Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

═Максим КУЗИН

═ДУША И УМ

═КОНСТАНТИНА ЛЕОНТЬЕВА

═Страстная идея ищет

═всегда выразительной формы!

═Константин Леонтьев

═При жизни Константин Николаевич сам собою являл воплощение страстной

идеи, однако сердце его почти ни в чем не знало исхода. Вечно нуждавшийся

эстет (это особенно страшно) выразительной формой собственной жизни выбрал

старую православную истину: преломите нравственное пространство вокруг

себя, и тогда оно распространится на окружающих. Безусловно, у него был

пророческий дар. В какой же степени для нас важно: совпали прогнозы

Леонтьева с будущим (нашим настоящим) или нет? Странно было бы сказать:

нас толкует Леонтьев. Сказать так значит поверить ему на слово, значит на

вопрос: а судьи кто? - ответить: Леонтьев! Перед этим человеком "мир",

который он призывал к стыду, положил камень, а за ним обозначил три

дороги. Почти сказочный сюжет. Так у каждого человека. Но Леонтьев,

глядите-ка, - стал творить свою. То есть пошел против течения.

Диссидентства здесь нет. Леонтьев, говоря грубым языком, не вписался в

свою эпоху, он ее предвосхитил. Его дорога - это перспектива вечной

жизни, в которую он, несмотря на все перипетии личной судьбы, отчаянно

верил.

═Начиная с девяностых годов минувшего века часто говорится о том, что

творчество Леонтьева переживает очередной "ренессанс". Многие люди видят в

его книгах программу завтрашнего дня. Отовсюду слышно, что творчество

Константина Николаевича неспешно оформляется в идеологию некоторой части

интеллигенции. А это уже очень характерно подчеркивает востребованность

Леонтьева в нашу эпоху. Нам кажется, что уже в середине XIX века Россия

мучительно сползала в массовую культуру, а сам Константин Николаевич был

человеком, отставшим от своего времени. Недаром он удивлял современников

своими пафосными стародворянскими манерами. Однако смех это был напрасным.

При Леонтьеве всеобщее упрощение и уравниловка (он называл ее -

эгалитарный процесс) лишь отдаленно намекнули на то, чем они могут стать в

самом ближайшем будущем. Леонтьев разгадал эту тенденцию и затосковал о

грядущем веке, в котором, как ему казалось, не будет ни разума, ни заботы,

ни Бога. Конечно, можно сказать, что певец "цветущей сложности"

идеализировал власть традиции и авторитета. Но в его идеализации

прослеживается глубоко въевшаяся в почву любовь к своему народу (а не к

себе), к изумительной красоте самобытной цивилизации (а не к общему

малокультурному стандарту), к самой изящности жизни (а не к роскоши и

комфорту).

═Сегодня Леонтьев интересен не только как предвестник грянувшей катастрофы

или пропагандист высокой эстетики, не только как идеолог и гениальный

мыслитель. Не стоит особенно уповать даже на его русскость и набожность.

Помнить Константина Леонтьева необходимо, так как его имя достойно того,

чтобы занять свое место в длинном списке просто добрых людей. Добрых по

своему внутреннему складу, обладающих неоценимым опытом ежедневной

нравственной практики. Именно таких леонтьевых недостает нам сегодня, в

век уныния и поголовной, а потому отчаянной нищеты. Не стоит вслед за

Леонтьевым вовлекаться в поляризованное поле национальным проблем,

бушевавших более стал лет назад. Гораздо важнее увидеть в его книгах Божий

Промысел. Тот самый Промысел, который руководил жизнью Константина

Николаевича на протяжении шестидесяти лет и вывел его в авангард

человеческого духа.

═* * *

═12 ноября (24 ноября по старому стилю) 1891 года в гостинице

Троице-Сергиевой лавры, что в самом центре подмосковного Сергиева Посада,

скончался Константин Николаевич Леонтьев, за три месяца до смерти тайно

постриженный в монахи под именем Климента старцем оптинским Амвросием. Все

жизни было отведено Константину Леонтьеву шестьдесят лет. Его похоронили в

Гефсиманском скиту Черниговской Божьей матери, недалеко от знаменитой

кельи старца-утешителя Варнавы. В конце XIX столетия над могилой

возвышалась чугунная часовенка, в которой горела неугасимая лампада. В

начале XX века Россия вспомнила своего ушедшего героя. Потомки почтили

память Константина Николаевича сборником статей в его честь. В бурные годы

русских революций имя Леонтьева знал всякий мыслящий человек. А в 1919

году в том же скиту, по соседству с прахом Константина Николаевича, лег в

землю Василий Розанов - великий почитатель леонтьевского гения. Еще через

десять лет лишь немногие выжившие в лихолетье будут помнить о горевшей

здесь когда-то лампаде, и исчезнут с лица земли могильные холмы, срытые во

времена безудержного атеизма. Место захоронения Леонтьева было бы

безнадежно утеряно, если бы не Михаил Михайлович Пришвин, оставивший

точные чертежи расположения могил Леонтьева и похороненного рядом

Розанова. Теперь на этом месте стоят два одинаковых деревянных креста. Оба

почернели от времени и сырости. Крест Леонтьева возвышается на крохотном

постаменте, к которому прикрутили табличку из белого камня. На табличке

высечено: Монах Климент. В миру Константин Николаевич Леонтьев. Великий

русский мыслитель. 13(25)I-1831 - 12(24)XI-1891 г.

═В годы, когда над могилой Леонтьева еще возвышалась чугунная часовенка,

память о нем тревожила знаменитых философов русского религиозного

Ренессанса. Все как один сошлись во мнении, что Леонтьев - это

удивительный двойник Фридриха Ницше.

═Николай Бердяев: "христианин-"ницшеанец" до Ницше".

═Семен Франк: "прямое сходство душ Леонтьева, Ницше и Бодлера".

═Георгий Иванов: "ницшеанская" душа".

═Сергей Булгаков: "пыл сладострастия жизни у Леонтьева и Ницше".

═Василий═ Розанов: "Да это Леонтьев без всякой перемены (о Ницше. - М.

К.)".

═В. Бородаевский: "Черты мрачного сатанизма открываем мы в этом

"ницшеанстве до Ницше".

═Заметим: в начале XX века русская философия переживала бурный всплеск

увлечения только что открытым, переведенным на русский язык и изданным

Ницше. Одни лишь скромные ученики Константина Николаевича отмахивались от

сравнений с немецким философом. Среди них мудрый о. Иосиф Фудель и

Анатолий Александров, в самом начале ушедшего века выразивший

небезосновательное беспокойство: "пронеслось и стало как будто даже

утверждаться сближение его с Ницше; название его "русским Ницше". Этим,

кажется, по старому холопству нашему перед Европой, думали сделать ему

большой комплимент".

═Следующее поколение на страницах официальной философской литературы могло

прочитать скупые строчки о Леонтьеве: "мракобес и реакционер". Как только

ни "славили" его имя, повинуясь призраку грядущего прогресса. В конечном

итоге имя Леонтьева на несколько десятилетий было вычеркнуто из

интеллектуальной истории русского народа.

═Объяснение этому процессу можно найти в словах самого Константина

Николаевича. Леонтьев с тоской писал об утрате многовекового нравственного

императива, взамен которому была предложена новая идеология: "Все менее и

менее сдерживает кого-либо религия, семья, любовь к отечеству, - и именно

потому, что они все-таки еще сдерживают, на них более всего обращаются

ненависть и проклятия современного человечества. Они падут - и человек

станет абсолютно и впервые "свободен". Свободен, как атом трупа, который

стал прахом".

═Сегодня, заговорив о Леонтьеве, мы попадаем в точно такое же

поляризованное поле, как и в начале XX века. Почитатели называют

Константина Николаевича христианским пророком или русским

предэкзистенциалистом. Ниспровергатели считают его грубым ретроградом.

Третьи, обособленные читатели Леонтьева из профессионального мира

философии, не соглашаются признать в нем консерватора, и в этом есть свой

смысл: при жизни Леонтьев от всяких "измов" открещивался, как черт от

ладана, предпочитая иронию: "славянофил, да на свой салтык".

═Может быть, сегодня видно гораздо отчетливей, чем в бурном XX веке, что

сравнение Леонтьева с одиозным Ницше неверное. У Леонтьева было много

черт, сближающих его с литературным героем Сервантеса, который в образе

Дон Кихота выразил свою звериную тоску по уходящему в никуда

идеализированному прошлому. Примечательно уже то, что оба этих писателя

видели в истории не один лишь мутный негатив, но и героическое прошлое,

страстный порыв, саму возможность личной гармонии человека, даже благо, в

противовес опошленному настоящему. На первый взгляд, сравнение этих двух

непохожих писателей, которых разделяют сотни лет, может показаться

лукавым. Однако донкихотства в характере Леонтьева, в его душевном строе и

поведении гораздо больше, чем хмельного дионисийства и атеизма Фридриха

Ницше. Что же касается ветряных мельниц, которые имел честь атаковать Дон

Кихот, то с ними Леонтьев точно не сражался, растратив весь запас

рыцарского благородства на борьбу со смешением светского прогресса и

православия.

═В истории русской философии XIX века Константин Николаевич,

действительно, смотрится как "прямо гениальный мыслитель" (это Глеб Струве

в своей статье восторженно кланялся философу). Леонтьев очень полезен,

особенно если его много и вдумчиво читать. Однако намечается опасная

тенденция падения естественного интереса к мыслителю в гибельное

любопытство. Интересен он вот чем: как Константин Николаевич любил страну

"благодушного деспотизма", так и некоторые читатели любят литературный,

теоретический деспотизм Леонтьева. Действительно, такой тоски по уходящему

феодализму уже не будет ни у кого.

═Душа и ум Леонтьева на протяжении всей его жизни боролись с собственными

противоречиями, пройдя духовный путь становления от "утонченного разврата"

молодости, через религиозную экзальтацию, до искреннего монашеского

смирения. Окончательное воцерковление Леонтьева, произошедшее в сорок лет,

не было случайностью. Все детство и юность, проведенные в родовом имении

Кудиново Калужской губернии, Леонтьев находился под влиянием своей матери.

Вот что он помнил о ее религиозности: Феодосия Петровна не была сильно

набожна, и ее христианство принимало какой-то странный протестантский

характер. Во-первых, она не соблюдала строгость постов и детей приучила к

тому же. Она во главу угла ставила нравственные законы в ущерб

православной набожности. Однако только по прошествии десятилетия после

смерти матери Леонтьев осмыслил ее нелюбовь к "народной" религии. Феодосия

Петровна не любила простых деревенских приходов и всегда отдавала

предпочтение чистым и светлым домашним церквам, в которых молилась

искренно и жарко. Леонтьев понимал: истинное чувство верующего не

нуждается в картинности, а требует сосредоточения в себе самом. Мать

Леонтьев никогда не забывал, по мере своего взросления и особенно после

духовного перелома он все чаще обращался к ее светлой памяти, в которой и

черпал надежду на стойкое жизненное мужество и возрождение души: "Поэзия

религиозных впечатлений способствует сохранению в сердце любви к религии.

А любовь может снова возжечь в сердце и угасшую веру. Любя веру и поэзию,

захочется опять верить. А кто крепко захочет, тот уверует".

═Поворот к христианству случился в душных и жарких Салониках, которые

Леонтьев не любил. В просторном кабинете консула, на синем диване в

полоску, Леонтьев лежал в июле 1871 года и со страхом угадывал у себя

холеру. Он знал, что эта болезнь щадит только избранных, и попасть в их

число значит вытащить тот счастливый билет, который один на тысячу. Но и

такое исцеление почти что чудо. Все симптомы этой болезни указывали на то,

что Леонтьев проигрывал в жестокой лотерее. Он, ничего не боявшийся в

жизни и испытавший много опасных приключений, лежал, распластав руки, и,

бессильный, молил Бога о спасении. Леонтьев умирал, так и не свершив и

малой доли задуманного, так и не выразив себя в любимой литературе, так и

не накопив богатства и не уловив вечную изменницу славу. Его охватывал

ужас при мысли о скорой смерти.

═На стене висел образ Божьей Матери, привезенный афонским монахом. Он

глядел на этот образ и молился. Уже готовый умереть в неразрешимой тоске,

он, глядя на образ Божьей Матери: "вдруг в одну минуту поверил в

существование и в могущество этой Божьей Матери, поверил так ощутительно и

твердо, как если б видел перед собою живую, знакомую, действительную

женщину, очень добрую и очень могущественную, и воскликнул: "Матерь Божья!

Рано! Рано умирать мне!.. Я еще ничего не сделал достойного моих

способностей и вел в высшей степени развратную, утонченно грешную жизнь!

Подыми меня с этого одра смерти. Я поеду на Афон, поклонюсь старцам, чтобы

они обратили меня в простого и настоящего православного, верующего и в

среду, и в пятницу, и в чудеса, и даже постригусь в монахи...".

═Он боялся не увидеть больше белого света и, "вдруг" уверовавший,

почувствовал облегчение. Болезнь скоро отступала, убоявшись страстной

молитвы. Леонтьев оказался спасенным.

═В самом начале приобщения к Церкви Леонтьев признавался, что вера в

загробную жизнь и личное спасение давалась ему нелегко. Однако под

руководством опытных старцев он надеялся постичь азы православия. Уже на

закате жизни, вспоминая свое воцерковление и первое посещение Афона,

Леонтьев писал: "Религия не всегда утешение; во многих случаях она тяжелое

иго, но кто истинно уверовал, тот с этим игом уже ни за что не

расстанется!"

═На Афоне от немедленного пострига его отговорили старцы. Но Константин

Николаевич не терял надежды и уже в России пытался закрепиться в

Николо-Угрешском монастыре под Москвой. Однако обстоятельства вынудили его

покинуть обитель. Монахом он стал в Оптиной Пустыни, постриженный рукой

самого старца Амвросия. Последние месяцы своей жизни он провел в

Троице-Сергиевой лавре.

═В молодости Леонтьев со всем жаром пылкой души отрекся бы от конечного

христианского идеала - единой в своих помыслах и душевных порывах паствы.

Всякое уравнивание людей, пусть даже и христианское, казалось ему

крамолой. Только бесконечный аристократизм во всем своем цветущем виде

привлекал молодого эстета. В зрелом Леонтьеве не осталось и тени былого

самовлюбленного романтика и гордого аристократа, жаждущего великой славы и

безмерных почестей. Перед нами как бы два человека: один из них красив и

молод, он готов взорваться от переполнявшей душу стихии полнокровия,

другой - это мудрый и тихий эстет, вопиющий к миру: стыда!

═* * *

═Гениальный дар эстетического видения действительности. Константин

Леонтьев прожил горькую жизнь. По существу, его "нестерпимо огромные

эстетические потребности" были частично реализованы только в течение

короткого времени жизни на Босфоре. Константинополь, сверкавший зигзагами

молний, увлекал Леонтьева в свой великий круговорот исторической драмы.

Даже последние годы жизни он провел с мечтой о Царьграде. В этом городе,

забывшемся в горячке политических интриг и златолюбия, в огромном центре

восточного столпотворения, где, как в древнем Вавилоне, смешались все

языки на свете, он увидел удивительный символ возможной гармонии.

═Леонтьев не мог безучастно наблюдать гибель любимого мира. Все старое,

захваченное из глубины веков, рушилось, превращаясь в пыльный исторический

архив. Европа, одержимая новомодными идеями, сметала в угол весь опыт

тысячелетней жизни. Гибла не Европа как таковая. Европа теряла

индивидуальное своеобразие личности, общества, наций. Технический прогресс

и новая форма социальной жизни бесцеремонно вторгались в глубь

человеческого сознания. "Цель всего - средний человек, буржуа, спокойный

среди миллионов точно таких же средних людей, тоже спокойных". Бутафорская

похожесть наций не самое страшное, что ожидал Леонтьев от прогресса.

Эгалитарный процесс, по Леонтьеву, - это форсированное движение навстречу

Апокалипсису. Люди станут медленно убивать себя в сюрреалистическом угаре

нигилизма.

═Каким он видел конец света? Вот: "человечество или задохнется от

рациональной тоски и начнет принимать искусственные меры к вымиранию

(например, стоит только приучить всех женщин перед совокуплением

впрыскивать известные жидкости, и они все перестанут рожать; это очень

легко, нужно только, чтобы к этой мысли люди привыкли, как привыкли они

теперь ко многому, что 200 лет тому назад показалось бы или ужасным, или

несбыточным); или начнутся последние междоусобия, предсказанные Евангелием

(я лично в это верю); или от неосторожного увлечения химией или физикой

люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают, наконец, такую

исполинскую физическую ошибку, что и "воздух, как свиток, совьется", и

"сами они начнут гибнуть тысячами".

═Этот человек, наделенный гениальным даром эстетического видения

действительности, словно выплыл из золотого средневековья и сразу попал в

общество банковских клерков. Леонтьев будто бы вчера стоял в мастерской

Леонардо, где мастер только что закончил Монну Лизу и сел отдохнуть в

кресло, очарованный своим творением. Леонтьев будто шагнул за ворота

макиавеллиевской Флоренции, еще сохранившей память о Цезаре Борджиа, и

сразу, безо всякой передышки, оказался за одним столом с буржуа. Леонтьев

не понимал, о чем тоскует этот делец, и постепенно на его лице появлялась

жуткая гримаса отвращения. Еще бы! - пламенному духу патриотизма

Макиавелли, яростной проповеди Савонаролы и гению Леонардо

противопоставили мелкую страстишку денежного накопления. "В свое пузо"! -

кричит делец и старается превратить мир в хорошо налаженный печатный

станок. Делец собирается печатать отнюдь не книги и не репродукции Монны

Лизы. От станка летят денежки и улавливают удивленных от неожиданности

людей.

═Конечно, я все упрощаю. Однако только лишь до известной степени. Делец,

как ни странно, по сей день продолжает расширять сферу своего влияния. И

этот делец, - говорил Леонтьев, - пользуется сложными приемами убеждения

для достижений целей грубых по существу. Средняя жизнь средних

людей утопит цивилизацию в хаосе гордыни. "По-настоящему гордый человек -

это человек, который не признает над собой ни Божьего, ни человеческого

суда, который сам себе закон... Это состояние предельного, замкнутого

одиночества; это состояние, когда у человека больше нет Бога и нет суда

вне его самого" (Митрополит Антоний Сурожский).

═Не кто иной, как Пушкин, со всем свойственным Александру Сергеевичу

жизнелюбием, был национальным и личностным идеалом Леонтьева. Константин

Николаевич первый понял (хотя и не выразил это словами), что прогресс дело

не общественного развития, а дело исключительно выразительной души

отдельного человека. А религия, семья и отечества - это естественные рамки

духовного прогресса. Стало быть, если рушатся эти границы, гибнет и

внутренний, неповторимый мир человека. Леонтьев справедливо полагал, что

за разрушением естественных границ сдерживания фундаментальных основ жизни

люди инкубируют искусственные, больше пригодные для бездушных монстров

индивидуальной жизни "в свое пузо".

═Леонтьев не идеализировал эстетическое начало в человеке. Его страстное

преклонение перед красотой навеяно мыслью о бесконечной неповторимости

всего земного. Как жизнелюбец, он восхищался жизнью "со всеми ее

противоречиями, непримиримыми вовеки, и стал считать почти

священнодействием свое страстное участие в живописной драме бытия,

глубокий смысл которого казался невыразимо таинственным,

мистически-неразгаданным". Оттого в нем так легко уживалось влечение к

монашеской аскезе и женолюбие. Обостренное эстетическое чувство заставляло

его поучать нищих на паперти достойно принимать милостыню.

═Человек танцует или поет: у него в душе мир!

═Поэтому Леонтьев так любил смотреть на танцующих турок или славян.

═Человек создает гениальный эпос: он счастлив внутри своего народа!

═Поэтому Леонтьев сам брался за перо.

═Человек отдает жизнь за отечество: он выполняет нравственный долг!

═Поэтому Леонтьев отправился в военные госпитали Крымской кампании.

═Красоту той самой "мистически-неразгаданной" стихии он усматривал даже в

социальных драмах своего времени. Именно на Востоке его эстетические

воззрения приняли строгий вид. В Турции Леонтьев прослужил почти десять

лет. Начав дипломатическую службу на Крите простым секретарем и

переводчиком, через восемь лет он стал генеральным консулом в Салониках.

═Образно мы уже видели, что Константина Николаевича интересовала не

бутафорская форма национальной эстетики, например брусских бурнусов и

великолепных построек великого зодчего Синана. Визуальный блеск восточной

культуры быта, конечно, привлекал его, но Леонтьев глядел глубже.

Возможно, еще детальное вглядывание в патриархальный образ жизни

балканских народов навело его на мысль о глубочайшем влиянии

традиции в системе мировоззрения восточной цивилизации. Выстраданная

личным опытом мысль о коренной порче Европы буржуазной моралью изгнала дух

либеральной вольницы, к которой он был привязан в юные годы.

═Леонтьев трепетно любил "старую Турцию". Эта любовь русского дипломата к

враждебной державе, остатки которой стремились поглотить европейские

приматы, в том числе и Россию, казалась странной. Османская империя к XIX

веку давно израсходовала запас своих, некогда могущественных, сил.

Население турецкое в Европе вымирало. Кварталы магометанские пустели.

Турки оставляли свои жилища. Распродавали имущество и уходили, бог весть

куда, в поисках счастья. Закрывались даже мечети. Некому в них было

молиться.

═Старые турчанки оставались без сыновней поддержки: сгинули сыновья на

полях многочисленных войн. Оставляли молодые турки-солдаты своих

чернобровых жен в отчаянной нищете. А те жены вытравливают из чрева детей

в надежде сохранить красоту "для вторичного брака или проституции". Даже

богатые мусульманские дома все меньше чтили слова Пророка. Ослабло

религиозное чувство. Вся турецкая нищета, как один, ненавидела французов и

англичан. Предпочитали им даже и русских, любивших свою монархию. Турки

помнили распоряжения русского генерала Дибича в далеком 1829 году,

приказавшего своим солдатам строго чтить мусульманские святыни и жестоко

каравшего ослушных. А французы, входившие в турецкие города союзниками,

рвались в гаремы, взбирались на минареты во время молитвы и оскорбляли

достоинство магометан. И когда турки приходили жаловаться к французским

генералам, те смеялись: "Большая важность, что солдат позабавился! Мы за

вас идем под русские пули".

═Султанская Турция гибла, растеряв половину своих владений в Азии и

Европе. Внешний долг Турции европейскому капиталу к 1875 году составлял

5,3 млрд. франков. Вылезти из долговой ямы самостоятельно не

представлялось возможным. Казна была пуста. Не спас Турцию от иностранной

зависимости и танзимат - ряд либеральных реформ, проведенных турецким

правительством. Меры танзимата не вышли за пределы Стамбула, и в турецких

провинциях продолжал править бал старый и испытанный веками шариат.

═Историк Турции Коллас так писал о турецких нравах XIX века: "В конце века

(XVIII. - М. К.) один османлис, приехавший в Париж, сказал, что

французские нравы и турецкие нравы представляют собой радикальную

противоположность; то же самое остается еще и поныне". Тот же Коллас,

обращаясь к народному менталитету, писал об "уважении турок к традиции, об

их гостеприимстве, об их неистощимой благотворительности, оказываемой безо

всякого хвастовства и распространяемой даже и на животных. Что у них

преобладает, так это любовь к спокойствию и однообразию жизни".

═Леонтьев, находившийся в самой гуще событий, прекрасно понимал, что

Турции грозит гибель. Однако он не желал полного исчезновения турок или их

рабской зависимости от победителей. В отличие от подавляющего большинства

европейцев, гибель Империи не вызывала у него одобрительного кивания

головой. Леонтьев думал о том, как уберечь людей от порчи. Мы не будем

сейчас углубляться в подробности того спасительного Великого Восточного

Союза, который желал воздвигнуть Леонтьев на обломках старой Турции.

Такой обстоятельный разговор требует немало времени и места. Заметим

только главное: Леонтьев не испытывал патологической ненависти к Европе

как таковой. Напротив, он восхищался средневековой европейской культурой и

ставил ее в пример еще не развившейся Азии. Он совсем не желал взять и

"отменить" либеральные идеи. Как никто другой Константин Николаевич

понимал, что это невозможно. Леонтьев думал о создании мира,

противостоящего буржуазной Европе.

═Леонтьев постоянно напоминал читателям, что Российская Империя с начала

своего возникновения никогда не была чисто славянской державой. Леонтьев

подчеркивал: "В самом характере русского народа есть очень сильные и

важные черты, которые гораздо больше напоминают турок, татар и других

Азиатцев или даже вовсе никого, чем южных и западных славян". Тут

комментировать Леонтьева не имеет смысла. Он говорит о схожести некоторых

русских черт с характерами азиатских народов. Это очень важно. Леонтьев

смотрел на Восток и ставил перед Российским государством колоссальную

задачу - создание славяно-азиатской цивилизации.

═Это была программа на будущее. Одному поколению решить данную задачу не

по силам. Подобная цель достигается веками сверхусилий. Был необходим

некий поворотный путь, точка отправления, с которой и начнется

строительство новой цивилизации. Таким началом должно было стать

триумфальное взятие Царьграда русскими войсками и присоединение Босфора и

Дарданелл к России. Кроме того, Леонтьев желал присоединить европейскую

часть Турции до Адрианополя (Эдирне) и часть Малой Азии до "теперешних

границ" возле Карса в Турции. Все южное побережье Черного моля вплоть до

границы с западной Арменией Леонтьев желал видеть российскими губерниями.

═Российский Царьград сохранил бы столичный статус и после падения

Блистательной Порты (турецкого правительства) и изгнания турок. Но

переезжать в Константинополь российскому монарху не следовало. Царьград -

это столица новой своеобразной культуры, новый центр новой цивилизации. А

демократизированный, а значит и засоренный гибельными идеями

Санкт-Петербург постепенно потеряет свое значение, и столицу государства

перенесут даже не в Москву, а еще южнее, в самый центр предполагаемой

Империи - в Киев.

═Россия будущего - это Империя с государственной столицей в древнем Киеве.

И Россия - глава нового Великого Восточного Союза с культурной

столицей на Босфоре. Вот уж поистине - наполеоновские планы! Однако и на

этом Леонтьев не остановился. Необходимо обезопасить свои южные и

западные границы, ибо балканские народы, освободившись из-под турецкого

ига, могут быть опасны и для России. Степень западного влияния на сербов

и болгар нельзя было недооценить, как нельзя было допустить политической

зависимости этих народов от австрийцев и французов. Предполагалось

"образование на развалинах балканской Турции православного (а не чисто

славянского)" союза из четырех православных государств. Эти государства,

вышедшие из-под турецкого владычества, составят разноплеменную

конфедерацию, призванную сдерживать напор Европы на подступах к российским

границам. Это - Греция, Сербия, Румыния и Болгария. Но и это еще не все.

Леонтьев желал присоединения остатков мусульманских Турции и Персии

(нынешнего Ирана) к этой конфедерации.

═Право, вспоминаются строки из стихотворения Тютчева, которого очень ценил

Леонтьев, "Русская география".

═Москва и град Петров, и Константинов град -

═Вот царства русского заветные столицы...

═Но где предел ему? И где его границы -

═На север, на восток, на юг и на закат?

═Грядущим временам судьбы их обличат...

═Семь внутренних морей и семь великих рек...

═От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,

═От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...

═Вот царство русское... и не пройдет вовек,

═Как то предвидел дух и Даниил предрек.

═Всеобщее благоденствие и технический прогресс. Социализм. Кризис

общества для Леонтьева крылся в забвении власти традиции и

авторитета. Но, в отличие от прежних времен, нововведения вламывались в

жизни людей, карабкаясь по их умам, причиняя боль и тревогу. Что это за

боль? Как это человек может испытать тревогу от технических новшеств (о

социальной новизне мы скажем позже)? Василий Розанов в "Опавших листьях"

писал: "Теперь в новых печках повернул ручку в одну сторону - труба

открыта, повернул в другую - труба закрыта.

═Это не благочестиво. Потому что нет разума и заботы...) (1).

═Розанов, увидев техническое чудище начала XX века, которое нам показалось

бы смешным, затосковал об утрате разума, заботы и Бога. Для него это было

очевидно. Он разглядел смуту с первого взгляда и, может быть, еще

отчетливей осознал былые предостережения Леонтьева. Россия и европейский

восток были когда-то убежищем самобытной жизни человека. Но вдруг ворота

убежища стремительно раскрылись, и потекла к нам историческая порча, будто

в сточную канаву без дна и края. Без Леонтьева Розанов не стал бы говорить

о своей разумной заботе. Он хорошо услышал своего учителя. Проще говоря,

леонтьевская забота не по "вьюшке, которую можно руками заботливо положить

на место" и от того будет душе приятно. Константин Николаевич увидел, что

технический прогресс заставит весь мир пользоваться одинаковой "вьюшкой".

А социальный прогресс и демократия, уничтожив сословное деление общества,

создадут новый вид изощренного рабства, особую социальную форму, лишенную

содержания, т. е. без заботы, разума и Бога. Леонтьев боялся, что от

быстро чередующихся нововведений исчезнет традиция. Как прямое

следствие забвения традиции - исчезнут авторитеты. Люди начнут

жизнь будто бы с чистого листа. В самом деле, леонтьевская тоска - это

тоска по этнической оригинальности (между прочим, не только русской), и

прогресс, релятивно уравнивающий этносы, пугал Константина Николаевича

своей одержимостью идеей. Вместе с наступающим прогрессом и демократией

Леонтьев видел стройные ряды похожих друг на друга как две капли воды

"средних европейцев". Средних во всем - в одежде, во вкусах и помыслах. И

конечно, у таких середнячков не будет никакой религии (только лишь пустая

форма), никакой семьи (один эгоизм), никакого национального различия

(пошлые серые пиджаки). Следовательно, Леонтьев тоскует по усмотренному им

в истории "золотому веку", периоду сложного цветения этнических культур.

Он хочет повторить этот век, вернуть его людям вместе с цветением

девственно чистых лугов. Технический прогресс уничтожит природу в

несколько исторических мгновений - предупреждал Леонтьев. Эсхатология

(учение о конце света) в его статьях выражена с откровенной

последовательностью. Все дело Константина Николаевича заключалось в

отдалении последнего часа истории. Следовательно (это самое главное), в

наибольшем количестве спасенных душ для грядущего Царства Божьего. Ужас

всемирного разрушения двигал творческий гений Константина Николаевича.

═Буржуазная Европа, пришедшая на смену феодальной, по мысли Леонтьева,

неминуемо объединится в конфедерацию, в союз европейских демократических

государств. Так и произошло. Мы свидетели этому, пока еще не завершенному

процессу. Социалистическое движение в Европе XIX века только принимало

угрожающий размах. Появилось оно и в России. Социализму Леонтьев давал

положительную оценку, правда, с существенными оговорками, и считал его

неизбежной явью совсем недалекого будущего. "Я того мнения, что социализм

в XX и в XXI веке начнет на почве государственно-экономической играть ту

роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной

тогда, когда оно начинало торжествовать. А без религии, само собой, жить

все люди не будут. Социализм еще не значит атеизм.

═Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин, там и

сям разбросанных. Найдется и для него свой Константин (очень может быть, и

даже всего вероятнее, что этого экономического Константина будут звать

Александр, Николай, Георгий, то есть ни в коем случае не Людовик, не

Наполеон, не Вильгельм, не Франциск, не Джемс, не Георг). То, что теперь -

крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения,

дисциплиной, отчасти даже и рабством).

═Неправда ли, поразительно точное пророчество?

═Социализм есть феодализм будущего, писал Леонтьев. Он много говорил о

том, что "социализм может стать созиданием". Но для того, чтобы он принял

приятные Леонтьеву формы, социализм в первую очередь должен объявить войну

европейскому либерализму. Социализм должен дать жесткий отпор "безумным

либералам", провозгласившим эгалитарную свободу - панацеей от всех бед.

Социалистическое государство на первоначальной стадии существования

неизбежно прольет много крови. Но, окончательно утвердившись как форма

социальной жизни, такое государство последовательно проведет мирные

реформы и создаст новое неравенство прав и новую разновидность развития.

Другого пути, - считал Леонтьев, - у социализма нет, "иначе близится конец

всему".

═"Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет

когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин

Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви

учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И

будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и

Царю... Социально-политические опыты ближайшего будущего (которые, по всем

вероятиям, неотвратимы) будут, конечно, первым и важнейшим камнем

преткновения для человеческого ума на ложном пути искания общего блага и

гармонии. Социализм (т. е. глубокий и отчасти насильственный экономический

и бытовой переворот) теперь, видимо, неотвратим, по крайней мере для

некоторой части человечества, но, не говоря уже о том, сколько страданий

и обид его воцарение может причинить побежденным, сами победители, как бы

прочно и хорошо ни устроились, очень скоро поймут, что им далеко до

блаженства и покоя".

═Леонтьев надеялся, что социалистическое движение будущего примет

охранительный характер - социалистическая монархия. Но лучше бы и

социализма не было. Он только приостановит на время движение либеральных

идей. Раз "социализм есть феодализм будущего", то за ним непременно

последует все та же буржуазная демократия, принявшая новый

изощренно-хищнический вид. Как Маркс ("Капитал" которого Леонтьев держал

в своей библиотеке) описывал практический склад жизни при коммунизме, так

и Леонтьев пророчествовал, как именно произойдет социалистическая

революция:═ "Вообразите себе на минуту - что... торжество нигилистов в

России было бы полное. В России республика; члены дома Романовых частию

погибли, частию в изгнании. Монастыри закрыты; школы "секуляризированы";

некоторые церкви приходские, так и быть, оставлены пока еще для глупых

людей..."

═Публикации одной из центральных работ Леонтьева, "Византизм и

славянство", сопутствовали постоянные неудачи. Леонтьев начал работу над

произведением еще на Афоне, а закончил в Константинополе (1872-1873). На

Босфоре у него была все удобства к "необременительному и приятному

Богомыслию", которые облегчали телесные и душевные недуги Константина

Николаевича. По соседству с домом Леонтьева, который он снимал после своей

отставки, находилась Богословская Халкинская Академия. Леонтьев был дружен

с многочисленными монахами-профессорами и ректором Академии Митрополитом

Анхиольским. Он часто посещал вечерни и обедни в Академии, в долгих

беседах с монахами обучался понятиям о Церкви. Афон показал ему примеры

православного аскетизма. Старцы Макарий и Иероним научили его посту и

молитве, "заставили понимать жития Святых, раскрыли истинный дух Церкви".

На острове Халки Леонтьев познавал церковные каноны, научился тонко

разбираться в системе церковной администрации, окончательно осознал

состояние православных Церквей на Востоке. В годину смутного уныния все

эти занятия очень утешали Леонтьева, и как признавался сам Константин

Николаевич, "расширяли его познания". Одним из поводов для начала работы

над "Византизмом" были вечные споры Леонтьева с болгарами и греками в

Константинополе. Это не были теоретические споры интеллектуалов о будущем.

Перед спорщиками разворачивалась живая история, в которой все они

принимали посильное участие и, более того, по-своему влияли на ход

событий. Тут уже он убедился в канонической неправоте болгар (2). Леонтьев,

горько переживавший всю ситуацию, сложившуюся вокруг болгарского вопроса,

и опасаясь церковного разрыва с греками, в руках у которых были все

"Святые Места Востока", - "бросил надолго свои бытовые картины и любовные

повести, ха которые Катков высылал деньги вперед, и уверенный в помощи

Божьей, начал один за другим серьезные труды". Православие для Леонтьева

было Вечной Истиной, которая будет существовать и после гибели России.

"Истинная Церковь будет и там, где останется три человека, - писал

Леонтьев. - Церковь вечна, но Россия не вечна, и, лишившись

Православия, она погибнет. Не сила России нужна Церкви: сила Церкви

необходима России; Церковь истинная, духовная - везде. Она может

переселиться и в Китай; и западные европейцы были до IX и XI века

Православными, а потом изменили истинной Церкви!"

═Пожалуй, единственный человек, который оценил мысли Леонтьева по

достоинству, оказался престарелый О. М. Бодянский. Он-то и опубликовал

"Византизм и славянство" в третьем номере 1875 года своего малотиражного

журнала "Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских

при Московском университете".

═Книга, которая нашла своего читателя только после смерти автора,

начинается с разъяснения самой сути дела, т. е. с вопроса о точном

понимании термина "византизм". Византизм - это прежде всего Церковь и

Царь. В нравственном и бытовом смыслах византизм - "антитеза идее

всечеловечества", антитеза Достоевскому, который в знаменитой "Пушкинской

речи" высказался за идею "общей гармонии и братского окончательного

согласия всех племен". Византийское понятие о земном человеке не было

преувеличено, как это случилось во времена "германского феодализма", когда

личность отдельного "поденщика или сапожника" была "исковеркана нервным

чувством собственного достоинства". Напротив, человек в леонтьевском

понятии "византизма" - существо, разочарованное во всем земном. Кроме

того, бытовое понятие "византизма" - это бесконечное художественное,

культурное, эстетическое разнообразие форм.

═Леонтьев усматривает явную (или мнимую) закономерность исторического

развития. В IV веке Византия сместила вектор образованности в свою

сторону. Начало этому движению положил Константин Великий. Далее Запад

предпринимает попытки выделить свою собственную культуру из империи

Константина. Это удается Карлу Великому в IX веке. Именно начиная с Карла

романо-германский мир приобретает черты, которые окончательно разделили

Европу на два противоборствующих лагеря. Века XV, XVI, XVII - "суть

полного расцвета европейской цивилизации", а заодно и время падения

византийской государственности. Европа, с XV века переживавшая гениальную

эпоху Возрождения, находилась в периоде "цветущей сложности и

многообразного гармоничного творчества". Такие эпохи "Возрождения", по

Леонтьеву, переживали все великие исторические державы: Египет, Персия,

Иудея, Эллада, Рим. Однако, как бы подхватив знамя "истинной цивилизации"

Византии, в том же XV веке усиливается Россия, которая и стала

восприемницей Восточной Православной цивилизации. Наше, российское

"Возрождение", Леонтьев отсчитывал с воцарения Петра I.

═В России реформы Петра не устранили византийский облик государства.

Государственный и домашний быт по-прежнему сохранял византийские черты.

Разумеется, начиная с Петра I, Россия все больше походила на европейское

государство: гвардия "обмундированная и марширующая по Champ de Mars

(Марсовому полю)", была совсем не похожа на византийские легионы,

Санкт-Петербург не стал похож на древний Константинополь и т. п. Однако

вся эта бутафорская мощь служит одному началу, чисто византийскому -

Царизму. Русский Царизм гораздо крепче византийского Кесаризма. Дело в

том, что Кесарь в Византии - выборная должность. Царизм в России -

династический (родовая, легитимная монархия). Это очень важно.

Особенное внимание Леонтьев уделял русской семье. Константин Николаевич

вполне соглашается с известными стихами Кольцова:

═Русский быт -

═Увы - совсем не так глядит,

═Хоть о семейности его

═Славянофилы нам твердят

═Уже давно, но, виноват,

═Я в нем не вижу ничего

═Семейного.

═Звучит грубовато, не так ли? Однако именно в этой грубости Константин

Николаевич видел спасительное средство. Увы, русская семья не так крепка,

как кажется. Но тут-то и всплывает спасительное средство для русской

спасительное средство не что иное как религия. Всю силу семейного

(родового) чувства русские перенесли на монархию, Царизм. Леонтьев писал:

"Кто хочет укрепить нашу семью, тот должен дорожить всем, что касается

Церкви нашей!" Невольно хочется спросить: а почему? Леонтьев тут же

разъясняет: "Семья?.. Но что же такое семья без религии? Что такое русская

семья без христианства? Что такое, наконец, христианство в России без

византийских основ и без византийских форм?" Вот он, чистый

византизм - Церковь и Царь.

═Дальше. Леонтьев переходит к следующей теме. Он писал: "Скажите: китаизм,

китайская культура - всякому более или менее ясно". Японскую культуру

легко отличить от исламизма, а древнеегипетскую от халдейской. Так же и

европеизм. Несмотря на массу различий между европейскими государствами и

народами, существует общая объединяющая доминанта романо-германского мира.

Но что такое славизм? У Леонтьева ответа нет. Более того, Леонтьев писал,

что ответа быть не может. Славизма не существует. Есть славянство,

объединенное общей кровью, этносом или языком. Но что такое славизм?

Нелицеприятные леонтьевские мысли на славянскую тему и еще более

нелицеприятные, касающиеся некоторых черт отдельных славянских народов,

кажутся оскорбительными. Однако Леонтьев, думая о геополитической ситуации

на Балканах, прекрасно понимал, что уход из славянского мира (например,

чехов или сербов) может быть только в одну сторону - в Европу. Другого

пути нет. А уход во "Всеевропу" для восточных славян означает гибель,

поскольку у государства может существовать только одна форма,

которая способна удержать его - деспотизм внутренней идеи (проще

говоря - монархия, олигархия или диктатура).

═Социально-историческая теория развития и гибели государств, изложенная в

том же труде, такова: любое исторически мощное государство неизбежно

переживает период первичной простоты, цветущей сложности и вторичное

смесительное упрощение - движение навстречу гибели. Первый период Леонтьев

описывать не любил, предпочитая вспоминать взлет Ренессансной мысли в

период "цветущей сложности" Европы или римскую эпоху, начиная от

Пунических войн вплоть до правления Антонинов. В Россию Леонтьев верил?..

не верил?.. Во всяком случае, он полагал, что у отечества есть еще время

развернуть себя. Временем российского расцвета он называл век Екатерины

II, которая "усиливала неравенство", даровала льготы дворянству и

закрепощала крестьян, подавляла бунты и тем самым укрепляла монархическую

государственность империи (форму). Именно Екатерина, - писал

Леонтьев, заложила возможность культурного расцвета русского дворянства

(Карамзин, Фонвизин, Державин, Пушкин, Гоголь). Однако возраст России

неутешителен - 900 лет (со времени крещения в 988 г.). Недаром он

задумался о создании славяно-азиатской цивилизации. Однако роль России у

него все равно мессианская - спасение Церкви Православной во всем мире. И

если, по его наблюдениям, самые великие империи мира не могли перешагнуть

за рубеж 1200 лет (Рим, Византия), стало быть, и у нас еще есть время, но

только в том случае, если Россия не найдет возможным влиться в

демократическую "Всеевропу". Кстати, Леонтьев утверждал, что Египет и

Китай, существовавшие гораздо дольше указанного им срока, не в счет. У

этих государств отдельная история, и состоит она из разных, плохо

изученных периодов. Все остальные европейские государства, как и Россия,

находятся на пороге своего тысячелетия и, следуя леонтьевской логике,

скоро погибнут в общем для всех буржуазном эгалитаризме.

═* * *

═Как многие гении и даже пророки, Леонтьев оказался в многолетнем

немом забвении. Его идеи просто замалчивались. В отчаянии Константин

Николаевич просил своих друзей писать о нем статьи - так сильна была воля

к деятельности. Просил Бестужева-Рюмина и Владимира Соловьева, но откликов

так и не дождался. Слава богу, что при жизни он не подвергался физическим

гонениям.

═Россия XIX века переживала эпоху мощного национального подъема. Говоря

словами леонтьевского последователя Льва Гумилева, русские получили

мощный, пассионарный толчок. От Достоевского, Толстого и Тургенева ждали

новых открытий "загадочной" русской души. Было модно славянофильство и

западничество. Вокруг этих идеологий разворачивалась почти вся публичная,

интеллектуальная жизнь страны. И вдруг явился человек, который писал

поэтические повести о Востоке. Преподносил читателям романы из жизни

турецких провинций. И заметьте, речь в них нередко велась о русском

человеке, оказавшемся в Турции. Такого, точно, никогда еще не было. Никто

этого не ожидал. Но вот Леонтьев вслед за романами (3) неожиданно для

современников развернул социально-политическую и философскую деятельность,

которая кружила возле тех же ориентиров, что и его романы и повести -

Восток, Россия и Славянство (4). Но критики и читатели быстро отмахнулись от

далекого Востока и Леонтьева. Одним из немногих почитателей таланта

стремительно стареющего Леонтьева оказался 35-летний учитель из Калуги

Розанов, уже успевший к тому времени напечатать книгу о Достоевском.

Василий Васильевич все удивлялся: как это, все проглядели самого

значительного русского мыслителя? И не стесняясь показаться льстивым,

писал о своем недоумении самому Константину Николаевичу. Польщенный

Леонтьев иронизировал в ответ: "не Вы один открываете меня, как Америку".

═Однако чем старше становился Леонтьев, тем стремительней исчезало

влечение к славе и влиятельности. Умом и душой овладевала духовная

созерцательность. Молитва стала его спасением, монастырь домом, монашество

- итогом и жизненной точкой. Умер Леонтьев в душевном мире и покое. А чего

же именно хотел монах Климент (Леонтьев) незадолго до смерти? Как минимум,

в период он стал, наконец, "настоящим". Достиг своего личного "акме", и

его акме выражалось не в творческой активности, не в количестве глубоких

мыслей, а в том, что он стал православным человеком и мир узнал в нем

доброго христианина. Леонтьев приблизился к тому типу человека, за

существование которого он так ратовал в своей философии. Критиков,

пожалуй, это раздражало, они, как безумцы, ждали только "выдачи на гора".

А Константин Николаевич, слава богу, дождался мира, и только тогда Мир

откликнулся ему, будто сказал: "успокойся, ты есть благ". Леонтьев умер

тихо, словно сон его накрыл. Умер, как добрый человек, надорвавшийся под

тяжестью креста.

═Возможно, мыслящие люди еще обратят свой взор к литературным

произведениям Леонтьева и попытаются разобраться в сложных сплетениях его

языка. Увидят все тоньше, глубже, яснее нас. Может быть, даже откроют

особенные черты его стиля. Приподнимут занавес забвения над "Одиссеем

Полихрониадесом" и "Египетским голубем". Или грядущая эпоха сама призовет

литературу Леонтьева на помощь, и мы увидим замечательно изданные шедевры.

═Человеческий путь нашего героя особенно примечателен. Познакомившись с

Константином Николаевичем, мы уже не имеем права отрицать решающее

действие свободной воли человека. Леонтьев вторил старой христианской

истине: преломите нравственное пространство вокруг себя, и тогда оно

распространится на окружающих.

═И еще: Леонтьев умер монахом. Это значит, что сбылись его надежды на

личное спасение. В наши дни монахи Троице-Сергиевой Лавры помнят раба

Божья Климента и охотно указывают на его могилу в дальнем Гефсиманском

скиту. Леонтьев прожил долгую, горькую жизнь доброго человека, жизнелюбца

и поэта. Он достоин светлой памяти о нем, как поминают монахи Лавры инока

Климента во время долгих и вдохновенных церковных служб.

1 Далее Розанов продолжает: "раз я видел новое жнитво: не мужик, а

рабочий сидел в чем-то, ни - телега, ни - другое что, ее тянула пара

лошадей; колымага колыхалась, и мужик в ней колыхался. А справа и слева от

колымаги, как клешни, вскидывались кверху не то косы, не то грабли. И

делали дело, не спорю - за двенадцать девушек. Только девушки-то эти

теперь сидели с молодцами за леском и финтили. И сколько им ни наработает

рабочий с клешнями, они все профинтят.

═Выйдут замуж - и профинтят мужнее.

═Муж, видя, что его жена финтит, - завел себе на стороне "зазнобушку".

═И повалилось хозяйство.

═И повалилась деревня.

═А когда деревни повалились - зачернел и город.

═Потому что не стало головы, разума и Бога".

2 Речь идет об одностороннем отделении Болгарской Церкви от

Константинопольской Патриархии.

3 Литературная судьба Константина Николаевича начиналась блестяще. Первое

де его произведение, роман "Булавинский завод", оставшееся незаконченным,

вызвало живой интерес у Тургенева. В одном из писем к Страхову Леонтьев

вспоминал, как Михаил Никифорович Катков подавал ему, 21-летнему юноше

пальто в прихожей собственного дома и говорил о повести "Немцы": "Большая

зрелость таланта; странно даже, что у такого молодого человека это так не

лично и даже равнодушно и несколько холодно. Я надеюсь ее напечатать..."

Иван Сергеевич Тургенев в салоне у Madame Сальяс говорил собравшимся, что

ждет истинного нового слова в литературе только от Льва Толстого и

от Константина Леонтьева... Евгения Тур (madame Сальяс), модная в то время

писательница, выслушав лирическое описание зимы в деревне воскликнула:

"Quel magnifiqui tableau du gengre! (Какая великолепная жанровая сцена!)

Самые лучшие из русских поэтов подписали бы под этим свое имя!.."

Дудышкин, сотрудник "Отечественных записок", писал Тургеневу об одной из

ранних комедий Леонтьева, не пропущенной цензурой, что он, Дудышкин,

"старый редактор, повидавший в жизни всякого, читая комедию, хотел

заплакать и что не верит, что автору всего 21 год". Однако ни одно из

ранних произведений Леонтьева не пропустила цензура.

═4 "Восток, Россия и Славянство" - так назывался трехтомный сборник

политико-философских произведений Леонтьева, вышедший в 1874 году.

Поставьте наш баннер

Солнышко светит. Грачи прилетели.
Тают снега на равнинах безбрежных.
Вот и прошли холода и метели,
Вот и минули три месяца снежных.
Белые хаты стоят над оврагом.
Птицы над ними кругами летают.
Будто каким-то охвачены страхом,
Будто чего-то недопонимают...
Может быть, запах грачей удивляет,
Иль тишина не понравилась птицам?..
Бог его знает, чего их пугает,
Что им мешает на землю садиться...
Может быть, сверху они увидали,
Как копошится в навозе старуха,
Или чуть слышные чьи-то рыданья,
Может, достигли их птичьего слуха...
Нынче никто уж могил не копает.
Нынче никто не кричит, причитая...
Полумертвец на крыльцо выползает...
Господу молится полуживая...
Трупы лежат во дворах и в канавах,
Трупы в домах и в грязи придорожной.
Многие - в полузасыпанных ямах,
Полуистлевшие с осени прошлой...
Смрадом, замешанным с мартовским паром,
Хаты полны и проулки кривые.
Двое детей за колхозным амбаром -
То ли уж мёртвые, то ли живые...
А за амбарными теми дверями
Нету ни зёрнышка вот уж полгода.
Был урожай, и довольно немалый,
Да увезли его "слуги народа".
Гнил он на станциях в кучах огромных,
Денно и нощно его охраняли.
А на днепровских равнинах просторных
Тысячи сёл до конца вымирали.
С Буга, с Ингула, с Днепра и с Кубани
Беженцев толпы брели спотыкаясь.
Близких своих зарывая руками,
Женщины выли в снегу, надрываясь...
Те, кто добрались до города всё же,
Или до Киева, иль до Полтавы, -
Полуживые, и мёртвые тоже, -
Все на подводах свозились в канавы.


Дмитрий Воробьевский (1987 г.).