Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

═Владимир ВАРАВА

═ЖИВОЕ ЗНАНИЕ

═(Митрополит Евгений (Болховитинов) -

═краеугольный камень "Философии Отчего края")

═Милее мой уголок простой...

═И. Никитин

═1. УПАДОК СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ И "ФИЛОСОФИЯ ОТЧЕГО КРАЯ"

═Крупнейший мыслитель XX века М. Хайдеггер в торжественной речи в честь

своего земляка композитора К. Крейцера в 1955 году со всей серьезностью,

тревогой и ответственностью говорил, "что сейчас под угрозой находится

сама укорененность сегодняшнего человека". Осмысливая творчество

своего именитого земляка, Хайдеггер был убежден, что "любое настоящее

коренится в почве своей родной земли". Ценность искусства измеряется не

эстетическим своеволием художника, а духовной ответственностью творца,

которая всегда - ответ совести на боль народа. Родной земли не миновать,

если хочешь выйти к неотмирным пределам сущего и объять вечную даль зова.

═Обращение к родной почве далеко не случайно у великого мыслителя.

Хайдеггеру уже в середине XX века было очевидно, что современный ему

человек (европеец) поражен недугом "суеты больших городов". Находясь в

состоянии принципиальной бессмыслицы существования, он легко

подвергается манипулированию со стороны примитивных идеологий и перестает

быть нравственно и духовно вменяемой личностью. Общество техногенно

перезревших симулякров, утративших пафос восхождения в неличные обители

мира, - таковы люди новейшей эпохи.

═Состояние человека, в котором последний уже более не способен вопрошать

о смысле собственного бытия, не способен подняться к более высокому

состоянию духа Хайдеггер воспринимает с опаской. То, что философия

называет "трансцендентным", есть бытийная основа существования; она выше

любых и культурных, и житейских нужд. Верить в высшее и вечное - истинное

свойство человека, при утрате которого он просто перестает им быть.

═Духовный закат западной культуры - то, что было предсказано и показано

многими мыслителями, видевшими опасность забвения отчего и родного.

"Общество массового потребления" и прочие подобные эпитеты, в которых

явлена низкая суть человека - плоды отрешения от исконных смыслов

бытия, связанных с исконным смыслом родной земли. "Общечеловеческое"

вырвало человека посредством техники из глубин отчего обитания и опустило

в суетливую повседневность пустого существования. "Нашему веку грозит

утрата корней" - говорит Хайдеггер; "нам угрожает духовное небытие" - как

бы резюмирует сложившуюся ситуацию другой видный мыслитель Запада П.

Тиллих. Таков философский диагноз духовного состояния эпохи, переставшей

ощущать высшую реальность как реальность.

═Сегодня России грозит встреча с подобным. Забвение приходит незаметно.

Уже нависла его гнетущая тень, в мрачном свете которой находятся многие

соотечественники. Интенсивные "интеграционные процессы" грозят отрывом

людей от своих корней, от своей Родины. Сейчас важно знать не только то,

что говорят западные апологеты западной системы, но и ее критики.

Хайдеггер один из первых, кто всерьез заново поставил вопрос о смысле

человеческого бытия. Поставил он его потому, что человек Запада оказался

в ситуации утраты смысла. Роскошь техногенного комфорта вырвала корень его

духа из почвы Бытия. Наши духовные пращуры не простят нам, если в России

окончательно случится забвение.

═* * *

═Корневая антропология - глубинная сущность человека, основа его

бытия, условие духовного и физического здоровья. Что живо, то имеет

корено. Он осуществляет связь мироздания, через него проходит благодать

живого. Смерть во многом есть смерть корня. Корень статичен по своей

сути; чтобы он дал плод, ему нужен покой и забота. Плод уже может быть

динамичным, он может обитать в пространствах иных миров. Но плод способен

это делать, если корень его здоров и жив, и если корневая связь с

самим Истоком сущего не прерывается в его духовных и географических

странствиях.

═Сейчас наиболее очевидно болезненное напряжение между "родным" и

"вселенским". Либеральная интеллигенция, интенсифицирующая процессы

откоренения от почвы под видом соблазнительного прорыва в общечеловеческое

(вселенское), готовит "маргиналов вселенной" - неполноценных существ,

обреченных влачить без-дарное, без-благодатное существование. Ибо корено

Родины они утратили, а "вселенского блага" не приобрели и не приобретут.

═Противоядием этому в нынешней ситуации является направление, которое

можно обозначить как "философия Отчего края". Это понятие, применимое к

любому региону России, имеет конкретную воронежскую прописку. "Отчий край"

- название литературной серии, выходившей в Воронеже, а затем и в других

городах в 70-80-х годах XX века. Инициатором серии выступил писатель

Виктор Будаков. Серия оказала благотворное влияние в деле расширения

граней отечественной словесности. В современных условиях можно уже

говорить и о философии, которая объемлет и осмысливает все истинные

свойства национального духа. Понятие "философия Отчего края" направлено на

то, чтобы выявлять ценные самобытные проявления русского национального

самосознания и показать, что оно обладает живой конкретной реальностью,

дающей Смысл и Бытие людям, живущим в просторе одной земли, веры и языка.

Фундаментальная задача этой философии - постичь работу национальной идеи

применительно к каждому региону России ("Отчему краю").

═Русское мировоззрение едино. Но духовное богатство отечественной культуры

позволило "русскому эйдосу" переломиться в каждом крае по-своему. И

выявить его часто потаенную суть оказывается возможным, посмотрев, как оно

раскрывается в людях, идеях, традициях того края, где непосредственно

родился и вырос человек. Здесь оно зримее, отчетливее, узнаваемее. И

понять, и принять его можно легче, узнав его проявление в близких и родных

ликах.

═Распознавание универсального начинается с вглядывания в близлежащее. Даль

открывается вблизи. Истины раскрываются не в романтических воспарениях

бескорневого духа, а при встрече с родной почвой, из которой вышли и

представители "мировой культуры". Поэтому Хайдеггер и призывает к

"осмысляющему раздумью", которое одно только и возможно в том месте, где

Бытие дало человеку радость быть. "Достаточно остановиться на близлежащем

и подумать о самом близком: о том, что касается каждого из нас - здесь и

сейчас, здесь на этом клочке родной земли (выделено мной. - В.

В.), сейчас - в настоящий час мировой истории".

═"Философия Отчего края" способствует осознанию собственной идеи

существования через выявление сокрытой от любострастных взглядов внешнего

мира корневой сути нации. Здесь философия понимается не как строгое

академическое (схоластическое) теоретизирование, но в исконно

греко-русском смысле "любомудрия". Любомудрие и есть движение к Правде, то

есть к тому высшему идеалу, который один и есть живоносный исток народа.

"Философия Отчего края" помогает узреть этот идеал, который вместе с тем

есть и особенность, и характер народа. Эта философия дает выявиться

идеалу, как он выражен в слове, звуке, краске; иными словами, здесь

представлено соборное культурное делание края, проявляющееся в

различных видах праведного труда человека.

═Место родного Бытия - Отчий край - может раскрыть то потаенное сущее

мира, которое хранится в девственных глубинах мироздания и является

источником творчества и просто осмысленного существования. "Отчий край" -

священный Топос Бытия. И в качестве такового он есть единственная

возможность подлинности. Вне его - лицемерие и лукавство. "Философия

Отчего края" приближает к пониманию того, что великое событие Бытия всегда

свершается, оно уже свершилось и будет свершаться "здесь и сейчас". Но это

бытийное "здесь и сейчас" совершенно не равно американскому "here and

now", вызывающему лишь к наслаждению текущим моментом, пока есть

физическая возможность для этого.

═Горизонт открывается не тем, кто в сладострастной гонке за "новым"

срывает корни, а в результате судорожно мечется в колесе абсурда

цивилизации. Горизонт открывается тем, кто замер в благоговении

расслушивания зова отчей тишины, изобилующей посланиями духа, посланиями

вечности.

═"Философия Отчего края" обнажает диалектическую схватку категорий Быт и

Бытие, которые в совокупности образуют целостное самосознание народа. Быт

- почвенно-корневая основа, обеспечивающая эмпирический и физиологический

пласт существования; Бытие - духовный прорыв к небесным горизонтам. Быт и

Бытие каждой нации организованы особо, только ей присущим способом. Понять

то, как Быт отражается в Бытии и как Бытие преломляется в Быте, и помогает

"философия Отчего края". В ней - "место встречи", способ

взаимопроникновения земного и небесного.

═Отчий край связан с детством, а детство - великая тайна бытия и

единственная надежда человека. Мир ввергнут в пучину зла и высветляется в

радость вечности обетованием Христовым: "будьте как дети".

═С чего начинается движение к Небу? С постижения нетленной сути того края,

где кровь и почва, дух и плоть, Земля и Небо образовали то место Бытия, от

которого человек выявляется на свет Божий. Отчий край хранит тайну

появления человека.

═2. "БЕДНЫЙ Я ЧЕЛОВЕК! КТО ИЗБАВИТ МЕНЯ ОТ СЕГО ТЕЛА СМЕРТИ..." (РИМ.

7:24)

═У каждого Отчего края есть свой духовный зачинатель, "столп и

утверждение" национального идеала. Если говорить о Воронежском крае, то

вглядывание в глубь времени раскрывает удивительный образ нашего земляка

митрополита Киевского и Галицкого Евгения (Болховитинова). В последние

годы усилиями историков и краеведов была раскрыта значимость этой фигуры в

масштабах целой России. Его исторические и литературоведческие заслуги

столь значимы, что светская наука признает в этом человеке одного из

главных деятелей русского Просвещения.

═Необычайное богатство духовно-интеллектуального наследия Е. Болховитинова

позволяет его научные труды квалифицировать в терминах "подвига". Нас, в

первую очередь, будет занимать исток научных подвигов одного из

виднейших иерархов русской православной Церкви. Сейчас это крайне важно,

так как культура (в том числе и научная) потеряла ориентир своей

деятельности, потеряв первоначало и, соответственно, смысл своего бытия.

Один только перечень работ ученого митрополита разрушает зловредный миф

секуляризма о несовместимости научной и литургической деятельности, или в

более широком контексте - о тормозящем воздействии религии на науку.

═Сегодняшнее время заново ставит вопросы: "что есть подлинная ученость":

"в чем смысл науки", "каковы ее действительные истоки?" Личность

митрополита Евгения во многом способствует прояснению этих насущных

вопросов, ибо в его лице наиболее зримо проявлена классическая парадигма

христианского понимания науки. Известный философ и богослов XI века

Ансельм, епископ Кентерберийский, постулировал тезис, ставший аксиомой

нерасторжимости религиозной веры и научного познания: "Мне представляется

постыдным небрежением, если, укрепившись в вере, мы не стремимся понять

то, во что верим". Знание, книга, вера - синонимы, атрибуты подлинной

учености и религиозности. Изначально они неразделимы, и лишь суетливый

разбег "прогресса" разводит их на бесконечную дистанцию. Складывается

впечатление у новых поколений, не имеющих уже ни веры, ни знания, что так

было всегда, что так и должно быть. Сама личность митрополита Евгения -

ученого и иерарха - свидетельствует об изначальном тождестве ума и духа,

знания и веры.

═Важно то, что христианская парадигма науки у митрополита Евгения окрашена

в тона русского православия. Византийское православие в России было так

осмыслено и пережито, что смогло радикально повлиять на создание глубоко

самобытного облика национальной культуры, сочетавшей в себе и черты

высокой классики, и этническое своеобразие. Константин Леонтьев один из

первых философов, кто обратил самое пристальное внимание на глубинные

черты русского самосознания. Это трагическое восприятие бытия,

отчасти доставшееся нам в наследие от эллинско-византийского пессимизма,

отчасти присущее самой драматической завязи русской жизни.

═Понять творчество Е. Болховитинова нам представляется возможным только

отрешившись от "объективных критериев научного анализа" и погрузившись в

неотмирную стихию Отчего края, в котором зародились нерациональные

побуждения к неутомимой деятельности "одного из величайших собирателей,

которые когда-либо существовали" (М. А. Погодин).

═Несуетливое всматривание в духовный облик ученого будет способствовать

постижению бытийной драмы, непременно лежащей в основе великих

трудов всех богоодаренных русских людей.

═Почему мы связываем личность Е. Болховитинова с "философией Отчего края"?

Для этого, прежде всего, необходимо понять духовный импульс его

фундаментального труда "Историческое, географическое и экономическое

описание Воронежской губернии". Что его подвинуло к запечатлению

сокровенных, источных смыслов родной земли?

═Е. Болховитинов прозрел суть русской идеи из недр Воронежского края.

Прозрение это было нелегким, оно было окрашено в тона личного трагизма. Но

здесь свершилось становление того мировоззрения и миропонимания, которое

вылилось в подвижническую деятельность уже российского и вселенского

масштаба. Получив в Отчем крае необходимую творческую энергию, он создает

философский облик края (дабы его запечатлеть навечно) в форме

историко-географического образа. Уникальность этого труда определяется не

узко эмпирическим интересом к описанию фактов прошлого, а раскрытием

духоносных смыслов родной земли, исторически, географически,

экономически проявившихся в данном месте.

═Что же дал Отчий край Е. Болховитинову, сделав префекта провинциальной

семинарии Владыкой-митрополитом вселенского уровня? Каким образом Отчий

край развил его необычайную даровитость "будить пером потомков ото сна",

отмеченную Державиным?

═Здесь свершились те события, которые и определяют смысл русской идеи,

русской философии да и русской культуры в целом. Смерть семьи не могла не

вызвать бытийных раздумий и переживаний. Это обстоятельство, повлекшее за

собой крутое изменение всей жизненной линии, никоим образом нельзя

рассматривать как частный факт биографии, но как точку бытийного

перелома судьбы, сформировавшей тот образ человека, который мы знаем и

перед которым благоговеем сегодня.

═Эти события сотериологического характера, направившие все жизненные

усилия будущего Владыки в русло спасения падшего мира от

окончательного распада и окостенения в небытийной мгле зла. Суть этого

нельзя адекватно распознать вне контекста православной метафизики. И не

зря свой невероятный научный подвиг Е. Болховитинов свершает в монашеском

чине, то есть в том состоянии, которое предполагает глубочайшую духовную

решимость сердца, фундаментальный переворот всего образа мыслей и чувств.

═В Воронежском крае будущего Владыку посетило несчастье, и соответственно,

потрясение, вызвавшее глубокий духовный и интеллектуальный перелом и рост.

"По овдовении в 1799 г. вытребован Преосвященным С.-Петербургским

Митрополитом Амвросием в С.-Петербург и с 3 Марта 1800 г. определен в

Александро-невской Академии Префектом, Философии и высшего Красноречия

Учителем; 9 числа того же Марта пострижен в Александро-невской Лавре и

того же месяца 11 числа посвящен во Архимандрита Зеленецкого монастыря..."

За сухой фразой биографии кроется судьба не только отдельного человека, но

и целая веха отечественной культуры.

═Важно заметить, что несчастье, понимаемое сознанием утилитарно-обыденным

весьма, отличается от его восприятия сознанием нравственно-духовным.

Личная трагедия, чей черный шов прошел по воронежской вехе Е.

Болховитинова, помогла ему постичь больную суть наличного мира и,

соответственно, выбрать то единственно истинное дело-служение, которое

дается тому, кто в расщелину тоски заглянул слишком глубоко. Воронежская

трагедия явила молодому человеку всю жестоко-скорбную основу мира, во зле

лежащего. Молния горя, один за одним выхватившая всех родных ему людей,

научила въявь, все открытой душой и всем сердцем чувствовать то, что

всегда особо глубоко переживалась отечественным любомудрием как "болезнь

бытия".

═Наличное бытие несовершенно на онтологическом уровне, и несовершенство

это кроется не в социальном плате, а в извечно-трагической сути вещей -

вот что стало понятно в глубине Отчего Воронежского края. Смерть как

"онтологический изверг", разрушающий всесильно любой жизнестрой, смерть

как "последний враг" должна быть радикально исторгнута из Божьего

миропорядка. Обретя мощный "опыт смерти", Е. Болховитинов обрел и главное

задание жизни, которое есть одновременно задание всякого русского

православного человека - преодоление смерти.

═Это и есть исконная русская философская идея - метафизическое

преодоление-исправление неправедно организовавшегося мира. Парадигма

"домостроя", захватывающая все уровни бытия и мироздания, упирается в

трагический предел сущего - личную смерть человека. И чувство глубокого

возмущения и уязвления пронизывает всякую духовно небезразличную душу. И

начинается работа духа по преодолению смерти как неестественного и

неправедного.

═Горемычная суть русской жизни была сполна прочувствована Е.

Болховитиновым. История русской земли - это еще и история человека, прямо

заглянувшего в глаза стальной правде греха; пот поэтому и жизнь здесь

неустроена в смысле рационально-комфортного Запада. Горе из сердца

"выжимает" боль и веру. Сердце в России обнажено и глубоко чувствует

извечную скорбь и тоску мира. Здесь понятно, что горе и тоска не есть

явления временные, вызванные теми или иными неурядицами социальными или

политическими. Такова суть смертного человека, живущего в смертном мире.

Поэты это чувствуют особо:

═Уж как вспомню я

═Тебя, жизнь моя, -

═Сердце кровию

═Обливается!

═Эти строки Никитина - поэтическая квинтэссенция всего трагического

полотна русской жизни, смысл которой не в счастье, а в Правде. Никитин

особо понимал, что счастье - "бред воображенья", "лишь призрак ложный", и

в человеке всегда есть "горе тайное" и всегда ему идет навстречу "горе

новое".

═Этим мироощущением проникнуты все высшие проявления русского гения,

оставляя его особенность, уникальную "типологическую характеристику".

Через это мироощущение возможно войти в трагический строй нации и

тем самым понять его способ земного бытия.

═Духовная завязь русской жизни очень плотно сопряжена с идеей страдания, с

идеей крестного пути. Гуманный Запад пытается облегчить удел человека

радикальным стремлением вычеркнуть идею трагизма из основ человеческого

существования. Трагизм (путь страдания и смерти) не принимается гуманизмом

в качестве сущностного основания нравственного бытия личности. А это и

есть антихристианский замысел Инквизитора устроить счастливую и

бестрагичную жизнь для человека.

═Но какой ценой? Ценой распятия Христа и отнятия у человека благодатной

свободы. В этом глубочайший замысел нехристианского гуманизма. В этом и

главная причина духовного кризиса западной цивилизации. В России всегда

смиренномудро относились к страданиям. Здесь есть четкое понимание, что

жизнь не высшее благо, а смерть не высшее зло.

═Русский философ Б. Вышеславцев, объясняя своеобразие русского

философского умозрения, апеллирует к Достоевскому, вобравшему в себя

всечеловеческий опыт трагедийности и выразившему глубинную суть русского

мирочувствия (и народного и философского). "Здесь, - говорит философ, -

выступает ясно интерес русской философии к проблеме страдания, к проблеме

Иова, проблеме трагической судьбы и Провидения". Именно Достоевский

наиболее зримо и достоверно показал, что образ распятого Христа и есть

образ и судьба православного русского народа, для которого страдание не

есть лишь "минус счастья", а сами путь, истина и жизнь.

═Е. Болховитинов показал, как возможно духовно принять страдания, постичь

их благодатный смысл. И не преодолеть (к этому стремится гуманизм)

страдания, а преобразить в их трагическом свете свою всегда

неправедную жизнь. И дать великий плод. Е. Болховитинов дал такой плод.

Много позже другой выдающийся русский - писатель Борис Зайцев скажет о

себе слова, явившиеся жизненно-духовным credo всякого православного

человека: "... верю, что все происходит не напрасно, планы и чертежи

жизней наших вычерчены не зря и для нашего блага. А самим нам - не судить

о них, а принимать беспрекословно". Борис Зайцев как бы подтвердил

духовную верность всей жизни митрополита Евгения, показавшего нам путь

смиренномудрого принятия своей горькой и суровой судьбы.

═Не многие обращают внимание на связь между удивительными научными

дарованиями и способностями Е. Болховитинова и надломленным древом его

мирского, земного благополучия. Несчастная и драматическая по

обывательским меркам судьба молодого Болховитинова стала тем местом, через

которое прошли вековечные смыслы Отчего края. Приведем лишь одно, но

весьма ценное наблюдение, связь эту делающее нерасторжимой. "Отважусь

утверждать, - пишет современный философ, - что без такого бытового "опыта

смерти" будущий Митрополит никогда не смог бы стать краеугольным камнем

русской исторической науки, предполагающей, видимо, обязательное и далекое

от академического спокойствия потрясение в личной жизни автора во

избежание суетных зацепок за любую ветхость, особенно -

духоносно-теоретической буквы" (1).

═"Философия Отчего края" дает увидеть, как на всей огромной земле русской

свершается эта многовековая тяжба со смертью. И митрополит Евгений - один

из первых русских подвижников, кто лично на себе перенес смертоносное

действо русского горя и вышел в простор интеллектуально-духовного

домостроительства в высокой аскетической стати, соответствующей высокому

монашескому чину.

═Смысл научно-исторических занятий митрополита Евгения коренится в духовных

установках его мировоззрения. Потрясающая воображение кропотливость и

тщательность, с которой он регистрировал в своих трудах сотни имен,

прославивших земное и Небесное Отечество, может быть объяснима только в

терминах религиозного долга, религиозного служения. Сам Е. Болховитинов в

"Описании жизни и подвигов преосвященного Тихона, епископа Воронежского и

Елецкого" так определяет свою задачу: "Сохранить в памяти имя, жизнь,

подвиги, наставления и благотворные деяния мужей благочестивых и

добродетельных обязует нас глас совести и закон божественный".

═Слова эти показывают, что в основе подлинного научного познания лежит не

любопытство ученого, даже не стремление к "истине", а духовные установки -

"глас совести" и "закон божественный". Подлинная "связь поколений" есть

дело Совести, а не только человеческой памяти, которая бывает не слишком

долгой и почтительной. А совесть - она ведь не человеческое свойство, в

ней глас Божий повествует о высшем предназначении человека. Это

весть, идущая к человеку и направляющая его к иному, то есть к

истинному. Поэтому со-весть, как "оракул из вечного мира", есть

основа исторической науки, и подлинной жизни. "Сию память и сей пример их

добродетели, - говорит Е. Болховитинов, - достоит предавать и потомству,

как для подражания, так и для славы".

═Итак, историческая наука есть духовное восстановление соборной связи

поколений. Принцип этот положен Е. Болховитиновым, и нужно сказать, он

дал поразительные плоды. Им раскрыт сугубо русский способ научного

делания - делания через экзистенциальное потрясение. Оно всегда будет

давать результат совсем не похожий на тот, который рождается в уютных

кабинетах западных схоластов-теоретиков, где производится не истина "живой

жизни", а логический конструкт духовно обеспложенного ума.

═Россия идет по стопам святоотеческой Патристики, где так важен живой,

трагический опыт веры; опыт, связанный с бесконечным риском для вечной

жизни; опыт, соприкасающий человека с пустынным мраком Богооставленности.

И через все это - и живая вера, и живая наука. Запад же идет по дороге

Схоластики, в котором знание подменяет веру, логика игнорирует сердце, а

человек возвышается над Богом. Поэтому облик России и Запада (при единых

греко-римских истоках) такой разный. А понять и почувствовать это дает

"философия Отчего края", в которой сгусток русской боли и бесконечный

порыв к вечной Правде явлены во всей полноте.

═Взгляды крупнейшего русского мыслителя Н. Федорова о нравственных истоках

словесности отчасти проливают свет на тайну неутомимой деятельности Е.

Болховитинова.

═Федоров указует на глубинную связь языка и смерти, фактически раскрывает

танатогенные механизмы формирования речевой деятельности. Важно то,

что соположение двух важнейших антропологических атрибутов человека - его

вербальности и терминальности - присуще лишь христианскому

сердцу и уму. Онтологическая сила слова в том, что через первичные

вербальные акты (молитва, поминовение) происходит "воспроизведение жизни

отцов". А это и есть преодоление смерти - смысл христианского вероучения,

и предмет напряженнейших исканий самого Федорова (по духовной и физической

энергии равных жизненному целеустремлению Болховитинова).

═Духовная мощь слова содержит потенциально "сверхтварный фермент" победы

над смертью. Федоров говорит: "Мысли об утрате и о смерти родились и

выразились в слове современно с началом языка родства, сила которого

почувствовалась только при утрате. Молитва (заклинание) живущих об

оживлении умерших была началом и словесности, и религии".

═Известный исследователь философии Н. Федорова Светлана Семенова так

истолковывает его фундаментальную мысль о связи чувства утраты и

становления человека как человека: "Это чувство высекается и укрепляется

тем потрясением, которое испытывает человек от явления смертности, и

прежде всего смерти своих родителей. Иначе говоря, из пронизывающей искры

любви к отцам, из скорби по их исчезновению, то есть из сверхживотной

направленности чувства вспять, направленности, не имеющей утилитарного,

жизненно-практического значения, возникает человек и с ним первое

религиозное чувство". Утрата близких порождает в нравственном

сознании неприятие имеющегося мироустройства, что, в свою очередь,

стимулирует молитвенную деятельность как начало вербального преодоления

смерти. Изначальный молитвенный импульс заклятия смерти, выраженный в

слове, становится специфической словесной деятельностью человека,

которая при правильном ценностном ориентире (поминовение, нравственное

неприятие смерти) становится основанием подлинного нравственного бытия

личности.

═Можно сказать, что словесное бытие и есть выражение истинной

культуры, которая в своих метафизических истоках есть культ смерти, то есть

преодоление смерти словами. Федоров говорит: "Продолжением словесности

служит последний завет умирающих отцов, восполнение которого, - т. е.

поминовение, воспроизведение жизни отцов - и есть высшее выражение

словесности. Таковою литература и была бы при правильном ходе. Но забвение

сынами отцов, забвение завещания - вызвало литературу блудных сынов".

═Итак, Слово, Слово боли и скорби, направленное на преодоление смерти,

порождает Литературу, подлинность которой определяется нравственной

памятью к ушедшим в стремлении их воскрешения. Это становится Культурой,

истинный смысл которой - культом слова пробуждать совесть от лукавой

спячки в суете пустых дней.

═Начало словесности - молитва об оживлении умерших. Церковь хранит ядро

культурно-религиозной деятельности человека, и в этом заключен истинный

смысл Просвещения. Федоров прямо говорит: "на церкви лежит долг

истинного просвещения, церковь должна дать истинную цель знанию, церковь

должна сделать, чтобы книга была произведением не одной только

интеллигенции, т. е. сословия, отделившегося от народа, и вместе, чтобы

книга не оставалась только книгою, т. е. знанием, но осталась бы средством

спасения от бедствий общих интеллигенции и народу, т. е. всем людям или

смертным".

═Размышления Федорова помогают уяснить, что одна из главных причин,

побудившая Е. Болховитинова к служению на поприще фундаментальной

словесности, была вызвана христианской болью утраты семьи. Видеть

неправду смерти, быть глубочайше уязвленным ее неестественностью и

посвятить жизнь свою святому делу ее истребления - это и есть основное

проявление христианской совести в человеке. Восточное Христианство -

религия Слова, и поэтому книжность - исконный ее атрибут. Но духовная

иерархия здесь такова, что Спасение выше знания; и поэтому книга есть не

только книга знания, но Книга Спасения.

═На языке секулярной психологии эта ситуация выглядит так: горе,

правильно пережитое, дает мощный творческий импульс к деятельности

(в данном случае к словесной деятельности). Иными словами, аскетическая

сублимация горя приводит к интенсивной интеллектуальной работоспособности.

При этом определяющим является ценностная установка аскезы, ее духовный

знак, который имеет позитивный смысл лишь в случае жертвенного отказа от

своих эгоистических (своекорыстных, тщеславных) установок. Такова суть

православного монашества, которое всегда имело огромный культурный,

научный, нравственный смысл. Думается, что принятие иноческого сана было

ключевым для всего жизненного дела Е. Болховитинова. Оно имело, прежде

всего, нравственное значение отказа от эгоцентрического своеволия ума для

подвижнического труда на поприще неличного служения отечественной

науке (2).

═Глубоко примечательна духовная, идейная, научная связь Е. Болховитинова и

Н. Федорова (3). Символично то, что граф Румянцев Н. П. (с которым Е.

Болховитинова всю жизнь единило тесное научное содружество) является как

бы посредником между этими фигурами. Трудясь в Румянцевской библиотеке,

Федоров развил свое уникальнейшее учение о восстановлении погибшего и

погибающего мира. В каком бы крае ни был Е. Болховитинов (Псков, Калуга и

т. д.), он делает то, что в дальнейшем будет делать Федоров -

кропотливейше собирать и фиксировать малейшие проявления старины,

записывая местные сказания и предания, которые являются частью

Соборного Русского Сказа о бытийное судьбе Отечества. Именно Федоров

продолжил сквозь время дело Е. Болховитинова, всю свою жизнь посвятив

собиранию, изучению и сохранению бесценных свидетельств ушедшей жизни

соотечественников с целью восстановления их существования не только в

памяти, но и в Бытии.

═Митрополит Евгений (Болховитинов) явил всему миру пример истинного

служения Богу и Отечеству. Столкнувшись с крепью неумолимой смерти, он

призвал помощь Божью, которая дала ему оружие Мысли, Слова и Дела, и

которое он направил в сторону истинного Просвещения - домостроительства

вечной Правды.

═3. РУССКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ: ПАТРИОТИЧЕСКОЕ ЛЮБОМУДРИЕ ПРОТИВ

СХОЛАСТИЧЕСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ

═Глубоким смыслом исполнен тот факт, что свой практически первый труд Е.

Болховитинов посвящает святителю Тихону Задонскому. Можно говорить о

крепком духовном и интеллектуальном родстве двух выдающихся пастырей

русской церкви. И, конечно же, о несомненном влиянии фигуры святителя

Тихона на молодого Болховитинова.

═В лице св. Тихона отечественное богословие обрело опыт радикального

преодоления схоластического метода подвигом живой веры. О. Георгий

Флоровский так характеризует святителя: "На общем фоне XVIII века ярко

выделяется образ святителя Тихона... Святитель Тихон был большим

писателем". Говоря о книге "Об истинном христианстве", Флоровский

отмечает: "Это не догматическая система. Скорее мистическая этика, или

аскетика. Но это был первый опыт живого богословия и опытного богословия,

- в отличие и в противовес школьной эрудиции, без подлинного опыта". Вот

эту самую важную черту - "опыт живого богословия", преодолевающего

недуховный схематизм схоластики, унаследовал и необычайным образом развил

Е. Болховитинов.

═Митрополит Евгений прошел выучку в традиции патриотического

любомудрия,очагом которой в России была Славяно-греко-латинская

академия. Особое значение для становления Е. Болховитинова как ученого

имеет тот факт, что время его пребывания в стенах Славяно-греко-латинской

академии совпадает со временем ее протектората митрополитом Московским

Платоном (Левшиным). Это тот самый Платон, которого Вольтер в восхищении

назвал "русским Платоном"; Платон, бывший архимандритом Троице-Сергиевой

Лавры, благословившей открытие Оптиной Пустыни и ставший одним из первых

старцев России.

═В XVIII усилились процессы вульгаризации секулярной культуры; и заслуга

митрополита Платона в том, что в этой метафизически скудной ситуации он

совершает подвиг возрождения традиций святоотеческого любомудрия.

Формируется особое духовно-интеллектуальное явление в нашей духовной жизни

- школа ученого монашества.

═Именно здесь проявился самобытный стиль русского миропонимания,

сочетающий в себе необходимую для смертного практическую деятельность

разума с метафизической деятельностью духа. В результате преображенный

разум оказывается способным стяжать благодатное созерцание "предметов"

горнего мира и претворить их в сверх-логический опыт живой веры. Эту

практику еще именуют живознанием: дух и буква онтологически

проникают друг в друга так, что свершается таинство их животворения. Буква

духотворится, а дух буквотворится. Буква вне духа - мертвая логическая

категория, а двух вне буквы - суетливое суемудрие непреображенного ума.

═* * *

═Широчайшая образованность митрополита Евгения, включавшая знание древних

и современных ему языков, современной литературы и философских воззрений

Европы, соблазняет причислить его к творцам просвещения в узко

рационалистическом смысле: то есть просвещения, понимаемого как расширение

познавательных способностей ума, накопление эмпирических знаний и развитие

гуманистических перспектив.

═Но термин "просвещение" имеет еще и другое толкование, коренящееся в

традициях кирилло-мефодиевского наследия. Здесь количественный аспект

наращивания внешних знаний о мире дополняется качественным - поиском

метафизического смысла мироздания. Библейский контекст выступает в качестве

фундаментальной основы миропонимания, отталкиваясь от которого знание о

мире трансформируется в знание мира. Это принципиальное отличие,

ибо духовное знание мира предполагает смиренномудрое "незнание" сакральных

основ сущего и соответственно - отсечение многочисленных и постоянно

сменяющих друг друга "концепций" и "теорий", которыми изобилует наука и

которые всегда на поверку оказываются "слишком человеческими" гипотезами.

═Библия раскрывает духовный смысл Бытия; и тот способ познания, который

питается из библейского истока, соответствует понятию духовное

просвещение. Данный тип просвещения не отрицает секулярного, но, вбирая

его эмпирический опыт, расширяет мирской горизонт личности до

сверх-мирского горизонта Бытия.

═В этом контексте становится понятым, почему в сознании потомком

митрополит Евгений (Болховитинов) остался прежде всего как историк.

Флоровский отмечает несклонность, даже нелюбовь Болховитинова к

теоретическим наукам: "Богословия он не любил и богословских интересов у

студентов Киевской Академии, в бытность там митрополитом, не поощрял... к

философии всегда относился с враждебной деятельностью".

═ Чем объяснить эту, в общем-то, странную для деятеля Церкви и культуры

такого ранга особенность? Дело, конечно, не в том, что Е. Болховитинов был

прежде всего историк и не был профессионально заинтересован в этих

спекулятивных науках. Некоторая враждебность к сугубо теоретическим

дисциплинам была обусловлена общей духовной недоброкачественностью того

времени. Отчасти сам Флоровский проясняет ситуацию следующей

характеристикой эпохи: "... самое слабое место духовной школы XVIII-го века

было именно в ея латинском характере". Латинский (то есть схоластический)

характер существенным образом влиял на складывающиеся тогда институты

секулярной культуры. И дело даже не в заимствованиях, а откровенных

переносах западных моделей в образование, вообще в жизнь.

═Это очень тонко чувствовал митрополит Евгений. Неприятие католического

влияния всегда им остро переживалось. Описывая жизнь арх. Мелетия

Смотрицкого, он произносит такие характерные слова: "Он имел несчастье

жить в таком веке и в таком месте, где Православие подвержено было тогда

сильному и жестокому гонению от Папистов и Униатов".

═Когда митрополит Евгений по поручению Св. Синода составил первое

"предначертание" переустройства духовных училищ в рамках преобразования

духовных школ и всей школьной системы, то одним из главных пунктов он

положил ослабление засилья латыни в преподавании. Но Владыка действовал

не только внешними мерами через трансформацию образовательной системы.

Своими научными трудами, посвященными собиранию многообразных проявлений

православного Богомыслия в России, он существенно тормозил латинскую

интервенцию на фронте скромного историка-собирателя.

═А интервенция была значительной. Этот период отмечен глубоким влиянием

западной культуры на Россию. Конечно, это влияние имело также и

легковесные формы интеллигентской игры в атеизм. Атеизм философствующих

аристократов, отдававших дань французской моде, был явлением

поверхностным, основ национальной духовности не затрагивавшим. Е.

Болховитинов из европейских языков владел прежде всего французским и знал

реальную цену воздействия двух властителей дум - Вольтера и Руссо.

Философия этих "вольнодумцев" могла "развратить" ум людей, уже

оторвавшихся от традиционных национальных ценностей, субстанции духовной

жизни слишком легковесная французская философия повредить не могла.

═Но влияние это охватывало не только внешние формы, но и проникало в

интимные пласты духовности. Об этом говорят и наши современники, и

современники Болховитинова. Так, помимо того, что "образование духовенства

велось на латинском языке и по схоластическим учебникам, - как отмечает

известный исследователь русской религиозной культуры Н. К. Гаврюшин, -

постепенно усваивались католические литургические обычаи и понимание

таинств".

═Выдающийся русский мыслитель XIX века Ю. Ф. Самарин в своей магистерской

диссертации "Стефан Яворский и Феофан Прокопович" обстоятельнейше

исследовал вопрос о католико-протестантском влиянии на русскую культуру и

русскую церковь. Принимая во внимание факт сущностного тождества

католицизма и протестантизма как целостного феномена западноевропейской

религиозной культуры, можно говорить о едином воздействии западного

христианства на Россию. Суть этого Самарин резюмировал так: "стремление

создать богословскую систему по образцу Западно-Римской".

═Если западные образцы затрагивают только сторону теоретическую, в форме

спекулятивного богословия, то это полбеды. Но если речь идет о

переосмыслении церковных таинств, то происходит смена духовного состояния

сознания, равная духовной гибели. Но ей-то, несмотря на реальную

опасность, не дано было осуществиться. Хотя положение дел внушало тревогу.

В письме к митр. Амвросию Новгородскому (Подобедову), видному иерарху

русской Церкви, митр. Платон кратко, но исчерпывающе обрисовал духовную

ситуацию того времени: "Усилились: 1) неверие; 2) философия, маскою

христианства прикрытая, какова и кажется и богословия пастырская... 3)

папизм".

═Вот таким философии и богословию ("прикрытым маскою христианства") Е.

Болховитинов предпочитает духовную историю отечественной

словесности, судя по которой можно было понять смысл русской культуры,

а значит и просветиться в подлинном значении этого слова.

═Православного богословия и православной философии как специальных

теоретических дисциплин на основе тогдашнего русского языка не

существовало. Сокровенный опыт исихазма, которым жили русские подвижники

столетиями, не мог быть выражен адекватно в категориях русского (не

церковнославянского) языка. Это не пресловутая "отсталость", трактуемая на

поверхностно-либеральный манер, а глубочайшая особенность отечественной

культуры. Древняя Русь в отличие от Западной Европы выработала особый тип

богословствования, которое называют "литургическим богословием". Духовные

проблемы решались не с помощью логических операций, а посредством

литургической практики, которая была универсальной основой жизни. Это не

способствовало созданию богословских теорий и доктрин, и поэтому, как

свидетельствует авторитетный исследователь русской культуры Б. Успенский,

"богословие представления не излагались в сколько-нибудь систематической

или последовательной форме".

═Заимствование категорий западноевропейской философии и богословия при

общем подражательном характере той эпохи были просто неизбежны. И

богословская рефлексия постепенно пропитывалась схоластическим языком,

если не схоластическим духом. Поэтому поощрять занятия философией и

богословием в то время значило автоматическим стимулировать интерес к

западной схоластической культуре. Ортодоксальность вероучительных

принципов Церкви от этого не выигрывала. В этом смысле

несистематическая деятельность митрополита Евгения по собирательству

духовных сокровищ патристического любомудрия была сильнейшим противоядием

систематическому философствованию в духе схоластического схематизма.

═* * *

═Что такое система и почему она противна духу Восточной церкви и вообще

русскому духовному творчеству? Почему в отечественной интеллектуальной и

духовной традиции отсутствуют "Суммы теологии" и "Критики разума",

исполненные многочисленными западными философами и теологами типа Фомы

Аквинского и Канта?

═Система, прежде всего, есть попытка (и претензия) разума на основании

изначальных человеческих (конечных!) представлений о вечном и бесконечном

построить (посредством логических доказательств) непротиворечивое учение о

Боге, человеке и мире. Одним словом, приручить Истину, сделать ее

доступной и понятной, а значит - бестайной. Жажда веры, жажда познания

(изначально вполне благочестивые) переходят в корыстолюбивое стремление

обладать Богом. Бог делается "объектом познания" наряду с другими

объектами, пускай и в качестве высшей реальности - ens realissimum.

Распаленный незначительными успехами относительно вещей эмпирических,

чванливый университетский рассудок дерзает понятийно "схватить" Бога,

доказать его существование и свою, улетучившуюся в погоне за мирским

счастьем, веру компенсировать академически строгой силлогистикой. В

результате - подмена живой Истины мертвым знанием, идолопоклонство

отвлеченным теориям, иными словами - "просвещение".

═Систематизация знаний (равно философских и богословских) противна свободе

православного Богомыслия и миромыслия. Систематизировать сумму

представлений о каком-либо предмете значит измыслить "критерии

классификации", "методы познания" и проч. То есть последовать "слишком

человеческим меркам". Западная философия, будучи по-преимуществу

систематизированным знанием, выделила в качестве отраслей "теологию",

"психологию", "логику", "онтологию", "гносеологию", "физику", "этику" и т.

д. Одним словом, весь научный этос западного рационализма (скажем,

от Аристотеля до Поппера) - это сумма человеческих представлений,

основанных исключительно на человеческом опыте и единственной

мировоззренческой установке.

═Восточное умозрение базируется на принципиально ином подходе к Бытию.

Здесь не может быть "онтологии", но есть онтологический стиль

вопрошания; не может быть "теологии", но есть Богомыслие; нет

"метафизики", но есть метафизичность восприятия; нет "этики", но

есть нравственная жизнь и проч. Построить систему - значит умертвить

таинственную лучезарность небесного целомудрия похотливой незагадочностью

"земного теоретика".

═Благодать выше знаний, законов, концепций... Мир держится не

"объективными законами", порожденными своеволием детерминированного

рассудка, а ежесекундно исполняется в немеркнущей благодати Творца.

Сладострастная тирания разума и боится, и стремится избежать благодати.

Отсюда - бегство в систему (в "науку", в культуру)... подальше от

страшной неизбежности навечно не рационализируемого тварного мира. Научные

картины творятся в кабинетах ученых, на университетских кафедрах, а

духовные истины Бытия стяжаются в пустынях и кельях. Отличие бесконечно,

Благодать дарует веру, которая выражается псалмопевческой метафорой

восторга; знание дает науку, которая стремится к нелирической

объективности термина. Восточное Богомыслие, по сути, поэзия, для которой

система - смерть и абсурд.

═* * *

═Хайдеггер характеризует западное христианство так: "главным для

приобретения знаний в Средние века (западные средние века. - В.

В.) становится разбор высказываний и ученых мнений различных

авторитетов. Componere scripta et sermones, argumentum ex verbo

приобретают решающую роль, обусловливая заодно неизбежное превращение

традиционной платоновской и аристотелевской философии в схоластическую

диалектику".

═В западной богословской системе философия всегда играла роль, не

свойственную исконному пониманию философии. Первоначально - как

вспомогательное средство в делах веры (4); затем - как автономное начало,

подвергающее анализу (фактически суду) все церковные авторитеты и святыни.

Как следствие - концептуальный атеизм, ставший основой секулярной версии

просвещения. Западная философия - фундаментальная схоластика, ибо в ней

все проблемы человека решаются методом опосредования - через разум,

логику мышления и т. д. Человек - всегда усеченный разумом человек.

Поэтому неверно западную философию считать классической философской

нормой (5).

═Схоластическая диалектика и становится доминирующим способом миро- и

Богопознания, определившим облик западной культуры во всех ее высших

точках: разгон в Средние века, затем - исключительно европейский Ренессанс

(точного аналога которому нет ни в одной культуре мира); далее -

протестантская этика труда, помноженная на атеистическое просвещение,

приведшее к постмодернистскому распаду культуры и антропологическому краху

человека.

═Дух системотворчества был присущ не только католицизму, но и

протестантизму6. Это и есть особенность всего рационалистического

западного христианства, его неустранимый схоластический характер.

Схоластика, по емкому определению Самарина, есть "философия рассудка в

сфере церкви". И неважно, в каких целях употребляется рассудок (в

католических или протестантских), результат один и тот же - подмена Бога

человеком, непостижимости Божественного домостроительства рационально

внятной теологической системой человека, которая, по словам митр. Платона,

есть "пустое мудрствование иезуитское".

═Далеко не всякое антисхоластическое рвение имеет благочестивый

ортодоксальный результат. Малейшее отклонение от церковного любомудрия в

сторону "самостоятельности" разума дает сбой не только в вопросах разума,

но уже и веры. Типичный пример - антикатолический пафос виднейшего деятеля

Церкви Феофана Прокоповича, который в своем радикальном антипапизме

автоматически попадает под авторитет Лютера, становясь тем самым не

служителем церковной истины, а выразителем идей просветительского

рационализма.

═В этом смысле ортодоксальная преданность митрополита Евгения Букве и Духу

Церкви оказывается важнейшим консервативным благом для культуры,

ибо, ограждая ум от соблазнительных сползаний в католико-протестантскую

спекуляцию, она способствует служению единой и вечной Истине, а не

преходящим социальным запросам того или иного времени.

═Митрополит Евгений стал наследником той традиции, которая избежала

губительного влияния схоластической диалектики. Не логические

умозаключения посредством абстрактных понятий, которые равно могут (в

зависимости от идеологических настроений эпохи) и доказывать бытие Бога и

отрицать его, но сверхтеоретийное постижение Божьей тайны через

трагический опыт жизни, дающий подлинную благодать веры. Это самобытное

русское мировидение, замешанное глубочайше на аскетическом опыте Отцов

православного Востока.

═Можно много приводить высказываний Отцов Церкви, показавших тщетность

рассудочных попыток постичь безмерность Божьей премудрости. Приведем лишь

два характерных суждения, показывающих восточно-христианский путь

Богопознания: "Всякое понятие, сформированное рассудком с целью постигнуть

и объять Божественную природу, достигает лишь того, что вместо познания

бога создает Его идол" (Св. Григорий Нисский); "Только восторг может

объять необъятную мощь" (св. Максим Исповедник).

═Конечно, если речь идет о вещах эмпирических, то построение системы может

быть оправдано. Но относительно духовного Бытия всякие рациональные

построения абсурдны и нелепы. Непостижимость духовного универсума есть

глубочайшая тайна, прикосновение к которой возможно лишь в форме молитвы,

подвига, смирения, или, по крайней мере, в форме благоговейного

поэтического созерцания (которое и соответствует изначально

метафизическому пониманию философии как удивления перед чудом Бытия), но

никак не в форме рациональной науки.

═Церковь хранит чудо и тайну Бытия от вульгаризации и примитивизации в

схематизме непреображенного разума. Самарин заключает: "Система, наука

церкви, невозможна и противна существу Церкви. Православная Церковь никогда

не излагала своего учения в форме системы". О. Павел Флоренский

резюмировал эту мысль в блистательном богословском афоризме,

представляющим собой философско-духовную суть мировоззрения восточной

Церкви: "Православие не доказуется, а показуется".

═Национальное русское философское творчество всегда сторонилось

сознательно (а чаще бессознательно, в силу традиции) построения систем.

Свобода Бого- и миропознания, почерпнутая в благодатных (совершенно

несистемных!) творениях Отцов Церкви, направляло отечественных любомудров

по совершенно другой, не рациональной стезе. "В России действительно

нет оригинальных и крупных представителей меонического рационализма,

- говорит В. Эрн, - то факт любопытный и замечательный. В России

обольщались и увлекались фосфорическим блеском западной философии - всегда

таланты второстепенные и третьестепенные (это прекрасно видно из

"Словаря" Е. Болховитинова. - В. В.). В схоластическом меонизме, в

путах которого бьется европейская мысль, интересная именно этой своей

борьбой, для русского сознания есть какая-то непереваримая речь, есть

что-то абсолютно неприемлемое". Невербальность, метафоричность,

нетрактатность русской философии - понятия, ставшие уже естественными для

тех, кто не мыслит отечественную философию слепком с западноевропейской.

═Здесь коренится глубинное отличие духовного познания мира от

"естественно-научного". И в этом истинный смысл феномена Просвещения,

которое, по сложившимся канонам секулярного гуманизма, трактуется как

торжество "естественного света разума". Просвещенные иерархи, умудренные

опытом смиренномудрого вглядывания в мироздание, прекрасно осознавали, где

лежат границы рационального познания и те печальные последствия для

культуры, которые возникают по мере того, как разум освобождается от

"оков", по мере того, как становится автономным. Тогда и возникают

ущербные и нелепые концепции (типа теории эволюции), появляющиеся

вследствие встречи неготового (непреображенного) разума с Непостижимым. И

путь истинной науки немыслим вне благодатного просвещения мысли духом,

которое становится Богомыслием. А значит, и миромыслие не будет впадать в

абсурд самовластных рассуждений.

═Е. Болховитинов один из первых мыслителей, который своей многообразной

деятельностью (пусть не прямо, а косвенно) поставил вопрос о критериях

достоверности научного знания. Вопрос столь важный для истины и столь

опасный для секулярной науки, что представители "чистого академизма"

стараются его проигнорировать или замолчать, списав законные вопрошания

ищущего и сомневающегося духа в стан "туманной метафизики". Все дело в

том, что науки не имеет объективных критериев и оснований, которые

коренились бы в объективных инстанциях истинности; все зависит от

субъективизма (часто граничащего с произволом) исследователя, от его

мировоззренческой установки.

═В плоскости духовного просвещения очевидно, что объективность научного

исследования - миф (это блестяще философски обосновал в начале XX века

А. Ф. Лосев). Но у истоков сужения границ волюнтаристского разума,

извергающего из тьмы своего неведения бесконечные "научные парадигмы",

стоял Е. Болховитинов. Бесценным явилось то, что он был наследником и

верным продолжателем школы ученого монашества, знавшим реальную цену

горделивому разуму и выработавшим целостную духовную методологию стяжания

некоторых элементов рациональной истины о мире через практику

непрестанного покаяния.

═* * *

═Россия выдержала в свое время схоластический искус. Именно искус,

ибо красота логического доказательства, формальная строгость аргументов,

"соблазнительная ясность наукообразного изложения" являлись средствами,

которые трагический подвиг веры подменяли наукой, культурой,

гуманизмом. Схоластический искус легкой веры преследует нас

всегда. И сейчас, во время сектантского рассеяния нашего сознания, во

время, когда пришел соблазн достичь счастья через религию (то есть

подвергнуть себя верной духовной погибели), опыт наших просвещенных

пастырей, заложивших незыблемый фундамент православного понимания жизни,

особо необходим.

═Церковная парадигма просвещения в своей основе смыкается с тем его

образом, который был у Ломоносова, того человека, чье одно только имя в

сознании всех светских поколений является символом просвещения. А

Ломоносов в "Проекте регламента академической гимназии" совершенно

определенно понимал, что такое просвещенное юношество, вышедшее из

гимназии: "молодые люди должны приучаться там к правильному образу

мышления и добрым нравам". Духовно-нравственная основа просвещения

очевидным образом здесь первична.

═Ортодоксальное ядро нашей Церкви осталось вне сферы разного рода

модернистских влияний. Это сказывается и по сей день. Несмотря на

различные попытки духовной реформации и довольно серьезного

обновленческого реванша, (проявившегося в недавней компании по

переводу богослужения на современный русский язык), "столп и утверждение

Истины" остается несокрушимым. И поэтому русская духовная культура

продолжает хранить сокровища Восточной Церкви.

═Опыт трагического слома "счастливой" жизни, который Е. Болховитинов

приобрел в раннюю пору своей жизни в Отчем крае, помог ему обрести ту крепь

веры, ясность ума и неистощимой работоспособности, которые сделали его

одним из выдающихся людей нашего Отечества, которого современники

благоговейно называли "столпом Церкви" (Фотий Спасский).

═От префекта Воронежской семинарии до Действительного Члена Российской

Академии (не считая почетного членства более чем десяти отечественных и

зарубежных Университетов, Академий и научных сообществ) - вот путь

русского ученого монаха, получившего выучку в Славяно-греко-латинской

академии под водительством митрополита Платона (Левшина), смиренно

принявшего трагический путь земного служения, чтобы явить нетленную славу

духоносного разума, определившего истинный смысл русского Просвещения.

═4. "СЛОВАРЬ" КАК ФУНДАМЕНТ ПРАВОСЛАВНОЙ КНИЖНОСТИ

═Во всем многообразном наследии просвещенного Владыки, бесспорно, особое

место занимает "Словарь Исторический о бывших в России писателях Духовного

чина Греко-российской Церкви". Это своеобразный Небесный мартиролог

("небесный каталог") русских подвижников, свершивших на земле особый

подвиг - подвиг книжный. И в этом наше глубочайшее культурное своеобразие.

Когда современный человек, выросший на легендах о русском невежестве,

вдруг обнаруживает сотни имен, творивших в течение столетий; имен,

настолько глубоко вошедших в контекст классической словесности, то он

испытывает недоумение. Наше образование сызмальства приучает к тому, что

культура - это Европа, а другие страны (Россия в том числе) лишь догоняют

ее, приобретая статус "цивилизации" по мере приобщения к "бессмертным"

творениям. А в "Словаре" явлено настолько глубокое великолепие книжной

культуры Древней Руси, что ему позавидует любая "высокая культура".

"Словарь" митрополита Евгения есть одновременно и глубинный экскурс в

историю русского самосознания и своеобразия "энциклопедия русской

культуры".

═Нельзя обойти принципиальную оценку научного метода Евгения

Болховитинова, данную философом П. Калитиным в предисловии к современному

изданию "Словаря": "Кардинальным принципом Митрополита Евгения является

эвристическая ориентация его сочинений на сугубо внутренний дух любого:

одаренного - по образу и подобию Божию - человека - за счет полного

умертвления теоретической буквы в исключительно эмпирическом и внешне

хаотическом тексте, далеком, от смыслополагающего структурирования,

который осуществляет его автор - "бог" (Р. Барт)".

═Этот принцип коренится в традициях древнерусского "отречения от плоти" -

того основополагающего принципа христианской аскезы, который предполагает

отречение от теоретического суемудрия "творца текста" для стяжания видения

нетварного благолепия Бытия, достигаемого для смертного лишь в форме

духовного символизма.

═"Словарь" выявляет духовный и интеллектуальный облик писателей Древней

Руси, показывает, какой круг тем их волновал, о чем они писали. Во-первых,

"Словарь" обнаруживает основательное знакомство русских книжников с

"византийским корпусом". Вот только несколько характерных переводных

трудов, свидетельствующих об уровне взаимодействия с культурой

христианского Востока, которая для своего времени была высшей в мире:

"Беседы Златоустовы на Матфея Евангелиста" (пер. Авраамия Флоринского),

"Все сочинения Св. Дионисия Ареопагита с толкованиями Максима Исповедника"

(пер. Евфимия Монаха), "Макария Египетского Беседы о совершенстве" (пер.

Моисея Гумилевского), "Слова св. Ефрема Сирина" (пер. Макария Оснецкого),

"Поучительные Слова Св. Григория Назианина (пер. Иринея Клементьевского).

═"Словарь" показывает, что жанр поучений является основой отечественной

книжности. Фраза "Словаря" "кроме многих поучений, из коих некоторые

и напечатаны, он сочинил..." - может считаться наиболее характерной при

описании трудов русских книжников.

═Практически все видные представители отечественной словесности внесли

сюда свой ведомый вклад. "Собрания поучительных слов", "Жития" (которые

тоже есть род поучений) есть у митр. Амвросия Подобедова, арх. Анастасия

Братановского, еп. Апполоса Байбакова, еп. Гавриила Бужинского, арх.

Симона Лагова, митр. Филофилакта Русанова, митр. Платона Левшина, арх.

Никифора Феотокия и у множества других писателей. Общая направленность

мысли очевидна.

═Становится понятной глубина прозрений Гоголя в смысл писательской

деятельности. Его размышления встраиваются в традиционный духовный

контекст отечественной литературы. Творения древнерусских книжников

подтверждают важнейшую мысль Гоголя о предназначении писателя, о назначении

литературы, о ее учительном свойстве. Гоголь говорит: "Я писатель, а

долг писателя - не одно доставление приятного занятия уму и вкусу; строго

взыщется с того, если от сочинений его не распространится какая-нибудь

польза душе и не останется от него ничего в поучение людям... всякий

писатель должен оставить после себя какую-нибудь благую мысль в наследство

читателям".

═Гоголь раскрыл метафизический смысл русского письма, который кардинально

отличается от использования этого дара в иных культурных традициях.

Исследования Евгения Болховитинова и прозрения-пророчества Гоголя выявляют

сотериологический характер отечественной словесности и,

соответственно, всей культуры. Иерархия жизненных ценностей сводится к

одной высшей идее жизни, которая есть идея Спасения, причем не

символического, а реалистического. Только так возможно постичь

сокровенное в русской жизни.

═Лингвистический фон "Словаря" имеет большое значение для полнокровного

развития современной философии в России. Сегодня новые разыскания в

области гуманитарного знания маркируются англо-американской терминологией

и на соответствующий мировоззренческий лад (7). Без преувеличения в

гуманитарной сфере царит евро-американская цензура, значительно снижающая

уровень и глубину философских возможностей человека.

═Многие греческие названия текстов русских книжников, содержащихся в

"Словаре", могут возродить забытые ныне целые философско-богословские

жанры: "Евгеонт (созерцание в натуре видимых Божиих дел),

Проскинитарий (поклонение Святым местам), Анфологион

(Цветословие), Тератургим (чудеса), Иероглифическая Ифика

(нравоучительная философия), Киновион (изображение иноческого

жития), Диоптра (Зерцало), Кириакодромион (толкование

Воскресных Евангелий), Христомафия (выбранные места из Святого

Мученика и Философа Иустина), Илиотропион (соображения человека с

волею Божию), Енхридион (ручная книга), Неисходимый Индиктион

(Пасхалия Зрячая), Паненезис (Увещевание), Папомастика (бич на

Папу), Кекрагармон (вопль, воззвание), Новый Мантор

(наставление отрокам), Манна (хлеб животный), Акос

(врачевание), Тактикон, Палинодия...

═Стилистическое любомудрие проявляется и в русифицированных названиях -

Руно Орошенное, Гармония на Евангелие, Диоптра жизни человеческое, Меч

духовный, Ключ разумения, Жезл правления, Показания истины,

Нравоучительное Зерцало, Трубы словес, Зерцало Богословия, Перло

многоценное, Обличительные слова, Слова похвальные, Утешительное послание,

Опыт о Провидении Божием, Дидаскалии, Миротворение, Здравая Философия,

Естественное любомудрие о Боге, Спасительные правила, Феатр

нравоучительный, Мессия Правдивый, Маргариты, Богомыслие в пользу

правоверным...

═Знаковым является практически полное отсутствие жанра трактатов у русских

книжников. За редким исключением - например, "Трактаты" Адама Зерникава

(сказывается "природное Лютеранское исповедание"), "Трактат" арх. Манассия

Максимовича "О различии Римской и Греческой Церкви)" на латинском языке

("обучался в заграничных Академиях").

═Важно и то, что в Словаре, помимо обширнейших материалов, касающихся

состояния нашей культуры, содержится небесполезная для современного

читателя духовная биография некоторых писателей. Скажем,

жизнеописания Адама Зерникава, "знаменитого состязательного Богослова

Греко-Российской Церкви" дают представления о "духовных мытарствах"

человека, воспитанного в лютеранстве, прошедшего искус протестантства и

обретшего истину в православном вероучении. Географическая тропа жизни

Адама Зерникава (Кенигсберг, Иена, Оксфорд, Кембридж, Лондон, Париж, Лион,

Турин, Венеция... и наконец, Черников, Батурин) соответствует тропе

религиозных исканий, которые находят свое завершение в России, в

Православии, в монашестве, в создании важнейшего апологетического труда "О

происхождении Св. Духа от единого Отца", в котором, на основе творений

ранних Отцов Церкви, показаны существеннейшие искажения христианского

вероучения со стороны католического Запада.

═Вдумчивое изучение "Словаря" стимулирует исследователя к переосмыслению

не только евроцентристских установок, согласно которым доломоносовский

период отечественной словесности рассматривается как подготовительный

период, а подлинный же расцвет русской философии приходится только на

вторую половину XIX века. Само наличие в культуре книги, подобной

"Словарю", заставляет переосмыслить понимание того, что есть

философия.

═Схоластическая доминанта, согласно которой философия - это Декарт, Кант,

Юм и т. д., настолько глубоко въелась в сознание академической среды и

вообще культурной элиты, что серьезно препятствует углубленному изучению

допетровского любомудрия.

═Митрополит Евгений следует пониманию философии в ее исконном (не

просвещенческом) смысле духовной философии, тождественной

подвижнической жизни монаха. Высшая (подлинная) философия не есть

"плотское мудрование", а то, как ее определил еще св. Иоанн Дамаскин:

"Философия паки есть любление премудрости, премудрость же истинна Бог

есть, и убо любовь, яже к Богу, сия есть истинная философия". И поэтому

история как академическая дисциплина в той ситуации могла сыграть роль,

которую не могли сугубо теорийные богословие и философия. Но это не совсем

привычная история описания событий прошлого, а кропотливейшее собирание

авторов духовных текстов, написанных языком классического Богомудрия. И

это более важная задача, чем расширение знаний, которые секулярной

культурой понимаются исключительно в схоластическом смысле.

═Митрополит Евгений был консерватором в прямом смысле: он собирал

("консервировал") духовные сокровища отечественной книжности. И в этом

особый умысел, ибо тексты патристики сами научают, приобщающегося к ним

с сердечной искренностью. Это тексты особого рода, в них отражен

подлинный духовный опыт Церкви, необходимый человеку для его Спасения, а

не только для увеличения его образовательного потенциала, расширения

уровня его эрудиции. В этом философский смысл уникальнейшего

собирательства Е. Болховитинова.

═И научный подвиг нашего просвещенного иерарха в том, что он смог раскрыть

великое-безвидное русского прошлого, то есть вечного. Сейчас мы сильно

страдаем от многообразных искажений русского национального самосознания.

Труды Болховитинова просто бесценны, ибо выявляют глубоко своеобразный

стиль русской культуры. Незнание основ - традиционный порок

светско-либерального образования, ориентированного исключительно на каноны

атеистического просвещения. Как следствие - "бесконечный тупик" в

образовании. Болховитинов со всеми его трудами, с его "Словарем" (с

обилием неизвестных имен), с его трагическим жизненным путем нужен

сегодняшнему российскому просвещению больше, чем это было в XVIII веке.

═Нынешнее изучение русской мысли, к сожалению, подвержено сильному влиянию

ценностных установок западной гуманитарной науки. А они весьма одномерны;

в них уровень философской культуры измеряется только по стандартам

европейского академизма. Европейская философия выступает в качестве

эталона, все остальные традиции либо игнорируются, либо ставятся в сильную

зависимость от этого эталона.

═Сейчас же нужно искать не отдельные проблески философского сознания у

древнерусских книжников, а стремиться постичь целостность русского

миросозерцания, проявляющегося на всем историческом пути России.

Современные исследователи отмечают этот "порочный евроцентристский

стереотип": "Степень изученности древнерусского философского наследия явно

недостаточна. Одной из причин этого является неполное преодоление

европоцентристской оценки допетровского периода" (8). Ценность этого

наблюдения высока, ибо она принадлежит именно академическим

исследователям, это голос самой научной и университетской среды. "Словарь"

выполняет функцию лечения евроцентристского недуга восполнением пробелов

относительно национального мировоззрения.

═Западная периодизация истории исходит из постулата о прогрессе в

истории. Согласно этой (сугубо светской) установке прошлые эпохи менее

развиты в культурном плане, так как они были менее развиты научно,

технически, экономически и проч. Соответственно последующие эпохи по мере

"цивилизационного роста" полагаются более продвинутыми. Это западническая

(по сути марксистская) антиметафизическая установка, лишающая прошлое

бытийной ценности. Если принять иную точку воззрения, согласно которой

история лежит не во времени, а располагается в Бытии, то все ее периоды

оказываются равноценными. Ибо смысловым центром становится не будущее, а

вечное. По сути, это христоцентрическое понимание жизни и истории,

не отбирающее у прошлого его бытийного статуса, а, наоборот, раскрывающее

его.

═Чтобы более отчетливо уяснить отличия западной схоластики от восточного

умозрения, можно обратиться к тому, что Хайдеггер понимает историю в

контексте западной философской культуры. На этом фоне проявляется

своеобразие "исторического метода" митрополита Евгения как православного

учения. Хайдеггер, истолковывая сущность науки истории как

"опредмечивания прошлого", указал на то, что основой процесса

опредмечивания служит охватываемость, то есть доступность сферы

исторического исследования. Это доступность позволяет истолковывать

материал о прошлом. Поэтому всякая история не есть лишь простая

регистрация фактов или сообщение о чем-то, имевшем место в прошлом. Это

всегда истолкование, без него нет истории как науки. А здесь самая главная

проблема для истории. Истолкованию всегда подлежит лишь понятое и

понятное. А как быть с тем, что не только не понятно, но уже никогда

не может быть извлеченным из мглы пропавшего времени жизни?

═Поэтому историки часто вынуждены выступать не столько в качестве

истолкователей, сколько фальсификаторов. Причем без злого умысла, а в силу

эпистемологической ограниченности аппарата исследования. Наиболее

распространенные модели фальсификации - ложная аналогия и упрощение. То и

другое приводит к сущностной деформации прошлого. Соответственно, далеко

не все может быть исторически измерено, так как не может быть рационально

достигнуто. Особенно это касается явлений незаурядных, выбивающихся из

стереотипных канонов интерпретации. По этому поводу Хайдеггер говорит:

"Неповторимое, редкостное, простое, словом великое в истории никогда не

самопонятно и поэтому всегда необъяснимо. Историографическое исследование

не отрицает величия в исторических событиях, но объясняет его как

исключение. При таком способе объяснения великое измеряется обычным

средним" (выделено мной. √ В. B.).

═Хайдеггер воспроизвел поразительно точную модель, по которой действует

историк-европеец (!), прошедший выучку в школе схоластической

диалектики, являющейся определяющей парадигмой мироистолкования для

представителя западной культуры.

═В свете этого опыта становится проясненной научная деятельность

митрополита Евгения. Если для западного историка, потомственного

схоласта-диалектика, великое (по Хайдеггеру - неповторимое, редкостное,

простое) измеряется обычным и средним, тем самым уничижается, и даже

более - уничтожается его величие, то методология Болховитинова-историка,

наследника патристического любомудрия, радикально иная. Не противоположная

(среднее и обычное измерять великим, тем самым тоже искажать,

несправедливо возвеличивая нестоящее), а именно иная. Через раскрытие

безмерно большого количества невыдающихся (по западным меркам) имен

восстановить духовную правду русской книжности. Скажем, чем могут быть

примечательны личности Дмитрия Зоографа (перевел в XV веке с

греческого языка ямбическую поэму Георгия Писида "Миротворение"),

Закхея (перевел аскетический корпус Исаака Сирина "Слова

Постнические"), Тимофея Рвовского (писавшего в XVII веке о

происхождении Славян и Руссов) и т. д. Имена взяты на выборку, но они

характеризуют общий духовно-эвристический настрой научной деятельности Е.

Болховитинова: через эти имена раскрывается глубочайшая книжная связь с

византийской культурой, которая формировала национальный стиль жизни во

многом анонимным и безвидным подвигом большого количества русских

служителей Слова. Тем самым созидалось в духовно-интеллектуальном контакте

с Византией и здание культуры отечественной, которая во многом может быть

понята как культура культа Слова.

═С этих позиций ценность "Словаря" безмерна. Ибо последующие

"фундаментальные исследования" отечественной словесности, обогащенные более

усложненными гуманитарными технологиями, увеличивающие эмпирические

показатели русской литературы, ничего не добавляют сущностного. А

зафиксированная в "Словаре" парадигма отечественного миропонимания не

нуждается в эмпирических добавлениях, "усовершенствованиях", но

предполагает неустанное постижение и истолкование. "Словарь" явил все

необходимое для понимания сущности отечественной ментальности. Сейчас

необходима духовная герменевтика, которая поможет осознать, что те

смыслы, которые искали и обретали древнерусские подвижники, не являются

лишь смыслами, присущими их эпохе, а суть важнейшее знание и для нынешнего

духовно-культурного состояния.

═В современной ситуации расхристианизированной культуры литература потеряла

ориентир, потеряла Свет и Смысл (всяк пишет на свой страх и риск).

Литература, по преимуществу, одномоментна и сиюминутна. Автор работает

исключительно для себя; слово не оставляет следа в истории, так как не

оказывает нравственно-преображающее действие на души людей. Словесность

должна обрести утраченный христианский исток, чтобы ее плоды не пропали в

позорном забвении поколений. Ценность "Словаря" огромна. Он показал,

насколько многообильна словесная плоть русской культуры. Изучая его,

человек приобщается к фундаментальным заданиям в области Слова. А любое

творчество плодоносно, если оно укоренено в традиции. "Словарь" показывает

зримо традицию русской словесности и русской культуры в целом.

═5. "ОСНОВАТЕЛЬ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

═Проникновение в историю Отчего края Е. Болховитинов начинает с

реконструкции духовного пласта. "Полное описание жизни святителя Тихона

Задонского" - предначинание всех научных дел будущего Владыки.

Выстраивается определенная смысловая иерархия, духовная методология:

вход в Отчий край через святителя этого края. И в дальнейшем,

занимаясь описанием Новгородской, Псковской и других российских земель,

митрополит Евгений следует этому примеру описания края через описание,

прежде всего, православных святынь.

═История, литература, география, богословие - круг исследований Е.

Болховитинова, и одновременно новая (синтетическая) методология,

раскрывающая целостный облик как эпохи, так и края. Соединение времени и

пространства (то, что в дальнейшем в гуманитарной науке получит название

"хронотоп") через призму духовного прочтения разных проявлений

творческого духа народа, сначала на уровне Отчего края (Воронеж, Новгород,

Вологда, Псков, Киев), затем до обобщений всероссийского масштаба -

"Словарь русских писателей", "История российской иерархии" дает целостное

представление уже о своеобразии всей отечественной культуры как таковой.

═Митрополит Евгений заложил основы методологии изучения Отчего края,

которая в дальнейшем развилась в фундаментальное краеведение. Занимаясь

описанием монастырей, он выявляет те особенности русской культуры, которые

представляют ее субстанциональные характеристики. Духоносная особенность

Восточной Церкви в России проявилась, прежде всего, в религиозном

творчестве народа. Чуткий в национальному своеобразию русский философ В.

Эрн так характеризовал Россию: "Россия занимает исключительное положение.

Она изнутри существенно православна (выделено В. В.). Все тело

народное проквашено религией Слова. Наша кровь мистической

наследственностью оплодотворена скрытыми семенами созерцательных и волевых

достижений великих Отцов и подвижников Церкви).

═Митрополит Евгений был всецело захвачен стихией нетварного Логоса. Вся

его деятельность связана с благоговейным собиранием благодатных плодов

Логоса, на земле русской появившихся. Не зря М. Погодин называл Владыку

основателем отечественной словесности. Духовно осознавая ипостасную основу

Слова, зная, что оно не только продукт человеческого творчества, но и

проявление Божественной Премудрости, просвещенный митрополит так трепетно и

скрупулезно занимался собиранием этого дара. Монашеский и митрополичий

чин, литургически просветив его разум, дал возможность видеть

онтологический смысл всякого слова. Корни русской философии "имяславия"

именно здесь. "Философия имени" о. Сергия Булгакова - продолжение дела

митрополита Евгения (Болховитинова). "Философия Отчего края" обнаруживает

глубинные живые связи между поколениями, школами, традициями, образующие

целостное и нерасторжимое единство отечественной жизни.

═Знаком мощного прорыва в сферу разума, просвещенного духом (ибо только

такой разум не станет заниматься "выдумками" относительно сущности

мироздания, погрязнув в бесчисленных "картинах мира"), становится

языковой аспект творчества Е. Болховитинова. Можно сказать, что

ученый митрополит явился основателем многих жанров русской словесности. Он

как бы находился на стыке различных мыслительных потоков, переводя их в

соответствующие речевые структуры. Не случайно "литературоведческое

наставничество" Державина со стороны Владыки.

═Перечень осмысленных и прописанных митрополитом Евгением тем не может не

потрясать современного человека, который все более глубоко забивается в

расщелины "профессионализма", утрачивая универсализм миропонимания и

миротолкования. Если даже поверхностно просмотреть список его работ, то

картина будет весьма впечатляющей. Назовем на выбор лишь несколько, чтобы

представить дар многогранного владения глубинными знаниями:═ "Новая

Латинская Азбука", "Историческое, географическое и экономическое описание

Воронежской Губернии", "Историческое изображение Грузии в политическом,

церковном и учебном состоянии...", "Предначертание о преобразовании

Духовных училищ"," Исследование о личных собственных именах у

Славенорусов", "История о Славенорусских типографиях", "О старинной

Славенорусской Арифметике", "Словарь Исторический о бывших в России

писателях Духовного чина Греко-российской Церкви", "О русской церковной

музыке", "Сокращенные правила Священной Герменевтики", "Дополнения к

Философским лекциям для студентов Философии", "О сокровенных в природе

вещах", "О свойствах и действии воздуха", "О трудности естественного

Богопознания", "О связи Церковной Истории с Богословием", "Dr ideis

innatis, perperam admissis" (О врожденных идеях, неверно допускаемых), "De

libris symbolicis Ecclesiae Russicae" (О символических книгах Русской

Церкви"), "Каноническое исследование о Папской власти в Христианской

Церкви", "Исследования о Славенском переводе Священного Писания Ветхого и

Нового Завета" и др.

═Это далеко не полный перечень трудов, в которые еще входят переводы с

греческого, латинского, французского, указующих на метафизическую мощь

разума, отказавшегося от горделивых и тщеславных человеческих претензий на

всеведение, на "истину". К творчеству ученого монаха необходимо добавить

еще и поэтическое наследие.

═Раскрывая обильное сокровище отечественной словесности, митрополит

Евгений своей практической деятельностью как бы дает наглядную

иллюстрацию важным мыслям-прозрениям Ломоносова, высказанных им в

интереснейшем документе 1775 года "О нынешнем состоянии словесных наук в

России": "Красота, величие, сила и богатство российского языка явствует

довольно из книг, в прошлые времена писанных, когда еще не токмо никаких

правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что

оные есть или могут быть".

═Это глубочайшая характеристика нашей природной антисхоластической

ментальности, гениально схваченная Ломоносовым. Дело не в рациональном

научении, не в "грамоте", которая так старательно формируется институтами

светского образования, а в той таинственной прирожденной даровитости

русского гения, который духовной интуицией чувствует благолепие языковой

стихии и по благодати претворяет ее в нетленные произведения словесности.

═Единственной "школой" русского языкового великолепия было христианское

вероучение, о чем Ломоносов также авторитетно свидетельствует в статье:

"Предисловие о пользе книг церковных в российском языке": "Сие богатство

больше всего приобретено купно с греческим христианским законом, когда

церковные книги переведены с греческого языка на славянский для

славословия божия". Более того, "небреженим чтения книг церковных"

происходят явления, содействующие искажению и упадку языка. Средством

сохранения и чистоты, и красоты, и высокой духовности языка Ломоносов

полагает непрестанную литургическую практику: и российский язык в полной

силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль

долго церковь российская славословием божиим на словенском языке

украшаться будет".

═Вот исток подлинной книжности - славословие Божие, которая есть

основа истинной культуры. Ломоносов высказал принципиальные суждения об

онтологической сущности слова, которые в дальнейшем найдут

философско-богословское воплощение в фундаментальных трудах наших

православных мыслителей о. Сергия Булгакова, о. Павла Флоренского, А.

Лосева о философии имени, о природе Слова, о его нетварных энергиях. Иными

словами, того направления философии, которое выражает существенные

характеристики нашей ментальности. Эрн хорошо выразил эту особенность

русской мысли: "субстанциональная пронизанность религией Слова, роднящей

нас с "логизмом" восточнохристианского умозрения, - вот что составляет

поистине оригинальную почву русской философской мысли".

═Вот почему исследования Е. Болховитинова носят не узкопрофессиональный

характер по церковной истории, археологии, палеографии, а представляют

собой раскрытие своеобразия отечественной культуры, делая указания

последующим исследователям, где и что нужно изучать и

постигать, чтобы верно понять ее суть. Те, кто следует этому пути,

понимают, что "умозрения в красках" - высочайшее достижение мировой

культуры. Те же, кто игнорирует это, пытаясь отыскать в русской истории

крупицы развитой рациональности, "просматривают" существенное в нашей

духовной и интеллектуальной жизни.

═* * *

═Промыслительным образом венцом духовной и научной деятельности

митрополита Евгения, совпавшим с его земным завершением, было описание

Киевского Отчего края. От Воронежа до Киева - таков путь, в котором вся

Россия предстает как огромный Отчий край для тех, кто чувствует

сопричастность родным истокам и благоговение перед ними. Для тех, кто не

хулит Отечество, не старается его реформировать, модернизировать,

переделать на какой-либо инокультурный лад, кто не гнушается его

самобытными дарам, кто способен в них увидеть благодатный свет вечности и

кто принимает путь отчих страданий как свой собственный путь. Владыка

Евгений дал образец такой жизни, ее истинно православного образа и смысла.

═Обращение к Воронежскому краю делает понятным духовное родство и духовную

связь между великими делателями, которые на первый взгляд как бы и

несводимы меж собой. Через призму "философии Отчего края" становится ясно,

что общего у поэта Кольцова и Святителя Тихона Задонского, митрополита

Евгения и Андрея Платонова. Сопоставления и параллели можно множить

безмерно. Главное - понять основой принцип: Е. Болховитинов, глубоко

пережив русское горе, раскрывшееся ему во всей полноте на воронежской

земле, понял, провиденциальную суть бытия и свою духовную миссию в жизни.

Понять не только земное назначение, но и смысл своего служения как "образа

Божьего" необходимо всякому человеку. И "философия Отчего края" дает такую

возможность, раскрывая многообразно-единую суть духовно-культурного

делания всех людей, живших в этом крае, и именно с этой перспективы, с

этой бытийной точки мироздания (которая и есть sub specie aeterniti -

точка зрения Вечности) прозревших его суть.

═У каждого Отчего края есть свой Болховитинов. Нынешнее ситуация

измельчания человека в быту, недозволение ему размышлять о вечном и

переживать свою конечность трагически опасна для души и требует раскрытия

такого понимания смысла жизни, которым жили прошлые поколения. Культура не

творится в творческом экстазе, культура (если она подлинна) есть всегда

подвижнический ответ совести на бесчинство распоясавшейся суеты. Подлинная

культура - укротительница смерти. Вот поэтому Святитель и поэт, художник и

инженер, музыкант и архитектор находятся в одной духовной упряжке.

═Истинное в русской культуре свершается непрестанно; нужно научиться

видеть, для чего творили и творят в России. "Философия Отчего края"

показывает соборное переживание боли и трагизма бытия и, соответственно,

светлую задачу неустанного движения к вечно-святой Дали.

1═ Калитин П. В. Краеугольный камень православной исторической науки

// Митрополит Евгений (Болховитинов). Словарь исторический о бывших в

России писателях духовного чина Греко-Российской Церкви. М., 1995, с. 12.

2 ═Хотя внешнее, сугубо светское мышление в уходе в монашество как раз и

усматривает своекорыстный шаг (карьера, финансовые и прочие возможности

для работы). Но светское мышление во всем усматривает мотив своекорыстия;

и это, может быть, справедливо для социологического взгляда на проблему;

для духовного рассмотрения все эти факты-домыслы второстепенны, если не

абсолютно не значимы.

═3 ═Известно, какое большое значение Федоров придавал деятельности

воронежского губернского краеведческого музея, как высоко отзывался о нем.

4 ═Самарин пишет: "Церковь, как будто потеряв веру в себя, ищет внешней

опоры и призывает на помощь философское начало".

═5 ═То же самое справедливо и по отношению к западной музыке, литературе,

искусству. Существующие стереотипы "классичности" сформированы на базе

радикального евроцентризма. Эти стереотипы необходимо устранять через

развитие и расширение этнического присутствия незападных культур.

═6 ═Воля к неуемному систематизаторству в католической культуре сохраняется

до сих пор. Вот пример одного из последних образцов. Книга (весьма ценная

в источниковедческом плане) профессора Папского Восточного института

Фомы Шпидлика: "Духовная традиция восточного христианства.

Систематическое изложение" (М., 2000).

7 Например, "гендерные исследования", "танталогия", "видеология" и прочие

лейблы современной все более оскудевающей науки.

8 Громов М. Н., Козлов Н. С. Русская философская мыль X-XVII

веков. М., 1990.

Поставьте наш баннер

Солнышко светит. Грачи прилетели.
Тают снега на равнинах безбрежных.
Вот и прошли холода и метели,
Вот и минули три месяца снежных.
Белые хаты стоят над оврагом.
Птицы над ними кругами летают.
Будто каким-то охвачены страхом,
Будто чего-то недопонимают...
Может быть, запах грачей удивляет,
Иль тишина не понравилась птицам?..
Бог его знает, чего их пугает,
Что им мешает на землю садиться...
Может быть, сверху они увидали,
Как копошится в навозе старуха,
Или чуть слышные чьи-то рыданья,
Может, достигли их птичьего слуха...
Нынче никто уж могил не копает.
Нынче никто не кричит, причитая...
Полумертвец на крыльцо выползает...
Господу молится полуживая...
Трупы лежат во дворах и в канавах,
Трупы в домах и в грязи придорожной.
Многие - в полузасыпанных ямах,
Полуистлевшие с осени прошлой...
Смрадом, замешанным с мартовским паром,
Хаты полны и проулки кривые.
Двое детей за колхозным амбаром -
То ли уж мёртвые, то ли живые...
А за амбарными теми дверями
Нету ни зёрнышка вот уж полгода.
Был урожай, и довольно немалый,
Да увезли его "слуги народа".
Гнил он на станциях в кучах огромных,
Денно и нощно его охраняли.
А на днепровских равнинах просторных
Тысячи сёл до конца вымирали.
С Буга, с Ингула, с Днепра и с Кубани
Беженцев толпы брели спотыкаясь.
Близких своих зарывая руками,
Женщины выли в снегу, надрываясь...
Те, кто добрались до города всё же,
Или до Киева, иль до Полтавы, -
Полуживые, и мёртвые тоже, -
Все на подводах свозились в канавы.


Дмитрий Воробьевский (1987 г.).