|
|
Статьи Соросовского Образовательного журнала в текстовом формате
Дж. СОРОС
Мою философию можно выразить в одной фразе: мы ни в чем не застрахованы от ошибок. Для меня эта фраза имеет такое же значение, какое для Декарта его изречение: Cogito ergo sum (Я мыслю, значит я существую). И даже больше, потому что афоризм Декарта относится только к мыслящему индивидууму, тогда как в мою мысль вовлечен и мир, в котором мы живем. Действительно, неправильные представления и ложное понимание, воплощенные затем в наши решения, оказывают реальное влияние на события, в которых мы участвуем. Ошибочные действия в общественной жизни играют ту же роль, что и мутации в биологии.
Необходимо подчеркнуть, что высказанная мысль - это лишь мое мнение; конечно, мнение аргументированное, как это и принято в философии, но всего лишь мнение или даже верование. Я не могу его доказать, в отличие от Декарта, искавшего доказательства собственного существования. Видит Бог, я пытался его доказать и иной раз был почти у цели, но всякий раз в конце концов запутывался в сетях собственных рассуждений. Есть какое-то внутреннее противоречие в самой попытке доказать возможность собственной неправоты. Естественно думать, что это в принципе нельзя доказать. Поэтому я с готовностью признаю, что истинность моего утверждения есть предмет моей веры.
Это признание таит в себе еще одну важную мысль: нам необходима какая-то вера, которой мы могли бы руководствоваться в жизни. Мы не можем полагаться на одни лишь логически доказательные рассуждения. В рационализме есть свои плоды, но есть и свои ограничения. Каковы эти ограничения - один из вопросов, которых я коснусь сегодня. Если мы запретим себе выходить за пределы рациональной логики, то не справимся с проблемами, которые ставит перед нами мир. В то же время, вера в нашу постоянную подверженность ошибкам способна продвинуть нас намного дальше. Насколько дальше - это и есть главное, о чем я буду говорить, но должен предупредить, что буду вынужден оставить в стороне наиболее важную часть этой проблемы: взаимосвязь между верой в нашу подверженность ошибкам и приверженностью принципам открытого общества.
В своей жизни верой в возможность собственных ошибок я руководствуюсь и тогда, когда делаю деньги, и тогда, когда их трачу. Но мое существование не сводится только к деньгам. В своей карьере я сконцентрировался на деньгах, главным образом, потому, что в нашем обществе, как я понял, деньгам склонны придавать особенно большое и даже чересчур большое значение, определяя все ценности в денежном выражении. О достоинствах художников мы судим по тому, сколько денег дают за их картины. Мы оцениваем политиков в зависимости от того, сколько денег они способны собрать: они и сами себя зачастую оценивают количеством денег, заработанных ими на политике. Вполне познав все, что дает способность делать деньги, я еще очень далек от того, чтобы считать себя великим философом, хотя это принесло бы мне большее удовлетворение, чем добытое богатство.
Превалирующая в обществе тяга к деньгам и богатству является хорошим примером того, что я называю подверженностью ошибкам. Чтобы перевести эту концепцию на практический язык и несколько заострить проблему, я осмелюсь утверждать, что все наши умопостроения, за небольшим исключением, содержат в себе реальные или потенциальные дефекты. Под умопостроениями я имею в виду продукты нашего мышления, независимо от того, остаются ли они в глубинах нашего мозга или находят внешнее выражение в виде таких институтов, как валютные рынки, режимы регулирования валютных курсов, Организация Объединенных Наций, национальные государства, национальные или международные политические и правовые структуры. Эти умопостроения, в пределах возможностей нашего мозга, охватывают широчайший диапазон - от простых сенсорных восприятий до особого языка, позволяющего строить системы убеждений и верований, которые могут иметь, а могут и не иметь прямого отношения к миру.
Чтобы пояснить, о каких дефектах в умопостроениях идет речь, лучше всего обратиться к умопостроениям, не имеющим таких дефектов. Например, есть утверждения, о которых можно определенно сказать, являются ли они истинными или ложными. Сама эта определенность делает их самодостаточными. В той степени, в которой мы уверены в истинности тех или иных утверждений, мы можем использовать их как инструмент познания. Я же говорю о дефектах в умопостроениях, выходящих за пределы этой определенности. Попробуем рассмотреть различные типы истинных утверждений. Существуют простые (сингулярные) утверждения, в основе которых лежат определенные факты, и существуют правила, по которым истинность одних утверждений устанавливается как следствие других, что особенно характерно для математики или логики. Нашим величайшим достижением являются естественные науки, выработавшие правила, по которым на основе истинных утверждений строятся универсально приложимые обобщения. Но, как показал Карл Поппер, такие обобщения не могут быть доказаны - они могут быть только опровергнуты и всегда остаются гипотетическими по своей сути, сохраняя в себе возможность быть опровергнутыми. Общей чертой всех этих форм знания является то, что они опираются на факты или правила, которые могут служить надежными критериями их истинности, если мы только знаем, как их применять. Надежность критериев определяется их независимостью как от утверждений, к которым их прилагают, так и от причастных к этому людей.
Если теперь мы попытаемся вникнуть в положение человеческих существ, старающихся понять мир, в котором мы живем, то обнаружим, что не можем ограничить наше мышление лишь объектами, доступными познанию. Нередко мы вынуждены принимать жизненно важные решения, опираясь на собственные представления, которые знанием назвать нельзя, даже если сами этой разницы и не замечаем. Нам приходится поддаваться влиянию веры. Такова наша судьба. И собственное осознание такой нашей судьбы едва ли можно квалифицировать как знание - иначе мы бы просто впали в противоречие; в этом случае нам приходит на помощь система взглядов, наиболее соответствующая условиям нашей жизни. Только в это я и верю, когда признаю собственную подверженность ошибкам.
Я замечаю, что мой взгляд на мир во многом отличается от общепринятой мудрости - отличается и в большом, и в малом. Позволю себе, прежде всего, обратиться к самому крупному различию. Господствующие в обществе взгляды оказались под сильным влиянием феноменальных успехов естественных наук. Отсюда попытки следовать тем же канонам и в областях, где это неправомерно, особенно, в области отношений между людьми. В естественных науках любые события рассматриваются как последовательность фактов. В делах людских такой подход даст искаженную картину, поскольку не принимает во внимание заведомые дефекты в наших представлениях. Он не учитывает разницы между точкой зрения участников событий и реальным положением дел. Нигде эти смещения во взглядах не проявляются так заметно, как в экономической теории, ими же расцвечены и толкования истории.
В событиях, в которые вовлечены мыслящие участники, цепочка причинно-следственных связей не ведет прямо от одного набора фактов к другому; поскольку мышление участников тоже играет свою роль. Эта цепочка ведет от фактов к их восприятию, от восприятий к решениям и от решений - к следующему набору фактов. Конечно, существует также и прямая связь между набором предшествующих и последующих событий, которая характерна для всех природных явлений. Но опосредованную цепочку тоже нельзя не принимать в расчет, поскольку она накладывает свой отпечаток на ход событий, особенно когда разрыв между восприятием и реальностью наиболее велик.
Авторы экономических теорий умудрились не заметить этот разрыв; они оперируют величинами спроса и предложения как заведомо известными параметрами и концентрируют внимание на взаимодействии между спросом и предложением. На этой основе ими разработана достаточно сложная интерпретация реального положения вещей, хотя во многих случаях и уж во всяком случае в одном из них, когда дело касается валютных рынков, она весьма далека от реальности.
Я же, напротив, сосредоточил внимание как раз на этом разрыве между восприятием и реальностью. Я заметил, что реальность, помимо того, что находит отражение в мышлении людей - этот ее признак я называю когнитивной функцией (функцией познания) - находится еще и под влиянием решений, принимаемых людьми - это я называю функцией участия. Далее я заметил, что эти функции действуют в противоположных направлениях, и лишь в узкой полосе перекрываются. Люди пытаются составить мнение о событиях, на которые оказывают влияние их же решения. Эти события имеют совсем иную структуру, по сравнению с теми явлениями, которые изучают естественные науки. Их и трактовать следует иначе. Эти события я называю рефлексивными и утверждаю, что рефлексивный характер событий вносит элемент неопределенности как в процесс их восприятия участниками, так и в реальный ход событий.
Я встретился с серьезными трудностями, когда разрабатывал теорию рефлексивности, но не хотел бы здесь на этом заострять внимание. Для меня важно подчеркнуть, что в отношениях между людьми присутствует элемент неопределенности, которого нет в природных явлениях. В естественных науках тоже пришлось столкнуться с неопределенностью - в квантовой физике. Но неопределенность, о которой я говорю, совсем иной природы. Она касается не только предмета исследования, но распространяется и на связанные с ним теории.
Гайзенберг сформулировал Принцип Неопределенности, и на основании этого принципа квантовая физика получила возможность сделать статистические обобщения, объясняющие многие явления и обладающие значительной предсказательной силой. Принцип Неопределенности утверждает, что сам акт наблюдения квантовых явлений оказывает влияние на поведение исследуемых систем. Однако сам по себе Принцип Неопределенности, равно как и любая другая теория, выдвинутая квантовой физикой, на протекание квантовых явлений влияния не оказывает. Поэтому наблюдения за такими явлениями служат надежным критерием справедливости выдвигаемых теорий. Предположим теперь, что я выдвинул теорию, предсказывающую ход торгов на бирже; несомненно, это окажет влияние на ситуацию на бирже. Здесь возникает другой тип неопределенности, отличный от того, с которым сталкивается квантовая физика. Он оказывает влияние на критерий, на основании которого мы судим об истинности утверждений или справедливости теорий. Это означает, что даже верная теория имеет шанс оказаться неверной, а неверная теория - найти оправдание в действительных событиях.
Как все это может укладываться в общепринятые представления об истине? По-видимому, нужно иметь в распоряжении более чем две знакомые нам категории - истинность и ложность. Логические позитивисты считают, что утверждения, которые нельзя отнести ни к истинным, ни к ложным, бессмысленны. Я с этим совершенно не согласен. Теории, способные влиять на предмет исследования, на который они направлены, как раз имеют очень богатое смысловое содержание. Они способны изменять мир. Они воплощают в себе ту активную роль, которую принимает на себя мышление, участвующее в формировании реальности. Нам нужно адаптировать наше представление об истине и к существованию таких теорий. Мое предложение состоит в том, чтобы использовать три категории: истинность, ложность и рефлексивность. Истинность рефлексивных утверждений остается неопределенной. Можно найти и другие типы утверждений, имеющие неопределенную истинность, но без них мы еще можем обойтись. В то же время без рефлексивных утверждений обойтись никак нельзя. Едва ли нужно пояснять, насколько серьезные последствия влечет за собой такое предложение. Нет ничего более фундаментального в нашем мышлении, чем понятие истины.
Логический позитивизм явился философией, порожденной триумфом естественных наук. Эта философия довела принципы естественных наук до их логического завершения. По моему глубокому убеждению, она зашла слишком далеко и подавляет ту активную роль, которую может играть мышление в формировании реальности. Логический позитивизм демонстрирует, насколько сильное влияние оказали естественные науки на наши представления о мире. Нужно кардинально пересмотреть наш взгляд на мир. Именно этого я надеюсь добиться введением третьей категории в нашу концепцию истины - категорию рефлексивности.
Позволю себе привести пример того, насколько полезной может быть концепция рефлексивности. В наше время получила широкое распространение вера в "магию рынка", основанная на многочисленных неудачах государственного регулирования. Если ввести концепцию рефлексивности, станет очевидно, что неудачи регулирования вовсе не означают совершенства свободных рынков, и наоборот. Оба способа имеют свои недостатки. Выбор между ними носит рефлексивный характер.
Для рефлексивных утверждений не существует независимых критериев оценки их истинности. Степень их истинности остается неопределенной, но они вовсе не бессмысленны. Без таких утверждений не обойтись в этом мире, и их нельзя рассматривать всего лишь как пассивное отражение того, что происходит вокруг; они активно участвуют в создании нашего мира. Конечно, существует и другая реальность, независимая от мышления и не подвластная нашей воле. Однако наше мышление, наши утверждения тоже составляют часть этой реальности. Мы привыкли думать, что мышление и реальность принадлежат к разным, но сходным мирам, между которыми может быть достигнуто соответствие, если в утверждения будет вложено зеркальное отражение фактов. Такое понимание правомерно, когда речь идет о научных методах и аксиоматических системах, таких как математика или логика, однако оно теряет силу применительно к мыслящим существам, к которым относится человек.
Карлу Попперу удалось продемонстрировать подчинение научного метода правилам дедуктивной логики. Он построил блестящую по своей простоте дедуктивную номологическую модель научного метода. Эта модель состоит из трех видов утверждений: описание специфических начальных условий, описание специфических конечных условий и универсальные обобщения. Эти три вида утверждений могут быть скомбинированы тремя различными способами: обобщения в сочетании с начальными условиями дают предсказания; в сочетании с конечными условиями, они дают объяснения; сочетание специфических начальных и конечных условий служит тестом истинности обобщений. Предсказания и объяснения могут меняться местами, тогда как обобщения носят вневременной характер.
Рефлексивность ставит под вопрос применимость научного метода к изучению человека и общества. Поппер придерживался взгляда, по которому одни и те же методы и критерии применимы как к общественным, так и к естественным наукам. Он называл это доктриной единства метода. У меня эта доктрина вызывает некоторые сомнения. Я выразил их в названии своей книги: "Алхимия финансов". В этой книге я попытался показать, что само выражение "общественные науки" является неудачной метафорой и что события, на ход которых накладывает существенный отпечаток не вполне правильное понимание ситуации участниками этих событий, нельзя ни объяснить, ни предсказать на основе универсальных законов. Сейчас мне кажется, что в своих рассуждениях я зашел слишком далеко, как и логические позитивисты, но только в противоположном направлении.
Если придерживаться доктрины единства метода и применять методы и критерии естественных наук к социальным явлениям, можно, оставаясь в определенных рамках, прийти к ценным результатам. Мы только должны помнить, что в эти рамки, по определению, не укладываются события, на которые значительное влияние оказывает несовершенное их понимание. В частности, экономическая теория верна лишь как описание гипотетической ситуации, при которой последствия ее несовершенного понимания никак не сказываются. Искажения возникают тогда, когда мы пытаемся применить выводы экономической теории к реальному миру. Это особенно заметно, когда речь идет о валютных рынках. Теория рациональных ожиданий и эффективных рынков дает результаты, уводящие далеко в сторону от действительности.
Одним из способов, с помощью которых мы пытаемся справиться с неопределенностью обстоятельств человеческой жизни, является перенос любых добытых нами знаний, опытов или воззрений на те области, которые не были ими охвачены. Так, например, при зрительном восприятии мы без труда дополняем ту часть картины, которая попала на слепое пятно; с не меньшим успехом мы делаем то же самое и в куда более сложных ситуациях.
В последние годы в естественных науках обозначилась новая тенденция, фундаментальным образом отличающаяся от аналитического подхода, описываемого моделью Поппера. Возникла наука, изучающая наиболее сложные объекты, теория развивающихся систем или даже теория хаоса, как ее иногда называют. Эта теория изучает открытые эволюционирующие системы и не ставит своей задачей детерминистические предсказания или объяснения. Все, к чему она стремится, сводится к построению моделей и запуску аналоговых процессов. Здесь много новых возможностей появилось благодаря развитию компьютерных технологий.
Я полагаю, что этот подход более пригоден для изучения общественных явлений, по сравнению с аналитическими методами. Но даже и здесь приходится сталкиваться с недостаточным пониманием различий между общественными и природными явлениями. Большинство компьютерных программ имеет дело с эволюцией больших популяций, в частности, больших масс населения. Для изучения взаимодействия между продуктами мышления и реальностью приходится моделировать поведение создателей моделей, создающих в том числе модели, которые моделируют поведение создателей моделей - и так до бесконечности. Насколько мне известно, таких вещей с помощью компьютерной реконструкции еще никто не делал. Для практических целей в этой цепочке вложенных друг в друга моделей должен быть где-то обозначен конец. В любом случае, никакие модели не смогут отразить реальность во всей ее сложности. Это еще раз приводит нас к выводу о принципиально неполном понимании ситуации участниками событий.
Пока что этим я и ограничусь. Я постарался дать идейный стержень моей философии. Осталось только сказать несколько слов о том, куда привели меня эти идеи в реальной жизни. Как только вы осознали существование расхождений между представлениями участников событий и истинным положением дел, само это различие может стать благодатным полем для изучения. Случаются ситуации, когда восприятие и реальность мало отличаются друг от друга и к тому же существуют силы, которые стремятся их еще более сблизить. Я называю это состоянием динамического равновесия. Бывают и другие ситуации, когда восприятие и реальность далеко расходятся между собой, безо всякой тенденции к их сближению - мы имеем дело с состоянием вдали от равновесия. Еще один вариант - динамический дисбаланс, когда реальный мир и представления о нем участников событий находятся в постоянном движении. Наконец, бывают случаи, когда преобладающие представления и социальная реальность, наоборот, жестко зафиксированы, сохраняя между собой сильное несоответствие, порождающее хаос и беспорядок.
Я специализируюсь на далеких от равновесия состояниях - как в теории, так и на практике. Свой первый опыт я приобрел еще будучи 14-летним еврейским подростком, во время оккупации Венгрии нацистами, а затем в условиях советской оккупации. Я изучал такого рода ситуации в Лондоне, и те идеи, которые сложились у меня под влиянием Карла Поппера, служили мне руководством как в зарабатывании денег, так и в выборе способов их расходования.
К сожалению, я не могу здесь вдаваться в детальные объяснения того, как вера в нашу подверженность ошибкам приводит к концепции открытого общества как цели, за которую стоит бороться, хотя именно эту мысль мне особенно хотелось бы донести. В той мере, в какой это касается добывания денег, мне эти идеи лучше оставить при себе. Но если говорить об общественной пользе, то моей собственной веры в принципы открытого общества далеко не достаточно. Открытое общество может утвердиться, только тогда, когда люди сочтут его для себя желанной целью. Именно здесь таится источник неудач открытых обществ Запада (взгляните хотя бы на Боснию) и именно здесь я все еще терплю неудачи - и как философ, и как активный общественный деятель.
