Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

Записки военнопленного

Товарищам, прошедшим со мной

нелегкий путь по гитлеровским

концлагерям и не склонившим головы

перед фашизмом свой скромный труд

═════════════════════════════════════════════ посвящаю.

От автора.

══ Мой дорогой читатель!

══ Кто ты, я не знаю.

══ Возможно, мы не раз проходили одними дорогами, грелись у лесных костров в зимнюю стужу, согревали друг друга теплом своих тел в промозглых фронтовых землянках.

══ Возможно, мы не раз участвовали в одних и тех же боях, мучились с ранеными в госпиталях и думали одну и ту же думу о далеких родных, и о том, когда же она кончится эта, эта проклятая война!

══ А может по молодости лет или другой какой причине, война обошла тебя стороной, тебе не пришлось ходить по трудным фронтовым дорогам Смоленщины, Калининской области, Белоруссии. С полной выкладкой идти по пояс в снегу сутками, когда казалось √ еще немного и иссякнут последние силы и ты упадешь замертво┘ И когда раздавалась долгожданная команда: ╚Привал!╩ √ падал, как в мягчайшую перину √ в снег и мгновенно засыпал, как дома на печке┘ Опять команда, и находились откуда-то силы, чтобы снова идти вперед √ к фронту!

══ Не жалей об этом, ибо у каждого из нас еще много впереди не пройденных дорог, не совершенных подвигов, которые нам предстоит пройти и совершить. Но чтобы пройти хорошо жизненную дорогу и оставить о себе добрый след, нужно много знать и быть закаленным, чтобы встретить и преодолеть любые жизненные невзгоды.

══ Ты, не испытавший ужасов фашистского плена, читая мои записки, поймешь ли всю глубину солдатского несчастья? Поймешь ли по-настоящему судьбу тысяч своих соотечественников √ солдат и офицеров Великой Отечественной войны, вихрем войны заброшенных на чужбину в застенки фашизма, за многорядные заборы с колючей проволокой?

══ Так же несчастливо сложилась и моя солдатская судьба. В одном из кровопролитных боев 1943 года, контуженным, я попал в гитлеровский плен, где пробыл до мая 1945 года.

══ Прошел все ⌠хождения по мукам■, которые выпали на долю русских военнопленных. Как участник и очевидец многих событий, я не могу умолчать о жизни, вернее, о существовании тех, которых считали пропавшими без вести, но которые были живы, томясь в неволе. Они находили в себе силы в невероятно трудных условиях плена, как только могли, бороться с фашизмом. В этих записках я не ставлю цель раскрыть всю историю возникновения групп сопротивления среди военнопленных, не берусь давать полную характеристику каждому участнику сопротивления. Это мне еще не под силу, потому что всего я не мог знать, и тем более не обладаю в достаточной мере писательским мастерством. Опытный писатель, вероятно, мог бы более полно и красочно написать обо всем┘ Здесь я расскажу лишь о том, что слышал, видел и испытал сам. Каждая строка моих записок выстрадана кровью сердца. Я пишу в основном лишь о тех товарищах, которых более менее хорошо знал, с которыми встречался, участвовал в группе сопротивления.

══ Да простит мне мой дорогой читатель то, что о некоторых из них пишу скуповато. Это потому, что мы очень мало знали друг о друге. Попадая в плен многие, чтобы скрыть воинские звания не называли своих подлинных имен и фамилий, а писались вымышленными. Да и условия борьбы складывались так, что не располагали к раскрытию всех тайников души и сердца, даже перед товарищами по борьбе. Возможно, это и спасло многих от провала.

══ Этих товарищей я больше знать стал во время восстания на корабле ╚Норд╩ и особенно по кратковременному совместному пребыванию в лагере военнопленных ╚Мальвик╩ в Норвегии. И трудно удержаться, чтобы хоть вскользь не упомянуть о них, как живых свидетелях тех событий.

══ Прошло уже много лет после окончания Великой Отечественной войны. Бурно проходят годы, унося из памяти многие даты, события, встречи. Но пережитое в годы гитлеровского плена забыть нельзя. Оно как рана, которую не залечит никакое время. И она будет кровоточить, острой болью отзываясь в сердце, напоминая о погибших друзьях-товарищах, родных, близких, и тех злодеяниях, совершенных фашизмом, о которых человечество не имеет право забывать никогда!

Воронеж строился

══ ┘Проснулся, как обычно, в шесть часов утра. В окна общежития во все глаза смотрит яркое июньское солнце. Из репродуктора льется наша любимая: ╚Утро красит нежным светом┘╩ Мои товарищи по комнате Андрей Горбунов, Миша Полюбезьев, Вася Трубин, Федя Исаев, Николай Агафонов, сверкая на солнце своими загорелыми мускулистыми телами, занимаются гимнастикой. Потом долго и шумно полощутся под умывальником, толкая и обливая водой друг друга. И все общежитие в этот час сотрясает жизнерадостный смех, гомон, топотня по коридорам и лестницам.

══ Федя Исаев, лишенный музыкального слуха, не мог утерпеть, чтобы не подтянуть припев песни. Он издавал такие могучие и неуклюжие звуки, словно ломом откалывал глыбы земли: ╚Ки-пу-чая! Мо-гу-чая!╩ А Миша Полюбезьев, затыкая уши, подтрунивал над ним:

≈    Федя! Ты не замечаешь, что тебе медведь уже на второе ухо наступил.

Исаев был парнем самолюбивым и не выносил насмешек над собой. Прервав свое ╚пение╩, он со ╚зверским╩ выражением лица пошел в наступление на Мишу. Тот отскочил поближе к дверям, отмахиваясь полотенцем, продолжал:

√ Обожди! Выслушай, потом делай из меня блин. Я же тебе сочувствую┘ Сам в юные лета мечтал артистом заделаться. Имел не хуже твоих природные данные. Но для тренировки голоса у меня было особое помещение √ на чердаке. Резонанс отличный! Пою во все горло и сам своим пением наслаждаюсь. Кроме того, мои серенады с глубоким уважением слушали пес Полкашка и телок Ромашка┘ Обожди! Это ж я про себя говорю! Так вот, однажды заливаюсь соловьем залетным и замечаю внизу старушку. Семенила куда-то своей дорогой и вдруг стала как вкопанная против моего дома. Выпрямилась, оперлась поудобнее на свою палочку и задрала голову вверх. Даже рот приоткрыла, с таким величайшим вниманием начала слушать мое выступление. Я парень уважительный, сами знаете, а особенно до престарелых, √═ решил ублаготворить бабусю. И вот замечаю: по морщинам ее покатилась слеза, за нею другая┘ Ага! √ думаю, √═ я тебя так ли еще пройму! Нажимаю на голосовые связки до полного предела┘ Что думаете? Бабушка заревела навзрыд и что-то себе запричитала. Во как! Интересно было услышать ее восторженный отзыв. Обрываю пение, свешиваюсь за окошко и кричу: ╚Бабушка! Отчего вы плачете? Неужели я так жалобно пою?■ Она утирает слезы и шамкает в ответ : ⌠Да нет, внучек, не жалобно ты поешь. А так-то радостно, точно так, как мычала моя коровка, которая в прошлом году издохла┘ Услыхала тебя и вспомнила ее, вот и плачу┘╩ С тех самых пор, дорогой Федя, я перестал готовиться в консерваторию, √ Миша сделал печально-мечтательное лицо. Мы не выдержали, захохотали, даже Федя заулыбался.

┘Так бывало у нас каждое утро, пока собирались на работу. Миша всегда находил себе очередную ╚жертву╩, чтобы позубоскалить над ней натощак. Иногда добродушно, иногда чуточку ядовито. Несмотря на его болтливость, мы любили его. Хороший был друг. Последнего для товарища не пожалеет √ рублем поделится, выходную рубашку тебе отдаст надеть, если своя у тебя не постирана.

Ребята один за другим уходят. Забрав из тумбочки документы, не спеша выхожу и я. В опустевшем общежитии остается одна уборщица Шура Субботина. Мурлыкает какую-то песенку, встряхивает над ведерком смоченный веник.

Сегодня день у меня особенный. Заканчиваю сдачу склада, а завтра по путевке обкома комсомола направляюсь на молодежное строительство кордной фабрики.

Все меня безотчетно радует. Это безмятежное ясное утро, ветерок, доносящий прохладу со стороны реки┘ И радостно и грустновато одновременно: жаль покидать привычную работу, больше того, √ жаль расставаться с товарищами. Вместе со многими из них я пришел в эту монтажную контору, вместе слесарили. На наших глазах за короткий срок выросла улица Героев Стратосферы, поднялся жилой городок у шинного завода и завода СК-2. Сюда вложена доля и нашего труда. Многочисленные линии и трубы теплоцентрали, домового отопления собраны нашими. Поэтому многое здесь стало родным.

До свидания, хлопцы! Два года был я у вас комсомольским секретарем. Работать старался, но кажется, что всего одолеть никогда не поспевал, а кое-что еще по-настоящему не умел┘

┘Наконец, все сдал до последнего винтика. Вечером состоялось комсомольское собрание. Мой отчет о работе и выборы нового секретаря. Ребята меня тепло напутствовали. Председатель парторганизации товарищ Болдин сказал мне после собрания: ╚Николай, когда будешь вступать в партию,√ в любое время приходи, днем и ночью. Я всегда за тебя поручусь.╩ Как обрадовали меня слова доверия старшего товарища!

════ После собрания долго пели и танцевали.

════ В отделе кадров строительства Кордной фабрики очень приветливо встретил меня начальник отдела кадров товарищ Маркелов.

════ ┘Вот уже месяц работаю комендантом молодежных домов. Под моим ведением два молодежных общежития и несколько═ бараков с семейными. Работы хватает, функции мои очень разнообразны. Работаю с комсомольцами. Навожу и поддерживаю порядок во всех общежитиях. И вот еще нагрузочка: раздаю хлеб рабочим по списку┘

════ Чего греха таить, двадцатилетнему парню трудновато напускать на себя начальническую строгость, когда тебя окружают смешливые, курносые, сероглазые, синеглазые, кареглазые девчата. Но я выдерживаю ╚комендантскую марку╩, и кажется, получается. Очень скоро среди хлопцев и девчат нашлось много горячих помощников. Даже те ребята, которым, казалось, море по колено, постепенно подтянулись. Прохожу по комнатам и не нахожу нигде ни окурков, ни грязной посуды, ни плохо заправленных коек.

Состоящий из посланцев комсомола наш строительный коллектив оказался на редкость жизнерадостным, сразу появился актив художественной самодеятельности. Один за другим дали несколько концертов для своих рабочих и служащих. Они встретили наши первые выступления одобрительно, и это удесятерило нашу энергию. Задумали более разнообразные программы. Танцевальная группа √ Петя Котов, Рая и Нина Ткалич разучивали новые номера народных танцев. Прекрасно пели Вера Родных и Рая Н.

═════ Начали выпускать сатирические стенгазеты с портретами √ карикатурами нерадивых людей. В это время у меня была заветная мечта: поступить в художественный институт, но работа была настолько интересна, настолько захватывала, что приходилось откладывать это на некоторое время.

═══ Администрация строительства не раз выносила благодарности нашей комсомольской организации за активное участие в строительстве. А вместе с тем у нас не обошлось без борьбы с той же администрацией за улучшение быта рабочих, за оборудование клуба, за улучшение общественного питания. Мы буквально ╚на рога подняли╩ директора столовой и добились своего, √ в столовой стало чище и приготовление блюд намного улучшилось.

════ В начале осени строительство кордной фабрики было завершено. Меня перевели на строительство Станкостроя товароведом в отдел снабжения. Новая работа, новые люди. Однако наш прежний коллектив художественной самодеятельности╩ перекочевал╩ на новую стройку и слился со станкостроением.

════ Когда вспоминаешь эти бурные довоенные годы и даже самые последние месяцы перед войной, в памяти оживает облик родного Воронежа. Он был весь в лесах новостроек, цвел улыбающимися лицами комсомольцев √ энтузиастов преображения города.

════ Пишу эти строки через═ годы и думаю, что многие воронежцы, а особенно молодежь, не знают того, что стены Кордной фабрики и Станкостроя возведены посланцами комсомола. Уцелевшие после варварского нашествия фашистов эти кирпичные кладки хранят тепло рук дорогих друзей моей юности. Имена их теперь неизвестны. Многим из них оборвала молодую жизнь война, а оставшихся в живых судьба раскидала по свету.

═════ О том, как внезапно оборвалась наша мирная жизнь, как началась война √ много написано в книгах, хорошо показано в кинофильмах.

Тревожные дни.

Я хочу рассказать о том, как меня подхватил вихрь войны, каким, можно сказать, мальчишкой я вскоре попал в лапы врага и как удалось мне вырваться из его когтей, чтобы потом иметь счастье в течение многих месяцев сражаться в рядах мстителей и освободителей Родины.

С начала войны я не был призван в армию. Наш строительный трест, погрузив оборудование в эшелоны, отправился на запад сооружать оборонительный укрепления. Помню, сидим в дверях товарного вагона с дружком Женькой, молча смотрим на мелькающие копны свежего сена, на грустные ивы, березы и тополя, на обезлюдевшие деревни. Никаких признаков полыхающей где-то войны: ни отдаленного гула, ни запахов пороховой гари. Дико представить себе, что под этим же ласковым солнцем, высоко плывущими редкими облаками, льется горячая кровь наших братьев, стонет и сотрясается земля от взрывов бомб и снарядов, занимаются пламенем деревни, села и города, испепеляются на корню наливающиеся хлеба┘

Дико, невероятно. Вот и в оставшемся позади Воронеже как-то не верил, что и взаправду средь чистого неба вдруг окажется самолет с черными крестами и начнет сбрасывать смертоносные бомбы на мирный город, на головы женщин, стариков и детей. В последние дни в═ Воронеже часто объявлялись воздушные тревоги, но многие жители не думали прятаться в бомбоубежища или в открытые повсюду щели, а наоборот, собирались группами на улицах и, запрокинув головы, смотрели в небо, щурясь от солнца. Это были простые, доверчивые, жизнелюбивые, добрые люди, которые никому не хотели зла и потому не могли, не умели представить, что их можно расстрелять, растерзать на куски бомбами ни за что, ни про что.

Этот путь в эшелоне на запад был первым в моей жизни дальним путешествием по стране. И вот сутки за сутками отстукивают колеса вагонов километры, сотни километров. А вокруг тишина. Этим летом на диво хорош урожай на полях. Куда ни глянь, √ сплошной высокой стеной стоят рожь и пшеница. Лоснятся плавные волны колосьев под дуновением легкого ветерка. Вызревает урожай, а сеятели его, надев непривычную, коробом стоящую военную форму, бесконечными эшелонами едут и едут в один край √ на запад. Туда же, куда и мы.

Чем ближе к фронту, тем чаще прерывистыми, разноголосыми гудками паровозов объявляется воздушная тревога. За Сухиничами начали попадаться первые воронки от авиабомб. И вот наш эшелон останавливается на какой-то пустынной станции, открытой со всех сторон. Ни лесочка, ни деревца. Непривычная зловещая тишина и безлюдье. Мы выпрыгиваем из вагонов и идем вдоль путей. ╚Не расходиться! Скоро поедем!╩ √ кричит начальник эшелона. Но мы успели рассмотреть следы ужасной трагедии. Во многих местах свежезасыпанные воронки, вокруг валяются окровавленные тряпки, детские ботинки, пинетки┘ Железнодорожник сказал нам, что позавчера фашисты разбомбили здесь поезд с эвакуированными женщинами и детьми┘ Наши руки невольно сжимаются в кулаки и губы сжимаются от ненависти к убийцам. ╚По вагонам!╩ √═ слышится команда.

Ночевка в лесу. В вагонах оставаться опасно. Откуда-то лезут слухи о диверсантах и парашютистах, сброшенных немцами. Девчата наши ахают и с тревогой посматривают на звездное небо. Мы стараемся развлечь их шутками, запеваем негромко песни.

Высадились на границе Орловской и Смоленской областей. Будем здесь строить укрепрайон. Меня зачисляют в охрану штаба укрепрайона, выдают винтовку и полувоенную одежду комсомольского образца.

И начинаются═ напряженные трудовые будни. Некогда даже сесть написать письмо родным. Копаем противотанковые рвы, срываем высокий берег реки Десны. Рубим лес и возводим дзоты. Девушки наши с темна до темна работают лопатами. Пищу им привозят на месте работ. Лица обветрились, запеклись, посуровели. Но и здесь прибаутка и шутка √ наш постоянный спутник┘

В конце сентября нас перебрасывают в Смоленскую область. Штаб обосновывается в деревне Зимница вблизи районного местечка Мокрое.

Третьего сентября утром наскоро перекусив, вооружившись, я подседлал коня и поехал проверять посты, которые располагались у мостов и перекрестков дорог, по другим бойким местам. К полудню я оказался в деревне, где располагался один из наших строительных участков.

Пообедал в столовой и отправился дальше. Когда подъезжал к окраине, над головой показались немецкие самолеты и с бреющего полета начали расстреливать все живое. Тотчас наши грузовики повезли рабочих в лес. У складов поспешно грузились подводы. Тревожная кутерьма. Произошло что-то неладное, возможно, прорвался враг?

Я спешил в штаб, но только часам к трем попал в Зимницу. Здесь горело несколько домов. Один из штабных домов разнесло бомбой, убило двух человек. Рабочих успели вывезти. Об этом сообщили мне встреченные жители, но никого из своих я не нашел.

Привязав коня у околицы, побежал на свою квартиру. Она оказалась пустой √ ни вещей, ни самих хозяев. На стене одиноко висела моя фуражка. Не сделал и сотни шагов, как над Зимницей появилось несколько бомбардировщиков и начали бомбить деревню, в которой не было ни одного солдата и никаких военных объектов. Я инстинктивно бросился под стенку сарая. Самолеты с ревом и воем проносились над головой. Вокруг рвались бомбы. Загорелось несколько ближних хат. Весь свет застлало дымом и пылью. Летели по воздуху бревна и клочья кровли, визжали осколки. Одним из разрывов снесло верх сарая, под которым я укрывался. Когда со страшным шумом проносился надо мной самолет, я всем своим существом стремился зарыться в землю, но, конечно, зарыться не мог, а лишь плотней прижимался к земле. Так я пережил свое первое боевое крещение.

Когда самолеты скрылись, я поднялся и огляделся вокруг. Всю деревню окутало дымом пожарища. С треском и глухим гулом рушились горящие потолки и стены. Откуда-то доносился истошный крик женщин, плачь детей. Вблизи пробежала старушка с растрепанными волосами и обезумевшими глазами.

Едва я успел выйти из горящей деревни, как опять появились самолеты, и снова на догорающую деревню посыпались бомбы. Мой терпеливый конь по-прежнему стоял привязанным к кустику. Долго-долго шел, ведя коня за собой и никого из своих не встретил на пути. Смеркалось. Горели окрестные деревни, горели скирды сена в лощинах. А в полях стояла какая-то зловещая тишина. Впрочем, прислушиваясь, я уловил какой-то беспрерывный шум, доносящийся издалека. Пошел в том направлении, откуда он доносился. Вдруг среди кустов обнаружил зенитную установку и трактор. Крикнул: ╚Кто там живой?╩ √ никакого ответа. Осторожно подошел ближе. Возле трактора лежал на спине с широко раскинутыми руками усатый боец. Верх трактора разворочен. Вокруг зенитки валялись ящики и снаряды.

Куда идти? Местность знаю плохо. Где наши, в какой они стороне? Отсюда уже явственно слышался гул автомобилей, различались голоса людей. Где-то неподалеку проходит лесная дорога. Кто там движется √ немцы или наши? Оставив коня, пошел на разведку. Приблизившись к дороге, но не видя ее за лесом, различил в беспрерывном моторном гуле чужую речь. Все теперь ясно: немцы!

Возвратился к зенитке, отвязал коня и снова повел его на поводу. Лошадка моя переступает, понурясь, словно чувствует, что ее хозяин не лучше ее самой знает, куда теперь подаваться.

Набрел на проселочную дорогу. Прислушался. Пересек ее и притаился в кустах. Стал ждать, √ возможно, появится кто. И действительно, вскорости показался мужчина в гражданском.

√        Скажите, куда ведет эта дорога?

√        Из Мочалина в Зимницу, √ спокойно ответил прохожий.

√        А кто в Мочалине?

√        Немцы.

√        Ну, что, как они?

√        Известно┘ Грабят магазины, хватают женщин┘ не дай бог!

√        Как же выбраться к нашим, брат?

Прохожий задумался.

√ Да как тебе сказать, парень┘ Вот если пойдешь в том направлении и если не собьешься, то, пожалуй, к утру выйдешь на город Киров. Там, по-моему, еще немцев нет. Ориентируйся по звездам. Сумеешь?

√        Не приходилось по звездам, но постараюсь┘

√        Ну, час тебе добрый!

Шагал и шагал я в ту ночь с другом-конем по маленьким смоленским полям и перелескам. На полях встречались брошенные плуги, бороны вместе с хомутами, как будто сеятели отдыхали где-то тут же неподалеку, чтобы с ранней зарей продолжить горестный запоздалый сев┘

Приближался и к затаившимся деревням. Но, заслышав урчание машин и мотоциклов, спешил укрыться в кустах и перелесках, и продолжал путь без троп и дорог. Перед рассветом, выбившись из сил, решил сделать привал. Нарвал травы, часть подложил коню, часть подстелил под себя и, свернувшись калачиком, задремал. Какой это был сон! От холода ворочался так и этак до первых лучей позднего октябрьского рассвета. Долго прыгал на месте, чтобы разогреть окоченевшее тело. А конь печально смотрел на меня своими умными темно-синими глазами.

Прошла первая в моей жизни бесприютная ночь. А какой будет следующая? Что, если б человек обладал даром предчувствия и предвидения своей судьбы хотя бы на несколько часов вперед? Над лесом низко пролетел самолет с черными крестами на фюзеляже. Спустя немного √ еще раз тем же кругом. ╚просматривает леса спозаранку╩, √ подумал я и решил освободиться от писем и некоторых фотографий. Комсомольский билет запрятал понадежнее. Надо сходить на разведку!

Глядя мне в след, конь тревожно заржал. Наверное, он по своему понял, что я собираюсь его покинуть.

Пройдя не более полукилометра, выбрался из леска и увидел небольшой городок. Вернулся. Зарыл карабин и патронташем под кустом. Надломил ветки на обоих кустах, пристально оглядел место своего ночлега, чтобы при надобности найти его . Отвязал коня, привязал повод к уздечке, чтоб не болтался в ногах: ╚Шагай, брат!╩ Он постоял некоторое время и, покачивая головой, пошел в глубь леса. А я поспешил скрыться с его глаз.

Вид у меня был неприметный. Вместо пилотки надел фуражку, поверх гимнастерки √ фуфайку, поверх воинских брюк √ гражданские брюки. Заправил брюки в сапоги.

С грустью на душе я оставил Луговая тропинка привела меня к свежей братской могиле. На могильном холмике валялись окровавленные бинты и советские пилотки. Значит, недавно захоронены здесь наши братья┘

эту первую встреченную мной безымянную братскую могилу и, не торопясь, зашагал к городу. На окраине остановился. Подождал, пока приблизится женщина, вышедшая из дома на огород.

√        Скажите, что это за город, кто в нем?

Женщина не удивилась моему вопросу и ничуть не испугалась меня.

√        Это Мокрое и здесь немцы.

╚Вот тебе на! Мокрое √ и никакой не Киров┘╩ √ с досадой подумал я. Попросил у женщины хлеба, но она пригласила меня в дом, и накормила досыта. Рассказала, что днем по городу ходить можно, но все-таки лучше остерегаться.

Я решился пройти по городу. С первых же шагов к центру меня охватило щемящее чувство тоски: печать запустения легла на облик этого обыкновенного советского городка, едва успел ступить на его улицы враг. Окна многих домов разбиты, двери сорваны с петель. Всюду на тротуарах битое стекло, осколки посуды и грампластинок. А вот и сами они √ псы-оккупанты. Впервые вижу вблизи гитлеровских солдат и офицеров. Они веселы! Стараются выглядеть не какими-нибудь разбойниками, а благородными людьми! Впрочем, не всегда это у них получается. Вот вижу √ с гоготом, с размашистыми движениями очищают склады и магазины от товаров и продовольствия. Крупное грузят на подводы, в кузова машин, а по мелочам без стеснения рассовывают по своим бесчисленным карманам и рюкзакам.

На площади, красуясь, группами стоят офицеры в фуражках с высокими тульями. Связисты во все концы тянут провода. По улицам снуют штабные машины и грузовики с различными условными знаками на бортах. Словно сумасшедшие, проносятся мотоциклисты в глубоко надвинутых на лоб рогатых касках, в черных плащах √ ни дать,═ ни взять √ кровавое коршунье!

Возле одного магазина, из которого фашисты вытаскивают мешки с продовольствием, собралась стайка вездесущих мальчишек. Горящими глазами смотрят они на разграбляемое богатство. Один солдат, набрав из мешка пригоршню рафинада, стал по кусочку раздавать ребятишкам, а офицер фотографировал эту сцену. Стоял идиотский хохот. Сытые рожи светились наглым самодовольством. Конечно, фотографию эту поместят в газету: дескать, смотрите, как армия фюрера печется о голодающем населении оккупированных районов!

Не слышно родной речи на улицах русского города. Всюду раздается лай чужеземцев. У ограды полуразрушенной церкви толпятся женщины. Многие плачут, утирая слезы носовыми платками и концами головных платков. Вхожу в толпу. За ограду согнаны наши пленные солдаты под усиленным конвоем гитлеровцев. Многие лежат на земле с забинтованными головами, ногами, а те, что могут ходить √ держат руки на перевязи. Меня удивило, что почти все пленные разуты. Женщины пытаются передать им продукты, банки с водой, а гитлеровцы наведенными автоматами и прикладами остервенело гонят их прочь. Одну старушку сбили с ног прикладом. Она громко причитала:

√ Ироды! Нехристи окаянные! И как их земля-матушка держит!

Когда я помогал ей подняться, она пристально глянула мне в лицо и полушепотом проговорила:

√ Спасибо, сыночек! А ты не солдат случайно? Или не командир? А то ведь тебя могут схватить┘ Утром словили двоих наших, сразу же расстреляли за исполкомом. Сказали √ это комиссары. Так и до сих пор лежат не прибранные┘ Ты, милый, лучше бы шел от греха подальше.

Я спросил ее, не знает ли она, как пройти к нашим. Старушка назвала мне тот же город Киров, про который говорил мне ночной прохожий на проселке. И по ее мнению √ немцы не могли успеть захватить его. До Кирова километров двадцать восемь отсюда.

Поблагодарив старушку, я двинулся в путь. При выходе из Мокрого нежданно-негаданно встретился с двумя товарищами по укрепрайону. Возчик Харченко и парикмахер Венька катили на подводе, словно в мирное время к теще на блины! И я, и они обрадовались встрече. Забыв про наставления остерегаться, я подсел к товарищам, и мы покатили дальше. По мнению друзей √ большинство рабочих успели выехать на машинах в тыл наших войск, и что нам теперь не следует теряться √ гнать вперед, пока фашисты не успели освоиться здесь и занять все дороги и села┘

На телеге лежало несколько ковриг хлеба и чемоданчик с Венькиным инструментом. Поехали обочиной дороги. Не обращая на нас внимания, по дороге неслись фашисты на бесчисленных автомашинах, мчались автоматчики-мотоциклисты. И мы надеялись, что вот так, открыто, с независимым видом нам удастся незаметно пробраться мимо этой урчащей, трещащей, орущей бронированной гадины, стремящейся подмять под себя всю нашу страну┘

На пятом-шестом километре мы увидели впереди себя огромную пешую колонну. Она показалась нам подозрительной. Нам следовало подумать, как быть дальше, не свернуть ли куда в сторону? Но охваченные тревогой, мы продолжали молча двигаться вперед и догнали колонну военнопленных. Тотчас два конвоира подскочили к нам и рявкнули во все фашистское горло:

√ Вег, раус! (Долой, слазь!)

Не успев опомниться, подгоняемые прикладами, мы оказались в гуще колонны. Нам не разрешили взять с телеги ни хлеба, ни Венькин чемоданчик. Среди советских военнопленных было немало гражданских.

Тут и понял я, что гражданская одежда √ не спасение. Фашисты хватали всех, кто подвернется им под руку, словно намеревались забрать в плен весь наш народ. Многие бойцы шли раздетые и разутые. И по мере продвижения вперед, разутых становилось все больше. Проходившие и проезжавшие мимо гитлеровцы как голодные шакалы пожирали глазами ноги колонны и, приметив на чьих-то ногах исправные, особенно √ хромовые сапоги, с удивительным проворством натренированных мародеров подскакивали к пленному и молниеносно освобождали его от обуви. Так в скорости поступили и с нашим Веней. Заодно с хромовыми сапогами его освободили и от часов. Офицеры конвоя инквизиторским взглядом прощупали колонну оборванных и израненных пленных. То и дело выкрикивали:

√ Евреи, комиссары и командиры √ выходи!!!

√ Шнеллер! Шнеллер! (Быстрее! Быстрее!)

Конечно, добровольно никто не выходил. Тогда эти внешне вылощенные, чистенькие, прямые как палки гитлеровские офицеры свирепели и приказывали солдатам выхватывать из колонны первых попавшихся. Несчастных ставили у кювета. И офицеры, как на учении, становились в позу и в упор расстреливали свои живые мишени. Старались при этом попасть в переносицу.

Так шла и шла многочисленная колонна, устилая свой путь трупами расстрелянных. А проезжавшие мимо нас завоеватели галдели, ржали и улюлюкали, как на затравливании зверей. Сыпалась похабная брань. В нас летели отбросы пищи, консервные банки, бутылки. В этой колонне головорезов мы видели весь ╚цвет╩ гитлеровской армии 1941 года. ╚Цвет╩ этот мчался на новеньких, маленьких, средних, больших и огромных автомобилях, вооруженный до зубов, горланя свои офицерские песни, пиликая на губных гармониках. И что еще бросалось в глаза √ все свободное время этот ╚цвет людоедства╩ только и делал, что жрал, как ненасытная саранча, опустошая банки консервов с этикетками всех стран Европы, обгладывая ворованных кур, гусей, толстым слоем намазывая масло на хлеб, захлебываясь молоком. Через трупы невинно расстрелянных, по лужам крови, в дыму подожженных селений катилась по нашей земле эта еще мало битая гремучая змея к своей призрачной ╚скорой победе╩. Катилась и гадила, мусорила этикетками сигарет, жестянками, пухом птиц.

Когда октябрьское солнце склонилось над горизонтом, произошла трагедия, до конца жизни оставшаяся в моей памяти. Впереди меня два бойца вели под руку раненого. Судя по хромовым сапогам и одежде, которую бойцы старались прикрыть прожженной шинелью, это был командир. Внезапно напротив нас остановилась легковая автомашина, из нее выскочило несколько офицеров. Трое из них кинулись к раненому, грубо толкнув бойцов, придерживавших его, приказали снять с него сапоги. Тогда раненый, поведя плечами, тихо сказал бойцам: ╚Бегите, товарищи!..╩ и, бросив рваную шинель, повернул измученное лицо в сторону гитлеровцев и что-то громко крикнул по-немецки. От его слов немцев перекосило и они потянулись за пистолетами. Но случилось неожиданное: каким-то чудом в руке советского командира оказался пистолет и он двумя выстрелами мгновенно убил наповал двух офицеров. Как кули с трухой плюхнулись они наземь, лощеными мордами в смоленскую дорожную пыль.

Подскочивший солдат-гитлеровец выпустил очередь из автомата, упал навзничь наш герой-командир. Два ордена Красного знамени блестели эмалью на его широкой груди. Тем временем бойцы, что поддерживали в пути своего командира, сбили с ног его убийцу. Один из них вырвал из рук его автомат и дал очередь по замешавшимся фрицам. Оба бойца побежали к лесу. Их примеру последовали десятки военнопленных. Не знаю, удалось ли кому из бежавших скрыться в лесу. После перед лесом запестрели трупы скошенных густым автоматным огнем. Сколько-то беглецов гитлеровцы окружили плотным кольцом и дико с ними расправлялись┘

Затем раздались бешеные крики офицеров:

√ Комиссары и командиры √ выходи!

Снова в колонну ворвалось фашистское зверье, хватало людей и выводило в сторону. Среди офицеров появился какой-то крупный фашистский чин, начавший распоряжаться экзекуцией. Было отобрано человек пятьдесят. Обреченных поставили над кюветом, напротив них выстроились автоматчики. Высокий рыжий офицер немедленно скомандовал: ╚Файер!╩ (Огонь!) и автоматы задрожали в руках убийц┘ Наши товарищи умирали геройски, посылая проклятья на голову палачей. На всю жизнь мне запомнился один из расстреливаемых. Он стоял в центре группы √ высокий, черноволосый, лет сорока, с резкими мужественными чертами лица. Свежий шрам пересекал его щеку от уха до уголка рта. Разорванная комсоставовская гимнастерка обнажила его могучую грудь. Босые ноги были твердо расставлены, казалось, он врос в родную землю как дуб корнями. Когда затрещали автоматные очереди, на его груди выступила кровь, но он продолжал стоять и в упор смотреть в глаза врагам. Рыжий офицер выстрелил в него из парабеллума, товарищ пошатнулся, не удержав равновесие, поднял выше голову и хрипло, из последних усилий, обратился к нам со словами:

√ Запомните это, товарищи! Придет час, они захлебнутся┘

Кровь, хлынувшая из горла, не дала ему договорить. Но он все еще стоял на ногах. Рыжий фриц разрядил в него всю обойму из пистолета. Товарищ упал, но сделал еще одну попытку подняться, опираясь на руку┘

Среди недвижимых расстрелянных отдельные бились в предсмертной агонии, гитлеровцы одиночными выстрелами в голову приканчивали их. Наша колонна роптала, выделялись громкие выкрики:

√ Изверги! Паразиты!

В ответ √ автоматные очереди в гущу колонны. Снова и снова, и проклятия умирающих┘

Завершив массовую расправу, нас погнали ускоренно. То и дело слышались выстрелы в хвосте колонны √ били всех обессилевших и отстающих┘

В сумерках нас подогнали к какой-то деревне. При виде человеческого жилья еще острее заныли суставы, изнуренные тела жаждали покоя, сна. Вражье начальство разве этого не понимало? Оно ╚позаботилось╩, предусмотрело нам ╚добрый ночлег╩. Нас остановили неподалеку от скотных дворов и приказали располагаться прямо на голой земле. Люди падали с ног, стараясь плотнее прижаться друг к другу. Но оказалось немыслимым и пяти минут пролежать на одном боку. Земля, уже охваченная морозом, мгновенно вытягивала в себя остатки тепла из обессилевших тел, ледяные иглы впивались до самого мозга костей.

Потянулась бесконечная ночь. Отовсюду слышался надсадный кашель, стоны и бред раненых. Будто нас заживо уложили в братские могилы и только что не засыпали сверху землей, но не то что подняться, даже головы поднимать запретили. Вокруг лежавших вповалку тысяч пленных расположились охранники через пять метров одни от другого √ с точно рассчитанной немецкой аккуратностью. За ночь они несколько раз принимались орать и стрелять по лежащим. То ли кто-то пытался бежать, то ли просто чтоб отогнать сон, охрана развлекала себя таким образом.

Всю ночь мой мозг лихорадочно работал над тем, как бы вырваться из этого ада, но часовые всюду торчали по своим местам, как хорошо надрессированные псы. К тому же луна всю ночь висела в безоблачном небе над скованной холодом землей.

Едва первые лучи солнца заскользили по неприветливой земле, раздались похожие на лай собак крики гитлеровцев:

√ Ауфштейн! Апштейн! Лос! Лос! Руссише швайне райне! (Встать! Поднимайся! Быстро! Быстро! Русские грязные свиньи!)

Люди поднялись, получив возможность движениями разогреть закоченевшие тела. За ночь их лица еще сильней исхудали и заросли. Те, на чьих плечах были порванные фронтовые шинели, зябко кутались и тряслись, не попадая зубом на зуб; те, кто был в одних гимнастерках, пытались хоть как-то согреться, переступая разбитыми в кровь посинелыми, босыми ногами.

На земле осталось немало трупов умерших раненых и убитых охранниками ночью. Каждый труп гитлеровцы толкали ногой, переворачивали, √ не притворился ли кто мертвым, √ и если что-нибудь вызывало у них подозрение, стреляли в лежащее тело.

Снова изнуряющий переход. Опустевшие деревни и села. Следы недавних упорных боев. Искореженное оружие, груды стрелянных гильз. Остовы белеющих печей среди пожарищ. В некоторых деревнях бесстрашные женщины выбегали из хат с хлебом, вареным картофелем, но мало кому из них удавалось вручать нам передачи. Гитлеровцы отталкивали, открывали стрельбу и по женщинам и по колонне. Встречались места, где валялось много трупов гитлеровцев. Их подбирали похоронные команды. Даже эти могильщики, отставив носилки, принимались стрелять по нам, охрана им не препятствовала.

Вот уже несколько суток как я снова на свободе. В одном из переходов, когда нас вели по лесной дороге и конвоиры особенно усердствовали, подгоняя нас прикладами, пинками и площадной бранью, я с группой военнопленных бросился в сторону леса┘

По лицу больно хлестали ветви, были слышны частые выстрелы, стоны сраженных пулями. Нас оставалась горсточка счастливцев √ 5-6 человек. Посоветовавшись, мы решили разойтись по одному или по два человека и пробираться селами. Нужно было во что бы то ни стало выбраться из проклятого окружения. На не оккупированную территорию.

.═ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .. . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На столе передо мной дымилась гора вареной картошки. Эта ╚пища бедняков╩ выручала простой народ в черные дни оккупации. Кроме того, хозяйка пустила в ход все свои не мудрые продуктовые запасы, чтобы накормить меня досыта. Этого трудно было достигнуть. Сколько бы я ни ел, чувство голода не проходило┘

Затем хозяйка заставила меня переодеться. Собрала и унесла все мое рваное затасканное одеяние, кишащее насекомыми, а на смену дала все═ чистое; на огромной русской печи я забился в самый горячий уголок и мгновенно заснул.

√ Для маскировки! В случае √ встретят немцы, - скажем, что мы муж и жена, идем косить на болото┘ Наши поселковые заготовляют там осоку.

Обросший и исхудалый, в свои неполные двадцать два года, видимо я вполне мог сойти за мужа этой доброй отважной женщины-крестьянки. Мы благополучно прошли лугом до окраины соседнего села. Провожая, она рассказала мне, что здесь ее отчий дом, отсюда просватали ее замуж за поселковского. Указала, как пройти к дому ее родного брата, которому я должен отрекомендоваться, чтобы он проводил меня дальше.

От всего сердца, не находя достойнейших слов, я поблагодарил эту женщину. И мы расстались. Имени и фамилии ее я так и не узнал, неудобно было спросить, а сама она не считала нужным называть себя каждому кратковременному знакомцу. Да ведь известно, что таких матерей солдатских были тысячи и тысячи во всех бесчисленных городах и селах, оккупированных врагом. Подвергая себя смертельной опасности, они спасали жизни, помогали возвращаться в воинский строй многим тысячам таких как я.

Поднявшееся солнце отогревало заиндевевшие соломенные крыши села. От них поднимался в небо тонкий парок. Кое-где из труб курился дым. Село жило своей затаенной жизнью, хотя на улице не виднелось ни одного человека.

Так начался мой долгий путь из окружения. Выпадал снег, держался несколько суток, а потом таял. Наученный опытом, я сторонился бойких дорог, по которым то и дело мотались гитлеровцы из местных гарнизонов √ в повседневной ╚охоте╩ за курицами, яйцами, маслом. В результате их мародерства по деревням не стало слышно ни коровьего мыка, ни петушиного крика.

В некоторых селах стояли крупные гарнизоны, и приходилось их далеко обходить, удлиняя и усложняя свой путь. На всех выходцах из окружения враг расставлял частые сети. Нас спасали леса, несмотря на то, что всякий встреченный немцами в лесу или около леса считался партизаном и подлежал расстрелу на месте. Но что могло нас остановить? Родина, как магнит, тянула нас к себе за сотни километров. Сквозь огонь, леса, овраги, немецкие заграждения неуклонно двигались мы на ее зов.

Сколько парней и мужчин шагало в ту пору по лесным тропам и бездорожью. Где только ни ступали наши избитые ноги, где только не приходилось нам располагаться на отдых. Долго я шел один и со всей силой прочувствовал, как плохо быть одному! Но все-таки теперь я был уверен, что достигну своей цели. Физические, а с ними и душевные силы постепенно окрепли. Не даром же в песне поется: ╚Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой╩. Кто в 1941 году выходил из немецкого окружения, тот на всю жизнь понял и оценил гостеприимство русской души.

Нас, своих, бездомных, неделями и месяцами бредущих через леса, болота, по проселочным дорогам √ всюду встречали и провожали отцы, матери, братья и сестры. Нас согревало тепло смоленских, орловских бань, укрывала средь поля копна сена.

Приближался к Брянску. На виду √ железнодорожная станция Красное. И тут я оплошал. За крутым поворотом дороги наткнулся на постового жандарма √ огромного верзилу с металлической бляхой на шее.

√ Ком, ком гер! √ опять хлещет в лицо ненавистный лай (Сюда, сюда господин!), от которого я успел отвыкнуть за дни свободного странствия. ╚Хаст ду, дойче комендатур папир?╩ (Есть документ из комендатуры?)

Какой там ╚папир╩ немецкой комендатуры мог быть у меня! И вот, в сопровождении этого раскормленного длинного гуся оказываюсь в немецкой комендатуре, где уже было собрано немало таких как я. Дом стоял на отшибе, охранялся автоматчиками. Сердце ныло и трепетало: неужели опять лагерь?! Вот влип в дурацкое положение.

Кругом сидели и лежали прямо на полу люди в гражданской одежде и только двое были в военной форме. Все хмурые, углубившиеся в себя. Здесь не стали разбираться с каждым в отдельности. К дому подкатили две грузовые машины и нас под конвоем загнали в кузов. Повезли в неизвестном направлении.

Один высокий седоватый человек заговорил первым:

√ Интересно, куда это нас потащили?

√ Наверное, в Рославль┘ √═ неохотно ответил кто-то.

Разговор не пошел. Долго ехали в полном молчании. Всматриваюсь в высокого седоватого и он начинает мне почему-то нравится. Его голос, заметная внутренняя собранность и уверенность в себе невольно располагают в его пользу. Мне захотелось узнать о нем больше. Постепенно продвигаясь по кузову, оказываюсь рядом с ним и тихо спрашиваю:

√ Если не секрет, вы откуда, товарищ?

Он посмотрел на меня внимательно и ответил:

√ Из Воронежа┘ а вы?

√ Я тоже!

Нас взаимно обрадовало такое открытие. Лицо моего земляка словно осветилось внутренним огнем. В долгом крепком рукопожатии мы смотрели в глаза друг другу.

√ Ну, и что же мы будем делать? √ вполголоса заговорил он и, искоса посмотрев на ближайших соседей, продолжил еще тише:

√ Во что бы то ни стало, надо бежать. Если нас действительно везут в Рославль, то это мне не к чему┘ Еле выкрутился оттуда┘

В словах ╚Это мне не к чему╩ сквозила горькая шутка. Так мог бы сказать турист, что в Крым ему ехать не интересно, на Памир √ еще туда-сюда┘

√ Ловить подходящий случай и прыгать с машин┘ - прошептал я ему в ухо. Он покачал головой и ответил:

√ Ждать темноты!..

√ Мелькали деревни и села √ одинаково с виду безжизненные, зато смешанные леса дышали вечной бодростью и несокрушимым здоровьем. Качая ветками, они словно манили нас, звали под свой надежный покров┘ Когда машина неслась лесным коридором, у всех начали поблескивать глаза, свет надежды приметно живил угрюмые серые лица. Вот сейчас бы!.. Но почти впритирку одна за другой сзади шли другие машины.

Нас привезли в Брянск, когда уже стемнело. Куда ни глянь √ развалины и полуразрушенные дома с зияющими проемами. Всюду снующая солдатня и регулировщики на перекрестках не создавали картины вечернего города, наоборот, подчеркивали разруху и запустение. С треском развернувшись на некоем деревянном настиле, машина стала возле одноэтажного здания. Наши конвоиры что-то прокричали шоферу и побежали в подъезд этого дома. А спустя минуту и шофер, в свою очередь, пролаяв нам что-то и пригрозив автоматом, побежал к соседнему дому. Кто-то в нашей машине пошутил:

√═ Что мы, маленькие, что ли, не понимаем √ когда старшие приказывают, то надо слушаться и не шалить┘

Едва скрылся из виду последний гитлеровец, мой седоватый сосед стиснул мне руку с возгласом: ╚Ну, землячок, пора!╩ √═ перемахнул через борт. Я за ним. А тут и все остальные, как грибы из кошелки посыпались на мостовую┘

Я уже поворачивал за угол разбитого дома, когда вслед нам застрочил автомат и послышались крики ╚хальт╩. Старался я не выпускать из виду земляка, фигура которого мелькала далеко впереди. Вот и он заскочил в развалины дома и там я настиг его.

Перебравшись через груды щебня и обрушенных перекрытий мы оказались на другой темной улице и побежали что есть мочи. Позади все гуще раздавались выстрелы, но, оглядываясь, мы не видели за собой погони. Должно быть, успели пробежать довольно далеко от опасной зоны, когда чуть не наскочили на автомашину, за которой слышалась немецкая речь. Метнулись в проем разрушенного дома и притаились. По счастью, увлеченные своей беседой, эти гитлеровцы нас не заметили.

Теперь стали двигаться со всей осторожностью. Часто и подолгу простаивали в темноте, прислушивались, прежде чем делать новую перебежку. И вот═ все-таки собрались из одного пустого проема перебежать на другую сторону улицы, сделали шаг на тротуар, и перед нами вдруг вырос гитлеровец с карабином.

√ Хальт! (Стой!)

Мы метнулись обратно. А немец, очевидно, надеясь на свои силы, не выстрелив, бросился в проем следом за нами. Мой отважный товарищ изловчился схватить выставленный вперед карабин и с такой силой рванул на себя, что гитлеровец растянулся на брюхе. Я вскочил на него верхом и что было силы сдавил ему горло. Сколько продолжалась наша возня, √═ неизвестно. Гитлеровец был по сравнению с нами как бык, мы измучались, пока, наконец, свернули ему голову┘

Когда он затих и обмяк, мы стащили его труп в подвал и забросали кирпичами.

Сердце готово было выскочить из груди, я не знал, куда девать свои руки┘ Ведь до войны я не мог зарезать курицы, а тут вдруг пришлось убивать человека.

Еще долгие часы пробирались мы по разбитым кварталам, надеясь выйти ближе к окраине. Окруженный большими разрушенными домами, наше внимание привлек один небольшой дом, по-видимому частновладельческий. Он стоял в густых зарослях акации и сирени. Подкравшись близко, долго не решались в него войти. Потом осмотрели его снаружи. Никаких признаков жизни. На дорожке валяются рваные книги. Окна выбиты, двери открыты.

Наконец вошли внутрь. Как ни старались передвигаться бесшумно, под ногами тои дело хрустело стекло, посудные черепки. Это было когда-то благоустроенное жилище ученого человека. Судя по учиненному тут погрому, вероятно, странная участь постигла хозяев этого особняка.

В разбитые окна свистел ветер. Луна, выныривая из-за туч, освещала комнаты, бросая на стены и полы метущиеся тени деревьев. В одной из комнат стоял массивный письменный стол и два красивых книжных шкафа. Варварская рука изуродовала дверцы шкафов и разбросала по полу книги. Так, что они оказались в соседней комнате и на крыльце. В этом же кабинете книги устилали весь пол. На раскрытых страницах √ следы грязных сапог.

Мне, завзятому книголюбу, давно не приходилось видеть горы таких сокровищ, Я обнаружил тут чудесные издания классиков русской, французской, английской литературы в изящных переплетах.

Помог своему старшему другу расставить на полу кипы газет и журналов и предложил:

√ Вы ложитесь спать, а я подежурю. Заодно познакомлюсь с книгами┘

√ Вы что, большой любитель литературы? √ спросил он, √ Ну тогда ладно, я прилягу. Прислушивайтесь хорошенько. Чуть что √ буди!

Земляк долго ворочался, шурша бумажной своей постелью. Потом, свернувшись калачиком, затих.

Небо расчистилось и луна старательно светила мне холодным предзимним светом. Где-то всю ночь гудели моторы проходящих машин. Временами звучали выстрелы. На соседних развалинах скрежетали под сильным ветром куски кровельного железа. Пугали звуки осыпающейся штукатурки и обваливающихся стен.

Исправно неся свои сторожевые обязанности, я увлекся просмотром книг и не заметил, как в окна начал сочиться рассвет. Не разбудил своего товарища, сам не прилег ни на минутку. Каждую пятую книгу расправлял и ставил порядком на полку шкафа. Два изящных маленьких томика решился забрать на память. ╚Евгений Онегин╩Пушкина и ╚Таинственный остров╩ Жюль Верна. Они были богато иллюстрированы. Подумал, что если хозяин жив, то он простил бы мне это самовольство┘ Пусть эти две книги путешествуют со мной по русской земле.

Когда как следует рассвело, я разбудил своего друга. Он быстро, тревожно вскочил и уставился на меня с удивлением:

√ Ты не спал?! √ и, оглядев шкаф с аккуратно уложенными книгами, ударил себя по бокам: √═ Ты такой заядлый любитель?

√ Неужели нельзя их спасти? Вот бы после нашей победы хозяин снова увидел своих дорогих друзей┘ Как бы он обрадовался!

√ Эх, браток! Что ты мучаешься понапрасну! Разве одна эта библиотека гибнет сейчас под сапогом фашиста? Изгоним фрицев и будут снова у нас книги, и еще не такие! Вот гибнут такие вещи, которым цены нет, и никакие мастера их не восстановят вовек┘ Видел я разрушенные памятники старины, сожженные картины великих мастеров┘ А люди?! Разве после смерти человека можно напечатать дубликат? Нет! А книги √ дело поправимое.

Тут я впервые услышал излюбленное выражение земляка:

√ Держи нос против ветра, и не унывай! А теперь давай выбираться их этого гостеприимного дома, а то как бы не заявились сюда другие гости, с какими нам встречаться ни к чему. Я пойду первым, а ты следуй сзади метров за тридцать. Если случится со мной неладное, √ не суйся, не выручишь все равно.

Замызганная в скитаниях одежонка делала нас ничем не отличимыми от утренних прохожих: русские люди в оккупации не носили хорошей одежды. У меня в руках хозяйственная сумочка, а в ней два упомянутых томика. Мой товарищ, как я после узнал √ Яков Григорьевич Забутырин √ шел обочиной дороги, нарочито сутулясь, но в то же время я чувствовал, что ничего не ускользало от его настороженного зрения. Вот он остановился возле угла одного дома и вдруг поспешил завернуть в калитку. Я прибавил шагу и успел вовремя юркнуть туда же: вскоре на улице появился патруль √ четыре гитлеровца в касках, с автоматами и прочей амуницией. Они прошагали как заведенные, цокая в такт подковами сапог с короткими голенищами.

Наконец-то окраина. Рабочий пригородный поселок. Яков Григорьевич зашел наугад в один из домов. Я √ за ним. В доме одни женщины, - все с изможденными лицами. Из-за перегородки появился старик. Таких людей нечего было опасаться. Мы стали расспрашивать их о жизни. Старик оказался смелым и разговорчивым.

√ Житуха у нас, сынки, говоря откровенно, хреновская. Встарь говорилось ╚перебиваемся с хлеба на соль╩, а теперь подошли денечки, что ╚перебиваемся с воды на воду┘.╩ Какие у рабочего запасы? Если нет родственников в ближних деревнях, то хоть волком вой. То пошел бы променять последнее барахлишко на зерно или картошку, да ведь они не пускают никуда, все ╚папиры╩ какие-то немецкие требуют. Откуда у нас эти чертовы ╚папиры╩. Мы же не полицаи ихние подлючие, не христопродавцы, прости меня Господи! Ушли мои годы! А то бы разве я усидел здесь?!

Одни из женщин дернула старика за рукав рубахи сзади:

√ Ты что-то, папка, разговорчивый стал!

Старик еще больше раскипятился:

√ Что мне теперь?! Я пожил на свете! Хуже такого, что переживаю нынче, никто мне кары не придумает.

Мы успокоили женщин, признавшись, что выходим из окружения. Старик подробно рассказал нам, как выбираться за город:

√ Идите смело на мост. Там дежурит в будке немецкий охранник. Так не оглядывайтесь на него. Они сами объявили, что где-то на втором Брянске принимают на работу и разрешили ходить через мост. На втором Брянске спрашивайте, как вам пройти на Орел иди куда вам надо.

√ Спасибо, отец!

√ За что спасибо? За то, что голодными провожаем? Счастливо вам добраться! √ напутствовал он нас, провожая до калитки.

Честно признаться, когда шли мостом мимо охранника, так и сверлившего каждого проходящего своими сычиными глазами, я испытывал противное чувство. Казалось, вот-вот он задержит нас. Однако, нет. Фашисты в то время были самоуверенны, надеялись скоро захватить всю нашу страну, и побег каких-то десятков русских не вызывал у них большой тревоги, даже на выходе из города не было поставлено ни одной ловушки.

Благополучно миновав пост, мы вышли на прямое шоссе с пешеходными дорожками по бокам, обсаженными молодыми деревцами. Далеко впереди нас маячила одинокая фигура. Этот пешеход привлек мое внимание. Невысокого роста, широкоплечий, в походке что-то знакомое┘ Мы прибавили шаг, и когда стали обгонять пешехода, я с любопытством всмотрелся в его лицо. Наши взгляды встретились и мы разом вскрикнули:

√ Костя!

√ Николай!

Да, это был Костя Осипов, мы вместе работали одно время в десятом Воронежском строительном тресте. Я познакомил Костю с Яковом Григорьевичем.

√ Значит, нашего полку прибыло! √ сказал Забутырин. √ Кстати, молодой человек, какие у тебя соображения насчет маршрута?

√ Мне люди посоветовали идти на Карачев, √ ответил Костя.

√ Ну, хлопцы, поговорили и ладно. Будем по-прежнему двигаться с интервалами. Меньше подозрений, да в случае чего удобнее дать стрекача в разные стороны.

Впереди пошел Яков Григорьевич. Идем час, второй. По обеим сторонам дороги встал сплошной зеленой стеной могучий Брянский лес. Солнце скрылось за тяжелыми рваными хлопьями туч, подул резкий холодный ветер, тревожно зашумел в раскидистых ветвях. Стало заметно холоднее, но нас согревало чувство, что мы идем вперед. Ровная шоссейная дорога ведет нас к заветной цели.

Около полудня впереди нас послышалась стрельба. Мы остановились. После небольшого перерыва √ снова выстрел. А потом все стихло. Пошли дальше. И вскоре увидели бегущих навстречу нам женщин. Подождали их приближения. Еле переводя дыхание, женщины заговорили наперебой:

√ Не идите туда!

√ На свою погибель идете!

√ Сейчас только четверых убили!

√ Шли мы с Карачева. Двое были с мужьями. Откуда ни возьмись √ эти ироды на мотоциклах. ╚Стой!╩ - кричат. Схватили мужчин, поставили к кювету и орут: ╚Партизан! Партизан!╩ Жены плакать, упрашивать их не трогать мужей, - никакие они не партизаны! Разве послушают? Расстреляли! Жены попадали на дорогу, бились, ревели, ругали бандитов. Тогда они и баб несчастных прикончили заодно┘

Мы поблагодарили женщин и скрылись в лесу. Отошли вглубь шагов на сто и услышали: убийцы мирных людей возвращались в Брянск со своей загородной охоты┘

Много дней мы пробирались лесами. То был настоящий Брянский лес, до того известный мне только понаслышке и книгам. И действительно, он был таков, что сказки о нем рассказывать да песни слагать. Попадались такие чащобы, что нагнись к корням и ничего вокруг не увидишь: под плотным пологом ветвей здесь и в полдень держится темная ночь.

Надежная защита √ лес, но страшно и подумать идти одному. Втроем и холод √ не холод, и голод √ не голод. Подтягиваем пояса потуже, да и шутим еще. Особенно Яков Григорьевич. Поворачивая к нам свое узкое, обросшее седоватой бородой лицо, весело сыплет присказками:

√ Не журись, хлопцы! Держи нос против ветра! Глядишь, откуда-нибудь ветерок и донесет запах яичницы, которую поджаривает для нас добрая теща. Смотри, каких три орла к ней захаживают!

√ На орлов-то мы, кажется, плохо похожи, √ возразил я.

√ Чудак-голова, да ведь любого, если одними плесневыми корками кормить, а и тот через некоторое время на курицу будет смахивать видом. А если нас трошечки подкормить, то любая теща═ порадуется таким зятьком! √ говорил он, и его серые глаза лучились, словно от задорного смеха. √ А что, хлопцы, если бы нам сейчас отдали Гитлера в полное распоряжение, что бы мы с ним сделали?

Выдохнув, Костя мрачно проговорил:

√ Я бы сел на него √ гадюку верхом и приказал бы ему везти меня до самого Почепа, где фашисты погубили многих хороших наших ребят и заставил бы его всех воскресить. А если бы он этого не сделал, то поехал бы на нем до своей 2-й Кочетовки, а по пути стал бы выщипывать его паршивые усики и его бандитский чубчик, а потом позвал бы всех жен, отцов, матерей, детей, у которых он загубил кормильцев. Они уж ему казнь придумали бы.

Сколько бы не старались отвлечься шутками и разговорами, а на душе тревожно было. Больше всего думали и разговаривали о войне. Не такая она совсем оказалась на деле, какой в песнях о ней мы распевали┘ Особенно Костя был настроен не очень оптимистически.

√ Уж больно у них, гадов, техника сильна! Что просто иной раз и сомневаешься √ осилим ли мы их┘ Куда с дубинками? Против танков и самолетов?! Особенно самолетов столько, не знают, куда их девать, за одним нашим бойцом гоняются по полю, пока не убьют. А наши-то соколы где? Ведь мы еще недавно летали выше всех, быстрее всех, дальше всех┘

Якову Григорьевичу очень не нравились такие речи. Он сразу мрачнел, сдвигал брови, потом начинал говорить таким голосом, такими словами, чего при первом знакомстве я не ожидал от него. Он представлялся мне развитым, рядовым, пожилым солдатом. Оказалось, что простоватость он напускал на себя. И хотя он и теперь не говорил чего-то нового, неизвестного нам, но вся суть была в том, как он говорил. Костю он отчитывал как нашкодившего мальчишку:

√ Костя, сколько ты служил в Красной Армии? По всему видать, мало ты каши солдатской ел! Но в школе-то тебя учили истории, почему же ты позабыл, что Русь росла и крепла в постоянной борьбе с врагами? Сколько в ее истории наберется тягчайших годин, десятилетий, и даже целых веков! Но из всех бед и напастей Русь в конце концов всегда выходила победительницей, и еще более окрепшей. Было время, когда разрозненную Русь закабалили татаро-монголы. Сожгли города и селения, загнали весь наш народ в рабство. Потопленная в крови, скованная цепями, с ярмом на шее, казалось, никогда не воскреснет Русь. Три столетия находилась наша обескровленная Родина под игом Золотой орды! И все-таки в неволе скопила столько сил, распрямилась однажды во весь богатырский рост и от татаро-монголов только клочья полетели √ как она по ним треснула. Больше они и не пытались соваться на нашу землю. Русь быстро расправлялась с каждым непрошеным гостем. Было время, когда на русскую землю сунулись псы-рыцари со своим свиным рылом, и это рыло недосчиталось половины своих зубов. Наполеон, опьяненный победами над европейскими армиями и ослепленный своим ╚непревзойденным ╚ воинским талантом, тоже намеривался подмять Россию, да скоро выдохся и кончил тем, что еле унес ноги из России.

С Гитлером будет еще почище. Я ни на одну минуту не сомневаюсь. Да почему √ я? Не сомневается в этом весь наш народ, за исключением растерявшихся одиночек. Вы не можете принадлежать к их числу! Гитлер двинул на нас всю технику захваченной им Европы, и мы на своем хребте испытываем этот его кратковременный технический перевес. Да, и только в технике, а больше ни в чем. Десять его оголтелых бандитов не стоят ни одного нашего бойца. Идете вы по его глубоким тылам и, наверное, плохо смотрите, не вдумываетесь √ чем живет, чем дышит народ в оккупированных городах и селах. Нельзя, ребятки, преступно ронять свои молодые сердца! Уроните, не донесете их в целости до большой земли, этим все равно что отнимите у Родины по одному метко уложенному в цель фугасу, или по танку, а на лишний фугас или танк усилите гитлерюгу.

√ Россия √ не Франция. Близко то время, когда фрицы опустят носы и так примутся удирать, что не будут успевать перебирать ногами: вспомните тогда мои слова, слова сына потомственного пастуха. Вперед, хлопцы! Не вешайте носы, держите всегда их против ветра!

Так вот и получилось, что в нашем ╚полку╩ был свой комиссар и командир одном в лице. За долгий опасный путь по тылам врага он провел с нами курс политвоспитания. Хотя я до встречи с Яковом Григорьевичем всегда считал себя настоящим комсомольцем и в тайниках души хотел во всем походить на комсомольцев гражданской войны. Тем не менее, общение с Яковом Григорьевичем еще больше укрепило мой дух.

Мы вышли из окружения благополучно. Станцию Возы, куда в то время успела докатиться гитлеровская нечисть нам помог миновать густой предрассветный туман. А когда взошло солнце и туман начал рассеиваться, перед нами возникла деревня, обыкновенная, как и сотни других на нашем пути, но в отличие от занятых фашистами, из это деревни доносилась звонкая перекличка петухов и собачий лай. Это нас радостно удивило потому, что давно мы не слышали такой сельской утренней музыки, все оккупированные врагом деревни были ночью и днем молчаливы. Кур фрицы всюду пожрали, а собак перестреляли.

На сборном пункте в Щиграх Курской области мне пришлось расстаться с друзьями. Якову Григорьевичу и Косте предстояло ехать на формировку в Елец, а мне было указано ехать в Воронеж.

Вероятно, и болезнь иногда можно заставить ждать, если человеку не время болеть, если ему некогда позарез┘ Так и со мной случилось. Сел в поезд, идущий на Воронеж и скоро почувствовал себя плохо. Решил сойти на станции Тербуны и оттуда пешком добраться до своих родных, проживавших в Голосновском районе.

Отец с матерью не узнали меня. Их двадцатидвухлетний сын явился бородатым, измученным, пожилым на вид человеком. Больше месяца пролежал я в родном доме, борясь со смертью. Была тяжелая форма воспаления легких. Но молодость и заботливые руки матери поставили меня на ноги.

Последние месяцы жизни с дорогими отцом и матерью провел я тогда. Пришел час расставания. Мать помогла мне надеть на плечи рюкзак. Глаза ее были полны слез. Отец старался держаться бодро и пытался улыбаться, но потом махнул рукой и, сгорбатясь, подошел к висящему полотенцу. Такими и остались они в моей памяти.

Тяжело было на сердце, когда уходил от родительского порога в свой новый и неведомый путь военных лет.

В мае 1942 года я был мобилизован в армию и зачислен в военное училище. Солнечным утром первого июня мы прошагали строем до воронежского вокзала и сели в отведенные для нас вагоны. В большинстве со мной ехала молодежь рождения 1928 года √ веселый, жизнерадостный народ. С новой боевой песней мы покидали родной город, не зная, что через месяц и его улицы станут ареной ожесточенных битв.

Начались дни упорной учебы в первом Московском пулеметном училище. Письма от родных перестали приходить. Как мучительно было осознавать, что такой прекрасный наш город варварски разрушается фашистами. И что стало с родными? √ о том мне не скоро суждено было узнать. Сердце кипело ненавистью к врагам Родины. На тренировочных стрельбах, сжимая рукоятки пулемета, хотелось посылать ливень пуль не по мертвым мишеням, а прямо по черным сердцам фашистов, приносящим нам столько неописуемых бед и страданий.

Подавал заявление с просьбой досрочно отправить на фронт. Да ведь обычное дело при воинской дисциплине, √ командир роты старший лейтенант Лопатин сделал мне ╚соответствующее внушение╩, велел выкинуть это из головы и стараться как можно лучше изучать все премудрости военного ремесла.

Только шестого ноября 1942 года нас отправили в действующую армию. Первое свое боевое крещение, уже как солдат Красной Армии с оружием в руках, я принял под Великими Луками в составе 19 гвардейской дивизии.

На дорогах войны.

Как хороша синева неба, когда высоко-высоко в бездонной глубине ее плывут редкие облачка, а прохладный ветерок приятно холодит вспотевшее тело, облаченное в военную форму. Жаркое летнее солнце щедро льет свои лучи на землю.

Мы идем обочиной проселочной дороги, подминая солдатскими пыльными сапогами траву, в которой яркими желтыми островками стоят одуванчики, колышутся головки белых ромашек и изредка попадаются синеглазые васильки.

Оглядываешься на свои следы и удивляешься живучести всего земного. Тоненькие былинки травы, грубо подмятые нашими подошвами, распрямляются и опять. Тянутся хрупкими головками к солнцу, и только несколько обломленных венчиков ромашки сиротливо склонились, отмечая солдатский след на земле. Невольно приходит на ум сравнение: так и у нас в солдатской жизни┘ Сколько нас не гнут невзгоды войны, но мы как эта помятая трава распрямляемся и опять шагаем по земле, наслаждаясь маленькими радостями человеческой жизни.

Месяца три назад ранеными, изнуренными в боях, мы попали в фронтовой госпиталь и теперь после излечения направляемся в запасной полк.

Нас трое сержантов: Сергей Творогов, Иван Скубко и я. На нас красуются новенькие погоны, недавно введенные в нашей армии. И они придают еще более бравый вид нашим фигурам и без того подтянутым. Каждому из нас только начался третий десяток жизни, мы полны кипучей энергии.

Ваня Скубко √ небольшого роста, идет слегка покачиваясь своим крепко сбитым телом. Волосы льняной белизны развеваются ветерком. Они часто закрывают глаза, но он энергичным движением откидывает их назад и тогда мы опять видим его голубые озорные-озорные глаза.

Сергей Творогов своим ростом и мужественным лицом кажется немного старше нас. Но несмотря на такую внешность это душевный, отзывчивый товарищ.

Месяцы, проведенные совместно в госпитале, сдружили нас и мы с полуслова понимаем друг друга. Для нас радостен каждый наш шаг и каждая частица нашего тела полна нерастраченной энергией. Годы войны научили нас ценить по-новому жизнь и как-то остро воспринимать все явления окружающей жизни. Но солдату редко удается полюбоваться природой, и мы как бы наверстываем упущенное, пользуясь коротким перерывом, который достался нам на одной из многочисленных военных дорог. Мы с упоением созерцаем синеву неба, цветущие поля и перелески, и не можем досыта налюбоваться всем окружающим нас.

√- Эх, сколько же простора на земле, √ со вздохом заговорил Сергей Творогов, √ сколько красоты┘ И почему это фрицам оказалось тесно в своей дойчляндии. Какого черта они полезли к нам. Ведь если посмотреть на все окружающее повнимательней и вдуматься┘ Сколько богатств на земле и если по-хорошему равномерно распределить их между людьми земного шара, то целые тысячи лет можно было бы прожить без войны, и жить всем припеваючи. Нам ли сейчас, как неприкаянным, скитаться по чужбине. Нам бы с девушками ходить сейчас по полям и искать счастья в глазах друг друга┘.

Вдруг где-то в стороне раздался нарастающий зловещий звук летящих немецких самолетов, и едва мы успели укрыться в первых попавшихся кустах, как над нашими головами появился косяк фашистских стервятников. Как бы насосавшись крови безвинно загубленных ими жертв, они медленно плыли по небу, бросая крестообразные тени на землю. Их противный звук: ╚везу-везу-везу╩ и их зловещий вид заставляли ненавистью светиться наши глаза.

√ Вот они, гады, ползут, чтоб вам ни дна, ни покрышки! √ чертыхается Ваня Скубко.

√ Нет, Сережа, наверное рано ты вспомнил своих девушек. Пока по нашей земле ползают такие гадюки, нам нечего мечтать об анютиных глазках! √ обращаюсь я к Творогову, следя глазами за удаляющимися самолетами, и вдруг замечаю внезапно вылетевших из-за соседнего леса истребителей, которые двумя стремительными точками понеслись наперерез немецким бомбардировщикам. ╚Смотрите! Смотрите! ╚ - крикнул я. Но товарищи тоже заметили их и с интересом ждали дальнейших событий. Строй немецких бомбардировщиков распался и они как муравьи, когда в их кучу падает горящая головня, стали стремительно разлетаться в разные стороны. Два из них, развернувшись, пошли в обратную сторону, и вскоре сбросили бомбы куда попало. Когда второй бомбардировщик начал только бросать бомбы, то пристроившийся ему в хвост истребитель прошил его длинной очередью. Фашистский стервятник, увеличиваясь в размерах, с длинным черным шлейфом дыма, понесся к земле. Страшный грохот потряс землю. Это почти одновременно взорвались сброшенные им бомбы и он сам, врезавшись в землю. Многочисленные черные султаны взрывов отметили последний бесславный путь фашистских людоедов. Не прошло и 15 минут как наши юркие ╚ястребки╩ начали воздушный бой, а на поле уже чадили три огромных костра от горящих вражеских бомбардировщиков.

Далеко на горизонте виден был зонтик парашюта. Это около леса спускался вражеский летчик с подбитого бомбардировщика. Мимо нас на бешеной скорости промчались полуторки с вооруженными солдатами. Вероятно, спешили задержать вражеских летчиков. Как радостно было у нас на душе от этого незабываемого зрелища. Наши два сокола разогнали добрый десяток вражеских сильных машин, которые несли тысячи смертей на наши города и села. Да, мало, что разогнали, но и вогнали в землю три вражеских бомбовоза и, кто знает, возможно, преследуя, они еще угробят парочку.

Мы решили свернуть с дороги и осмотреть ближайшее место падения бомбардировщика. Подождав, когда закончится трескотня рвавшихся патронов, мы пошли к горевшему самолету. В метрах пятнадцати от самолета мы увидели изуродованный труп гитлеровского летчика. При жизни, вероятно молодой, высокий, красивый, а теперь представлял жалкое зрелище. Белое-белое лицо, как гипсовая маска, было повернуто вверх, несмотря на то, что остальное тело было как-то неестественно вывернуто.

Светлый прямые волосы откинуты назад с высокого, красивой формы лба, губы искривила мучительная гримаса. Новенькая голубовато-сероватая форма во многих местах была прожжена и тлела. Два железных креста уныло свисали с груди к земле.

√ Вот так-то, гусь, не говори ╚гоп╩, не перепрыгнув, - сказал Ваня Скубко, обращаясь к поверженному телу вражеского летчика.

На обломках самолета еще бушевало пламя. На сохранившейся части фюзеляжа была изображена змея. Под действием пламени лист дюраля корежило и змея как бы извивалась от нестерпимой жары.

√ Ух, паразиты несчастные!.. И тут намалюкали какую-то гадость┘ Вот так и придется вам как этой змее извиваться, когда мы подожжем со всех сторон ваше поганое осиное гнездо! √ произнес Творогов и плюнул, резко повернувшись зашагал от этого чадящего фрицевского кладбища. Мы последовали за ним.

К вечеру мы уже были в запасном полку.

Наше пребывание в запасном полку было кратковременным. Как бы угадывая наши желания, пришли в полк ╚купцы╩ и наша сержантская троица попала в один стрелковый полк, который находился в стороне.

Сережа Творогов был назначен командиром пулеметного расчета, Ваня Скубко √ командиром ПТО, я √ командиром взвода ротных минометов.

Траншеи и оборонительные сооружения нашей роты проходили по опушке большого смешанного леса. Взвод минометчиков занимал ответственный участок обороны √ на стыке с соседней частью. Перед нами луг, поросший густым кустарником. С правой стороны он острым углом глубоко вклинился в лес. Дальше, метрах в ста за ним росла стена ржи. И все это пространство √ мирное, радующее взор своей зеленью и пышностью девственного роста было до отказа начинено всевозможными ╚сюрпризами╩ - минами. За рожью проходил немецкий ╚передний край╩.

Минометный взвод состоял из девяти человек. Особенно запомнились три человека: сержант Михайлов √ сибиряк, коренастый, смуглый, с редкими рябинами на лице, небольшого роста, лет тридцати пяти, веселый и жизнерадостный; Сальников из Калининской области, высокий, с удлиненным лицом пожилой солдат лет пятидесяти; молодой пухлощекий паренек из Рязанской области Алехин, который причинил много хлопот всем нам тем, что имел привычку спать на посту.

Фамилии остальных, к сожалению, не помню.

После двухнедельного пребывания во взводе общая ежечасная, ежедневная опасность так сдружила, что, казалось, мы знаем друг друга долгие годы. И когда кто-нибудь задерживался по какой-либо причине, мы начинали волноваться и переживать за него, как за самого близкого человека. Собственно говоря, это была крепкая фронтовая семья.

Перед вечером усилился ветер, нагоняя на небо темные дождливые облака. Лес, высокой стеной подступивший к нашим траншеям, тревожно зашумел и зашелестел своими многочисленными листочками. Густая раскидистая сосна, росшая над блиндажом, зашуршала вершиной, как бы злясь на то, что неугомонный ветер нарушил ее покой. Через минуту ее могучие ветви закачались, и вся она как струна натянулась и застонала. Быстро набегали сумерки, образуя в лесу причудливые тени. Извилистая тропинка, уходящая в глубину леса, с каждой минутой все более теряла очертания.

Наступила тревожная фронтовая ночь, своей непроглядной темнотой отрезавшая нас от всего мира.

С наступлением ее оживал ╚передний край╩. Где-то слева загоготал ╚максимка╩. В немецких траншеях, как бы внезапно проснувшись, с перепугу немецкий пулеметчик начал поспешно давать короткие очереди. Разноцветные трассы прорезали ночное небо. К тревожному шуму леса прибавился еще посвист пуль. В ветвях с характерным треском рвались разрывные пули, а некоторые, рикошетируя, с противным стоном уходили в небо. Изредка над ╚передним краем╩ вспыхивали ракеты, освещая землю призрачным, мертвенным светом. Иногда огонь с обеих сторон прекращался и тогда устанавливалась гнетущая тишина, которая больше беспокоила, чем непрерывная перестрелка. Потом, как бы испугавшись внезапно наступившей тишины, начали захлебываться частыми очередями немецкие пулеметы. Замолкнув, через некоторое время снова начинали свою═ смертоносную песню. Бухали одиночные винтовочные выстрелы, дополняемые треском автоматных очередей. Аккуратные фрицы в определенные часы производили обстрел наших траншей из минометов и тогда в ночном небе противно завывали мины. Слышались разрывы ими ломаемых деревьев, пофыркивание обломков, падающих на бруствер и залетающих в траншеи. Итак до утра ╚жила╩ ╚передовая╩.

Обычно мы выделяли два поста. Первый √ в ячейке, расположенный в направлении немецких траншей, а второй √ от входа в блиндаж, где находились наши ротные минометы. Мы с сержантом Михайловым поочередно каждые 10-15 минут патрулировали между постами, а остальным, свободным от дежурства, разрешалось не раздеваясь отдыхать на топчане., покрытом плащпалаткой. Когда наступала моя очередь отдыхать, то отдых был продолжением дежурства. Только снимал каску, автомат и клал перед собой на стол. Тут же на столе лежала пара ручных гранат ╚Р2-42╩ и одна противотанковая.

Досуг заполнялся писанием писем: их многочисленные треугольнички доставлялись полевой почтой, как радостные или печальные весточки от родных и знакомых.

В это время я еще не знал о судьбе родных, которые оказались в оккупированном районе Воронежской области, и единственное, что скрашивало мои фронтовые будни, √ это письма ╚заочницы╩ √ девушки из Ярославля с Резинокомбинатской улицы Ани Бучиной.

Эти письма вносили душевную теплоту в мою бесприютную солдатскую жизнь, заглушали тоску по родным, затерявшимся в смертельном вихре войны.

Да разве мне одному?

Многим солдатам эти дорогие строчки, написанные девичьими, женскими теплыми руками, натруженными непосильной работой, помогали бороться с врагом, залечивать раны и снова стремиться в бой, помня, что самые близкие и верные дороги к милым сердцам ведут через войну. И мы своими письмами старались подбодрить далеких подруг, вселить в них веру в жизнь. Находясь ежеминутно рядом со смертью, мы не теряли надежду на светлое будущее. Видя ежедневно погибающих за Родину, каждый из нас не думал о смерти, не верил, что именно она его настигнет в любую минуту. Мой друг лейтенант Алеша Зуев как-то сказал в шутку:

√ А я не верю, что пуля, осколок или какая-нибудь другая мерзость попадет в меня. Что, разве им места вокруг мало, куда можно шлепнуться?..

И каждый верил, что наступит счастливый светлый день, когда очистится горизонт от фашистской нечисти и наш исстрадавшийся народ вздохнет полной грудью. Особенно радовал успех наших войск в этом году. Крупный разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом, на Курско-Орловской дуге вселил в наши сердца еще большую уверенность и неминуемую гибель оккупантов.

Ветер утих. Наступал новый день жизни и борьбы. Веселые солнечные лучи позолотили верхушки деревьев. Листья, колеблемые легким ветерком, радовали глаз своей прозрачной нежной зеленью. Поле ржи, уже отливающее желтизной, на ничейной полосе колыхалось и переливалось. Луг, покрытый густой травой, с многочисленным кустарником и яркими островками цветов, манил к себе. Все окружающее, такое на первый взгляд близкое, было далеко от нас на самом деле., ибо каждый шаг, каждый метр этой земли насыщен до предела смертью. С первыми лучами солнца усиливалось щебетание птиц в лесу.

На ╚переднем╩ плане наступало затишье. Но эта обманчивая тишина по утрам настораживала и заставляла еще больше присматриваться к окружающей местности, прислушиваться к малейшим шорохам, потому что Фрицы, вероятно, думают, что мы, утомленные ночным дежурством, ослабим бдительность и нас можно взять голыми руками.

Однажды был такой случай. Раннее утро. Накрапывал мелкий дождик, шурша в листве деревьев. Сменив посты, мы с сержантом Михайловым, положив на стол автоматы, сели на топчан и прислонившись к бревенчатой стенке, тихо разговаривали. Налитые свинцовой тяжестью веки невольно закрывали глаза, неудержимо тянуло ко сну. Даже разговор как-то не вязался. Прошло минут 15-20. Кто-то из товарищей на топчане начал посапывать с тоненьким присвистом. Вдруг у нашей траншеи забил пулемет Дегтярева. Дремоту как рукой сняло. ╚В ружье!╩ - крикнул я. И мы с Михайловым, молниеносно надев каски, схватили автоматы и выбежали из блиндажа. Пулеметчик, не переставая, бил короткими очередями, которые отдавались гулким эхом в глубине леса. Когда подбегали к наблюдательному пункту, на бруствере рванула граната. Над головами со свистом пролетели осколки; сухие комья земли, обитые взрывом на бруствере, посыпались в траншею, забарабанив по нашим каскам. Пахнуло едким запахом взрывчатки.

Алехин, слившийся с пулеметом, только на миг оглянулся назад, услышал наш топот и, махнув рукой вправо, продолжал вести огонь. Мы бросились к соседним ячейкам, расположенным по траншее справа. Едва наши каски показались в ячейках, как из-за кустов по нам стали бить гитлеровские автоматчики. Разрывные пули с треском резали траву на бруствере, поднимали фонтанчики земли. Над головой √ ощутимый, горячий посвист пуль. Бросаем несколько гранат в сторону кустов. Подбежал связной и доложил:

√ Товарищ старший сержант, минометы к бою готовы!

√ Товарищ Князев! Немедленно бежите к командиру роты и доложите, что нас атакуют гитлеровцы! А ты, Михайлов, останешься здесь, √ приказал я. √ Сам пойду к минометам. Пришлю тебе одного солдата!

Некогда было соблюдать формальности, потому что к нам все ближе и ближе подползали фашисты, часть которых пыталась проникнуть к нам в тыл. Через одну-две минуты мы открыли по ним минометный огонь. Скоро на луг, где переползали гитлеровцы, начали бесшумно падать ╚небесные пирожки╩. Так в шутку называли солдаты мины от ротного миномета. Они действительно не производили никакого шума в полете. Местность, заранее пристрелянная нами, начала покрываться частыми султанчиками взрывов. Гитлеровцы заметались. К тому же командир роты прислал нам в помощь пулеметный расчет с пулеметом ╚максим╩. Они быстро и деловито установили его на площадку и сразу же повели смертельный огонь по оккупантам.

Гитлеровцы поспешно стали отползать, загалдели. Слышался нервный голос офицера. Немцы повели артиллерийский и минометный огонь. Скоро подала голос и наша артиллерия. Через наши головы в сторону гитлеровских позиций со свистом и шелестом полетели снаряды. Далекие глухие разрывы смешались в единый гул и треск с минами и снарядами. Ничто не помогло гитлеровцам. Ни хриплые лающие понукания офицера, ни артогонь.

Солдаты, напуганные сплошной завесой разрывов мин и сильным пулеметным и автоматным огнем, отползали назад. Где-то в ближних кустах кричал раненый гитлеровец. Наконец, все было кончено. Как по мановению волшебной палочки прекратился автоматный огонь со стороны уползающих гитлеровцев. Тогда мы только вздохнули свободно и посмотрели друг на друга. Задымленные, запыленные лица со следами пота, √ минуту назад серьезные, хмурые, сейчас начали сиять задором, как после хорошей работы. А сержант Михайлов сыпал прибаутками, шутками. Его круглое курносое лицо и небольшими черными глазками так и светилось. Вдруг он начал делать такие уморительные коленца и припевать:

Ох, фриц-гансушка,

Куда котишься?

К минометчикам попадешь,

То хрен воротишься!

У нас во взводе оказался один только легко раненый Алехин. Ему пуля зацепила щеку. Сделав перевязку, он остался во взводе.

Гитлеровцы отступили, оставив на поле боя двух убитых √ унтер-офицера и солдата; автоматы, противогазные коробки, кровавые следы на траве. Этот бой еще больше сроднил нас. Он же помог Алехину избавиться от дурной привычки спать на посту, √═ новичку, прежде не обстрелянному, стать мужественным, вдумчивым солдатом.

В это время я делал много зарисовок с натуры, особенно со своих товарищей. Как-то я сделал несколько набросков Сальникова. Один из рисунков оказался очень удачным. Его Сальников послал в Калининскую область родным и вскоре получил от них письмо, в котором они писали, что очень довольны присланным портретом. Очень похож. Это осталось в моей памяти еще═ потому, что в первые дни августовского наступления Сальников погиб. Хоть этот скромный карандашный рисунок останется в памяти его близких.

Я писал много писем с запросами о своих родных. Писал родным и складывал в полевую сумку. Так что к этому времени их скопилось у меня порядочно. Помню горькие минуты в госпитале, когда товарищи получали письма, а мне все не было ниоткуда. Кто это испытал, тот поймет как тяжело не знать ничего о судьбе родных, тем более помня их преклонный возраст. Я очень переживал за них. Как только освободили Воронежскую область от оккупантов, послал туда запрос. И только в один из теплых июньских дней, на занятиях по стрельбе из минометов, мне вручили письмо. Оно было из Голосновского военкомата, откуда я родом. В этом роковом письме мне сообщили, что мать моя летом 1942 года убита гитлеровцами, а отец, сестры с племянниками угнаны неизвестно куда. Эта черная весть сильно поразила меня. Не помнил, как прислонился к стенке с зажатым в руке извещением. Товарищи, занятые своими письмами, не заметили моего состояния, но потом сержант Михайлов и Сальников подошли ко мне и с тревогой спросили:

√ Что с тобой, старший сержант?

А я в это время не видел и не слышал, сжав до боли зубы и устремив куда-то вдаль глаза, не мог выговорить ни слова. Потом я молча дал извещение товарищам и, повернувшись, как пьяный, пошел в блиндаж. У женщин есть такая особенность √ изливать горе слезами, но у меня в это время не было слез, но сердце, много пережившее солдатское сердце, источало кровавые слезы. До сего времени я благодарен товарищам, которые поддержали меня в горе своим горячим участием, хотя у многих из них произошли трагедии за эти годы. Сердце еще больше наливалось ненавистью к фашистам, причинившим нам столько горя.

Много скрашивали наши будни две книжки, взятые мною из дома в окружении, которыми я дорожил, и с которыми у меня было связано столько воспоминаний. Это были ╚Евгений Онегин╩ и ╚Дети капитана Гранта╩ Жюль Верна.

Особенно большое впечатление производили строки из ╚Евгения Онегина╩. Я его перечитывал в слух несколько раз от корки до корки. И мои суровые слушатели с благоговением слушали эти волшебные строки!

Нужно видеть, какие глаза становились у моих товарищей. То веселые, то мечтательные, грустные┘ Даже Алехин и тот с расширенными зрачками слушал каждый раз. Да и как не полюбить такие строки-песни, которые напоминали нам о далеких мирных днях, школьных годах. Их очень любили товарищи и заставляли читать бесчисленное количество раз. Примерно в начале августа нас сменили в обороне и отвели в тыл. Началась подготовка к наступлению. Это был наш отдых и одновременно продолжение боевой страды, потому что отдыхая днем, ночи м ы проводили на передовой, где рыли дополнительные траншеи. Траншеи полного профиля, которые непосредственно брали начало от наших окопов и вели к немецкой обороне. Они были рассчитаны для скрытого продвижения наших войск вперед во время наступления. Мы так бесшумно работали, что гитлеровцы только тогда почувствовали что-то неладное, когда траншеи мы уже заканчивали. Немцы обстреляли нас из минометов. Но все обошлось сравнительно благополучно, если не считать, что легко ранило нескольких солдат.

В бою.

Лето шло своими путями и приближалось уже к финишу. Росли и подсыхали травы. Над землей проносились грозы┘

Буйно зеленели леса и перелески, укрывая под своей сенью многочисленные подразделения, части и целые воинские соединения, готовые в любую минуту к схватке с врагом.

Не косились травы, не убирались созревающие жита. Не до этого было труженикам. На их плечи легла новая забота-страда √ бить ненавистного врага и гнать его м нашей земли. Поэтому-то им приходилось как бездомным бродягам скитаться по лесам, оврагам, в землянках и открытых щелях. С каждым днем и часом по дорогам, отделенным многочисленными воронками, со следами танковых гусениц и колес автомашин, скрытые из глубокого тыла, стягивались военная техника и живая сила. С каждым днем все больше и больше ближние тылы нашего фронта ощетинивались орудийными стволами, тщательно укрытыми маскировочными сетками. Наши войска готовились сломать так называемые ╚Смоленские ворота╩ в направлении станции Пречистая. В это время я был переведен в роту автоматчиков. Часто, проходя мимо огневых артиллерийских точек, возникающих как грибы после дождя, мы удивлялись и радовались многочисленности и свежести их расчетов. То были кадровики √ рослые здоровые хлопцы.

В ночь на 18-е августа мы по тревоге были вызваны на ╚передовую╩. А там уже было полным-полно солдат. Они с наступлением темноты направлялись по вырытой нами траншее ближе к ╚фрицам╩ для рассредоточения. Во всех направлениях спешили офицеры, на ходу отдавая приказания. Перед рассветом наша рота выдвинулась на самую близкую дистанцию к обороне противника. В нашу задачу входило: после переноса артогня сделать молниеносный бросок на немецкую оборону. Внезапностью огня парализовать вражескую оборону, а особенно стремиться отрезать пути отхода.

Окопались. Проверил наличие патронов, гранат, наличие хорошей маскировки. Подбодрил тех, которые впервые утром пойдут под огонь врага. Еще раз посоветовал, как делать перебежки, как вести себя в захваченных траншеях, чтобы не угодить под пули ╚гансов╩.

А волшебная августовская черная ночь подходила к концу. Начало заметно светлеть на горизонте. Сначала это была узкая полоска, а потом она с каждой минутой становилась все шире. Перестали взлетать ракеты, можно было рассмотреть как слегка колыхалась трава, где лежали товарищи.

Наконец первые солнечные лучи осветили землю.

Я не верил, что перед боем, будь он первый или четвертый, люди не волнуются. Нет, перед боем каждый хоть чуть, но все же волнуется. Как-то чувствуешь себя немножко тревожно, хотя всеми силами стараешься отвлечься от разных таких ненужных дум, не даешь себе раскиснуть, ибо чувствуешь ответственность еще и за товарищей-солдат, которые должны смело идти в бой, отбросив все страхи и сомнения. Порою бывает страшновато. И не удивительно. Жизнь есть жизнь. И каждое живое существо на земле хочет жить. В такие минуты перед боем так ясно и четко представляются═ прожитые годы, родные и друзья проходят перед мысленным взором, как кадры в хорошем кинофильме. Взвешиваются поступки человеческие. И в эти последние минуты так еще хочется поговорить по душам со всеми, кто был близок в жизни. Ведь каждый перед боем как бы проверяет себя и спрашивает: ╚Правильно ли и хорошо я прожил жизнь, которая может через час оборвется от вражеской пули или осколка?╩

Наступило утро. Запели птицы, радуясь наступающему дню. Кузнечики застрекотали в траве. Стало видно, как всевозможные козявки и муравьи ползают между травяными былинками, пахнуло созревшим житом┘

Вдруг утреннюю тишину нарушил страшный грохот, и в миг все преобразилось. Ад спустился на землю √ наша артиллерия открыла ураганный огонь по вражеским укреплениям, которые покрылись сплошной стеной разрывов. Отдельные всплески их слились в сплошную стену огня. Земля колыхалась, дрожала. При особо сильных разрывах нас подбрасывало от земли и обдувало сжатым, горячим, удушливым воздухом. И инстинктивно руки крепко хватались за траву. Так и представлялось, что может подбросить до облаков. В глаза, нос, рот лезла едкая пыль, поднятая разрывами. ╚После такого огонька и ад не страшен!╩ √ крикнул проползающий лейтенант. Да, пожалуй, после подобного никакой мифический ад не страшен.

Над нашими головами проносились сотни снарядов так низко, что упругий воздух прижимал к земле. Скрежетала неугомонная ╚Катюша╩, посылая беспрерывные серии ╚гостинцев╩, проносящихся с шорохом и свистом, чтобы опуститься на головы проклятых оккупантов.

Через некоторое время в воздухе появились штурмовики и пронеслись низко-низко на бреющем полете, поливая ╚фрицев╩ реактивными снарядами. ╚Не позавидуешь тому, кто попал под такой огонек,╩ - приходила мысль. Душа же наполнялась радостью за то, что фашисты получают давно заслуженное.

√ Приготовиться! √ послышалась команда по цепи. Это единственное, но многозначительное слово с быстротой молнии пошло по цепи и замерло вдали, как ропот уходящей волны. Оно поставило последнюю точку над всеми размышлениями, заставило думать только о том, что нам предстояло в ближайшие минуты. И мы, устремив вперед глаза, мысленно намечали ориентиры своего пути в атаке. А смертоносный шквал продолжал громить немецко-фашистские укрепления. Из нашего тыла послышался нарастающий гул и лязг идущих танков, которые через минуту поравнялись с нами и устремились в специально отмеченные проходы. Мгновение √ и огонь артиллерии переносится в глубину гитлеровской обороны.

√ Вперед, товарищи! √ этот клич поднял многочисленные ряды атакующих. Сразу ожило поле перекатами многоголосого ╚ура╩. Тысячи русских, советских парней в маскхалатах с автоматами в руках устремились на неизвестного врага. Бежим по неровному полю, по густой перезревшей траве, которая цеплялась за ноги, но не могла удержать нашего стремительного движения. Среди атакующих начали рваться вражеские снаряды. В некоторых местах немецко-фашистский край начал огрызаться редкими выстрелами. Метрах в тридцати слева в траншее показалась угловатая глубокая каска немецкого солдата и тупоносое решетчатое рыльце пулемета, а затем по нашим рядам полоснула смертоносная струя пуль. Стоны раненых. Падают убитые товарищи. Высокий худощавый солдат, бежавший в метрах пяти от меня, почти одновременно со мной бросает гранату в пулеметчика и вдруг как-то внезапно подпрыгивает, валится как сноп навзничь и┘ не поднимается.

Вот мы уже прыгаем в развороченную снарядами немецкую траншею, не дне которой вижу истерзанное гранатами тело гитлеровского пулеметчика в луже крови, полузасыпанный землей пулемет слепо уставился в утреннее небо. Разбросанные металлические пулеметные ленты, ящики, россыпи патронов, какое-то бесформенное тряпье. С группой своих солдат бежим в правое ответвление траншеи. Треск автоматных очередей, ружейные выстрелы, разрывы гранат, истошные голоса немцев и ядреные русские отборные словечки. Везде одно и то же: картина разгрома. Во многих местах траншеи так разрушены, что превратились в воронки. Лежат полузасыпанные трупы немецких солдат и офицеров. Везде россыпи фотографий.

Вдруг впереди из бокового ответвления метнулась фигура немецкого офицера с парабеллумом в руке. Мы чуть не столкнулись. ╚Руки вверх, гадюка!╩ - кричу ему. Он, осклабившись, стреляет в упор. Но, вероятно, фашистская душонка уже дрожала в его поганом теле; пуля вжикнула мимо, обдав горячей струей воздуха щеку. Раздумывать некогда┘ Вижу только ненавистную спину удирающего гитлеровца. Мне хотелось взять его живым, но он, гад, был такой длинноногий, что расстояние между нами быстро увеличивалось. Тогда я пускаю длинную очередь из автомата по этой мясистой спине, обтянутой нательной, шелковой рубашкой, и он внезапно остановил свой драп, ткнулся носом в дно траншеи. Первое, что бросилось мне в глаза, когда я подбежал к нему, это √ подошвы сапог, подбитые металлическими поблескивающими шипами,═ и раскинутые, скрюченные руки. Перешагнув через него, я поднял тяжелый, тускло поблескивающий пистолет.

Через час немецко-фашистские траншеи были полностью очищены. Фашисты в поспешном бегстве много оставили оружия, патронов, продовольствия. В удобно устроенных блиндажах, они обосновались было с комфортом. Все награбленное в соседних селах они стащили сюда. Окна, двери, кровати, одеяла, подушки. Все это с немецкой аккуратностью было приспособлено для своих удобств. Перестрелка постепенно затихала. Только через определенные промежутки времени методично в нашу сторону летели мины и с противным кваканием рвались кругом.

Приближалась новая фронтовая, тревожная ночь. С наступлением темноты наши тягачи увозили поврежденные танки в тыл. Расположились на ночь в одном из захваченных немецких блиндажей. Нас было человек шесть со старшим во главе, лейтенантом Дьяконовым. Это был небольшого роста человек, темноволосый, кареглазый весельчак, никогда не унывающий. Сержант Вавило √ молодой крепыш со светлыми вьющимися волосами. Несмотря на свою молодость, он имел большой авторитет среди солдат из-за своей распорядительности и знанию своего дела. Он никогда не суетился, не кричал, но его любое распоряжение каждый подчиненный стремился выполнить не за страх, а за совесть. Солдат Викторов √ москвич, высокий, кряжистый мужчина лет сорока, который часто показывал нам свои семейные фотографии. Со всех фотографий на нас смотрела миловидная, с веселыми глазами его жена и двое детей. Он мог часами рассказывать о своей довоенной жизни, и, казалось, его рассказы неиссякаемы.

√ Мне кажется, редко найдешь такую женщину, как моя Настенька! √ говорил он. Прожил я с ней 14 лет, а кажется, что мы вчера только поженились. Как она теперь без меня?.. Наверное, от письма к письму ждет от меня весточек, - закончил он свой рассказ, вздохнул. Нам так ясно представилась эта милая русская заботливая женщина, которая по вине фашистов разлучилась с любимым близким человеком. И встретятся ли они еще?

Нет, не суждено было встретиться солдату Викторову со своей семьей, он сложил голову на второй день после этого разговора. Значит, предчувствовало и тосковало его сердце по семье.

Наверху раздавались глухие разрывы. Вздрагивал блиндаж. С потолка сыпался на головы песок. А кругом со стен смотрели на нас наклеенные обнаженные немецкие красотки с деланными улыбками, чужие и не желанные.

Каждый из нас в эти минуты думает о своих близких, родных и любимых. И перед каждым из нас возникают в памяти они, эти милые карие, серые, голубые глаза, зовущие издалека, но отгороженные от нас войной. Только маленькие бумажные треугольники писем связывают нас незримыми нитями с ними. Пользуемся короткой передышкой, пишем письма. Полетел и мой листок-треугольник с надписью: ╚Привет с фронта╩, в котором я сообщал, что иду в бой и если останусь в живых, то обязательно напишу. Прощай, девушка из Ярославля! Судьба распорядилась так, что не скоро мне пришлось написать.

Обожженная, исковерканная земля, усеянная трупами вражеских солдат и офицеров.

Второй день мы продолжали успешно продвигаться вперед. Командир роты капитан Зайцев дал мне приказание с тремя солдатами доставить патроны и гранаты нашей группе солдат и офицеров, закрепившихся на высоте, господствующей над обороной противника.

Едва мы пробрались к высоте, как гитлеровцы открыли по ней шквальный огонь и пошли в контратаку.

Чистый августовский день померк от поднявшейся пыли и пороховых газов. Отрывались огромные глыбы земли, заваливая в траншее наших товарищей. То и дело взметывались в небо черные фонтаны разрывов.

Стволы наших автоматов накалились √ нельзя было до них дотронуться. Мы отбили несколько контратак, но гитлеровцы предприняли новые, стремясь во что бы то ни стало сбить нас с высоты.

Рядом со мной в траншее стоял мой друг по госпиталю ленинградец Сергей Творогов, командир пулеметного расчета. Он беспрерывно вел огонь из станкового пулемета по фашистам. За все время друг только и успел сказать мне:

√ Ну, Николай, попали мы в переплет!

Щека его была рассечена, кровь окрасила шею, стекала по гимнастерке, но он ее не замечал, и как на горячей работе лишь смахнул с лица пот ладонью. Я хотел ответить ему, но в тот же миг он упад. Тряся за плечи, я кричал ему в ухо: ╚Сережа! Сережа!╩ - вдруг увидел √ из пулевой ранки в голову темной струйкой стекала кровь.

Вслед за Сергеем пал замертво и его первый номер┘ Это вражеский снайпер гасил нашу пулеметную точку┘

Как только замолк наш пулемет, вражеская пехота при поддержке самоходного орудия, бившего в упор по нашим траншеям, пошла в очередную контратаку. А автоматчики просочились к нам в тыл. Теперь нас обстреливали со всех сторон. Защитников высоты с каждой минутой становилось все меньше и меньше. Оставшиеся в живых продолжали отчаянно отстреливаться из автоматов. Поле боя устилалось трупами фашистов. Вражеское кольцо сжималось все теснее.

На флангах начинались рукопашные схватки в частых разрывах гранат. Почувствовав какое-то движение сзади, я инстинктивно обернулся и еле успел скосить автоматной очередью метнувшегося на меня гитлеровца.

Он клюнул носом в бруствер траншеи и остался недвижим. Укрываясь в кустарнике и неровностях земли, полз ко мне еще один гитлеровец, державший в руке гранату с деревянной ручкой. Навсегда врезалась в память его оскаленная рожа. Казалось, что я даже слышал его хриплое, прерывистое дыхание. В автомате вышли патроны. Бросив его, я кинулся к пулемету, в котором еще торчала длинная лента. Но успел ли я начать в него стрельбу √ не помню. Последнее в памяти √ все заглушающий грохот, тупой удар в голову, ослепительный свет в глазах.

В плену.

Очнулся в каком-то сарае. Шел проливной дождь, вода ручьем бежала от дверей и скапливалась подо мной. Шума дождя я не слышал, в ушах стоял звон. Сделал рывок, чтобы подняться, но обжигающая боль во все тете свалила меня, и я вновь потерял сознание.

Когда очнулся вторично, то увидел, что в сарае со мной лежат еще несколько раненых. Сквозь щели в стенах пробиваются лучи склонившегося к закату солнца. У меня такое ощущение, будто голова туго стянута обручами. Руки едва повинуются, большого труда стоило дотянуться до головы. Пропитанные кровью волосы ссохлись в сплошную корку. Малейшее прикосновение к ней отдается разламывающей болью.

Маскхалат на мне порван и выпачкан кровью. На поясе обнаружил финский нож, с которым на фронте не расставался. Что случилось со мной и где нахожусь? Почему ничего не слышу? Наравне с болью во всем теле, мучает жажда. Мысли какие-то беспомощные, вялые. Снова впадаю в забытье.

И вдруг, раскрыв глаза, вижу возле себя чьи-то ноги в сапогах. Но меня тотчас отвлекает яркий солнечный свет, льющийся в раскрытую дверь. ОТ толчка в бок, пронзившего тело невыразимой болью, поднимаю глаза вверх и прямо перед собой вижу немецкого офицера. Он, очевидно, что-то кричит, √ и мне, и стоящему поодаль солдату. Но я не могу различить ни одного звука. Догадываюсь, что он ругает своего солдата за то, что не обыскал меня. Солдат, подскочив ко мне, выдернул из ножен мой финский нож. Что-то крича и брызжа слюной, начал потрошить мои карманы.

Вот когда я с ужасом осознал, что нахожусь в плену. Оказаться раненым в руках людоедов √ уж лучше умереть на поле боя!

Так обидно и нелепо оборвалась моя настоящая жизнь. И даже теперь умереть достойно, продать подороже свою жизнь √ не так-то просто. Вне всякого преувеличения скажу, что открытая смерть в бою, на глазах товарищей каждому честному советскому человеку, попавшему в плен к врагу, представлялась как счастье, потому что стать ╚без вести пропавшим╩, кончить жизнь в застенках человекоподобного зверя √ не может быть ничего ужаснее на свете. До последнего дыхания будет жечь мозг и сердце нестерпимая мысль о том, что советские люди, твои друзья и родные не будут знать о тебе ничего: достойно ли ты держал себя в плену, боролся ли до последних сил, или┘ тебя сломили палачи и заставили забыть свое советское человеческое достоинство┘ Не будут знать о тебе и могут подумать всякое.

К счастью, фриц ничего особенного в моих карманах не нашел. Вытащил лишь несколько фотографий. Документы я хранил в специально вшитом кармашке на обратной стороне широкого брючного ремня.

Немцы выбросили из сарая несколько трупов умерших от ран военнопленных. Осталось нас всего трое. Возле меня метался в бреду раненый в ногу старший лейтенант. Его рука коснулась моей, и я почувствовал, какой у него сильный жар.

Когда немного спустя немцы выволокли нас из сарая и бросили в грузовик, старший лейтенант был уже мертв.

В машине было человек 15 легко раненых военнопленных. В кузов влезло пятеро гитлеровцев, вооруженных карабинами, и машина рванулась вперед.

В дороге я несколько раз терял сознание от мучительной тряски. Приходя в себя обнаруживал, что лежу на чьей-то шинели, - заботливые руки безизвестных товарищей подложили под меня последнее, что у них оставалось. В другой раз на одной остановке к моему рту поднесли консервную банку с водой. Наверное, мед не мог быть для меня слаще в эти минуты, чем эти несколько глотков прохладной воды.

Поздно вечером нас привезли в Смоленск. Машина остановилась возле большого здания, обнесенного высоким забором из колючей проволоки. То был так называемый ╚русский госпиталь╩ для раненых советских военнопленных┘ Значит, враг имеет ╚благородную╩ цель √ поставить нас на ноги, чтобы затем использовать как своих врагов┘

В Смоленске.

Невероятно мучительная, разламывающая боль в голове, кажется, что какие-то невидимые обручи еще немножко и раздавят голову в лепешку. Стоит какой-то монотонный, назойливый шум┘ Такое ощущение, что тело как будто продолжает подпрыгивать в машине, как это было по дороге на Смоленск┘

Открываю глаза, становится в первые минуты лучше, а потом перед глазами начинают летать какие-то мухи и все начинает кружиться┘ Падаю┘ падаю┘ Руками стараюсь за что-нибудь ухватиться┘ Иногда чувствую прикосновения чьей-то руки. Их прохлада на время как бы устраняет боль, а потом снова кошмар┘

Не обрадовали меня и первые утренние, солнечные лучи, проникшие через зарешеченные, наполовину заложенные кирпичом окна. В эту первую ночь, проведенную здесь, в фашистской неволе, у меня было одно желание √ умереть. Лишь бы только избавиться от мучительной боли и сознания того, что нахожусь в фашисткой неволе┘ Жизнь теряла смысл┘

Так начались дни пребывания в этой каменной клетке┘

В квадратной комнате, с обвалившейся штукатуркой, цементным полом, были устроены двухярусные нары. Комната имела два зарешеченных окна, выходящих во двор. Складывалось такое впечатление, что это не ╚госпитальная палатка╩, как ее именовали гитлеровцы, а клетка, из которой хотелось немедленно выбраться, чтобы хоть раз вдохнуть свежего воздуха. По утрам производились обходы больных, а перед этим по ╚палатам╩ пробегали санитары и старались навести ╚порядок╩, который заключался в поправке бумажных матрацев и в Эрзац-одеял, после чего они замирали у дверей┘ Открывалась дверь и появлялся наш русский врач в сопровождении немецкого фельдфебеля или унтерофицера, а то и обоих сразу. Санитар, по заведенному обычаю, при входе немцев подавал команду: ╚Ахтунг!══ (Внимание!..)╩

У немецких ╚милосердных архангелов╩ в руках всегда были толстые, обильно украшенные резьбой неизменные палки, о назначении которых мы скоро узнали во время одного ╚обхода╩. Фельдфебель около нар обнаружил еле заметный окурок, с ревом накинулся на санитара и стал избивать его палкой. Скоро у бедного парня была рассечена голова, кровь заливала лицо и его крашеную униформу. При этом фельдфебель так неистово орал, что казалось, не менее трех собак лают друг на друга. Эту дикую сцену внезапно прервал наш врач или ╚наш доктор╩, как с любовью называли его раненые и больные, крикнув:

√ Господин фельдфебель, немедленно прекратите это безобразие! Иначе я пожалуюсь шефу! В противном случае откажусь проводить обход в вашем присутствии!

К нашему общему удивлению, на фельдфебеля подействовал окрик, и он остановился с поднятой вверх палкой, с удивлением уставился на разгневанного врача, моргая рыжеватыми ресницами. Потом, как ошпаренный, пробормотав что-то невразумительное, вроде того, что мы все русские свиньи и нас не только бить как собак надо, но и стрелять, резко повернулся и вышел, громко хлопнув дверью. И без того обвалившаяся штукатурка снова посыпалась с потолка┘

┘В нашей палате размещалось шесть человек. Трое на верхнем ярусе нар, трое- внизу.

Головная боль и боль во все теле заглушали все. К тому же я почти ничего не слышал. Речь была настолько затруднена, что я мог произносить только отдельные нечленораздельные звуки. Страшно боялся остаться глухонемым.

Но, проходили дни, боль постепенно отступала, а по мере выздоровления возвращались речь и слух. Не сказать, что это произошло от ╚благородного влияния╩ немецких лекарств. Все лечение сводилось к перевязке ран бумажными бинтами. В очень редких случаях применялись другие лекарства благодаря ╚нашему доктору╩, которому все это удавалось доставать и тайком от гитлеровцев лечить раненых и других больных. Своим выздоровлением я во многом обязан ему и еще своей молодости. Это его заботливое руки касались моей головы день и ночь, проверяя состояние моего здоровья. А положение мое было действительно неважным, и он по нескольку раз за ночь приходил в палату.

Вот и сегодня, когда обход давно окончился и мы проглотили картофельную баланду с маленьким кусочком прессованного хлеба, каждый занялся созерцанием окружающей безрадостной обстановки палаты. Только неугомонный дядя Вася, который на верхних нарах как раз надо мной беспокойно ворочался и свешивая голову вниз, спрашивал:

√ Братики родненькие, может, у кого хоть маленький ╚чинарик╩ где завалялся? Не дайте христианской душе погибнуть, дайте хоть разок затянуться!

Но как всегда, чинарика не находилось, тогда он импровизировал песню:

Распроклятая страна

Нет ни хлеба┘ ни табака┘

√ Дядя Вася, да ведь не складно получается, - кто-то его поправляет из лежащих.

√ Не складно, зато правильно! √ отвечает дядя Вася.

Открылась дверь, и своей стремительной═══════════ походкой вошел наш доктор. Подошел к нарам и надо мной склонилось его доброе худощавое лицо, на котором особенно выделялись серые глаза с какой-то особенной жизненной искоркой, свойственной энергичным веселым людям, да резко очерченный рот. И только преждевременные складки в уголках губ и переносицы говорили о том, что он уже прошел нелегкий жизненный путь.

√ Ну что, добрый молодец, какие дела? Как твой черепок себя чувствует? √ обратился он ко мне, беря мою руку. √ Вижу, вижу, молодец, все идет хорошо. Я, признаться, думал в начале, как тебя привезли, что ты ╚коны отдашь╩. Возьми-ка это ╚чудо немецкой медицины╩ и глотай, - продолжал он, подавая мне таблетку. √ Самое главное √ захотеть хорошенько жить и любая смерть отступит и убежит без оглядки. Вот спросите у дяди Васи, он расскажет, как от себя смерть отгонял. А ведь у него был неприятный, я бы сказал некрасивый перелом ноги и грозил заражением крови, но не тут-то было, он эту курносую одним табаком отгонял, да русским ядреным матом. Правда, дядя Вася?

√ Правда, Василий Иванович, √ ответил тот, свешивая свое бородатое улыбающееся лицо.

√ Ну, ладно, бывайте здоровы! √ сказал Василий Иванович и так же стремительно вышел.

После его ухода некоторое время стояла тишина, а потом дядя Вася заговорил:

√ Если бы вы только знали, какой это золотой человек! Мне кажется, что если бы он мне сказал: ╚Прыгни, дядя Вася с крыши четвертого этажа╩, - я бы не раздумывая прыгнул. Жаль, что на свете таких людей мало, а то бы сроду никаких войн не было!

Пришлось мне услышать рассказ еще одного заключенного. Как его, потерявшего сознание, выбросили в могилу. И как он из нее выбрался:

√ Очнулся я уже на нарах среди пышущих жаром тел больных, укутанный рваной шинелью. Кто спаситель мой √ до сих пор не знаю. Может, его давно в живых нет┘ Каждый раз, когда мне удается побывать на кладбище, где покоятся наши братья по несчастью, то меня всегда тянет к той могиле, в которой чуть не был заживо погребен. И часто мысль останавливается на том, кто же мой спаситель? Если он мертв, то в какой он могиле? Хотя бы знать его имя. Кто он, тот человек, который не пожалел для меня последних сил, чтобы положить меня на нары и укрыть шинелью? Как я выжил? Это и для меня остается загадкой. То ли мое, когда-то железное здоровье? Ну, а во многом товарищи по несчастью. У нас сложился неписаный закон о взаимопомощи. Выздоравливающие чем только могли помогали тем товарищам, которые еще были в тяжелом состоянии. Здесь зарождалась дружба, которую не сотрут годы. Без дружбы человек ничто┘

Осталась у меня память от той проклятой зимы 1941-42 гг. √ вот эти культяпки┘ - и он показал нам свои руки и ноги, изуродованные обморожением. √ Да вот эта седая голова и язва желудка, √ продолжал он со вздохом. √ Посмотрите на меня, по виду я уже старик, а мне с завтрашнего дня пойдет только двадцать шестой год! А войне конца и края не видать┘ и когда она для нас закончится? Но, несмотря ни на что, хочется верить, что мы выживем и дождемся конца войны┘ Можно судить даже по немцам, по их отношению к нам. Хоть и сейчас для нас они не Сахары Медовичи, но некоторые стали заговаривать с нами┘ Они не задирают нас, как в 1941 году. Сбили им русские Иваны спесь┘

Этот страшный рассказ еще больше растравил мне душу┘ Что сулит мне дальнейшее пребывание здесь? Не исключено, что в любое время гитлеровцы сделают для нас, военнопленных, второй сорок первый год, если только не хуже┘

√ Да┘ трудно забыть, что было в 1941-42 годах, - заговорил дядя Вася в раздумье, - а весной сорок второго года, эпидемия тифа и истощение так косили нашего брата, что никакие похоронные команды не успевали зарыть мертвых.

В ╚лагерь-госпиталь╩ я попал в советской форме. Маскхалат порванный, окровавленный сняли с меня во время первой перевязки здесь. И когда увидели мои погоны с нашивками старшего сержанта, то многие заключенные очень интересовались ими. И не удивительно, ведь многие были оторваны от Родины с начала войны. Когда я стал выздоравливать, ко мне вернулись слух и дар речи, то расспросам не было конца┘ Как кормят сейчас в армии, какое вооружение, какие дела на фронтах, и как там живут в тылу, регулярно ли солдаты получают письма, и что это там у нас за ╚Катюша╩ с ╚Ванюшей╩ появились? И я как мог, рассказывал, старался┘

И то, что армия наша вооружена хорошо автоматическим оружием, что гитлеровцы уже не успевают ногами перебирать от нашей армии, которую они давно в своих газетах разбили. Все это очень радовало заключенных. Глаза у многих возбужденно блестели.

Находились и скептики, ╚Фомы неверующие╩, которые задавали примерно такие вопросы:

√ Не может быть, чтобы целые роты автоматчиков были. Сколько же нужно автоматов на всю армию. Ведь заводы-то все основные разбиты. Наверное, все американцы присылают?

√ А почему погоны ввели, опять как при царе?

√ Говорят, вольную торговлю американцы приказали у нас открыть?

√ Говорят, что церкви у нас пооткрывали, правда?

√ А колхозы, правда, отменили и везде по-старому начинают жить, а может это брехня?

И какие только вопросы не задавали, подчас такие, до смешного наивные┘

√ Братцы, - говорю, - далеко же вы отстали от действительности. А тут вы начитались геббельсовских газет и листовок. То, что вы видели в сорок первом, забудьте и выкиньте из головы. Теперь наша армия совсем не та, и теперь каждый офицер си солдат уверен, что фашистам против нас не устоять. У нас теперь на всех дорогах стоят указатели-лозунги: ╚Вперед на запад╩ и не иначе┘

И мы двигаемся, а немцы отступают. Возьмите, к примеру, Ленинград. Финны с немцами долго топтались под ним, а теперь их там нет. Немцы были в Сталинграде, а теперь их часть в плену, а большая часть их √ в земле. Были бои под Курском, Орлом, Воронежем, где они хотели новой техникой нас удивить, но и там их так тряхнули, что ни танки, ни самолеты и пушки сверхновые не помогли им. И вооружение у нас в большинстве случаев не американское, а наше, отечественное. Одна ╚Катюша╩ чего стоит, а она на автомашинах, самолетах, даже на танках установлена.

Много мне пришлось рассказывать, в том числе и о французских летчиках, которые сражались в наших рядах против фашистов. Многие от удивления и восхищения рты открывали┘ ╚А что касается того, что нам кто-то может приказать, то вы ошибаетесь. Наша страна не на столько слаба, чтобы кто-то ей приказывал.╩

Сегодня впервые я вышел на прогулку с моим соседом по нарам Иваном. День солнечный, теплый. По двору ходят раненые с забинтованными руками, ногами, головой. А вот и летчик с рукой, приподнятой на каркасной лесенке. Да их здесь несколько человек. Держатся отдельной группой. У большинства заключенных глаза устремлены на высокую стену с дополнительной надстройкой из колючей проволоки, за которой грохочут автомашины, идет жизнь┘

Все угрюмые, молчаливые. Одни глаза только говорят обо всем. В них у каждого тоска по свободе, как у посаженных в клетку птиц.

Идем на кладбище русских военнопленных, которое непосредственно примыкает к лагерю. Многочисленные ряды крестов, аккуратные холмики могил. На каждом кресте табличка с пятьюдесятью═ фамилиями и именами погибших. Читаем бесчисленные списки погребенных. ╚Но почему только по пятьдесят фамилий?╩ √ удивляюсь я. О, эти поганцы (гитлеровцы) уже хитрят. Больно страшновато им показывать им настоящее число своих жертв в каждой могиле, - отвечает Иван, хмуря брови, - наверное чувствуют, что их потянут к ответу за это. А вот и эта могила, из которой я вылез ╚с того света╩┘

И он долго стоит над ней, и вновь, в который раз, читает список покоящихся в этой могиле.

Он высок ростом, не менее 1 м 90 см, широк в плесах, чего даже худоба не может уменьшить. Я представляю мысленно, какой же он был в хорошие времена. Да, это настоящий богатырь. Не удивительно, что он выжил┘ А он стоял, глубоко засунув руки в карманы, изуродованные руки, смотрел на эту злосчастную могилу, как будто мысленно хотел представить тех, что скрыты под этой грудой земли. Или он думал о том, что═ и он мог бы лежать рядом с ними, и кто-то другой когда-то пришел бы к этой могиле и смотрел, и не знал, кто там, какие когда-то горячие сердца перестали биться здесь┘ и какие сердечные тайны унесли с собой┘

Ветер трепал гриву его седых волос, обдувая прямую богатырскую фигуру. Даже жизненные невзгоды не сгорбили его, только лицо, глубоко изрезанное складками, придавало ему вид старика, и если бы не живые молодые глаза, то могло показаться, что ему за пятьдесят лет.

Примерно в последние дни моего пребывания в госпитале здесь произошло чрезвычайное происшествие. Однажды утром сюда был доставлен наш советский подполковник авиации с тяжелым ранением, сбитый гитлеровцами где-то под Смоленском. Мне только раз удалось видеть его мельком. Это был настоящий советский сокол. Когда несли его на носилках всего забинтованного, то он, несмотря на свои тяжелые раны, пытался шутить:

Что, орлы, не веселы,

Чего носы повесили?..

Выше головы, братики!..

Сопровождающий конвой поспешил отогнать нас и начал кричать на санитаров:

√ Шнель, шнеллер, руссише швайне!

На следующую ночь после того, как был доставлен подполковник, из ╚госпиталя-лагеря╩ бежала группа советских летчиков, в том числе и тот летчик, что носил руку на кронштейне. Много шуму и разговоров было на эту тему. Среди раненых я слышал такой разговор, что якобы все летчики, которые могли ходить, явились в палату подполковника и он имел с ними крупный разговор, после которого произошел побег. И, что удивительно, совершен побег через высоченный забор.

Подошел, наконец, день, когда меня выписали и препроводили в рабочую команду. Чувствовал я себя не совсем хорошо, но я рад был вырваться на свежий воздух с надеждой, что он мне больше поможет. Рабочая команда в основном обслуживала этот госпиталь и жила здесь же во дворе, в отдельном одноэтажном здании.

На второй день пребывания моего в рабочей команде нас в количестве пяти человек послали отвезти картофель в большой лагерь военнопленных. Многочисленные ряды колючей проволоки. Здесь все оплетено колючей проволокой: ворота, калитки, заборы. Даже внутри лагерь поделен на отдельные зоны. Въезжая в лагерь, мы обратили внимание на большую группу полицаев и немцев, которые суетились возле одного из блоков, особенно сильно оплетенных кругом колючей проволокой. Мы поинтересовались у некоторых заключенных о причине столь странного оживления. На что те с восхищением ответили: ╚В этом блоке с особо строгой изоляцией находятся наши летчики и офицеры. Вчера полицаи им принесли немецкую крашеную униформу, в которую одевают всех военнопленных, но офицеры отказались наотрез снять советскую форму и одеть гитлеровские обноски. Полицаев с фашистским тряпьем выбросили из блока и сказали, что если они, фашистские прихвостни, еще раз заявятся к ним, то их придушат, как собак. И вот второй день воюют с ними и ничего не могут сделать┘╩

Через некоторое время я поинтересовался судьбой наших офицеров┘ Товарищи из большого лагеря сказали, что победа осталась на стороне наших офицеров. Они так и не сняли советской военной формы. Гитлеровцы только ухудшили им и без того тяжелый режим, а вскоре срочно куда-то отправили их.

Поступок летчиков поднял дух среди военнопленных, которые высоко оценили мужественных наших офицеров, давших пример стойкости и мужества.

В это время я понял, что еще не все кончено, что меня окружают такие же советские люди с горячими сердцами, способными не подвиг и борьбу с фашизмом, и нужно искать таких людей в общей массе военнопленных, с которыми можно пойти в огонь и в воду, вернее говоря, которым можно доверять в любом деле. Как живая струя сдула с меня все уныние и неверие в свои силы. Первое, о чем я более всего страстно мечтал √ это найти друзей, с которыми можно бежать из плена. И начал ближе присматриваться к окружающим товарищам. Рабочая команда производила работы по уборке огородов с раннего утра и до позднего вечера. Гитлеровцы почему-то так подозрительно спешили, что даже выслали часть солдат для уборки капусты, картофеля и других овощей, хотя их можно было убрать позже.

√ Что это фрицы заспешили? √ недоумевали товарищи, - еще столько времени, можно сто раз успеть.

Дня через два мы услышали гул артиллерийской канонады. Все время стояла на диво хорошая погода. Однажды в середине дня нам разрешили сделать перерыв. Мы испекли в костре картофель, и стали с наслаждением есть. Вдруг воздух потряс грохот сильного взрыва. Мы вскочили и увидели с правой стороны огромный фонтан огня и дыма на том месте, где стояло какое-то огромное здание. Не успел рассеяться дым и пыль от первого взрыва, как грохнул новый взрыв. Еще одно большое здание на наших глазах как-то странно приподнялось вверх и рухнуло. Затем взрывы следовали один за другим через определенные промежутки времени. На наших глазах рушились лучшие здания города. Жаль, что не зная города, я не могу определенно сказать, свидетелем каких разрушаемых зданий был. ╚Подлюки, что делают! √ с болью душевной сказал один из товарищей. √ Какие замечательные здания взрывают! Наверное, думают скоро отсюда улепетывать┘ Чтоб вам ни дна ни покрышки не было! Вы представляете, что Смоленск √ город-памятник. Здесь есть такие здания, которым цены нет!╩ ╚Да разве им, гадюкам, дорога наша история, наша культура?!╩ - вставил кто-то. ╚Эй, хлопцы, да представляете, что скоро сюда наши войска вступят! √ не выдержал я. √ Не даром они взрывают лучшие здания, наверное, не собираются долго оставаться здесь┘ А что же будет с нами?╩ На этот вопрос мне удалось получить ответ в ближайшие дни.

А здания, лучшие здания Смоленска рушились┘ То в одном, то в другом конце города взрывались дома, заводы, фабрики┘ Город заволакивался смрадным дымом и пылью. Гитлеровцы торопили нас, кричали: ╚Давай, давай! Лос! Шнель! Бистро!╩ На другой день рано утром мы были разбужены выстрелами. Мы соскочили с нар и прилипли к окнам, силясь рассмотреть, что там происходит┘ Голову назойливо сверлила мысль: ╚А вдруг в город ворвались наши войска и мы будем скоро свободны?!╩ Скоро на дороге показалась бесконечная колонна людей, двигавшаяся к выходу из города. Мирные жители . Смолян выгоняли из города, чтобы угнать их в гитлеровский тыл. Оборванные, голодные, с малыми детьми они бесконечной вереницей шли из города, обливаясь потом под тяжестью ноши. Тут же как псы рыскали гитлеровские жандармы и их приспешники-полицаи, здоровые, толстомордые. Они орали, как только им позволяли голосовые связки, подгоняли и избивали несчастных жителей, не считаясь с возрастом. По городу раздавались частые выстрелы. Шла облава на людей. Кто из них пытался оставаться в городе, тот по приказу гитлеровского командования расстреливался на месте. Стонали избитые, плакали малые дети. В глазах многих стояли слезы. Они часто оглядывались назад, с великим сожалением покидая родные места.

Рявкали и урчали бешено проносившиеся автомашины и мотоциклы.

На работу нас не выгнали. День и ночь шли из города жители. Над дорогой стоял несмолкаемый стон и гул, временами заглушаемый взрывами, сотрясающими все вокруг. Ночь прошла тревожно. К утру начался дождь. С рассветом в лагерь ворвалась целая свора эсэсовцев с собаками-овчарками. Палками и прикладами нас согнали на площадь во дворе, приказав захватить с собой наше нехитрое имущество. Тут же в срочном порядке еще раз проштемпелевали нас белой краской. У каждого из нас на спинах, груди, пилотках, коленях появились крупные знаки ╚SU╩ (Совет Унион) √ опознавательный знак советских военнопленных. ╚Да, теперь уж не потеряемся!╩ - а душу каждого из нас терзала мысль: ╚Куда нас погонят?╩ и глаза невольно смотрели по сторонам в поисках лазейки. Вот мы уже за воротами и шагаем по улицам города. Трак, трак, трак √ тарахтят гольцпантофли по камням скользкой мостовой.

Мы идем по пять человек в ряд, ежась от холода, покачиваясь от слабости. ╚Шнеллер, Шнель, руссише швайне!╩ (Быстрее, быстрее, русские свиньи!╩ √ стоял неистовый крик конвоиров, на мокрых синеватых лицах и глазах которых была угрожающая ненависть. Приходилось прижиматься друг к другу, потому что овчарки норовили своими оскаленными клыками схватить крайних в колонне за ноги┘

Город, подожженный фашистами, горел, и над ним стояло черное облако пепла и дыма. Гулко ухали взрывы. Из многих домов гитлеровцы поспешно выносили какие-то связки бумаг, мебель, ящики и грузили на автомашины. Некоторые ящики и бумаги обливали горючим и зажигали. Во всех направлениях сновали штабные автомашины, грузовики, переполненные солдатами в глубоко сидящих касках, клеенчатых блестящих плащах. Пронеслись на бреющем полете советские истребители, вслед им затарахтели пулеметы, затявкали зенитки. Поздно┘ Гитлеровцы в панике бросились в подъезды домов. ╚У, твари, заметались, как тараканы в подожженном доме╩, √ слышалось в нашей колонне.

Мы проводили ╚ястребки╩ тоскующим взглядом. Были бы крылья, взметнулся бы сейчас вверх, и поминай как звали.

На перекрестках горевшего Смоленска все еще стояли гитлеровские регулировщики. На фоне дыма и пожарищ они представляли собой символ самого ненавистного для нас, что есть на свете √ гитлеризма, слепой, коварной и беспощадной силы. К взрывам в городе и треску горевших зданий все чаще и чаще примешивался гул приближающейся канонады┘

Советские войска дрались на подступах к Смоленску. Как обидно было уходить из города, когда наши вот-вот ворвутся сюда, но ничего не поделаешь: в спину нам упирались немецкие штыки, а по бокам скалили страшные клыки овчарки.

Вот и железнодорожная станция. Пути забиты эшелонами. У фашистов явно не хватало вагонов и времени для вывозки награбленного у нас добра. Да и немудрено, ведь они не брезговали ничем, стремясь все утащить в свой ненавистный ╚фатерлянл╩.

И правду один из товарищей сказал, глядя на суетящихся фашистов: ╚Кажется, будь у них такая возможность, они забрали бы щебенку от разрушенных зданий, трубы водопровода и канализации вместе с нечистотами┘╩ Для перевозки военнопленных предназначались открытые пульмановские вагоны, в которые натолкали нас до отказа. Дождь продолжал лить. Одежда набухла, отяжелела. В добавление ко всему мучила жажда и голод. Гитлеровцы как всегда забыли выделить нам пищу, лиши и без того скудного узаконенного лагерного рациона √ двухсот граммов хлеба и поллитра баланды из картофельной шелухи, свекольной ботвы с просом. Перед погрузкой мы оглядели состав и заметили, что на первом и последнем вагонах установлены пулеметы и прожектора. Впрочем, фашисты и сами нам объявили, что высовываться над бортами даже днем запрещается. Для наглядности из спаренного пулемета дали несколько настильных очередей вдоль состава. Эшелон тронулся перед вечером. Удалялась станция с мечущимися немецкими солдатами и офицерами, лязгом вагонов и редкими гудками паровозов.

По мере удаления от Смоленска все больше развертывалась зловещая панорама горящего города. Ночью некоторые товарищи из нашего вагона делали попытку переброситься через борт и спрыгнуть на ходу, но безжалостная пулеметная дробь смела их вниз. Трассирующие пули срезали трех из них и они остались неподвижны у стенок вагона.

После нам стало известно, что из эшелона все-таки бежало более десяти человек.

Что же стало с больными, оставшимися в госпитале русскими военнопленными? Неизвестно. Был разговор, что их, якобы, вместе с врагами оставили в Смоленске, но в это мало верится. Можно предположить, что их уничтожили вместе со зданием госпиталя. Какая судьба постигла дядю Васю и большого Ивана, которые оставались в госпитале? Удалось ли им дожить до конца войны? Не знаю!

Первый побег.

Нас высадили на какой-то небольшой станции. Все пространство вокруг было оцеплено плотной охраной. Гитлеровцы, навьюченные огромными рюкзаками, разным громыхающим и звякающим имуществом, угрюмо смотрели на нас из-под кепи с длинными козырьками.

√Антреттен! Антреттен! (Строиться! Строиться!), √ орали снующие около вагонов гитлеровцы. Не обходилось и без традиционного ╚руссише швейне╩ и тому подобных ╚комплиментов╩ в наш адрес.

И вот стоим мы в строю, окруженные цепью гитлеровцев, держащих наготове карабины с примкнутыми штыками. На наше счастье, день выдался ясный, от разномастной, драной одежды валит пар.

Когда нас погнали мимо здания вокзала, мы прочитали название этой станции, √ сейчас уже не помню какой, √ которое фашисты успели переписать по-немецки; служившие когда-то в этих местах товарищи сказали, что находимся в Белоруссии. Это слово понеслось по колонне, оно много говорило нашим сердцам. От мирных жителей мы знали, что в лесах Белоруссии действуют многочисленные отряды партизан, которые не дают врагу ни часу покоя.

Нервозность охранников подогревала наши надежды. Нас гнали куда-то весь день. Когда дорога проходила лесом, гитлеровцы начали нас толкать прикладами и укалывать штыками. А мы с надеждой всматривались в лесные чащи и не ускоряли шага. Каждую минуту нам представлялось, что вот-вот на дорогу выскочат партизаны. Мы разоружаем охрану и вливаемся в их отряд┘

Однако счастье не улыбалось нам.

На исходе дня нас остановили в одной небольшой деревушке. Гитлеровцы тотчас приказали жителям освободить для нас десяток домов. Женщины и старики стали молча выносить на улицу свой жалкий скарб. Детишки, цепляясь за юбки матерей и бабушек плакали, перепуганные орущими солдатами. Нами забили все очищенные от хозяев хаты и прилегающие сараи.

Вскоре в нашу хату вошел гитлеровец и, хватая за рукава первых попавшихся, прокаркал: ╚Айн, цвай, драй √ вег!╩ (Один, два, три √ выходи!) и с силой вытолкнул на порог меня и еще двух товарищей. Повел нас к дому, где расположилась кухня для гитлеровцев, и откуда уже неслись вкусные запахи. Голова закружилась═ от этих заманчивых кухонных ароматов┘

Конвоир показал нам на телегу, на которую была взгромождена огромная бочка. ╚Вот подлюки, в лошадей нас превращают!╩ - выругался один из моих случайных товарищей √ широкоплечий, смуглый, черноглазый парень.

╚Вас, вас, шпрехт ду? (Что, что говоришь ты?) √ повернулся к нему гитлеровец. Парень озорно сверкнул в нашу сторону своими антрацитными глазами, ответил с иронией, коверкая немецкий язык:

√        Ихь √ пферд, унд цвай майн фрондо, я? (Я √ лошадь и двое моих товарищей лошади, да?)

Конвоиру это очевидно понравилось и он, хохоча, замотал головой:

√ Я, я зи аллес дойч пферде! (Да, да, вы все немецкие лошади!)

толстенький розовый повар вынес черпак с длинной ручкой и подал его темноглазому товарищу. Тот взвесил черпак в руках и сказал: ╚Ого!╩- и , положив его на телегу, впрягся в оглобли. Мы с другим товарищем, русоголовым, сероглазым, с узким и немножко удлиненным лицом, начали толкать телегу сзади. Тяжесть давила┘ Не смазанные колеса тоскливо визжали. ╚Как же мы ее с водой повезем, если она и порожняя нам плохо подчиняется?╩ √ спросил я. Русоголовый сероглазый товарищ ответил: ╚А вот мы его, гада, самого заставим везти.╩ Колодец оказался в лощине, в самом конце деревни. Докатили. Распрямили спины. Гитлеровец заторопил нас: ╚Шнель, шнель, вайтер махен!╩ (Быстро, быстро, делайте!.) Сероглазый поднял черпак и тоже произнес: ╚Ого, какой увесистый!╩, √ и начал медленно черпать им воду из мелкого колодца.

Отсюда не было видно деревенских домов, только оттуда доносился поросячий визг. Где-то истошно кричала женщина. Должно быть, гитлеровцы ╚организовывали╩ себе дополнительное питание и удовольствие. Справа, в полкилометре от нас плотной стеной стоял лес. По небу плыли редкие белые облака. Солнце снижалось к горизонту. Сероглазый черпал воду все медленнее и медленнее. Гитлеровец заорал:

√ Ду ист зак менч, ферфлюхтер, гунт! Арбейтен шнель нихт! (Ты есть мешок, проклятая собака! Работаешь не быстро!) Подскочив к сероглазому, толкнул его в спину прикладом так, что он упал на землю.

Тогда черноглазый многозначительно глянул в мою сторону, спокойно подошел к лежащему товарищу, поднял черпак, и┘ с неожиданным проворством размахнулся и нанес сильный удар прямо в лицо фашисту. Тот не успел и охнуть, как рухнул ничком на землю. Я схватил карабин, а черноглазый, отбросив черпак, ловкими движениями расстегивал на гитлеровце ремень, на котором висели патронташи с запасными патронами. Не прошло и минуты, а уж мы что есть силы бежали в сторону леса. Уродливые тени несутся впереди нас. Вот-вот оборвется сердце. Нечем дышать. ДО опушки леса √ рукой подать. И в этот момент в деревне затрещали выстрелы. Пули свистят рядом. Начал бить пулемет┘ Вот первые деревья┘ Вдруг сероглазый товарищ вскрикнул и схватился правой рукой за левую. Мы с темноглазым другом подхватили его и потащили в глубь леса. Достигнув чащи, повалились на пахучую землю, в сухую траву, присыпанную первой опавшей листвой. Стрельба не утихала, где-то близко пули с характерным треском ломали, рвали на деревьях сучья. Немножко отдышались, черноглазый спросил у меня:

√        Как тебя звать?

√        Николай, √ ответил я. √ А тебя?

√        Меня звать Павел, а нашего друга √ Михаил Куликов.

У Михаила выше локтя левой руки зияла рваная рана, обнажающая разбитую кость. Он терял много крови. Посерел лицом и, сцепив зубы, удерживал стоны. Мы перетянули ему руку, а мне пришлось поддерживать его за пояс так, чтобы не причинять боли. Но, конечно, его перебитая рука то и дело получала ушибы. Ветки хлестали нас по лицам. Карабин как тяжеленная болванка, давил мне на спину. Самым крепким был Павлик и он как коренник тянул нас за собой сквозь чащобу.

Вот мы и ушли от прямой опасности. Давно не слышно стрельбы. Трещат лишь сухие сучки, сухая трава и листья шуршат под ногами.

Настала ночь. А мы все шли и шли. Ветки на каждом шагу тыкались в лица, приходилось одну руку нести вытянутой перед собой, чтобы предохранить глаза. Высокие вершины деревьев монотонно шумели. Изредка вскрикивала птица. Около полуночи откуда-то долго доносилась стрельба. Кто бы мог стрелять? Может быть, партизаны?

Первое время мы были уверены, что нас в лесу непременно обнаружат партизаны.

Вдруг разом все трое проваливаемся в канаву, наполненную ледяной водой. Михаил при падении ушиб руку и потерял сознание. Продрогшие, мокрые с головы до ног, положив товарища на сухую траву, обдумываем √ что нам делать теперь дальше с ним┘

Выламываем палки, мастерим носилки, укладываем на них товарища и продолжаем медленно двигаться дальше, спотыкаясь и дрожа от холода, идем до самого рассвета.

Михаил очнулся и попросил пустить его, он может двигаться самостоятельно┘ Это обрадовало нас. Решили тут сделать привал. Соорудили кое=какой шалашик, набрали хвои, сухих листьев и улеглись на мягкой подстилке. Теперь к голоду прибавилась нестерпимая жажда. Мы уже ругали себя, что не напились у той канавы, в которой невольно приняли холодную ванну, а здесь не найдешь и росинки. Голод и жажду утолить нечем, так остается одна возможность √ поспать. Глаза слипаются. Михаил как улегся, так сразу заснул. Павел вызвался дежурить первым. Взял винтовку═ и сел у входа в шалаш.

Я бредил во сне. Представлялись фронтовые картины, пожары, лагеря, озверевшие лица конвоиров, множество трупов √ целые горы замученных, умертвленных пленников. Потом на меня наезжала бочка, она все увеличивалась, разрослась до колоссальных размеров и уже должна была раздавить меня. Но в это время послышался голос Павла:

√ Николай, ты громко кричишь во сне. Поднимайся, я больше не могу. Через пару часов буди.

Я сел на место Павла, а он мгновенно заснул. Лес жил своими таинственными шорохами. Хотелось есть. Пробовал жевать листья, но глотать горьковатую массу было противно. Когда солнце поднялось над лесом, я разбудил товарищей и мы снова тронулись в путь.

Мне стали попадаться грибы. Кое-какие осенние ягоды. Ели этот подножный корм, но от сырых грибов только тошнило, а сил не прибавлялось. Все хуже чувствовал себя Михаил, за последние часы он сильно осунулся, под впавшими глазами залегли темные круги. Смелые серые его глаза смотрели холодно и ко всему безучастно.

Набрели на несколько свежеспиленных деревьев, возле которых был след повозочных колес. Кто приезжал за бревнами?

Нет, мы скорее всего действовали неправильно, поспешив удалиться от этого места. Ведь могло быть так, что бревна заготовляли партизаны для своих землянок, и могли снова тут появиться, а мы, может быть, бежали прочь от тех, о встрече с кем только и мечтали.

Вообще, как я после рассуждал, во время этого побега мы делали массу оплошностей и ошибок. Вероятно, несчастье с Куликовым Михаилом так удручало нас с Павликом, что мы не находили в себе сил обдумать действия как положено.

Поздно вечером сделали второй привал. Вздремнули, а ночью продолжали путь. Попалось болото. Пришлось далеко обходить его. Ноги промокли, покрылись ссадинами. Хорошо, что обуты мы были в плохонькие ботинки, а не в деревянные колодки.

К рассвету вышли на проселочную дорогу, пошли ее обочиной, укрываясь за деревьями и кустарниками. Показалась деревня. Залегли у обочины, замаскировались ветками и стали наблюдать √ есть ли там немцы или нет. Долго деревенская улица была пуста. Потом из одного переулка выехала камуфлированная грузовая машина, и почти одновременно выскочили два мотоцикла с колясками, в которых сидели вооруженные гитлеровцы в касках. Мотоциклисты вырвались вперед, машина пошла следом за ними. Вот мотоциклисты приблизились к нам. Обдавая нас выхлопными газами. Гитлеровцы настороженно косили глазами по сторонам. Вот и грузовик поравнялся с нами, тяжко урча и колыхаясь на избитой дороге. В кузове восседали рядами, словно окаменелые, немецкие солдаты в мышиного цвета шинелях. Эти не гоготали, не пиликали на губных гармошках, как те, которых я впервые видел на смоленских дорогах в самом начале войны. В кабине рядом с шофером сидел угрюмый офицер в фуражке с высоко вздернутой тульей. Эх, вот бы сыпануть из пулемета!

Прошло еще с полчаса, из деревни одна за другой выезжали такие же автомашины с солдатами. Ждать нам тут было нечего. Такая деревня не сможет приютить нас┘ Выбрав удобный момент, пересекли дорогу и снова углубились в лес.

И этот день не принес нам ничего хорошего. Попался лишь ручеек. Напились чистой воды и умылись. Да еще нашли землянку, хорошо замаскированную в густых зарослях. Напрасно провели время, высматривая и прислушиваясь, нет ли в ней кого живого. Когда вошли, увидели на нарах пыльные тряпки. И никаких следов недавнего пребывания человека. Если бы у нас были продукты, то в этой ╚квартире╩ не плохо было передохнуть, собраться с силами и хорошо обследовать местность. Голод и опасная рана товарища не давали нам ни минуты покоя. Надо было двигаться и двигаться, хотя бы ползком. Недаром товарищи по несчастью говорили, что желудок √ лишний придаток у солдата. Не будь желудка, не было бы солдату цены.

На четвертый день скитания по лесу мы, посовещавшись, решили выходить на дорогу и пытаться добыть продукты у гитлеровцев силой оружия.

Во второй половине дня выбрались к хорошо накатанной проселочной дороге. Замаскировавшись в кустах у обочины, стали ждать. Прошло несколько грузовиков. Затем долго дорога оставалась пустынной. Наконец показались более для нас подходящие √ пароконные фургоны. Павел, держащий винтовку, сказал:

√ Давай, Николай, сделаем так: если выпадет удобный момент, я стреляю по вознице и по тем, кто будет с ним, а ты после выстрелов бежишь к фургону и смотришь, кто в нем. В крайнем случае, если нет продуктов, хватай оружие убитых┘

Несколько подвод поравнялись с нами. Рыжие тяжеловозы медленной поступью тянули до верху груженные фургоны. На них сидело по двое √ возница и солдат охраны. Они сидели нахохлившись, втянув головы в плечи, в широченных шинелях. На одну нашу винтовку многовато их┘

Вдали показался еще фургон. И наверное потому, что именно одинокой подводы ждали мы с нетерпением, нам показалось, что она еле движется. Нервы напряглись до предела.

С обросшими исхудалыми лицами, с огромными опознавательными ╚SU╩ на одежде, √ на кого походили мы в те минуты?.. Да, никому не могла показаться достойной наша жалкая и одновременно страшная внешность. Но не бандитами были мы. С каким трепетом готовились мы впервые после месяцев плена стрелять вновь по врагам Родины! Не в открытом бою, из засады √ законно: война есть война. От исхода этой операции зависело, жить нам или не жить.

Фургон дотащился, вот лучший момент! Павел делает один выстрел, второй┘ И возница, и другой солдат мешками валятся с воза. Первый остается недвижим, а второй, раненый, ползет к кювету и орет благим матом:

√ О майн гот! Партизанен! (О мой бог! Партизаны!)

Подбегаю к фургону, поднимаю брезент. Там ящики с чем-то. Тащу один на себя. На помощь подбегает Павел┘ Почему он действует не по условию? Ведь он должен был с винтовкой быть начеку┘ Это хорошо рассуждать потом √ кто прав, кто ошибся┘

Мы, занявшись ящиками, ослабили внимание к окружающему. Кажется, нам из кустов кричал Михаил, но в тот же миг по нам с Павлом полоснули из автоматов откуда-то сбоку. По дороге мчался к нам грузовик с гитлеровцами.

Первые очереди не зацепили нас. Бежим в лес. Впереди Михаил, за ним Павел, последним. Пули роятся вокруг, падают сбитые ветки, сзади слышна лающая команда гитлеровцев.

Павел падает. Подбегаю к нему. Он живой, морщась от боли, говорит:

√ У меня, кажется, перебиты обе ноги. Дайте винтовку и бегите, иначе нам всем гроб!

Я попытался поднять Павлика, но это было не под силу мне. А Михаил √ плохой помощник. Но кое-как мы протащили его ползком. ОН крикнул тоном безоговорочного приказания:

√ Положите меня за это дерево с винтовкой и бегите, пока не поздно!

Кое-как оттащили его за это толстое дерево, отдали винтовку с патронами.

√ Прощайте, ребята! Да бегите же!!! √ крикнул он снова.

Глянув на товарища в последний раз, скрепя сердце мы побежали, оставив его умирать одного.

Какой бы суд рассудил, надо ли нам было подчиняться приказанию Павла? Когда отступающую часть прикрывает группа бойцов = это понятно. Но ведь Павел √ не группа, а я с Михаилом═ не часть┘ Но другого выхода не было, тем более, на моем попечении √ раненый Михаил.

Миша не мог бежать. Хрипло дышал, то и дело останавливался. Рука у него сильно распухла. Стиснув зубы, он молча переносил боль, как и все время после ранения.

Позади нас еще долго гремела перестрелка, передаваемая многократным лесным эхом. Надо только представить: один-единственный, раненый, обессиленный голодом, наш товарищ связал своим редким винтовочным огнем десятки вооруженных до зубов фашистов! За его спиною был только лес, но лес √ страшилище для гитлеровских вояк!

Но вот стрельба стихла. Значит, Павла больше нет┘. Скромный герой, золотая человеческая душа, он не дешево отдал свою жизнь!

Мы с Михаилом двигались,═ как могли весь остаток дня и почти всю ночь напролет. Лишь перед рассветом Михаил сказал:

√        Коля, я больше не могу. Давай отдохнем┘

Удивительно, как он еще до этого шел. Я не раненый, и то чуть переставлял ноги.

Зашли в заросли ивняка и залегли, не имея сил собрать веток и листвы на подстилку. Михаил забылся и тотчас начал метаться в бреду:

√        Ой, отрежьте мне руку!.. Отодвиньте меня от костра!.. √ то вскрикивал, то переходил на шепот. √ Мама, ты здесь┘

У него, наверное, началось заражение крови. И ничем-то я не могу ему помочь. Вокруг нас безучастно шумел лес, да в черном небе мерцали═ редкие═ далекие-далекие звезды.

Я старался не засыпать, да и дрожь пронимала меня до костей. Долго ворочался с боку на бок. От Михаила несло жаром. Прижавшись к нему, я в конце0концов заснул.

Кажется, и не спал. Вздрогнул всем телом √ в лицо мне брызнуло чем-то холодным. Открыл глаза. Лежу на спине. Сереет рассвет. Между макушками деревьев небо затянуло тучами. Лес полон шуршанием мелких капель дождя по листьям. Поворачиваюсь к Михаилу и удивляюсь его странной позе. С трудом приподнимаюсь и заглядываю ему в лицо. Глаза у него открыты и неподвижны. ╚Миша!╩ √ зову его. Он молчит. Капли дождя текут по щекам, кажется √ текут слезы из глаз измученного болью человека. Дотрагиваюсь до его белого лба √ холодный, холодный┘

Так умер мой последний товарищ.

Не знаю, как рассказать о том, как я переживал тогда. Действовал в каком-то полусознании. Помню, что ковырял землю сучком, пытаясь вырыть углубление, чтобы положить Мишино тело. Носил ветки, сгребал листья и складывал над трупом товарища. Как мог, совершал обряд погребения.

Потом побрел куда-то, ко всему безучастный. Никаких мыслей. Вероятно, один инстинкт самосохранения заставлял меня двигаться вперед. В глазах темно. То была последняя стадия истощения. Спотыкался. Подолгу простаивал, схватив ствол дерева. Падал и снова поднимался. Сколько и в каком направлении шел √ не помню, не знаю. Под конец полз на четвереньках. Лицо и руки были в кровь исцарапаны.

Каким образом оказался в деревне √ не знаю.

Отчетливо помню с такого момента: лежу возле хаты или сарая. Передо мной два типа с повязками на руках. ╚Полицаи!╩ - проносится в голове, но не соображая, что такую сволочь просить о чем-либо бесполезно, прошу: ╚Пить!╩

Один из типов подходит ко мне и толкает меня в бок:

√        А ну, вставай!

Второй, как сейчас помню √ низкий толсторожий, - осклабился:

√        Пойдем, там попоят! √ и показал пальцем в сторону.

Я проследил взглядом за его пальцем и невдалеке увидел ряды колючей проволоки и деревянные вышки. Лагерь!

Круг замкнулся.

Полицаи дотащили меня до лагеря и доложили охраннику, который приказал им втолкнуть меня в ворота.

Но не все немцы негодяи. Этот охранник, оглядев меня, воскликнул: ╚О, майн фронд!╩ (О, мой друг!) и еще что-то бормотал, похоже, то, что я скорее напоминаю мертвеца, чем военнопленного.

Меня подхватили заключенные, оттащили в один из бараков, где лежали больные. Там спросили, как меня звать. Я ответил: Кожухов Николай.

С этого дня я стал Кожуховым.

В каждом лагере обязательно есть боевые, смелые товарищи среди пленных. Они словно нюхом чувствуют своего человека. Так и здесь со мной поступили по-братски. За неделю-другую поставили меня на ноги. Просто диву даюсь, как они сумели оградить меня от расспросов, допросов и даже битья. А я все ожидал, что вот-вот потянут к ответу за убитых гитлеровцев. Ведь мы с Павлом и Михаилом совершили свои дела где-то неподалеку от этого лагеря.

Возможно, и тот сочувствующий немец, что стоял часовым у ворот, не доложил обо мне начальству┘

Как бы то ни было, поправившись, я смешался в общей массе военнопленных.

Гибель моих товарищей Павла и Михаила оставила в душе неизгладимый след.

Жизнь беспросветная

Замелькали разные лагеря, однообразные по своим отвратительным жизненным условиям. Гитлеровцы приспосабливали под жилье пленных колхозные конюшни, свинарники, окружив их колючей проволокой. Вечно голодные, холодные, завшивевшие, мы единственное утешение находили в белорусской ╚бульбе╩, которой осенью старались запасаться, проходя по неубранным картофельным полям. Это не всегда удавалось. Многое зависело от охранников.

Вспоминаются два немецких солдата, одно время конвоировавших нас в Белоруссию. Они не только позволяли нам набирать сколько хочешь картофеля, но даже никогда не покрикивали на нас во время работы, наоборот, полушепотом приговаривали: ╚По-малу! По-малу!╩ и так тепло улыбались при этом. Они говорили нам, что они √ рабочие, что война им не нужна, и другие подобные слова. Но мы не верили им до конца, думали, что они хотят выпытать наши настроения и затем выдать нас. Уж слишком много всякого зверства натерпелись мы от гитлеровцев. Однако, в отношении этих двоих мы ошибались. Вскоре они куда-то исчезли. А потом дошел слух, что они перешли на сторону партизан. Что ж, все возможно.

Видимо, такие случаи были не редко. Про одного немца в то время в Белоруссии ходила легенда, как он отважно и беззаветно сражался против фашистов в рядах партизан.

Гитлеровцы использовали нас на строительстве военных сооружения. Так под Шкловым мы рыли окопы. На наше счастье, грунт был песчаный. Работы мы растягивали до бесконечности, притом старались подрыть снизу стену так, что спустя некоторое время траншеи рушились. Делали все зависящее от нас, чтобы наш труд не пошел впрок врагам. Уверен, что под Шкловым им пришлось рыть новые окопы.

Там же однажды произошел такой трагический случай. Когда впервые военнопленных вывели на рытье окопов, в одной из команд договорились заявить протест и отказаться от рытья окопов. На себя взял инициативу один из товарищей (как я слышал после из разговоров среди военнопленных, это был капитан Советской армии). Подойдя к конвоиру, он заявил, что рабочая команда желает говорить с кем-либо из офицеров, а когда офицер явился, то капитан ему сказал:

√ Господин офицер, наша команда заявляет протест против того, что вы хотите использовать нас на оборонительные сооружения. По международным договорам ни одна страна не имеет право использовать военнопленных на оборонительных работах. Поэтому наше командование от рытья окопов категорически отказывается!

Гитлеровский обер-лейтенант взбеленился:

√ Нам плевать на международные законы! Закон √ это мы, немцы! Мы будем диктовать всему миру наш закон, а не унтерменши! √ выхватил пистолет, выстрелил в грудь капитана. Перешагнув через убитого, обер-лейтенант приблизился к группе военнопленных и заорал, брызгая слюной: ╚А ну, проклятые большевики, грязные русские свиньи, кто еще отказывается работать для великого рейха (государства)? Выходи три шага вперед!╩

Десять человек шагнули вперед, и только два человека, устрашенные═ убийством товарища и наведенным на них пистолетом, остались на месте.

√ Отвести этих свиней и расстрелять, пусть знают, какие их законы защищают! √ приказал он солдатам.

Солдаты, щелкнув затворами автоматов, повели военнопленных в поле.

√ Стой! Здесь! Стреляй! √ крикнул обер-лейтенант.

Солдаты вскинули автоматы и полоснули раз за разом по группе товарищей, которые как подкошенные рухнули на сухую траву. Сменив на запасные═ рожки (диски) автоматов, они добили раненых, а потом, повернувшись и приблизившись к обер-лейтенанту, пристукнули каблуками: ╚Яволь, мой обер-лейтенант!╩

Оставшимся струсившим двум военнопленным приказали вырыть в песчаной почве могилу┘ К вечеру одиннадцать отважных товарищей были засыпаны землей. На вечерней поверке переводчик объявил нам, что немецким командованием расстреляно одиннадцать человек за отказ от работы, и те, кто впредь откажутся работать, будут беспощадно расстреляны. Тоже постигнет тех, кто будет симулировать.

√        Всех не постреляете! √ послышалось из рядов.

Как ни пытался переводчик узнать, кто кричал, но, так и не добившись этого, с угрозами и проклятиями распустил строй военнопленных.

Нас то и дело перебрасывали из одного района Белоруссии в другой. В это время целые районы республики контролировались партизанами. За каждым углом, за каждым кустом оккупантов подкарауливала смерть. За этот свой постоянный страх враги жестоко расправлялись с мирным населением. Жгли села, расстреливали женщин, стариков и детей, создавали вокруг партизанских районов ╚зону пустыни╩.

Пуганый и злой был в Белоруссии фашист. Боясь налетов партизан, деревни он обносил траншеями, колючей проволокой, дзотами и минными полями. Многие дома таких деревень защищал толстыми насыпными стенами или обкладывал мешками с песком, превращая их в дзоты с амбразурами.

С наступлением темноты гитлеровцы как суслики залезали в свои норы. Только непрерывно всю ночь ходили патрули, которым каждый кустик и пень в темноте представлялся партизаном, и они для перестраховки оглашали деревню автоматным и пулеметным стрекотанием, посылая пули в сторону ненавистного им леса. Случалось, что из лесу прострочит ответная очередь. Какой переполох поднимала она в стане фашистов! Из каждой амбразуры неслась беспорядочная стрельба, утихающая только к рассвету. Гитлеровцы вылезали из нор невыспавшиеся, обозленные┘

Им предстояло еще вести рабочие команды на лесоразработки. Первым двигался к лесу отряд оцепления. На подходе к опушке останавливался, разворачивался и┘ вел шквальный огонь по лесу. Летели ветки, щепки, разрывные пули вздымали фонтаны снега. Когда гитлеровцам казалось, что на расстоянии выстрела не могло остаться в живых ни мыши, ни воробья, стрельба прекращалась. ╚Отважные╩ стрелки начинали почти на цыпочках углубляться в лес, все время держа оружие наготове. Во время движения поддерживали такую тишину, словно боялись кашлем или треском сучка разбудить спящего русского лешего┘

Прокравшись вглубь леса на положенное расстояние, отряд начинал очередную перестрелку леса. Затем снова гусиной поступью делал молчаливый переход. И так до самого места лесоразработок. После оцепления делянок подавался условный сигнал нашей охраны. Мы неторопливой походкой, характерной для военнопленных, шли, подгоняемые штыками охранников на ненавистную нам работу.

Еще ю она не была ненавистной! Во-первых, гитлеровцы варварски уничтожали наш лес. Во-вторых, лес заготавливался для постройки дзотов и укрепления траншей, в которых враги хотели отсидеться в своем глубоком тылу от партизанских пуль и гранат. Но мы и работали так, что больше ломали и теряли пил, топоров, чем сваливали деревья. Весь день на участке не утихала площадная брань гитлеровцев. Они кричали, что мы, русские, √ грязные свиньи, не умеем обращаться даже с таким простым инструментом, как топор и пила. В душе мы посмеивались над своими непрошеными ╚наставниками╩. У нас не работа проклятая была на уме, а партизаны.

Как бы вырваться из оцепления! Но кольцо оцепления было плотно. Внутреннее пространство лесоразработок все время патрулировалось. Да и охранники не спускали с нас глаз. Они, как только пригонят нас на делянку, сразу же разводят костры и почти не отходят от них весь день за исключением тех случаев, когда мы совсем прекращаем работу. Тогда от костров отделяется охранник с палкой, подбегает к нам и орет, не щадя своих голосовых связок. Едва, наоравшись, отойдет от нас, мы все повторим сначала: тюкнем топором √ постоим, протянем пилу √ сядем.

В одно хмурое утро, когда мы только что приступили к работе, а охранники разожгли свои традиционные костры, сошлись к ним, чтобы погреться и обсудить свои дойчландские новости┘ раздался взрыв, разметавший костер вместе с фрицами. За первым последовал второй взрыв на соседнем участке. Восьмерых гитлеровских солдат как корова языком слизнула. Тяжело был ранен и один офицер.

Нашей радости не было границ.

Оказывается, партизаны, зная обычай гитлеровцев разводить костры на одном и том же месте, подложили в старые кострища мины┘

В другой раз мина была заложена в кучку сухого хвороста. Когда солдат подошел набрать его, то вместе с хворостом взлетел на воздух. Только в ветвях мелькнула его фашистская душа черная и понеслась прямо в ╚гитлеровский рай╩ - шутили военнопленные.

Впервые охрана увела нас в лагерь раньше обычного. В лес пустили саперов и большой карательный отряд для прочески леса. Долго оттуда неслась пулеметная и автоматная перестрелка, бухали разрывы снарядов и мин. То же продолжалось и на второй день. В результате гитлеровцы привезли из лесу два полных санных воза, накрытых грязным брезентом, из-под которого высовывались скрюченные конечности ╚строителей нового порядка в Европе╩.

Все месяцы пребывания нашего в Белоруссии, вокруг шла все усиливающаяся борьба советского народа с оккупантами. Каратели метались из конца в конец, стараясь затушить пожар народной войны.

В это время я близко сдружился с Шепеленко Иваном Силовичем из города Сталино. Ивану Силовичу было лет под сорок. Он носил черную бородку, которая даже в условиях плена казалась красивой. Неуемная жизнелюбивая душа. Где был Силыч, там никто не вешал носа, он не позволял грустить никому. Неистощимый на шутки и забавные присказки, он, казалось, мог развеселить и умирающего. Даже после изнурительного труда, когда безучастно валишься на нары, на перетертую гнилую солому, чтобы забыться, он находил смешные слова, чтобы подбодрить товарищей. Невольно заслушаешься его шутками и отодвинутся прочь все невзгоды и печали. Он был любимцем лагеря. Со своей знаменитой бородой и облысевшей головой, он не очень-то напоминал гоголевского Тараса, но все-таки товарищи присвоили ему прозвище ╚Бульба╩.

Сдружившись, мы сразу начали строить план побега к партизанам. Учитывая, что придется уходить по снежному полю, мы достали несколько пар белья и сшили из них что-то подобное маскхалатам с капюшонами. Вечерами часто наблюдали, как ведется охрана лагеря и заключили: как ни трудно, но пытаться надо. Значительно труднее будет вырваться из деревни, потому что она кругом обнесена полного профиля окопами и дзотами. Кроме того, в конце огородов и по-над лесом √ минное поле, а туда-то нам и нужно будет идти.

И вот наконец наступил подходящий момент. Ночь. С неба идет большими хлопьями снег. Мы с Иваном Силовичем, не раздеваясь, зарылись в солому, которая служила нам постелью, ждем, пока утихнет хождение в деревне, а заодно уснут наши товарищи по лагерю. Ведь каждому в голову не заглянешь, что там: хороший он человек или у него предательская душонка.

Минуты, часы идут как вечность. Уставшее тело просит отдыха, слипаются глаза. Чтобы не уснуть, мы периодически берем друг друга за носы и качаем из стороны в сторону или просто толкаем локтями. А хлопцы все бродят в темноте┘

Кто варит картошку, где-то чудом добытую, кто мается без курева и бродит как неприкаянный в надежде, что у кого-нибудь удастся добыть завалившийся ╚чинарик╩ (окурок).

Около бочки сидят повара-любители ╚дополнительного питания╩ и варят кто картошку, кто свеклу┘ Тихо ведут бесконечные разговоры┘

√ А вот моя Анна Федоровна готовит борщ, так это борщ. Бывало вернешься с работы, замерзнешь, устанешь. А дома тепло. Из репродуктора звучит какая-то музыка. А уж на столе помидорчики, огурчики, капустка, сырок и тому подобная закусочка. Сядем с Анютой, а вокруг наш выводок. Нальем по махонькой, выпьем┘ Любил я, грешник, в домашней обстановке выпить немножко. Одно удовольствие. И закусишь хорошо и в семье без скандала обходишься┘ А что за удовольствие?.. Насодится другой зюзя-зюзей и ползет на карачках домой┘ А жена ждет, думает он где-то по делу задержался┘

Да, побывал бы теперь дома,

Поглядел бы на штаны┘

Уезжал, были велики,

А теперь, поди, малы┘ √

тянет кто-то нараспев, насмешливо.

Один голос с хрипотцой доказывает:

√ Да, ты знаешь, дурья башка, что картошка самая вкусная, это та, что сварена в мундире и закрытой посуде!..

√ Разбираешься ты как свинья в апельсинах, √ отвечает ему басом ╚дурья башка╩, - самая вкусная картошка бывает, когда ее испечешь в костре┘

√ А я люблю вот так нарезать ее ломтиками и на горячую плиту наложить┘ А потом снимать по очереди┘ Как огни хорошо похрустывают на зубах! √ восторгался тенор.

┘√ А они как застрочат из автоматов!┘ ╚Э, а на прошлой неделе еще интереснее было!┘╩

и так без конца. Пока кончались запасы картошки, и сон их валил на перетертую солому.

Наконец угомонились. Осторожно выбираемся из соломы. Надеваем маскхалаты и, позапрятав по нескольку кусков хлеба в карманы, выбираемся из-под нар. Темно, только в углу красноватым огнем светится бочка-печка, освещая скупым светом задремавшего около нее любителя ╚печного тепла╩. Пробираемся к двери, еще раз оглядываемся в темноту барака-конюшни и бесшумно выскальзываем за дверь. Снег все сыплется сверху бесконечным потоком. Тихо. Только слышно, где-то поскрипывает слегка снег под ногами часового. Заходим за угол, где проходит сточная канава, которой мы решили воспользоваться┘ Она как раз и выходит под колючей проволокой на волю.

Ждем. Показался медленно бредущий, облепленный снегом часовой. Вот он прошествовал мимо и через некоторое время скрип снега под его ногами затих где-то за углом забора┘

Быстро ложимся друг за другом и ползем по канаве к колючей проволоке. Быстро подставляем деревянные рогульки под проволоку и, помогая друг другу, с трудом протискиваемся за наружную часть забора. Быстро отползаем по той же канаве от лагеря в направлении траншеи, окружавшей деревню кольцом. А снег пошел сильнее. Выползли на огороды, ползем. Колена, руки в матерчатых рукавицах от снега стали мокрыми. ╚Траншея╩, - прошептал Силыч. ╚Вижу╩, - отвечаю. Подползли к ней и замерли, прислушиваясь. В ближайшем дзоте справа от нас слышался разговор. Поползли по-над траншеей влево. И тут чудом нам удалось избегнуть встречи со сменяющимися постовыми. Фашисты едва не прошли по нашим телам, плотно приникшим к снегу. Благодаря маскхалатам и пасмурной погоде с густым снегопадом, они нас не заметили. Долго ждали момента, чтобы переползти через траншею. А момент все не наступал. По траншее ходили патрули, негромко переговариваясь. Холод начал сковывать нас. Еще минута-другая и не сможем двинуть ни рукой, ни ногой. И тут нам показалось, что траншея перед нами свободна: не слышно ни разговоров, ни шагов. Присунулись к самому краю траншеи и вдруг √ под самым носом у себя слышим окрик по-русски:

√        Кто там?

╚Полицаи! Шкуры продажные!╩ √ подумалось с ненавистью.

√        Это тебе показалось┘ √ отозвался второй полицай. √ Собака, наверное, пробежала┘

√        Да нет, там кто-то есть┘ √ не унимался первый.

√        Ну, вызывай патруля! √ встревожился второй.

Делать нечего, мы торопливо поползли назад к лагерю. И наше счастье, что лагерного часового не оказалось на месте. Только мы успели пролезть под колючую проволоку, в траншее хлопнули два выстрела. На них ответили лагерные часовые. Поднялась тревога. Мы вскочили в блок, быстро разделись и легли на свои места.

Неделю спустя рано утром мы были разбужены стрельбой и суматохой в деревне.

Скоро в лагерь прибыл целый отряд солдат, которые взяли под контроль все хода и выходы внутри лагеря, и снаружи лагерь был окружен цепью солдат в полной боевой форме. Нас стали выгонять из конюшни, в которой мы располагались. Стоим в строю. Немцы нас считают и снова пересчитывают. Нервничают, ожесточенно бьют нас прикладами. ╚В чем дело? Что произошло?!╩ √ недоумевали мы.

Но немцы не спешат нас информировать. Полицаи и солдаты что-то искали в конюшне, перерывая солому на нарах.

Наконец переводчик начал зачитывать список, в результате чего обнаружилось отсутствие пятнадцати человек. Начались расспросы да допросы. Кто да что? А хлопцев и след простыл. Впоследствии мы узнали, что бежал какой-то Петр, вокруг которого группировалось более десяти человек. Были очень дружны, вместе ходили на работу, вместе кушали. Одни говорили, что он в звании майора, другие √ в звании капитана, да не в этом дело┘ В каком бы он звании не был, но побег он подготовил блестяще. В дзоте связали часового, заткнули ему рот и, забрав пулемет, прошли через минное поле и скрылись в лесу. Видимо, среди бежавших были опытные саперы. Значит, среди нас находились отважные, умные товарищи, сумевшие тайно сколотить такой большой коллектив. Жаль, очень жаль, что мы не сумели с Силычем связаться с ними.

Дня через два после этого события нас повели на работу в лес. Какая была от нас работа┘. Мы больше смотрели по сторонам и думали, как близка от нас свобода и как она далека. Между нами и свободой лежала смерть, и кто не боялся этой костлявой старухи, тому свобода √ родная сестра.

Обрубая сучья у сосны, Иван Силыч напевал про себя: ╚Хоп мои хречаники┘╩ Это явный признак, что он что-то обдумывает. У него зреет какой-то план. Мы так привыкли, что понимали друг друга с полуслова. Потом, когда он кончил обрубать сосну, сказал:

√ А что, Никола, гарни эти сосновые сучочки пушистые┘ Если их навалить побольше в одно место, то и дождик не прокапает, √ так говорил он, а сам лукаво ухмылялся, сверкая хитрыми прищуренными глазами, √ мне кажется, что даже ни одна овчарка не заметит того, кто спасается под этими ветками от дождика┘

Я рассмеялся и наконец понял, над чем он раздумывал, сидя с топором на бревне.

Да, мысль не плохая. Воспользоваться этими сучьями для маскировки кого-нибудь из товарищей. До конца дня нас занимала эта мысль. Для того, чтобы набрать больше сучьев, мы даже подналегли на валку сосен и елей. Наверное, и немы удивились нашей необычной работоспособности. Черта вам лысого в бок! Не для вас стараемся!

Ветки мы укладывали с таким расчетом, чтобы не так легко было заподозрить, что там может кто-то прятаться. Предварительно устлали место лежки густой подстилкой из хвои.══════

═══ Незаметно бросили жребий, кому остаться и бежать. Достался жребий бежать Васюку, так мы звали одного из товарищей √ светловолосого крепкого сложением хлопца. Заложили его ветками незаметно для конвоиров. Один из товарищей не пожалел драгоценного для нас бензина из зажигалки и попрыскал им вокруг кучи сучьев. Это на случай, если нанюхает овчарка. Все сошло хорошо, охрана не заметила. И так, еще одна советская душа на свободе!!!

Второй побег

Мы с Иваном Силовичем не оставляли мысли о побеге. Находясь уже в другом лагере √ на Березине √ стали готовиться более тщательно. Условия здесь были, пожалуй, посложнее, чем в других местах. В деревне, на окраине которой находился лагерь, стоял большой отряд карателей, состоящий главным образом из шкурников, иуд, продавшихся врагам за тридцать серебренников. Этими отщепенцами командовали гитлеровские офицеры и унтерофицеры.

В первые дни эти выродки часто подходили вплотную к проволочному заграждению лагеря и хвастались перед нами своим обмундированием, расписывали свою сытую и пьяную жизнь.

√ Жратвы и баб √ во! √ и показывали ладонью на горло.

√ Чего вы, дурачье, мучаетесь?! Думаете, вам Сталин спасибо за плен скажет? Ждите! Для вас уже на Колыме лагеря приготовили. Переходите к нам! Мы можем договориться с офицерами┘

Один из военнопленных сказал:

√ Посмотрим, что вы запоете, когда вас зажмут вот так, - и он показал руками, как их зажмут, - в какую сторону побежите! От своего народа не скроетесь. Против кого вы идете? Кого убиваете? Своих братьев душите и терзаете ради куска эрзац-хлеба и задрипанных сигарет. Не пройдет это для вас сладко. Придется вам, ╚господа╩, и отвечать и крепко отвечать!

Лица карателей сразу сделались кислыми и они молча убрались восвояси. Однако через полчаса в лагерь пришли вооруженные полицаи и гитлеровцами и забрали нашего старосту. Какую смерть принял он √ не известно. После только на одном из карателей мы увидели его кубанку┘

С тех пор, как только эти мерзавцы подходили к проволоке, мы плевали в их сторону и молча уходили.

Лагерь стоял на берегу реки Березины. Проволочное заграждение двухрядное. После долгих наблюдений мы с Иваном Силовичем заключили, что со стороны реки было самое слабое место охраны. Река скована льдом, за рекой небольшой луг, а за ним √ лес. В сторону деревни бежать нечего и думать. Улицы день и ночь патрулируются гитлеровцами и полицаями.

После изнурительного труда мы с Иваном Силовичем вели переменное наблюдение за охраной. Так вот, наблюдая с ним за охраной, мы установили, что когда стемнеет, гитлеровцы часто снимают часовых на ужин. Продолжительное время на облюбованном нами участке остается один часовой, который прохаживается от небольшой бани до угла нашего лагеря. Иногда заворачивает за угол и минут десять-пятнадцать стоит там, вероятно, с нетерпением ожидая своей очереди поужинать.

Был мартовский вечер. Вдоль реки дул по-весеннему порывистый ветер, сквозь застланное темными тучами небо изредка показывались редкие звезды. Как будто испуганные происходящим на земле, звезды сразу же прятались за наползающими тяжелыми тучами. Ветер приносил волнующие запахи пробуждающейся природы, на душе от этого становилось и тепло и тревожно. Лагерь затихал, нахохлившись своими неуклюжими крышами. Усталые узники, голодные и издерганные за день окриками озверелых охранников, прижавшись друг к другу на перетертой гнилой соломе, засыпали до следующего каторжного дня. Бывшие свинарники и конюшни, в которых находились военнопленные, все больше и больше теряли свои очертания в наступающей темноте.

Все реже и реже мимо лагеря проходили вечно подвыпившие полицаи. Немцы тащатся с котелками от кухни, ужинают. Река надувается под своим ледяным панцирем, временами раздается протяжный треск √ предвестник близкого ледохода. За рекою зовуще чернеет густой белорусский лес┘

Вот уже не менее часа мы с Силычем наблюдаем за постовым, который ходит за колючей проволокой. Как на зло, он делает слишком короткие остановки возле угла свинарника и вновь движется по направлению бани. Изредка постукивает ногой об ногу. Этот солдатишка с нетерпением ждет смены, чтобы забраться в тепло белорусской хаты, и не спеша выхлебать свою порцию ╚зупа╩.

Приготовленные из белья маскхалаты и деревянные рогульки-распорки, для оттяжки колючей проволоки, держим в руках.

Наконец-то солдат зашел за угол и не появился. В несколько прыжков достигаем заграждения, спеша приподымаем на рогульки проволоку. Она предательски звенит. Выбрасываем маскхалаты. Помогаем друг другу пролезть под проволоку. Колючки цепляются за нашу верхнюю одежду, раздирают ее. Кажется, проходит целая вечность, пока нам удается освободиться от последних колючек.

Бежим к бане. Вскакиваем в двери и напряженно всматриваемся в темноту. Постовой вышел из-за угла, немного потоптался на месте и двинулся в нашу сторону. В руках у нас камни. Решаем, как только он приблизится к дверям, оглушить его по голове, схватить оружие и бегом через реку. Ждем, ждем┘ И вдруг из-за проволоки видим три силуэта военнопленных. Они лезут под проволоку так же, как это делали мы. Но им в это время не виден приближающийся часовой. Вот пролезли и со всех ног пустились к реке. Часовой вскинул винтовку, выстрелил. Ему ответили за лагерем и в деревне. Несчастные были окружены целой оравой гитлеровцев и полицаев.

Попав в столь критическое положение, мы с Силычем влезли на чердак бани. Слышим ругань и немцев и полицаев, избивающих пойманных товарищей.

Вот топают к бане. Прежде чем войти, делают выстрел в двери в упор. Голос немца картаво крикнул:

√ Иван, выходи!

Затем раздался хриплый голос полицая:

√ Эй, сталинская босотва √ вылазь! Нето всю баню изрешетим!

Перед лицом неизбежной расправы жгла сердце досада, что мы безоружны. А то показали бы этой сволочи ╚босотву╩!

Еще несколько раз выстрелив в дверь, эти пьяные псы ворвались в баню. Обшарили пустые углы и уже повалили обратно, но один негодяй остановил всех словами, что возможно кто спрятался на чердаке. Несколько карманных фонариков осветило тесный чердак. Над лазом показалась полицейская рожа со сжатым в руке парабеллумом:

√ А-а, краснопузики, √ слазьте!

Нас стащили на землю и принялись избивать. Больше всего старались полицаи. Какие звери! Эти скоты били нас так, словно выполняли сдельную работу.

Последнее, что я помню √ удар наотмашь верзилы полицая. При падении я ударился обо что-то твердое и потерял сознание.

Темно, холодно, сыро. Очевидно, подвал. Все тело ноет. На затылке волосы ссохлись от крови. На груди липко приклеилась к коже рубаха. Кисть левой руки, раненая на фронте, разбита, пальцы не повинуются. Рядом кто-то стонет, кто-то хрипло ругается.

√ Силыч, это ты?

Незнакомым бухим голосом Иван Силыч отозвался:

√ Никола┘ живой? Ну и добре. Терпи.

Над подвалом размеренные шаги охранника.

Ночи нет конца. А может там, наверху, уже прошел день и наступила новая ночь?

Хлопнула наружная дверь. В нашу яму протянулась серенькая полоска света. Тяжелые шаги по ступеням ниже и ниже. Вот распахнулась со скрипом и последняя дверь. Хлынул свет и студеный воздух. В проеме √ фигура гитлеровского вахтмана.

√ Ауфштейн, руссише швайне!┘(Вставайте, русские свиньи!)

Из его лая мы поняли, что нас приглашают √ ╚добро пожаловать наверх╩.

√ Пошли, хлопцы! Не удобно отказываться, когда ╚добрые хозяева╩ приглашают┘ - сказал Силыч, не удержавшись и тут от шутки.

Поддерживая друг друга, мы медленно поднимались по скользким ступенькам. Наверху в грудь упруго толкнул ветер. Яркое вешнее солнце ослепило закрытые синяками глаза. Нас поставили напротив выстроенных рядами понурых военнопленных всего лагеря. Только при свете солнца я узнал, кто те трое, что пытались бежать одновременно с нами. Это были Владимир Агафонов, Иван Деревянкин и Николай Калистратов.

Владимир Агафонов родом из города Серпухова. Это был самый молодой из нас, еще не изведавший жизни и не окрепший сероглазый, худощавый юноша, который запомнился мне своими песнями.

Иван Деревянкин откуда-то из Курской области, в плен попал еще в 1941 году. Среднего роста, кареглазый, неразговорчивый, замкнутый крепыш. Меня даже крайне удивило, когда я увидел его с нами. Признаться, я от него не ожидал такой прыти.

Николай Калистратов родом из Чувашии. Вспыльчивый, но честный товарищ.

Близки мы особенно не были, поэтому это все, что о них запомнилось.

В стороне стояла группа солдат, вооруженная автоматами, в неуклюжих теплых шинелях и огромных эрзац-сапогах, заменяющих валенки.

Смотрим прямо перед собой, встречая сочувственные и тревожные взгляды товарищей. Понимали товарищи, как понимали и мы, что будущее не сулит нам ничего хорошего.

√ Укажите, кто еще с вами пытался бежать? √ обратился к нам переводчик.

Хотя мы, действительно, не знали больше никого, кто собирался бы бежать, но все равно молчали. И на другие вопросы мы считали за честь отвечать молчанием, чтобы хоть так досадить проклятым фашистам.

Подогнали закрытый автомобиль. Нам приказали раздеться. Никто не шевельнулся. Тогда несколько ретивых вояк подскочили к нам и с руганью, с тумаками содрали с нас одежду до белья. Прикладами погнали к машине. Оглянувшись в последний раз, я увидел родные лица товарищей. Ледяной голос переводчика отчеканивал:

√ Так будет со всеми, кто попытается бежать из лагерей!

Втолкнув в кузов, нас заставили стать на колени, лицом к кабине. Сзади разместились гитлеровцы, уперев нам в спины стволы автоматов. Заурчал мотор. Машина тронулась. Едва кто из нас шевельнется, получает грубый толчок автоматом.

Закоченело тело. Вот, как будто, конец пути┘ Машина встала. Фашисты принялись сбрасывать нас с кузова, изощряясь друг перед другом в толчках сапогами. Получивший удар сапогом сзади, Володя Агафонов полетел с машины вниз головой. Фашисты загоготали во все глотки:

√ Гут! Гут! Гут! (Хорошо! Хорошо! Хорошо!)

Мы подняли Володю. Из носу и из рассеченного виска у него шла кровь.

Поставили нас над кюветом. Напротив выстроились десять автоматчиков под командованием толстого фельдфебеля.

Как ослепительно ярко сияло солнце! Высоко в небе плыли редкие белоснежные облака. Густой сочной зеленью красовался хвойный лес. На полянах от темных проталин поднимался парок. Какая-то жизнерадостная пичуга разливала звонкую трель, кувыркаясь в пьянящем воздухе. Пригретые юрким солнышком деревья роняли отяжелевшие сои снежные украшения. То и дело слышались шлепки сорвавшихся с ветвей снежных глыб.

Все вокруг улыбалось и пело о несокрушимой вечности земной жизни. И вместе с тем на нас надвигалось что-то черное, безжалостное, неотвратимое. Под босыми ногами подтаивал снег. Вначале их обжигало холодом, а потом это ощущение отодвигалось за порог сознания. Щемило в груди неспокойное сердце. Все как-то не верилось, что наступили последние минуты. Кому же хочется умирать в двадцать четыре года! Каждая клеточка тянется к жизни, и вдруг √ смерть┘

Осторожно коснулся руки Ивана Силыча и почувствовал дружеское пожатие.

√ Прощай, Силыч!

√ Прощай, Николай! √ тихо, но твердо крикнул он, и вдруг крикнул гитлеровцам: √ Стреляйте, паразиты несчастные!

Фельдфебель подскочил к нему и, хлестнув по лицу кожаной перчаткой, исступленно заорал: ╚Молчать, юда!!!╩ Затем отошел и что-то крикнул солдатам. Те дернулись, и дула автоматов черными точками застыли на уровне наших глаз.

Смерть издевалась над нами. Прежде чем хлопнуть своей западней, она позволила нам еще и подышать воздухом, посмотреть на окружающий мир. И в эти минуты так отчетливо перед мысленным взором пронеслась вся прожитая жизнь. Снова яркие вспышки памяти освещали дорогие и милые лица родных и друзей.

В небе все также заливалась песней неугомонная птичка. Плыли и плыли белые облака. Могучие сосны роняли янтарные снеговые слезы, раздумчиво покачивая ветвями.

Против меня стоял вражеский солдат, злорадно ухмылялся, прицеливаясь мне в переносицу. Представляю, как пули вопьются в мое лицо и я упаду бездыханным трупом в этот тающий белорусский снег, а такой вот скот будет еще топтать землю, радоваться жизни. Что я сделал ему? За что он собрался меня убивать? Да, это же тот самый негодяй, который эффектно столкнул Володю с машины! Мутные глаза, дряблые мешки под глазами, мясистый нос, выдающийся вперед тяжелый подбородок, губы, растянутые в зловещей улыбке. Вот уж никогда не думал, что у смерти может быть такое мерзостное лицо. У такого рука не дрогнет┘

√ Файер! (Огонь!) √ крикнул фельдфебель.

Раздался треск автоматов. Обожгло голову. Открываю инстинктивно глаза и сознаю, что стою как стоял √ живой и невредимый. Только обильный пот √ реакция на пережитое.

Все так же стоят перед нами осклабившиеся гитлеровцы. Им очень весело. Как славно ион поиграли в смерть!

Смотрю на товарищей. Все стоят, кроме Володи, который упал в снег и разрыдался. Силыч стоит с остановившимся взглядом, направленным на врагов. На высоком лбу крупные капли пота. Из прокушенной губы капает кровь. По команде фельдфебеля нас снова затолкали в кузов машины и повезли не назад в лагерь, а куда-то вперед по той же дороге, где сделали остановку, чтобы инсценировать наш расстрел. Фашистскому командованию, очевидно, приелись обыкновенные убийства военнопленных и они находили особый смак в подобных спектаклях. Оставшиеся в лагере товарищи были убеждены, что нас расстреляли, а это и нужно было фашистам, чтобы запугать их, сломить волю, пресечь попытки к побегу.

Борисов. Штрафной лагерь

Допрашивали. Избивали до потери сознания. Отливали и снова били. В кровавом тумане расплывались зверские рожи наших истязателей, которые до хрипоты орали, не получив от нас ответа ни на один из своих вопросов: ╚С кем из гражданских имели связь? Куда шли? Кто вас должен был встретить?╩ Повторялись мнимые расстрелы. На этот раз в подвале становили к стене, наводили в лоб пистолет.

√ Говорите правду. Считаю до пяти. Не ответите √ буду стрелять.

Чувствуя у лба холодок пистолетного дула (видеть не могли, глаза были залиты кровью и зажаты опухолью), мы своими разбитыми губами шептали одно:

√ Никого не знаю. Просто захотелось на волю.

Оглушительно грохал выстрел, обжигая кожу на голове. ОТ удара пули в стену летели кирпичные крошки, впиваясь в затылок. Один из истязателей особенно любил во время допроса наступать окованным сапогом на босые ноги и нажимать так, что сдирал кожу. В конце концов, не было ни одного кусочка тела не истерзанного палачами.

До войны мы, молодежь, не представляли подобных ужасов. По художественным произведениям судили о допросах, пытках, и то многое нам казалось вымыслом писателей √ невероятным, нереальным. Но когда пришлось столкнуться с жестокой действительностью, мы поняли, что на земле в самом деле существуют двуногие звери, для которых мучить, истязать человека √ величайшее наслаждение.

Я одного только все время боялся, - что палачам удастся выпытать о существовании одного человека, с которым мы познакомились у забора из колючей проволоки в лагере. Мы не назвали друг другу своих имен, фамилий, но мы часто виделись, когда подходили к лагерю мирные жители, чтобы передать нам свои немудреные продукты. Он часто заговаривал с нами на отвлеченные темы. Особенно его интересовало, как нас кормят. Давно ли мы в плену и т.п. А однажды он прямо в упор задал нам вопрос: ╚Не надоела ли вам, братцы, колючая проволока?╩ ╚Надоела как горькая редька, - отвечаем мы, - но куда денешься? Если бы только знать, где искать тех людей, которые нас приветят?╩

╚А вы посмотрите вон на тот хороший лес, неужели он вам не нравится?╩ √ сказал он улыбаясь, и продолжил словами той песенки:

Кто весел, тот смеется,

Кто хочет, тот добьется,

Кто ищет, тот всегда найдет┘

И после мы его видели раза два, и он более серьезно спрашивал:

√ Ну, хлопцы, как с квартирой, не протекает она у вас еще?

√ Скоро потечет! √ отвечали мы.

Мы были уверены, что он имеет связь с партизанами.

После безрезультатных допросов нас заключили в одиночные карцеры, специально оборудованные для продолжения пыток штрафников, подобных нам. Камеры находились в особой зоне, густо опутанной колючей проволокой. Камера √ это бетонный ящик шириной один метр десять сантиметров, длинной и высотой по два метра. Цементный пол был устроен так, что посредине возвышалась узенькая дорожка, по бокам которой до стен регулярно держался уровень воды сантиметров десять глубиной. К одной стене на петлях была прикреплена доска шириной не более 85 сантиметров. На ночь эту доску с помощью крючьев, вделанных по концам доски в стену, превращали в полку, а на день поднимали. Часов с девяти-десяти вечера нам разрешалось на нее прилечь. Но, легко сказать √ прилечь. Лежать-то мы не могли. Все тело до костей═ ныло, горело огнем от побоев.

По коридору беспрерывно ходили охранники, бухая о бетон коваными сапогами. С немецкой точностью через каждые полчаса они грохали прикладами в обитые железом двери камер и начинали горланить песни.

По полулитру коричневой бурды, именуемой ╚кофе╩ и микроскопическому кусочку хлеба выдавали через день. Большую часть суток мы вынуждены были стоять, прислонясь к дьявольски холодной цементной стене или ходить по узкой дорожке. Ноги подкашивались, соскальзывали в ледяную воду.

На второй день заключения один из товарищей попросил у охранника есть. Тот от удивления вытаращил глаза и захохотал. Долго не мог остановиться, так его распирал смех. Тошно было смотреть на эту сытую харю с гнилыми зубами. Подошедшему второму охраннику он рассказал о просьбе заключенного и они продолжали хохотать вдвоем. Нахохотавшись досыта, один из них удалился, хлопнув наружной дверью. Скоро вернулся с целой вязанкой веревок. Шутовски козыряя нам, эти двое шакалов собственноручно привязали к скобам, вделанным в потолки камер, по веревке с петлей на конце:

- Яволь, юда вот вам зуп, масло, шпек, сигаретен! Эссен зи битте! (Есть, евреи, - вот вам суп, масло, сало, сигареты! Ешьте, пожалуйста!)

На стене коридора против камер они старательно нарисовали черепа с перекрещенными костями.

Нам предложили самый легкий выход из драмы √ повеситься. О, это невозможно забыть!!! Палачи знали, что делали. Доведенные до предела отчаяния холодом, голодом, нестерпимыми болями во всем теле, мы готовы были избавиться от мучений. Признаюсь, когда наступила ночь, мои руки невольно потянулись к веревке. Это была страшная борьба с самим собой. Так непреодолимо хотелось разом прекратить свои муки. И все-таки жажда жизни взяла верх. Я крикнул:

√ Силыч, держись!!!

√ Добре, Николай!!! √ отозвался Силыч из своей камеры.

За этот диалог охранники вытащили нас в коридор и дали по две таких затрещины, что едва головы не лопнули, стены в глазах пошли кругом.

Несмотря на это, в душе вспыхнуло радостное сознание, что мы вышли победителями в борьбе с самими собой. Нет, врагам не удалось загнать нас в петлю!!! Все же один заключенный, правда, не из нашей пятерки, ночью повесился. (Впрочем, а может быть, охранники его сами повесили?) Нас по очереди выводили из камер и насильно гнали смотреть на несчастного. Злорадно приговаривали:

√ Карош Иван! Гут зуп!

Мы смотрели на товарища, не перенесшего страдания. Это был мужчина не старше тридцати лет. Темные кучерявые волосы закрывали высокий лоб. Когда-то красивое лицо было изуродовано печатью смерти┘ Сколько изобретали гитлеровские палачи способов и приемов, чтобы сжить нас со свету!!!

На пятые сутки все заключенные попадали в воду и потеряли сознание. Тогда нас перетащили в общую штрафную камеру, которая находилась в двухэтажном каменном доме. Трехъярусные нары битком набиты людьми. Окна больше чем на три четверти заколочены досками, а оставшиеся просветы переплетены частой сеткой колючей проволоки. Даже в полдень в камере держался полумрак.

Придя в сознание, мы были удивлены, что лежим на сухих нарах среди незнакомых товарищей. Под нас подстелены шинели и сверху мы накрыты одеждой.

Первое, что увидел я, открыв глаза, - бледное худое лицо с выдавшимися острыми скулами, оживленное, с горящими искристыми карими глазами. Человек этот словно давно дожидался, когда во мне проявятся признаки жизни, и теперь радостно заговорил:

√ Ну как, живой? Вот и прекрасно! Теперь поборемся, √ сказал и так хорошо улыбнулся, что невольно теплый комок подкатился мне к горлу. Малейшее проявление участия так дорого было нам, отвыкшим за дни истязаний от теплого человеческого слова.

Уверен, что если бы не поддержка этих новых товарищей из штрафной камеры, мне не пришлось бы сейчас писать этих строк. Здесь нас кормили немного лучше. Один день давали баланду, а на второй день то самое ╚кое╩, что и в карцере, и кроме того граммов по150-200 эрзац-хлеба. Товарищи по несчастью от этих жалких крох собирали нам дополнительные пайки. Позднее мы узнали, что некоторые товарищи пожертвовали своими последними теплыми вещами, променяли их на баланду, чтобы поскорее вывести нас из категории ╚архи-доходяг╩. Отдавали последнее тряпье, чтобы согреть нас.

То было истинное блаженство √ впервые вытянуться на нарах, укутанному и обогретому дружескими руками. Особенно привлекал мое внимание товарищ с красивыми карими глазами, который был возле меня, когда я очнулся. Да и как было не выделить его среди всех. Он держался уверенно, заражал окружающих своей жизненной энергией. Звали его Николай Иванович Жмаев. Техник-лейтенант, коммунист.

Личность Жмаева с первых дней встречи меня очень интересовала и привлекала своей душевной теплотой и добротой.

Горький опыт плена научил меня более внимательно и критически подходить к людям. И я старался не упускать его из поля зрения. Он всегда слушал споры внимательно. И, смотря по теме разговора, его темно-карие глаза то лучились теплом, то порой суровели подозрительно сдвинутыми бровями. Губы плотно сжимались, еще четче обрисовывался волевой подбородок. И желваки перекатывались под острыми скулами. Наше более близкое знакомство с Жмаевым прошло примерно недели через две-три с начала пребывания в общей камере. Среди заключенных часто возникали разговоры на разнообразные темы, но в основном вопрос всегда сводился к общему положению на фронтах, к жизни нашего государства и народа. Каждый старался высказать наболевшее.

Был среди заключенных некий Москвин Иван Иванович √ маленький человечек с острой лисьей мордочкой, попавший в штрафной лагерь в гражданской одежде. Он отличался особенной какой-то враждебностью ко всему советскому. Запомнилось одно из его разглагольствований:

√ Все у нас построено на брехне! Помните, что говорил Ворошилов: ╚Мы летаем выше всех и дальше всех╩, а потом ╚Кто силен в воздухе, тот силен вообще╩┘═ Что же мы видим √ не мы летаем ╚дальше всех и выше всех╩, а немцы. Наше дело остается угинаться, чтобы немцы не зацепили колесами за голову. Оказалось сразу, что немцы сильнее нас и в воздухе и на земле. Мы с сорок первого не успеваем ногами перебирать от немцев. Вот как получается: ╚Наше дело правое, победа будет за нами╩. Чья победа?! Только не наша. У нас в России с исторических времен есть особая тяга к шапкозакидательству. Мы забрасывали шапками японцев в 1904-5 годах, мы забрасывали тех же немцев в 1914 году и перед этой новой войной нам подсказывали, что никакой враг нем не страшен┘

╚Броня крепка и танки наши быстры╩┘ ╚И врагу никогда не гулять по республикам нашим╩┘ что же получилось на самом деле? В войне с японцами русские потерпели поражение. В первой мировой войне мы опять были биты. И если бы не революция в Германии в 1918 году, то мы давно были бы работниками В Германской империи. И теперь такая же история. Шапками мы никого не забросали, и броня наших танков оказалась не так уж крепка, а что касается врагов, то они давно гуляют по ╚┘республикам нашим┘╩!

Во время высказывания Москвина Жмаев был всегда особенно напряжен, натянут как пружина. Да признаться и на меня подобные высказывания действовали подобно горну трубача, зовущему в бой.

На этот раз против обыкновения Жмаев не выдержал и, не дождавшись, когда Москвин закончит, прервал его:

√ Уважаемый Москвин, вы плохо знаете историю нашего народа! Хотя и вы ссылаетесь на историю, но забываете самое главное из истории √ что наш народ еще ни разу и никому не удавалось победить! И уверен, что никогда не удастся. Начиная со времен татарского нашествия, наш народ непримиримо вел непрерывную борьбу. И побеждал. Били мы монголо-татарские орды, били мы псов-рыцарей, пытавшихся полакомиться жирным куском на Руси. Хорошо сражались наши солдаты в русско-японскую войну 1904=5 г.г. и в первую мировую войну против кайзеровских войск. Не по вине русского народа Россия иногда терпела поражение в прошлых войнах, а по вине царского самодержавия! Вы забываете, синьор Москвин, о том, что тогда во главе русских войск стояли не современные полководцы.

√ Поэтому Красная армия не успевает мазать пятки?! √ перебил Москвин, который во время речи Жмаева сидел ерзая, как на углях.

√ Вы врете, уважаемый Москвин, или хочется вам все представлять в ложном свете, √ продолжал Жмаев, √ на все отечественное смотрите сквозь темные очки. Ведь ни для кого не является секретом, что Гитлер, прикрываясь мирным договором с нами, внезапно напал на нас без объявления войны. И пользуясь внезапностью и превосходством людских сил и вооружения, на первых порах имел успех, вследствие чего глубоко вклинился на нашу территорию. Правда, были и у нас некоторые ошибки в недооценке сил противника, а сейчас некоторые, вроде вас, Москвин, сильно переоценивают их. Видели ли вы, как встречали пограничники немцев? Нет, не видели!!! Пятки мажет армия Гитлера, а наши гонят их, шагают на запад. Броня наших танков по всем имеющимся факторам оказалась крепка, и не долго пришлось гулять Гитлеру по республикам нашим. Да, вы видите, синьор Москвин, каково спокойно гуляется немцам хотя бы в Белоруссии, где целые районы находятся в руках партизан. Это гулянье слишком опасно и дорого обходится. И запомните, Москвин, что скоро подойдет время, что кое-кто пожалеет, что начал войну и у любителей чужих территорий силенки не хватит справиться с нашим народом.

√ Это еще бабушка надвое сказала! √ перебил Москвин.

√ Не бабушка и не дедушка сказали, а наша Армия сказала под Москвой, Сталинградом, Воронежем и на Курско-Орловской дуге, где немцев забросали не шапками, а этакими стальными и чугунными штыками нашего отечественного происхождения, √ ответил Жмаев.

√ А вы, Николай Иванович, крепко усвоили сталинскую политпрограмму, наверное, в армии комиссаром были? √ ехидно спросил Москвин.

√ Я простой русский человек и говорю, как понимаю обстановку, и не хочу хаять свою Родину, - твердо продолжил Жмаев. √ А кем вы были, Москвин, и кем вы сейчас являетесь, что так плохо отзываетесь о своем отечестве, которое вас вскормило, вспоило и дало образование?..

√ Да он, наверное, в полиции служил, а может, бургомистром у немцев был, - мрачно вставил Шепеленко.

√ А это вас не касается, кем я был и кем являюсь. Надеюсь, что вы не лучше меня. Все сидим в плену, и с нас одинаково спросят, и вместе погонят в Сибирь на вечное поселение за то, что сдались в плен, √ со злом огрызнулся Москвин.

У кого совесть чиста, тому нечего бояться ответа, а вот у кого на совести такие темные пятна как у вас, то, пожалуй, и страшновато будет быть в ответе, √ вставил я.

√ А вы откуда увидели мои черные пятна? √ с пеной у рта наступал Москвин.

√ Да они сами выступают из ваших слов. Вот, сколько я слушаю ваши разговоры и все вы сводите к тому, что все-то у нас плохо, все-то у нас не так. Почему-то вы во всем видите плохое и совсем не замечаете хорошего. А неужели с установлением Советской власти, в России было только плохое? Нет! Больше хорошего! Ошибки? Кто ничего не делает, тот не ошибается!

Подобные споры вспыхивали среди нас часто, и не проходил ни один из них, чтобы в нем не принимал бы участия Москвин.

Его лисья мордочка с гитлеровскими усиками и рыскающими по сторонам глазами с каждым днем становилась все более для многих из нас ненавистной и подозрительной. Но эти споры еще более сблизили нас с Жмаевым. Однажды, когда на другом конце нар вспыхнул очередной спор между Москвиным и одним из заключенных, Жмаев оказался около нас с Шепеленко.

√ Ну-ка, освободите местечко! √ мы раздвинулись на нарах, дали ему место около себя.

√ Ну, что задумались? Или жизнью недовольны? Через сто лет будет лучше. Ну что вам стоит подождать? √ шутливо начал он.

Мы некоторое время поддерживали этот шутливый разговор, а потом Жмаев как-то сразу посерьезнев, сказал:

√ Вот что, братцы, присмотрелся я к вам за это время и считаю, разговор этот можно с вами вести откровенно. Попали мы сюда не к теще в гости. Следовательно, хорошего нам ждать не приходится. И скорее всего, нас ожидают худшие испытания. А поэтому я предлагаю, по возможности, держаться группой проверенных активных ребят. Во-первых, как я думаю, хорошей сильной группой легче совершить побег. Да и в других исключительных случаях удобнее дать отпор кому следует. Как говорят украинцы: ╚Сообща и батьку удобнее бить╩.

В это время из группы спорящих к нам подошел один из заключенных и уселся поблизости, делая вид,═ что пришивает пуговицу; явно стал прислушиваться к нашему разговору. Жмаев сразу же переменил тему:

√ И вот понимаете, мы со своим учителем Иваном Семеновичем ходили охотиться в наш знаменитый тамбовский лес. У Ивана Семеновича была двустволка и большая легавая собака, которой он очень дорожил. ╚Она, говорит учитель, - как человек, понимает все. Другой человек даже бестолковее. У нее такой нюх, что я почти никогда не возвращаюсь с охоты без дичи. Если бы ее я выставлял на всех выставках охотничьих собак, то она бы на каждой выставке брала медали.╩ Признаться, хоть он и учитель, но как и все охотники немножко привирал. Но для меня, в то время двадцатидвухлетнего мальчишки, любое его слово было правдой. А рассказывать он умел так, что мальчишки целыми днями готовы были его слушать без еды и питья.

Наш непрошеный слушатель═ со скучающим видом отполз обратно к группе спорящих. Жмаев продолжил прерванный разговор:

√ Я думаю, товарищи, что нам с разговорами нужно быть осторожными, чувствуется, что в нашу среду подсажены ╚наседки╩, которые стараются вести не только вражескую пропаганду, но и заодно выведать о нашем настроении. Думаю, что нужно избегать громких разговоров на острые темы. Здесь нужна особая тактика, Как говорится меньше шуму, больше дела. Я не хочу сказать, что мы должны забиться, как сурки в норах и ждать, пока погода утихнет. Нет, наоборот! Наша задача √ непрерывно вести борьбу за чистоту души военнопленных и ни на минуту не забывать, что враги стараются как можно больше запятнать, разложить наши души, сделать из нас предателей своей Родины!!! Нужно разъяснять людям обстановку, а самое главное √ быть в курсе событий самому. Если нужно √ то разъяснять кому следует, я имею в виду тех товарищей, которые заблуждаются и могут полезными быть в будущем. Ну, а врагов ни словом убеждают, а кое-чем другим. Опасайтесь, друзья, особенно Москвина. Я еще не понял, что это за птица, но чувствую у него гнилое нутро. Я прошлый раз погорячился, а зря. Нужно больше слушать, о чем народ говорит, мотать на ус, вести разъяснительную работу среди заключенных, но без стука и грома. Вы хорошенько подумайте об этом. Особенно присмотритесь лучше к людям, и потихоньку подбирайте нужных людей. Возможно нам, когда погонят отсюда или повезут, пробовать придется силы на том, чтобы сделать групповой побег. Надеюсь, не нужно вас предупреждать о том, что об этом должны знать как можно меньше людей, даже те товарищи, которым, вы считаете, можно доверять. Наша первая задача √ постараться сплотить более активных товарищей в одно ядро, а о дальнейшем договоримся. Ну, я отчаливаю, а то уж слишком мы забеседовались. Во всем по возможности соблюдайте осторожность, вернее, конспирацию, а это наука старых большевиков √ сложная и не менее важная, чем сама разъяснительная работа.

И через минуту он уже сидел в соседней группе заключенных и о чем-то оживленно разговаривал. После первого запомнившегося разговора с Жмаевым, мы имели═ с ним еще один деловой разговор, на котором он еще более заострил наше внимание на подборе нужных нам людей. Особенно тщательно изучать заключенных, искать тех людей, которые готовы на все ради свободы, ради своей Родины. Мы √ взрослые люди, солдаты и многие из нас √ изрядно понюхавшие пороха, - понимаем, что без выявления и сплочения вокруг себя сил, не сможем рассчитывать на какие-то действия. И не увлекаться количеством, а добиться качественного подбора людей. Пусть меньше, но надежней. Ну, а в дальнейшем дорога отсюда покажет, кто на что способен. Человек познается по-настоящему в беде и опасности. Самое главное сейчас √ сколотить вокруг себя крепкое ядро и по возможности, держаться вместе. И непрерывно вести разъяснительную работу, агитационную работу среди штрафников. Выбивать почву из-под ног у подобных Москвину и других сторонников ╚нового порядка в Европе╩.

Жмаев, несмотря на то, что сам был истощен и пережил немало дней в карцере, для всех находил доброе слово, воскрешавшее надежды и прибавлявшее сил для борьбы. Уже в этом, Борисовском штрафном лагере он сыграл большую роль в объединении лучших сил среди пленных. Общность тяжкой судьбы, особенно в самые критические минуты, сплачивала людей. К тому времени мы прошли большую школу жизни в неволе и научились распознавать среди массы самых надежных, самых стойких людей. Так вот и сгруппировались бывшие офицеры, политработники и многие из солдат, все, у кого совесть оставалась чистой и душа на давала спокойно отсиживаться в плену. Мы были поставлены в такие рамки, что не могли, не хотели оставаться до конца войны в стороне от этой борьбы.

В штрафном лагере был ╚подсортированный╩ народ. Многие, попавшие сюда, имели за плечами по несколько побегов из лагерей или были уличены гитлеровцами в иных подрывных действиях. Большинство жили одной надеждой, одним стремлением √ выбраться из плена во что бы то ни стало. Пойти к партизанам или перейти линию фронта.

К этому времени у нас образовалась хорошая группа активных товарищей. В нее входили: Жмаев, Шепеленко, Василий-воронежец, Калистратов Николай, Агафонов, Деревянкин, Афанасьев, Мешков, Алексей Лучко, Николай Пряхин √ лейтенанты-танкисты, я и еще несколько человек, фамилий которых я не помню.

Мы старались доставать немецкие газеты, из которых между строками вычитывали о продвижении Советских войск и отступлении гитлеровской грабь-армии. Осторожно распространяли эти добрые новости.

Но главной целью у нас всегда оставался побег к партизанам. Бежать из штрафного лагеря √ нечего было и думать, так как он находился внутри общего крупного лагеря. Оставалась, в надежде на будущие перемещения, вести воспитательную работу.

Замечательный народ подбирался здесь. Были и авиадесантники, и танкисты, и пограничники, которые приняли на себя первый удар врага, вероломно напавшего на нашу страну.

Сколько было рассказов о героической неравной борьбе горсточки пограничников, с боями отступавших по лесным чащобам, чтобы соединиться с нашими войсками. О несбывшихся надеждах на соединение и борьбе до последнего патрона┘ Если бы можно было в то время вести записи, то какой огромный, весьма ценный для истории и художественной литературы собрался бы материал!

Рассказы перемежались горячими спорами, в которых доставалось кое-кому за шапкозабросательство перед войной и последовавшую растерянность в роковые минуты начала войны. Но споры были здоровые. В них вместе с горечью и душевной болью за ошибки и неудачи жила твердая вера в окончательную победу.

Весна все более вступала в свои права.

Солнце пробивалось сквозь опутанные колючей проволокой просветы окон, и день ото дня все дольше и дольше лучи его задерживались в нашей скромной камере. С тоской и нетерпением всматривались мы подолгу в кусочки неба с весенними быстробегущими облаками. И завидовали тем облакам, что они не подвластны колючей проволоке и гитлеровской охране. Кроме того, мы не редко улавливали настороженным слухом глухие разрывы и чувствовали, что с наступлением весны активизировались действия партизан.

Снова хочется повторить, что мы вечно голодные, холодные, ежечасно преследуемые палачами, никогда не утрачивали жажду к жизни, как веру в победу справедливости на нашей земле. И весна еще сильней разжигала в душе огонек надежды на избавление из проклятого плена.

Между тем, не проходило и дня, чтобы из нашей камеры не выносили по два-три трупа, иногда гораздо больше. Бывало, что трупы по несколько суток лежали бок о бок с живыми. Ночью охранники стреляли в дверь при малейшем шорохе.

Вот один из наиболее трагических случаев. У избитого, до крайности истощенного Василия Сафонова открылась рана в бедре. Его все-таки можно было спасти, если бы была медицинская помощь и питание. Что можно было порвать на бинты, мы порвали. Да какой толк от наших перевязок? Все у нас грязное. Началось заражение крови. Нога страшно распухла. Василий часто терял сознание. В бреду повторял имя Клава. Кто она √ жена, невеста? Даже откуда был Сафонов, нам осталось неизвестным. Его близкий товарищ, который тоже был при смерти, рассказывал своему соседу, что Сафонов √ парашютист. Во время приземления где-то здесь, в Белоруссии, он повредил ногу. Окруженный фашистами, долго отстреливался, уложил два десятка вражеских солдат, пока не кончились все патроны, гранаты, и он, контуженный, упал без чувств. Насколько все это достоверно √ ушло в могилу вместе с этим героем и его другом. Они оба умерли в одну ночь.

Последние часы Василий Сафонов особенно сильно метался в бреду, выкрикивал какие-то угрожающие слова, притихал на минутку и снова бредил. Звал мать, звал Клаву. Нам, видавшим столько смертей, и то было не по себе при виде его мучений.

Ночью особенно давал знать холод в неотопленном каменном помещении. Спертый зловонный воздух камнем давил на легкие. Не смолкали тяжкие стоны больных. И вот, когда после вечерней проверки мы улеглись, плотно прижимаясь друг к другу и укрывшись сверху тряпьем, и только начали забываться тяжелым сном, вдруг были подняты криком:

√ Товарищи, вперед! Бей фашистов!!! √ кричал умирающий Сафонов.

С грохотом распахнулась дверь. Истошно заорали охранники и вслед за угрозами раздались автоматные очереди.

┘Крики. Стоны. Хрипы.

Всю ночь стоял крик и предсмертный стон раненых, кровь лужами накапливалась на нарах, струями текла с верхних ярусов на нижние, с нижних √ на пол.═ И кто оставался в эту ночь невредим, не мог сомкнуть глаз до самого рассвета.

На утро мы не досчитались двенадцати товарищей, включая Василия Сафонова и его друга. Еще двое тяжело раненых умерли от потери крови на другой день.

Вот прошло около месяца нашего существования в кошмарном штрафном лагере Борисова.

И лучшим среди тайных пропагандистов был Николай Жмаев. Этот среднего роста, ничем физически не выдающийся человек, имел дар располагать к себе и объединять тех, в ком горел скрытый огонек ненависти к фашизму, кто имел желание всеми силами бороться с коричневой чумой.

Жмаев, как я уже упоминал, был членом партии. Николай Иванович встретил войну под разрывами первых бомб на Советской границе, помнил горечь отступления в 1941 году. Отступая с боями из-под Буга, раненым попал в плен. По специальности он техник-строитель. Волевой, бесстрашный товарищ, он продолжал активно бороться с фашистами и в плену, организовывал диверсии во время работ военнопленных на складах. Где бы ни поработал, Жмаев знал в совершенстве где, как и чем нанести врагу вред, и передавал свой опыт надежным товарищам. У военнопленных с течением времени вырабатывалась настоящая ╚тактика и стратегия╩ саботажа и вредительства.

За плечами Жмаева было несколько попыток к побегу. При подозрении во вредительстве он попал в штрафной лагерь.

Примерно в первой половине апреля 1944 года нас выгнали во двор лагеря, где была выстроена многочисленная охрана, вооруженная до зубов. От голодания, побоев, ран, долгого пребывания в спертой атмосфере камеры мы еле держались на ногах, голова кружилась на свежем весеннем воздухе.

Тяжело больных и раненых, которые не могли двигаться, погрузили на машины и под охраной куда-то увезли┘

И перед глазами снова √ зловещая панорама концлагеря. Ряды и ряды колючей проволоки, а за ними √ бесчисленные деревянные кресты, и под каждым крестом в неоплаканной могиле лежат десятки и сотни советских воинов √ ╚пропавших без вести╩. В подавляющем большинстве имена этих жертв навсегда остаются неизвестными. Сколько невест, жен, детей, отцов, матерей будут оплакивать дорогих им людей, даже не зная, где лежат их кости. Матери до конца дней своих будут ждать сыночков, надеясь на их возвращение.

Если б земля умела рассказывать! Сколько бы она поведала о тех, кто в жару, ненастье, лютый мороз прижимался к ней, родимой, чтобы метче разить ненавистного врага. Кто в долгие зимние вечера искал обогрева в сырых фронтовых землянках. Кто, расставаясь с жизнью в бою, а страшней того √ в фашистской неволе, находил в ней последнее успокоение.

Но молчит земля, не выдавая нам многие героические и страшные тайны.

Лучше доля тех, кто пал в бою и похоронен руками товарищей. А эти, безвременно вырванные из жизни, провели свои предсмертные часы в зловонных бараках, подточенные непосильной работой, голодом, болезнями, пытками под пулями палачей. Им выпала более горькая доля √ погибнуть, не имея возможности сопротивляться с оружием, и быть кощунственно брошенными в могилы руками подлых врагов.

Вглядываясь в нескончаемые ряды крестов, мы знали, что и нас подкарауливает такая же участь. Землистые наши лица ласкало вешнее солнце. И, хотя мы никак не могли согреться в его лучах, и трудно было устоять на ногах, мы не о смерти думали, думали о свободе, о новом порыве в борьбе с врагом.

Тянулась многочисленная перекличка. Вызывали по одному и рассматривали с головы до ног. Стало понятно, что нас готовят к вывозке, скорее всего за пределы Родины, на иноземную каторгу.

Полицаи раздавали прошедшим осмотр неопределенного цвета тряпье, гольцпантофли √ подобие башмаков, вдолбленных или выточенных из цельных кусков дерева. Гольцпантофли √ современные кандалы, причем более дешевые, но не хуже железных обивающие и калечащие ноги.

На мою долю досталась пара такой ╚изящной╩ обуви, даже не имеющей цельного верха. Явный брак. Пришлось кое-как прикрепить к ногам бечевками. Еще выдали овечий жакет, у которого изо всех дыр буйно торчала наружу грязная шерсть и дырявый же арестантский халат, подбитый ветром. Разномастная одежда всех ╚экипированных╩ в путь товарищей обладала одним общим свойством: прикрывать наготу, но ни в коем случае не согревать тела. И, как водится, на ней налепили масляными белилами клеймо ╚SU╩.

Весь актив нашей штрафной камеры держался вместе и все мы попали в одну группу. Окруженные плотной стеной конвоиров, мы были препровождены на железнодорожную станцию. Контрастно и дико выглядело, как сотни здоровых гитлеровцев-головорезов, держа винтовки и автоматы наготове, сопровождали людей, похожих на привидения.

На станции нас ожидали грязные телячьи вагоны, окна которых были забиты досками и опутаны колючей проволокой. Стены многих вагонов были изрешечены пулями и осколками √ вероятно, поработали партизаны. В каждый вагон загоняли человек по сто, предварительно раздав на каждую группу по нескольку буханок эрзац-хлеба и по нескольку килограммов соленой рыбы.

Поезд смерти

Двери с визгом раздвинулись.

В вагоне было так тесно, что мы первое время не знали как разместиться, а потом кое-как каждому удалось сесть, где стоял, поджав под себя ноги.

Из состава группы, готовящейся к побегу, в нашем вагоне были: Жмаев, Шепеленко, я, Агафонов, Калистратов, Астафьев, Деревянкин и еще человек шесть, фамилий которых я не помню.

Мы осторожно приступили к тщательному осмотру, прощупыванию стен и полов вагонов. За время двухчасовой стоянки до отправления поезда был уничтожен весь жалкий паек хлеба с соленой рыбой.

Едва тронулись, все кто мог, приникли к щелям и пробоинам. На тормозной площадке переговаривались охранники. Перед нами замелькали белорусские леса и селения. Не было никакого сомнения, что нас потащили на запад.

Подошла ночь. От съеденной селедки начала мучать жажда. Ломило ноги от тесноты и неудобства. Отдыхали поочередно: один приляжет √ пятеро стоят. Стало так душно, что не будь в стенах маленьких щелей и пробоин, мы очень скоро задохнулись бы как в душегубке.

Собравшись в одном углу, наша группа начала совещаться. Жмаев сказал, что в стенах и полу слабых мест не обнаружено. Инструментов у нас нет, чтобы проделать отверстия. Нужно придумать иной выход. Иван Силыч Шепеленко сказал, что выход остается искать лишь в дверях или в окне. И решили сначала пытаться открыть дверь, если она не поддается, то выбить доски в окне и через окно попытаться дотянуться до дверного запора, чтобы открыть дверь снаружи. Если и так не получится, то всем поочередно бежать через окно.

Взлом поручили Шепеленко и еще одному товарищу, которому каким-то чудом удалось пронести клещи-кусачки.

Первая ночь прошла без особых происшествий. От тесноты ломило все тело. От духоты, спертости воздуха голова трещала как в угаре. Жажда достигла мучительной стадии. Рядом со мной один товарищ страшно закатывался в кашле. Временами казалось, что он окончательно задохнулся. Умерло трое. Многие потеряли сознание. Всю ночь на тормозной площадке торчали охранники. Кричали им, чтоб дали воды. В ответ получали угрозу √ стрелять по вагонам.

На каждой остановке вдоль состава, с обеих сторон пробегали гитлеровцы и полицаи, освещая вагоны карманными фонариками.

Нельзя умолчать о четырех полицаях, сопровождавших состав. Уж на что мы отвыкли чему-либо удивляться, при виде этих типов пришли в удивление, откуда фашисты откопали таких мерзавцев. Бесспорно √ из уголовного мира, они спецы по ╚мокрым╩ делам. Можно было не сомневаться, что на их совести не один десяток загубленных жизней. Багровые рожи, бешеные глаза. В руках палки ил рейки, которыми они нещадно хлестали пленных по чем попало. Особенно один выделялся из всей шайки. Должно быть, крепко насолила уж ему Советская власть, а он ей еще больше, вероятно, из бывших кулаков или уголовников, что он каждый удар сопровождал выкриками: ╚Я вам покажу, краснопузики! Я вам покажу, сталинские соколы-вороны ощипанные! Здесь вам не Советы, скоты сиволапые! Поворачивайтесь живо, большевики!┘╩ Каждую из этих фраз он перемежал похабщиной, матерщиной. Больше десяти заключенных в нашем вагоне скончались от его побоев, да скольких еще изуродовал на всю жизнь. Избирая, он приходил в исступление, брызгал слюной, маленькие хориные глаза источали ядовитую злость.

К концу второго дня умерло еще несколько человек. На наши просьбы убрать трупы, дать нам воды и пищи, охрана отвечала площадной бранью. На одной из станций, увидев людей в гражданском, чинивших железнодорожные пути, из вагонов кричали:

√ Умираем, дайте воды! Дайте воды!!!

Охрана открыла стрельбу. Несколько человек было убито и в нашем вагоне. Наконец, мы увидели под откосом искореженные вагоны, опрокинутые паровозы. В течение всего дня не отрывали глаз от щелей. Разбитые составы встречались то и дело на всем пути. Даже нестерпимая жажда на минуту отстала. Это работа партизан, вместе с убегающими назад лесами Белоруссии, разжигали наше стремление бежать из этого поезда смерти во что бы то ни═ стало. Атмосфера так накалилась, что мы были готовы на все.

И вот снова ночь. Проклятые колеса продолжали отсчитывать километры, неумолимо унося нас за пределы Родины. Еще час, другой и будет поздно┘

На одной станции охранники удалились с площадки нашего вагона. Неизвестно, какая причина заставила их покинуть пост. И, когда поезд тронулся, за стенкой была тишина. Мы решили действовать без промедления. Сначала пробовали открыть дверь изнутри, но безуспешно. Пришлось подставить спины товарищам, которые занялись окном. Первым начал действовать тот, у которого были кусачки. Это был боевой сообразительный товарищ. Жаль, что фамилию его не помню.

Доски, запечатавшие окно, выбиты, проволока разрезана. В вагон хлынул поток свежего воздуха. Иван Силыч Шепеленко и Николай Жмаев поднялись на подставленные спины и помогли первому товарищу вылезть за окно. Они держали его, а он пытался дотянуться до дверной защелки. И эта попытка оказалась безуспешной, защелка была крепко скручена проволокой.

Время не шло, а летело. Дорога была каждая минута. Путь на свободу единственный. Решили через окно пробираться на тормозную площадку, а с нее уже прыгать под откос на ходу. Первым исчез за окном тот товарищ с кусачками. За ним выбрался мой старый любимый друг Иван Силыч, с которым прошли рядом тяжкий путь испытаний, с которым делились последними крошками хлеба, последним глотком воды, согревали друг друга в холодные зимние ночи в лагерях Белоруссии.

За ним вылезли еще трое. Так же безвестно исчезли в сырой мгле белорусской ночи. В окно бил тугой весенний воздух, напоенный лесным ароматом. Все жадно вдыхали его полной грудью, как целебный эликсир. Открыта узенькая опасная единственная дорога на волю┘

Все в вагоне напряжены до предела. Забыты жажда и голод. Все страстно следят за уходящими на свободу. На свободу? А может быть┘ под колеса поезда? Никто ничего не знает. Под окном тесно столпились люди в ожидании своей очереди. Следующая очередь моя, за мной √ Жмаев. Мне помогли подняться на спины товарищей и пролезть в окно. Поезд мчался полным ходом. Резкий ветер рвал меня от стенки вагона в грохочущую бездну. Мелькали внизу колеса, мимо проносились смутные очертания столбов и деревьев. Я уже дотянулся рукой до угла вагона, шарю, √ где-то тут должны быть железные скобы┘ И вдруг состав начал резко тормозить. Поезд подходил к очередной остановке. Товарищи быстро втащили меня обратно в вагон.

Все. Путь на свободу отрезан.

Мы даже не успели замаскировать окно, как поезд, звякая буферами, остановился. Надо ж было так случиться! Ведь мы действовали очень быстро. Не было лишней суматохи, ни у кого не было колебаний. А времени нам не хватило.

Какова их судьба, ели живы, если спрыгнули благополучно? Мы не знали даже названия станции, перед которой все это происходило. Достоверно одно, что дело было где-то вблизи границы Белоруссии с Польшей.

Надо ли говорить, каково было наше самочувствие?! Глотнуть воздуха свободы, приготовить себя к отчаянному рывку и вдруг снова оказаться в душной западне.

Вдоль состава протопали охранники. Миновали наш вагон, ничего не заметили┘ Проходят томительные минуты. Вот опять приближаются┘ Лучики фонарей шарят по стенам вагонов┘ Остановились у нашего. Светят┘ √ и взрыв ругани по-немецки. Кто-то из полицаев начал было оправдываться заплетающимся языком, но резкий голос немца, повышаясь до визга, заставил его примолкнуть. Заскрипела отодвигаемая дверь. В проеме, на уровне наших ног √ перекошенные лица охранников. Пучки фонарных лучей бьют в наши лица. Один полицай рявкнул:

√        Сколько человек бежало?

В ответ глубокое молчание. Полицай повторил вопрос, и также не получив ответа, первым ворвался в вагон, за ним последовало несколько полицаев и гитлеровцев. Нет слов описать то, что последовало за этим. Разъяренные псы-полицаи, не уступая фашистам, принялись топтать ногами лежащих больных, бить рейками почем попало всех, кто держался на ногах. Мы сбились в одну сторону, придерживая руками друг друга, образовали плотную стену.

Был среди нас товарищ Василий, воронежец. Богатырского сложения человек, неразговорчивый, угрюмый, и все мы знали, как он глубоко и непримиримо ненавидел фашистов. Во время первых боев в пограничной зоне он потерял свою семью и ничего не знал о ее судьбе. Очень тяжело переживал свое горе, хотя внешне старался этого не показывать. И вот, в разгар побоища, Василий так толкнул одного фашиста в живот, что тот с громким воплем полетел прямо на штыки стоящих в дверях солдат. Сразу на Василия набросились четверо охранников. Он отчаянно сопротивлялся. Его вместе с первым попавшимся военнопленным вытолкнули из вагона. Хлопнули два выстрела. Перед смертью Василий успел крикнуть:

√ Все равно вам будет крышка, гады!

После этого в вагоне творилось невообразимое. Нас били прикладами, рейками, коваными сапогами. Молоденькому, почти мальчику Алексею Мешкову перебили ключицу, кости буквально вдавились вовнутрь тела. Он страшно кричал. Под ногами извергов корчились в предсмертных муках товарищи┘

Наконец, палачи выдохлись, обессилели, выполняя свою кровавую ╚работу╩. Вытирали пот. Еще раз полицай спросил:

√ Теперь-то скажите, сколько из вас бежало?!

Не было среди нас малодушных, кто подумал бы отвечать ненавистным убийцам. Враги ушли, пообещав нам показать ╚Кузькину мать╩ по приезде на место. Со скрежетом дверь вагона снова закрылась. Заколотили снаружи окно.

√ Давайте, товарищи, перевяжем раненых, а мертвых сложим в одно место, √ подал голос Жмаев.

Ранены были почти все. На перевязки рвали белье. Мертвых было одиннадцать человек┘

На площадке вагона снова установили пост. Наш поезд смерти тронулся и пошел дальше, в будущее, которое не сулило нам ничего, кроме смерти.

Мы потеряли счет дням. Переносили невероятные муки от голода, жажды, от гноящихся ран, задыхались в смертной духоте. Под конец пути все лежали, никто не мог двигаться и стоять. Не разговаривали. Язык словно распух в пересохшем рту. Потрескавшиеся губы с трудом шептали: ╚Пить! Воды!╩┘

На одной станции наш вагон стал как раз против колонки, где паровоз заправился водой. Рядом беспрерывной, широкой струей шумно хлестала живительная жемчужная влага. Все, кто мог, приподнялись и приникли к щелям в стене. Наши сердца кричали, взывали к совести человеческой, но обескровленные спекшиеся губы могли издавать лишь беспомощный шелестящий звук: ╚Пить! Пить!..╩ В глазах взрослых мужчин √ воинов, мучеников жестокого плена, клубился туман жгучей тоски, √ глаза плакали, оставаясь до рези сухими, ибо в крови не оставалось влаги даже на скупую слезу.

Поезд ушел. Воды нам и здесь не дали.

Мы потеряли счет не только дням, мы потеряли счет смертям. Из более близких людей умерли двое членов нашей группы, лейтенанты √ танкисты Алексей и Николай. За сколько суток наш поезд смерти дошел до Кенигсберга, не знаю. Я часами находился в забытьи. Возвращаясь к действительности, сознавал себя обреченным, был ко всему безучастен. Вероятно, многие из товарищей, кому суждено было выжить на этот раз, переживали подобное. Во время расправы после побега пяти товарищей и я получил свою порцию палок. От удара рейкой раненая рука сильно распухла.

Разлагались трупы, на еще живых загнивали раны. Пока были силы мы помогали тяжело больным, старались хоть чем-то облегчить последние часы умирающим. Мы все группировались вокруг Николая Жмаева. Ведь он был душой группы, хотя приходилось удивляться, в чем у него самого держалась душа! Горели сухим огнем ввалившиеся большие карие глаза. Скулы его еще больше выперли. Почерневшие губы истончились в ниточку, глубокие резкие складки залегли по углам рта. И он находил для всех и для каждого слова одобрения, вдыхая в людей надежду, когда всем казалось, что надеяться нам больше не на что.

Один из пленных сошел с ума. Начал метаться по вагону. Все кого-то старался поймать, грозил задушить кого-то. Многим слабым соседям доставалось от него. Мы вынуждены были связать несчастного. До конца пути он кричал и ныл, еще больше усугубляя наши мучения.

Кёнигсберг

Не доезжая вокзала, поезд остановился. Открыли дверь. Специальная рабочая команда не мешкая принялась за дело. Видно, это были привычные люди. Быстро подхватывали в вагоне труп за трупом, раскачивали и бросали в кузова машин, словно это были булыжники или мешки. Сошедшего с ума гитлеровцы пристрелили. Да и мы, оставшаяся в живых половина, мало чем отличались от трупов.

Здесь впервые за всю дорогу нам дали воды. Кенигсберг встретил нас хмуро. Стояла пасмурная погода. Чужим, холодным повеяло на нас от нагромождения островерхих крыш. В иное время, в ином положении я, вероятно, с большим любопытством рассматривал бы готическую архитектуру, до этого знакомую мне лишь по книгам. А теперь все вокруг было ненавистным. Проклятая родина палачей Европы √ фашистов принимала нас вовсе не для того, чтобы знакомить со своими достопримечательностями.

После переклички и пересчетов нам на спины еще пришлепнули белой краской по одному знаку сантиметров пятнадцать высотой и выдали металлические номера. Мы теряли свои фамилии и имена, становились номерованными существами, вроде бессловесной скотины. Моим номером стал 81728. Эту круглую жестяную бирку мы обязаны были носить на шее, как собаки. Если у кого на шее номера не окажется, тому обещано строгое наказание.

Концлагерь в Кенигсберге представлял собой солидное инженерное сооружение. Огромное поле, огорожено вокруг и разгорожено на участки многочисленными рядами колючей проволоки. Широкая мощеная дорога разделяла лагерь на две части. По одну сторону ее размещались военнопленные Англии, США, Франции и эти часть лагеря была более благоустроенной, имела даже стадион. Пленные этой зоны могли свободно общаться друг с другом.

Вторая часть лагеря была полной противоположностью первой. Здесь содержались русские. Вся наша зона была обнесена двумя заборами из колючей проволоки, высотой не менее четырех метров, а в промежутке были уложены спирали из этой же проволоки. По углам зоны √ сторожевые вышки, на которых круглосуточно стояли пулеметные посты.

Гитлеровцы очень боялись влияния русских на военнопленных других стран и национальностей. Пленные союзники пользовались более легким режимом. Они часто получали посылки от Красного Креста. Имели силы и возможности заниматься спортом. А нас разместили в стандартных ветхих бараках, с трехъярусными нарами и тощими бумажными тюфяками.

╚Наконец-то нас допустили до Европейской культуры╩, √ шутили товарищи. Около месяца мы питались этой ╚культурой╩.

Кормили брюквой. Однако, брюквенная баланда √ не самое худшее. Здесь впервые мы познакомились с фашистским ╚деликатесом╩, так называемой ╚гимизой╩. Это прессованная смесь каких-то трав, брюквенной и свекольной ботвы. Из этой силосной массы гитлеровцы ухитрялись варить для нас ╚зуп╩. На что уж мы всегда были зверски голодны, но от такого блюда и нас выворачивало наизнанку. Каким же надо быть человеконенавистником, чтобы додуматься кормить людей такой гадостью!!!

Вот и все впечатления от ╚благоустроенного╩ концлагеря в Кенигсберге. Примерно в середине июня нас снова погнали на станцию, погрузили в товарняки и повезли на юг Германии.

Штудгарт

Поездка √ значит снова мысли о побеге. Не отрываемся от щелей вагона. Мимо проносятся прочищенные, подстриженные лесочки, которые просматриваются насквозь (не укроешься!). Мелькают луга, поля. Все это совсем не такое, как у нас в Советском Союзе. Все эти клочки местности разлинеены, разгорожены. Аккуратные дороги, дорожки, сады, садочки, деревни, городки, огородики √ все прилизанное, везде соответствующие таблички, бирочки, указатели. Все сущее на земле до того оболванено, что так и кажется: сейчас тронется и пойдет маршировать по команде √ айн, цвай, драй √ да еще будет кричать: ╚Хайль Гитлер!╩ Такой порядок во всем┘ но как же все это не радует нашего глаза, привыкшего к необозримым просторам!

Мысли о побеге так и остались мыслями, подходящего случая так и не представилось. Высадили на станции Штудгарт и через город погнали в концлагерь. Когда наши деревянные гольцпантофли застучали по мостовым чистенького, пышно озелененного Штудгарта, товарищи пошутили: ╚Первый десант русских взял с бою немецкий город┘╩ Это сравнение немножко развеселило нас. С каким подъемом, с каким удовольствием мы вырвались бы с оружием в руках в этот непуганый городишко, чтобы тряхнуть покой вот этих брюхатых бюргеров, отъевшихся за счет чужих несчастий!

Со всех сторон, по обеим сторонам улицы высунулись чистенькие холодные лица фрау и герров, удостаивающих нас брезгливо-презрительными улыбками.

Здешний концлагерь выдержан в том же стиле, что и кенигсбергский, только еще крупнее размером. При входе в ворота не поскупились на ругань, тумаки и тычки. Но покормить в день прибытия не позабыли.

Началась новая хроническая голодовка. Несмотря на теплые солнечные дни, среди пленных участились заболевания. Мы еле передвигали начавшие пухнуть ноги. А гитлеровцы применили к нам новый ╚метод лечения╩ - начали регулярно часа по два в день гонять по плацу под команду ╚Ложись! Вставай!╩ Пока половина заключенных не теряла сознание от этой издевательской муштры. Выдержавшие ╚физзарядку╩ плелись в блоки и в изнеможении падали на нары. Все потерявшие сознание оставались лежать на плацу. Поднимать их строго запрещалось. Кто приходил в сознание, должен был без помощи добираться до блока. Ежедневно с плаца уносили по два-три трупа.

Другой метод выматывания из пленных остатков сил заключался в том, что нас выгоняли на пустыри внутри лагеря и заставляли рыть ямы определенной глубины, а когда ямы были готовы, то заставляли их зарывать и утрамбовывать. И это продолжалось до тех пор, пока мы не падали от изнеможения. Тогда охранники начинали колоть нас остроконечными палками. Если кто не поднимался √ обливали холодной водой. Кончалось тем, что всех способных двигаться гнали бегом в бараки, подхлестывая резиновыми палками.

Среди всех офицеров лагеря выделялся своей жестокостью оберлейтенант Кроф, которого мы прозвали ╚Обер Кровь╩. Этот по-своему красивый, лощенный выкормыш фашизма был неистощим на изобретения способов истязания военнопленных. При его появлении все спешили скрыться с его глаз. ╚Кровь╩ явился √ значит быть новым пыткам. Например, он заставлял раздеться первого попавшегося пленного, а другого заставлял тащить раздетого товарища за ноги по щебенке. Когда человек отказывался истязать своего товарища √ получал удар рукояткой пистолета в лицо. Пленный падал. Затем ╚Обер Кровь╩ подзывал следующего, тот также отказывался и за отказ получал такой же удар в лицо. И так далее пока эта ╚игра╩ не надоедала мерзавцу. Горе было тому, кто удерживал его удар и не падал. Кроф свирепел и наносил удар за ударом, виновника его гнева хватали два автоматчика, которые всегда сопровождали Крофа в его разбойничьих походах, и уводили неизвестно куда. Не было случая, чтобы кто из этих несчастных возвращался на место.

Бывало, до того измотаешься, что лопата вываливается из рук. А ╚Обер Кровь╩ стоит неподалеку, вытянувшись картинно, похлопывает хлыстиком по сапогу и сквозь зубы: ╚Цак┘ цак, цак!╩ Это он ╚отбивает такт╩, чтобы все лопаты опускались и поднимались в ритме, притом все более ускоренно. Многих товарищей эти ╚упражнения╩ Крофа унесли в могилу.

Наши бараки часто навещали так называемые ╚пропагандисты╩ от так называемой ╚власовской армии╩. Одетые в немецкую форму, с нарукавными нашивками, на которых намалеваны три желтые буквы ╚РОА╩ - ╚русская освободительная армия╩. Военнопленные прозвали этих предателей ╚рогатиками╩ и эта кличка укоренилась за ними во всех концлагерях.

Так вот, эти ╚рогатики╩ старались внушать нам уважение и любовь к ╚новому порядку в Европе. Расписывали ╚новую жизнь╩, которая наступит после войны, когда гитлеровцы освободят Россию от коммунистов. Послушать их, то фашисты √ вовсе не фашисты, а небесные ангелы м ажурными крылышками. Они ночей не спят, все думают, как устроить для русских райскую жизнь с молочными реками в кисельных берегах. И чтобы скорей этот рай наступил, нам остается только изо всех сил работать на гитлеровцев, помогать им сокрушить до конца Советскую армию┘

От всей такой ╚пропаганды╩ тошнило, от нее Геббельсом несло за версту, как шутили некоторые товарищи. И за кого же они нас принимали, чтобы говорить нам такую чушь? Мы ли не видели своими глазами, мы ли не испытывали своими жилами, что готовят народам Европы немецкие национал-социалисты. Мы видели десятки тысяч могил мирных граждан и советских военнопленных. Шли по выжженным до тла белорусским селам. Видели многие тысячи женщин, детей, стариков, оставшихся по вине гитлеровцев без крова и пропитания. Прекрасно знаем, от чего стремится освободить нас Гитлер, - от нашей великой Родины, от семьи, от дома, от хлеба┘ Вот в это мы и без помощи и доказательств ╚горе-пропагандистов╩ верим непоколебимо и знаем, на что употребить свои силы, пока в сердце теплится жизнь.

Мы вынуждены были слушать это вранье. Нас агитировали вступать в ╚РОА╩, соблазняя роскошной жизнью, состоящей из сытной жратвы и фашистского обмундирования, ну и конечно, свободой иметь ╚бабу на выбор╩. Так и говорили эти ╚освободители╩ - бабу! Понятно из этого, какое место они отводят женщине в ╚обновленной Европе╩.

Наводняли блоки красочными антисоветскими плакатами, книжонками с геббельсовским враньем. После ухода этих горе-проповедников мы собирали в кучу всю эту грязь и вечером сжигали в печке.

Последний раз трое ╚рогатиков╩ пришли к нам в гражданской одежде и даже с православным священником что нас крайне удивило. Поп осенил нас крестным знамением и начал елейным голосом читать проповедь: ╚Чада возлюбленные, вы страждите по вине слуг антихристовых √ коммунистов и комиссаров. Мы сейчас должны объединить свои силы с нашими верными и благородными союзниками √ немецкой армией, чтобы изгнать из нашей многострадальной Руси приспешников дьявола, тиранов-комиссаров, а затем помочь союзникам своим честным трудом создать нашему народу вольную жизнь без колхозов┘╩

При последних словах один из товарищей √ Михаил Логачев, лет сорока, заросший и изможденный, с большими голубыми глазами,═ вдруг слез с нар и, рванув на груди рубаху, закричал:

√ Посмотрите, что сделали с нами, русскими солдатами ваши поганые союзники, которые пришли непрошено и освободили нас от хлеба, от сала, от домов и наших семей! И вы еще хотите, чтобы мы стали предателями, иудами, как и вы!

Логачев стоял как грозный судья перед этими отщепенцами, запродавшими врагу Родину. Его обнаженный торс был весь покрыт кровоподтеками и гноящимися ранами, а ребра так выпирали, что страшно было смотреть. Поп поперхнулся на полуслове, а три типа в гражданском выхватили из карманов пистолеты и направили их на Логачева. Один из них, с гитлеровскими усиками, выстрелил в него в упор. Логачев рухнул под ноги этих ╚русских╩. Убийца, кривя губы, процедил:

√ Так будет со всеми жидами и комиссарами, и теми, кто пойдет против нового порядка!

Когда хлопнул выстрел, поп поспешно подобрал рясу и бросился к двери. И те три ╚архангела╩ с пистолетами в карманах не спеша, чинно последовали за ним.

Вскоре же после их ухода к нам нагрянула целая свора гитлеровцев. Награждая ударами, нас выталкивали из барака и долго гоняли по плацу бегом. На другой день весь наш блок лишили пищи.

Положение становилось катастрофическим. Многие из нашей группы (кстати, пополнившейся десятком новых товарищей) очень плохо себя чувствовали. Особенно вызывали тревогу Василий Савчук и лейтенант Пилипенко. Мы с Жмаевым тоже едва волочили ноги. Хорошо еще, что рана на руке у меня чудом затянулась. Посовещавшись, мы решили пойти на риск: попытаться достать питание в союзнической зоне. Из наблюдений было известно, что староста блока получал баланду на кухне, которая находилась в зоне французов и американцев. Каждый раз он брал с собой несколько человек пленных и они с бачками отправлялись за ворота русской зоны . Мы договорились со старостой блока о его помощи, пообещали ему сигарет. Он достал нам напрокат шинели и пилотки английского фасона.

И вот однажды мы с Володей Агафоновым оделись под ╚француза╩, взяли пустые бачки и в сопровождении старшины блока двинулись на кухню. В кухне мы незаметно зашли в закоулок, где я дополнительно к своей форме нацепил очки, взятые у одного из заключенных, чтобы иметь более ╚цивилизованный вид┘╩╩

Пробрались в зону канадцев. Шагали мы смело, мимикой и жестами создавая вид, будто оживленно разговариваем. Благополучно вошли═ в один блок. Нас сразу же окружили канадцы, Узнав, что мы русские, наперебой жали нам руки. Угощали кто чем мог. К счастью, среди них оказался один, который говорил по-русски отличным литературным языком. Он сказал, что мать у него русская. Мы откровенно рассказали ему, что положение русских военнопленных исключительно тяжелое, что мы обречены здесь на медленное вымирание. Этот канадец поговорил со своими товарищами и те живо занялись сбором продуктов и сигарет. Хорошо накормили нас. При этом, видя как мы истощены, беспокоились, чтобы мы не съели больше чем нужно, не причинили вреда своему здоровью. Уходили мы с Володей от канадцев изрядно растолстевшие от набитых в за пазухи продуктов. Удачно добрались до кухни, где нас ожидал старшина блока с баландой. Мы сняли английские пилотки (а я также очки) и благополучно прошли мимо охранника на воротах русской зоны.

Продукты, добытые таким рискованным способом, поддержали товарищей до отъезда. Сигареты мы променивали старшинам блоков на хлеб.

Иногда удавалось достать кое-что у итальянцев, которых к тому времени гитлеровцы посадили также за решетку, потому что союзная им Италия вышла из войны. Дела фашистов на фронтах были неважные. Наши войска все ближе и ближе продвигались к границам гитлеровской Германии. Через постоянные рабочие команды нам иногда удавалось достать немецкие газеты, из них мы вычитывали между строк об истинном положении на фронтах. Кое-что узнавали от югославов, зона которых находилась рядом с нами. Замечательные там были ребята √ по-товарищески, по-братски относились к нам.

В августе началось какое-то оживление среди гитлеровцев. Пленных водили в штаб на ╚собеседование╩, старались разузнать кто ты, да что ты, какая у тебя профессия.

В штудгартском концлагере мы более организованно оформились. Встал вопрос о программе и руководстве организацией. Именно здесь мы признались друг другу в партийной принадлежности, открыли свои воинские звания. Я был кандидатом партии, а воинское звание √ старший сержант. Во главе группы стал Жмаев. В программе мы поставили цели: вести советскую пропаганду среди военнопленных; постоянно подбирать, сплачивать и поддерживать активных товарищей из числа солдат и офицеров; на всех работах организовывать скрытно саботаж, порчу оборудования, инструмента; всеми силами готовить группы к побегу; вести постоянно разведку, выявлять изменников Родины и стараться их обезвредить. Ввиду того, что в Штудгарте нас ни на какие работы не гоняли из-за карантина, действия наши ограничивались разоблачением лживой гитлеровской пропаганды. Особенно в этом деле проявили свои таланты Василий Савчук и Пилипенко. Молодые, задорные, они были неистощимы на придумывание методов пропаганды. К примеру, они предложили использовать сигаретные и тому подобные этикетки. Печатными буквами писали на них такие слова: ╚помни о Родине!╩ ╚Советы шагают по Европе!╩, ╚Где бы ты ни был, не теряй надежды!╩, ╚Будь верен Родине!╩, ╚Товарищ, верь, взойдет он, - звезда пленительного счастья!╩, ╚Нас ждет Родина!╩.

Безобидно на первый взгляд. Но как эти короткие слова действовали ободряюще на измученных, истощенных людей, тем более, когда часто попадались на глаза.

Одновременно мы пускали по рукам, конечно со всякими предосторожностями, рукописные ╚вести с фронта╩, где кратко излагали новости о продвижении Советских войск.

И вот каковы были результаты нашей пропагандистской работы: большинство пленных нашего блока назвались крестьянами и чернорабочими, чтобы не попасть на германские предприятия, работающие на войну. Мы разъяснили товарищам, для какой цели гитлеровцам понадобились сведения о наших специальностях. У врага на фронтах истощались резервы. Откуда их пополнять? С заводов и фабрик. На место мобилизованных немцев требовалась квалифицированная рабочая сила. Поэтому они и начали выявлять среди пленных ╚промышленные специальности╩.

Чтобы больше соблазнить нас, обещали усиленное питание, различные льготы. Но подавляющее большинство не продало своей совести, не захотело за большой кусок хлеба и маргарин делать патроны, снаряды, гранаты, которых не стало хватать врагам для борьбы с Советской армией.

Мизерная кучка слабых духом назвала свои настоящие профессии, надеясь спасти свою жизнь от немецкой смерти. Но я уверен, что и они скоро раскаялись.

Каждый день к нам в лагерь приходили представители заводов и уходили ни с чем. Слесарей, механиков, токарей среди нас ╚не оказывалось╩. Уверенно скажу, что ни один из числа вывезенных поездом смерти из Белоруссии не попал на военные предприятия Германии. Нелишне еще раз отметить, что это был многократно отсортированный на стойкость в сопротивлении врагу боевой народ.

Когда гитлеровцы стали отбирать большую партию пленных для работ в Северную Норвегию, сюда попали почти все из поезда смерти, в том числе и вся наша активная группа, за исключением Николая Калистратова, Владимира Агафонова, Василия Савчука и Пилипенко, которых оставили в Германии по не зависящим от нас обстоятельствам.

По пути в Норвегию

В середине августа 1944 года поездом нас доставили в Кенигсбергский порт, где погрузили в трюм парохода. Погода стояла пасмурная, авиация не появилась ни разу. И на море, как не присматривались к нему с тревогой гитлеровцы, не показалось ни единого судна, ни перископа. Одни чайки крикливо носились над свинцовым простором холодных вод. Море раскачивало пузатую фашистскую посудину с претенциозным названием ╚Виктория╩ (╚Победа╩).

Волей судьбы мы, русские═ люди вынуждены были плыть в неизвестность на этой посудине. Мы и наши враги √ с глазу на глаз, без свидетелей.

Мы жадно всматривались в пустынные волны. Скажу про себя, но думаю, что это переживали многие товарищи. ╚вот бы попасть под торпеду╩. Конечно, при торпедировании трудно уцелеть, даже если останешься жив. До берегов далеко, да если и придет на помощь немецкое судно, то спасет в первую очередь гитлеровцев. А нас если и будут спасать, то все равно для продолжения рабства. И все-таки мы жаждали любой опасности для врага. Опасность врагу √ нам хоть малый шанс на освобождение.

Раза два попадались затопленные суда. При виде торчащих из воды мачт, лица гитлеровцев, сведенные страхом, превращались в маски. Ох, как же им не хотелось кормить рыб своими телами! Они так и торчали на палубе, как верблюды, навьюченные пробковыми поясами.

На второй или третий день плавания неожиданно из отделений трюма выгнали всех военнопленных и выстроили на палубе. Охранники метались из конца в конец, как будто палуба горела под их ногами. Вывели двух сильно избитых пленных и поставили перед строем. Их тела были окручены колючей проволокой вместе с опущенными по швам руками. Лица так чудовищно распухли, что в них почти не оставалось ничего человеческого. Рваная одежда испачкана кровью. Несчастные едва удерживались на ногах и несмотря на полную беспомощность, их охраняли четыре гитлеровца, вооруженные карабинами с примкнутыми штыками.

Подошли офицеры. Зонденфюрер (переводчик, обычно назначаемый от гестапо) приблизился к строю и закартавил хриплым, квакающим голосом:

√ Вот эти люди сделали большое преступление перед германским государством. Они умышленно сбросили с палубы в море около десяти ящиков с оружием, чем причинили армии фюрера великий вред. Эти люди будут жестоко наказаны. Кто знает этих людей √ выйди из строя на пять шагов!

Строй пленных не шелохнулся, все молчали.

√ Ну! Ну! Еще раз повторяю, - кто знает этих людей √ выйди из строя! Иначе мы всех вас оставим без пищи!

√ Валяй! Мы к этому привыкли! √ раздалось из задних рядов.

√ Кто это сказаль?! √ завопил зондерфюрер, еще более картавя и ломая русскую речь, и побежал вдоль строя, сверля нас своими свиными глазами.

Хмурые лица, горящие ненавистью глаза, - ничего больше не видел он перед собой.

√ Ви есть руски свиня! Вас всех нужно стрелять!

Не добившись толку, он подошел к одному из офицеров и что-то пролаял ему. Тот повернулся к выстроенным солдатам и подал им команду. Солдаты, как заводные куклы, дернулись и пошли на двух связанных товарищей, тесня их штыками к борту. Когда у самой кромки борта товарищи остановились, солдаты вскинули винтовки и выстрелили по ним залпом в упор.

Тела героев опрокинулись за борт┘

√ Так будет поступлено со всяким, кто будет приносить вред великому рейху! √ прокричал зондерфюрер.

И тут вся свора охранников с ожесточением принялась хлестать резиновыми шлангами военнопленных, загоняя в трюмы.

Ни на этот раз, ни на следующий день нам пищи не дали. На море усилилась качка. Все лежали на нарах, мучаясь голодом и морской болезнью.

Тут у нас произошло первое знакомство с подпольной группой Якубенко, организовавшей диверсии по затоплению оружия. Зверская расправа над двумя безвестными героями взволновала всех военнопленных, но по-разному. Если у одних она вызвала прилив энергии к новой борьбе, то у других, хотя и в меньшей части, подавила волю к сопротивлению. Гитлеровцы и рассчитывали своей жестокостью запугать массу военнопленных. Но массу-то они как раз не запугали. Получилось наоборот. В души большинства вселилась уверенность в том, что они еще могут быть полезными своей Родине, еще могут внести свою, пусть малую, долю в общее дело борьбы с фашизмом.

Там и тут происходили споры. Кое-кто пытался доказывать, что не стоит рисковать своей жизнью и нужно как можно спокойнее дожидаться конца войны, что, дескать, наши жалкие усилия Родине пользы не принесут, а вред нам самим √ наверняка. Однако таких проповедников смирения быстро загоняли в угол. Члены нашей группы вели разъяснительную работу. Короткие беседы сводились к тому, что никакой плен от борьбы с врагом нас не избавляет. Присяга на верность своему народу останется всегда в силе, а измена своему воинскому долгу никогда никому не будет прощена народом. В любой обстановке мы должны бороться любыми средствами. В плену борьба с врагом только более осложняется. Если на фронте мы шли в атаку с оружием в руках и все было проще, о здесь у нас оружия нет, следовательно, борьба принимает иные формы. Приходится тайно наносить врагу мелкие уколы. И если каждый заключенный сделает хотя бы одно малое дело, в общем масштабе будет масштабе будет сделан большой вклад в расшатывание устоев врага.

Так вот, после расправы трюм корабля гудел, как растревоженный улей. Мы с Жмаевым обратили внимание на одного высокого широкоплечего военнопленного, который что-то горячо доказывал двум своим собеседникам. При нашем приближении разговор между ними оборвался, и все трое окинули нас недоверчивым взглядом. Мы поспешили отойти от них. Но с этого момента стали незаметно наблюдать за высоким и его товарищами. В свою очередь, и мы часто ловили на себе пристальный взгляд глаз великана. Под конец плавания этот товарищ сам подошел к Жмаеву и сказал:

√ Довольно в прятки играть. Давайте знакомиться. Дорошенко, - и протянул свою здоровенную лапищу.

Так началась наша дружба с Дорошенко Иваном, вернее, пока еще не совсем дружба, а более тщательное взаимоизучение. Это был офицер, летчик-истребитель, сумевший скрыть свое воинское звание от гитлеровцев. Комсомолец. Родом из пензенской области. Он душой и телом остался верен своей Родине. Со своей горячностью молодого сердца всей душой ненавидел гитлеризм, презирал тех, которые стремились примириться со своей участью, старавшихся как-нибудь пережить неволю, приспособиться в плену, лишь бы остаться в живых.

√ Я органически не перевариваю подобных ╚приспособленцев╩, шкурников, которые готовы отца и мать продать, лишь бы спасти свою никому не нужную жалкую жизнь. Удивляюсь, как при Советской власти могли возрасти подобные! √ с возмущением говорил он.

И он со своей кипучей энергией изобретал всевозможные проектов побегов и способов освобождения из неволи, зажигая своим энтузиазмом товарищей. Он был человеком действия. Хорошо, что им руководил такой опытный товарищ, как Якубенко, который умел сдерживать его неуемные порывы и направлять в нужное русло. Прямой и честный, не знающий кривых дорог, он мог случайно нарваться на провокатора. Когда ему иногда указывали на него ошибки, то он всегда шутливо отвечал:

√ Рожденный летать, ползать не может!..

Но все же потом подобных ошибок не повторял. Очень дружен был с Петром Высочиным, тоже летчиком.

По приезде в первый лагерь в Норвегии Дорошенко связал Жмаева с Якубенко. И тогда произошло фактическое объединение двух наших подпольных групп. Во главе своей организации стал бывший партийный работник, опытный организатор Федор Филиппович Якубенко. Родился он в селе Селезневке на Киевщине, четырнадцатилетним парнишкой вступил в ряды Первой конной армии, где стал комсомольцем. После Ленинского призыва в 1926 году вступил в партию. И много лет работал на комсомольской, затем на партийной работах. Война застала его в одном из пограничных районов на Украине. Ранение, плен. Внешне неприметный человек средних лет; при всей наблюдательности невозможно было подумать, что он играет какую-то организаторскую роль в среде узников концлагеря, а тем более √ возглавляет подпольную работу, полную опасностей и лишений, требующую от человека больших организаторских способностей и знания людей.

Здесь я неожиданно встретил одного товарища по своей службе в воинской части┘ Анфиногенова, участника Сталинградских боев.

Это был среднего роста, сероглазый, широкоплечий, с выпирающими скулами товарищ. В плен попал в том же 1943 году.

По службе его я знал, как исполнительного, подтянутого солдата. Во взводе всегда ставил в пример солдатам. И было чему поучиться у него. Форма на нем была всегда чистенькая, пуговицы, казалось, никогда не отрывались. Всегда идеально подшитый белый подворотничок. Гимнастерка, красиво заправленная под ремень, плотно облегала его ладную фигуру. Его деловитость в моем воображении сочеталась с Теркиным Твардовского. Иногда даже в шутку называл его Теркиным. Он был достоин этой геройской фамилии, потому что как и герой поэмы Твардовского ╚Василий Теркин╩, все умел делать, за что бы ни брался.

Когда мы плыли в Норвегию на корабле ╚Виктория╩, в толпе заключенных мне одно лицо показалось очень знакомым. Поближе присмотревшись, я узнал в нем Анфиногенова. Но уже не было того жизнерадостного соладата-кадровика, участника Сталинградских боев┘ Передо мной стоял в рваной, залатанной шинели, в неуклюже нахлобученной пилотке, с выпирающими скулами и тоской во взгляде, человек.

√ Теркин! √ не выдержал я, - Анфиногенов, друг ты мой, тебя ли я вижу?

Сначала он растерянно моргал ввалившимися глазами, а потом кинулся ко мне и стал обнимать.

√ Старший сержант! Неужели и ты в это пекло попал?

До самой Норвегии мы не отходили друг от друга. Нашим взаимным вопросам не было конца. И здесь он мне поведал о своих злоключениях.

√ После того боя за высотку в марте месяце 1943 года, когда нашего командира взвода убило, а тебя ранило, много с тех пор, как говорится, воды утекло. Мне удалось без ущерба выбраться из боя, хотя многих из нашего взвода покалечило. Несколько суток скитался на передовой среди таких же солдат из разных подразделений нашего полка. Неуютное было время┘ Промокшие, грязные, ночами ╚танцевали╩ на пронизывающем ветру. Иногда находили землянки с вырытыми в глинистых стенках печурками. Бывало, сидишь┘ в печурке весело потрескивают дрова. Тепло спереди, а сзади промозглой сыростью тянет холод от стены. В таких землянках можно было сидеть или лежать┘ Потом нас сменила другая часть и нашу дивизию отвели на переформировку, где пробыли примерно до конца мая 1943 года. Здесь мне присвоили звание сержанта и дали отделение. В начале июля мы были уже на передовой.

Наша рота попала в боевое охранение, точнее сказать, нам досталось оборонять высотку, выдвинутую вперед перед нашими боевыми порядками. Откровенно признаться, задача не из легких. В дополнение ко всему нас отделял ручей от нашей основной бороны. Землянка моего отделения была вырыта у обочины когда-то проходившей здесь проселочной дороги, которую мы и закрывали.

Не проходило ни одного дня, ни одной ночи, чтобы не было ожесточенной перестрелки. Слева, за болотом, примерно в полукилометре сплошной стеной стоял лес. Рядом с нашими траншеями √ заросли малинника. Хотя все окружающее нас пространство было напичкано всякими противопехотными, противотанковыми ╚сюрпризами╩, но ухо востро нужно быдло держать каждую секунду.

Но одно событие надолго запомнилось мне. Перед этим немецкий ╚костыль╩ (самолет-разведчик) повадился по утрам пролетать над нашей обороной. Гитлеровцам очень хотелось отбить у нас высотку и они изощрялись во всяких каверзах┘ В одно раннее утро, когда мы после бессонной ночи стояли с пулеметчиком в ячейке, вдруг из-за леса вынырнул ╚костыль╩ и на малой высоте, кособочась, пошел над нашей передовой┘

√ Ах ты, гадюка поганая, √ не выдержал я, √ как обнаглел! Я тебя угощу сейчас! √ и , направив пулемет в сверкающий на солнце вражеский самолет, начал очередь за очередью посылать в тарахтевшую вражескую машину. Самолет как-то дернулся внезапно, и неуклюже кособочась, поспешно понесся в сторону вражеской обороны┘

√ Вот тебе и гутен морген, Фриц Гансович. Передавай привет родителям! √ хохотнул мой напарник.

Уж не знаю, зацепили ли пулеметные очереди вражескую машину, точно сказать трудно, но то, что пулеметный горячий душ не понравился гитлеровцам, √ об этом можно сказать наверняка.

Минут через пятнадцать завыли мины и начали мс противным визгом ложиться в районе нашей обороны. Дело прошлое, но вот к минометному обстрелу и бомбежке до последнего времени не мог привыкнуть. А ведь сколько раз ходил в атаку на пулеметы , и под артиллерийским огнем. Все нипочем┘ Не сказать, что легче было, дескать все на свете трын-трава┘ Нет, каждому умирать не хочется, но когда идешь в атаку, о смерти думать некогда. Там ты идешь с ней бок о бок и не замечаешь. А вот когда на тебя с этаким воем, противным хрюканием и грохотом начнут падать бомбы или мины, то появляется такое чувство беспомощности┘ не той беспомощности, когда человек теряет над собой силу воли, а той, когда чувствуешь страшную обиду за себя, что ты открыт для любого удара и мало что можешь сделать, чтобы ответить ударом на удар. Особенно противно ожидание, что вот-вот тебе в спину вопьется этакое воющее чудовище.

На этот раз минометный налет длился около часа. К счастью, все обошлось благополучно, не считая поврежденных траншей, которые и без того причинили много хлопот. Грунт был песчаный. Не успевали отрыть траншею, как она осыпалась. Для того, чтобы избежать этого, мы заплетали стенки траншей хворостом. Дня через два ночью лил сильный дождь. Мы все были на ногах, потому что в такую погоду немцам легко было подкрасться и всех до одного вырезать. Обмундирование промокло насквозь. Не помогали и плащи-палатки, а дождь все лил и лил, казалось, что ему не будет конца. В некоторых местах траншеи, не защищенные плетнем, обрушились и наполовину были залиты водой. Вдруг сквозь шум дождя и посвист ветра где-то справа послышались характерные очереди немецких автоматов. Мы насторожились. Вдруг поблизости раздался треск сучьев и┘ одновременно крик и немецкая речь. ╚Наверное, напоролись на мину╩, √ подумал я. Все кусты по болоту были завешаны сюрпризами √ минами натяжного действия. Мы приготовились, но огня не открывали, внимательно прислушиваясь к доносившимся звукам. Впереди слышалось какое-то движение. Затем мы явно услышали возню в малиннике, что рос недалеко от траншей, где проходило минное поле. Там стояли противопехотные мины натяжного действия, не поддающиеся обнаружению миноискателями. Через минуту там ахнул взрыв и послышался шум падающего тела. Мы открыли огонь по кустам. Оттуда ответили частым автоматным огнем. От выстрелов все трещало и звенело вокруг. Над головой сплошной свист пуль. С треском рвались разрывные пули. Такое впечатление, что стреляют вокруг. Но нас на это уже не возьмешь. Сквозь утихающую иногда стрельбу слышались крики перебегающих гитлеровцев. Из кустов доносились стоны подорвавшегося немца: ╚О майн муттер!.. О майн гот!.. Майн либо кинд!..╩ (О моя мать!.. О мой бог!.. Мое любимое дитя!..╩

√ А, вспомнил про мать, про киндеров своих, гад полосатый, √ кто-то не выдержал рядом, - а за каким чертом приперся сюда, русского хлеба, сала, молока захотелось?!

До рассвета длилась перестрелка. Подходил такой момент, что приходилось отбиваться гранатами. И в нас летели немецкие гранаты. Стоны раненых, беспрерывный треск выстрелов и разрывы гранат оглушали нас. Несмотря на то, что мы стояли по пояс в оде, нам было жарко. А дождь все лил. Казалось, что все превратилось в сплошной поток воды и грязи. Все больше выбывали раненые. Уже несколько раз посылал за боеприпасами. Связной сообщил приказ командира роты: ╚Во что бы то ни стало держаться!╩ И мы держались. Гитлеровцы все наседали. Были минуты, казалось, что не выдержим мы. С первыми лучами солнца, как по команде, прекратилась стрельба со стороны гитлеровцев. И дождь как бы внезапно иссякнул, прекратился. Гитлеровцы отступили. Но слышны были стоны раненых, подорвавшихся на минах. Вероятно, гитлеровцы побоялись продвигаться на минное поле. А солнце поднималось все выше и выше. Защебетали проснувшиеся птахи, под солнечными лучами заблестели капельки дождя на листьях и траве.

Тогда мы только сумели посмотреть друг на друга. Каждый из нас был неузнаваем. Лица запачканы, залеплены грязью. Что касается обмундирования, то оно представляло сплошную корку грязи. Тут только мы почувствовали, что устали, но не могли позволить себе такой роскоши, как отдых. Необходимо было привести в порядок траншею и сделать разведку поля боя. При очистке траншеи мы обнаружили убитого связного командира роты. С минных полей мы вытащили трех убитых и двух раненых гитлеровских солдат, а остальных вероятно гитлеровцы утащили с собой. Это было видно по многим кровавым следам. Здесь же мы подобрали с десяток автоматов, несколько карабинов и прочего снаряжения. Только после обеда, когда управились со всеми делами, мы отдохнули по очереди, а впереди предстояла ночь, не менее беспокойная и таящая многие опасности. От той памятной ночи остался у меня шрам. В последнюю минуту немецкая пуля скребанула меня по щеке. После обороны нас отвели в тыл и, дав немножко отдохнуть, бросили в наступление.

Первые два дня мы хорошо продвинулись┘ На третий день мы за стеной артогня пошли на следующие укрепления гитлеровцев. Те крепко огрызались, но все же мы их оттуда выковырнули. Я подбегаю к одному блиндажу и вдруг оттуда на меня из автомата┘ Ну, на какой-то сантиметр от моей груди прошла автоматная строчка, только зацепила и порвала маскхалат. ╚А, ты, √ думаю, √ так, стервец, кусаться?!╩ И шуганул в блиндаж одну за другой две лимонки. Когда рассеялся дым, я опустился в блиндаж┘ Вперед руками и головой лежал офицер с окровавленной головой, а за ним второй книзу лицом┘ он еще продолжал судорожно скрести своими длинными пальцами пол. Не успел я оглядеться, как грохнул взрыв, потрясший весь блиндаж┘ Что-то горячее дернуло ногу и я упал на убитого гитлеровца. Все заволокло дымом. Очнулся я уде в немецком тылу. Нога со временем поджила, благо, что только мякоть была затронута. Только прихрамываю немножко. Попытались было фашисты сделать из меня своего помощника. Посадили на подводу вместо возчика, даже дали свое обмундирование и заставили подвозить снаряжение, но я на второй или на третий день дал ходу вместе с обмундированием и снаряжением. Далеко уже уехал, нов одной деревне, когда я распределял среди крестьян немецкое продовольствие и снаряжение, меня задержал какой-то иуда-полицай и выдал немцам. Били, крепко били, а потом передали в лагерь военнопленных, из которого снова удалось скоро бежать. Через две недели опять поймали. Опять били┘ Да у нас кожа дубленая, не скоро пробьешь. Но все же так изрядно измолотили, что не скоро пришлось бежать, а тут еще ногу мне раненую растревожили. Затем попал на транспорт в Польшу. Из Польши попал в Австрию. Был там какой-то старый замок за Веной, где нас содержали за толстыми стенами и многими рядами колючей проволоки. Трудно было бежать оттуда, а сердце все равно рвалось на свободу. Кругом были чужие люди┘ Направили нас на работу к какому-то богатому помещику в имение. Много у него было земли, садов и всякого скота. Многочисленные невольники, работающие у него день и ночь еле успевали все это убирать, кормить┘ Из того лагеря нас было пять человек. Поместили нас в какую-то каменную каморку, где спали на соломе. На ночь нас обязательно закрывали на замок┘ Хозяева боялись как огня своих работников. Питанием нас тоже не баловали. Когда мы немножко освоились и поняли, что:

Никто не даст нам избавленья

Ни бог, ни царь и не герой.

Добьемся мы освобожденья

Своею собственной рукой!

════ Мы стали, по-русски выражаясь. Красть зерно, картофель и т.п., чтобы поддержать свой тощий желудок. Примерно через месячишко мы трошечки приокрепли и начали с дружком Василием (из Орла) обдумывать план побега. Начали понемножку делать запасы хлеба. Когда мы работали в поле, то за нами смотрели десятки глаз, да и по дорогам часто проезжали полицейские и жандармы. Оставалось только одно √ бежать из своей каморки. Но как? Ведь ночью мы были всегда под замком. Но помощь пришла неожиданно с той стороны, с которой мы ее почти не ожидали. В этом имении работали чехи, с которыми у нас с первого дня пребывания завязалась крепкая дружба. Особенно крепко мы подружились с молодым, веселым, пышноволосым, кареглазым Вацеком, которого мы позже посвятили в наш план. Он неожиданно вызвался нам помочь и тоже решил вместе со своим другом Яцеком бежать. Он работал в механической мастерской, и у него была возможность сделать отмычку к нашему замку. И вот наступило воскресенье. В этот день мы всегда работали только до обеда, и в этот день нам разрешалось немножко погулять во дворе, где мы могли видеть многочисленный многонациональный рабочий люд, обитающий в надворных постройках этого обширного имения. Здесь были чехи, украинцы, поляки, русские и даже французы. Слышался многоязыкий говор. Иногда доносилась песня, но не из веселых. Веселые песни здесь не пели. В этот день, когда мы с Василием вышли из своей конуры, нам навстречу шел улыбающийся Вацек, напевая свою любимую чешскую песню:

╚Йсоу ти наме чехи земье маличка

Як в глубоке морже опадала перличка

Прото вшак о стократ еще родши мам

Же йсоу як та перла, яко драгокам

Взацни утонули в моржске глубины

Але про нас зе вшех в свете едины┘

Наша Чехия √ земля маленькая,

Как в глубоком море упавшая жемчужина

Поэтому я сто раз еще больше люблю Чехию,

Потому что она как та жемчужина.

Как драгоценный камень, лежащий в морских глубинах,

Но для нас она единственная в свете┘

√ Здравствуй, Вацек! Какая хорошая песня, которую ты поешь!

Тугле песень мьела рада мое═ тета, кмэра уела до русска сэ своим русским мужем еште кдиш была валка 1919 роце. До того нэш к нам немцы пржишлы, она нам псала, а теть нэ вим кдэ она е. Так же я нэ вим со е с моей маткоу, а отцем. А як же йсэм хтел съездит до русска к тэте увидьет Москву. Як буде еонэц валка я доцела исте поеду. Вы мье дайте ваши адресу и мы со свами доцела исте увидиме┘ А вот, други, атоглэ е и клич, ктэрым я отевржу замок ваших двержих днэс в ноцы┘

(Это любимая песнь моей тети, которая в гражданскую войну, выйдя замуж за русского военнопленного, уехала в Россию. До того, как к нам пришли немцы, она писала нам письма, а теперь не знаю где она. Также я не знаю, что с моей матерью и отцом┘ А как мне хотелось съездить в Россию к тете, посмотреть Москву. Кончится война, обязательно съезжу. Вы оставьте мне свои адреса и мы обязательно встретимся! А вот и отмычка, которой я открою замок на вашей двери сегодня ночью.)

За время нашего знакомства с Вацеком и Яцеком мы научились более или менее понимать друг друга и объясняться. Вернее сказать, что мы очень хорошо понимали друг друга, потому что в чешском и русском языках много сходных родственных слов. Мы с Вацекои обсудили план нашего побега. Он заключался в том, что Яцек и Вацек, когда угомонится лагерь, откроют сделанной отмычкой дверь нашей камеры и мы, проникнув в конюшню, где работали чехи, выставим окно и бежим все четверо через него┘ Но ни в эту, ни в следующую ночь нам бежать не удалось. Неожиданно в имение приехал сын хозяина √ офицер в отпуск и к нему понаехала вся родня, друзья и знакомые. Целыми днями они глушили шнапс, горланили песни. Из дом а то и дело доносились выкрики: ╚Хайль Гитлер!..╩ А по ночам слышались крики девушек-невольниц, насилуемых этими распоясавшимися молодчиками┘

Охрана имения была усилена в эти дни, так что мы решили подождать, пока все это кончится. Примерно на третий день гости разъехались и все вошло в прежнюю колею.

Чехи, друзья Вацека, достали нам ботинки и гражданскую одежду, которую спрятали в конюшне. Наконец наступила долгожданная минута, когда мы услышали возню около дверей и долгожданный щелчок открываемого замка. Через минуту мы увидели в дверях силуэт входящего Вацека┘

√ Пробирайтесь быстрей в конюшню, - сказал он, - наши други открыли уже окно. Переоденьтесь и ждите нас там. А мы с Яцеком пойдем позычем кое-что из продуктов. В случае чего бежите без нас┘

═══ Вот мы в конюшне. Здесь нас уже ждали эти чудесные люди √ чехи. Какой это замечательный народ. Отзывчивый, добрый┘ Встретили нам они дружескими рукопожатиями. Быстро переодевшись, мы подошли к открытому окну, стали с волнением ждать прихода друзей. Где-то в темноте рядом фыркали лошади. В окно дул теплый ветерок, приносивший издалека дразнящий запах скошенного сена и увядающих полевых цветов, еще чего-то такого до боли знакомого, что невольно забывалось на короткое мгновение, где ты. Милые, безвозвратно ушедшие в прошлое картины детства, недавнего прошлого, беспрерывной чередой мысленно проносились предо мной. Вот я у себя на Родине┘ там, где когда-то ходили по этой знакомой земле, дышали воздухом, наслаждались всеми радостями жизни мои прадеды, деды┘ Мои босые ноги, покрытые цыпками, горевшие от бесконечной беготни по полям, лесам и оврагам, покоились в траве-мураве, покрытой росой. На деревню спустился вот такой бархатный вечер. Уставшие за день крестьяне сидели семьями под склонившимися ивами, заканчивали свой незамысловатый ужин. Все тише и тише становилось кругом. В такие вечера любил я лежать на спине и смотреть в бесконечно далекое небо. Слушать кваканье растревоженных чем-то лягушек, пение птиц, шелест трав, мычание коров и всего того, что окружало меня, что уносило меня на крыльях фантазии в том далеком безмятежном детстве. Потом первые годы юношества, когда впервые заглянул с неповторимым трепетом в глаза, серые глаза любимой┘ Вспоминается каждый кустик до боли знакомый и родной┘ А сейчас из окна я видел кусок темного неба, также покрытого бесчисленными звездами, но они как-то тревожно, враждебно подмигивали, как будто хотели подзадорить и спросить ╚А ну-ка, человече, хватит ли у тебя мужества не оглядываясь переступить границу запретного, сунуться с головой в незнакомый и вражеский тебе мир, где каждая канавка, дорожка, деревушка, лесочек может тебя встретить горячей пулей или безжалостными зубами овчарок?╩ Но никакие кары, никакие опасности не заставят нас повернуть назад. Что бы не ожидало нас, мы все равно устремили свои помыслы к свободе. Далекая многострадальная Родина тянула к себе нас, как огромный магнит. И тысячи солдатских сердец, заброшенных на чужбину, устремлены к ней. Высоко в небе шли самолеты. Их зловещий гул долго слышался над головой, а потом, постепенно удаляясь, замер в дали. Прострекотал одинокий мотоцикл┘ ╚Наверное, жандармы патрулируют по дороге╩, - проносится в голове. Потом слева стал нарастать гул проходившей автоколонны, а потом и он удалился к невидимому за горизонтом городу. Опять наступила зловещая тишина. Казалось, что слышен стук наших сердец. А Вацека с Яцеком все не было.

Может прошло не так много времени, а когда ждешь, всегда кажется, что проходит целая вечность. В голову приходили беспокойные мысли о судьбе товарищей. Неужели их схватили? Но тогда бы была слышна какая-то суматоха. Все тихо. И когда наше терпение достигло предела, перед нашими глазами как из-под земли выросли наши друзья, нагруженные какой-то ношей.

√ Все в порядке, други! √ сказал не унывающий Вацек. √ Вот держите продукты┘

И в темноте нам протянули увесистый вещмешок.

√ Ну, хлопцы, пора! √ подал голос Василий.

Выбросил вещмешок в окно, быстро переметнул свое ловкое молодое тело в узкое окно. Через несколько минут в окне показалось его лицо.

√ Тихо, хлопцы, за углом конюшни дремлет охранник. Выбирайтесь без стука и шума.

Он помог каждому из нас выбраться на волю. Вот мы и нас свободе.

√ Счастливой дороги, други! √ слышится шепот провожающих товарищей.

√ Скорой свободы вам! √ отвечаем мы и бесшумными тенями удаляемся от конюшни.

Вот уже час, если не больше мы прошли по незнакомой местности; все казалось, что глаза друзей смотрят из тьмы, как бы освещая нам путь, а в ушах еще стоит шепот: ╚Счастливой дороги, други!╩

Мы остановились. Пришла пора расстаться с нашими чешскими друзьями, так как вчетвером нам не пробраться. Наскоро простившись с нами, Вацек с Яцеком пошли вправо. Счастливо вам добраться до Чехословакии, добрые друзья!

Мы стали с Василием прислушиваться к осторожным шагам удалявшихся друзей, пока последний легкий шорох не замер во тьме. Прошло около получаса после ухода их. За это время ничто не нарушило тишины. Только кое-где слышался гул проходивших автомашин да стрекот кузнечиков.

Потом и мы пошли, ориентируясь по звездам, на восток.

Не буду описывать дни наших путешествий. Очень трудно пробираться, вот именно √ пробираться по незнакомой местности без карты и компаса, ежеминутно прислушиваясь к малейшим шорохам, присматриваясь к подозрительным теням. А ночью, ты знаешь, что любой маленький кустик кажется притаившимся человеком.

Еще труднее было днем укрываться. Хорошо, что из конюшни я захватил саперную лопатку, которая сослужила нам хорошую службу. Часто мы приспосабливали канавы и всевозможные углубления на почве, укрывая их дополнительно дерном. Вот где пригодилось умение маскировки на местности. Мы располагались спиной друг к другу, и в щели наблюдали за местностью. Если попадался лес, то укрывались в нем. Но вот несчастье, что эти чертовы австрийско-немецкие леса в большинстве так расчищены, что просматриваются с одного конца в другой. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. Не обходилось и без курьезов┘

Однажды мы расположились в кустарнике недалеко от небольшого селения. Приспособив очень удобное углубление под корнями боярышника, мы укрылись дерном, предварительно натаскав всякого хлама, и набросали сверху дерна. Спали мы всегда по очереди. На этот раз я должен был спать, а Василий дежурить. Но, видно, не суждено было нам в этот день отдохнуть. Только я задремал, как Василий начал толкать меня в бок. Быстро подскакиваю┘ Это не то слово √ ╚подскакиваю╩, в такой конуре не особенно развернешься. Я повернулся в сторону отверстия, в которое смотрел Василий. От селения в нашем направлении неслись несколько мотоциклистов с вооруженными жандармами.

Ну, думаем, попали┘ Ждем, что будет дальше┘

Мотоциклисты скрылись в небольшой лощине и через минуту выскочили примерно в шагах 15 от нас, прибавив скорости, вихрем промчались мимо. Оказывается, мы расположились недалеко от проселочной дороги.

Немножко отлегло от души, но спать как-то расхотелось. Стали наблюдать за дорогой. Прошло около часа. Со стороны селения показались двое велосипедистов. Ближе, ближе┘ Уже можно различить блеск спиц. Едут рядом офицер и женщина. Наверное, он ей говорил смешное, слышался ее веселый смех. Ее светло-русые волосы, как шлейф, трепетали, колыхались под дуновением ветра. Поравнявшись с нами, он что-то ей сказал и указал в нашу сторону, в ответ она покачала головой, но он быстро обогнав ее, перегородил дорогу так, что она была вынуждена остановиться и сойти с велосипеда. Она была стройна и миловидна, изящно сшитое летнее открытое платье выгодно подчеркивало ее красивую фигуру. Он был довольно-таки долговязым верзилой, прямой как палка. Его высокие офицерские сапоги и чопорная фуражка с высокоприподнятой тульей делали его еще долговязей. На груди болтался железный крест и еще какие-то побрякушки. Они направились к кустам, в которых мы укрывались. Мы затаили дыхание. Звякнули положенные велосипеды. Она все время игриво посмеивалась. Разостлав коврик, сели┘ Это было не более чем в трех-четырех шагах от нас. Пили шнапс. Этот чертов поганец забыл про все на свете. Пояс с его пистолетом был отброшен в сторону, мундир с побрякушками валялся в траве┘ В душе мы проклинали проклятого фрица с его злосчастной подругой.

В другой раз нам пришлось спасаться в воде, потому что утро нас застало на краю какого-то болота, прорытого осушительными каналами. Да всего не расскажешь┘ Так мы брели около двух недель. Обросли, оборвались. Рюкзак, наполненный═ вначале побега, опустел. Вот уже второй день, вернее, сутки, мы голодаем, как говорится, живем на подножном корму, а это не придает нашим ногам резвости. Идти становится все тяжелее. Такое чувство, что будто на каждой ноге привязаны гири┘ Хорошо было тому беглецу, о котором поется в народной песне:

┘Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой┘

Но здесь бы этот номер не прошел у того друга. Здесь эти крестьянки и парни норовили схватить нас за шиворот. Во всяком случае, так мы думали, потому что не знали настроения населения, а рисковать не хотелось. Наконец, когда трудно стало терпеть невыносимый голод, решили добыть продукты в деревне. Как это любят говорить немцы, сделать ╚цап-царап╩ или ╚комси-комса╩, а по-русски попросту украсть. Хоть это дело не из приятных, но голод √ не тетка. Ночью мы через окно проникли в полуподвал одного, солидного по виду, домика и набрали там, что попало под руку. А под руку нам попало несколько увесистых банок варенья и несколько головок домашнего сыра. ╚О! Да простит нам немецкий бог наши прегрешения!╩ √ сказал Вася. Окрыленные успехом, мы далеко прошагали в эту ночь┘

С рассветом мы остановились у какого-то ручья и, отрыв под нависшими кустами конуру, расположились на отдых. Но не суждено было отдохнуть нам в этот день.

Когда солнце поднялось довольно высоко над горизонтом, а Василий успел заснуть, я услышал отдаленный собачий лай, а потом треск мотоциклов. Лай все ближе и ближе┘ Мы расширенными глазами смотрели друг на друга. ╚Ну все, попались!.. Будьте вы прокляты, фашисты!..╩ Через минуту, ломая кусты, над нашим убежищем нависла страшная клыкастая морда овчарки и почти одновременно окрик:

√ Хенде хох! Аллес раус! (Руки вверх! Все выходите!)

Ну, о дальнейшем просто страшно вспоминать. Мне кажется, что пройдет много лет, а мне все будут сниться и представляться эти кошмары┘ Сможем ли мы когда-либо отомстить фашистам за наши кровавые слезы?!

Не помню, как мы выбрались из нашего убежища. Но ясно помню, что мы стояли по горло мокрые и грязные, а перед самим лицом все время неистовствовала разъяренная овчарка. О, как я пожалел в это время, что мы не взяли пистолет у того гитлеровского офицера┘

Уж лучше бы смерть, чем то, что пришлось нам пережить. Кругом нас стояли жандармы и ╚цивильные╩ из различных фашистских организаций, в том числе и ╚гитлерюгенд╩. Злые глаза, перекошенные лица в охотничьем азарте. Направленные на нас пистолеты, автоматы и карабины. А со всех сторон были видны развернутые цепи все новых и новых преследователей, которые по сигналу ракеты двигались в нашу сторону. Сколько хлопот мы с Василием причинили гитлеровцам. Облавой руководил долговязый офицер с таким выражением глаз, что казалось, на тебя сама смерть смотрит. Первый вопрос его к нам был:

√ Шпрехен зи дойч? (Говорите═ ли вы по-немецки?)

√ Найн! (Нет!) √ ответили мы.

√ Вер зинд ир энглиш, франкайш, руссиш? (Кто вы √ англичане, французы, русские?)

√ Мы русские, √ ответил Василий.

Нас тщательно обыскали, после чего долговязый, подойдя к нам вплотную неожиданным выпадом нанес нам почти одновременно сильные удары в лицо. Все поплыло и закачалось перед глазами┘ Пинками подняли нас и погнали вперед. А по бокам и сзади ехали жандармы, держа на поводах рвущихся овчарок, которые рвали на нас одежду вместе с собственной кожей┘ Кровавый туман застилал глаза, соленый вкус во рту┘ то и дело сплевывали сгустки крови. А сзади все усиливающаяся резкая боль от собачьих клыков┘ Дурацкий хохот наших конвоиров. До сих пор не пойму, почему этим людям было смешно глядеть на наши мучения. Да люди ли были это?┘ Как они с нами поступали, ничего общего с человеческим не было┘ Все время мы бежали, чтобы избежать укуса овчарок, но чем мы быстрей бежали, тем быстрее ехали велосипедисты-конвоиры. От бега бешено колотилось сердце, казалось, что оно не выдержит и лопнет. Потом, помню┘ последнее, что увидел √ обгоняющий нас мотоцикл, который как-то странно качнулся┘ Я потерял сознание. Очнулся в карцере. Один. Темно. Сырые стены. Подо мной какое-то тряпье. Одежда ссохлась от крови. Режущая боль сзади. ╚Василий!╩ - позвал я несколько раз, но ответом мне была гробовая тишина. Так и не суждено мне было увидеть его доброе курносое лицо. Что с ним? Не знаю. Но мне кажется, не выдержал Вася этого последнего испытания. Чует мое сердце, что нет в живых этого хорошего друга┘ А как он мечтал дожить до этого дня, когда он постучится в калитку родного дома. Увидит родные березы.

Затем допросы┘ Из всего я понял, что роковую роль в нашем побеге сыграло то, что хозяин, обнаружив хищение продуктов, сразу дал знать в полицию, которая пошла по нашим следам. И сколько я не слышал от ╚бегунов╩, в большинстве случаев такой финиш. Как только дело доходило до добычи продуктов, так попадались. Ведь в это время в бегах по Германии были тысячи таких, как мы с Василием. Так что при малейшем сигнале полиция все становила на ноги, чтобы уловить опасных для них беглецов. Дальнейший мой путь скрестился с вашим в Штудграте. Начали поговаривать, что нас будут отправлять в какие-то рудники. Другие говорили, что в Норвегию. Что там за страна? Что настам ждет? Знаю только, что она находится на западном побережье Скандинавского полуострова. Центральный город Осло. Много гор, воды, лесов. Да, поживем √ увидим.

С тех пор мы были неразлучны. Анфиногенов оказался исключительно находчивым, изобретательным в любых мероприятиях, проводимых нами против гитлеровцев.

Пароход продолжал резать морские волны. В море все чаще и чаще стали появляться маленькие скалистые островки. На горизонте туманно обрисовывались горы, которые с каждым часом приближались к нам, как бы разворачивая перед нашими лазами величественную панораму неизвестной для нас горной страны.

Что знали мы о Норвегии? Я лично знал только то, что прочитал в книгах о путешествиях Фритьофа Нансена и других мореходцев, путешествовавших за полярным кругом. Север┘

На самом же деле Норвегия оказалась чем-то противоположным нашим небогатым представлениям о ней. Нас высадили в порту Осло. Об этом городе у меня осталось смутное воспоминание. Помню только, что город начинался у порта и уходил террасами на возвышенность.

Что ожидает нас в этой стране? Большой серой массой с позеленевшими лицами вышли мы на землю этой неведомой страны. Сразу же нас погрузили в вагоны, и поезд повез нас куда-то вдоль побережья, в северном направлении.

Погода установилась солнечная. К нашему удивлению мы ехали не в грязных товарняках, а в светлых пассажирских вагонах. За окнами проплывали небольшие поля, огороды и уютные домики характерной для Скандинавии архитектуры. Плоскогорья, покрытые лесом, стада коров на зеленых полянах и в редколесье┘ Столь мирные идиллические картины, что по ним трудно было представить что над народом этой страны нависла черная тень фашизма, и он несет тяготы глубоко чуждой его интересам безумной войны.

Итак, мы едем на север. Быстро отстукивают по рельсам колеса. Долго, долго петлял наш состав по морскому побережью, пока не привез нас в портовый городишко Рогнан.

(Продолжение следует.)

Поставьте наш баннер

Солнышко светит. Грачи прилетели.
Тают снега на равнинах безбрежных.
Вот и прошли холода и метели,
Вот и минули три месяца снежных.
Белые хаты стоят над оврагом.
Птицы над ними кругами летают.
Будто каким-то охвачены страхом,
Будто чего-то недопонимают...
Может быть, запах грачей удивляет,
Иль тишина не понравилась птицам?..
Бог его знает, чего их пугает,
Что им мешает на землю садиться...
Может быть, сверху они увидали,
Как копошится в навозе старуха,
Или чуть слышные чьи-то рыданья,
Может, достигли их птичьего слуха...
Нынче никто уж могил не копает.
Нынче никто не кричит, причитая...
Полумертвец на крыльцо выползает...
Господу молится полуживая...
Трупы лежат во дворах и в канавах,
Трупы в домах и в грязи придорожной.
Многие - в полузасыпанных ямах,
Полуистлевшие с осени прошлой...
Смрадом, замешанным с мартовским паром,
Хаты полны и проулки кривые.
Двое детей за колхозным амбаром -
То ли уж мёртвые, то ли живые...
А за амбарными теми дверями
Нету ни зёрнышка вот уж полгода.
Был урожай, и довольно немалый,
Да увезли его "слуги народа".
Гнил он на станциях в кучах огромных,
Денно и нощно его охраняли.
А на днепровских равнинах просторных
Тысячи сёл до конца вымирали.
С Буга, с Ингула, с Днепра и с Кубани
Беженцев толпы брели спотыкаясь.
Близких своих зарывая руками,
Женщины выли в снегу, надрываясь...
Те, кто добрались до города всё же,
Или до Киева, иль до Полтавы, -
Полуживые, и мёртвые тоже, -
Все на подводах свозились в канавы.


Дмитрий Воробьевский (1987 г.).