок, остановился у входа в сквер, на зиму тоже закрытый. Улицы, освещенные неяркими на морозе фонарями, еще больше оттеняли черноту безоблачного и безлунного неба. На улицах √ редкие прохожие, зато в домах все окна горят. Тишина. Простучал через станцию товарняк. Снова полная тишина. В городе такой не бывает и посредине ночи. Николай посмотрел в юго-западную сторону неба: что-то там слегка зарозовело, а затем тоненькая, за десятки километров едва различимая огненная черточка, набирая скорость, ушла в небо и погасла. ╚Вот и привет от сестры Светланы, √ подумал Николай, √ через пару часов в вечерних теленовостях сообщат: запущен, мол, очередной спутник с номером тысяча такой-то в интересах народного хозяйства┘╩

Но сидя за столом и доедая с дядькой гусятину под остатнюю на сегодня рюмку ╚зубровки╩, услышал сообщение диктора, что сегодня одной ракетой-носителем запущены сразу шестнадцать народно-хозяйственных спутников.

√ Это зачем так много и сразу? √ поинтересовался безлично дядька.

√ А это испытывают новую баллистическую ракету с разделяющимися боеголовками, √ пояснил Николай со снисходительностью слушателя военной кафедры политеха.

u Теперь же, по прочтении занимательной книги Александра Исаевича, приводя в мыслях в строгий порядок слышанное от матери, от дяди Миши (после поездки Николая в Плисецк дядька дважды наезжал к ним в Т.), в контексте всего слышанного Николай Андреянович вспомнил, что, провожая племянника, дядя Миша презентовал несколько староизданных церковных книг, зная увлеченность того историей. Собственного говоря, посулы матери, что в Плисецке имеются старые книги, и убедили Николая поехать в гости.

Книги эти и посейчас стояли на лучшем месте книжного шкафа Николая Андреяновича. Еще тогда дядька сожалел, что в свое время, навещая в Великом Халуе мать Татьяну Алексеевну, дожившую до возвращения сына с Крайнего севера на родину, только эти несколько книг и забрал √ для любопытства. ╚А ведь твоя бабка, мать моя то есть, в двадцатые годы, как бы сейчас сказали, старостихой на общественных началах при мирской церкви Преображения была. Туда же снесли все самое ценное и из монастырского Богородичного храма перед закрытием монастыря. Конечно, золото-серебро в двадцать втором году по декрету изъяла комиссия из Архангельска, но все самые ценные иконы (поплоше сельские бабки разнесли по избам) после закрытия комсомольцами в первую пятилетку Преображенской церкви отец Игнатий передал на сбережение Татьяне Алексеевне. Сам священник тогда же уехал с семейством из села. Так и стояли два поместительных сундука, на замок примкнутые, да укладка с церковными книгами в сенцах родительского дома, заваленные всяким хламом.

Говорил я ей: отдай в архангельский музей, а то сейчас Никита Сергеевич послабление стране дал, а при всяком послаблении сразу вороватый народ плодиться, как мухи на навозе в солнечную погоду, начинает.

Куда там! Отец Игнатий, мол, крепко-накрепко наказывал: отдашь только в церковь нашу, как ее вновь откроют┘ Вот и дождалась: за полгода как мать померла, нагрянули в село какие-то с виду приличные, в шляпах, все стариной интересовались. На машине легковой окрест все разъезжали. Отлучилась старая на пару дней √ в Погост-деревню к тамошней знаменитой знахарке со своими болячками, √ вернулась: сундуки-то с укладкой пусты. Так у нее ноги отказали, до смерти уже не оправилась╩.

┘И еще тогда дядька, порывшись в кладовке, принес порыжелую картонную папку, явно погрызенную мышами, с оттиснутым словом═══ Дъло ╧.

√ Если не лень в дороге тащить, возьми вот. Когда на похороны ездил √ захватил на память. Тут пустяки всякие, записи хозяйственные по церкви √ материным почерком. Еще какие-то записи, но не ее┘

Приехав домой, Николай с интересом читал жития святых. Папку тоже раскрывал, порылся в разрозненных бумагах самого различного формата. Просмотрел половину стопки: действительно, все записи о фунтах лампадного масла, саженях дров и прочее хозяйственное. Так и оставил в покое. Когда женился на последнем курсе и перебрался примаком в тестеву-тещину квартиру, то из родительского дома забрал только наиболее ценные свои книги, а весь хлам, старые учебники, студенческие конспекты, тож порыжелую папку, вынес в сарай, сложил повыше на грубо сколоченные полки, где размещался всякий инвентарь и инструменты, всегда необходимые в частном доме.

┘А вот теперь вспомнил о папке, может какое-нибудь упоминание в тех записях о лихолетье коммуны имеется? Хоть в контексте нехитрых записей что удастся уловить? Но дело все осложнялось тем, что был тот дом уже не родным: после кончины матери (отец умер раньше) перешел он в чужие руки. Каким-то хитрющим манером теперь им вовсе незаконно завладела вдова недавно погибшего среднего брата, ушлая Т-я бабенка: и Николая Андреяновича с младшим братом-художником к разделу не подпускала, и сама жила в собственной квартире, а в дом квартирантов пускала.

Николай Андреянович, как человек воспитанный и интеллигентный (хотя и без очков), слабо себе представлял: как объяснить свой приход какому-нибудь грубому работяге, его подозрительной и никому-ничему не верящей жене? Да и надежды, что бумаги в сарае сохранились через столько-то лет при сменяющих друг друга квартирантов, практически никакой┘

Однако, пересилив эту самую интеллигентскую рефлексию, как-то в воскресный день вышел поутру из квартиры, купил бутылку вполне приличной водки, сел на автолайн и поехал на другой конец города в поселок металлургов.

Нерешительно постучал в столь памятные ворота с калиткой. Звонок уже не работал, да и сам ранее белоснежный, выбеленный дом посерел, как-то сник. Никто не шел. Николай Андреянович заставил себя разозлиться и загремел кулаком. Дверь с веранды растворилась, вышел всклокоченный мужик в неряшливой майке:

√ Чегой грохочешь? Что нужно?

Сообразив, что мужик в самом пике неопохмеленных страданий, Николай Андреянович без промедления поднял над забором руку с бутылкой:

√ Впусти. Разговор есть.

На радость гостя-спасителя и супружницы мужиковой не оказалось дома: уехала в подгороднюю деревню к родне то ли на крестины, а может и на поминки. Мужик с похмелья точно не помнил. Придя в чувство и не задавая лишних вопросов, тот ткнул рукой в сторону сарая, что виделся из кухонного окна:

√ Иди сам смотри. Я там пока ничего не трогал. Думаю вот самогонный аппарат стационарный┘

Не дослушав, Николай Андреянович вышел из дома, обогнул его и вошел в незапертый шлакоблочный сарай. Через несколько минут весь в пыли и паутине, но с заветной папкой в руке, Николай Андреянович зашел попрощаться с гостеприимным временным хозяином. Тот не возражал, инстинктивно придвинув бутылку к себе поближе.

Воскресный вечер, перешедший в ночь-заполночь, Николай Андреянович разбирал пересохшие и пожелтевшие листы разноформатной бумаги, исписанные вперемежку чернильным карандашом и выцветшими чернилами. Наскоро просмотрев уже когда-то виденные листы сверху пачки, Николай Андреянович залистал дальше. Где-то с середины между хозяйственными записями, непонятно почему справками о крещении, поминальными списками, черновиками писем отца Игнатия в епархию стали попадаться листы, исписанные нервическим, характерным почерком, довольно малопонятным. Фразы-записи прерывались датами. На всякий случай эти листы Николай Андреянович откладывал в сторону. Их было немного. Долистав до конца стопки, не найдя ничего интересного, он сложил все снова в папку, прилег на диван, захватив листы с малопонятным почерком.

После разбора первой же фразу кровь застучала в висках, от волнения подскочило давление √ хотя гипертоником и не был: это были разрозненные листы из дневника комиссара Гоши! Всего Николай Андреянович нашел пять датированных листов записей, неведомо как попавших в церковно-хозяйственные бумаги его бабки.

u═════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ 21 марта <1921 г.>*

Конец марта, а мороз и не думает униматься. Впрочем, за последние годы к чему только не привык? А здоровье пошатнулось: здесь уже третий припадок падучей. Уж было и думать про нее забыл┘ Хворостов тоже хорош: позавчера лавочник Клюшкин оказией привез со станции очередное, третье по счету предписание: рапортовать об успехах Первой образцовой коммуны имени Кондратия Булавина. Ему, видите ли, надо готовиться к докладу на бюро губисполкома. А что я ему отрапортую: жратва из монастырских запасов почти закончилась. Главное, не усмотрел √ весь сахар Шишкин с Малахаем на самогон перевели: устроили самогоноварню в избе Мирона Карнаухова. Бил лично палкой, а потом Ваняй с Юркой-латышом публично выпороли. Посадил на гауптвахту, а на второй день к ним же и Махутку определил. Сукин сын, ссильничал вдовую солдатку, что на краю села жила. Еле убежал от соседских мужиков √ с топорами гнались! Здешний народ довольно терпелив, но за топор берется уже не для угрозы┘

От монастыря мужиков отогнали пальбой из винтовок в воздух. На другой день староста приходил: требовал либо самим расстрелять охальника, либо под охраной отправить в район милиции. Сказал, что и так до крови наказали. Главное, подлец, теперь пусть опасается Ваняя и Егорки; те чин-чинарем тож солдаток себе завели, что в кухарках прижились: Федор-староста объявил, что баб более в монастырь отряжать не будет. Пусть сами хлебово себе готовят. А из чего его готовить-то? Впору отряжать на село свой продотряд. Что-то в голове перевернулось: как-то снизу и от ушей вверх прихватывать начало. Опять гам и раздрай от казармы слышен. И Ваняй куда-то задевался. Надо самому утихомиривать идти от тепла-то! Впрочем и дровам скоро каюк.

7 мая <1921 г.>

Давно не писал. Весна пришла, а приливы к голове все сильнее. Первого мая вышли из коммуны без оружия, с красным знаменем и двумя плакатами, изготовленными Семеном. Что-то он совсем ослаб, кашляет, все больше отлеживается под тулупом. Не жилец, видать. Староста, подчиняясь официальному празднику, собрал хилый митинг: местная интеллигенция вшивая, старухи, дети. Говорил о радостных перспективах: войну с Польшей окончили, хозяйственная жизнь в стране налаживается, вот и продразверстку упраздняют┘

При упоминании о продразверстке толпа злобно ощерилась: их Гоша уже две самолично провел. Вторая и вовсе стрельбой завершилась √ с нашей стороны: стреляли в воздух, отгоняя от амбаров. Но все равно Ваняю нос свернули, Лю Сые сломали два пальца на правой руке, выворачивая винтовку, а одноглазый Епифан уже третью неделю валяется и стонет с переломанными ребрами. Хорошо, фельдшер Архипыч, старой закалки лекарь, пользует и врагов┘ Впрочем, слегка подстрелили и одного парнишку, что броском кирпича вывихнул мне плечо. Но тут мы квиты.

Заключили формальное перемирие со старостой. Он же пообещал скорый конец нашей коммуне: дескать, Егор Клюшкин уже не одно письмо ╚в инстанции╩ лично в почтовый вагон поезда ╚Москва √ Архангельск╩ и в обрат передал; с официальными и коллективными жалобами.

Да-а, темен народ в стране, ох, как темен! Сколько ж придется его приструнивать, к коллективной жизни и труду переобучивать? Скольких это жертв═ с сознательной и несознательной сторон окажется? Страшно и подумать.

Вот сегодня допил последнюю бутылку реквизированного лично для себя церковного кагора. Хоть голова вечером и ночью отпустит. Уже полночь. В коммуне все дрыхнут, а со стороны села песни доносятся: это в просторном амбаре Мирона Карнаухова опять посиделки. Вот и заставь их в свободное время политграмоте учиться?!

30 мая <1921 г.>

Умер боевой товарищ и стихийный художник Семен Гольцер. Чахотка в последней стадии, а он снова поехал с нами на передний фронт борьбы. Похоронили с честью┘ уже не одна коммунарская могила в этом бывшем поповском вертепе. Все же где-то умудряются гнать эту самогоновку: в ночь после похорон, напившись, открыли винтовочную пальбу в сторону села неугомонный Махутка и Юрка-латыш. Последнее самое непонятное: хотя и не трезвенник, как Лю Сые, но всегда отличался благоразумием. Не иначе как прóклятое это место, навеки пропитавшееся религиозным дурманом.

Стреляли, стервецы, в растворенные ворота коммуны. Юрку Лю Сые ввел в бессознание и лежачее состояние прикладом винтовки, а Махутка винтовку-то бросил, но выхватил гранату и с криком ╚Бей контру!╩ бросился по лунной дороге в сторону села. Как выяснилось в ночном расследовании при свете фонарей, Махутка бросил-таки гранату, но недалеко она упала и изранила смертельно осколками бросальщика. Все несчастья от этих гранат┘ и зачем только их взяли сюда?

Похоронили без почестей в дальней углу монастырского кладбища. Горн передал Ваняю. Впрочем, на утреннюю побудку и вечернюю перекличку уже давно не горнили. Опять есть нечего. Позавчера староста передал у ворот полмешка муки. Сказал: все, это последнее до новины┘

Расписался что-то. Так Бальзаком или Достоевским станешь в этих стенах!

20 июня <1921 г.>

Что ж сильно плотское в человеке! Не взирая, что староста ночную стражу завел с дробовиками, Ваняй все одно иногда бегает к своей солдатке. Но и польза имеется, вчера принес весть: на селе получили газету о замене продразверстки налогом. И частную торговлю, и ремесло снова разрешили. Куда товарищи Ленин и Троцкий смотрят? Оно, конечно, вожди смотрят куда надо, но ведь и курс на попятный опасно так сразу брать?!

Означает ли это конец (временный, конечно) идее коммуны? А был ли мальчик? Ведь только что┘

(Далее запись, не достигнув и середины листа, прерывалась. По всей видимости, как сообразил Николай Андреянович, опять что-то не заладилось в коммунарской жизни).

11 июля <1921 г.>

Конечно, реквизиция золотишка-серебришка из внешней церкви, да еще с легким избиением пора Игнатия, угрозой револьвером старостихе Татьяны Третьяковой, это жест отчаяния. Ведь объяснил этому Федору: будем возвращать постепенно в обмен на продовольствие. А он сам укатил √ видно было с монастырской выси √ на летнем тарантасе в сторону парома и далее через Онегу.

Специально, хотя и ночь полнолунная, посылал Ваняя к своей солдатке узнать. Оказывается, поехал Федор Трофимович на станцию с намерением сесть в поезд √ и к самому высокому архангельскому начальству. Что-то будет? А может и ничего. Ведь на предыдущие кляузы там, по всей видимости, внимания и не обратили. Хворостов головой за коммуну должен стоять, иначе и сам погорит! Впрочем, уже два месяца как почты нет, а скорее всего староста не передает.

А потом я чист перед партией и советской властью. Если и были кой-какие грехи по молодости лет, то у кого их в это неустроенное время не было! Как это говорил бывший христианский бог: кто без греха, тот пусть первый выстре┘ √ тьфу! То есть пусть первый булыжник √ оружие пролетариата бросит┘

Вандея┘ настоящая кондовая Вандея этот глухой край. А вся Россия? Сколько же ее придется ломать? Нашу коммуну лет через десять еще будут добрым словом вспоминать.

А чертов монастырь, поповское это гнездо, все же красив. Как это у Гумилева? ╚┘Белый монастырь╩. Но что перед этой строкой √ увы, забыл. Опять голову заломило.

u Через неделю спешно прибывшая в сопровождении Федора Трофимовича выездная судебная бригада губчека с отделением бойцов разоружила и арестовала коммунаров. Следствие велось всего два дня в стенах монастыря, куда суровый гепеушный командир из портовых рабочих Соломбалы поочередно вызвал почти что все село. Наутро третьего дня всех девятерых коммунаров, что пережили эти злосчастные полгода монастырского сидения, вывели под конвоем из ворот и кучно поставили у белой стены обители.

При чтении приговора только при упоминании имени Ивана Прокофьевича Трефилова коротко всплакнула в толпе сельских зевак Ваняева солдатка.

╚┘Шишкина Александра Лукича, а также бывших красноармейцев Лю Сые и Юриса Вилисовича Пумантиса за контрреволюционную═ деятельность, вооруженный разбой, мародерство и грабеж приговорить к высшей мере защиты советской власти: расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно╩, √ закончил чтение обвинения суровый председатель выездной судебной бригады.

Перед всплеском винтовочных выстрелов Гоша, превозмогая раскалывающую голову боль, все силился вспомнить ускользающие строки стихотворения Гумилева. Так и не вспомнил.

┘ Брат Николая Андреяновича, художник-пейзажист, где-то в конце восьмидесятых годов съездил-таки на этюды на материну родину. Подарил старшему брату свою картину в строгой черной рамке: вид на село и полуразрушенный монастырь с берега Онеги.

Рассказывал, что часть стены слева от ворот, где расстреляли коммуну комиссара Гоши, цела и какой-то турист, что много развелось на русском севере, то ли с умыслом, а может и просто так┘ что называется ╚по погоде╩, начертал кирпичом по сохранившейся, хотя и посеревшей извести:

Красным,

белым

и зеленым

Нагоняем сладкий бред┘

Взгляд блуждает по иконам┘

Неужели Бога нет?*

* Психиатрическая больница в Москве.

*Червяк по-испански; так на Кубе презрительно называют контрреволюционеров.

* На поморском Севере крестьянские избы о двух этажах.

* Сухой закон был введен в России в 1914 году с началом Первой мировой войны и продлился до 1924 года, когда по инициативе предсовнаркома Рыкова начала продаваться ╚рыковка╩ √ 30о√ая водка.

* То есть эфиопский язык; Ломоносов был избран в академики за создание русско-эфиопского словаря.

* Псевдоним В.И.Ленина.

** Дом (усадьба) священника.

* Начальная школа с изучением талмуда.

* Офени √ что-то навроде нынешних мелкооптовиков, имевших свой тайный язык, в котором слова произносятся наоборот.

* То есть с бранденбурами √ нашитыми на сукно горизонтальными полосами. Эта форма, вкупе с суконными шлемами, была пошита по эскизам Васнецова; царь собирался переодеть в нее армию, но не успел; все досталось Красной армии. Кстати говоря, шлемы изначально именовались богатырками, буденовками их стали звать намного позднее.

* Пригород Архангельска.

* Николай Андреянович, вспоминая рассказы матери о коммунарском нашествии, в подобных местах ее детских воспоминаний мысленно согласительно покачивал головой: сами, дескать, все это проходили при горбачевском отрезвлении народа┘

* По всей видимости, такие описи составляли заранее в преддверии декрета от февраля 1922 года об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья.

* Мирный ╚рижский╩ договор между РСФСР и Польшей был подписан 18 марта 1921 г.

* Дорогой Ержи┘ (венг.).

* На листах дневника год не был обозначен, поэтому приводится в скобках <┘>. Понятно, что и грамматика здесь приведена в норму современных правил.

* Николай Рубцов ╚Гость╩.

Поставьте наш баннер

Солнышко светит. Грачи прилетели.
Тают снега на равнинах безбрежных.
Вот и прошли холода и метели,
Вот и минули три месяца снежных.
Белые хаты стоят над оврагом.
Птицы над ними кругами летают.
Будто каким-то охвачены страхом,
Будто чего-то недопонимают...
Может быть, запах грачей удивляет,
Иль тишина не понравилась птицам?..
Бог его знает, чего их пугает,
Что им мешает на землю садиться...
Может быть, сверху они увидали,
Как копошится в навозе старуха,
Или чуть слышные чьи-то рыданья,
Может, достигли их птичьего слуха...
Нынче никто уж могил не копает.
Нынче никто не кричит, причитая...
Полумертвец на крыльцо выползает...
Господу молится полуживая...
Трупы лежат во дворах и в канавах,
Трупы в домах и в грязи придорожной.
Многие - в полузасыпанных ямах,
Полуистлевшие с осени прошлой...
Смрадом, замешанным с мартовским паром,
Хаты полны и проулки кривые.
Двое детей за колхозным амбаром -
То ли уж мёртвые, то ли живые...
А за амбарными теми дверями
Нету ни зёрнышка вот уж полгода.
Был урожай, и довольно немалый,
Да увезли его "слуги народа".
Гнил он на станциях в кучах огромных,
Денно и нощно его охраняли.
А на днепровских равнинах просторных
Тысячи сёл до конца вымирали.
С Буга, с Ингула, с Днепра и с Кубани
Беженцев толпы брели спотыкаясь.
Близких своих зарывая руками,
Женщины выли в снегу, надрываясь...
Те, кто добрались до города всё же,
Или до Киева, иль до Полтавы, -
Полуживые, и мёртвые тоже, -
Все на подводах свозились в канавы.


Дмитрий Воробьевский (1987 г.).