ОСТОРОЖНО - "СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ"!

("Известия" ╧ 51 (15139), 2 марта 1966 г.)

Прекраснейшее из всех поэтических творений средневековья "Слово о полку Игореве" в то же время и самое многострадальное из них. В нашествие Наполеона вместе со всем древлехранилищем графа Мусина-Пушкина сгорел в пожаре Москвы единственный древний список "Слова". Этот бедственный факт дал опору и "Барону Брамбеусу" (Сенковскому), и его сподвижникам в их лженаучных попытках опровергнуть древность великой поэмы. Время от времени покушения эти - "сжечь" "Слово" изнутри - повторялись, главным образом за границей: зуд "геростратизма", мания сжигания великих творений легко охватывают иные мелкие умы.

Лженаучные эти "наскоки" каждый раз рушились в силу легко вскрываемой нелепости доводов. И одна "напасть" за другой находили свое место в могиле анекдотов из мира литературоведческой науки. И однако, не все эти "напасти" миновали! Самой поэзии "Слова", его сущности угрожают так называемые "переводы", начиная с невежественного перевода графа Мусина-Пушкина, сделанного в 1800 году, и кончая только что выпущенным издательством "Просвещение" ("Слово о полку Игореве". Изд-во "Просвещение", 1865.).

Что является первоосновой любого перевода? Точность смыслового прочтения! Мусин-Пушкин и помогавшие ему архивисты дурно прочли древнерусский текст "Слова" и уже этим одним исказили гениальную поэму, не говоря о бездарности самого перевода. Целый ряд изумительнейших мест поэмы - героических, мифологических - в результате неверного прочтения предстал даже и в комическом свете. Так, например, не поняв, что слово "дивь" на древнерусском языке прямо означало собирательное-племенное дикие (половцы), первый переводчик перевел слово "дивъ" как "филин". И вышло, что не половцы дикие ринулись, вторглись на Русскую землю, о чем явно говорит автор "Слова", а "филин спустился на землю". Увы мне! - как говаривала Древняя Русь... И, однако, этот "филин" удерживался и до наших дней, а затем был "переосмыслен" как... лесной демон, леший.

Немало грубейших ошибок при прочтении древнего текста от переводчиков 1800 года приняли благоговейно и наивно и переводчики, готовившие издание "Слова" 1965 года (В. Стеллецкий и Л. Тимофеев).

Я лишен здесь возможности привести все образчики увечья, которое наносит "Слову" вновь изданный перевод. Но и двух примеров будет достаточно, чтобы стало ясно, какие изумительные места великой поэмы искажены в этом переводе единственно из-за, непрочтения древнерусского текста.

Вот в "Слове" воспевается князь-волшебник Всеслав. Летопись говорит о том, что он обладал волшебной, сверхъестественной скоростью передвижения. Что же говорит о Всеславе сам автор "Слова"? О колдуне-князе сказано в "Слове", что он в полночь из Белгорода (под Киевом) "обесися сине мгле", а наутро уже громил ворота Новгорода. На древнерусском языке обеситися означало: повиснуть и обнять. А слово мгла - не только туман, но и облако. "Сине мгле" - особый древнерусский оборот, так называемый "дательный места", и означает прямо: "на синем облаке". Вот для сравнения точно такой же оборот: "Труфена обесися Фекле", и каждый, мало-мальски знакомый с древнерусским словарем и грамматикой, переводит только так: "Труфена обняла Феклу". Здесь "Фекле" будет "дательный лица", а "мгле" - "дательный места", только и разницы.

А у наших переводчиков, вслед за Мусиным-Пушкиным, Всеслав то повисает в синей мгле, то окутывается мглою синею! Какое изумительное в своей древней мифологической красоте место загублено вопиющим непрочтением: волшебник, летящий на облаке!

Добавлю, что у нас есть еще одно сказание XII века, где его герой (Исайя Ростовский) за одну ночь на облаке совершает полет из Ростова Великого в Киев и обратно. Совсем как в "Слове"!

А вот и еще одно из прекраснейших мест гениальной поэмы, только уж не мифологическое, а скорбно-героическое и, я сказал бы, огромного патриотического звучания место, которое опять-таки ⌠съедено■ неумелыми переводчиками.

Игорь спасся из половецкого плена и воздает пламенную хвалу реке Донцу за то, что Донец укрывал его от погони. И тут же обрушивается с грозной укоризной на другую речку - Стугну за то, что она некогда (за сто лет до Игоря) затворила другого русского князя, "юношу Ростислава": преследуемый также дикими половцами, он утонул в ней весной 1093 года. И стоило только доискаться истинного значения слова "затворила", как воскрешенной оказывается чудесная метафора великого поэта Древней Руси: затворить кого-либо означало предать. Стугна, русская река, предала своего, русского князя. Но если бы переводчики стремились углубленно и всесторонне раскрыть древнерусский текст, а не следовать переводу графа Мусина-Пушкина, то сам автор "Слова" рассказал бы им, почему именно эта речка стала предательницей. Стугна, сказано в "Слове", сначала имела худую, то есть скудную, струю, а потом пожрала чужие воды и после этого-то и предала. Но что же это за чужие воды? А оказывается, половецкие, с половецкого, вражеского берега, ибо в XI веке Стугна была как бы пограничной рекой, южным берегом владели половцы, а северный удерживала Киевская Русь. Но, как сказано в летописи, Ростислав утонул в Стугне в половодье, в разлив, когда речка эта приняла в себя и воды с вражеского берега.

Вот какое величественное поэтическое противопоставление дает автор "Слова": река - верная своему народу, Донец, и река-изменница, Стугна!..

И не прискорбно ли, когда новые переводчики "Слова" подменяют эту гениальную антитезу поэмы. У них река Стугна:

Ростиславу-князю, юноше, Затворила Днепр у темного берега!

Одна река, видите ли, заперла другую!

И подобных смысловых ошибок в новом переводе множество. Гнетущее впечатление производит и "свинцовость" стиха, и какие-то явно не идущие к "Слову" прозаизмы перевода:

Война с погаными князьям не удается.

Или о князе Всеславе:

А утром ударил на удачу он...

Да, многие напасти претерпел за свое существование гениальный памятник древнерусской поэзии. И одна из них - такие вот переводы.