Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

═ПРОЗА

═Повесть

О к о н ч а н и е. Начало в NN 1,2, 2004 г.

═════════════════════════════════════════════════════ 41.

═Небо отделилось от земли, все более наливаясь светом. Тот легкий,

неосязаемый туман, что клубился над луговиной, плыл волнами над насыпью═ с

дремлющими в ячейках, окопчиках═ бойцами, превращался в капли═ росы, густо

сверкающим бисером покрывшей листья и стебли трав - и сплошь═ все, что

только было на земле. Винтовка Антона, лежавшая на бруствере,═ стала

мокрой - как будто он вытащил ее из реки. Повлажнела пилотка, гимнастерка

на плечах и спине. Стало дрожно - до стука зубов. Даже захотелось

распустить скатку, накрыться шинелью. Но сигнал к атаке может прозвучать

в любой момент, и шинель станет помехой, быстро ее не скатать, не надеть

на себя. И Антон решил терпеть холод, это недолго, - приглянет солнце,

стразу же потеплеет.

═Восточная половина неба за спинами бойцов медленно розовела. Солдаты

бросали туда нетерпеливые взгляды - именно там должны были загореться

сигнальные ракеты.

═Момент, когда взвились и вспыхнули одна за другой две лучистые═ красные

звезды, Антон пропустил. Он услышал восклицания солдат, почувствовал,

уловил оживленное движение в окопах, обернулся - красные звезды═ уже ярко

горели на фоне═ золотистой зари с багровой краюшкой поднимающегося из-за

горизонта солнца. Ему тоже уготовано участие в атаке: оно будет светить

немцам в глаза, слепить их своими лучами, мешать им видеть═ противника.

═Ракеты, распавшись на погасающие искры, потухли, в небе от них остались

только сизые тающие дымки. Сейчас по плану атаки заговорят минометные

батареи. Но они молчали. Бойцов томило напряжение. Казалось,═ идут,

проходят не минуты, а долгие часы. Но ничего не следовало. У минометчиков,

артиллеристов явно что-то не срабатывало, что-то не ладилось, затяжка

получалась ненормальной, во вред делу.

═Но вот где-то за селом, на другом его краю, тяжко, весомо, с широко

раскатившимся и вернувшимся назад эхом, громыхнул крупнокалиберный

миномет; в небе завыла, зафырчала невидимая мина, вычерчивая невидимую

дугу своего полета. К первому минометному выстрелу присоединились другие.

На гребне возвышенности с немецкими позициями, освещенной встающим

солнцем, видной совершенно отчетливо - с каждой складочкой, промоинкой на

скатах, с каждой бомбовой или снарядной воронкой от прежних бомбежек и

обстрелов, стали вспухать разрозненные султанчики разрывов. Ширясь в

размерах, но сохраняя═ кудрявые═ очертания, они косо сплывали по склону

возвышенности вниз, на плоскость луговины.

═Громыхание минометов длилось всего минуты три - и замолкло. Считать эту

стрельбу мощным ударом по немецким позициям, который должен был подавить

сопротивление, ослепить и оглушить немцев, было никак нельзя; она

выглядела всего лишь началом, за которым последует, должно последовать

настоящее, и солдаты, приготовившиеся к броску из своих укрытий, так и

поняли недолгий минометный обстрел - как только лишь прелюдию к═ обещанным

и назначенным действиям.

═Но опять потянулась пауза с томительным напряжением нервов, недоумением

по поводу происходящего.

═- А где же "катюши"? Ведь сказали же: "сыграют" "катюши"... Где

автоматчики? - послышалось среди солдат.

═Из-за села, низко, пластаясь, по самым крышам, с ревом моторов внезапно

вырвалась стайка то ли истребителей, то ли штурмовиков, рассмотреть

самолеты никто не успел, и устремилась на высоты с немцами.

═- Вот сейчас они им дадут! - восторженно закричали в окопах.

═Но самолеты пронеслись над лугом, над немцами, не сбросили ни одной

бомбы, не дали ни одной очереди из пулеметов и скрылись за═ гребнем

возвышенности. У них═ было какое-то свое задание, какие-то свои цели в

глубине немецкой обороны.

═Происходило недопустимое: срыв, разрушение той собранности физических и

моральных сил, того накала, той готовности, в какую были приведены солдаты

двумя красными ракетами, вспыхнувшими в небе. Дружной,═ напористой,

яростной атаки уже не могло получиться. Подобное происходит═ во многих

человеческих делах. Если актера задержать за кулисами, когда уже

распахнут занавес и наступил момент выходить к зрителям, публике, - он уже

не споет и не сыграет, как спел бы и сыграл, если бы не притормозить, не

сломать его настроя, его внутренней приготовленности. Если у спортсмена

сорван первый старт - рекордов уже не жди, не будет. А уж на войне, в

атаке,═ где на весах не успех у зрителей, не цифры рекордного времени, а

жизнь и смерть, блистательная победа или разгром, тяжкое поражение, -

подъем═ и настрой чувств, состояние тела и души важны десятикратно - если

не в сто, в тысячу крат...

═Было ясно, что больше никакой поддержки пехоте не будет, момент, когда

еще можно было на что-то надеяться, что-то могло получиться, безнадежно

упущен, теперь атаковать - бессмысленно, гибельно, просто безумно. Но

внизу, вдоль вала, бегал чей-то командир, младший лейтенант с автоматом в

руках, в сбитой на затылок фуражке, и хриплым, сорванным голосом═ кричал:

═- Выходи из окопов! Вперед! Выходи из окопов!.. Атакуем! Вперед!..

═Справа за отделением Антона располагался совсем═ другой батальон, совсем

другая, незнакомая часть. Среди этих солдат зашевелилось, поднялось

несколько человек. Один, с винтовкой,═ вскочил на насыпь, за ним, на фоне

огненного, пылающего зарею неба, возникла фигура второго бойца. Первый,

сделав к═ немцам, лицом к своим, исчез с насыпи, упал на ее внешнюю

сторону. Второй, стремившийся за ним, упал на том же месте, на котором

приподнялся. Выйти из окопов, перескочить через насыпь было═ невозможно:

по═ верхнюю краю густо, как град, хлестали, молотили немецкие пули. Среди

них были разрывные; коснувшись земли, даже стеблей сизой полыни, они

лопались с тугим стеклянным звоном, взметая клубочки пыли. Невдалеке от

Антона такая пуля пробила высунувшемуся из окопчика солдату грудь, - и

Антон услышал этот звук: будто чем-то острым, ножом или вилкой, проткнули

лист картона. Солдат даже не вскрикнул, не сделал какого-либо движения: с

остановленным взглядом расширенных глаз осел на дно своего окопчика, а за

ним с бруствера, сползла, провалилась═ в окоп его винтовка, не сделавшая

еще ни одного выстрела.

═Первый убитый вблизи, в нескольких шагах... Это всегда впечатляет,

отдается в сердце, как укол, страхом за себя. Случайность, какой могло и

не быть. Какая может быть и с тобой... Одна из тех, что постоянно

происходят на войне. Не потянись солдат в злосчастный для себя миг глянуть

вперед, в═ сторону немцев, сбоку бруствера перед своим окопчиком, или

глянул бы чуть═ позже, на одну лишь секунду - и не встретился бы с пулей,

да еще разрывной...═ Может быть, никогда больше не просвистела бы она

близко, возле═ него, только этой было назначено так - и он к ней сам

поспешил... Ах, да что═ гадать,═ разве что-нибудь угадаешь на войне -

где, какой подстерегает тебя миг...

═Не время было думать о постороннем, но на ум Антону пришли рассуждения из

книги, что он читал в пору увлечения военной историей. Автор утверждал,

что военные операции чрезвычайно редко совершаются═ гладко, точно по

планам. Там, где действуют большие массы людей, где многое зависит от

соблюдения времени, от расстояний, которые нужно преодолеть в определенные

сроки, где проявляется воля, распорядительность, умение десятков, сотен

руководителей различных степеней, от самых высших до═ самых низших, там

всегда неизбежны и происходят всевозможные упущения,═ просчеты, промахи и

ошибки, непредумышленные нарушения инструкций,═══ указаний, опоздания,

несогласованность в действиях, в движении и═ готовности войск, неверное

понимание и, следовательно, неверное выполнение и даже полное

невыполнение отданных распоряжений. И еще многое,═ многое в подобном роде.

Наполеон, приводил пример военный историк, проиграл свое главное сражение

при Ватерлоо и лишился всего, чего он достиг,═ императорского титула и

господства над Францией только потому, что на поле битвы, что-то недопоняв

в составленной═ Наполеоном диспозиции, неправильно рассчитав расстояние и

время в пути, опоздал со своим═ корпусом маршал Груши. Груши был самым

надежным и самым исполнительным военачальником Наполеона - и тем не менее

допустил роковую ошибку.

═Происходящее ранним августовским утром возле села Пересечное было словно

иллюстрацией, наглядным подтверждением того, что когда-то Антон читал в

книге военного историка.

═Пулеметные ленты у немцев были снаряжены не только разрывными,

бронебойными, зажигательными, но и трассирующими пулями. За собой они

оставляли след: комочек света, точно снежинка, двигался по трассе

пролетевшей пули. С возвышенности за лугом в сторону насыпи вели стрельбу

с═ десяток немецких пулеметов; несмотря на полный рассвет, стелющиеся над

луговиной лучи поднявшегося и ставшего уже белым солнца, светлячки

трассирующих пуль были отчетливо видны; с возвышенности над лугом на

насыпь словно мело густой снежной метелью.

═Убедившись, что атака не состоится, немцы умерили пулеметный огонь. Но

это не означало, что теперь они будут просто пассивно ждать, что═ сделает

дальше советская сторона. Антон по своему уже немалому фронтовому опыту

знал,═ как они себя поведут. Теперь они будут все время вести═ беспокоящий

огонь из разных видов оружия, пристально наблюдая за позициями советских

солдат, а заметив для себя какую-либо угрозу - немедленно═ опять проявят

активность, возьмут инициативу в свои руки.

═И немцы не изменили своим приемам, своей излюбленной тактике.

═За гребнем возвышенности послышался воющий, с нарастанием и затуханием,

звук. Он был подобен тому, как пытаются запустить стартером капризную

автомашину, а она не хочет заводиться. Или так кричит, воет осел,═ который

устал тащить груз, остановился на отдых, а его бьют плетью, заставляют

идти вперед.

═Завывание за холмом означало, что немецкий шестиствольные миномет

выпускает в воздух одну за другой реактивные мины, каждая═ весом в сто

килограммов. За этот вой при запуске ракет миномет получил у═ русских

солдат прозвище "ишаке".

═Мины унеслись в зенит и стихли - будто растворились там в синеве неба,

перистых облаках. Новичок на фронте тог решить, что это - все, конец,

больше ничего не последует. Но Антон знал, что происходит с минами в эти

мгновения тишины, как бы их полного исчезновения в небесной выси:

достигнув предельной высоты траектории, потеряв скорость, почти зависнув

на одном месте, стальные чушки, начиненные тротилом, поворачиваясь тупыми

рыльцами к земле и вновь наращивая скорость и леденящий═ сердце вой,

начинали свое падение из поднебесья в то место, в которое нацелили их

солдаты в серо-зеленых френчах, такого же цвета приплюснутых═ касках на

головах.

═Антон бросил беглый взгляд на своих бойцов. Все они по старому═ участку

фронта были уже знакомы с "ишаками", знали, что делать, и глубоко

скрылись в своих окопчиках, залезли, скрючившись, в норы - у кого они

были. В окопе с Антоном находился Телков. Он сидел на дне, подтянув к себе

колени, привалившись к земляной стенке спиной, винтовка была у него между

ног, руками он прижимал ее к груди, губы его шевелились, как будто он

что-то говорил.

═- Ты что? - окликнул═ его Антон.

═- Я? Ничего... - мотнул головой Телков. Антон понял - он молится. Он был

верующий, носил нательный крестик, иногда мелко и незаметно крестился, а

сейчас, наверное, шепотом твердил про себя: "Господи, сохрани и помилуй!

Господи, сохрани и помилуй!"

═Шесть мин упали на расстоянии в пятьдесят - семьдесят метров друг от

друга. Одна рванула перед насыпью, две - на самой насыпи, значительно

правее отделения Антона, три последние - на поле, за спинами солдат.

Разрывы═ оглушили настолько, что Антону показалось - лопнули барабанные

перепонки. Поплыла едкая вонь взрывчатки, то ли тротила, то ли чего-то

еще,═ всегда═ какая-то немного другая, новая, возбуждающая тревогу: уже не

отравляющее ли это вещество? Может, надеть противогаз и крикнуть, чтоб

надевали═ все? Но никто не пострадал, никого не задело осколком, не

ударило вывороченным комом земли.

═В это место насыпи немцы целились потому, что здесь зашевелились,

поднялись люди. Дважды в одно место по шесть стокилограммовых мин они не

бросают. Еще не один раз дурным ишачьим голосом взвоет их шестиствольный

миномет, но мины полетят не сюда - на другие участки русских позиций.

═Один пострадавший от залпа "ишака" все же оказался: тот младший лейтенант

с автоматом, что, впав, вероятно, просто в нервную горячку, в═ помрачение

рассудка, пытался поднять и двинуть солдат в бессмысленную, ненужную

атаку. Укрыться, когда мины, свирепо воя, неслись из поднебесья═ к земле,

он не успел. От его тела не осталось ничего. Нашли только его фуражку═ с

красным околышем и звездой и автомат - и то в ста метрах от того места,

где младшего лейтенанта застигли разрывы стокилограммовых немецких мин.

══════════════════════════════════════════════ 42.

═- Почему не стреляете?! Стреляйте, стреляйте, надо стрелять! Не давайте

им спокойно жить! Они нас свинцом поливают, а вы молчите, затаились, как

мыши... Больше огня! Больше огня!

═Это был голос командира роты, лейтенанта. В каске, с саперной лопаткой в

руке, в скрещенных на груди ремнях портупеи и полевой сумки, он скользя и

оступаясь, карабкался по "козьей тропке" вдоль насыпи, задерживаясь возле

бойцов, отвечая на их вопросы, подсказывая одному - поправить═ бруствер,

другому - убрать с края насыпи гранаты; цокнет пуля, детонация, взрыв - и

своя же граната оторвет руки, а то и голову.

═Лейтенант добежал до отделения Антона.═ Целью его появления была

проверка: какой ущерб понесла его рота от пулеметного обстрела и мин, а

больше он хотел своим присутствием, голосом, командами подбодрить═ солдат.

═- Стреляйте, стреляйте! - настойчиво повторял он. - Действуйте, не спите.

Пуля если не попала, а только просвистела у немца над головой - и то

сделала свое дело. Они тоже люди, им тоже страшно. Пусть думают: эта мимо,

а следующая - в лоб. И вот у них уже руки дрожат, прицелы сбиваются...

═- Так где они, куда стрелять-то? Я сколько гляжу - ни хрена разглядеть не

могу. Где они там закопались?

═Это был голос Апасова. Его голова торчала из окопчика рядом с пилоткой

Добрякова.

═Командир роты забрался к ним в окоп, прикрыл голову в каске лопаткой,

оставив только узкую щель для глаз между нею и верхним краем бруствера.

Он был опытный фронтовик, знал - если пуля ударит в каску, она может═ ее

пробить. А пробить толстую сталь саперной лопатки - такое случается крайне

редко, от лопаты пуля рикошетирует.

═- Глядите сюда, сейчас я вам объясню. Видите, подъем═ к вершине - рыжий,

травяной. А потом земля чернее. Это начало пашни, там наверху вспаханное

поле. А окопчики немцев как раз на границе травяного склона и═ вспаханной

земли. Ты не видишь, потому что смотришь повыше, на самый гребень. А ты

пониже смотри, где чернота начинается.

═- Я и пониже смотрю, все равно ни черта не видать...

═- Так не дурни ж они, чтоб себя на погляд выставить. Они замаскированы, у

них там и бурьян, и сети с травой натянуты. А в цейсовский бинокль═ все

видно. Комбат мне давал глянуть. Двенадцатикратный. Даже каски видать,

пулеметы на сошках. Дымки от них...

═Резко, оглушающе ударил выстрел.═ Это Шатохин, исполняя приказание

командира роты, пальнул из своей винтовки.

═- Есть один! - вскричал Апасов.

═- Неужто правда? - не поверил Добряков.

═- Вон, по склону катится, разве не видишь?

═- Брехать ты горазд! - сердито констатировал Добряков. - Катится...

═Гляди лучше, как бы твоя голова не покатилась...

═Повторив еще раз: вести винтовочный обстрел немецких позиций, командир

роты побежал назад, на свой командный пункт.

═Загремели выстрелы, сливаясь иногда по два, по три вместе. Русская

трехлинейная═ винтовка проста, надежна, стреляет и ржавая, и в грязи, но

при выстреле рвется из рук, отдача в плечо сильна, неплотно прижал приклад

-═ наверняка вспухнет синяк. Минут пять стрельба была частой, потом стала

пореже; в ушах у всех звенело, плечи уже ныли от толчков приклада. Да и

как-то═ не вдохновляло стрелять═ просто в пространство, без видимого

эффекта. Только Шатохин стрелял без устали,═ методично, сначала пристально

всматриваясь в даль, прицеливаясь - как будто в самом деле отсюда, за

четыреста метров, что-то четко видел и мог поразить цель.

═Оступаясь, торопясь, боясь попасть под случайную пулю, по "козьей тропке"

вдоль расположения роты пробежал мальчишка-солдат, волоча тяжело

нагруженный мешок с пачками патронов в промасленной бумаге; пятнадцать

штук в пачке и каждая перевязана суровой ниткой. В руки бойцам он═ бросал

по две-три пачки, предлагая взять больше, - патронов, видать, было в

избытке. А на Дону, вспомнил Антон, год назад, когда отступали к

Сталинграду, только и было слышно: патроны беречь, зря не тратить,

стрелять только по видимым целям...

═Ближе к полудню еще раз появился командир роты - возбужденный,═ спешащий,

похоже, малость хвативший водки или спирта. Радостно объявил, что на

подходе "катюши", опоздали из-за того, что где-то немцы разбомбили═ речной

мост. Что-то готовится, еще полчаса, час - и все будет готово. И тогда

команда - и вперед!

═Но опять получилось не так.

═══════════════════════════════════════════════ 43.

═"Катюши" давно не были на фронте новостью ни для противника, ни═ для

своих. Первые залпы они сделали еще летом 41-го года в боях,═ с немцами,

стремившимися к Москве. Но Антон, хотя на войне, казалось, он видел уже

все, "катюши", однако, не видел ни разу. "Катюши" были великой тайной, о

них ходили легенды, и мало что было известно достоверно. Знали только, что

этого особого устройства рельсы, укрепление на платформе грузовой

автомашины "ЗИС-5", имеющей грузоподъемность в три тонны. С этих рельсов

запускаются ракеты, похожие═ на сигары длиной в человеческий рост. Ракеты

начинены горючей смесью или сильнейшей взрывчаткой, их выпускают за═ один

раз в большом количестве, они падают на большой площади - и все на═ ней

сгорает дотла, уничтожается взрывами. Немцев охватывает ужас только от

одного известия, что на фронте у русских появились "катюши" и могут

произвести свой сокрушительный залп. Те же, кто испытал на себе действие

ракет, которыми они стреляют, и чудом уцелел - сходят с ума. "Катюшами"

управляют особые люди, они смертники, под шоферскими сидениями у них

спрятаны ящики с тротилом, а с каждого ракетчика взятка клятва и подписка

-═ взорвать машину и себя, если будет грозить окружение и плен. Противник

ни═ за что не должен узнать, как устроены "катюши", особенно их снаряды.

Ни═ одни из тех, кто ими управляет, знает из устройство, секреты, не

должен попасть═ к немцам на допрос. "Катюши" не стоят долго не месте, все

время перемещаются, чтобы из не могли засечь наблюдатели противника,

разбомбить с воздуха или уничтожить своей артиллерией. Сделав по врагу

залп, они сейчас же уезжают с этого места и через несколько минут═ уже в

десятка километров.

═Вот такие рассказы ходили среди фронтовиков.

═Должно быть, было правдой, что "катюши", не стоят═ долго на позициях;

прибыв на них, командиры сейчас же вычисляют данные для пуска ракет,

производят пуск и "смываются", пока не последовало ответных действий.

═Солдаты за насыпью не услышали никаких команд, никаких предупреждений;

гораздо раньше, чем их ждали, чем они могли прозвучать, за селом раздался

оглушительный рев, пронизанный свистом и шипением; встала, поднялась

гигантская туча дыма и пыли. Над головами солдат в небе протянулись

огненно-дымные параллельные трассы, гудящие, словно туго натянутые струны

фантастического контрабаса, а возвышенность, которую предстояло

штурмовать, загрохотала, как огромный барабан, по которому стали бить

сразу десятками колотушек. Полыхнул красный, цвета доменных печей, огонь,

стал возникать там и тут, во множестве мест, шириться, сливаться в общее

бушующее пламя, ползти по гребню, по склонам - будто из недр═ земли наружу

хлынула раскаленная вулканическая лава; взметнулся дым зловещего, черного

цвета, выглядевший, как порождение каких-то═ сверхъестественных сил. Все

вместе являло собою картину ада, распахнувшего свои врата. Даже знающих,

что силы, творящие этот ад, не враждебны, напротив, они в помощь═ и потому

пусть бушуют еще яростней и злей, - зрелище адской кухни приводило в

состояние немоты и оцепенения.

═Столбняк длился недолго, а затем в окопах солдат послышались крики. Они

катились в справой стороны, в них были восторг, ликование. Закричали,

завопили и возле Антона:

═- Пошли, пошли!.. Штрафники пошли! Штрафники пошли!..

═Шатохин схватил винтовку, царапая башмаками по крутому откосу, осыпая

комья земли, полез из окопа наверх.

═Глянув вправо, на тот край, где находились штрафники, Антон увидел, как

густая серо-зеленая человеческая масса, точно селевой поток, перетекает

через насыпь, скатывается, сваливается, стекает с нее вниз, на луговину, а

передние уже несутся к холму, вытягиваясь в клин, в острие. Наверное,

этот клин, это острие═ составляли те майоры и полковники, о которых

говорил═ ночью хмельной, закусивший помидором парень, - кому же еще были

так═ нужны их ордена и погоны...

═Антон не заметил и не мог вспомнить потом, как он и его бойцы, покинув

окопы, скатились на луг, как рванулись отчаянно вперед, все что-то

исступленно крича, в таком беге, каким никто еще никогда в жизни не бегал.

Себя Антон осознал, стал видеть и понимать окружающее уже возле самой

возвышенности. Там, наверху, куда стремился Антон и бойцы его взвода, тоже

металось пламя и клубился желтый, рыжий, багровый и черный дым. В дыму

торопливо, как будто даже торопливей, чем всегда, трещали немецкие

пулеметы, из═ дыма навстречу летели снежные комочки трассирующих пуль,

мелькали над головами, слева и справа, но в этом было что-то истеричное,

бестолочное, неприцельное, похоже, немцы в самом деле были ослеплены,

ошеломлены, ничего толком не видели и не понимали - как предрекалось

командирами ночью, и летящие навстречу пули были не страшны, будто они

потеряли свою убойную силу и не могли никому причинить зла.

═На миг Антон глянул через плечо назад: все ли его отделение, его

маленькое войско, с ним? Он увидел за спиной Добрякова в скособоченной

пилотке, так он прикрывал свой шрам над виском, но сейчас это придавало

ему═ лихой и грозный вид - как будто он был участником многих подобных

штурмов и всегда - впереди. Низенький Шатохин часто-часто семенил

короткими ногами, чтобы не отстать, быть вровень со всеми; солдатские

галифе═ были ему просторны, нависали над коленями и трепыхались наподобие

восточных шаровар. Телков, державший винтовку штыком вперед, как═ учили в

запасном полку, и тут имел в своем лице выражение, что бежит он═ потому,

что не бежать со всеми нельзя, куда денешься, такая служба, судьба═ -

надо! Как ни горяч был порыв, подхвативший бойцов и бросивший их вперед, а

все же они не забыли, что в атаке нельзя бежать кучно, цепь должна быть

растянута шагов на пять друг от друга. Позади всех═ бежал Апасов, он

хромал, на правой его штанине алела кровь, значит, царапнула пуля, но и

хромая, он все равно бежал вместе со всеми.

═В дыму, в пыли позади себя Антон не увидел только Алиева и Бисенова.

═- Алиев! - крикнул он.

═- Я здесь, командир! - послышалось из дыма откуда-то справа, и что-то на

миг там обозначилось, мелькнуло пятном: блестящее от пота, коричневое лицо

маленького казаха, его маленькая, детская фигурка.

═- Бисенов!

- Итесь, комантир! - прозвучал оттуда же, из бело-рыжего дыма голос. Но

не Алиева, это был голос самого Бисенова. По-русски! Научился, чертяка!

Первые его русские слова!

═Уже начался подъем на высоту. Издали, от насыпи, он смотрелся крутым, а

вблизи оказался пологим. Но дыхания уже не хватало, не хватало сил. Шаги

сделались тяжелы, будто на каждой ноге Антон тащил по железной гире. Тот

пулемет, что стрекотал наверху, на который он бежал, вдруг, точно

подавившись, замолк. Замолк и другой, правее, шагах в тридцати. Антон

сквозь пелену дыма, стекающий на глаз пот увидел, как и═ окопа с правым

пулеметом поспешно, спасаясь, выбралась темная человеческая фигурка, за

ней,═ еще поспешней, вторая, и оба немца, без оружия, без касок,

размахивая руками, кинулись опрометью вверх, к черноземному вспаханному

полю.

═Все! - остро, пронзительно-радостно хлопнуло у Антона в груди═ сердце.

Всегда в атаке есть миг, есть что-то, когда становится ясно, понимаешь -

успех или неудача, чья берет. Берет наша! Побежали немцы, побежали,

бегут!

═- Ур-ра! - закричал Антон и выстрелил в удирающих немцев. Передернул

затвор, вгоняя в патронник новый патрон, но не выстрелил, облако дыма

скрыло бегущих немцев.

═Краем глаза Антон видел, что лавина штрафников, ее острый клин уже близки

к вершине, вот они уже достигли ее, врезались в линию немецкой обороны.

Луговина с высоты склона открылась вся, на всю свою пятиверстную глубину,

и вся она была полна атакующих. Немецкие пулеметы еще кое-где трещали, но

остановить напора они уже не могли. Из дыма, резких═ тугих ударов

оборонительных гранат слышался протяжный хор голосов: а-а-а!..

═Антон уже совсем отчетливо видел перед собой пулемет, который все время

бешено стрелял и несколько секунд назад замолк. До него оставалось шагов

пятнадцать, не больше. Его окутывал прозрачный дымок из гильз из═ только

что прозвучавших выстрелов. Пулемет выглядел брошенным, как тот, правее. И

вдруг для не ждавшего ничего подобного Антона из окопа с этим молчащим,

казалось, покинутым пулеметом, выскочил немецкий солдат, с винтовкой, в

каске, и побежал, как те первые два немца, вверх, к чернозему и дальше, по

пахоте с глубокими бороздами, к гребню, стремясь═ за него скрыться.

═- Стой! - крикнул Антон.

═Немец был крупный, рослый. Почему он сидел в окопе до последней секунды,

когда уже не осталось шансов спастись, убежать? Может быть, в его пулемете

заело, заклинило механизм, и он пытался его наладить? Или наделся, что

атаку все же погасят, отобьют, как гасили, отбивали до этого несколько

раз?

═Как он бежал, как работало все его тело, все его мышцы - это осталось в

глазах Антона навсегда. Так этот немец, наверное, тоже не бегал еще

никогда в своей жизни. Каждая его клетка, каждый его нерв чувствовали, что

сзади смерть, она близка, настигает, а все в нем хотело жить, он═ был

молод,═ силен, здоров, крепок, и все, из чего он был сложен, что его

составляло, все═ частицы вместе и каждая в отдельности стремились убежать

от смерти, от гибели,═ уничтожения. На немце были тяжелые, с железными

шипами на подошве, с широкими, вихляющими на ногах голенищами сапоги;

бежать по рыхлому═ чернозему, по бороздам с засохшими, каменной твердости

комками земли было трудно, неловко, но как мощно работали его ноги, как

мощно═ работали его руки, которыми они изо всех сил себе помогал, как

дышала, жадно хватала воздух его широкая грудь! А воздух, казалось, исчез,

в легкие не═ попадало ни глотка...

═- Стой! - кричал Антон, не отставая от немца.

═Но и Антону было трудно бежать по пахоте. Он одолел луговину, верных

четыреста метров, длинный подъем на холм, силы его кончались. Расстояние

между ним и немцем стало увеличиваться. Немец, вероятно, раньше был

спортсменом, у них это принято, что все в молодости═ занимаются═ спортом,

бегают, плавают, поднимают гири, и теперь это ему помогало. Он явно

убегал. Он уже почти достиг гребня. Еще немного - и он перевалит за него,

поле поддет на спуск, и ему станет легче бежать, спуск и надежда на

спасение прибавят ему сил.

═Антон вспомнил о винтовке в руках, о том, что в патроннике ждет своего

мгновения пуля. Глаза ему заливал едкий под, дышал он хрипло, рот, язык

были сухими и жесткими, в ребрах с каждым разрывающим их вдохом что-то

скрежетало в попытках высосать из горячего, раскаленного воздуха хоть

каплю кислорода. Он вскинул приклад к плечу и, не целясь, видя фигуру

убегающего немца смутно, раздвоенно, - выстрелил.

═Казалось - не попал, пуля пролетела мимо. Но немец с бега перешел на

шаг, сделал еще три-четыре подламывающихся шага, встал, прямой, высокий,

выронил из руки винтовку и, постояв секунду, как подпиленный столб упал

навзничь, раскинув руки. Стальной═ шлем слетел с его головы и откатился в

сторону.

════════════════════════════════════════════ ═════════════════44.

═Волоча ноги, сделавшиеся как бы деревянными, с важностью, пустотой во

все теле, истратившим все силы и словно бы вообще все, что в нем было,

Антон медленно подошел к упавшему немцу. Глаза его были открыты. Они были

такие же светло-голубые, каким было простертое над ним небо. Казалось, он

ими смотрит, видит подошедшего Антона, понимает, что это═ тот, чья пуля

сразила его. От этой мысли, от того, что они сейчас встретятся взглядами,

Антона прохватила оторопь. Он немецкий солдат был мертв. Голубые глаза его

тускнели с каждым мгновением, теряли свой блеск.

═В германской армии солдат не стригли═ "под ноль" машинками, как делалось

это в Красной, все они носили волосы, часто их мыли, ухитрялись даже

совершать это на передовой. У лежащего у ног Антона немца волосы были

светло-соломенного цвета, по-женски длинные; разметавшись, они покрывали

комья чернозема у его головы; соседство ухоженных, женственных, почти

белых, с легкой соломенной желтизной волос и грубых пыльных комьев земли с

копошащимися на них букашками - выглядело неестественно, чуждо...

═На серо-зеленом френче солдата, между пуговицами, на краю борта была косо

нашита красная, оттененная полосками другого цвета, муаровая ленточка,

означавшая, что солдат═ - давний, отличившийся фронтовик. Над клапаном

левого кармана зияла маленькая круглая дырочка - выходное═ отверстие пули,

которая ударила его в спину, под левую лопатку, пронзила═ сердце и грудную

клетку насквозь. С пробитым сердцем он смог сделать еще═ несколько шагов,

какие-то мгновения постоять. И в эти мгновения, наверное,═ его сознание,

чувства еще действовали, отмечали, что с ним происходит, может быть, он

даже осознал, понял, что это - конец.

═Антон поднял стальную каску, слетевшую с его головы. Внутри был═ железный

обруч, который охватывает голову, его покрывала кожа. На коже═ химическим

карандашом четкими буквами было написано имя солдата: Карл Пипенпург.

Антон прочитал это имя один только раз, опустил каску на землю, на то же

место, с которого он ее поднял, но имя это, как и вся короткая═ картина,

как убегал, как, вкладывая все свои могучие силы, жажду жизни,═ старался

убежать солдат, как он упал навзничь, прямой, как столб, раскинув уже

мертвым движением мертвые, безжизненные руки, тоже осталось в нем

навсегда.

═Из сотни выстрелов, сделанных Антоном на войне, почти всегда -═ вместе

со всеми, как стреляли до атаки из окопов на насыпи, и чаще всего без

видимых целей или только по мелькающим вдали и исчезающим фигуркам,

мчащимся, юрким мотоциклам, пылящим грузовикам, пикирующим для═ штурмовки

"мессерам" и "фокке-вульфам", - лежащий навзничь, мертвый═ Карл Пипенпург

- это был первый его выстрел с видимым результатом.

═Все были правильно, как должно было быть, в душе должно было играть

довольство, удовлетворение своей солдатской доблестью, может быть, даже

гордость и желание═ похвалы, награды, но Антон чувствовал в себе═ совсем

другое, глубокое внутреннее потрясение, и где-то подспудно в нем

шевелилась мысль, что было бы лучше, если бы ничего не произошло и не надо

было бы носить теперь этот эпизод в своей памяти, а потом, в будущем,

возвращаться к нему своим внутренним зрением, чувствами, рассудком.

═Повернувшись, Антон побрел вниз, к окопу, из которого стрелял и убегал

Пипенпург.

═С холма была хорошо видна серая грунтовая дорога, тянувшаяся со═ стороны

села к лощине, что разрезала возвышенность и вела на запад. По ней

спешили нестройные колонны пехотинцев, грузовики, конные повозки. Катилась

запряженная парой лошадей полевая кухня, из ее трубы валил дым, а═ в топке

краснело пламя; на ходу в ее котлах варился обычный солдатский перловый

суп с говядиной и поспевала каша. Обгоняя по обочине всех двигавшихся по

дороге, пылили танки. Были, значит, у командования танки, но их, как

всегда, берегли. Пусть самое тяжелое, самое кровопролитное - взлом и

прорыв обороны противника - исполнит матушка-пехота, ее не жалко,

человеческие запасы у нас велики, а танки применим на дальнейшем этапе -

для развития наступления, для расширения и углубления прорыва.

═Спешащие на запад войска - это были резервы, направленные в пробитую

брешь, в преследование бежавшего противника. Где-нибудь в

десяти-пятнадцати километрах к западу у немцев уже создан новый

оборонительный═ рубеж, подходы к нему защищены минными полями, в

пулеметных═ и стрелковых окопах уже сидят пулеметчики и стрелки с таким же

насметным запасом патронов, какой был у немцев здесь, возле Пересечного,

за ними, в глубине, на оборудованных позициях уже стоят минометы и

артиллерийские орудия. Их наводчики уже сделали все нужные для стрельбы

расчеты, только═ обозначься, появись цель - и точный поражающий огонь

будет открыт. Движущиеся вслед за противником войска, не знающие толком,

где и как он сызнова укрепился, наткнулся на его новую оборону, попытаются

сбить немцев в═ ходу, без серьезной разведки, не вводя в действие легкую и

тяжелую артиллерию, авиацию. Иногда это получается, чаще - нет. Не

получится - значит,═ потянется, повторится примерно то же, что

происходило здесь, возле Пересечного...

═Окоп, из которого стрелял Пипенпург, по форме напоминал подкову, рогами в

сторону луговины и села. Пулемет, на металлических сошках, с═ пистолетной

рукояткой, прикладом для упора в плечо, стоял в середине полукружья.

Перемещаясь в окопе влево, вправо, пулеметчик мог широко разворачивать

ствол - с одного фланга на другой, сектор обстрела составлял полных 180

градусов.

═Увиденное поразило Антона: пулемет тонул в бугре пустых гильз,

скопившихся за дни обороны немцев на этой высоте. Они буквально заваливали

его, погребали в своей массе. С каждой расстрелянной лентой их становилось

все больше, и пулеметчик сталкивал, спихивал их по склону вниз.═ Они

тянулись по траве длинными сплошными языками, их было такое количество,

что, если бы их сосчитать, цифра бы получилась совсем астрономическая.

Среди гильз валялись использованные, сине-оранжевые от перекала пулеметные

стволы. Они были сброшены с пулемета поворотом особого═ ключа и во

мгновение ока заменены новыми, чтобы опять долго и непрерывно стрелять,

пока и новые не станут такими же сине-оранжевыми и негодными для

дальнейшей стрельбы.

═Возле окопа валялись черные плоские железные коробки из-под пулеметных

лент. Спустя годы сначала за границей, а потом и в советской═ стране

появились взамен надоевших, вышедших из моды портфелей чемоданчики,

называемые "дипломатами", а кто хотел щегольнуть своей зараженностью

заграничным - называли их "кейсами". Внешним видом они напоминали черные

железные коробки для пулеметных лент, а Антону всегда═ приходили на ум и

всплывали в его глазах и памяти те фронтовые коробки,═ когда он видел в

чьих-либо руках щегольские "дипломаты" и "кейсы".

═Одни из коробок, валявшихся вместе с гильзами возле окопа, были пусты,

узкие крышки их откинуты, другие закупорены и тяжелы, от них исходили

запахи кала и мочи. Днем, когда вылезти из окопа по нужде было═ опасно, а

то и просто невозможно, немцы совершали свои отправления в эти═ коробки, а

потом выбрасывали их из окопов.

═Шагах в десяти левее пулеметного окопа Пипенпурга - если смотреть на

Пересечное - зиял тремя крутыми изломами окоп для стрелков с винтовками.

Еще через десять-пятнадцать═ шагов дальше - такой же. Потом опять═ подкова

с пулеметом на сошках, так же точно тонущем в груде воняющих═ пороховой

гарью стреляных гильз. И тоже - сменные, в перекале, синего,═ малинового,

оранжевого цвета стволы, пустые черные коробки из-под лент с патронами и

полные, с закрытыми крышками - с тем же зловонным содержимым, что возле

окопа Пипенпурга.

═Во всех окопах и возле них, на земле с короткой, жесткой, пожелтевшей

августовской травой, лежали трупы. Большинство солдат было убито осколками

мин. Неглубокие воронки с бороздами от осколков свидетельствовали, что

наши минометчики по меткости не уступали немцам, стреляли═ так же точно и

даже ювелирно-точно: мины рвались в метре, полуметре от═ узких щелей, в

которых прятались немецкие═ солдаты, на их краях - и даже в═ самих окопах.

На мертвых телах зияли глубокие дыры. Юных и пожилых среди мертвецов не

было, все были примерно одного возраста - от двадцати═ пяти до тридцати

лет, крепкие, мускулистые, сильные. Похоже, оборону на высоте держало

какое-то особое, отборное подразделение.

═В двух шагах от окопа Пипенпурга лежал на спине мертвец без видимых

следов поражения, крови. Сапогами к окопу, головой к черноземной пашне. На

солдате было цело все его обмундирование. Должно быть, она направлялся═ в

окоп, хотел в него спрыгнуть, и не успел сделать всего двух шагов. Он был

в каске с туго затянутым на подбородке ремнем, руки спокойно═ вытянуты

вдоль тела - словно он не успел внезапно для себя, сраженный, а═ мирно лег

отдохнуть - и заснул. На щеках его густо чернела щетина. Он не мог быть

таким при жизни, каждый немецкий солдат имеет безопасную бритву, острые

лезвия, мыльную пасту и помазок для намыливания лица и═ ежедневно бреется

несмотря ни на что, это дело чести, престижа, личной гигиены, а эти

принципы превыше всего, им нельзя изменять, и настоящие немецкие солдаты,

прошедшие выучку и посвящение в кадровый состав, а не гражданские шпаки,

резервисты, не понимающие и не умеющие толком ничего, соблюдали их даже в

сталинградском кольце, бреясь и умываясь вместо═ воды снегом. Труп

небритого немца был как бы слегка вмят в землю,═ уплощен, приглублен в

нее. Антон знал, так обязательно происходит с трупами с═ течением дней.

Как будто они ведают, где их место, где надлежит им лежать, и сами

стараются погрузиться в землю. Значит, немец в каске пролежал возле

пулеметного окопа уже дней пять-шесть, щетина росла на нем уже мертвом.

Скорей всего он и Пипенпург занимали вместе один окоп, небритый, возможно,

был вторым пулеметчиком и, наверное, они были приятелями, друзьями, вместе

ели, курили, знали друг о друге все, в минуты затишья могли═ разговаривать

о своих семьях, оставленных дома. И вот такой близкий приятель═ убит,

лежит рядом, в двух═ шагах, и сутки, и вторые, и третьи, и у него на лице,

словно у живого,═ растет борода... Как же, должно быть, было═ страшно на

это смотреть! Но почему Пипенпург не закопал его в землю, не═ отволок хотя

бы подальше в сторону═ на пашню, а дал ему лежать возле себя═ на жаре,

разлагаться, испуская зловоние? Ах, да у них, у немцев, все по правилам.

Уборкой═ трупов, похоронили заниматься специальная похоронная═ команда. Но

сюда она почему-то не прибыла, не могла прибыть, исполнить═ свои

обязанности...

═Вдоль окопов шел пожилой старшина в белесой, выгоревшей гимнастерке;

исполняя данный ему приказ, собирал солдатские книжки убитых немцев. В

штабе их будут изучать, делать нужные заключения. Старшина доставал

содержимое нагрудных карманов солдатских френчей, книжки присоединял к

стопке в своей руке, все остальное как ненужное бросал на землю возле

убитых. Ненужными были семейные фотографии, письма, полученные от жен и

родных.

═Немецкого языка Антон не знал, в школе преподавали английский, поэтому он

взглянул только не даты в письмах и поразился: некоторые были написаны

всего семь-десять дней назад. Неделя, как мало, какой быстролетный срок, а

письма успели прийти из Германии в далекую Россию, во фронтовую часть, их

принесли сюда, на эту высоту, на самый передний боевой край, адресаты их

прочитали, порадовались, может быть, даже успели написать ответы, и вот

теперь письма матерей и отцов, любимых жен и горячо любимых детей с

поцелуями, просьбами хранить и беречь себя, с пожеланиями счастья и

успехов, в том числе и в боевых делах - как не нужный═ никому мусор, на

земле, возле из окровавленных тел...

═Фотографии не оставляли равнодушным. У всех солдат они были примерно

одинаковы, у каждого был один и тот же набор: карточки родителей -

почтенные, добропорядочные, благообразные, прилично одетые, пожилые и не

слишком люди. Портрет красивой, улыбающейся, нарядной жены.═ Отдельно -

жены и детей. Общая фотография, вся семья вместе: гросфатер, гросмутер,

жена с тщательно уложенной специально для снимка в дорогой═ парикмахерской

прической, чистенькие, милые, симпатичные дети в праздничных костюмчиках;

девочки - с бантиками в волосах, мальчики - подстриженные на спортивные

манер, вернее, с той стрижкой, что принята у членов "Гитлерюгенда".

Мальчики еще не члены этой юношеской организации, пока еще не доросли до

нее, но готовятся войти в ее ряды, будущее их═ уже обозначено. На снимке и

сам папа, что носил в своем кармане эту дорогую для него фотографию: еще

до призыва в армию, в гражданском добротном, отлично═ сшитом и отлично

сидящем на нем костюме, с красивым галстуком, улыбающийся, счастливый...

═Такими и уходили они на войну - все вот эти крепкие, здоровые мужики,

лежащие сейчас с осколочными дырами в черепах и грудных клетках,═ с

оторванными ногами или без рук, - веселыми, радостными, ожидая от будущего

только счастья и богатств в каждый═ германский дом.═ Германия═ сильна, как

бог,═ государства одно за другим падают перед нею, точно фанерные

декорации, сметаемые бурей. Франция, давний могучий противник, победитель

в прошлой войне, рухнула всего за сорок дней. Польша держалась═ только две

с половиной недели. О других противниках, стоявших на пути,═ просто не

стоит говорить. То же будет и с Россией.

═Показать бы им тогда, в те дни, уходившим на короткую, скорую, победную,

как они все одного═ верили,═ войну веселыми, радостными, провожаемым

радостной семьей, не ждущей ничего дурного, горестного, а только═ богатые

посылки из России, вести о блестящих победах, - показать бы им═ тогда,

каким═ будет их конец, этих молодых, полных жизни, налитых силами═ и

здоровьем крепких ребят, счастливых своим═ семейным благополучием,

великолепным будущим, открытым для государства и каждого полноправного

немца их необыкновенным и горячо любимым вождем, - вот на этом бугре,

исклеванном минами и снарядами, опаленным адским пламенем термитных═ ракет

неуловимых "катюш", их пробитые, в дырах, в крови тела с вывалившимися,

похожими на гигантских червей кишками, среди мешанины пустых═ гильз,

оставшихся═ неиспользованными ручных гранат на длинных деревянных ручках,

плоских котелков с остатками недоеденной пищи, среди окурков═ сигарет,

окровавленных бинтов и тампонов, которыми они пытались останавливать

кровь из своих ран, среди белых клочьев писем из дома фотографий своих

бесценных жен и детей... Среди тошнотной вони тротила из свежих═ воронок и

еще более тошнотной вони от трупов сотоварищей и вони собственных

испражнений на дне и вблизи окопов, из железных коробок от расстрелянных

пулеметных лент...

═В некоторых окопах лежало сразу по нескольку трупов, друг на друге,

причудливо сплетенных в единый клубок, в котором было трудно разобрать,

чья именно та или иная рука, нога. Лезть туда, к ним, чтобы вынуть═ из

карманов солдатские книжки, пачкаться в крови, содержимом распоротых

животов, моче и кале, ни старшина, ни кто-либо другой не хотел, трупы

вытаскивали наверх═ с помощью телефонных проводов; сделав на концах петли,

накидывали их на шеи мертвецов, цепляли их за ноги и тащили втроем,

вчетвером. Мертвым было не больно, но смотреть на эту процедуру было

противно до рвоты.

═В окопах кроме множества окурков нашлись и непочатые пачки сигарет с

крупной цифрой "5" на упаковках. Солдаты их с интересом рассматривали,

нюхали сигареты, но закурить никто не решался: ну их к бесу, может -

отравленные? Почему-то смущала и цифра "5". Было бы какое-то название,

слово - это понятно. А цифра "5" почему? Что она означает?

═Курил один Апасов. Он устроился на краю склона, вытянув вниз раненую

ногу, пускал изо рта дым и говорил с любопытством смотрящим на него

солдатам:

═- Ребята, это не табак, это просто бумага. Надушенная бумага. Эрзац.

Откуда у них в Германии может быть табак, он и не растет там у них. Даже

наша махорка расти там не может. У них там сейчас все эрзац, заменители. У

них даже масла настоящего нет, они его их мух давят. Точно, я в газете

читал...

═Какая-то неодолимая сила заставила Антона подойти к Пипенпургу еще раз.

═Глаза его были по-прежнему открыты, но в них уже не═ было голубизны, они

были тусклы, серы, присыпаны пылью, что была поднята разрывами реактивных

снарядов дивизиона "катюш" и теперь медленно оседала из воздуха. Возле

немца кто-то побывал. На нем уже не было его широкого═ кожаного поясного

ремня, не было сапог. А винтовка и каска валялись. Ограбить могли только

мальчишки из Пересечного, шнырявшие по полю с═ мешками на спине и

снимавшие с убитых немцев обувь и одежду, вплоть до═ нательного═ белья.

Такое творилось после боя почти везде. Население в оккупированных

местностях за годы немецкого господства обносилось, оборвалось, обнищало

вконец и за счет мертвых поправляло свои убытки.

═- Иди сюда! - строго позвал старшина одного из малолетних добытчиков. -

Покажи, чего набрал!

═- Я оружие не беру, - поспешно заявил пацан. - И наших не трогаю. Только

с немцев.

═Он вытряхнул перед старшиной свой мешок, взяв его за углы. На землю

высыпались две пары сапог, штаны, френчи, нательные рубашки, кожаные чехлы

для шанцевых лопат.

═- А это зачем? - показал старшина на чехлы.

═- На подметки. Из них классные подметки получаются.

═- Ручные гранаты подбираешь?

═- Что вы, дядя, зачем они!

═- Знаю═ я вас - зачем! Рыбу глушить. Обращаться толком не умеете,

сколько вас таких поубивало!

═- Да у нас и речки такой нет - с рыбой. У нас ручей только с

головастиками.

═- Ладно, вали! - махнул рукой старшина.

═Карманы мертвого Пипенпурга тоже кто-то уже обследовал, вытащил и

разбросал по земле письма, фотографии. Письма Антон поднимать не стал═ - и

об этом пожалел спустя годы. А одну фотографию поднял. На ней была

молодая, с распущенными по плечам локонами, светловолосая женщина с

твердым, серьезным взглядом, теми чертами во═ внешности, которые присущи

только немкам, считаются═ типичными. На руках она держала пухлощекую

девочку с двумя═ короткими косичками, торчащими по сторонам головенки. Не

только ради себя, но и ради этой женщины, этой девочки с косичками так

убегал Карл Пипенпург, так старался спасти, сохранить свою жизнь.

═Антон подержал фотографию в руках и опустил ее на грудь Пипенпурга. А

потом, спустя годы, тоже пожалел, что так сделал. В Германии будут знать

только то, что рядовой солдат такой-то части Карл Пипенпург не═ вернулся

из России, но что с ним конкретно случилось, погиб ли он на войне или

попал в плен и до сих пор═ в нем томится - не будет знать и не узнает

никто. И прежде всего это незнание будет мучить его жену, светловолосую, с

роскошными═ локонами и большими, красивыми, но холодными глазами женщину,

и ее выросшую дочку, которая сменит свои короткие косички на такие же

локоны, как у матери, чтобы выглядеть настоящей немкой, подчинясь

традиционным представлениям о женской красоте, существующим в═ Германии.

Догадки,═ неизвестность, бесконечное ожидание гораздо хуже, чем самая

мрачная реальность. Но никто и никогда не расскажет матери и дочери═ о

том, какими были последние мгновения отца, где, когда и как настигла его

смерть, где зарыто его тело. А зароют его где-нибудь здесь, скорей всего в

вырытом им самим окопе, наполовину заваленном гильзами, которые он

расстрелял.

═А письма, возможно, дали бы понять, где проживала семья Карла Пипенпурга.

И что же, спрашивал себя Антон, сделал бы в таком случае он, написал бы

вдове или дочери? Ответа у Антона не═ было. К тому, что совершал под

своими знаменами фашизм, к Германии тех черных лет в нем осталось═ прежнее

отношение, немцы времен войны для него оставались такими же заклятыми

врагами, какими были тогда, но письма и фотографии было все же почему-то

жаль, надо было бы их подобрать... А там, на поле, их через несколько

дней бесследно развеял ветер, первый же дождь вмешал их в грязь...

═В кучке солдат возле Апасова, пять минут назад решавших вопрос:═ можно

или нет курить подобранные в окопе сигареты, не оставлены ли они═ нарочно,

потому что в них подмешана отрава, курили уже все. Один из солдат═ держал

в руках темно-зеленую бутылку с вином, с яркой этикеткой, бутылка тоже

была найдена в одном из окопов, и речь у солдат шла уже о том - можно ли

глотнуть этого вина или лучше трахнуть ее вдребезги о пулемет, чтоб не

соблазняла, подлюка?

═Апасов размотал обмотку на ноге, задрал штанину выше колена и бинтом из

личного пакета перевязывал рану. Она была неглубока, просто царапина на

коже и мякоти, с такими ранами в медсанбате даже не оставляют.

═- Ты все же туда сходи, - сказал Апасову Антон. - Пусть промоют, прижгут,

чтоб не загноилось.

═- Да, туда только заявись, сразу укол в задницу от столбняка...

═- Не в задницу, а в спину, ты и не почуешь ничего.

- Как это ничего, игла - что шило, и шприц ветеринарский, каким лошадей

колют.

═- Зато потом══ спирту═ дадут. Всем ═раненым для поддержания сил наливают.

═- Это точно. Ладно, схожу, - заверил Апасов, - ради спирту схожу. Зачем

терять, если положено...

═Антон вспомнил о ночном парне из штрафного батальона, о встрече═ после

боя, что он назначал, и пошел вдоль окопов на дальний край к штрафникам.

Не все оставшиеся в живых после удара "эр-эсов" немцы сумели убежать. Под

горой двое красноармейцев с винтовками вели кучку пленных, человек десять.

Все они были ранены, в бинтах на голове, руках. Один сильно═ хромал,

опираясь вроде бы на палку.═ Но откуда было взяться на голом, без единого

кустика холме палке? Всмотревшись, Антон различил, что в руке у═ немца, не

палка, а использованный пулеметный ствол. Сильно же, должно═ быть,

довелось поволноваться этим раненым немцам, когда разъяренные штрафники

ворвались на высоту, и исход уцелевшие немцы видели для себя═ только один:

штык в грудь или пуля в упор.

═Антон═ вступил на участок, куда был нацелен главный удар "катюшу",═ где

только что бушевало термитное пламя, способное плавить чугун и сталь.

Земля под ногами была черна, как разлитая нефть, горяча, как зола на

пожарище, жар проникал даже сквозь толстые подошвы солдатских башмаков. На

этой черной, прокаленной, спекшейся земле не скоро пробьются первые

травинки, первые живые═ ростки, она еще долго будет═ пребывать мертвой, не

только без всякой растительности, но и═ без тех проворных существ, что

ползают, роются, шевелятся и копошатся в═ каждом комочке земли, если она

живая, дышит и может питать, плодить другую жизнь. Кое-где на склоне и на

вспаханном черноземе дымились еще не загасшие очаги, а кое-где еще что-то

долизывали жадные языки пламени.

═Среди штрафников на захваченном ими участке царили, как всегда это бывает

после удачной атаки, торжество и опьяненность успехом, разброд и

бестолочная, нервно-веселая суета. Штрафники разглядывали захваченные

окопы, шарили в них, добывая сигареты, пачки с печеньем, бутылки с вином

разных стран - французским, итальянским, греческим, узкие, меньше

полулитра, бутылки с минеральной водой, кирпичики консервированного хлеба

в═ вощеной бумаге с удивлявшими датами изготовления: 1939-й, 1940-й год.

Вытаскивали из узких щелей стрелковых окопов давние и свежие трупы таким

же безжалостным, но единственно возможным способом: накинув на головы══ и

на ноги петли разноцветных немецких телефонных проводов. Свои раненые

солдаты сидели и лежали на траве, на малых ее островках, что сохранились

среди черноты, оставленной термитным пламенем, некоторые были обнажены до

пояса, измазаны кровью, их наскоро, до появления санитаров, перевязывали

свои же товарищи бинтами личных пакетов. Но бинтов не хватало, поэтому

рвали на полосы нижние рубахи, обшаривали трупы немцев в поисках

перевязочного материала. Немецкие пакеты представляли тоже эрзацы, вместо

марли в них была бумага: бумажные тампоны, бумажные бинты.

═Антон пытливо вглядывался в каждую фигуру в движущейся массе, заполнявшей

вершину холма. Но того ночного парня не было нигде.

═Под холмом, на луговине, чернели круглые воронки от авиабомб и снарядов.

Их было легко различить: авиабомбы пробивали влажную, пористую═ луговую

землю глубоко, до водоносных слоев, эти воронки были заполнены водой,

каждая - как озеро, хоть купайся. Снарядные были мельче, сухие. Между ними

виднелось множество кочек, так бывает на болотной земле, такие бугорки

возникают там, где кроты под землей роют своих ходы. Но это═ были не

болотные кочки и не кротовые бугорки, это были тела тех, кто не добежал до

холма.

═Парень, назначивший встречу, скорее всего, был там, на луговине, одной из

таких кочек.

═Но туда лучше было не спускаться.

══════════════════════════════════════════════════════════════════ 45.

═"А время вертит ленту лет..."

═Весна сорок пятого года.

═Не загадывать, не строить планов, расчетов на будущее, его может и не

оказаться, - таких правил держались многие на войне. И были правы. Гораздо

вернее и реалистичней было настраивать себя так: будет - что будет. Чему

быть - того не миновать.

═Так думали и Антон.

═Война вступила в финальную фазу, перед войсками стояла последняя задача,

ее возвещали плакаты на дорогах, по которым на запад двигались═ танки и

пехота, листки фронтовых и армейских газет: добить фашистского зверя в его

берлоге.

═Дойти до конца, увидеть агонию фашистской Германии, те минуты, когда

наступит расплата, - это хотел каждый участник войны. А больше всего те,

кто встретил ее еще на границе, в 41-м, кто устоял в Сталинграде.

═Хотел этого и Антон - и суеверно боялся об этом думать, признаваться в

своих желаниях даже самому себе.

═И, наверное, потому, что он прятал эти желания, эти свои мечты, не

высказывая их никому, даже подавляя в себе, - они с каждым днем крепли и

обретали надежду на претворение в реальность...

═Никто из командования советскими армиями, штурмующими последнюю

гитлеровскую цитадель Берлин, сознательно так не замышлял, это совпало,

получилось само собой, но первый дальнобойный артиллерийский снаряд,

разорвавшийся в центре Берлина, в квартале с правительственными

учреждениями, разорвался 20 апреля - в день рождения Гитлера.

═21 апреля советские солдаты уже ворвались на северную окраину фашистской

столицы.

═25 апреля сомкнулось кольцо наступающих с северо-запада и юго-запада двух

фронтов, 1-го Белорусского и 1-го Украинского, и Берлин был полностью

окружен и блокирован. Упорные, напряженные бои шли в городе днем и ночью.

Берлин горел, здания его рушились одно за другим, улицы превращались в

груды кирпичных обломков.

═30 апреля Гитлер, понимая, что война полностью проиграна, надеяться

больше не на что, помощи берлинский гарнизон ниоткуда не дождется, а ему

самому грозит плен, и то, чего он больше всего боится, - железная клетка в

одном из зоопарков мира рядом с клетками зубастых тигров и вонючих═ гиен,

- и боясь, этого больше, чем смерти, после доклада ему о том, что русские

находятся от его убежища совсем близко, обстреливают его канцелярию уже из

винтовок, покончил самоубийством в своем подземном бункере. История,

великий режиссер, превращающий подчас посягательства на великое,

эпохальное, в жалкое и смешное, подмешивающий в факты самую едкую иронию,

издевку, устроила так, что событие это случилось в 3 часа 30 минут дня.

Именно так стояли на часах стрелки, но только ночью, когда германские

войска,═ нарушив существовавший договор о мире и сотрудничестве, без

предъявления каких-либо претензий, без официального объявления войны

перешли германо-советскую границу и коварно напали на СССР.

═Спустя несколько часов после смерти Гитлера, в ночь на 1 мая, над

горящим, продырявленным русскими═ снарядами рейхстагом, в котором еще

продолжался бой с его фанатичными защитниками, взвилось красное знамя.

═Вечером 1 мая пал последний серьезный очаг сопротивления в Берлине -

имперская канцелярия, под которой глубоко в земле, под железобетонными

перекрытиями толщиною в восемь и больше метров, находился так называемый

"фюрербункер" - личное убежище Гитлера. Проникшие в него бойцы и═ офицеры

застали в подземелье невообразимый хаос, свидетельствующий о═ царившей

здесь в последние часы панике и поспешном бегстве высших командных чинов,

и резкий, все еще не выветрившийся, несмотря на мощные═ вентиляторы, запах

горького миндаля от цианистого калия, которым═ отравились Гитлер и его

жена Ева Браун. В течение десяти лет она находилась при нем как любовница,

что Гитлер тщательно скрывал от огласки, но страстно мечтала стать женой

фюрера, и Гитлер доставил ей это удовольствие: уже с ампулой яда в кармане

устроил под землей, под грохот снарядов, венчание, при условии, что она

разделит с ним его конец.

═Утром 2 мая генерал Вейдлинг, командующий берлинским гарнизоном,

обратился к продолжающим сражаться в развалинах города солдатам с призывом

сложить оружие. В своем обращении он говорил, что все германские офицеры и

солдаты присягали на верность фюреру, но он, глава государства и Верховный

главнокомандующий, предпочел избежать расплаты за свои злодеяния и бросил

страну и армию на произвол судьбы. Сохранять═ верность некому. Боеприпасы

на и сходе, кольцо окружения сжимается с каждым часом, дальнейшая борьба

бессмысленна и безнадежна. Сопротивление только продлевает страдания

берлинского гражданского населения, укрывшегося без воды и продовольствия

в неприспособленных подвалах,═ под═ сводами метрополитена, гибнущего под

обломками зданий, под разрывами═ русских снарядов. Каждый, кто падает в

борьбе за Берлин, является напрасной жертвой. Я призываю, заявлял генерал

Вейдлинг, более того - я требую немедленно прекращения борьбы!

═2 мая═ 1945 года во второй половине дня измученные берлинские солдаты

стали складывать на улицах города в кучи оружие и сдаваться в плен.

═Когда утихла стрельба, перестали грохотать танки, рушиться и вздымать

облака пыли стены сгоревших разбомбленных зданий - русские солдаты,

воевавшие в центре Берлина, в районе громадного старинного парка Тиргартен

с памятниками знаменитым государственным деятелем и полководцам, услышали

трели соловьев и вспомнили, что на календарях май, а на земле -═ весна.

Праздник пробуждения новой жизни, праздник вешней воды, первых, пока еще

робких, неброских и неярких цветов, первой нежной, как шелк, травы, первых

листьев на деревьях, первых всходов в полях, оставленных на родине,

четвертый год ждущих рабочих рук своих хозяев...

═4 мая в саду имперской канцелярии, где вся земля была по многу раз

вздыблена, перепахана и разворочена взрывами, в неглубокой бомбовой

воронке, всего в нескольких шагах от входа в подземный бункер фюрера, под

слоем поспешно набросанной земли рядовые солдаты Чураков, Олейник и

Сероух обнаружили обгорелые трупы Гитлера и Евы Браун. Вместе═ с ними

лежал труп любимой собаки Гитлера Блондин, на которой═ Гитлер сначала

попробовал яд, чтобы убедиться, что он действительно гарантирует

мгновенную смерть...

═════════════════════════════════════════════════════════ 46.

═Армия,═ в которой служил Антон, входила в 1-й Белорусский фронт под

командованием маршала Жукова, и наступала на Берлин с севера. Достигнув

города, горевшего от непрерывного артобстрела,═ бомбежек с воздуха,

подразделения оказались в лабиринте незнакомых улиц, заваленных обломками

зданий, перегороженных баррикадами и противотанковыми надолбами, в

сплошном дыму, в котором трудно было дышать. Этот воздух Берлина, в

котором было мало, а то и совсем не было воздуха, зато много удушающей

гари, пепла, кирпичной, известковой пыли, слепившей глаза, набивавшейся в

рот, хрустевшей на зубах, был союзником гитлеровцев в их отчаянных усилиях

удержать за собой столицу рейха; его запомнили все, кому довелось в═ те

дни сражаться в Берлине. Командиры небольших подразделений - рот,

батальонов, находившиеся на передовой вместе со своими солдатами, в

непосредственной от их близости,═ часто теряли ориентировку: полученные

ими═ планы города не соответствовали тому, что видели они перед собой,

названия улиц было не прочитать, потому что рухнули стены, на которых

держались═ таблички с названиями, превратить в крошево═ кирпичей и

штукатурки. Тяжелей всех в таких═ условиях приходилось связистам, которые

должны были обеспечивать проводную связь штабов со своими полками,

батальонами, и доставщикам боеприпасов, пищи: найди-ка позиции нужной тебе

части в незнакомом городе,═ где улицы и кварталы выглядят одинаково -

просто горы═ обломков и щебня, где не знающие препятствий "виллисы"

проезжают, и артиллеристы катят пушки напрямую по развалинам, где пыль

выкрасила═ всех и один цвет, и если на головах нет касок, то не различишь,

кто немец,═ кто русский, где нет четкой линии фронта, а есть множество

амбразур, замаскированных пулеметных гнезд, засад, укрытый с засевшими в

них шестнадцатилетними фаустпатронниками, и все это расположено самым

причудливым образом, сражение идет в виде тысячи отдельных схваток - за

какой-нибудь один дом, превращенный гитлеровцами в крепость, за мост через

разрезающую город надвое реку Шпрее или через какой-нибудь ее канал, за

сквер или скверик уже начисто лишенные деревьев и кустарников, за площадь

с каким-нибудь памятником, иссеченным осколками. Боевой дух в советских

частях был необычайно высок, потому что бои были в "логове фашистского

зверя", и все понимали - конец близок, "еще немного, еще чуть-чуть..."

═И когда по полкам, батальонам, ротам прокатилось: немцы вывешивают белые

флаги, немцы сдаются, конец, все! - это было подобно тому, как═ если бы

лопнула туго натянутая струна. Сразу спад напряжения, своею резкостью,

давший понять,═ ощутить, каким величайшим это напряжение было - напряжение

нервов, духа всех человеческих сил.

═Наконец удалось точно сориентироваться, и оказалось, что полк Антона

находится в западной, даже юго-западной части города. А как туда попали -

вряд ли командиры сумели бы вычертить на картах пройденные пути,

настолько извилистыми и непонятными они были.

═В ходе битвы спутались не только дивизии и полки, но даже армии, фронты.

Высшее командование дало приказ развести войска на места дислокаций,

разобраться со своими═ подразделениями. Полк Антона должен был

возвращаться опять на север Берлина, в район, называвшийся Моабит.

═Одну из запомнившихся Антону ночевок после капитуляции берлинского

гарнизона его рота, в которой оставалось всего 32 человека,═ провела в

полуразрушенном здании без крыши, с выбитыми окнами. Более или менее

сохранным выглядел первых этаж, но и то - оконные рамы в нем тоже

отсутствовали, полы внутри наполовину выломаны, засыпаны грудами

штукатурки. Уцелела кое-какая мебель, картины на стенах. В одной из комнат

оказался патефон с набором пластинок, бойцы завели его рукояткой, положили

на═ диск первую, что попала под руки, пластинку, и тонкий нежный голосок

запел старинную песенку немецких детей: "Ах, майн либер Августин..."

═А под окнами этого полуразрушенного дома на кирпичных обломках, на

асфальте тротуара ночевали немецкие солдаты. Посреди улицы высилась груда

их оружия:═ винтовки, автоматы, ручные пулеметы, фаустпатроны. Отдельно

лежали гранаты на длинных деревянных ручках. Оружие никто не охранял,

немцам оно было уже не нужно. Казалось, они рады, что наконец-таки═ он

него избавились, хотя до самых последних минут, пока над берлинскими

развалинами не звучал из рупоров мощных радиоустановок голос самого

командующего берлинским гарнизоном генерала Вейдлинга с требованием

прекратить огонь, все они сражались не просто мужественно и стойко, но

даже яростно, фанатично-яростно, именно так точнее всего можно было

охарактеризовать их упорство.

═Самих немцев тоже не сторожил никто, в этом не было никакой нужды.

Убежать им было некуда,═ вся страна во власти победившего противника, не

скрыться, повсюду голод, регистрация, продовольственные карточки; самое

лучшее место, чтобы наверняка выжить, - это плен.

═Немцы спали, укрывшись своими одеялами - у кого они были, шинелями,

найденными в разгромленных домах шторами и коврами, половыми дорожками.

Некоторые - в одних тонких, грязных, рваных мундирчиках. На рассвете немцы

стали пробуждаться: один от холода, выпавшей росы, другие - по нужде,

третьи от того, что зашевелились, стали подниматься соседи. Все они были

голодны, никто бы не отказался от глотка кофе, просто горячей воды, но

никаких запасов продовольствия у них не было, сварить им было═ нечего, все

продовольствие у берлинского гарнизона иссякло еще несколько дней назад.

Получить пищу они могли только в тех пунктах, где═ должны были собираться

пленные, куда им надлежало следовать с наступлением утра.

═Сквозь пустой проем выбитого взрывной волной окна Антон с интересом

наблюдал за просыпавшимися, шевелящимися немцами. Еще вчера до середины

дня каждый из них хотел убить его, Антона, и всех его═ сотоварищей по

роте, стремился и мог это сделать. А сегодня, сейчас, в них не было

ничего воинственного и даже военного. Кончилось действие управляющего═ ими

приказа - и они перестали быть воинами. Что удивило Антона, что он

отметил с недоумением для себя - они не разговаривали между собой, как

будто были совсем чужие друг другу люди, не общавшиеся прежде, не═ знающие

один другого по именам. Один из них закурил. Антон видел, как он

сворачивал самокрутку и вставлял ее в мундштук из плексигласа. У солдата

была оранжевая круглая пластмассовая коробочка с табаком, и табака в ней

было достаточно. Другие не курили: значит, ни табака, ни эрзац-сигарет из

надушенной бумаги ни у кого из них не было. Но закуривший солдат никому

не предложил воспользоваться его табаком. И у него не попросил никто;

значит, это не соответствовало их житейским правилам. А ведь все они

представляли одно подразделение, воевали вместе, плечо к плечу, надо

полагать,══ не один день; если бы кого-то ранило, например, курившего,

помощь он мог═ получить только от тех, кто рядом, а среди них и такие,

кого курящий, вероятно, может назвать и, должно быть, называет своими

"комрадами", товарищами. Но, видать, и у немцев действовало правило,

выраженное русской поговоркой: "Дружба дружбой, а табачок врозь". Да,

такая поговорка в русском═ народе существует, но, подумал Антон, хотя

поговорка и есть, а наш русский═ Иван никогда бы так не поступил. Даже

если бы поскупился поделиться табаком на полную цигарку, так уж "сорок" -

меньшую долю всей цигарки -═ соседу бы обязательно оставил. Иначе бы

прослыл жадюгой, с каким даже рядом пос...ть - и то мерзко.

═Немецкие солдаты производили впечатление людей крайне подавленных,

находящихся в тяжелом шоке. Большинство их были, конечно, теми, кого можно

было назвать настоящими гитлеровцами - по духу, умонастроениям, вере в то,

за что они охотно, с энтузиазмом, пошли на разбойную, грабительскую войну.

По преданности гитлеровским идеям и самому Гитлеру. Но среди них,

безусловно, были такие, кого просто вовлекли, насильно втянули в то

безумие, что породил Гитлер, а немецкий народ охотно подхватил. А то бы не

воевал германская армия так, как она воевала, не было бы у нее═ таких

побед, не дошли бы они до берегов Волги и снегов Кавказа, не работала═ бы

германская промышленность в тылу так, как она работала, создавая═ столько

оружия, военной техники, боеприпасов. Вот те, для кого гитлеровская война

за владычество над миром не была их войной, они-то почему═ в таком

удручении, так подавлены бесславным концом гитлеровских авантюр,

катастрофой, постигшей Германию вместо обещанного═ главенства над Европой,

над миром, над Россией, которую так презирал Гитлер, планировал превратить

до Урала в германскую провинцию, протекторат, а русских - сделать═ слугами

и рабами германцев? Или, может, - думал Антон, всматриваясь во═ все

подряд лица и ища хотя бы одно, чем-то отличавшееся ото всех═ остальных, -

они просто придавлены гигантской усталость ото всего, что им выпало

испытать, что происходило в последние дни? Есть ведь такая черта, предел в

человеческом организме, в его═ реакции на окружающее, за которым══ уже

нервы, сознание отказываются что-либо воспринимать, глухи и бесчувственны

даже к самому трагическому, самому личностному, вплоть до ═смертного

приговора, смертной казни...

═Жаль, думал Антон, очень жаль, что он не знает немецкого. А то вышел бы к

этим солдатам, завел бы с ними разговор. Ведь какие на часах минуты, это

же История с большой буквы, перелом двух эпох, любая деталь═ важна,

значительна, драгоценна, а дальше, со временем, эта ценность будет═ только

возрастать...

═Ротой, в которой был Антон, командовал Ферапонт Ильич Куфаев,═ младший

лейтенант сорока восьми лет, сельский учитель из какого-то глухого угла

Костромской области. Чуть ли не оттуда, не из тех лесов и болот, в какие

завел поляков Иван Сусанин, и все они там погибли, не сумев выбраться

обратно. Когда Ферапонт Ильич называл деревню, в которой родился, жил и

учительствовал, где остались его семья, дети, отец с матерью преклонных

лет, то он обязательно добавлял:═ на карте не ищите, даже на самой

подробной нашей деревушки нет.

═Вспоминая потом о Ферапонте Ильиче, Антон всегда думал, что с командиром

роты в берлинском сражении ему и его сотоварищам необыкновенно повезло.

Будь на месте Ферапонта Ильича кто-нибудь другой или не═ будь Ферапонт

Ильич школьным учителем со знаниями географии, истории и невероятной

любознательностью, все впечатления, унесенные Антоном из═ Берлина,

остались бы совсем другими, не столь обширными, разнообразными и

памятными.

═Получив после капитуляции берлинского гарнизона приказ перемещаться,

"подтягиваться" в северную часть города, в район с названием Моабит,

отведенный для дислокации 3-й ударной армии, Ферапонт Ильич истолковал

слова "перемещаться, подтягиваться", так, что можно не слишком спешить,

даже вообще не спешить, какая разница, когда "подтянуться", - завтра═ или

послезавтра. Спешить действительно было незачем и не для чего:═ Берлин

разгромлен и взят, все его защитники в плену, с белыми повязками на

рукавах, до полного завершения войны остались часы, минуты; советские

войска уже далеко на западе, за Берлином, на берегах Эльбы, соединились с

американскими передовыми отрядами на "виллисах", "доджах" и легких танках,

хлопают союзников по плечам, курят их сигареты═ с мундштуками, а═ союзники

курят нашу русскую солдатскую махорку и удивляются, как такое═ вообще

можно курить и оставаться живым: каждая затяжка бьет наповал.

═И Ферапонт Ильич, зная об этом, худой, как жердь, сутуловатый от

многолетнего сидения над ученическими тетрадками, с резкими морщинами по

углам рта, желтыми, крупными, криво посаженными, прокуренными зубами,

совсем не военный видом, манерами себя держать с подчиненными ему

бойцами, после остановки всех боевых действий на территории Берлина

словно бы вообще забыл, что он═ командир, война еще не вполне закончена, и

дал волю своей природной ненасытной любознательности, стал просто

начитанным человеком, богатым═ всевозможными знаниями, впервые в своей

жизни попавшим за границу, которому интересно все подряд, а больше всего

хочется увидеть своими глазами, то, о чем он когда-де читал про Германию в

своих книгах.

═В район Моабит можно было двигаться, напрямую, но это был путь по

окраинным, ничего собою не представлявшим улицам, захламленным пустырям,

кладбищам, через территории сгоревших складов, каких-то заводиков и

мастерских. Этот неинтересный путь Ферапонт Ильич сразу же забраковал.═ Он

решил вести свою роту через центр, где шли самые ожесточенные бои,═ где

находился рейхстаг, рейхсканцелярия, правительственные здания,

министерства, где самые═ знаменитые берлинские улицы - Фридрихштрассе,

Лейпцигерштрассе, Унтер ден Линден - Аллея под липами, площадь Александра

Первого, названная так═ в честь русского императора, победителя Наполеона,

самые главные парки, театры, музеи, мосты через Шпрее, украшенные

скульптурными фигурами, художественным литьем из бронзы и чугуна.

═Из своей полевой сумки Ферапонт Ильич извлек план-путеводитель по Берлину

на немецком языке издания 1906 года, подобранный им среди═ бумаг на одном

из берлинских пожарищ. Сдув с него крошки махорки и хлеба, Ферапонт Ильич

разгладил план ладонями на колченогом столике в полуразрушенном доме, в

котором ночевала рота,═ долго его изучал, бормоча под═ нос названия

берлинских площадей и улиц, и потом сказал окружавшим его бойцам:

═- Ребята, такой великолепный случай упускать нельзя! Если не пройдемся по

Берлину сейчас, не поглядим на него, то, скорей всего, не увидим═ уже

никогда. Я предлагаю двигаться вот так, таким макаром, - и он провел по

карте═ пальцем зигзагообразную линию, - видите вот этот квадратик? - это

Зоологический сад; по данным 1906 года, в нем было все зверье мира - и

страусы, и пингвины, и крокодилы. Что в нем сейчас - не знаю, но

что-нибудь да есть. Потом Тиргартен, национальный парк, гордость Берлина и

вообще всех немцев. Надо же на него хоть одним глазом глянуть? Надо!

Бранденбургские ворота, памятник архитектуры, им сто пятьдесят лет. Символ

побед прусских королей, прусского воинства. Надо глянуть? Надо! Возле них

гитлеровцы свои военные парады устраивали, факельные шествия.═ А можно ли

у рейхстага не побывать? Да ни за что! На нем наш флаг развевается, теперь

этот рейхстаг - символ нашей победы над фашистской Германией!═ Так что,

ребята, двигаем, а насчет жратвы не беспокойтесь, нас любая солдатская

кухня покормит.

═ И рота единодушно, оживленно, весело, с громадным энтузиазмом "двинула",

больше всего увлеченная тем, что═ предстоит увидеть рейхстаг, о котором

все знали еще на Одере, с берегов которого в середине апреля началась

наступление на Берлин. Войти в Берлин, взять рейхстаг, поднять на нем

знамя - и точка, конец Гитлеру, конец фашизму, конец войне!

═

════════════ ═════════════════════════════════════════47

═Второй раз рота расположилась на ночевку в магазине готового платья.

Никаких платьев, костюмов,═ вообще никакого товара в нем не было, пусты

были и подсобные, складские помещения. Война привела Германию к тому, что

производство изделий невоенного назначения и свободная торговля почти

полностью приостановилась; опустел и перестал действовать и этот магазин,

судя по всему - когда-то богатый, дорогой, привлекавший состоятельных

покупателей. В нем оставались только полки, поместительные шкафы, зеркала

и множество манекенов, изображавших мужские и женские фигуры с красивыми

головами и лицами из папье-маше.

═Но вот опустилась недолгая весенняя ночь, в зале, где на деревянном

мозаичном полу улеглись солдаты, сгустился мрак - и стало жутко. Казалось,

стоявшие по углам, вдоль стен манекены - это живые люди, лишь хитро

притворившиеся немыми и недвижными, они в заговоре, затаенно ждут только

какого-то момента, чтобы ожить и начать действовать. Какова их цель, что

они хотят, замыслили - неизвестно и непонятно,═ но непременно что-то

недоброе. Невольно хотелось на всякий случай придвинуть к себе поближе

автомат или винтовку, держать их наготове.

═ЧП не могло не случиться, и среди ночи оно произошло.

═Один из крепко заснувших солдат забыл о манекенах. Проснувшись, он увидел

человеческие фигуры на фоне большого, широкого окна, бог знает что

вообразил, закричал диким голосом, схватил автомат и полоснул по окну

длинной очередью. На него накинулись, с трудом отняли автомат, привели в

сознание.

═ Под окном со стороны улицы высилась куча обломков; перешагнув через

подоконник на эти обломки, солдаты время от времени в течение ночи

выбирались из магазина наружу помочиться. За полчаса до стрельбы выбирался

и Антон. Если бы спятивший солдат проснулся в тот момент, когда Антон

влезал с улицы в окно, - с десяток пуль в грудь или в живот ему были бы

обеспечены.

═Первоначально намеченный маршрут Ферапонт Ильич все усложнял и усложнял,

делал его все более ломаным. Поизучав в очередной раз план 1906 года и

выискав в нем какую-нибудь не замеченную раньше достопримечательность,

достойную обозрения, он говорил бойцам свою неизменную фразу:

═- Ребята, надо поглядеть. Это же интересно. Если не посмотрим сейчас, то,

скорей всего, уже никогда не увидим.

═И кучка солдат - шагали за командиром без строя, толпой - послушно

сворачивала туда, куда указывал Ферапонт Ильич. Лезли по грудам камней,

ступали там, где могли быть противопехотные мины, пробирались под стенами,

готовыми вот-вот рухнуть.

═Затишье, только что наступившее после жесточайшей битвы, в которой на

город обрушилось несколько миллионов снарядов, в том числе из орудий

совсем чудовищного калибра с весом снаряда в половину тонну, в часы, когда

где-то═ что-то еще продолжает взрываться, гореть и догорать, а улицы и

переулки еще не свободны от бесчисленных мин, едва ли не сплошь

поставленных германскими саперами, - не лучшее время для знакомства с

памятниками архитектуры и старины, знаменитыми дворцами и музеями, тем

более, что многих из них не оказывалось на своих местах, а другие являли

собою только лишь напоминание о былом, а смотреть, в сущности, было

нечего.

═Но все же впечатлений хватало. И наиболее трогающие, западавшие в память,

были совсем иного рода, не те, что хотел получить Ферапонт Ильич, не

выпускавший из рук план-путеводитель 1906 года.

═По засыпанным обломками улицам пробирались группки поляков и французов,

угнанных немцами из своих стран в Германию на принудительный труд и теперь

стремившихся обратно. В детских колясках, легких тележках они катили свой

жалкий скарб, к тележкам были пристроены маленькие флажки, копирующие

цвета их государственных флагов. Подождать неделю-другую, пока наладится

сообщение, пойдут пассажирские поезда - и поляки могли бы уехать на

родину по железным дорогам, а не идти пешком; но нетерпение скорее попасть

домой было столько велико, что они не хотели ждать и единого часа.

Французы же вообще опережали события: только-только на небольшом участке у

города Торгау на Эльбе сомкнулись русские и американские войска, еще во

многих местах разваливающегося фронта против "большевиков" со всем

ожесточением вели бои германские дивизии, выполняя последний безумный

приказ безумного Гитлера держаться до последнего патрона, леса западнее

Берлина были полны вооруженных гитлеровцев из армии генерала Венка,

который должен был деблокировать окруженный Берлин,═ но так и не смог

этого сделать, а французы, остро почувствовавшие ветер долгожданной

свободы со стороны дорогой им родины, уже неудержимо тянулись туда,

навстречу дующим ветрам.

═Основная масса берлинцев еще не покинула бомбоубежищ, подвалов, станций

метро. Одни - из страха перед минами, обвалами, перед русскими,

наводнившими город,═ возвещавшими жестоко отомстить за все, что сотворили

гитлеровцы в России, другие - из-за этого и еще из-за того, что им некуда

было вернуться, дома их полностью разрушены. И все же на развалинах все

больше появлялось гражданских фигур; чаще всего это были люди пожилого

возраста, совсем старики, старухи, безразличные к тому, что они могут

наступить на мину, погибнуть под рухнувшей стеной. Они бродили, как темные

тени, как призраки что-то рассматривая или ища. Вероятно, развалины, на

которых они маячили, в недавнем прошлом были их жилищами, а может быть,

жилищами═ их родственников, близких знакомых, и они надеялись что-то

узнать об их судьбе, понять, что же с ними случилось, отыскать какие-то

следы.

═Со всех сторон слышались звуки гармошек, баянов, веселый говор русских

солдат. Вода в Шпрее и каналах была еще холодна для купания, но кое-кто

все же раздевался, в воду не лез, обмывал себя из горсти.═ На парапете

одной из набережных висело в ряд штук тридцать постиранных и просыхающих

портянок. Нельзя было не улыбнуться:═ когда шло наступление на Берлин, на

обочинах дорог попадался такой плакат: молодой улыбающийся солдат

натягивает на ноги крепкие, добротные сапоги, а внизу - краткая,

обещающая, зовущая вперед подпись: "Дойдем до Берлина!" Глядя на

постиранные, сохнущие портянки, так и просилось сказать: "Дошли!"

═И часто в звуки гармошек, в нескладное пение "Катюши" врывался хруст

подкованных сапог по битому стеклу, штукатурке - это шла очередная колонна

пленных в картузах с длинными козырьками, мятых пилотках, тяжелых стальных

шлемах, опущенных на самые глаза, с ранцами за спиной,═ крытыми рыжими

телячьими шкурами. У каждого на рукаве - белая повязка,═ знак капитуляции.

Или клок простынной, наволочной ткани на лацканах грязных, рваных

мундиров. Все пленные были по-прежнему понуры, молчаливы, придавлены

думами о своих близких, с которыми потеряна связь, о своей собственной

судьбе; геббельсовская пропаганда предрекала каждому попавшему в русский

плен немецкому солдату жестокие пытки, Сибирь и смерть там от голода и

мороза.

═Насчет питания из любого армейского котла Ферапонт Ильич оказался

полностью прав. В первый же день похода по берлинским развалинам,

проголодавшись, рота потянулась на знакомый соблазняющий дымок и дух

походной кухни. Через сотню шагов в маленьком сквере обнаружился источник

этого соблазна: дюжий военный повар в замызганном фартуке поверх

солдатского одеяния полуведерным черпаком мешал в кипевшем котле на

колесах какое-то варево, а молодой мальчишка-солдат тут же, возле колес,

рубил на дрова изломанную мебель, вытащенную из соседнего дома.

═- Да пожалуйста! - сказал повар в ответ на просьбу накормить солдат. -

Новые щи пока что не сварились, а вчерашнего супа - сколько угодно. Не

расходуется еда! - вздохнул он сокрушенно. - Как Берлин победили, так одна

выпивка в ходу, про жратву никто и не помнит...

═Наливая солдатам из черпака в котелки густой кулеш с луком и салом, повар

сказал, что хвастаться он не любит, но такого кулеша еще никто из них в

своей жизни не едал, потому что он не просто повар - он был главный повар

в Барнауле, в столовой меланжевого комбината. Каждый день готовил обед на

две тыщи человек. На комбинате восемьсот рабочих и работниц, да каждый и

каждая, пообедав, брали еще с собой на дом в судочках и кастрюльках обед

для семьи. Дешево и свобода от стряпни в домашних стенах. А приготовить

две тыщи порций борща или супа, да две тыщи порций какой-нибудь каши - и

чтоб было вкусно, чтоб каждый пальчики облизал - это надо быть мастером, и

еще каким. В поварском деле это высший пилотаж. Дюжий увалень с ручищами

Карабаса-Барабаса, обросшими черной шерстью, так и сказал о своем

мастерстве: высший пилотаж.

═Кулеш действительно был хорош; кое-кто, выскребя ложкой котелок, попросил

даже добавки.

═ Антон заметил, что в отдалении из-за угла в язвочках от пуль и осколков

выглядывает мальчишка лет семи в клетчатой кепке, короткой курточке,

коротких штанишках на помочах, в чулочках на резинках - такие чулочки и

резинки носил в детстве сам Антон, класса до четвертого. Мальчишка явно

хотел есть, глаза его смотрели голодно, но робко, в руках он держал

бидончик наподобие тех, с какими ходят за молоком.

═Ферапонт Ильич тоже заметил голодного мальчишку, сказал повару:

═- Что ж ты ему не нальешь, пропадает ведь кулеш, налей. Видишь, как он

смотрит, наверняка неделю не евши, не пивши...

═- Я его подзывал. Боится. Думает - схвачу и в котел, на мясо. Как им тут

про нас в уши жужжали... Я детям всем наливаю. Только что две девчонки

прибегали, я им и кулеша дал, и хлеба по большому куску.═ Тоже трусили,

но подошли. Правда, постарше, разума у них больше.═ Приказа нет, а я все

равно кормлю. Как не дать - дети!

═ Барнаульский повар произнес "дети" так, как будто это слово содержало в

═себе полное оправдание его самовольной доброты.

═- А как ты его подзывал, по-русски? - спросил Ферапонт Ильич.

═- А как же еще, я ж по-ихнему не понимаю.

═- И он тебя, значит, не понял.

═- Так я ж не только словами, я ему и рукой показывал, иди, иди сюда, не

бойся, давай посудку свою... Русского кулеша, говорю, ты, небось, еще не

едал, попробуй, это не то что ваши габер-супы немецкие, тарелка воды и две

крупинки...

═Ферапонт Ильич, не вставая с камушка, на котором он сидел, разговаривая с

поваром, что-то крикнул мальчику по-немецки. Потом встал,═ пошел к нему,

протягивая руку к бидончику. Антон ждал, что мальчик убежит. Но немецкие

слова Ферапонта Ильича сделали какое-то благое дело. К тому же Ферапонт

Ильич был педагогом, а в каждом педагоге, если он стал им по призванию,

есть что-то, располагающее к нему детей. Рождающее доверие. Дети не

воспринимают взрослых разумом, это начинается потом, с годами, а сначала,

на первых порах своего существования, одними лишь чувствами, инстинктом.

Как собаки одним инстинктом при первой же встрече с человеком, даже на

расстоянии, чувствуют, какой он - злой или добрый. Ударит или погладит по

голове.

═Вот так и немецкому мальчику его чувства, инстинкт сказали, что

приближающийся к нему русский пожилой офицер в незнакомой форме, с

незнакомыми погонами на плечах хочет ему добра, а не зла, и не надо его

бояться, от него убегать.

═ Насколько знал Ферапонт Ильич немецкий язык и что он на нем говорил

мальчику, этого Антон не понимал, но он видел, что Ферапонт Ильич

действует совершенно правильно; мальчику, чтобы преодолеть свой страх,

нужны были хоть какие-то слова на его родном языке. Ферапонт Ильич не взял

мальчика за руку и не повел его к повару и кухне на колесах, это тоже он

сделал правильно, он лишь взял из его рук бидончик и пошел к кухне один. И

только сделав несколько шагов - как бы спохватился: а что ж он забыл про

мальчика, оставил его одиноко стоять! Вернувшись, он протянул мальчику

свою руку, и тот, если еще и боясь,═ то уже не так, как только что, вложил

свою ручонку в шершавую ладонь Ферапонта Ильича и вместе с ним подошел к

повару.

══ Повар умело, не пролив ни капли, наполнил из своего ковша на длинной

ручке бидончик горячим кулешом, выбрал из корзинки с нарезанным хлебом два

самых больших ломтя. Ферапонт Ильич передал все это мальчику, поправив его

ручонку так, чтобы она крепко держала хлеб.

═- Приходи еще, - сказал повар. - Как есть захочешь - приходи. Не бойся.

Мы детей не обижаем.

═Ферапонт Ильич произнес несколько немецких слов - перевел мальчику речь

повара. Что-то спросил. Мальчик едва слышно ответил. Он понимал, что

говорит Ферапонт Ильич. Тот спросил что-то еще. Мальчик ответил и на этот

вопрос.

═Антон слушал удивленно. Костромской учитель, из деревни, которой даже на

самой подробной карте нет, а вот же, в Берлине разговаривает с берлинским

ребенком - и оба друг друга понимают...

═- У него бабушка и сестренка, - сообщил Ферапонт Ильич результаты своей

беседы с маленьким немцем. - Сестренка младше, пять лет. В убежище давно,

еда кончилась. А что с их мамой и домом - не знает. Дом далеко.═ Мама

пошла за одеялами, потому что в убежище было холодно, и не вернулась. Это

было еще неделю назад.

═- А как его зовут? - спросил повар.

═Ферапонт Ильич опять поговорил с маленьким принцем.

═- Теодор.

═- Это как же, если по-русски?

═- Федор.

═- Федя, значит! - разулыбался повар. - А я дядя Петя. Ну, будем знакомы,

Федя!

═ Мальчик поднял глаза и впервые без боязни посмотрел на грузного повара.

═ - Ну вот, теперь вы друзья, - сказал Ферапонт Ильич. - Теперь ты для

него совсем другой человек, дядя Петя. Вырастет - и всегда будет помнить,

как ты его кулешом накормил... Первая встреча с русским солдатом.

═ Мальчик повернулся, пошел, но вспомнил, что не сделал того, что

полагается. Поклонился повару, Ферапонту Ильичу, сидевшим возле него

солдатам со своими котелками, сказал: "Данке!" - и после этого побежал во

всю прыть, бережно неся тяжелый для него бидончик с кулешом и прижимая

другой рукой к себе хлеб.

═И было так понятно и так отчетливо видно, во власти каких мыслей и чувств

он теперь, и почему так спешит, и что он станет рассказывать бабушке и

сестренке, когда принесет им полученную еду...

═

══════════════════════════════ ═════════════════════════════48

═На исходе дня рота оказалась на улице, где все свидетельствовало, что

сражение с обеих сторон велось здесь с особенным упорством. Ее

перегораживали баррикады из бетонных кубов и плит, мешков с песком,

противотанковых ежей, сваренных из стальных балок. На пересечениях с

другими улицами в землю были вкопаны танки и превращены в доты. Чернели

умерщвленные советские танки, пытавшиеся овладеть этой улицей; их гусеницы

были сорваны попаданиями фаустракет и расчленены на звенья или распластаны

длинными лентами; даже═ в лобовой броне, надежно защищающей от обычных

снарядов, зияли сквозные, оплавленные дыры, проделанные бронепрожигающими.

Огонь, полыхавший на танках, был жарок, как в доменных печах, броня

плавилась, текла, как патока, застывала сосульками, похожими на груши

слезами.

═Ферапонт Ильич, повертев свою берлинскую карту так и этак, оглядевшись,

сказал:

═- Cудя по всему - это Вильгельмштрассе. А если это Вильгельмштрассе - то

тут должна быть рейхсканцелярия Гитлера. А если по этой улице проследовать

прямо - как раз попадем на рейхстаг.

═- А где он сам-то, Гитлер? - спросил один из бойцов.

═- Если верить немецкому радио - героически погиб в сражении за═ Берлин.

Обвязался гранатами и бросился под советский танк. Но это брехня, -

уверенно сказал командир роты. - А на самом деле - наверное, просто сбежал.

Злодеи все такие: смелые, пока сила на их стороне. А прижали хвост - так

сразу в штаны и потекло...

═Ферапонт Ильич еще раз поглядел на горы обломков вдоль улицы, на черные,

облизанные огнем танки, уткнувшиеся друг в друга, как упрямые быки, что

сошлись в смертельной схватке и не пожелали один другому уступить, на

причудливые зубцы устоявших стен, на пушки, зарывшиеся дулами в щебенку.

═- Хрен тут что разберешь... Если и была тут рейхсканцелярия, так теперь

ищи-свищи... Ладно, топаем прямо к рейхстагу. Распишемся на нем. Все

расписываются, и мы распишемся. Имеем право. Наша дивизия первой в Берлин

вошла.

═Влево тянулась узкая улочка, более или менее свободная от обломков. В

самом ее начале стоял крытый брезентом автофургон с алыми, чуть не в метр,

буквами на борту: "Даешь Берлин!" Такие надписи делали на автомашинах, на

реактивных снарядах "катюш", на плакатах вдоль дорог, когда войска,

достигшие Одера, отделенные от Берлина всего шестьюдесятью километрами,

готовились к решительному наступлению на столицу фашистской Германии.

═Через пустырь, прилегавший к узкой улочке, к автофургону подошли двое -

капитан и рядовой. В их руках были тяжелые картонные коробки, наполненные

связками бумаг. Опустили их на землю позади автофургона, у распахнутых

дверей. Капитан увидел шагающих за командиром солдат, подозвал жестом руки

Ферапонта Ильича, стал что-то ему говорить.═ Разговор длился всего

несколько секунд. Ферапонт Ильич обернулся к солдатам, крикнул Антону:

═- Сержант, возьми троих бойцов, идите═ с капитаном, надо сюда что-то

принести. Дело недолгое, на пять минут.═ А потом догоняйте нас. Ищите

возле рейхстага.

═Рота двинулась дальше, а Антон и еще трое солдат, из новеньких,

включенных в роту перед самым штурмом, пошли за капитаном по тому пустырю,

по которому он и водитель принесли к автофургону коробки с бумагами.

═Трудно было понять, чем являлся пустырь до того, как принять тот вид, в

котором═ он сейчас находился. То ли это был двор, с несколькими кирпичными

постройками, то ли сад с деревьями, - явствовало одно: на эту совсем

небольшую площадь был направлен плотный огонь из множества артиллерийских

орудий, и так же плотно,═ усиленно ее бомбила авиация. Вся территория была

изрыта воронками, края их сходились вплотную, завалена сучьями деревьев.

Немногие уцелевшие стволы высились уродливыми обрубками, ни одна ветвь на

них не обещала зазеленеть, покрыться листвой, все они были черны,

обуглены, мертвы.

═ Неожиданно под ногами оказались бетонные ступени, круто спускавшиеся

куда-то глубоко вниз, под толстые бетонные своды. Сначала под сапогами

трещали древесные сучья, мелкое крошево кирпичей, потом Антон и солдаты

ступили на разноцветные, затоптанные, с отпечатками подошв, бумажные

листы, осколки стекла от разбитых винных бутылок, пустые автоматные и

ружейные гильзы - русские и немецкие.

═Ступени кончились, потянулись длинные узкие коридоры в сплошном бетоне.

Воздух наполняли гарь, кислый привкус порохового дыма, сложное зловоние

места, где долго и тесно пребывало множество людей, слилось и смешалось

все: испарения человеческих тел, запахи кухни, где готовилась еда, запахи

пролитого вина, неисправных туалетов.

═Электричество не действовало. Капитан нес в руке батарейный фонарик, его

тусклое желтоватое пятно прыгало по шершавому бетону стен, металось у него

под ногами, перескакивало к ногам идущих за ним Антона и мальчишек-солдат.

Влево и вправо из коридора были открыты двери с какими-то значками,

литерами на них, за ними находились узкие каморки, похожие на тюремные

камеры. В некоторых глаза схватывали опрокинутые столы, выпотрошенные шкафы

с криво висящими дверцами, кровати с матрасами, сброшенными на пол

постельным бельем. В иных были разбросаны ящики, разного рода оружие,

набитые патронами автоматные магазины. Все двери в боковые помещения были

из толстого железа, с запорами изнутри, как на герметичных перемычках в

подводных лодках.

═Капитан шел быстро, путь ему был знаком. Свернули налево, направо. Опять

налево и опять направо, вошли в каземат, просторней других.═ На полу

лежали два продолговатых деревянных ящика.

═- Берите - и наружу, к машине, - скомандовал капитан.

═Антон ожидал, что ящики будут тяжелыми,═ и приготовился к этому всеми

своими мускулами. Но они оказались легки, нести вдвоем не составляло

никакого труда. Было просто неудобно проходить с ними крутые повороты,

углы ящика упирались в стены, скребли по ним.

═Капитан опять шел впереди, стуча по бетонному полу подковками офицерских

хромовых сапог, освещая фонариком дорогу. Исчезни он со своим знанием

подземных закоулков и фонариком, подумал Антон, и одним, без него, наверх

не выбраться.

═Что же это за подземелье, кто тут спасался, в этих бетонных стенах, под

многометровыми сводами, где уютно только крысам и мокрицам,═ когда Берлин

потрясали те тысячи и тысячи снарядов, что были выпущены по нему в дни

штурма? Уж не Гитлер ли? Для кого бы еще стали строить на такой глубине

такое мощное убежище, снабженное всем необходимым, всеми удобствами для

длительного пребывания? Спросить капитана? Но он производил впечатление

очень спешащего, очень погруженного в свои дела и мысли человека. Да и не

стал бы он отвечать на такие вопросы═ простым солдатам, случайно

остановленным им на улице.

═Ящики капитан приказал опустить на землю у задних дверей автофургона.

Картонные коробки с бумагами были уже в кузове.

═- Все, ребята, спасибо, можете быть свободны, - сказал капитан Антону и

солдатам. - Теперь я еще пишущую машинку притащу, - сказал он шоферу, - и

поедем.

═- Так зачем же вы, товарищ капитан, я смотаюсь!

═- Нет, я сам. Тебе сунут какую-нибудь дрянь, а я там вполне исправную

присмотрел. Меня не обманешь.

═ Капитан быстро пошел назад, а солдаты с Антоном направились в сторону

═рейхстага.

═- Эй, ребята, погодите! - услышали они за спиной.

═Шофер махал им, призывая вернуться. Был он уже в годах, небрит, с

серебристой щетиной на щеках. Заношенная гимнастерка пузырилась над его

поясным ремнем. Сапоги, похоже,═ хранили на себе пыль еще прошлого лета.

Трудно было представить его городским жителем, а вот на колхозного шофера

он походил вполне.

═- Вообще-то не положено, дело секретное, но раз вы несли - я вам покажу.

По гроб жизни не забудете, - сказал он и с этими словами снял крышку с

того ящика, что нес Антон с напарником.

═В ящике находилось что-то черное, обугленное, скрюченное, - сразу даже не

поймешь - что. Белыми были только зубы, выставленные в каком-то═ пугающем

оскале. Лишь через пару минут до сознания Антона и его товарищей дошло,

что перед ними останки человека, побывавшего в сильном огне, но так до

конца и не превращенного в уголь и пепел.

═- Что это? - в один голос спросили стоявшие рядом с Антоном трое молодых

солдат.

═- Не что, а кто. Гитлер это - собственной персоной.

═- Брось! - только и сказали пораженные бойцы, отказываясь верить.

═- А вот это его жинка, - сказал шофер, открывая второй ящик.

═То, что там чернело, сильно уменьшенное огнем против тех размеров, что

были до сожжения, вообще не напоминало человека, скорее, это были косточки

и какие-то кусочки, жилочки маленькой обезьянки, тоже скалившей свои

мелкие, наполовину искусственные, фарфоровые зубки.

═- И куда же их? - спросил потрясенный Антон.

═- На экспертизу. На опознание.

═- Кто же их в таком виде может опознать?

═- В таком - никто, - рассудительно ответил шофер. - Их по-другому будут

опознавать, научно. По костям, по зубам. Снимки зубов нашлись, медицинские

записи. Ученые сличать будут.

═Шоферу явно нравилось демонстрировать содержимое ящиков,═ выступать в

роли знающего важную тайну, с апломбом разъяснять ее зрителям.

═- А может, это ошибка, не Гитлер вовсе? - произнес Антон.

═- Исключается, - мотнул головой шофер. - Как бы не десять свидетелей уже

подтвердили. Из прислуги немецкой, из охраны. Кто его мертвого из кабинета

на кострище тащил, кто бензином обливал, кто поджигал... Бензину мало

раздобыли, не хватило, а то б и пепла от них не осталось...

═Бывают странные состояния, когда понимаешь, что перед тобой реальность,

но все равно кажется, что это какой-то мираж, только лишь чудится, и сам

ты словно вдруг лишился плоти, стал невесом, воздушен, куда-то летишь, в

каком-то парящем полете...

═ В конце шестого класса или в начале седьмого Антон однажды пришел в дом

к сокласснику Олегу Кущинскому. Особой дружбы у Антона с Олегом не было,

просто надо было взять то ли тетрадку, то ли учебник. Отец Олега

начальствовал над городским банком, семья жила в достатке, в просторной

квартире с хорошей мебелью, дорогими вещами: на полу и на стенах ковры,

пианино, красивая посуда в зеркальном буфете. Олег похвастался последним

семейным приобретением: радиоприемником,═ с которым можно слушать

заграницу. Это был большой полированный ящик с вертикальной шкалой и

названиями всех европейских столиц и крупных городов, с эбонитовым диском

для настройки. Внутри красновато светились радиолампы, облитые сверкающим

серебром: Такой приемник Антон видел впервые. Это была мечта многих, но

мало кому он был доступен. Олег стал вращать диск настройки, и после

треска, шороха, свиста попал на какую-то заграничную станцию.

Транслировался митинг. Пронзительный мужской голос что-то громко кричал, а

толпа отвечала одобрительным гулом. Он был похож═ на гул охваченного бурей

океана. Несколько коротких, на истерических нотах, выкриков оратора - и рев

миллиона голосов, несметной толпы, охваченной экстазом. Словно из пучины

вод вырастает, вздымается до высоты гор гигантский вал, катится, сметая

все на своем пути, и рушится на каменистый берег, расшвыривая гальку,

взрываясь облаками пены, тучами брызг. Олег уже разбирался, что можно

услышать в приемнике. Он сказал, что передача из Германии, Гитлер

выступает перед своими сторонниками. Антон хорошо запомнил общее

впечатление от того, что доносили радиоволны: каких-то титанических сил,

равных разве что самому грозному на планете вулкану. Ощущение это нельзя

было забыть, потому что уже тогда было точно известно, куда направятся эти

силы, эта сатанинская энергия, разбуженная Гитлером, воплощая в себе его

неукротимую, бешеную волю, его дикие, абсурдные и тем не менее заманчивые,

соблазнительные для миллионов германцев замыслы, - на Советский Союз...

═И вскоре началось то, от чего содрогнулся мир: зарева пожаров над

городами═ Европы и России, глубокие рвы и бесконечные виселицы с телами

расстрелянных и повешенных патриотов, печи Освенцима, Майданека и десятков

подобных лагерей, фабрик смерти, - для уничтожения неарийцев и очищения

занятых ими═ территорий для проживания, численного умножения и

благоденствия исключительно одних немцев. И во всем этом - в каждом большом

и малом действии, в каждом слове германских властей, в каждом шаге

германских армий был, присутствовал он, Гитлер, в каждой германской

убивавшей пуле был он - Гитлер, его злой, ненавидящий человечество дух,

его людоедские планы, приведенные в исполнение, его не знающая никаких

пределов личная диктатура, его редкий даже для пациентов психических

клиник фанатизм.

═ Лежащие вокруг развалины Берлина, создававшегося столетия великолепными

мастерами, архитекторами, скульпторами, художниками, - это тоже был

Гитлер, его фанатичность психически больного, его безумие. Перед своим

концом, видя и понимая, что все его дикие идеи рухнули, Германия, которой

он обещал невиданный расцвет, господство над миром в ближайшую тысячу лет,

побеждена, поставлена на колени, он напрямую повел страну и народ в пучину

гибели; если германцы, заявил он, оказались не способными победить, не

способными доказать, что они лучшая и сильнейшая раса на земле, раса

господ, а все остальные - чернь, назначенная быть рабами у немцев, то в

таком случае германцы вообще недостойны жить! Пусть погибают все до

одного, пусть погибнет вся Германия и исчезнет с карты мира, с лица

земли!..

═И вот перед глазами Антона в грубо сколоченном из неструганых досок ящике

- три или пять килограммов черных, обугленных, крошащихся костей,

фарфоровые зубы, вправленные в челюсти на металлических штифтах,

соединенные между собой для прочности металлическими стяжками,═ проволокой

из сверхкрепкого, неизносимого тантала... Как охватить это разумом,

своими чувствами земного, нормального человека, никогда не соприкасавшегося

ни с чем подобным, как совместить воедино гигантскую масштабность

злодеяний, моря пролитой крови, 55 миллионов уничтоженных человеческих

жизней - и эти огненные оглодки из кострица, зажженного самыми ближайшими

приспешниками фюрера, которые при всем своем старании все же так и не

сумели выполнить его посмертную волю: не оставить от его тела ничего,

чтобы даже малая пылинка не попала бы в руки его ненавистных врагов...

═- Ну, нагляделись? - спросил шофер и стал закрывать ящики крышками.

═Антон пошел от ящиков, от автофургона, как лунатик.

═- Вы куда, товарищ сержант? Нам в другую сторону, вон туда! - остановили

его солдаты, а один, видя, что Антон вроде бы не слышит, даже потянул его

за рукав.

═

═════════════════════════════════════════════ ══════════════════49

═Площадь перед рейхстагом была в сизой дымке, здание просматривалось

туманно, как сквозь кисею. В городе все еще что-то горело, чадило, хотя

множество людей и техники занималось тушением огня и головешек. Но

бушевавшие пожары так скоро полностью не затушить.

═Сколько же народу бурлило на площади перед колоссальным, величественным

гранитным порталом рейхстага и вокруг всего здания! Как в таком пестром

многолюдстве, в таком бурном кипении отыскать крохотную горстку солдат с

Ферапонтом Ильичом?!

═Ступени главного входа были засыпаны каменным мусором, под ногами солдат,

втекающих внутрь и вытекающих обратно, звякали автоматы и винтовочные

гильзы. Розовые гранитные колонны портала, избитые осколками, чуть ли не

во всю свою высоту были уже сплошь в именах и фамилиях, названиях воинских

частей, фронтов, нанесенных углем, мелом, масляными красками всех цветов.

Окна нижнего этажа были забиты щитами из толстых досок; это сделали

защитники рейхстага еще до начала штурма; доски эти тоже были исписаны

сплошь, не найти свободного местечка. Тысячи имен, тысячи фамилий...

═ А надо бы, подумал Антон, чтоб были имена всех, кто воевал, кто не

дошел, кто вообще пал в этой войне от рук гитлеровцев, под их пулями,

бомбами... Надо, решил Антон, поставить рядом со своим именем имена всех

своих погибших друзей, солдат, бывших с ним в одной роте. Апасова и

Добрякова, погибших тогда же, в сорок третьем, холодной осенью при

форсировании Днепра под стенами Киева... Надо написать Шатохина - его

отвезли в госпиталь с осколками в спине, и там на операционном столе он

скончался... Надо написать Алиева и Бисенова, разорванных бомбой уже не

земле Польши. Их бесконечно жаль, в ушах Антона до сих пор звучат их

детские голоса: "Командир,═ я здесь!" Смерть их была мгновенной, вдвоем,

судьба их пощадила. А если бы она взяла только одного - то как бы стал жить

и воевать дальше другой, они ведь сроднились, как братья... На стене

рейхстага надо нанести имя и Телкова - он жив, дома, но калека без ног,

даже сторожить утят теперь не пригоден...

═Антон остановился напротив портала, читая имена, названия городов под

ними, откуда пришли в Берлин расписавшиеся на рейхстаге бойцы, удивляясь,

каких только нет уроженцев среди тех, кто штурмовал столицу Германии; весь

необъятный Советский Союз был представлен здесь: Приморье и Приамурье,

Якутия и Кавказ с Туркестаном, Украина и Белоруссия, Урал и Заволжье,

есенинская Рязанщина и северный лесной Вологодский край.

═Вдруг кто-то сильно ударил его сзади ладонью по плечу. Удар был такой,

что можно был слететь с ног, но дружеский - только кто-то из друзей мог

так сильно, по-свойски, ударить.

═Антон обернулся. Сзади стоял худой младший лейтенант в изношенной,

выбеленной солнцем, дождями, соленым потом гимнастерке, с медалью "За

отвагу" на левой стороне груди, "Красной звездочкой" на правой, в

поцарапанной каске с оборванным с одного края и висящем ремешком, с

автоматом в опущенной руке. Улыбаясь, с блеском в черных, как воронье

крыло, глазах младший лейтенант смотрел на Антона. Этого офицера, знавшего

всю войну только передний край, Антон никогда в своей жизни не видел.

═- Ошибся, друг! - сказал Антон.

═- Да нет, не ошибся, - не переставая улыбаться, наоборот, еще шире

растягивая губы, сказал младший лейтенант. - Как я могу ошибиться, если мы

с тобой из одного котелка хлебали, и я тебя из песка тянул!

═В чертах худого, небритого, с провалами вместо щек лица младшего

лейтенанта Антон вдруг различил что-то знакомое и, прежде чем полностью

осознал, тело его уже так и дернулось навстречу младшему лейтенанту:

Гудков!

═- А я знал, что я тебя здесь встречу! - сказал Гудков, обнимая за плечи и

притягивая к себе свободной рукой Антона. - Можешь, конечно, не поверить,

доказать мне нечем, но вот шел я сейчас сюда - и будто что-то шепчет

внутри: а тут и Антошка, сейчас мы с ним обнимемся! Скажи ведь - как в

кино! А могли бы и не повстречаться. Вообще - нигде и никогда. От тебя

ведь там, во рву том танковом, только вот так пальчики из песка торчали, -

он схватил Антона за руку и показал - как: лишь самые ноготки. - А не

торчали бы - никто б и не догадался, что человек тут присыпан. Еще бы

пяток минут - и тебе бы конец, задохся бы полностью...

═

══════════════════════════════════════════ ════════════50

═Аллеи парка, засыпанные желто-оранжевой листвой, маленькая полянка с

пеньком, на котором сидел Антон, Антон Павлович Черкасов, давно уже

никому, ни своей стране, ни живущим в ней людям не нужный пенсионер,

только обременяющий своей грошовой пенсией государственные финансовые

расходы, были уже полностью в холодной тени. Лишь несколько ярких пятен

уходящего солнца,═ прорывающегося сквозь древесную листву и сплетение

веток, еще лежало на═ блеклой осенней траве.═ Надо подниматься, брести

домой; купить по дороге хлеба, а дома варить на газовой плитке

вермишелевый суп из пакета. Готовит себе еду он сам, никто ему в этом деле

не помогает, хотя есть двое взрослых детей - сын и дочь, есть внуки;

стандартный суп фирмы "Роллтон" - самый подходящий для него обед:

приготовление занимает всего пару минут, питательно и достаточно вкусно -

а большего теперь ему уже и не надо...

═По парку бродил мужчина лет сорока, в руках его была авоська с бутылками,

он заглядывал под кусты, за стволы деревьев. Сборщик стеклотары. Наберет

еще одну такую же авоську, сдаст в ларек, принимающий бутылки, банки

из-под кабачковой игры, томатной пасты, а выручку - на вожделенную

четвертинку. А может, на такой же "роллтоновый" вермишелевый суп с куском

хлеба. Мать честная, сколько же расплодилось таких сборщиков пустых

бутылок, просто нищих, открыто просящих подаяния, исследователей

содержимого мусорных ящиков... Некоторые, найдя что-то съедобное, тут же

запихивают себе в рот, жадно жуют, глотают, настолько голодны, не могут

сдержать нетерпения...

═Мужик, бродящий по парку, ищущий брошенные пьяницами бутылки, самого

трудоспособного возраста, здоров и крепок на вид. Ему бы работать, он бы

не отказался, с радостью ухватился бы за такую возможность; раньше, до

"перестройки", конечно, он где-то работал, может быть - даже техником,

инженером, кормился сам и кормил семью, нормально, не жалуясь, жили. Но -

заводы и фабрики стоят, квалифицированные рабочие, опытные техники с

большим производственным стажем, инженеры с высшим образованием, научными

степенями и званиями никому не нужны, на улице; одни стали "челноками",

мотаются в Польшу и Турцию или в ту же полвека назад побежденную Германию,

живущую сейчас лучше многих других европейских стран, за старьем,

обносками с плеч немцев, дешевыми товарами, которыми там брезгуют, там они

не в ходу, а у нас на них спрос, хватают, потому что доступны, надо во

что-то одеваться, торгуют ими на рынках,═ чтобы как-то существовать,

спасти от голода своих детей; другие даже вот так: роются в мусорных

ящиках, собирают по урнам и на пустырях стеклотару... Исторический

парадокс, фантастика!.. И это случилось с государством, которое нашло в

себе силы,═ мужество и средства выстоять в борьбе с таким страшным,

беспощадным противником, как Германия═ с Гитлером во главе, и не только

выстоять - но и его разгромить...

═Мечта стать журналистом, литератором, работать в той области, что

приоткрылась ему в Алтайском крае, в маленькой районной газетке, и

показалась такой заманчиво-интересной, притягательной, так властно его

захватила,═ долго не покидала Антона. В журналистику, литераторство его

влек не только недолгий сибирский опыт, но и предназначенность, которую он

в себе чувствовал. Эта предназначенность к перу и бумаге была даже в его

имени, которое выбрали и дали ему родители. Антоном его назвали из любви к

Чехову, из желания заронить в него человеческие, нравственные черты

писателя, превосходящего многих деятелей российской литературы не только

своим талантом художника, но, главное, духовной сутью. Чехов приобрел

известность уже в то время, когда он жил и писал, но она была═ не слишком

широка, в основном - в кругу читающей интеллигенции. Потом его забыли, он

оказался прав, предсказывая: меня будут помнить и читать после моей смерти

всего семь лет. Так оно, в общем, и случилось, его почти не вспоминали═ в

годы мировой═ и гражданской войны, а в начале 20-х, с утверждением

советской власти, Чехова опять вспомнили, стали широко издавать,═ имя его

опять зазвучало, стало проникать в народную ширь и глубь, потому что новая

власть увидела в нем своего союзника: критика и обличителя старого

общества, свергнутого режима, провозвестника новой эры, когда все небо

будет в "алмазах" и в людях все станет прекрасным: и души, и мысли, и

дела... Особенно хотела назвать сына Антоном мама, тем более, что для

родства с Чеховым подходило даже отчество: Павлович. Может быть, думала

она, это даже направит сына по пути любимого ею писателя: или в медицину,

или в литературу. А то - по обоим вместе. В молодые свои годы она училась

в Петербурге на женских курсах, а все курсистки были заражены передовыми

романтическими идеями, революционным духом, жаждой социального

переустройства на справедливых началах, чеховского "неба в алмазах" над

головой, жаждой пришествия вместо Тит Титычей и окуровских обывателей

совсем новых, прекрасных всеми═ своими качествами людей. Студенческая

молодежь, в которой вращалась мама, преклонялась перед главным российским

бунтарем того времени - Максимом Горьким, устраивала бешеные овации

Шаляпину, когда он пел "Дубинушку",═ чтила Чехова, Короленко, Куприна...

═Почти уже заканчивая политехнический институт, в который он пришел после

демобилизации из армии, Антон вдруг охладел к будущей своей профессии

инженера-конструктора в области радиотехники и сделал попытку найти для

себя работу в редакции областной газеты. Приняли его неласково. Видимо, в

штат газетных сотрудников таким путем, каким пошел Антон, открыв с улицы

дверь, не попадают. Но он═ этого не знал. Человек, к которому его направили

для разговора, сразу же, не интересуясь ничем другим, спросил: вы член

партии? Комсомолец, - ответил Антон. Этого мало, - сказал сотрудник с

таким выражением в голосе и лице, которое означало, что говорить больше не

о чем. Печать в нашей стране, - добавил он, разъясняя, как недорослю,

школьнику младших классов, - дело величайшей важности, целиком и полностью

находится в руках партийных органов. Наша газета - рупор обкома партии,

каждое слово в ней должно служить проведению в народ, в массы политики

государства, коммунистических идей. Вот станете членом партии - тогда

приходите, поговорим...

═Окно кабинета, в котором сидел за большим письменным столом говоривший с

Антоном сотрудник редакции, выходило во двор и по случаю летней поры,

жаркой погоды было открыто.═ А со двора был вход в типографию, там тоже

были распахнуты все окна, слышался шум работающих печатных машин, долетал

запах керосина, которым промывают шрифты, типографской краски... Он

наполнял Антона волнением, сладкой тоской,═ готовностью согласиться на

все, что ему предложат, на любую роль, только чтобы не расставаться с

равномерным, ритмичным шумом и запахами, вплывавшими в открытое окно из

типографского цеха.

═Но сухой, казенного вида и казенного устройства сотрудник редакции сказал

Антону, что самое большее, на что он может рассчитывать, это только лишь

стать в типографии грузчиком, подкатывать к ротационной машине рулоны с

бумагой, укладывать в кузова автомашин тюки с напечатанными газетами и

прочей готовой продукцией. Но и на такие вакансии кого попало, с улицы, не

берут, надо пройти проверку у кадровика, собеседование, заполнить

специальные анкеты. Допуск в типографию, штат там работающих - под особым

контролем, на особом режиме. Ведь там шрифты, которыми можно

воспользоваться во враждебных, преступных целях, множительная техника,

набранные полосы для ежедневной массовой газеты, тексты плакатов, брошюр.

Появление какого-нибудь не того═ слова в тексте - это не просто опечатка,

небрежность, случайность - это политическая диверсия... Если Антон

согласен работать грузчиком, надо собрать все требуемые документы, взять в

райкоме комсомола характеристику и прийти на беседу с кадровиком.

═В городе у Антона был приятель. Их знакомство и дружба завелись не так

давно, но с мнением его Антон считался, спрашивал советов в трудных

случаях. Приятель был гораздо старше Антона, ему уже перевалило за сорок,

жизненный опыт его был богат и разнообразен. В жизни его было время,

когда он тоже тянулся к журналистике, и ему повезло, его взяли в газету.

Но когда он увидел, как черкают его статьи и заметки, вымарывая все

нестандартное, все, содержащее хотя бы малейшую остроту, критику, Василий

Васильевич - так звали знакомого и приятеля Антона - убедился, что никакой

самостоятельности, свободы творчества на службе в газете у него не будет,

заниматься журналистикой при таких условиях, в таких жестких путах, нет

смысла, и ушел в другие профессии. А их у него хватало. Он окончил

учительский институт, с десяток различных курсов. Стал рыбоводом в

каком-то совхозе, где рыбоводство никак не могло укрепиться на ногах, быть

продуктивным и доходным, потому что постоянно приезжали начальники разных

рангов за рыбой к своим обеденным и праздничным столам,═ для подношения

еще более высоким начальникам. Быть сопричастным к хищническому

разграблению совхозных прудов Василий Васильевич не захотел, тем более что

в итоге вина будет взвалена на него одного: куда смотрел, почему позволял?

И от сазанов и карпов Василий Васильевич ушел учительствовать в начальную

деревенскую школу, претворяя некрасовский призыв - сеять разумное,

доброе, вечное. Но, поселившись в деревне на частной квартире, не имея

собственного огорода, домашней живности, даже петуха с полудюжиной кур,

существуя только на учительскую зарплату, он окунулся в такую бедность,

такой голодный, безысходный быт, что вспомнил Пилу и Сысойку и даже им

позавидовал. У него началась самая настоящая цинга, стали кровоточить

десны и шататься зубы. Открылись раны, полученные на войне. Василий

Васильевич был батальонным телефонистом; в разгар боев,═ под пулями,

таскал на себе катушку с телефонным проводом весом в пятнадцать

килограммов, полз по-пластунски в самую гущу минных разрывов, чтобы найти

повреждение и восстановить связь. Трижды его настигали пули немецких

снайперов, но все же ему невероятно везло. Получив и записав однажды

срочную телефонограмму для комбата, он понес листок к нему в землянку, и

пока отсутствовал - вражеский снаряд разорвался в том блиндаже, где он

только что находился и стоял его телефонный аппарат. Другой раз в дни

затишья он сидел под сосной в густом лесу рядом с батальонным комиссаром,

до передовой было далеко, километры. Комиссар достал пачку "Беломора" из

своего спецпайка, угостил папиросой Василия═ Васильевича, а Василий

Васильевич потянулся к нему с протянутой рукой и немецкой трофейной

зажигалкой - дать огонек. Пролетавший высоко над лесом "юнкерс" бросил

бомбу, всего одну, она разорвалась за деревьями, один осколок убил наповал

комиссара,═ делавшего над зажигалкой первую затяжку, а другой, величиной с

кулак, врезался в сосну в том месте, где за пару секунд до этого была

голова Василия Васильевича. Не достань комиссар "Беломор", не потянись к

нему Василий Васильевич с зажигалкой в руке - и он был бы убит вместе с

комиссаром.

═После газеты, после деревенской школы и еще каких-то мелких служебных

мест Василий Васильевич нашел себе должность счетовода в конторе

добровольного общества пчеловодов. Работа, как говорится, "не бей

лежачего", зарплата - копейки, никаких дополнительных доходов, никакой

выгоды. Но Василий Васильевич был доволен: тихо, спокойно, без дерганья и

переживаний. А главное - никакой связи с идеологией, значит - страха

ответственности за каждое сказанное слово. Ничтожно малая зарплата

нисколько не угнетала Василия Васильевича, не портила ему настроение, он

мог бы═ прожить и на меньшую: он был холостяк, бессемейный, бездетный.

Счетоводство в пчелином обществе давало ему то, что он больше всего ценил:

массу свободного времени, которое он тратил на чтение. Относясь к

публикуемым произведениям насмешливо-критически, особенно к тем, за

которые давали большие государственные премии, он все же следил за

московскими журналами, за всей текущей литературой. Посещал все городские

литературные вечера, обязательно шел послушать, если приезжал и выступал

перед читателями кто-либо из видных писателей. Мнения Василия Васильевича

обо всем, что он читал, слышал, видел, с чем сталкивала его жизнь, всегда

были меткими, выражены остро, с едким юмором - в духе Салтыкова-Щедрина.

Но сам Василий Васильевич ничего не писал, даже не делал никаких попыток,

его недолгая работа в газетной редакции полностью отбила у него охоту к

собственному творчеству. Подлаживаться под "требования" он не мог, а не

подлаживаться значило нажить себе только крупные неприятности.

═ Услыхав от Антона, что его могут взять в типографию только лишь

грузчиком и то после проверки у кадровика-энкавэдиста, заполнения

специальной анкеты из сорока двух вопросов, Василий Васильевич

расхохотался, показывая черные дыры вместо двух передних зубов, которыми

он расплатился за свою тягу к просветительству, посевам доброго и вечного.

За свое учительство в деревенской школе.

═- Слушай, не будь лопухом, ведь в грузчики зачем идут? Только чтобы

красть. А что ты там украсть сможешь? Десяток свежих газет? Пачку бланков

"сальдо-бульдо" для отчетности артели "Напрасный труд". А еще что? Рулон

бумаги ты не украдешь, он тонну весит. В карман или за пазуху не засунешь.

И брось ты вообще эту свою дурацкую затею - рваться в журналисты. Ты

просто не представляешь, что это такое. Твоя алтайская районка - это была

дремучая самодеятельность в экстремальных обстоятельствах. Когда такое

творится - случается все, самое невероятное. Все проходит. Гайдар в

четырнадцать лет полком командовал, неграмотный Чапаев дивизию в сражения

водил. Даже всеми вооруженными силами республики соглашался командовать -

только бы чуток подучиться... Попрешь в газетчики, помяни мое слово, ты

себе только жизнь загубишь, впустую она пролетит. Разберешься, хватишься -

а уже поздно, годы назад не вернуть. Чтоб ты туда не лез - я тебе историю

одну расскажу.═ Никакого вымысла, сама жизнь. А ты мотай на ус. Вот когда

ты ходил в редакцию, небось видел - на первом этаже большая комната,

много столов, там бухгалтерия, кассирша там сидит, зарплату и гонорар

авторам выдает. Завхоз там помещается, еще кто-то. А в уголке - человечек

такой невзрачный. Лысый, в очках, на старичка похож,═ хотя совсем не

старичок, тридцать пять ему, не больше. Заметил такого?

═ - Да нет, как-то не обратил внимания.

═- Если еще раз нелегкая тебя в редакцию занесет - посмотри на него,

посмотри. На столе у него кипы районных газет, со всей области. Он их

читает. Работа у него такая, должность: районные газеты читать. А потом он

пишет: как какая газета освещает на своих страницах те или иные вопросы.

Проведение сева, прополку. Как показана подготовка к уборочной, сдача

зерна государству. Такая-то газета делает это хорошо, в должной мере, а

вот такая - поверхностно. Потом эту его писанину по районным редакциям

рассылают, дескать, учтите, подтянитесь - и так далее. Работа тяжкая,

нудная,═ не позавидуешь. В области девяносто два района, девяносто две

малолитражки. Бумага скверная, печать серая, шрифты сбитые - ослепнуть

можно.═ Попробуй девяносто две газеты подряд прочитать и все об одном и

том же - как, скажем, с вредной черепашкой на полях борются. После двадцать

пятой районки эту самую черепашку у себя на макушке ловить начнешь. Так

вот мой рассказ про этого лысого старичка тридцати пяти лет. Я в газету

пришел,═ а он там уже работал. Считался одним из ведущих. Большие статьи

писал. В основном про театр, про артистов. В деревнях на заводах не бывал

никогда, не знал про них ничего человек городской с гуманитарным

образованием, а вот в искусстве разбирался. И стиль у него был приличный.

Иногда цитату какую-нибудь из классики ввернет, из Пушкина, Маяковского.

Подписывался с именем, а это не каждому разрешается, только тем, кто себе

уже авторитет наработал,═ так сказать - в соответствующую "весовую

категорию" вошел: Константин Гузов. Еще он об ученых писал, научных

проблемах, которыми они заняты. В этих делах он тоже кумекал. Слушай, -

перебил себя Василий Васильевич, - жара несусветная, пойдем-ка пива

глотнем! Вон забегаловка и,═ кажется, народу в ней мало. Там я тебе и

доскажу...

═ Антон и Василий Васильевич отправились в Петровский сквер с гранитным

постаментом от памятника Петру, но без самого бронзового Петра,═ что

стоял в сквере до войны.═ Во время оккупации фигуру царя-кораблестроителя

немцы увезли и наделали из нее патронные гильзы. Может быть, для тех самых

патронов, которыми стрелял в Антона Карл Пипенбург из своего окопа под

Харьковом. Встретившиеся друзья никуда не спешили, затеявшийся разговор

Антона сильно заинтересовал. В павильончике в углу сквера действительно

было свободно Василий Васильевич вопреки обыкновению был в этот день при

небольших деньгах - остатках своей недавней счетоводской зарплаты; он взял

две кружки мутного кисловатого пива, они вышли с ними наружу, на воздух

сели на скамеечку.

═В те годы, сразу после войны, в лежащем в руинах городе много было

подобных пивных - дощатых, наспех сколоченных "забегаловок". Внутри -

темнота и грязь. Прилавок залитый липким пивом. Грудастая бабенция, умело

и ловко делающая из пивной пены себе немалые капиталы, наливает в мутные,

плохо мытые стаканы и такие же банки или с отбитыми краями кружки дрянную

водку и дрянное пиво. Посетители, в основном, - калеки войны, в каждой

забегаловке - свой постоянный круг. Инвалиды тянутся в них, как в клуб.

Это место общения, воспоминаний, обмена новостями, взаимных жалоб на

жизнь, гнетущий быт, трудности с жильем. Глушат выпивкой душевные раны. У

каждого предостаточно невзгод, боли, тоски от потери родных, близких, от

собственных переживаний: был человек как человек, а теперь безрукий или

безногий, а то и вовсе обрубок, передвигается на досточке с подшипниками

вместо колесиков, отталкиваясь от асфальта деревяшками в виде двух утюгов.

Пенсия - всего лишь на два стакана базарной махорки...═ Награжденные

медалями и орденами получали за них небольшие деньги, за медали -

по пятерке, за ордена - десять - пятнадцать. Если "Красное Знамя" -

двадцатка. Денежное поощрение было установлено в разгар войны, когда

требовались героизм и мужество. Но война кончилась, нужда в героизме и

мужестве отпала, и денежную добавку к боевым наградам отобрали. По просьбе

самих же медалистов и орденоносцев - так было написано в газетах. Дескать,

государство восстанавливает разрушенные города, требуется много средств, а

мы, фронтовики, благодаря заботам о нас государства, всем необходимым

полностью обеспечены, обойдемся и без премиальных за совершенные на войне

подвиги...

═ Василий Васильевич отпил из кружки пару глотков, поставил кружку рядом с

собой на скамейку и не прикасался к ней уже до самого конца своего

рассказа.

═ Журналисту, про которого он стал говорить, необыкновенно повезло: его

способности и активность заметили, взяли в Москву, в штат одной из

всесоюзных газет. Немного подучили и послали корреспондентом в большую,

богатую сельским хозяйством и промышленностью область на юге страны.

Спецкор из Москвы на периферии - персона важная, значительная. Вроде

"государева ока", независимого от местного начальства, назначен бдительно

глядеть, как идут дела, как действуют местные "царьки" и "князьки" и

немедленно сообщать в центр, в столицу, если что не так. Сразу же, с

вокзала, Гузов попал в шикарную просторную квартиру с ванной комнатой,

балконом, телефоном. Под окном - персональная автомашина с шофером,

которой можно пользоваться хоть круглые сутки. Короче говоря - жить можно

припеваючи, иметь множество благ. Все местные начальники перед специальным

корреспондентом всесоюзной газеты заискивают, стелются ковром, стараются

изо всех сил угодить.═ Ведь от того, что и как напишет спецкор в газете,

зависит судьба и благополучие любой местной шишки. Напишет хорошо,

похвалит - дорога на повышение, в еще более высокие чины, на еще более

высокие должности. Осудит, раскритикует - и карьера подпорчена, а то и

совсем полный крах: из князи да мордой в грязи...

═ Предыдущие корреспонденты так и жили, так и действовали: ни с кем из

важных начальственных лиц не ссорились, не конфликтовали, местные дела

изображали в светлых тонах и розовых красках. А если кого и критиковали -

а критиковать кого-то для демонстрации своей объективности нужно было

обязательно, - то лишь какую-нибудь мелкую сошку. И то если эта сошка

оскандалилась и опозорилась дальше некуда, ей уже и выговор по партийной

линии влеплен, и с работы она уже изгнана.

═А Константин Гузов был человеком иных свойств, иного устройства. Душой

чист, бескорыстен, по характеру - правдолюбец. С подлинной жизнью до

назначения спецкором никогда близко не соприкасался, за ее ширмы и кулисы

не заглядывал. Думал, что у нас все как говорится, так точно и делается. А

тут работа заставила залезать в самую глубь. И открылись ему вещи, что

спрятаны за фасадной стороной, не всем и каждому они видны, а большей

частью наоборот: тщательно и надежно спрятаны. А тут еще люди - рабочие

разных предприятий, специалисты сельского хозяйства, сотрудники научных

учреждений и многие, многие другие - расчухали, что Гузов, новый спецкор

из Москвы, не такой, как прежние представители прессы,═ с ним можно

разговаривать, он слушает и вникает, интересуется подлинной сутью и

правдой, есть надежда, что с его помощью удастся наконец вытащить на свет

всякого рода мерзавцев, избавиться от того, что мешает нормально жить и

трудиться. Пошел к нему со всех сторон поток жалоб и заявлений в устном и

письменном виде, документальные доказательства. И очень скоро Гузов увидел

и убедился, что среди главного начальства в области мало честных и чистых,

незапятнанных людей, зато полно нечистых на руку, грязных взяточников,

держиморд, находящихся в крепкой спайке, партийными билетами и званием

коммунистов прикрывающих свои темные,═ противозаконные дела и делишки.

═Будь Гузов не таким идеалистом, каким он был, может быть, он воспринял бы

свалившуюся на него информацию спокойней, сдержаннее на нее реагировал. Но

он был как дитя: свято верил в провозглашенные лозунги и принципы, в то,

что самые главные радетели и борцы за них - это те, кто находится на

высоких постах (а то бы они туда не попали!), кто облечен наибольшей

властью.

═А подлинная картина оказалась совсем другой. И она его потрясла. От своих

открытий он впал в совершенно ненормальное состояние. Почти перестал есть,

началась бессонница. Ночами он метался на кровати, стонал,═ терзаемый

своими мыслями, чувствами, открывшимися ему тайнами. Жена пыталась

выяснить, что его мучит, но рассказать ей в подробностях он ничего не мог,

потому что это стало бы рассказом о скрываемых преступлениях известных

должностных лиц, о подлогах, кражах огромных государственных денег, о

корыстном пользовании должностными положениями в обход законов и правил,

обязательных для всех, о сваливании вины и улик на невинных, лишенных

умения и возможностей защититься, себя оправдать. И Гузов только повторял

жене единственное, что мог он ей сказать: "Наташа, что делается! Что

делается! Здесь, в этой области, нет советской власти!"

═Наивный, несведущий человек, проживший свои тридцать пять лет с розовыми

очками на носу! Он думал, что то, что он увидел и узнал, творится только

здесь, что область, куда его прислали, - это непохожий на всю остальную

страну островок, полный тварей, шипящих, извивающихся змей, - в океане

чистой, светлой, прозрачной воды...

═Он понимал, что как журналист большой, влиятельной газеты, как коммунист,

которому дороги принципы партии, законы государства, он должен, обязан

что-то предпринять, дать ход полученной им информации. Совесть и роль,

которая на него возложена газетой,═ требуют от него вмешаться в местные

дела,═ разрушить сложившуюся обстановку, пойти войной на преступников,

прячущихся за заборы из высоких слов, за свои партийные билеты, придать

огласке их воровские дела, утвердившееся как норма жизни, взаимоотношений

взяточничество, дружное, сплоченное преследование протестующих, не

желающих быть попустителями и соучастниками беззаконий,═ рабски

подчиняющимися молчальниками.

═Но что═ сделать, как поступить? Почему все это цветет здесь таким пышным

цветом? - задавал он себе вопрос. И отвечал: да потому, что о проделках

местной знати не ведают наверху, в Москве, в ЦК!

═ Извечная, неискоренимая вера русского человека в царя-батюшку, который

хорош, добр и светел, как ясное солнышко, а плохи только его слуги. Они

его обманывают, царь-батюшка просто не знает, что делают в далекой

провинции городничие и чиновники, всякие там Шпекины и Ляпкины-Тяпкины, а

то бы вмиг навел порядки, всех плутов и обманщиков превратил в мокрое

место.

═Размышляя таким образом, Гузов пришел к твердому выводу, что ему надо

написать обо всем прямо в ЦК.

═Письмо его заняло страниц пятьдесят на машинке. Да еще такую же стопку

составляли приложенные документы: проверенные им письма жалобщиков, копии

разных резолюций, отписок чиновных лиц, лживых проверочных актов с

лживыми выводами: все в полном порядке, все о'кей, финансовых документов,

говорящих о совсем обратном, доказывающих изложенные в письме Гузова

факты.

═ Дальнейшее ему представлялось так: по его сигналу═ в область из Москвы

приедет ревизор или ревизоры, целая бригада, все полностью подтвердится, и

все местные жулики и прохиндеи получат по заслугам.═ Одни полетят вверх

тормашками со своих мест, от других останутся только перья да пух, а

кое-кто узрит небо в клеточку.

═Но произошло совсем иначе. Гузов не представлял, как поступают, что

происходит с подобными сигналами. Посланное в ЦК письмо пришло назад, в

руки тех, кого обличал Гузов. Он полагал, что их участь - быть

обвиняемыми, а они оказались судьями - судьями Гузова и его поступка, его

отчаянной, дерзкой попытки в одиночку избавить область от взяточников и

казнокрадов. Гузова вызвали на бюро, в самую высшую инстанцию власти,

существующую в области, и то, что там ему наговорили, то, что он в

результате═ этого разговора увидел и понял, потрясло его еще больше, чем

тогда, когда он узнавал, что за люди осуществляют в области верховную

власть. Он увидел, что перед ним замкнутый круг, пушкинское: "но правды

нет и выше", он всего-навсего смешной Дон-Кихот, который всегда и во всем

потерпит только поражение и будет до бесчувствия избит, а журналистика, в

силу, чистоту и благородство которой он так верил, это всего-навсего род

проституции - и не более того. Журналиста держат, журналисту платят, а тот

продается═ - пишет и делает то, что прикажут, что от него хотят, а начнет

своевольничать - сунут в жернова и перемелют на муку.

═С заседания бюро Гузов вышел шатающейся походкой. Он шел, не разбирая

дороги, не видя и не понимая, куда бредет. Через полчаса он оказался на

железнодорожной станции. Там по путям туда и сюда двигался пыхтящий паром

маневровый паровозик. Гузов дождался, когда он двинулся в его сторону,

шагнул на шпалы и бросился под паровоз. Машинист это видел и успел

затормозить. Ругаясь, он и стрелочник вытащили Гузова из-под колес. Он не

пострадал, только весь был в липком, черном мазуте и уже ничего не

понимал, бормотал что-то бессвязное.

═Его долго═ лечили в Москве, перепробовали на нем все применяющиеся в

подобных случаях лекарства, но он оставался в одном и том же невменяемом

состоянии: не узнавал жену, детей, не отвечал на вопросы, врачи не могли

войти с ним в контакт. Приезжал самый лучший специалист в подобных

заболеваниях, внимательно обследовал Гузова. Жене его после осмотра

профессор сказал: ваш муж физически абсолютно здоров, все органы у него в

полном порядке. Он проживет сто лет. Но - вот таким, каков он есть...

═А спустя месяц его вылечили китайские врачи. Они приехали

пропагандировать свой метод иглоукалывания и обучать ему советских

медиков. Для демонстрации, что иглоукалывание обладает исключительной

исцеляющей силой, они попросили подобрать им самых безнадежных больных. В

их число включили Гузова. Китайский врач ввел ему через нос в полость

черепа,═ в мозг тонкую иглу из бамбука. Потом Гузов заснул. Непрерывный

сон продолжался пятнадцать суток. На шестнадцатый день Гузов зашевелился,

открыл глаза, взгляд его был осмысленный; увидел сидящую у его постели

жену, узнал ее, улыбнулся. Попросил пить, потом попросил еду. Врачи стали

проверять его память, мышление. Оказалось, он помнит все, что знал и

помнил до болезни. Даже то, что происходило, что с ним делали, о чем с ним

пытались поговорить, когда он находился в "отключке". Только ему

представлялось, что на кровати лежит кто-то другой, не он, а он бесплотно,

невидимо, как дух, как призрак, присутствует возле...

═- Просто сказка какая-то! - не поверил Антон.

═- Говорю со слов самой Наташи, именно так она мне рассказывала.

═Василий Васильевич взял со скамейки кружку с пивом, горло его, очевидно,

после долгого повествования требовало влаги. Приложившись к кружке, он

медленно втянул в себя ее содержимое. А потом, для полного завершения

истории, случившейся с Гузовым, добавил еще несколько подробностей.

═Хотя Гузов и выздоровел, пришел в норму, держать его в Москве, в штате

союзной газеты, все же не стали. Видимо, боясь, как бы он не выкинул еще

какой-нибудь подобный номер. Он вернулся назад, на родину, во

взрастившую═ его газету, а в ней, видимо, из тех же опасливых соображений,

прямо о них не говоря, облекая в заботу о здоровье, Гузову придумали вот

эту, как бы весьма нужную и важную, работу: читать районные многотиражки,

выставлять им оценки за то, что они пишут в своих статьях и заметках.

═══════════════════════════════════════════════════════

══════════════════════════════════════════════════════ 51

═Через пару месяцев Василий Васильевич преподал Антону еще один урок;

теперь он касался писательской профессии.

═Антона послали в Москву по институтским делам. Институт хотя и действовал,

учил студентов, но корпуса его были полуразрушены; их восстанавливали, в

значительный мере - силами самих студентов; дефицитные материалы - краски,

линолеум, оконное стекло - приходилось "выбивать" в Москве, через

Министерство высшего образования, а чтобы их оттуда доставить - нередко

посылали студентов. Никто не отказывался, напротив, соглашались с

радостью, это был случай побывать на казенные деньги в столице, между

хлопотами и беготней по делам сходить в какой-нибудь музей, в театр. Свой,

местный, уже действовал, его восстановили раньше всех других учреждений

культуры, но разве можно было сравнить его театральный коллектив═ с

артистами столицы. Тогда на мхатовской сцене можно было увидеть

Книппер-Чехову, Качалова, еще кое-кого из тех, кто создавал театр, был

первыми его актерами. Пробившись в зрительный зал, если удавалось купить у

входа с рук билетик на балкон, Антон, бездыханно следя за действием на

сцене, всегда как о чем-то неправдоподобном думал, что вот эти голоса, что

слышит он, вот эти выразительные позы, жесты, движения актеров, что он

видит, - слышали, видели в свое время Чехов, Горький...

═Василий Васильевич оказался в Москве тоже не по своей надобности, по делам

пчеловодов. Он и Антон случайно встретились в людском потоке у входа в

метро. Василий Васильевич направлялся обедать и потянул Антона с собой.

Ехал он на другой конец Москвы, в район площади Восстания, в столовую при

Доме литераторов. Там и вкуснее готовят, и обстановка приличная, и

кого-нибудь из писателей увидим, - сказал он Антону.

═- Так туда же не пустят, - заартачился Антон. - Там же только для

литераторов.

═- Прорвемся! - заверил Василий Васильевич. - Там сейчас какой-то семинар

для молодых авторов, скажем - мы с семинара. Контролерша - что, всех, то

ли, в лицо помнит? Главное - держись уверенно, с апломбом - и все

получится.

═Василий Васильевич удивительно умел проникать сквозь всякие препоны,

проходить без пропусков и билетов═ даже сквозь самый строгий контроль.

Очень часто ему помогала фраза: "Я по приглашению!" или "Я из комитета!",

которую он бросал на ходу контролерам, не глядя на них, небрежно и

свысока, как делают это важные чиновные лица, в самом деле имеющие право

на беспрепятственный проход. Василий Васильевич знал, в каком государстве

и среди каких людей он живет: его расчет на апломб оправдывался вполне.

═Умение Василия Васильевич, всегдашние его удачи не изменили ему═ и в

это раз: через тридцать минут они уже сидели за столиком в просторном

людном зале с очень высоким потолком из черного дерева. Официантка с

кокошником на голове, ножницами на шнурочке, свисавшими с ее пояса, ловко

отстригла этими ножницами от их продуктовых карточек талончики на крупу,

мясо, жиры, хлеб, сунула отстриженные талончики и деньги за обед в карман

фартука и через десть минут принесла на подносе в тарелках, картофельный

суп, биточки с гречневой кашей на второе и два стакана с компотом. На

маленьком блюдечке, на которых обычно подают к чаю варенье,═ лежала сдача:

несколько желтых потрепанных рублей и медная мелочь.

═ - Понял, какой тут класс? - сказал Василий Васильевич про сдачу на

блюдечке. Кстати, оно было даже с голубой каемкой, - то ли случайно, то ли

в этом был скрытый юмор: напомнить начитанным и пишущим посетителям

известную фразу известного литературного персонажа. - В обычной столовой

разве сдачу принесли бы так? Вообще бы не принесли. А ты еще упирался, не

хотел сюда идти!

═Все столики в зале были заняты, голоса обедающих, звон ножей и вилок

сливались в плотный гудящий шум. Москва жила так же скудно и голодно, как

и провинция, литераторы стремились сюда подобно тому, как инвалиды войны в

облюбованные ими пивные; здесь на свои продуктовые талончики можно было

получить обед более сытный и разнообразный, чем то, что готовилось

москвичами дома, здесь происходили дружеские встречи, деловые свидания и

разговоры, обмен всяческими новостями, узнавание последних событий в

литературном мире, в редакциях журналов и газет. Было и еще одно

привлекательное отличие от общедоступных московских столовых, где тоже

отпускали обеды только по талонам продуктовых карточек. Здесь, в═ столовой

ЦДЛ, можно было взять в буфете без всяких талонов, за═ одни лишь деньги,

тарелочку с лиловым винегретом и полстакана водки. Такая добавка к обеду

по талонам, которую можно было повторять сколько угодно раз, делала

пребывание и обед в ЦДЛ совсем заманчивым.

═Василий Васильевич со своим жгучим интересом к писателям, их среде,

разговорам, здесь уже неоднократно бывал, знал порядки. Пока официантка

ходила за обедом, Василий Васильевич шмыгнул к буфетной стойке и принес две

тарелочки с винегретными горками и граненые стаканы с водкой.

═- Ну, за встречу! - звякнул он своим стаканом о стакан Антона, даже еще

не успевшего взять его в руку. Махом опрокинул в рот стограммовую порцию,

захрустел дольками соленого огурца, вылавливая их вилкой из месива овощей

на тарелочке.

═Минут пять Василий Васильевич жадно, с аппетитом занимался едой, быстро

прикончил винегрет, быстро вычерпал ложкой из тарелки картофельный суп, а

потом, продолжая есть, стал с любопытством поглядывать по сторонам,═ на

тех, кто находился за столиками обеденного зала.

═- Посмотри вон на того высокого, что идет по проходу, - движением головы

и глаз указал он Антону. - Знаешь, кто это? Катаев. "Белеет парус

одинокий". Читал?

═- Да кто ж эту книгу не читал...

═- Сейчас, говорят, большой роман пишет. Про одесское подполье при румынах.

У него в каждом произведении Одесса. Родной город, любит он ее описывать.

И, надо сказать, здорово это у него получается, красочно. Гимназистом

Бунину стихи свои носил. Бунин ему сказал: поэт вы - каких много,═ ничего

особенного в поэзии вы не достигнете. Попробуйте себя в прозе. Чувствую,

проза у вас получится лучше. Катаев послушался - и вот теперь один из

самых известных писателей...

═ Через минуту Василий Васильевич заставил Антона посмотреть в другую

сторону:

═ - Вон, у стены, столик, за ним шесть человек... Да не туда смотришь,

правее смотри. Где кудлатый, на цыгана похожий. Кто он - я не знаю, а

напротив него - чернявый, глаза косоватые, нос книзу, как птичий клюв, -

это Михаил Светлов. "Мы ехали шагом, мы мчались в полях... Гренада,

Гренада, Гренада моя..." Знаешь? В тридцатых годах самым═ первым

молодежным поэтом считался. Ждали от него много. Ждали, что в

Отечественную он развернется, что-то такое выдаст. Но так ничего и не

выдал. Иссяк, видать, запал. От Луговского много ждали, но и он увял.

Совсем новые имена выдвинулись, из фронтовиков, что войну на своей шкуре

изведали... Может, повторим? - спросил Василий Васильевич про винегрет и

водку.

═Антон отказался, а Василий Васильевич отправился к буфету и так же

быстро, как в первый раз, расправился и с водкой и с порцией винегрета.

═- О, да тут вон кто!.. - вдруг замер он с вилкой возле рта, вперив глаза

в дальний угол. - Посмотри, посмотри туда!

═В углу, куда указывал Василий Васильевич, сидел в одиночестве за

столиком пожилой человек в шинели рядового железнодорожника, с погонами на

плечах, формой своей похожими на балалайки. Такие погоны носили проводники

пассажирских вагонов и так именно их и называли: балалайками. Перед

железнодорожником стояла только тарелочка с винегретом и стакан с уже

отпитой порцией водки. Возле тарелки на столе лежала железнодорожная

фуражка с черным лакированным козырьком, молоточками на околышке.

═- Кто это? - спросил Василия Васильевича Антон.

═- Ты смотри, смотри, после скажу...

═У человека в железнодорожной шинели было худое смуглое лицо, большие и

очень красивые, выразительные глаза. Глаза киноартиста немого кино, когда

вся сила таланта изменялась выразительностью глаз, умением передавать ими

состояние души, игру чувств. Такие глаза были у знаменитого Мозжухина,

первым же своим появлением на экране покорившего всю Россию. Виски у

железнодорожника белели, как снег. В зачесанных назад волосах тоже

сквозила густая проседь. Он сидел неподвижно, смотрел не в зал, а просто

перед собою; и сидел и смотрел так, как будто был не в людном зале, а

совсем один, в каком-нибудь пустынном месте; так можно сидеть в кафе на

берегу моря осенью, когда сезон кончился, все разъехались, никого вокруг и

на всей длинной полосе пляжа нет, и никто не появится, сиди хотя бы

часами; нет даже буфетчика за стойкой, он где-то там, во внутреннем

помещении, дремлет на кушетке, потому что знает - никто в кафе больше не

придет и ничего у него не попросит.

═Но вот человек в шинели с балалайками, с глазами Мозжухина шевельнулся, он

словно бы вспомнил, для чего он сюда пришел, что перед ним водка и

винегрет.═ Чуть-чуть отпил из стакана,═ подержал водку во рту, проглотил.

Ковырнул вилкой винегрет, медленно, задумчиво пожевал, закусывая. И опять

поза его стала застылой, отключенной от шумного, многолюдного зала. Так,

как поступил он, выпивают и закусывают, когда мало водки, а хочется, чтобы

она подействовала...

═- Лицо вроде знакомое, видел на каких-то фотографиях... Так кто же это? -

опять спросил у Василия Васильевича Антон.

═- Потом скажу. А пока смотри. Ты что-нибудь замечаешь, почувствовал?

═Антон почувствовал только то, что присутствие человек в железнодорожной

шинели известно всему залу, сидящие за столиками вроде бы полностью

заняты своими разговорами, но нет-нет - да поглядывают в его сторону. Эти

взгляды как бы случайны и надолго на нем не задерживаются, но он явно

представляет собою объект всеобщего интереса, хотя все это скрывают,

стараются не показать. Никто к человеку в железнодорожной шинели не

подходит, не здоровается с ним, не заговаривает, тогда как в зале

непрерывное хождение от столика к столику: завидев друзей, знакомых,

посылают им через зал приветственные жесты, оставляют свои места, чтобы

пожать руки, переброситься фразами, даже чокнуться рюмками и выпить за

здоровье друг друга.

═- Это Зощенко, - назвал наконец имя одинокого человека Василий

Васильевич, видя, что Антон сам никогда не догадается. - Еще недавно самый

читаемый, самый популярный в стране писатель, а сейчас, как сказано о нем в

докладе Жданова и постановлении ЦК - подонок, клеветник и очернитель нашей

замечательной действительности.═ Обрати внимание, в зале тесно,═ не

хватает мест, а он за столиком один,═ никто больше за этот столик не

садится.═ Боятся. Боятся себя скомпрометировать знакомством с ним,

навлечь на себя беду. Ведь сейчас же в партийные органы поступит донос и

начнется разборка: почему, для чего, с какой целью в общественном месте на

глазах сотни литераторов демонстрируете свои дружеские отношения с

антисоветски настроенным клеветником и очернителем? Что вы хотели этим

показать: что вы не принимаете,═ отвергаете критику и оценки, что

содержатся в постановлении ЦК партии? И все - все пути такому смельчаку

отрезаны, двери издательств закрыты, кислород ему повсеместно перекрыт...

═- А почему он в железнодорожной шинели?

═- А потому, что его запретили печатать, лишили заработка. И даже хлебные

карточки отобрали.═ А у него семья, какие-то старушки-родственницы, он их

по доброте своей возле себя собрал и кормил.═ Как жить, на что питаться?

Сначала он вообще голодал, хоть выходи на улицу до побирайся. А потом

один смелый железнодорожный начальник, поклонник его таланта,═ в свой

клуб его взял. Кажется - библиотекарем. Я точно не знаю. Ну, а раз в

железнодорожной системе служишь - стало быть, в железнодорожной форме

ходи...

═Когда Антон и Василий Васильевич, пообедав и посидев в табачном дыму и

многоголосом шуме еще с полчаса, вышли на улицу, Василий Васильевич

вернулся к своим мыслям о судьбе Зощенко и о новых установках для

литературы и писателей, изложенных в постановлении ЦК, и сказал Антону:

═- Вот, дорогой друг, тебе наглядная картина, что такое быть писателем в

настоящее время. Гоголь в "Ревизоре" и "Мертвых душах" всю Россию, весь ее

чиновный и господствующий слой осмеял, и ничего, подонком и клеветником его

никто не назвал, хлеба кусок у него не отняли. А за "Ревизора" царь даже

золотую табакерку Гоголю подарил. Громче всех рукоплескал на премьере.

Салтыков-Щедрин в своей сатире еще дальше пошел, все государство в виде

города Глупова представил. А уж каких начальников вывел - урод на уроде! И

тоже ничего с ним за это не сделали - ни к стенке не поставили, ни на

Колыму не загнали. А Зощенко что-то неугодное вымолвил - и самая настоящая

казнь. Только лишь без отсечения головы... Не хочет наша высшая власть

знать и слышать, что где-то что-то у нас не вполне благополучно, есть

какие-то искривления, промашки, огрехи. По ней это бьет. Хочет, чтоб все

чисто и гладко смотрелось. Чтоб писатели только хвалили и воспевали. Ты

ждановский доклад читал? Постановление ЦК читал? У литературы отнимают

самую сильную ее роль: служить делу духовного═ оздоровления.═ Литература

воспитывает, формирует людей, Сталин правильно сказал, в этом пункте я с

ним согласен, что писатели - инженеры человеческих душ. Но литература

всегда еще и в другом качестве выступала:═ была духовной медициной,

лечила, искореняла болезни и пороки общества, исправляла нравы. Может

настоящая медицина выполнять свою═ роль, бороться за жизнь и здоровье

людей, если запретить врачам признавать существующие болезни, изучать их

причины? Можно, конечно, заявить: все хорошо, все отлично, все здоровы!

Нет у нас никаких болезней, никаких микробов и бацилл, это все выдумки

разных подонков и клеветников! И что получится! А получится то, что такая

медицина и такие врачи неизбежно и в самом скором времени народ до полного

вымирания доведут. То же и с медициной духовной, то бишь - с литературой:

только воспевать до восхвалять, не видеть и не говорить открыто, всенародно,

об опасных отрицательных явлениях, не звать людей на борьбу с ними - это же

только создавать благоприятные условия для гнили и разложения. Под гимны и

славословия незаметны образом в государстве все и сгниет. И в один

прекрасный момент возьмет да и рухнет. Не может фальшь, лицемерие,═ вранье

длится вечно, наступает и просветление разума.═ И тогда или взрыв

народного═ гнева, как в революцию 17-го года, или страшный развал,

катастрофа. Это закон развития, диалектика. Она у нас вроде бы в числе

почетных, обязательных наук, во всех вузах ее долбят, студентам в головы

вбивают, а на практике - считаться с ее законами ну никак не хотят. А ее

не отринешь, ей очки не вотрешь. Наступает определенный момент - и она

действует, говорит свое слово. Что-то да обязательно будет! Вот увидишь. Я,

наверное,═ не доживу, а ты молодой - увидишь!.. Так что, Антон Палыч,

дорогой мой друг, вот что я тебе скажу: занимайся-ка ты лучше своей

техникой, наукой. Учишься в своем политехе - и учись. Заканчивай,

становись инженером. В науке, технике, по крайней мере, дважды два - это

всегда четыре. Никакой чиновник не прикажет тебе считать, что дважды два -

это три или шесть...

═

═══════════════════════════════════════════════════════ 52

═Василий Васильевич, хотя в мыслях у него уже значился и виделся предел

его годам, все-таки, конечно же, не думал и не ждал, что предел этот

совсем близок, на расстоянии нескольких месяцев. Он погиб наступившей

зимой, в февральскую стужу, когда на полях снег достигает метровой

толщины, а сказочный Мороз-Красный нос трещит в лесу стволами═ деревьев и

раскалывает ледяную поверхность рек и прудов. Погиб смертью, какую можно

найти только у нас, на российских просторах; нигде в Европе она

невозможна, а в Америке - только разве что на Диком Западе, да и то в

давнюю пору его освоения.

═Он поехал на раздрызганном, поколесившем по фронтовым дорогам "газике",

дотягивавшем свой срок в пчеловодской конторе, в один из дальних районов -

заказать в райпромкомбинате партию ульев для членов общества. Поехали

только вдвоем: он и шофер. Дорога оказалась сильно переметенной сугробами.

Буксуя, "газик" сжег весь запас горючего и замер на месте. До ближайшей

деревни - километров пять. Шофер с пустой канистрой пошел в деревню в

надежде раздобыть бензина, а Василий Васильевич остался с машиной в поле.

Сначала он в ней сидел, потом стал замерзать, выбрался из кузова на

снежную дорогу. Мороз жег лицо, сводил кисти рук. Без движения тепла

полушубка хватило ненадолго. Пришлось бегать - вперед и назад. Об этом

свидетельствовали оставшиеся на снегу следы. Бегая, Василий Васильевич все

удлинял и удлинял расстояние от "газика", последние его пробежки были уже

метров в сто. В поле синело,═ подступали сумерки. В последний раз,

поворачивая обратно, Василий Васильевич увидел, что он отсечен от "газика"

стайкой волков. В войну у всего населения, непонятно чего боясь, отобрали

дробовые ружья. Привел это только к одному: волки стремительно

расплодились, стали бесстрашно нападать на овчарни, хлева с═ молодняком,

на гусиные фермы. Скот колхозники научились оборонять от хищников с

помощью огненных факелов, колотушек в тазы и ведра. Но волки уже

обнаглели, почувствовали слабость людей. Мяса и крови при их численности

им требовалось много, и они стали подстерегать одиноких конных путников,

рвать в клочья лошадей, а потом начались и случаи, когда жертвами стали

люди. Учительница из села Медвежье, по соседству с тем местом, куда ехал

Василий Васильевич с шофером на "газике", получила в райцентре на всю

школу тетрадки, погрузила их в заплечный рюкзак и пошла в одиночку домой. В

открытом поле она увидела, что за ней в отдалении следуют волки. Когда

сгустились сумерки, они ее окружили. С учительницей были спички. Она сняла

со спины рюкзак,═ стала жечь тетрадки, зажигая одну от другой. Пока

они были, горело в ее руках пламя - волки только сужали свой круг, рыча,

подрывая, поблескивая глазами. А сгорела последняя тетрадка - они дружно,

все разом, бросились на женщину.

═С Василием Васильевичем произошло нечто подобное. С ним был батарейный

фонарик. Когда его нашли в снегу - фонарик уже не действовал, не светил,

батарейка была полностью разряжена. Значит, Василий Васильевич отпугивал

волков светом фонарика до последней возможности, надеясь, что вернется

шофер═ и вдвоем они разгонят волчью стаю. А волки описывали вокруг него по

снегу круги, и было их, как подсчитали потом опытные люди, приехавшие на

место трагедии, не меньше пятнадцати.

═Весть о гибели Василия Васильевича, да еще таким невероятным образом -

от волчьих клыков, ударила Антона, как обухом. Обстоятельства и

подробности ему рассказал председатель пчеловодов в своем кабинетике. Он

достал из стола пакет из желтой оберточной бумаги, вынул составленный

районными милиционерами акт, фотографические снимки того, что было ими

обнаружено вблизи "газика". Но Антон не захотел читать акт и не захотел

смотреть снимки.

═ Потеря родила в нем свинцовую тяжесть и пустоту. Он словно бы во второй

раз лишился отца. Угнетала нелепость случившегося: уцелеть на такой

убийственной войне, будучи телефонистом, все время под пулями своих и

врагов, и обрести смерть в мирные дни, да еще такую, какая может только

присниться в страшных снах...

═Утраты забываются, их сглаживает время, но есть такие, которые

по-настоящему осознаешь и начинаешь чувствовать только потом. Антону было

бы куда легче жить, если бы где-то, пусть даже═ не рядом, и даже не часто

встречаясь, находился, жил стареющий, некрасивый, с большим вздернутым

носом, щербатым ртом Василий Васильевич, на два десятка лет старше него,

Антона, возрастом, умудренный поистине необъятным и до чудного пестрым

жизненным опытом и прочитанными книгами, со своей всегдашней насмешливостью

на лице и в глазах, по-отечески тепло и добросердечно насмешничающий и над

ним, Антоном, время от времени читающий ему свои нравоучения. Антон уже

привык к ним, для него стали необходимы рассуждения Василия Васильевича на

разные темы, всегда оригинальные, каких больше ни от кого нельзя услышать.

Хотелось продолжать с ним споры, не соглашаться, и все же принимать его

наставничество, которое, в конечном итоге, всегда оказывалось мудрым,

нужным и полезным Антону. Без своего старшего друга Антон почувствовал

себя совсем голо, одиноко и незащищенно в бурном и жестоком человеческом

океане, как чувствует себя потерпевший кораблекрушение среди волн на плоту

или в шлюпке, на которой нет руля, нет весел, нет географических карт и

компаса...

═ Жизнь текла так, что вспоминать Василия Васильевича приходилось часто. В

одном он ошибся - говоря, что чиновники не могут перекроить таблицу

умножения по своим правилам, заставить считать, что дважды два - это три

или шесть. Чиновники предписывали еще и не такое: упраздняли целые науки,

исключали их из числа действующих, как, например, было проделано с

классической генетикой, насчитывающей уже сотню лет существования, и

ставили на их места свои нелепости. А с протестующими учеными поступали,

как в средние века, когда еретиков жгли на кострах и топили в пучине вод.

Без костров и пучин с непослушными происходило то же самое: они полностью

исчезали из науки, лишались права и возможности работать по своей

профессии, отстаивать свои научные убеждения.

═Рождалась совсем новая наука - кибернетика, но она была непонятна

верховным чиновникам, не имевшим сколько-нибудь приличного образования,

научного кругозора, простой осведомленности. Кибернетика пугала их тем,

что рождение ее происходило на "растленном" капиталистическом Западе. И с

чиновного Олимпа был дан приказ считать кибернетику бредом полоумных,

которые вознамерились вложить в машины способности и роль человеческого

мозга. Несогласные с таким взглядом на кибернетику пытались вразумить

олимпийцев: это направление в науке обязательно победит, инженеры создадут

"думающие" машины, совершающие расчеты и находящие решения сложных задач с

невероятной быстротой, как не могут делать это люди, а мы, неверящие,

отстанем. И потом будем плестись в хвосте у всего мира, потратим десятки

лет, чтобы только догнать Запад. Но - нет, эти голоса не слышали, не

хотели слышать, а вышло так, как утверждали немногочисленные, заглушенные,

но смелые голоса...

═Внешне у Антона жизнь и дела складывались вроде бы вполне благополучно:

он получил институтский диплом, его взяли на═ работу в большой НИИ -

научно-исследовательский институт. Как конструктор он принимал активное

участие в разработках, которыми занимался институт, в стороне его не

оставляли, он постоянно был загружен.

═ Но внутренне он был совсем далек от ощущения благополучия, от

удовлетворения своей жизнью и работой. Все более и более им овладевало

тяжелое разочарование. Оно складывалось из множества фактов, явлений, из

большого и малого в своей собственной и окружающей жизни. Надлом начался

после провала утвердить свое открытие, которое могло и должно было стать

воротами═ в совершенно новую и перспективную область радиотехники. Идея,

найденная Антоном, касалась передачи сообщений с помощью прыгающих частот

радиоволн. Обычно радиосвязь осуществляется на радиоволнах одной

постоянной частоты. Но эфир загружен, работающие волны, идущие по ним

сигналы мешают друг другу. Для устойчивой слышимости, решил Антон, надо все

время искать между ними промежутки, пустоты,═ и это должен делать не

человек, не оператор, а само передающее устройство.

═Антону казалось, что его простая идея, простая, как все гениальное,

настолько убедительна, что даже не потребует никаких доказательств, будет

тут же подхвачена и пущена в реализацию. Между прочим, так о своих

изобретениях, открытиях, находках думают все их авторы - и жестоко

ошибаются. Ошибся и Антон. Его идея о прыгающих частотах была воспринята

как нечто фантастическое, неосуществимое. Ему говорили: это что-то из Жюля

Верна, ты, небось, в детстве слишком много этого фантазера читал, -

забывая при этом,═ как много из того, что выдумывал,═ предрекал Жюль Верн,

стало реальностью, осуществилось на практике. Но скептики не расхолодили

Антона, он обосновал свою идею теоретически, а потом, оставаясь в

лаборатории по ночам, в выходные дни, построил и экспериментальное

передающе-принимающее устройство, подтверждающее верность и

перспективность его идеи и расчетов. Следующим этапом должно было стать

совершенствование аппаратуры, доведение ее до того максимума, который

заключали в себе его чертежи и схемы.

═Аппаратура работала, удивляла всех, кто с ней знакомился, но заявка

Антона на дальнейшее совершенствование не встретила у руководителей

института энтузиазма. Антон услышал то, что он знал и без сделанных ему

объяснений: институт ведет разработки по утвержденной министерством

программе на государственные бюджетные средства. Или выполняет заказы по

договорам на деньги различных крупных предприятий и ведомств.

═- Добьешься в министерстве, - сказали Антону, - чтобы твою заявку включили

в государственный план, - займемся твоей выдумкой. Или ищи "хозяина",

который заказал бы "от себя", на свои деньги. Их много потребуется. Ты

хотя бы приблизительно прикинул?

═Антон понимал, что его направляют на долгий, длинный путь, но он верил в

успех своего дела, в нужность и непременное рождение, приход в═ мир того,

что рисовалось в его═ воображении, и полный этой веры, сил, оптимизма,

пустился на штурм министерских твердынь, о которые уже разбились

бесчисленные надежды тех, кто вышел на приступ раньше со своими открытиями,

изобретениями, предложениями, чертежами, - тоже с верой в свои детища, в

успех задуманных дел, полный такого же, как Антон, оптимизма.

═Спустя год, в разгар борьбы с министерской чиновной ратью за то, чтобы его

детище обрело жизнь, увидело свет, к нему в кабинетик, вернее, каморку,

вошел его товарищ по институту, кандидат наук, большой книгочей, и, с

сочувственной полуулыбкой на губах, спросил:

═- Ну, как успехи? Кажется, ты пытаешься повторить судьбу одного

литературного персонажа... На, почитай-ка, прямо про тебя, один к одному...

═И приятель положил на стол перед Антоном московский журнал с только что

напечатанным романом под названием "Не хлебом единым"...

═А прошло еще какое-то время,═ и этот же приятель, знаток иностранных

языков, принес ему другой журнал, английский, с обзорами последних

изысканий в разных областях науки и техники, сделанных открытий авторских

заявок на разного рода изобретения, и с сочувствующей и, одновременно,

соболезнующей улыбкой на лице, сказал:

═- Ну, можешь больше не биться головой об лед... Вон куда твои скачущие

частоты ускакали, пока ты нашим министерским умникам доказывал

преимущество сапог перед лаптями: в Эдинбург, в лабораторию тамошнего

университета. Два вчерашних студиозуса построили подобную твоей

аппаратуру. И она уже действует, демонстрирует свои возможности... Заявка

на авторство создателями подана, патент за ними...

═С одним из министерских деятелей, ставших непреодолимой преградой для

проекта разночастотной связи, Антону впоследствии пришлось встретиться.

═- Вы хотя бы понимаете, что вы наделали своим привычками бесконечно

сомневаться, медлить в решениях, тормозить все новое, необычное? - спросил

его Антон. - Открытия не рождаются на пустом месте, из ничего. Для них

должна созреть почва. Их подготавливают работы предшественников,

складываются определенные условия.═ И тогда очередной шаг в науке или в

технике становится неизбежным, мысли о нем буквально носятся в воздухе, их

надо только почувствовать и успеть схватить. Если промедлить здесь -

кто-нибудь догадается, схватит в другом месте. И приоритет уйдет туда, а с

ним и право использования, дальнейшего совершенствования. Разве вы забыли,

как получилось с нашим Поповым? Первым о радиосвязи без проводов задумался

он, первые попытки принадлежат ему, но за эту идею ухватились и в Италии,

и были куда расторопней. И честь и слава создателя радио считается не за

Поповым, а за Маркони, Нобелевская премия вручена ему... Да подобными

примерами российская история полна! Наша страна могла бы стать родиной

геликоптеров, но не видели в них нужды, жалели деньги на опыты.═ Сикорский

понял, что гибнет как конструктор, надо куда-нибудь уезжать, и теперь

вертолеты у них, в Америке а не у нас... Вы несколько лет мариновали мои

чертежи и схемы и даже не поняли, насколько важна радиосвязь на переменных

частотах в военном деле. Такие передатчики противнику невозможно

запеленговать и, значит, найти и уничтожить оператора. Разведчик с таким

передатчиком в тылу врага неуязвим, и он, и его аппаратура - как

невидимки. Корректировщик артиллерийского огня на поле боя не слышен и не

доступен противнику. Летчик, летящий на штурмовку или бомбежку, говорящий

со своим командованием на земле, может не бояться, что его разговор

перехватят. Подводная лодка в океане у вражеских берегов, посылающая

сигналы на свою базу за тысячи километров, гарантирована, что ее

местоположение не засекут, не направят на нее морские бомбардировщики с

глубинными бомбами. А теперь такой радиотехникой будут оснащены наши

противники, а мы опять лопоухие дураки...

═Cлушавший гневную речь Антона министерский чиновник нисколько не

смутился, в нем не проявилось осознания своей вины, сожаления, что

совершена крупная промашка, военной силе и военным средствам государства

причинен ущерб. Он лишь пожал плечами, что надо было понимать так:

досадно, что так получилось, но что теперь об этом говорить,═ виноватых, в

общем, нет; всяких прожектеров, домогателей, самородных Кулибиных с

"поехавшей крышей" тьма, в министерство они ломятся со всех сторон, во все

двери и щели. Нельзя вслепую распахивать объятия каждой

предлагаемой новинке, абсолютное большинство их - бред недоучек,

несбыточные грезы. С проектом Антона поступили, как положено; пошел

обычный, необходимый, законный процесс: привлекли для ознакомления и

выводов специалистов, экспертов, разного рода консультантов.═ А это

всегда долгая процедура...

═Глаза у чиновника, когда он излагал все это Антону, были безгрешно-ясные;

было видно, что подобные случаи ему не в новинку, в практике министерства

они происходят сплошь и рядом, к ним привыкли, никому они не портят

аппетит, не мешают спокойно спать.

═ Постигшая Антона неудача словно бы широко открыла ему глаза. Со всей

ясностью он увидел, что живет и действует в царстве бездушных, мертвых

бюрократов, которым важно и дорого только одно: личное благополучие,

прочность кресел под своими задницами, карьерное движение вверх по

лестнице должностей и званий, и, следовательно, увеличивающихся от этого

выгод и благ. А все остальное - трын-трава. Хоть сквозь землю все

провались, могильным прахом засыпься...

═ А дальше в его жизни, видении и восприятии окружающего все нанизывалось

уже на один этот стержень. Можно было буквально изнемочь от постоянных

стычек с безразличием, всевозможными нелепостями, запретами,═ которые не

укладывались в здравый смысл, которым не существовало никаких разумных

объяснений. Сотрудникам НИИ дали кусочки земли в четыре сотых гектара под

огородные грядки и плодовые деревья. Без хижины,═ домика, где можно

укрыться от дождя, ветра, выпить чаю, отдохнуть от труда с═ лопатой в

руках на грядках - на участке нельзя. Хижину - строй, но легкого типа,

только в один этаж и обязательно без печки. Почему? Без печки в садовом

легком домике уже в сентябре не усидишь и не заночуешь. Нет, печку

категорически нельзя! Поставить разборный переносной гараж для автомашины,

чтобы укрыть ее от непогоды, - тоже нельзя. Почему? Машина же ржавеет под

дождями, от солнца страдает краска.═ Пусть ржавеет, пусть выгорает -

нельзя! Поставил самовольно - приедет трактор, подцепит и стащит в═ овраг.

Уродились, скажем, яблоки, есть излишек - вынести на рынок и продать людям

нельзя. Нарушение правил торговли. У нас нет частной торговли, занятие

частной торговлей - уголовное преступление. Села старая бабка на уличном

углу с корзиной каленых семечек, продает стаканчиками, чтоб выручить себе

копейки на хлеб, на молочишко - милиция взашей гонит бабку с ее семечками,

тащит в участок - составлять протокол, налагать штраф. А коли у дачника

народились яблоки и он хочет излишек продать - неси их в кооперацию, там

возьмут за копейки, которые не окупают ни труда,═ ни времени; яблоки

свалят в общую кучу; нужных, оборудованных помещений, холодильников для

хранения плодов и овощей в кооперации нет, тары в нужном количестве -

тоже. Яблоки - вещь скоропортящаяся, день-другой - и они превращаются в

гниль. А с гнилью что делать? Да что - на выброс. Убыток, жалко? Да ничего

подобного. Это купцы когда-то прежде беспокоились и хлопотали, чтоб их

товар зря не пропал, все в дело, в ход пошло,═ жалели и ахали, если хоть

на копейку убыток,═ потому что копейка своя, умом и трудом нажитая. А

кооператоры - просто служащие, не их же собственные, личные деньги пропали

- о чем горевать? Составили акт, сослались на неблагоприятные условия, на

что-нибудь еще, списали со счета - и тут же начисто позабыли...

═Жизнь, если не пребывать от нее в стороне, в пассиве, а начать что-то

делать,═ как-то действовать, чего-то желать и добиваться, оказывалась

состоящей почти из одних запретов. И то нельзя, и это нельзя. Все нельзя.

Любая инициатива, проявление любой энергии, мысли, предложений и

требований сделать, устроить что-то лучше, удобней, эффективней -

обязательно наткнется на запрет. Запреты чиновничеству необходимы, выгодны:

видимость деятельности, оправдывают существование. Всего же паче - снимают

ответственность. Что-то допустил, разрешил, позволил - и страшно.═ А вдруг

вышестоящее лицо или лица не одобрят? Рассердятся. Начнется дознание: кто

разрешил, кто позволил? А запретил - и ничего═ нет, ничего не происходит,

не тревожит.═ Нет ответственности и страха не угодить, оказаться в

виноватых...

═Иногда Антон думал: вот бы что изобрести - такую счетную машину,

подсчитывающую киловатты нереализованной, впустую пропавшей и пропадающей

народной энергии. Усилий талантливых одиночек во всех областях

человеческой деятельности, целых коллективов - научных, творческих,

разбивающих свои лбы о воздвигнутые непреодолимые преграды и в конце

концов оставляющих свои попытки, гаснущих на корню - уже без всякой охоты

и способности когда-либо воспламениться вновь. Благоденствие любой

страны,═ любого народа возникает исключительно из размаха инициативы,

самодеятельности, свободы в проявлении физических, умственных, духовных

сил, предприимчивости на всех этажах═ общественного здания. А действующий

государственный механизм, видел и постоянно убеждался Антон, был направлен

на совсем обратное: глушить любую инициативу, тормозить каждое предложение

снизу, каждую частную предприимчивость. Живи и действуй только по указаниям

сверху. Раз нет разрешения, указаний - то сиди и не рыпайся. Значит, не

требуется, чтобы ты выскакивал, лез наперед. Потребуется - скажут. Дадут

команду. Вот тогда действуй. Но опять же строго в тех рамках, что будут

обозначены. Именно так, как будет предписано...

═В годы правления Хрущева обозначились некоторые послабления. Этот процесс

даже получил название оттепели. Начали строить жилые дома для населения,

задыхавшегося в тесноте, без элементарных удобств: холодной и горячей воды

в квартирах, возможности помыться, постирать, воспользоваться теплым

туалетом, а не допотопным сортиром из щелистых дырявых досок с вонючей

выгребной ямой во дворе. Позволили коллективные туристические поездки за

границу.

═ Но какими обставили их препятствиями, ограничениями! Надо прежде всего

получить рекомендацию-характеристику на том предприятии, где работаешь, за

подписью трех главных лиц: директора, парторга и профорга. С приложением

большой круглой печати.═ Три главных руководящих лица становятся

заложниками поехавшего за границу туриста, расплатятся должностями, своим

жизненным благополучием и благополучием своих семей, детей и жен,

партийными билетами, если турист за границей что-нибудь натворит:

напьется, с кем-нибудь там поскандалит. А главное - если не вернется

назад. Останется в капстране, капиталистической стране,═ как политический

противник советской власти, объявит там себя политическим эмигрантом,

попросит политического убежища.

═ Произойти подобное, конечно, могло, но сколько "беглецов" нашлось бы на

общее число просящихся в турпоездки? Процент этот был чрезвычайно мал,

просто ничтожен. Однако под подозрение были поставлены все без исключения.

═А здравый смысл говорил совсем обратное: если человек не хочет жить на

родине, если она ему не мила, если он только лишь внешне, вынужденно

притворяется ее гражданином, ее верным сыном или дочерью - да пусть

уезжает, куда хочет, скатертью дорога.═ Наша народная среда станет от

этого только чище, крепче, монолитней. Народ, страна избавятся от тех, кто

только и смотрит "за бугор", кто в трудный, кризисный момент неожиданно

для окружающих станет предателем, перебежчиком.

═Нет, вопреки здравому смыслу предпочитали из граждан делать пленников

государства, рабов-невольников. Система недоверия и пут сама зарождала и

внушала мысли и желания, что хорошо бы куда-нибудь сбежать, где не лишают

личной свободы, не смотрят на человека, как на потенциального преступника,

не ловят каждое твое слово, ища в нем скрытую неблагонадежность, не

тиранят, не теснят так мелочно, занудно, на каждом шагу, в каждом поступке

и движении.

═ Антону хотелось посмотреть на те места, по которым он прошел в войну,

побывать в Берлине, который вспоминался ему как груда дымящихся развалин.

Как же выглядит он теперь, как живут берлинцы? В памяти всплывал даже

маленький голодный Теодор, которого накормили из солдатского котла.

Конечно, он давно уже вырос, его не узнать. А вдруг?! Чего только не

бывает на свете: самое невероятное стечение обстоятельств, случайностей...

Встретились же они у рейхстага с Гудковым, идя совсем разными дорогами

войны, будучи не только в разных армиях, но и в составе двух различных

фронтов.

═В туристской группе, с которой Антон поехал в демократическую Германию,

половину составляли девушки-студентки городских вузов. В железнодорожном

вагоне, в котором ехала группа, оказался юноша-немец одного возраста с

девушками, учившийся в МГУ и ехавший домой на каникулы. Он совершенно

свободно говорил по-русски. Естественно, у него возник интерес к русским

девушкам, а у девушек - к нему, рослому, красивому, белозубому парню с

серыми глазами, доброй, простодушной улыбкой на лице. Всю дорогу они

болтали, пели песни, немецкий студент бегал на остановках за мороженым

для всей компании, за бутылками с минеральной водой и лимонадом.

Расставаясь с девушками в Берлине, он спросил, в каком отеле поместят

туристическую группу. Через день, в предвечернее время, он пришел в отель

в праздничном костюме, торжественный, радостный, и сказал девушкам, их

было пять или шесть, что приглашает их к себе домой в гости, мама его

испекла пирог, будет чай, будут танцы под магнитолу. Потом они погуляют по

вечернему Берлину, он очень красив в огнях реклам, высотные здания

подсвечены═ снизу особыми прожекторами, и к одиннадцати часам он проводит

девушек обратно в отель, так что руководитель группы Сергей Александрович

может не беспокоиться, все будет в полном порядке.

═Сергей Александрович, цеховой парторг одного из заводов, расположенных в

городе, лет пятидесяти, неулыбчивый, настроенный предельно серьезно, с

тревожным выражением на лице, оттого что он впервые поехал за═ границу в

роли руководителя тургруппы и всего боялся, каких-нибудь происков и

провокаций со стороны недружественных Советскому Союзу элементов, еще по

пути в Берлин, в вагоне, косо, неодобрительно воспринимал непринужденное,

дружеское, веселое общение подчиненных ему студенток с немецкой юношей.

Когда же он появился в отеле радостный, возбужденный,═ с алыми розами для

девушек, а они подошли к Сергею Александровичу объявить, что приглашены в

гости и покидают группу часа на три, на четыре, - Сергей Александрович

насупился и помрачнел, как туча. Даже еще толком не выслушав девушек, он

заявил, что делать того, что они хотят, нельзя,═ он этого не разрешает.

Есть порядок, который они должны соблюдать. Еще дома, на собрании группы

перед═ отъездом, всех строго предупредили: никакой самодеятельности, все

экскурсии, посещения только по составленной программе и коллективно, всей

группой.

═Большей обескураженности, растерянности, огорчения, что отразились на

лицах девушек, Антону еще не приходилось видеть.

═- Но ведь мы же не куда-нибудь, мы же в дом, в гости, к Володе. ═Вы же

его знаете, мы же вместе ехали... Его мама уже все приготовила, испекла

пирог... Если хотите, мы даже по Берлину гулять не будем, а сразу же из

Володиного дома в отель...

═ Так же безмерно был обескуражен, расстроен и Володя. Имя его было

Вольдемар, но девушки сразу же после знакомства с ним переделали его имя

на русский лад, и он принял это с удовольствием, быть Володей ему═ очень

понравилось.

═- Сергей Александрович, моя мама хлопотала весь день, она была так рада,

когда узнала, что придут русские девушки.═ А теперь она будет ужасно

расстроена, я просто не знаю, как ей объяснить, что сказать... Наша

квартира от отеля совсем недалеко, мы даже на автобусе не поедем, пойдем

пешком... У нас дома есть телефон,═ я могу дать вам номер... - в свою

очередь упрашивал мрачного, насупленного руководителя группы немецкий

студент.

═Но тот только еще больше мрачнел, сдвигал свои кустистые брови и

приобретал совсем каменную твердость.

═- Сергей Александрович, ведь все время у нас столько говорят, столько

пишут о дружбе между народами: дружба, фройндшафт, хинди руси пхай, пхай!

Как нам говорили перед поездкой: вы едете не только красоты искусства и

архитектуры смотреть, вы едете устанавливать дружеские контакты с

молодежью демократической Германии, с рабочими и крестьянами этой

республики. Вы же сами нам это говорили! А выходит, что это только слова!

Почему вы нас не пускаете? Что в этом плохого, что мы у Володи в его доме

побываем, с его мамой познакомимся?

═- Правильно говорили, - насупясь, не глядя девушкам в глаза, твердил в

ответ Сергей Александрович. - Я сейчас повторить могу - цель нашего

пребывания здесь - это дружба, установление дружеских контактов. Но какая

дружба? Коллективная! Вот пойдем на завод, будем в перерыв встречаться в

цеху с рабочими - вот и дружите, разговаривайте. Обменивайтесь сувенирами,

значками. В деревню поедем, там тоже молодежь есть, скотники,═ птичницы,

доярки, тоже будет с ними встреча, общение. Дружите пожалуйста,

разговаривайте! А бегать куда-то кучками, неизвестно, куда, к кому...

Сегодня одна кучка побежит, завтра другая... Это не дружба, это

неуважение═ к дисциплине...

═Разговор девушек с Сергеем Александровичем происходил в нижнем холле

отеля, вблизи входных дверей. Мимо проходили постояльцы отеля -

англичане, французы, японцы. Разговор, чужая речь были им непонятны,═ но

эмоциональный накал они чувствовали. Миновав студентов и Сергея

Александровича, недоуменно оглядывались на них.

═ Антон слушал и наблюдал всю эту сцену со стороны - он стоял в десяти

шагах, у прилавка с газетами, журналами, почтовыми открытками с видами

Берлина и других германских городов, выбирал открытки, чтобы послать

друзьям и дочери.

═Девушки плакали. А в Антоне закипала ярость.

═Сергей Александрович действовал, конечно, не от себя, он маленький

винтик в большом государственном и партийном механизме, выполнял данные

ему инструкции. Но инструкции были каковы?! Каковы были люди, придумавшие,

давшие эти инструкции, строго обязавшие цехового парторга в поездке с

туристами неукоснительно, ни на миллиметр, ни на йоту не отступая,═ их

выполнять?! К чему могло привести на практике выполнение таких инструкций?

═ Да вот к тому самому, что наступило впоследствии, когда немцы восточной

Германии, восточного Берлина с остервенением ломали бетонную стену,

отделявшую их от остальной части города, от всей остальной Германии и

всего остального мира, и толпами, как узники концлагеря, вырвавшиеся

наконец на свободу, бежали от опостылевших им порядков в своей части

страны, в том числе и от таких инструкций...

═

═════════════════════════════════════════════════════ 53

═Берлина Антон не узнал. Чистенько, никаких разрушений, даже следов.

Здания, которые можно было восстановить, поправить - восстановлены, сияют

свежестью красок. Там, где громоздились одни обломки - земля засеяна

травой, превращена в газоны. Множество цветников, большей частью - пышные

кусты роз. Алые, белые, желтые, пунцово-красные. Фонтаны.═ Все действуют.

В воздухе свежесть, водяная пыль. И так не только в центре, весь Берлин в

розах, благоухании и фонтанах. Множество жилых, недавно построенных домов.

Ингрид Вебер, молодая немка, в качестве гида сопровождавшая туристскую

группу по Берлину, все время с гордостью подчеркивала, как много

построено для берлинцев жилья. А еще больше строится, запланировано на

дальнейшие годы. Неподалеку от просторной площади, больше века назад

названной именем русского царя Александра Первого, победителя Наполеона,

она специально остановила автобус, чтобы показать серию новеньких

многоэтажек.═ Первая, сказала она, для молодых неженатых мужчин, вчерашних

студентов. Вторая - для них же, когда они женятся, обзаведутся семьей,

потомством. Молодая семья переходит сюда, а ее квартиру занимает холостяк.

Третий дом - тоже для них же, когда семья увеличится еще больше. А их

квартира достанется малодетным. Своеобразный конвейер, рассчитанный на

много лет вперед, обеспечивающий молодоженам уверенность, что их будущее

уже сейчас обеспеченно хорошими жилищными условиями; какой бы большой ни

стала семья - нужная квартира для них найдется.

═Кончался август 60-го года. Пятнадцать лет назад отгремела война. И

долгий, и совсем короткий срок...

═Антон смотрел из окна автобуса на залитые солнцем улицы, по которым

проезжали, на цветники, фонтаны, сверкающие стеклом витрин и широких окон

новые, роскошные дома, на иглу телевизионной башни, вонзившуюся в бледное,

знойное небо, слушал пояснения гида, тонко, однако достаточно ясно и

настойчиво вплетавшую в свои рассказы нить, что в Берлине так хорошо,

чисто, красиво потому, что это немецкий город, тут живут немцы, а немцы

исстари привычны к порядку, чистоте, по-другому они жить не умеют и не

могут; если бы все люди учились у немцев,═ перенимали их привычки - весь

мир был бы уже благоустроен, сказочно чист и красив, и в мыслях Антона все

время невольно повторялось: и это побежденная, разгромленная, наказанная

страна!═ А мы - страна-победительница? Это у нас должен быть такой расцвет

и благоденствие, это у нас должны красоваться такие розы и фонтаны,

сверкать стеклом такие дома, в первую очередь для тех, кто отстоял,

защитил, спас страну. Но и сейчас, спустя 15 лет, как отзвучал последний

выстрел, такие картины - это лишь только мечта...

═Вернувшись с войны, Антон долго жил с матерью в полуразрушенной церкви, в

нижней части колокольни,═ сам оборудовав крошечный закуток, сам сложив из

кирпичей печку. Потом нашлась коморка побольше в бывшей конюшне, где был

земляной пол, кирпичный сводчатый потолок, способный в любой момент

рухнуть на головы. Печка была чугунная, вроде тех "буржуек", возле которых

спасались в гражданскую войну, в годы разрухи и голода. Потом удалось

найти комнатушку на окраине города в частном деревянном доме, полном клопов

и тараканов. Город лежал в развалинах, жилье для населения почти не

строилось, все внимание, средства и силы были направлены на восстановление

заводов и фабрик. А если возникал вместо выжженной кирпичной коробки жилой

дом, то квартиры в нем получало начальство и партийная элита. И только

когда Антон═ проработал в НИИ инженером уже несколько лет, показал себя

дельным работником и за него перед городскими властями стало хлопотать

руководство═ института - только тогда ему, уже с семьей, дочерью, дали

коммунальную квартиру из одной комнаты в 11 квадратных метров и совсем

маленькой кухоньки. В квартире было водяное отопление, весьма слабо

гревшее, водопроводный кран - большая радость для матери: не надо ходить

на улицу с ведром к водоразборной колонке,═ унитаз в закуточке,═ но не

было ни ванны, ни душа, ни кладовки, чтобы разместить одежду, вещи.

Комната была узкой и длинной, как пожарный рукав; прежде она служила

коридором. Площадь квартиры не соответствовала количеству членов семьи, но

Антон был рад и ей. Думалось, это ненадолго, город строится, жилье

прибавляется, через какое-то время он сможет улучшить свои жилищные

условия. Но это оказалось совсем не просто. И дело было вовсе не в том, что

город сильно пострадал от военных действий, масса нуждающихся; да, это

было так, жилья не хватало, но не хватало и настоящей заботы о людях. Об их

благе, удобствах, сохранении из здоровья, заботы. О подрастающих в

тесноте, сырости, без света и тепла детях.═ Нормальная жизнь для людей,

как всегда, как началось это с построением социализма, отступала на

второй,═ на третий план. На первом - производственная база. Индустрия,

промышленность. Шахты, домны, станки, железо, кирпич, цемент. А люди -

потом. Люди подождут, потерпят. Русский человек не избалован, умеет

терпеть, мириться с невзгодами. Хотя вслух, с трибун и по радио, на

страницах печати всегда говорилось другое: человек в социалистическом

обществе - главная ценность, он окружен заботами партии и правительства,

как нигде в мире...

═ В Восточной Германии, тоже встававшей из пепла и развалин, из обломков и

пожарищ, в не меньшей степени нужны были заводы и фабрики,═ легкая и

всякая другая промышленность, тяжелая индустрия,═ но человек там, похоже,

значил гораздо больше...

═ Рейхстаг находился в западной зоне, подъехать к нему близко не разрешала

демаркационная линия. Можно было только посмотреть издали, с другого

берега Шпрее. И то не на фасадную, с колоннами, а на боковую и заднюю

стороны. Все в автобусе хотели увидеть рейхстаг хотя бы так, с тыла, и

только один Сергей Александрович воспротивился тому, чтобы ехать к

рейхстагу.

═- А чего там смотреть? Там до сих пор ремонт, перестройка, купол

разобран, надписи стерли.═ Даже если какие и остались - с расстояния не

разглядишь...

═Но нежелание Сергея Александровича имело другую причину, не ту, какую он

называл вслух. Она открылась потом, когда к рейхстагу все же подъехали.

═Автобус остановился,═ не доезжая до парапета набережной метров пятьдесят,

на асфальтированной площадке для автомашин, привозящих туристов. Другой

берег - это была уже западная зона;═ капиталистическая Германия,

американцы, англичане - наши идеологические и военные противники, ставшие

таковыми из наших союзников чуть ли не на другой день после окончания

войны. Рейхстаг туманно чернел вдали - мрачной, тяжелой каменной глыбой.

Шофер автобуса Курт открыл переднюю дверь, как он делал на этом месте

всегда, чтобы туристы могли выйти на набережную, подойти к парапету,

сфотографировать рейхстаг и сфотографироваться на его фоне.

═Но Сергей Александрович сказал:

═- Времени у нас мало, выходить не будем. Смотрите и фотографируйте

отсюда.

═ - Да как же отсюда, через стекла? Плохо же получится, ничего не выйдет.

Надо с набережной, от парапета. Куда спешить-то, это же рейхстаг,

последний оплот фашизма. Он же означал победу! Сергей Александрович, вы

что - разве не понимаете?.. - обиженно и недовольно зазвучали голоса. - А

времени - так пять минут всего-навсего это займет, разве это время?

═- Не хотите снимать через стекла, снимайте в открытую дверь. А выходить

не надо.

═- Да почему вы нас не пускаете, это же восточная зона, до парапета,

═специальная площадка, чтобы выйти фотографировать...

═- И отсюда все хорошо видно, фотографируйте на здоровье! - сказал Сергей

Александрович. - Я же вам не запрещаю, пожалуйста. А выходить незачем. Вас

потом не соберешь. Опоздаем на обед.

═- Так нам же и самим хочется сняться. С рейхстагом!

═Сергей Александрович сидел в головной части автобуса, возле двери. Рядом

с ним, в отдельном кресле, предназначенном для гида, сидела Ингрид с

микрофоном в руках. По выражению ее лица можно было понять, что ей странно

и удивительно, что руководитель не выпускает туристов наружу; гидом у

советских туристов она работает давно, с тех пор, как они стали приезжать в

ГДР, держат их в строгой узде, это она уже хорошо знала, но все же такое

она наблюдает впервые. Однако она не вмешивалась. Гид не должен, не имеет

права поправлять действия руководителя группы.

═Антон с фотоаппаратом в руках поднялся со своего места в конце автобуса и

пошел к двери.

═- Черкасов, вы куда? Мои слова относятся ко всем!

═Сергей Александрович сделал движение рукой, чтобы загородить Антону

дорогу, но увидел в его лиц что-то такое, что его даже напугало. Убрав

руку, он пропустил Антона наружу.

═ Антон спустился по ступенькам на землю, дошел до чугунного парапета,

ограждавшего быстрое течение замкнутой в гранитные берега Шпрее.═ Вода

была такой же темной и мутноватой, как тогда, в том далеком мае.═ Но

тогда она несла на себе пух перин и подушек, трупы собак и кошек,

задохнувшихся от дыма, трупы русских и немецких солдат. Вместе с ними

плыли размокшие полотнища бумажных плакатов, что густо покрывали стены

домов, кирпичные и бетонные заборы, свисали отлепившимися краями с коры

парковых деревьев. Все плывущие по Шпрее плакаты были одинаковы, на всех

были одни и те же слова: с них кричал Геббельс, все еще пытаясь, уже у

самой пропасти, вдохнуть надежды и веру в упавших духом берлинцев:

"Капитуляция? Никогда!!! Капитуляция? Никогда!!!"

═ Кроме Антона, больше никто не вышел из автобуса на набережную, все

прочие туристы покорно сидели на своих местах.

═Антон не собирался фотографировать рейхстаг, такой - издалека, с тыла, и

даже без купола, на котором развевалось победное красное знамя, он был ему

не нужен. В памяти его хранился другой образ, другая картина, и Антон не

хотел гасить их какими-то иными изображениями рейхстага. Но выйти из

автобуса он должен был обязательно. Он не простил бы себе, если бы он,

фронтовик, участник штурма фашистской столицы, подчинился бы трусливому,

глупому запрету.

═А вот сняться у парапета самому, и чтоб вдали была черная, мрачная глыба,

как символ раздавленного фашизма, словно все еще обугленная теми

пожарищами, что бушевали здесь той весной, - такой кадр стоило привезти

домой. С войны Антон не привез никаких фотографий.═ Даже показать дочери и

сыну, каким был их отец на войне, - ему нечего. Пусть на память о Берлине

останется у него хотя бы такой кадр.═ Но возле парапета он был один,

некому было дать в руки свой фотоаппарат.

═Через пять минут нарочито спокойно, медленно он вернулся в автобус.

Сергей Александрович встретил его угрюмым, недобрым взглядом. Но сказать

что-либо вслух поостерегся.

═ Когда тронулись и поехали, к уху Антона склонился сидевший с ним рядом

пожилой строитель-прораб и приятельским тоном, со смешком, полушепотом

сказал:

═- Ну и нашарохал ты нашего пастуха! Он аж белее мела стал. Он ведь что

думал, когда ты к парапету пошел: сиганешь сейчас в речку - и на тот

берег.═ Государственными секретами торговать. Ты из НИИ, инженер, носитель

секретной технической информации... Он себя - не знаю где, наверное,═ уже

на Колыме увидал...

═По возвращении домой каждый руководитель тургруппы писал обстоятельный

отчет: как прошла поездка, хорошо или плохо обслуживала принимающая

сторона, как вели себя участники туристической группы, какие происходили

ЧП. Что написал о нем Сергей Александрович - Антон не узнал никогда.

Документы эти не разглашались. Но что-то написал. В турпоездки Антона

больше не пускали.

═

═════════════════════════════════════════════════════ 54

═А время продолжало лететь... Иногда оно словно бы останавливалось,

ползло, но потом снова убыстряло свой ход, срывая с календаря дни, недели,

месяцы.═ Мгновенные кадры, случайные и неслучайные эпизоды, длинные,

растянувшиеся истории нанизывались на невидимую нить, выстраивались

цепочкой, сменяли друг друга... Прибавлялись годы, уже появилось серебро

на висках, в прядях волос надо лбом. Антон долго не знал дороги в

поликлинику, к докторам, потом все же пришлось ступить на эту дорожку.

Однажды ради интереса, сравнения он подсчитал: еще недавно он навещал

поликлинику раз пять-шесть в год, потом больше, а в последнюю пору

сложилось так, что═ наносить визиты во врачебные кабинеты он стал по два,

по три раза в месяц.

═Женитьба, семейная жизнь Антона подтвердили только то, что слышал он

много раз, да не верил, как═ часто не верят ходящим по устам мнениям, пока

не попробуют что-нибудь на себе: женщина до замужества, в период

знакомства, ухаживания, примерок друг к другу - совсем не то, что после,

когда жизни и судьбы уже официально скреплены, и женщина, ставшая женой,

матерью, под сенью и защитой законов о материнстве и младенчестве

приобретает над мужчиной гораздо большую власть, чем он над нею, и в их

союзе уже нет равноправия, он зависит теперь от того, умеет ил избранница

разумно, тактично пользоваться своей возросшей властью, воздержаться от

злоупотребления ею, не оскорблять и не принижать в мужчине его

достоинства, чтобы союз их не дал трещину, не распался.

═Жена Антона была из самой простой семьи с крестьянскими корнями, со

множеством детей, которые никогда ни в чем не знали достатка. Отец до

войны был возчиком на лошади или продуктовом магазине, избрав его ремесло,

чтобы семье перепадало чуть больше, чем полагалось по нормам и карточкам.

В войну его взяли на фронт нестроевым - опять же к лошадям, в обоз, и все

четыре года семья билась за выживание без него.═ Когда в город вторглись

немцы - пришлось бежать, как большинству горожан, все бросив, все потеряв.

Скитались по селам, работали в колхозах за харчи. Натерпелись всяческих

лишений. Вернувшись после изгнания оккупантов на старые места - ютились,

как многие горожане, в подвалах, и опять голодали, терпели лишения.═ Когда

Антон в первый раз увидел свою будущую жену, она ходила не в туфлях,

туфель и вообще никакой сносной обуви у нее не было, а на стучащих

деревяшках типа "сабо", что в быту у французских крестьян. Для появления

на людях, выходов в кино, в городские сады у нее было всего одно приличное

платье, сшитое из оконной шторы. А вместо пальто - ватная стеганка...

═Первым ее трудом в шестнадцать лет, которым она зарабатывала на свою

жизнь и в общий семейный котел, была работа прачкой в военном госпитале.

Она стирала простыни и наволочки, кальсоны и нательные рубашки раненых.

Сначала все это кипятилось в огромных котлах, а потом без всяких═ машин,

что появились уже после войны, стирали руками, специальным едким мылом,

убивающим заразу. Если капля мыльной воды случайно попадала в глаз -

хотелось кричать от боли. Но прачкам, ценя их нелегкий труд, на который

было мало охотников, давали особый продуктовый паек, солдатскую хлебную

норму...

═Антону казалось, он был убежден, что крестьянские семейные корни,

испытанные лишения, закалка, которую они дают, залог того, что от жены он

не услышит в стенах домах сетований и недовольства тем достатком, в

котором они живут, который дает им его инженерская должность и ее работа

скромного рядового плановика-экономиста. Жена не будет допекать его

упреками, что далеко не все могут они себе позволить, сравнениями их быта

с теми семьями, где лучше, богаче.

═Но школа бедности, испытаний выпускает в жизнь учеников и учениц двух

сортов: скромных в потребностях, довольствующихся доступным, благодарных

судьбе, обстоятельствам, что не висит над головой тень голода и нищеты,

без зависти смотрящих на других, кто более сытно ест и более модно

одевается, и алчных - таких меньше, но они есть - кто, натерпевшись,

вырвавшись из тисков нищеты, стремится воздать себе сверх всякой меры за

пережитое, упущенное, чьи аппетиты не имеют границ и всегда остаются

ненасытны.

═Жена Антона уже давно была обеспечена всем, что требуется во всех случаях

жизни, но, одевшись для похода в театр в хороший светлый или темный

костюм, в белую блузку с брошью, без алмаза или сапфира, но изящную,

привлекающую вниманию, надевая перед зеркалом черную шубу "под котик", она

могла саркастически, обнажая свои затаенные, накопленные обиды, сказать:

═ Слово "инженера" звучало в ее устах по меньшей мере как "жена первого

секретаря обкома" или даже "Генерального секретаря".

═Антон, уже изучивший все ее претензии, желания, аппетиты, предметы ее

тайной зависти, не раздражаясь, не злясь, спокойно произносил:

═ - Ты не забывай, какая зарплата у инженеров.

═Жена вспыхивала:

═- При чем тут зарплата? Кто у нас на зарплату живет? Все как-то крутятся,

устраиваются, находят какие-то пути! Если бы ты по-настоящему заботился о

семье, если бы ты по-настоящему хотел, чтоб твоя жена выглядела не хуже,

чем другие, ты бы нашел, как это сделать. Ты бы что-нибудь придумал!

═- Что же именно?

═- Не знаю что. Это твое дело, сам должен думать. Некоторые сверхурочную

работу берут, расчеты на дом. За кого-то статьи пишут. Способов масса,

надо только хотеть!

═ Это ее убийственное, уничтожающее Антона, стирающее его в порошок: "Если

бы ты по-настоящему хотел..." - повторялось беспрерывно, в применении ко

всем сторонам и деталям быта. Если бы Антон по-настоящему хотел - у них

была бы не такая жалкая "хрущоба", в какой они живут, - да не живут, разве

это жизнь, ютятся, мучаются, существуют, - а═ приличная квартира комнаты в

четыре, чешской═ планировки, с просторным коридором, где можно расположить

гардеробы с одеждой, книжные шкафы,═ не загромождать ими жилую площадь, с

просторной кухней, где можно не толкаться друг о друга, где за стол можно

посадить ход двадцать человек гостей. Если бы Антон по-настоящему хотел -

у них была бы хорошая дача возле леса или на берегу реки, какие строят

сейчас: кирпичный дом в два, в три этажа, с водяным отоплением, камином,

пригодный для проживания и зимой,═ в любые морозы, кода так приятно

походить на лыжах по окрестным полям, с солярием на крыше, где можно

загорать полностью обнаженным... Если бы Антон по-настоящему хотел и

старался - у них была бы новая отличная автомашина,═ а не купленный с рук

горбатый "запорожец", на котором просто стыдно, позорно ездить. Если бы

Антон по-настоящему хотел, по-настоящему любил и уважал свою жену,

по-настоящему понимал ее вкусы, желания - у нее была бы не шуба "под

котик", а шуба из норки или каракульчи... Если бы Антон по-настоящему

хотел, чтобы его семья жила на современном уровне, с современными

удобствами, пользовалась тем, чем располагают другие люди, инженеры

его уровня, даже ниже его по способностям,═ знаниям, всему прочему - он

давно бы уже занимал совсем другие должности, не сидел бы в своей

зашарпанной каморке, где не повернуться а восседал бы в кабинете с

десятком телефонов, смазливой секретаршей в "предбаннике" - ведь Антону

не раз предлагали административные, руководящие посты, но он - как баран:

нет, это не для меня, это не мое. Моя стезя - изобретательство,

техническое творчество, поиск... Много они тебе дали - это твое

творчество, твои поиски...

═ ...Солнце полностью ушло из заброшенного парка. Последние его отблески

соскользнули с верхушек деревьев.

═Антон поднялся с пенька, выпрямился. Острая боль пронзила ногу от ступни

до поясницы. Когда долго сидишь, а потом встанешь на ноги - всегда

возникает такая режущая боль. Надо постоять, пошевелить мышцами, прежде

чем делать первые шаги.

═ Но боль была не только в ноге, она сверлила всю левую половину груди,

пробиралась под лопатку. Утром болело так же точно, но Антон подержал во

рту таблетку валидола, помассировал грудь, плечо - и вроде боль ушла.═ А

сейчас она возникла вновь и была гораздо острей. С каждым вздохом словно

раскаленный осколок вонзался в сердце и поворачивался там зазубренными

краями.═ Сотни иголок бежали по левой руке до самых кончиков пальцев. Ноги

слабели, не могли держать тело, а воздуха не хватало, Антон втягивал его в

себя усилиями легких, всей грудной клетки, а он словно бы не шел внутрь,

останавливался у самого рта.

═ Холодный пот выступил у Антона на лбу; капли его, сливаясь, сползали на

брови,═ ресницы, туманили и едко, солью, жгли глаза.

═Такого с ним еще не бывало. Сердечников во время приступа обычно

охватывает страх. Но страха Антон не чувствовал, и это был еще один

нехороший признак, означавший, что на этот раз случай особый, серьезней,

чем когда-либо прежде. Но что ж - он всегда хотел, чтобы было вот так:

сразу,═ без долгих мук... Как было со многими его друзьями, сотоварищами

на фронте: на полуслове, на половине движения,═ половине шага...

═ Средних лет человек в светлой куртке, с портфелем в руке, быстро шел

через парк по дорожке, что протоптали нетерпеливые прохожие, сокращая

путь на соседнюю улицу. Так устремленно спешат со службы, с работы домой,

если дом мил и притягателен, если томит скука по своим близким,═ хотят

увидеть их как можно скорей. Взгляд спешащего человека скользнул по лицу

Антона. В динамике своего движения он сделал еще пару шагов, круто

остановился.

═- Вам плохо? - спросил он с сочувствием, внимательно вглядываясь Антону в

лицо. - Вы сядьте, вы же так упадете...

═Он помог Антону опуститься снова на пенек, продолжая тревожно смотреть в

его лицо.

═- Вам нужно "скорую", - сказал он решительно. - Я вызову.

═Антон не отозвался ни словом; воздух свистел и хрипел в его брюках, губы,

язык были сухи, бесчувственны, не повиновались.

═Человек достал из кармана куртки черную плитку мобильного телефона, ткнул

пальцем в кнопки, недолго поговорил.

═- Сейчас приедут, одна из машин тут где-то близко...

═Черные стволы деревьев вокруг Антона, пестрая листва, фигура человека в

серой куртке, оставшегося возле него, стали размываться, куда-то уплывать.

С ним тоже что-то происходило: как будто сила земного притяжения

прекратила над ним свою власть, выпустила его из своих объятий - и он тоже

куда-то уплывал. Или улетал - как воздушный шарик на веревочке, отпущенный

на свободу...

═Сзади себя он услышал шум автомобильного мотора. Торопливыми шагами

подошли двое: длинноногий юноша в синих джинсовых брюках, коротком белом

халате поверх синей джинсовой куртки и плотный, пожилой мужчина - тоже в

белом халате, с чемоданчиком в руках. Мужчина с чемоданчиком выглядел

доктором,═ юноша в джинсах - санитаром, в крайнем случае, фельдшером. Или

студентом на практике. Но было наоборот: доктором был джинсовый юноша.

Первым делом он обхватил своими пальцами на руке Антона запястье, сжал на

пару секунд.

═- Пульс слабый, редкий. Быстро - давление!

═Фельдшер щелкнул замочками чемоданчика, появился тонометр.

═Парень в джинсах, расстегнув на Антоне рубашку, коснулся его груди

холодным металлическим кружком с мембраной фонендоскопа.

═- Морфина - кубик!.. Кордиамина - кубик!..

═- Давление падает!

═- Кубик мезатона!

═Головы, лица молодого врача и фельдшера были перед глазами Антона, но

голоса их он слышал так заглушенно, словно они находились где-то очень от

него далеко.

═- Давление падает!

═- Еще кубик мезатона! Вася, носилки!

═Мелькнуло небо в прогалах ветвей и листвы, закачалось, и он закачался,

словно═ на волнах.

═- Вася, врубай сирену, мигалку, гони что есть мочи!

═- Да поздно уже, Игорь Петрович, поздно, не довезем...

═Это были последние слова, что дошли до слуха и сознания Антона...

═25 июля 2002 - 25 февраля 2003 г.

Поставьте наш баннер

Солнышко светит. Грачи прилетели.
Тают снега на равнинах безбрежных.
Вот и прошли холода и метели,
Вот и минули три месяца снежных.
Белые хаты стоят над оврагом.
Птицы над ними кругами летают.
Будто каким-то охвачены страхом,
Будто чего-то недопонимают...
Может быть, запах грачей удивляет,
Иль тишина не понравилась птицам?..
Бог его знает, чего их пугает,
Что им мешает на землю садиться...
Может быть, сверху они увидали,
Как копошится в навозе старуха,
Или чуть слышные чьи-то рыданья,
Может, достигли их птичьего слуха...
Нынче никто уж могил не копает.
Нынче никто не кричит, причитая...
Полумертвец на крыльцо выползает...
Господу молится полуживая...
Трупы лежат во дворах и в канавах,
Трупы в домах и в грязи придорожной.
Многие - в полузасыпанных ямах,
Полуистлевшие с осени прошлой...
Смрадом, замешанным с мартовским паром,
Хаты полны и проулки кривые.
Двое детей за колхозным амбаром -
То ли уж мёртвые, то ли живые...
А за амбарными теми дверями
Нету ни зёрнышка вот уж полгода.
Был урожай, и довольно немалый,
Да увезли его "слуги народа".
Гнил он на станциях в кучах огромных,
Денно и нощно его охраняли.
А на днепровских равнинах просторных
Тысячи сёл до конца вымирали.
С Буга, с Ингула, с Днепра и с Кубани
Беженцев толпы брели спотыкаясь.
Близких своих зарывая руками,
Женщины выли в снегу, надрываясь...
Те, кто добрались до города всё же,
Или до Киева, иль до Полтавы, -
Полуживые, и мёртвые тоже, -
Все на подводах свозились в канавы.


Дмитрий Воробьевский (1987 г.).